Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях

Лион Измайлов, 2023

Лион Моисеевич Измайлов – прекрасный рассказчик, и это качество не изменяет ему и когда он делится историями о коллегах по цеху. Каждая описанная им личность уникальна и поэтому обросла байками, анекдотами и просто смешными случаями. Их-то Лион Моисеевич, часто – непосредственный участник событий, и описывает в своей непревзойдённой манере. Не обойдены вниманием Михаил Задорнов, Геннадий Хазанов, Аркадий Райкин, Аркадий Хайт и Аркадий Курляндский, Михаил Жванецкий, Аркадий Арканов, Анатолий Трушкин, Роман Карцев, Михаил Танич, Леонид Дербенёв и другие юмористы. Упомянуты и непростые отношения автора и артиста. А на десерт – весёлые записки разных лет с юмором на любой вкус.

© Измайлов Л.М., текст, 2023

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023

* * *

Господа юмористы

Вот он и подошёл, этот непростой девяностый год. Сплошные перестройки и ускорения. А ведь известно, что два ремонта приравнивается к одному пожару. А перестройка — это ещё хуже ремонта.

Слава сам себе придумал пословицу: «Слава всем. Слава и КПСС, и Слава труду, и Слава Родине, а Славе кто?» Никто.

Дело плохо. Народ обнищал, правда, в магазинах и покупать-то нечего, но даже когда есть что, так не на что. Конечно, у Славы деньги есть. Слава давно уже не нуждался. С детства.

Сейчас Слава, а вернее, Вячеслав Александрович — известный артист-юморист и даже, не боюсь этого слова, сатирик, а когда-то Слава жил на окраине Москвы, в бараке, где ни водопровода, ни парового отопления. Колонка метров за сорок от дома, а туалет — за пятьдесят метров. И вот весь дом по утрам бегал в этот туалет. И воду в вёдрах носили от колонки домой. Но ничего, как-то жили и не тужили.

Счастливое советское детство. Прибежал из школы, схватил хлеб с сахаром и бежать на площадку, в футбол гонять. По пять-шесть часов гоняли.

Недалеко, рядом со школой стадион был, там ребята постарше гоняли мяч. За мальчиков наш Вовка Моисеев играл. Хорошо играл, здорово. Даже его старший брат играл хуже. Вовка так пенальти бил — ни один вратарь взять не мог. Он бил вроде как в правый угол, а мяч летел в левый. У Славика так не получалось. Но он, Славик, помладше был. Вовке лет четырнадцать было, а Славику — десять.

Дрались каждый день. Один двор на другой. А в школе пацаны с финками на урок приходили. И Славик дрался. А куда денешься? Подойдёт возле школы хмырь какой-нибудь и задирается:

— Ты чё уставился?

— А ничё.

И всё — пошла драка.

До первой кровянки. Кровь из носа пошла — драка заканчивается. И Вовка Моисеев младших лупил.

А однажды Славик психанул. Вовка ему щелбан дал ни за что ни про что. Дело было в коридоре. И Славик вдруг накинулся на старшего Вовку и начал молотить его кулаками. Вовка закрыл голову руками от неожиданности. Славик его отметелил. Откуда только силы взялись. Сам от себя не ожидал, потом боялся на улицу выйти. Его, конечно, потом побили Вовка с братом, но больше Вовка его, когда был один, не трогал.

Так у Славика и осталось на всю жизнь — терпел, терпел и вдруг взрывался и шёл напролом, не думая о последствиях.

Как всё-таки много в жизни хорошего.

Иду по Сокольникам, а над прудом ива — плакучая. Её ветки, как косы, спускаются к воде, и цвет какой-то необыкновенный, и сразу вспоминаются строчки:

Клёны выкрасили город

Колдовским каким-то цветом…

Как же хорошо сказано.

Я удовольствие получаю от того, что хорошо сказано. Читаю Пушкина.

Мороз и солнце, — день чудесный.

Ещё ты дремлешь, друг прелестный.

Пора, красавица. Проснись,

Открой сомкнуты негой взоры…

Какое же удовольствие — читать эти строки.

А это: «И речка подо льдом блестит»…

Создал же Бог это чудо человеческое — Пушкина.

Я знаю, многие люди получают удовольствие, не сравнимое ни с чем, от богатства. Я — от красоты. Вот увидел когда-то две главы Эльбруса на фоне солнечного неба, до сих пор забыть не могу.

А то ещё приятно было в руке держать рубль советский, юбилейный. Он такой тяжёленький был, такое ощущение в руке приятное было. Доллар, конечно, радует, причём всех, но тяжести такой приятной нет, ну нет, и всё.

А от рубля была радость, была. А ещё какое же удовольствие, когда в кино, в темноте, в первый раз рукой возьмёшь её руку, и такое томление в груди. Вот уж удовольствие. Сердце колотится, а она руку не убирает, горячая рука. А ты ведь, прежде чем положить свою руку на её, нервничал, боялся, а вдруг она свою уберёт? А она не убрала. И уже не важно, что там на экране, а важно, что её рука в твоей и слегка даже пожимает твою.

Дальше много чего будет: и поцелуй, и всё остальное, но такого трепета уже никогда. Ах, какая же красота — любить!

А ещё счастье, когда ничего не болит. Но это уже из области фантастики. Всё реже и реже. Теперь — практически никогда. Но раньше-то было. Как же верно сказал Толстой: «Счастья нет, есть только отблески его».

То есть счастье было в прошлом, а сейчас только воспоминания.

Нет, неправильно. Вот в жару входишь в прохладную морскую воду, и вот оно — счастье, здесь и сейчас. И не в морскую, в реку, в пруд. Прохлада после жары, и поплыл — легко, приятно, счастье!

А если пить хотел и вдруг — кружка холодного пива. Первые три глотка — счастье! Есть оно, счастье.

А ведь он, Толстой, пиво любил, что ж он, не ощущал, что ли, как хорошо? Пятый, шестой глоток — это уже не то, но первые три — счастье в чистом виде.

А почитать Бунина. Это ж такое удовольствие, как это человек умел складывать так слова, что через сто двадцать лет читаешь, и просто счастье. Его нет, а ты с ним говоришь, с умным человеком, — это же счастье, понимать, как он красиво писал.

Нет, много чего хорошего есть в жизни.

Радость общения с любимыми людьми. Вот хоть о ерунде говоришь, а тебе про него всё интересно, потому что он свой, родной, — и вот она, радость.

А какая радость не видеть того, кого видеть не хочешь. Это же тоже счастье. Нет его — и хорошо.

Господи! Спасибо тебе за жизнь. Так в ней всё интересно. Подольше бы не кончалась.

Завидовал ли я ему? Нет. «Нищий не завидует Абрамовичу. Нищий завидует другому нищему, которому подали больше». Какой-то умный человек сказал. Не я. Кто, не помню, но хорошо сказано.

Однажды на концерте у Славика был в качестве зрителя Сергей Петрович — ну очень крутой, авторитетный бизнесмен. Наверное, самый крутой из всех авторитетных в Москве.

Не знаю, где его Славик зацепил, но Сергей Петрович приехал. Не один, со свитой. Дружбаны, кореша — все расположились в первом ряду. Это знак высокого уважения к авторитету. В других рядах он не сидел, хотя бы потому, что у него, при его росте, ноги между рядами не помещались.

Я тоже был на этом концерте. В тот день Славик исполнял мой номер. Номер был написан недавно, имел успех, Славику номер нравился, и вот он заодно пригласил и меня. И даже после исполнения номера поднял меня и объявил как автора. И мне бурно поаплодировали. Номер был действительно смешной, от лица авторитета, который рассказывал, что всё, что происходило в стране в 90-х годах, всё это его заслуга, и даже Ельцина на танк подсаживал именно он — авторитет.

Сергею Петровичу номер тоже понравился, собственно, он был про такого же, как он сам.

Короче, после концерта поехали в ресторан к Сергею Петровичу. И поскольку концерт был сборный, со съёмкой, то пригласили и других артистов.

И вот сидим мы за одним столом. На столе всё, что только можно пожелать, и даже фирменный молдавский двадцатилетний коньяк.

А сидят совсем не слабые артисты: Славик, Ян Арлазоров, Михаил Грушевский, Александр Градский, остальные люди Сергея Петровича, директор ресторана, пресс-секретарь главного и ещё кто-то, уже не помню кто.

Грушевский шутил напропалую, пытаясь выделиться. Пошутил по поводу Градского и чуть не получил в лоб. Градский таких фамильярных шуток не переносил. Пили, ели, веселились.

Сергей Петрович решил сказать тост за артистов. Среди прочего сказал:

— Мы помним, как Градского притесняла советская власть… — хотел польстить Градскому.

И вдруг Градский говорит:

— Когда это она меня притесняла? Ни фига она меня не притесняла.

Повисла пауза. Сергей Петрович запнулся. Никто никогда ему не перечил. Но для Градского никаких авторитетов не было.

И тут Славик с места сказал:

— Как она могла притеснять его, если он тогда у полковника Богословского капитаном в КГБ работал.

У Градского на лице появилось такое недоумение, что все начали жутко хохотать. Больше всех хохотал Сергей Петрович. Обстановка разрядилась.

Про Богословского, который ездил всё время в Париж, ходили слухи, что он стучит, но про Градского даже подумать такого было невозможно. И Градский сам стал громогласно хохотать.

На следующий день Сергей Петрович послал два ящика коньяка. Один — на дачу Градскому, другой — на квартиру Славику. Как узнал адреса, это нам неизвестно.

Я же говорю, крупный, авторитетный бизнесмен. И эта встреча, и продолжившаяся дружба сыграли большую роль в судьбе Славика.

Завидовал ли я Славику? Никогда. Завидуют обычно сопоставимым с тобой людям. Бессмысленно завидовать президенту, что у него зарплата больше и привилегий полно. Завидуют обычно соседу, что у него квартира лучше. Завидуют коллеге, что у него зарплата больше. Завидуют другу — у него жена красивее.

Славик изначально был талантливее меня. Когда мы познакомились, он уже был талантливым артистом. Он всегда на публике проходил значительно лучше, чем я. И платили ему всегда больше.

Один только раз я прошёл лучше его. Мы выступали у врачей в небольшом зале, и я прочитал в первый раз номер «Качество». Он по тому времени был очень острый и с хорошим юмористическим приёмом. Ругал всё иностранное, хвалил наше, но получалось, что наше просто жуть. Врачи умирали со смеху.

Сразу после концерта Славик потребовал номер себе, и я, естественно, отдал ему текст, хотя идея номера была Писаренкова, и надо было бы, по совести, отдать ему. Но Славику я не мог отказать, тем более что Писаренков был конферансье и монологов не читал. Но всё равно обиделся.

А номер «Качество» Славик так и не прочитал со сцены. Сначала он был слишком острый, а потом уже и время его прошло. Так что я один его и читал с большим успехом.

И даже читал его на праздновании Нового года в «Современнике».

Пригласила меня Галина Борисовна Волчек. Я сидел за одним столом с Высоцким, Галей и Мариной Неёловой. От такого соседства я просто онемел и молча слушал, о чём они говорят.

А говорили они о Таганке. Опять в театре какая-то смута. Он советовался с Галей. Потом я выступал, прочитал своё «Качество», имел успех. А Гриша Горин, который сидел с Квашой, потом пожурил меня за пошлость в конце номера. Удивительное дело, то, что тогда считалось пошлостью, сегодня — просто детский лепет.

Как далеко мы продвинулись в вопросах пошлости.

* * *

Вот и наступил он, 1990 год. Нелегкий год. Обычно в советское время перед Новым годом было множество концертов. Работали по три в день. Не сольных, а номером. Тогда было много сборных концертов.

Певцы, юмористы, оригинальники, фокусники — и обязательно концерт вёл конферансье. Он объединял весь концерт, рассказывал об артистах, так сказать, «продавал» их, шутил, сыпал анекдотами.

Уже в 80-х их заменили дикторы телевидения. Дикторов народ любил. Они, дикторы, только объявляли номера, не шутили, не развлекали, но их любили и смотрели на них с удовольствием.

В 90-х ещё кое-какие конферансье оставались: Лев Шимелов, Сергей Дитятев. Какие-то разошлись по бандитам, обслуживали их вечеринки и веселили по жизни главарей.

А к концу 90-х закончились и сборные концерты. По чисто экономическим причинам. Оплатить с десяток артистов не представлялось возможным. Это в советское время государство платило по ставкам, 9 рублей 50 копеек, 13 рублей, максимально — 16 рублей за выступление. За сольный концерт — два раза по шестнадцать.

Я помню, был в Лужниках концерт Лещенко и Хазанова. По отделению. Двенадцать тысяч зрителей. Битком. Хазанов получил за этот концерт две ставки — 26 рублей.

Ну а теперь уже и нет конферансье совсем. Есть ведущие корпоративов. И несть им числа. Ведут вечеринки театральные и киноартисты, разговорники-юмористы. И певцы ведут. Например, Сюткин, — хорошо, кстати, ведёт. А лучше всех — Басков. Он ведёт у всех олигархов и высоких чиновников. И споёт, и пошутит.

И вот, значит, идёт он, 1990 год. И перед 8 Марта, когда раньше было полно концертов, сижу я дома. И нет у меня ни одного концерта, и, кстати, деньги на исходе.

И вдруг звонит мне Славик и говорит:

— А не хочешь ли ты принять участие в моём концерте в Лужниках?

— Ой, как хочу!

И вот я выступаю в антураже у звезды.

Концерт длился три часа. А я в этом концерте работаю двадцать минут. Мне этого хватает, чтобы довести зал до скандежки, это когда все вместе хлопают в такт.

Но Славику мой успех не мешает. Славику вообще ничей успех не мешает. Его публика так любит и такая у него энергия на сцене, что ему никто помешать не может.

Это он кому хочешь помешает. После него любой юморист проваливается.

И хотя я выхожу в середине его концерта, меня принимают хорошо, потому что Славик представляет меня как своего автора и друга. И публика меня принимает как родного.

Вот так мы и выступаем два дня, и каждый день зал битком. Вот такой он, Славик.

Почему он меня позвал? Потому что Славик — человек благодарный. Славик помнит, что когда-то я ему помог стать звездой. Нет, он бы и без меня стал звездой, но чуть попозже. Я просто ускорил приход его звёздности.

Я хорошо ему писал, лучше, чем всем другим. Он был талантливым артистом, и ему хотелось писать как следует. Потому что он исполнял мои монологи так, как никто другой их исполнить не мог.

Бывало, что я сам пробовал читать только что написанный монолог, и публика его не принимала, а Славик брал его, поколдует над ним, найдёт какой-то особый ключик, и зал умирает со смеху.

Конечно, хотелось, чтобы ему мои тексты нравились, чтобы он похвалил меня.

Приводить эти тексты здесь не имеет смысла. Как говорил Григорий Горин: «Юмор — продукт скоропортящийся». То, что когда-то казалось очень смешным, сегодня не вызывает даже улыбку.

Я помню, когда Хазанов исполнял наш с Хайтом монолог «Арбуз», учащегося кулинарного, публика умирала со смеху. И не зря он этот монолог исполнял на семидесятилетии Брежнева.

Там речь идёт об учащемся, который, поев с девушкой арбуза, пошёл её провожать, а туалета нигде нет. Вот на этом и строится весь юмор. Тогда эта тема была шокирующей. Поверьте, я сам читал этот монолог в Политехническом музее, и меня не отпускали со сцены.

На другой день маститый сатирик Борис Ласкин обошёл все редакции и с возмущением рассказывал там о том, какой я пошляк.

А Мария Владимировна Миронова позвонила Хазанову и сказала, что это всё равно, если бы они с Менакером играли миниатюру про то, как она наелась горохового супа и что из этого вышло.

Если вы сегодня прочтёте этот монолог, он вам покажется детским лепетом. А тогда — огромный успех и возмущение коллег.

Так вот, после первых заседаний Верховного Совета я написал Славику совершенно убойный монолог про эти самые съезды. И Славик с огромным успехом его исполнял. Но сегодня зритель даже не поймёт, о чём это.

А в 90-х годах я написал Славику монолог от лица бандита. В то время, когда все знали воров в законе и главарей банд, монолог имел бешеный успех. Кого сегодня это может волновать, кто сегодня помнит люберецких, измайловских, ореховских, тамбовских и казанских?

А тогда я сел в такси возле дома, таксист сказал мне:

— Слыхал, нашего Шишкаря короновали.

Он не знал, кто у нас премьер-министр, но знал, кого короновали.

Вот такое было время.

* * *

Время, конечно, было интересное. Восторг и ужас.

Хазанов в 1991 году ходил в те три дня к Белому дому, а жена его, Злата, кормила там народ пирожками.

Ростропович приехал в Москву в самый разгар событий. У него не было визы, и его всё равно впустили в страну. Они поехали в Белый дом, после чего и появилась та знаменитая фотография. Солдатик спит на плече виолончелиста, а он держит на коленях автомат.

«Машина времени» поучаствовала в концерте у Белого дома, а потом поехала на гастроли в Кисловодск. Я с ними встретился в Ессентуках, где тогда отдыхал с женой. До концерта водил всю эту команду на источник попить минеральной водички. Водичка ребятам понравилась, но пили они немного, я предупредил, что пара стаканов поставит концерт под угрозу срыва.

В начале 90-х с концертами было совсем плохо. Всё было плохо, и почти у всех. Народ стоял от Большого театра до Детского мира, продавая шмотки и всё, что угодно.

Сегодня это кажется невероятным. Сплошная шеренга продавцов от Большого до Дзержинки. И это в самом центре столицы нашей Родины.

Денег не было. Я ездил куда-то на Нагорную улицу на склад, брал там коробки с французской дамской обувью, потом развозил эту обувь по магазинам, сбывал.

Надо было как-то выживать, и я затеял сделать театр. Объединились с Аркановым, и я оформил в Союзтеатре наш театрик ПЛЮС — профессиональные любители юмора и сатиры.

Вместе мы, я, Арканов, Дабужский, Грушевский, Львович, Лукинский, Христенко и ещё пара-тройка артистов, ездили по стране, собирали большие залы, вплоть до дворцов спорта. Так хоть что-то зарабатывали. У нас был директор, замдиректора, бухгалтер, ну и мы, артисты.

Денег наш Союзтеатр никаких не давал. Что заработаем, то и делим. На свои доходы выпустили плакаты. Большие фото, цветные, с фамилиями и именами.

Однажды мы приехали с Аркановым выступать в какую-то школу. Директор привёл нас в зал. И в углу этого зала лежала стопка наших плакатов.

— А это что такое? — спросил я у директора.

— А это ваш директор дал мне плакаты, чтобы я их продал школьникам.

Можете представить: мы на свои деньги сделали эти плакаты, а он их продаёт! Воришка.

После концерта, взяв с собой заместителя, я поехал к нашему директору. Встретили его у подъезда.

Я сказал ему:

— Есть два варианта: или ты подаёшь заявление об уходе, или я пишу заявление в милицию.

Так мы избавились от воришки. Он написал заявление об уходе.

Через пару лет я его случайно встретил, он работал артистом в каком-то фольклорном ансамбле.

Вот так мы и жили. Но не все так нуждались. Задорнов, который к 1990 году один собирал дворцы спорта, так и продолжал собирать их и, конечно, хорошо зарабатывал.

Вообще-то с Задорновым у нас были особые отношения. Я в 1969 году уже работал на кафедре в МАИ инженером, но в основном занимался самодеятельностью на факультете. А в ДК МАИ я работал руководителем авторской группы. То есть со студентами мы писали тексты для сатирического коллектива.

Вот туда, в эту авторскую группу, и стал ходить Миша Задорнов, который перевёлся к нам из Рижского института. Он был сыном известного писателя, Николая Задорнова, автора романа «Амур-батюшка», лауреата Сталинской премии.

И женился Миша хорошо, на дочке первого секретаря компартии Латвии, впоследствии — Председателя Совета национальностей СССР Калнберзиня. Жена Миши, Велта, замечательная женщина, училась в МГУ, и Миша приехал к жене. Очень быстро они получили квартиру в доме на Малахитовой улице.

И вот он пришёл ко мне знакомиться. Весёлый, жизнерадостный и очень громогласный, он приходил ко мне на авторскую группу, рассказывал анекдоты и сам оглушительно хохотал над ними. Показал мне свои очерки о Дальнем Востоке. Хорошие очерки. Думаю, если бы он не встретил меня в 1969 году и не увлёкся юмором, он бы стал серьёзным и маститым прозаиком. Но он стал писать юмористические рассказы, все их показывал мне, пока в 1978 году не стал печататься в «Клубе 12 стульев» «Литгазеты».

Миша создал в МАИ театр «Россия», с этим театром объездил всю страну, и даже за один спектакль театр получил премию Ленинского комсомола.

Миша и писал, и ставил спектакли. Один, «Шпион в МАИ», он написал по моей идее, которую я не успел сам осуществить, поскольку в 1973 году поступил на Высшие сценарные курсы и ушёл из МАИ.

Где-то году в 1978-м Миша наконец стал печататься в «Клубе 12 стульев», а года с 1980-го он стал сниматься в передаче «Вокруг смеха». И когда он прочитал на всю страну миниатюру «Два девятых вагона», его полюбило полстраны.

Позже, выходя ко мне на сцену, Миша, понимая, что не все ранее его запомнили, сразу напоминал зрителям, что это он, именно он, рассказал по телику о двух девятых вагонах.

В то время мы с Аркановым стали брать двоих молодых юмористов с собой на гастроли. Это были Ефим Смолин и Михаил Задорнов.

Если уж так, честно разбираться, то в 1980 году Смолин писал лучше Задорнова. А в передаче «Вокруг смеха» они приблизительно были на равных. Но после «Двух девятых вагонов» Миша стал Смолина обгонять. Дело в том, что Смолин мог поссориться с кем угодно, а Миша мог наладить отношения тоже с кем угодно. И к 1990 году Миша, раскрутившись благодаря «Вокруг смеха», стал собирать стадионы.

А в начале 80-х эти двое молодых ездили с нами. Прекрасные были поездки от бюро пропаганды литературы.

Чаще всего мы ездили в Баку. В поездку было пять-семь концертов. Полные залы, приёмы у местных друзей. Гусман Юлик всегда приходил к нам на концерты и обязательно учил нас, как нам организовывать выступления и как их называть. Но это особенность Юлика, он всегда всех учит жить.

Он там, в Баку, в те времена был король, наверное, самый известный человек в городе, естественно, после Гейдара Алиева.

В какой-то момент Задорнов стал выделяться в нашей группе. Все выступали по двадцать минут, а он стал стоять на сцене все сорок.

Я возмущался, потому что после него трудно было работать следующему артисту.

Я говорил:

— Иди последним и стой сколько хочешь.

Нет, последним он идти не хотел, последними идти труднее всего, до тебя уже публика насмеялась, устала. В общем, мы с ним ссорились, но это всё мелочи жизни.

А так — было весело, всё время разыгрывали друг друга. Но надо признать, Миша уже перерос наш уровень.

На один концерт должна была прийти семья первого секретаря Алиева. Естественно, с охраной. Мы с Аркановым сказали Задорнову:

— Вот ты в своей миниатюре про «ручечку» выкинешь руку в зал, охрана тебя и пристрелит.

Миниатюра «Ручечка» была придумана авторами и исполнителями Берманом и Юриковым, но Мишу это никогда не останавливало: всё, что ему нравилось, он брал без разрешения.

Миша стоял у микрофона и рассказывал, что у одной тётечки была золотая ручечка. Она, тётечка, умерла, её похоронили, а двое дядечек пришли на кладбище, раскопали могилочку и вдруг видят, на них смотрит тётечка. Они спрашивают:

— Тётечка, а где твоя золотая ручечка?

И тут Миша очень громко кричал в микрофон:

— А вот она! — и выкидывал вперёд руку.

В зале шок, потом — хохот.

Когда мы с Аркановым нарисовали ему перспективу с выстрелом, Миша призадумался.

Перед концертом он нашёл главного охранника и сказал ему, что будет читать «Ручечку» и будет выкидывать руку вперёд.

— Ну и что? — спросил охранник.

— Так вы меня можете пристрелить, — заволновался Задорнов.

— Не исключено, — сказал охранник мрачно.

Миша совсем заскучал.

А вот начинается концерт, подходит Мишина очередь выступать. Он читает «Ручечку», мы стоим за кулисами и предвкушаем бурные события.

Миша доходит до конца миниатюры, на словах «А вот она…» медленно вынимает руку из-за спины и осторожно протягивает её вперёд.

В зале — тишина, никакой реакции, зато мы все за кулисами умираем со смеху.

Эту историю впоследствии рассказывал со сцены Ефим Смолин. И так как он ездил на гастроли со взглядовцами, то и они эту историю слышали, и потом у меня в концерте, в зале «Октябрь» эту историю рассказывал со сцены сам Влад Листьев. Он ездил с концертами по стране и всюду рассказывал этот наш розыгрыш.

Вот такая жизнь была весёлая. Но всё это я веду к тому, что за 80-е годы Миша раскрутился до звезды.

На сцене он был бесподобен. Концерт у него длился часа четыре. Часа два с половиной он читал свои тексты. А они у него были и острые, и смешные, а ещё полтора часа он читал народные репризы, почерпнутые у крокодильца Монахова и собранные по всей стране.

Соревноваться с ним было невозможно никому из нашего жанра. Трудно соревноваться с целым народом и его фольклором.

Надо сказать, что к концу 80-х Миша стал писать хорошо. Очень трудоспособный автор. Сидел над каждой репризой, переписывал по пять раз свои тексты, добиваясь попадания в десятку. И успех у него был бурный. Он бы и со своими текстами проходил хорошо, ну а уж народными доводил зрителей до истерики.

Был один случай. Задорнов, году в 1985-м, пригласил нас со Смолиным в пансионат «Ёлочка». Мы там выступали и пару дней бесплатно жили. В зале одни комсомольцы. Начинал концерт я и доводил публику до скандирования. Потом Смолин развивал успех до громового хохота. А третий, Задорнов, доводил публику просто до истерики. Извините, но одна зрительница на этом концерте просто описалась.

Когда мы утром пришли на завтрак в столовую, все отдыхающие встретили нас аплодисментами. Пустячок, а приятно. Помню до сих пор.

Да, в 1990 году Михаил Задорнов стал звездой юмора.

* * *

Конечно, ему уже не удалось повторить рекорд, который установил Хазанов в 1989 году. Те времена прошли.

Геннадий Хазанов тогда, в Киеве, выступал в десятитысячном дворце спорта десять дней подряд, по два концерта в день. И все двадцать концертов был аншлаг.

Геннадий Викторович Хазанов.

Я его увидел на сцене в 1969 году. В Театре эстрады выступали авторы и администраторы «Клуба 12 стульев» «Литгазеты»: Арканов, Горин, Хайт, Бахнов, редакторы Веселовский, Суслов, Резников. И два артиста в качестве «самодеятельности клуба» — это Семён Фарада и Геннадий Хазанов.

Хазанов был лучше всех. Что он там вытворял! Номер его назывался «Устный журнал», была тогда такая форма выступлений.

Персонажи Хазанова: куплетист, цыган и комментатор Озеров.

Изображая цыгана, Хазанов к уху пристёгивал бельевую прищепку и говорил:

— Если у цыгана отнять жену, он засмеётся, если отнять коня — он заплачет, а если отнять песню, цыган умрёт. Послушайте, пожалуйста, песню, которую я недавно отнял у одного цыгана.

Дальше шла песня под Сличенко. Куплеты он пел под собственный аккомпанемент на рояле:

Роль Снегурочки без спора дали тёте режиссера.

А пора бы ей играть Дед-Морозовую мать.

А начинал он со знаменитого спортивного комментатора Николая Озерова. Репортаж с матча советской хоккейной команды с канадцами. Была там такая реприза про какого-то хоккеиста: «Прошёл слух, что у него сотрясение мозга. Но никакого сотрясения, а тем более мозга, у него нет».

Успех у Гены был оглушительный, публика его долго не отпускала. Конечно, он проходил со значительно большим успехом, чем писатели со своими бумажками.

Я к тому моменту уже начал писать тексты для Лифшица и Левенбука. Были тогда такие довольно известные артисты, которые впоследствии вели передачу «Радионяня».

Писали мы тогда вчетвером, под псевдонимом «Измаиловы» — то есть из МАИ. Мы все были выпускниками авиационного института. Написали несколько номеров, которые неплохо принимались публикой.

И вот иду я с этого удивительного концерта и думаю: «Хорошо бы что-нибудь этому артисту написать». Не прошло и двух недель, как мне позвонил Хазанов и сказал:

— Может, вы мне что-нибудь напишете?

Мы с ним встретились. Он предложил мне дописать в его номер «Вечер встречи» тексты новых персонажей. И я написал несколько текстов, но исполнял он только один — продолжение монолога «Учащегося кулинарного техникума».

У него был в номере такой персонаж, у которого было всего несколько фраз.

А я дописал:

«Сижу я на экзамене по кислым щам. Профессор дал мне тарелочку супа и говорит:

— Чего в супе не хватает?

Я съел тарелочку и говорю:

— Налейте ещё.

Он мне ещё налил, я съел, он говорит:

— Так чего в супе не хватает?

Я говорю:

— Хлеба».

Вот такая незамысловатая реприза почему-то вызывала взрыв смеха. Наверное, за счёт этого незадачливого персонажа. Вместе со старыми репризами получился небольшой монолог.

Через некоторое время Хазанов познакомил меня со своим другом, автором-кавээнщиком Юрой Воловичем.

Хазанову надо было выступать в День армии. Мы сели втроём, написали пародию на «старух» — были такие знаменитые старушки, Вероника Маврикиевна и Авдотья Никитична. Написали ещё пародию на Олега Анофриева. Ну и, наконец, написали ещё один монолог учащегося. Как его призывали в армию. Монолог назывался «Военкомат».

Этот монолог имел просто бешеный успех.

Мой учитель в юморе, Феликс Камов, автор «Ну, погоди!», посоветовал сделать серию монологов этого учащегося. И вот мы в моей восьмиметровой комнате втроём написали к Женскому дню монолог «Женитьба». Пока писали, жутко спорили. А монолог получился ещё смешнее «Военкомата». Имел оглушительный успех.

К маю мы написали третий монолог учащегося — «Цирк», про то, как этот кулинар пришёл в цирк, случайно сел на кресло «подсадки» и что из этого получилось. Мы, когда писали, сами умирали со смеху. К сожалению, этот монолог не имел такого оглушительного успеха. Да, когда смешно авторам при написании, зрителю почему-то не смешно.

За два месяца Хазанова с этими монологами восемь раз показали по ТВ, что в те времена было просто невероятно, и, когда мы в апреле с «Клубом 12 стульев» приехали в Баку, в филармонии выламывали двери. Народ валом валил посмотреть на Хазанова.

А в ресторане Интуриста на стол Хазанова со всех других столов присылали коньяки. Так родилась новая звезда эстрады.

Впоследствии, уже году, по-моему, в 1976-м, мы с Аркадием Хайтом написали Хазанову монолог «Арбуз», как учащийся, поев с девушкой арбуза, пошёл провожать её и не мог найти нигде туалета.

И именно с этим монологом Хазанов выступал на 70-летии Леонида Брежнева. Он шёл 33-м, после Рауля Кастро. Никто монолог, конечно же, не слушал, так как гости сидели за столами в Кремле, и шум был, но факт был для Хазанова очень важным — выступление у генсека.

В дальнейшем слава Хазанова росла, он выпускал сольные программы, выступал по ТВ, на год был исключён из профессии за неосторожные слова и кляузу на него.

Но в 1989 году слава его так возросла, что он десять дней собирал дворцы в Киеве, по два в день.

Году в 1983-м Хазанов исполнил монолог Ефима Смолина про «бойца невидимого фронта». В этом монологе пьяница-муж морочит жене голову, выдавая себя за работника КГБ.

Монолог был смешной, Хазанов исполнил его по телевидению, и через некоторое время его вызвали на Лубянку и потребовали объяснений. Обвинили Хазанова в очернении наших органов и чуть ли не диссидентстве.

Хазанов пытался объяснить, что монолог смотрели редакторы и телевизионное начальство. Ведь не сам же он прошёл на ТВ, записал монолог и выдал его в эфир.

Ничего не помогло. Были сделаны оргвыводы. Наложилось ещё одно обстоятельство. На концерте Хазанова в Театре эстрады присутствовал какой-то партийный деятель. Ему что-то в выступлении Хазанова не понравилось. Он встал и вышел из зала.

После этого он накатал «телегу» в горком партии, Хазанова таскали по инстанциям и отстранили от работы. Где-то около года он сидел без официальной работы, ему в Москонцерте не давали выступать.

Но Хазанов в то время начал исполнять рассказы Михаила Городинского. Особенно хорош был рассказ «Стриптиз», о том, как наши туристы за границей ходили в ночной клуб на стриптиз. Рассказ был по тем временам абсолютно непроходимый, но Хазанов записал его на магнитофон вместе с другими рассказами. И эти записи размножились с большой скоростью по всей стране. И популярность Хазанова значительно выросла. Так что даже запрет на работу оказался для него положительным фактором.

Да, я упомянул фамилию Смолин. Ефим Маркович был журналистом в «Литгазете». Работал сначала в отделе культуры, а потом в отделе науки. У него был знакомый эстрадный автор — Григорий Минников. Через него он познакомился с артистом Левенбуком, попытался что-то написать для эстрады, и получилось неплохо.

Стал писать номера и предлагать их артистам. Номера пользовались успехом. Он активно писал для редакции «Радионяни». Я его возил по концертам и познакомил с Хазановым. Хазанову он написал хорошие номера. Они пользовались большим успехом. Номер про двоих соревнующихся грузин вызывал гомерический хохот.

На юбилей Ростроповича Смолин написал «Переписку Солженицына и Ростроповича». Этот номер был исполнен Хазановым в Большом зале Консерватории. Я видел, как Ростропович просто плакал от смеха и обнимал Хазанова.

В 1978 году началась передача «Вокруг смеха».

До неё юмористов по ТВ не показывали совсем, я имею в виду авторов. А в этой передаче авторы были основными, и Смолин несколько раз довольно удачно в этой передаче выступил. Стал известным.

Вообще, эта передача дала возможность многим авторам стать популярными, и в первую очередь Жванецкому. Трудно сегодня себе представить, но за все 70-е годы Жванецкого ни разу не напечатали в «Клубе 12 стульев».

А тут стали показывать по ТВ, и он стал суперзвездой.

Раскрутился в этой передаче и Семён Альтов. Он единственный, кому посвятили в конце 80-х целую передачу «Вокруг смеха».

В те времена, когда на ТВ была одна-единственная юмористическая передача, такое было невероятным событием. Он сразу стал звездой юмора.

Не говоря уже о Задорнове, которого в этой передаче показывали больше, чем кого-то другого.

Году в 1990-м произошёл с Задорновым курьёзный случай.

Он был в гостях у кого-то на Рублёвке. Там же был и вернувшийся в страну Василий Аксёнов. Году в 1980-м его выдавили из страны после скандала с «Метрополем», журналом, который группа литераторов выпустила безо всякого на то разрешения.

Я встретил Василия Павловича во Внешторгбанке. Я открывал там валютный счёт, а он закрывал и уезжал в Америку.

Он сказал мне:

— У нас здесь ничего не получилось, может, у вас получится.

Вернулся он в 1990 году. Когда он уезжал, Задорнова не знал никто, когда вернулся, Задорнов уже собирал огромные аудитории.

И вот они встретились в гостях, на Рублёвке. Вечер заканчивался, Задорнов предложил Аксёнову довезти его до Москвы. И вот они едут по Рублёвке, и их останавливает гаишник.

Капитан подошёл к машине и потребовал у водителя права.

Миша мне рассказывал:

— Вот, думаю, сейчас Аксёнов увидит, как меня здесь все узнают и любят. Я, — говорит Миша, — высунулся из окна, а гаишник снова:

«Предъявите документы».

Я ещё больше высунулся, чтобы он меня узнал.

Он говорит:

«Что вы высовываетесь, я вас сразу узнал. Я вас терпеть не могу».

Не удалось Мише показать великому писателю всенародную любовь.

* * *

Самым главным в юморе на все времена в нашей стране был и по сей день остаётся Аркадий Исаакович Райкин.

Даже для привередливого Хазанова Райкин был кумиром. Гена Райкина обожал, преклонялся перед ним и очень хотел с ним дружить.

Это ему удалось уже в конце жизни Райкина. Хотя познакомился он с Райкиным, когда ему, Гене, было лет четырнадцать. Он подождал Райкина у Дома народного творчества и попросился на его концерт. И можете представить, Райкин пригласил его на концерт, и Гена сидел весь спектакль на сцене.

А уже в 80-х годах они даже как-то вместе выступали в Риге.

Хорошая компания была: Пугачёва, Костя Райкин, Хазанов и Аркадий Исаакович.

И именно там, на этом концерте, Райкин попросился выступать до Хазанова, — и это было признанием Геннадия как артиста. Ведь в концерте заканчивает обычно самый известный артист.

Но Райкину уже тяжело было соревноваться с молодым Хазановым. Энергетика у Райкина была уже не та.

До чего же он хорош был, Аркадий Исаакович. У него такие были потрясающие тонкости в игре. Он такой был смешной. Даже если текст был и не очень хорош, Райкин всё равно делал его смешным.

Карцев и Ильченко играли миниатюру про то, что всех нас слушают и просматривают. Райкин посмотрел репетицию и сказал:

— А давайте я тоже буду с вами играть.

— Но ведь текста для третьего персонажа нет, — возразили ребята.

— А мне и не надо текста, — сказал Райкин.

И Рома с Витей поняли, что он молча всё равно будет их переигрывать, как соглядатай, и не согласились играть втроём.

Вот какой великий был талант у артиста.

А вот в миниатюру «Авас» Райкин вошёл и играл в ней вместо Ильченко. Играл замечательно. Но однажды я видел, как он «поплыл», то есть не удержался и чуть не засмеялся.

Это было на юбилее Вахтанговского театра. Они с Карцевым играли «Авас». Лицо у Карцева было таким, естественно, тупым, и он был так серьёзен при повальном смехе аудитории, что Райкин не выдержал и «раскололся». Публика в зале сразу почувствовала этот выход из образа, но Райкин тут же справился с собой, и всё прошло нормально. Смех восстановился, реакция была оглушительной. Зрители, а это были артисты и приглашённые, просто плакали.

Я познакомился с Райкиным в середине 70-х. У меня был рассказ «Хорошее настроение». Он был по тем временам совершенно непроходимым. Там герой рассказа от своего хорошего настроения вывесил на балкон красный флаг. А дальше управдом с дворником стали осаждать героя, пытаясь снять этот флаг, поскольку «не положено».

Я принёс этот рассказ в «Литгазету» в 1972 году, а напечатали его только в 1983-м.

Райкину этот рассказ показала редактор моей первой книжки, Эдда Мазо. Райкину рассказ понравился. Он сам мне позвонил. Я сначала подумал, что это меня разыгрывает Хазанов, который очень похоже копировал Райкина.

У нас потом был подобный случай, Райкин позвонил Хайту. Хайт решил, что это Хазанов, сказал:

— Ген, у меня гости, — и положил трубку.

Райкин перезвонил и своим незабываемым голосом сказал:

— Это действительно Аркадий Райкин.

Тут уже Хайт пришёл в замешательство и стал извиняться. Но я-то понял, что это не Хазанов.

Райкин сказал, что ему очень понравился мой рассказ и он хочет его исполнять. Я ответил, что рассказ непроходной и никто не разрешит его к исполнению.

Райкин сказал:

— Если очень верить в успех, то всё получится.

Но как я и предполагал, ничего не получилось. Райкину не удалось его залитовать, то есть получить разрешение на исполнение. Зато я познакомился с Аркадием Исааковичем и на гастролях в Ленинграде побывал у него дома.

Я, конечно, очень нервничал, робел, но мы очень хорошо побеседовали. Райкин расспрашивал меня об авторах, я ему рассказывал, прочитал ему какую-то пародию. Он сказал, что пародий не исполняет. Я ему возразил, напомнил, что где-то в 40-х или начале 50-х он исполнял пародию на вестерн и делал пародию на Чарли Чаплина. Он был удивлён моей осведомлённостью. А я знал его репертуар, потому что обожал Райкина.

Потом мы встретились в Москве. Я был у него в гостях, возле площади Маяковского. Он предложил мне доделать миниатюру, которую когда-то писали Настроевы. Добавил, что тех авторов давно уже при нём нет и я могу спокойно продолжать работу.

Но я отказался, мне не хотелось переделывать чужую миниатюру. Кроме того, я просто боялся писать Райкину. Я понимал, что требования будут высочайшие. Боялся опозориться. А кроме того, наслышан был о властном характере актёра.

Розовский рассказывал мне, как он работал у Райкина режиссёром: «Мы шли с ним по улице, он меня смешил, а когда я хохотал, глядел на меня с серьёзным выражением лица, как на придурка, то есть просто уничтожал меня».

Жванецкий тоже рассказывал мне, как работал с Райкиным: «Ты не представляешь, что это за человек. Он просто подавляет твою волю. Вот если бы он сказал мне — пойди и ударь директора, я бы, наверное, пошёл и ударил».

Вот каково было влияние Райкина на своих авторов.

Очень хорошо говорил про отца Костя Райкин: «Папа ушёл сгустить атмосферу».

Я просто испугался и вместо себя предложил старшего своего товарища — Аркадия Хайта.

Я сказал:

— Думаю, он вам подойдёт лучше всего.

Райкин мне поверил, они с Хайтом встретились, и Хайт написал Райкину три монолога. Райкин сделал из трёх один и с большим успехом исполнял его.

Хайту заплатили 100 рублей. Это было оскорбительно. Хайт за каждый монолог получал по 150 рублей.

Через некоторое время мы встретились с Райкиным в Министерстве культуры на каком-то совещании. После совещания мы с Аркадием Исааковичем шли по лестнице вниз. Его преследовали министерские женщины.

Райкин был красив и одевался безукоризненно. Когда женщины отстали от него, он спросил меня:

— Ну, и где же ваш Хайт? Почему он не звонит, не появляется?

Я, осмелев, сказал:

— Потому что вы за три монолога заплатили ему сто рублей.

Аркадий Исаакович тут же сказал:

— Это не я, это директор, мы его уже уволили.

Кстати, директором у Райкина в то время был мой знакомый по фамилии Сорочан. Звали его Леонид. А уволили его после того, как он в Венгрии, на гастролях Райкина, принял в подарок от венгров пишущую машинку и оставил её у себя, чего Райкин перенести не смог и уволил директора.

Кстати, директор этот, Сорочан, человек был уникальный. Может, вы знаете, есть под Москвой горнолыжный курорт — Сорочаны, — так вот это в честь него.

Он много про себя рассказывал, ну, например, что он дружил с румынским королём, что во время войны лежал в госпитале в Лондоне. Что тут правда, что вымысел, понять было трудно.

Он женился раз шесть или семь. Каждый раз, разводясь, оставлял жене квартиру.

Однажды мы сидели в ресторане Дома литераторов. Я был с женой, Сорочан с женой-манекенщицей и Настя Вертинская. Мы ели раков.

Жена Сорочана сказала:

— За раков я и отдаться могу.

Сорочан сказал:

— То-то я приехал из командировки, а у нас на кухне целое ведро раковой скорлупы.

У нас с этим Сорочаном была игра. Он сидел с кем-то за столом и обедал.

Я, за другим столом, спрашивал собеседника:

— Как ты думаешь, сколько лет этому человеку?

Собеседник говорил:

— Лет сорок.

Я говорил:

— Думаю, ему уже за шестьдесят.

Мы спорили на бутылку коньяка, я шёл к Сорочану, брал у него паспорт, показывал собеседнику. По паспорту получалось, что Лёне уже 63 года.

Вот так мы развлекались. Сорочан выглядел прекрасно. Наверное, от того, что часто женился.

Уже в начале 90-х я встретил его на улице. Он сказал, что строит под Москвой горнолыжный курорт. Тогда это казалось невероятным. Я Сорочану не поверил. Он стал мне показывать план курорта. Я всё равно не верил. А через некоторое время курорт заработал.

А Сорочан разбился в автокатастрофе.

Но Сорочаны существуют, и очень даже успешно.

Вернусь к посещению А. Райкина.

Перед тем как попрощаться с Аркадием Исааковичем, я перед ним опростоволосился.

После деловой беседы Райкин стал водить меня по комнате и показывать картины, которые висели на стенах. А я делал вид, что разбираюсь в живописи, и хвалил эти картины. Наконец мы подошли к бюсту, который сотворил какой-то знаменитый скульптор, и я сказал:

— Надо же, как здорово сделано, ну вылитый Костя.

Райкин сказал:

— Ну что вы, это же я.

Я чуть не сгорел от стыда. Райкин расстроился.

Райкин был человек противоречивый, со сложным характером. Добиваются больших успехов в искусстве люди, конечно же, талантливые, но сколько их, талантливых, я встречал в своей жизни, тех, которые так и не стали знаменитыми. Нужно ещё честолюбие, а порой ещё и тщеславие, и жадность. Да, не удивляйтесь. Эти три коня и вывозят на вершину Олимпа.

Мне Ляховицкий Владимир Наумович, артист Театра Райкина, талантливый артист, рассказывал, как Райкин подарил ему на день рождения маленькую вагонеточку с рудой. Такие обычно дарили где-нибудь на шахте в знак признательности и благодарности за хорошее выступление. Ему подарили, ну, и он подарил.

А однажды, когда артисты его театра взбунтовались и что-то нелицеприятное высказали Аркадию Исааковичу, он, выслушав, сказал:

— Взбунтовавшийся гарнир, — и вышел из зала.

Вот такой был неоднозначный человек. Очень нравился женщинам и сам был к ним неравнодушен. Гениальный, непревзойдённый артист.

Однажды он поехал за границу с гастролями и только там узнал, что ему предстоит выступать по отделению с великим мимом — Марселем Марсо. Он подготовился и выдержал испытание. Не посрамил ни себя, ни страну. Имел большой успех. Хотя не знал ни французского, ни английского.

А с Марселем Марсо они разговаривали на идиш и прекрасно друг друга понимали.

Кстати, Райкин ездил в Англию и записал на Би-би-си целый концерт на английском. Для этого концерта он пригласил переводчика английского, который оказался и хорошим артистом. Райкин взял его с собой в Лондон, где они и записали целую программу.

Это последнее мне уже рассказывал Рома Карцев. А Аркадий Хайт Райкину так больше и не позвонил. Он гордый был, Аркадий Иосифович Хайт.

* * *

Аркадий Хайт и Александр Курляндский познакомились в строительном институте. Писали вместе для студенческой самодеятельности. Тогда, в 60-х годах, в каждом институте Москвы были сатирические коллективы. В медицинском институте писали и выступали Аркадий Арканов и Григорий Горин — на самом деле Штейнбок и Офштейн. Кстати, Горин расшифровывается как Григорий Офштейн Решил Изменить Национальность.

Кроме этой пары, из медицинского вышли артисты Александр Лифшиц и Александр Левенбук — будущая «Радионяня».

В институте транспорта славился будущий предводитель КВН Александр Масляков.

В МГУ был целый студенческий театр, откуда вышли писатели Марк Розовский и драматург Виктор Славкин. Оттуда же вышли авторы КВН, то есть люди, которые этот КВН придумали. Их было трое, две фамилии не помню, но вот А. Аксельрода даже знал лично.

Из этого же театра вышли впоследствии известные артисты Александр Филипенко, Семён Фарада (Фердман), Михаил Филипов, ну и, наконец, Геннадий Хазанов.

Но я про Хайта и Курляндского.

Они какое-то время писали для театра МГУ, работали как авторы для эстрадных артистов. Писали одинаково хорошо и прозу, и куплеты. Написали программу для коллектива Дома журналистов «Вёрстка и правка». Знаменитый был спектакль.

Начиная с 1967 года, то есть когда появилась шестнадцатистраничная «Литгазета», печатались в «Клубе 12 стульев». А в начале 70-х вместе с Феликсом Камовым стали писать сценарии мультфильмов «Ну, погоди!».

В дальнейшем Хайт и Курляндский разошлись, оставив общей только работу над «Ну, погоди!».

Я с Хайтом познакомился через Феликса Камова. Помню, мы принесли своему учителю, Феликсу Соломоновичу, целый спектакль под названием «Цирк». Мы — это самодеятельные авторы из МАИ. Нас тогда было четверо. Мы читали тексты, а Феликс и Хайт отмечали, какие миниатюры хорошие, какие плохие. В конце чтения оказалось, что оба они отметили одни и те же миниатюры.

Хайт был старше меня на два года. Когда мы пришли в юмор, Хайт уже был известным писателем. У него были совершенно уникальные способности в юморе. Я думаю, что он был лучшим репризёром в стране в 70—80-х годах.

А подружились мы уже в 70-х годах, когда ездили на гастроли с «Клубом 12 стульев». У нас было много общего, оба мы дружили с Феликсом Камовым, оба сотрудничали с Лифшицем и Левенбуком, оба писали Хазанову.

Хайт очень хорошо выступал. Он говорил репризу и сам при этом очень заразительно смеялся, а если учесть, что и тексты у него были самые лучшие во всей нашей компании, то, соответственно, и успех у него был большой.

Помню, в Киеве мы сидели на сцене. Во главе нашей компании — Виктор Веселовский, завотделом юмора ЛГ, его зам — Илья Суслов, редактор Резников, дальше писатели Владимир Владин, Аркадий Арканов, Лион Измайлов и Аркадий Хайт. Мы отвечали на записки. Одна записка, которую зачитал Веселовский, была адресована Хайту, как автору «Ну, погоди!»: «Скажите, поймает ли Волк Зайца?»

Веселовский сказал:

— Здесь автор, вот пусть он и отвечает.

Хайт сделал три шага к микрофону и тут же ответил:

— Пока хочет есть Волк и хотят есть авторы фильма, Волк Зайца не поймает.

Это был мгновенный ответ, и зал разразился хохотом и бурными аплодисментами.

Хайт был человеком с чувством собственного достоинства.

Помню, мы приехали из какого-то города и наш начальник, Веселовский, сказал:

— Ребята, сейчас мы все едем в «Литературку». Надо выступить перед коллективом редакции.

Хайт сказал:

— Нет, я поеду домой.

— Аркадий, — строго сказал Веселовский, — надо!

Аркадий сказал:

— Тебе надо, ты и езжай, а я поеду домой. Мы с тобой о выступлении в редакции не договаривались.

И уехал.

Почему все слушались Веселовского? Потому что все хотели печататься в ЛГ. И Хайт хотел, но он не боялся, что его не будут печатать. Он хорошо работал на эстраде и в кино и мог себе позволить не подчиняться.

Я в то время был просто влюблён в Хайта. Он был остроумным, независимым, здорово выступал и очень хорошо одевался. В то время хорошо одеться было проблемой, но он где-то доставал хорошие шмотки. Довольно высокий ростом, со спортивной фигурой, всё на нём сидело очень ладно.

Одно время с нами на гастроли ездил остроумный и довольно злобный конферансье Альберт Писаренков. Он делал на сцене буриме. Собирал в зале рифмы, на ходу обыгрывал их репликами, а потом на этих рифмах делал три стихотворения, под Маяковского, под Вознесенского и под Евтушенко.

Этот его номер имел бешеный успех.

Мы сели в поезд, направляясь в Киев. Последним пришёл Александр Иванов, самый известный советский пародист. Писаренков что-то пошутил, а Иванов тут же сказал ему:

— Ещё раз так пошутишь, схватишь жида.

Писаренков больше с Ивановым не шутил. Но всех нас в том самом Киеве очень удивил.

Мы жили в гостинице ЦК и обедали там же, в ресторане. И вот все мы, человек семь, сидим за столом, и вдруг Писаренков говорит:

— Спорим, что я спрошу официантку, имела ли она сегодня половые сношения. — Он, конечно, употребил другое слово, но я смягчаю. — И главное, — добавил он, — официантка на меня не обидится.

Кто-то из нас с ним поспорил на бутылку коньяка.

Подходит официантка, и Писаренков нагло говорит ей:

— Скажите, вас сегодня е….?

Мы все оцепенели.

Официантка, видно не поверив самой себе, говорит:

— Что вы сказали?

Писаренков так же громко и разборчиво говорит ей:

— У вас блины сегодня есть?

Официантка говорит:

— Нет, блинов нет, — и дальше, как ни в чём не бывало, принимает заказ.

Мы поставили Писаренкову бутылку коньяка.

Точный психологический расчёт. Официантка не могла себе представить, что кто-то может такое спросить, ей показалось, что она ослышалась, потому и переспросила.

Вот такой был наглый конферансье. А злобный был, наверное, из-за язвы. А может, и наоборот, язва была от злобности.

Хайт, Курляндский и Камов вместе написали восемь выпусков «Ну, погоди!» — до тех пор, пока Камов не подал на отъезд в Израиль.

«Ну, погоди!» имел бешеный успех. Выпускалось множество сопутствующих товаров, всякие майки, кепки с эмблемой «Ну, погоди!».

Я помню, Феликс рассказал мне, что какой-то завод выпустил открывалки для пива с эмблемой «Ну, погоди!». И на деньги от продажи этих открывалок был построен пансионат на Чёрном море.

Авторы не получили ни копейки.

Феликс говорил:

— Ну, хотя бы пригласили просто пару недель отдохнуть. Ни за что. Никому и в голову это не приходило.

В то время в «Клубе 12 стульев» редактором работала жена Арканова, Женя Морозова, а на киностудии «Мосфильм» в кинообъединении Данелии работала редактором жена Горина, Люба Горина.

По этому поводу Хайт сострил:

— Они забыли, что юмор половым путём не передаётся.

В те времена самым главным тамадой в Москве был конферансье Борис Брунов. Не очень искусный конферансье за столом был королём.

Тут он себя не ограничивал темами и острил напропалую. Причём острил хорошо. Помню, праздновался мой день рождения в ресторане ЦДЛ. На ужине были остроумные люди: поэт Михаил Танич, Геннадий Хазанов, Аркадий Хайт и очень остроумный поэт Валерий Шульжик.

Каждый острил, как мог. До тех пор, пока с концерта не приехал Борис Брунов. Это был день 5 мая, а перед Днём Победы Брунов вёл концерты весь в орденах, медалях и значках.

И вот он в этих наградах приехал ко мне на день рождения, сел во главе стола, и дальше говорил он один, все остальные умирали со смеху. Он импровизировал по любому поводу. А в конце шёл его коронный номер. Он говорил тост про каждого сидящего за столом и про каждого ухитрялся пошутить, не всегда в десятку, но всегда смешно.

Вообще, он был, конечно, уникально одарён в юморе, и именно импровизационно.

Однажды на площади Революции к нему подошёл какой-то человек и спросил:

— Как пройти к Большому театру?

Брунов закричал:

— Пошёл вон, шпион!

Когда-то Брунов вёл конкурс артистов эстрады. В нём участвовал молодой артист из Баку Карен Ованесян.

Перед последним туром Брунов сказал Карену:

— Сегодня решается твоя судьба. Или ты станешь лауреатом, или навсегда останешься армянином.

По-моему, смешно. Я как-то спросил Брунова, а встречал ли он кого-то, кто лучше него острил за столом?

Он сказал:

— Только один — Ростропович.

Мне рассказывал мой друг, замечательный баянист Айдар Гайнулин, который лет пять выступал вместе с великим виолончелистом. Они как-то участвовали в концерте для работников ГАИ 10 ноября.

После концерта был банкет, и они, конечно же, выпили.

Потом Ростропович повёз Айдара домой. Они тут же пересекли двойную сплошную. Гаишник остановил их, потребовал документы. Ростропович, высунувшись из окна машины, сказал:

— Дорогой мой, мы только сейчас выступали для работников ГАИ, потом выпили с вашим главным начальником. Провожая нас, он сказал: «Езжайте домой, но только по диагонали».

Гаишник засмеялся и отпустил Ростроповича без штрафа.

К чему это я? А к тому, что однажды на своём дне рождения Хайт повторил номер Брунова. Нас, гостей, было человек двенадцать, и про каждого из нас Хайт сказал репризу. Причём, в отличие от Брунова, все репризы были в десятку.

Мы настолько сблизились с Хайтом, что я даже целую неделю жил у Аркадия на даче в Абрамцеве. За эту неделю мы написали целую пьесу.

Не могу забыть, как я приехал к нему на дачу. Хайт встречал меня со своим маленьким сыном Алёшей. Сынишке было года три.

Хайт попросил меня:

— Скажи ему «Иван Иваныч».

Я сказал Лёше:

— Иван Иваныч.

Лёша очень серьёзно ответил:

— Сними штаны на ночь.

И мы над этим «сними» очень хохотали. Вот такой сюрприз он мне приготовил с сыном.

Написали мы пьесу. Там, на даче, мы её обговорили, а потом я написал первый вариант, а Хайт всё докрутил, делая вариант окончательный.

Я хотел отнести эту пьесу Галине Борисовне Волчек, единственному главному режиссёру, знакомой мне. Но Хайт запретил это делать. Потому что там, в «Современнике», работал его ближайший друг Игорь Кваша и Хайт не хотел, чтобы Кваша принимал его пьесу.

Я же говорю, гордый был.

Вообще, его близкими друзьями были Кваша, Горин, Людмила Максакова. С ними он встречал праздники.

У Максаковой муж был немец, он привозил из-за границы кучу разных лекарств для всех друзей, ну и, конечно, какие-то вещи, сувениры. Его звали Уля. И именно от него нынешняя скандальная оперная дива Мария Максакова. Она когда-то в Юрмале, будучи семилетней девочкой, пела мне песенки. Хорошо, кстати, пела. Ангельским голоском. Чувствовалась наследственность. Бабушка её была знаменитая певица — Мария Максакова.

Однако вернёмся к Хайту.

Однажды Хазанов позвал меня поехать с ним и с Хайтом в дом отдыха «Вороново». Они там писали новую программу, а я просто отдыхал и тоже что-то там писал.

Каждый вечер они мне читали написанное за день, а я смеялся, если было смешно. И по моей реакции они исправляли свои номера.

Я там написал рассказик про то, как учащийся кулинарного техникума поел арбуза и пошёл провожать девушку, а туалета нигде не было.

Я прочитал этот мало смешной рассказ Хайту и Хазанову, и Хайт тут же посоветовал сделать так, что учащийся скрывает от девушки, что он хочет в туалет. И тут же всё встало на свои места. Мы с Хайтом доделали этот рассказ. И эта история имела большой успех не только у Хазанова, но и у меня.

Я его исполнил на вечере юмора в Политехническом музее.

Вёл вечер патриарх советского юмора — Леонид Ленч. Выступали известный советский юморист, соавтор фильма «Карнавальная ночь» Борис Ласкин, пародист Александр Иванов, завотделом юмора «Московского комсомольца» Альбинин и ваш покорный слуга.

Сначала всё шло спокойно. Ленч сделал вступление, потом выступил Ласкин, потом Альбинин, всё шло гладко и успешно.

Потом пошёл я, прочитал какой-то монолог, ещё один, а потом исполнил уже наизусть «Арбуз» от лица учащегося.

Успех был неожиданным даже для меня. Зал скандировал и не отпускал меня, но Ленч сделал мне знак, что достаточно. Он объявил Иванова, а публика требовала меня.

Читать мне было больше нечего, всё бы после такого успеха не прошло, я поблагодарил всех, раскланялся и ушёл. Когда я появился в артистической, за кулисами, я понял, что все присутствующие там меня возненавидели.

Я не ошибся. На другой день Борис Савельевич побывал во всех редакциях и всем рассказал, какую порнографию я нёс со сцены. Мне звонили из редакций и спрашивали, что это я там, в Политехническом, устроил.

О времена, о нравы! Когда-то Хазанов исполнил этот монолог на каком-то концерте и имел просто оглушительный успех. Наутро ему позвонила Мария Владимировна Миронова и возмущалась пошлостью Хазанова.

Если бы вы только прочитали сегодня этот монолог. По сравнению с тем, что сегодня несут со сцены, тот монолог просто сама невинность, просто детский лепет на фоне торжествующего мата.

А через некоторое время Хазанова позвали выступать на 70-летие Брежнева. Его просматривала комиссия ЦК партии и забраковала все его монологи. Оставался только «Арбуз». По моему совету он прочитал им этот «Арбуз», и именно его они выбрали, потому что там не было никакой сатиры.

И Хазанов исполнил этот монолог.

А потом к нему подошёл Подгорный, в то время президент СССР, то есть Председатель Верховного Совета, и сказал:

— Не знаю, удалось твоему учащемуся сделать мокрое дело, а я точно сейчас его сделаю, — и довольный своей шуткой пошёл искать туалет.

После этого дня рождения я спросил Хазанова, удалось ли ему наладить отношения с Леонидом Ильичом? Он сказал, что ему удалось больше — он там подружился с его внуками. Вот молодец. Не зря ходил туда выступать. Там ведь ничего не платили, это была большая честь — выступить на юбилее генсека.

Однако я о Хайте.

В начале 80-х отношения Хазанова и Хайта совсем расстроились, хотя до этого Хазанов сыграл две великолепные сольные программы, написанные Хайтом.

* * *

Отношения автора и артиста всегда сложные. Артисты, как правило, не очень любят платить деньги за номера, хотя в советское время за репертуар платили организации: Москонцерт, Росконцерт. Правда, средства были ограничены.

Ну а после 1991 года артисты должны были сами за себя платить. И тут для авторов началась просто беда. В советское время в одном Москонцерте работало около ста артистов разговорного жанра, а по стране, наверное, и вся тысяча. И авторов было много, но всем хватало работы и заработков.

На первом семинаре эстрадных авторов в 1973 году авторов было человек пятьдесят. Авторские отчисления шли со всего Советского Союза, а это 15 республик. Причём в республиках был процент больше, чем в РСФСР. В России было два процента, а в Украине — все семь, для поддержания национального искусства. У чемпионов по заработкам авторские доходили до трёх-четырёх тысяч в месяц. «Жигули» стоили пять тысяч.

Про песенников я уже не говорю. Толя Поперечный за одну только «Соловьиную рощу» получал до пяти тысяч рублей. Про других таких мастеров, как Михаил Танич и Леонид Дербенёв, и говорить не буду. Богатые были по тем временам люди.

Да, так вот, артистов в 70—80-х годах было до тысячи, а авторов — тридцать — сорок.

Сегодня, в 2022 году, артистов разговорного жанра в Москве человек тридцать — сорок и авторов, может, человек пятнадцать. Я не имею в виду КВН и «Камеди-клаб», у них там свои авторские коллективы.

Разницу почувствовали?

Сегодня редкий автор может заработать на жизнь авторским делом. Обязательно надо выступать, иначе жить будет не на что.

Но я отвлёкся.

Вторая проблема. Артисты ни за что не хотят называть автора. Они хотят, чтобы публика думала, что это они сами такие остроумные.

По этому поводу есть одна история. Мама одного из авторов Райкина смотрела по телевизору выступление Аркадия Исааковича и сказала сыну:

— Посмотри, какой Аркаша остроумный. Ну, почему ты так не можешь?

В это время Райкин как раз исполнял монолог, написанный её сыном.

Райкин никогда не объявлял автора, но у него на спектаклях всегда были программки, где авторы были написаны.

Е. Петросян в передачах всегда пишет фамилии авторов исполняемого номера.

Про остальных говорить не буду — забывают.

И вот автор сидит перед телевизором, смотрит, какой успех имеет с его номером артист, но свою маленькую долю славы не получает. И соответственно относится к исполнителю.

От того многие авторы стали сами исполнять свои произведения. От желания самим прославиться. И некоторые достигли на этом поприще немалых успехов, Жванецкий и Задорнов стали настоящими звёздами эстрады.

Конечно, Карцев и Ильченко как актёры были куда лучше Жванецкого, но то, что Жванецкий исполняет своё, им придуманное, добавляло ему успеха. А кроме того, мощная энергетика таких исполнителей, как Жванецкий и Задорнов, позволяла им иметь больший успех и собирать большие аудитории. Конечно, Хазанов всё равно как исполнитель лучше Задорнова, да и собирал публику не хуже, но это уже особый случай.

Далее об отношениях автора и актёра.

Авторы, не получая своей славы, требовали от актёров помощи, а именно требовали от актёров доставания дефицита, хождения по начальству.

Там, где устанавливались дружеские отношения, происходил взаимовыгодный обмен. Но всё равно тот же Хайт давил на Хазанова морально, требуя заботы о себе.

В общем, всё это не способствовало взаимной любви.

Как правило, артист начинающий, как мог, ублажал автора, потому что артистов было много, а талантливых авторов — мало. Но впоследствии, войдя во славу, артист освобождался от зависимости, мог и обращался к другим авторам. Иногда разрыв проходил мирно, а порой и не было разрыва, а люди продолжали работать друг с другом. Но бывало, и так друг другу надоедали, что рвали всякие связи.

Ещё один момент: артист, если становился знаменитым, порой терял свою крышу, переставал воспринимать критику, хотел слушать только дифирамбы.

Бывало, став звездой, артист переставал узнавать своих, начинал звездить. Как правило, практически все. Вопрос был в другом: вернётся ли артист в нормальное состояние или так и останется звездить, теряя друзей и авторов?

Где-то к концу 70-х у Хазанова начался такой период. Слава его была огромна. Он выступал на всех «Огоньках», во всех правительственных концертах, все его хвалили, обожали. Ну, крыша и поехала.

Он тогда не очень-то церемонился и со мной, и с Хайтом, и возник заговор авторов против Хазанова.

Инициатором заговора явился Эдуард Успенский по прозвищу Эдюля. Где-то мы все встретились, стали друг другу жаловаться на «звезду», а Эдик предложил объявить Хазанову бойкот.

Он-то, Эдик, и не писал ничего Хазанову, он уже был известным детским писателем, но поучаствовал просто из любви к противостоянию. Он вообще всё время с кем-нибудь враждовал. Больше всего с Михалковым С.В. и Анатолием Алексиным. Они тогда занимали главенствующее положение в детской литературе, и Эдик в борьбе с ними отвоёвывал своё место под солнцем. Он писал письма во все инстанции, выступал открыто против них и добился своего, стал одним из самых известных детских писателей.

Я помню, как ему попытались не дать квартиру в писательском кооперативе. Он написал письма первому секретарю Московского горкома. Причём так написал, что те получались личными врагами Гришина. Короче, не только квартиру дали, но и личный кабинет.

Вот Эдик нас и сплотил. Мы перестали писать Хазанову. Ни Хайт, ни я не стали давать ему номера. А ему предложили выступать в правительственном концерте. Он обратился к Варлену Стронгину. Тот ему, конечно же, написал, но так, что исполнять это было невозможно.

Хазанов сделал правильные выводы, помирился и с Хайтом, и со мной, Эдику больше никогда не звонил. Я понимаю, что обида от этого заговора у него осталась. Но он после этого случая вернулся в нормальное состояние.

* * *

Хайта, наверное, тяготила эстрадная работа, он пытался перейти на большие формы. Написал пьесу для театра Образцова, она несколько лет шла в этом театре. В 1977 году уехал в Израиль его друг и соавтор Феликс Камов (Кандель).

Хайт и Курляндский продолжали делать «Ну, погоди!» вдвоём.

До отъезда Феликса Хайт написал с Камовым мультфильм про кота Леопольда. Камов там был тайно. У Камова, как отказника, не было работы, и Хайт продавал мультфильм под своей фамилией. Впоследствии он стал за этот фильм лауреатом Госпремии. А ещё позже получил Госпремию и фильм «Ну, погоди!», но Хайт её не получил, потому что одна премия у него уже была.

Друг Хайта Григорий Горин вовсю писал пьесы и сценарии фильмов Марка Захарова. Хайт тоже стремился писать для кино. Они с Гориным написали сценарий полнометражного фильма про Шерлока Холмса, где главную роль сыграла их подруга Людмила Максакова.

А в 1990 году Георгий Данелия пригласил Хайта писать сценарий фильма «Паспорт».

Думаю, что его порекомендовал Георгию Николаевичу Горин, жена которого работала редактором у Данелии. Писали втроём: режиссёр Данелия, Резо Габриадзе и Аркадий Хайт. Я думаю, Данелия позвал Хайта как знатока еврейского юмора и языка. Хайт не говорил по-еврейски, но многое понимал.

Фильм вышел уже в 1992 году и получил премию «Ника» за лучший сценарий.

К 1991 году Хайт был обеспеченным человеком. Он получал большие авторские за программы Петросяну, Винокуру и Хазанову. Получал авторские за детские пьесы, за книги и сценарии. Человек он был бережливый и к концу советской власти создал себе подушку экономической безопасности.

Но тут начались смена денег, жуткая девальвация, и все сбережения Хайта накрылись медным тазом. Для Хайта это был очень чувствительный удар. Он думал, что обеспечил себе безбедную старость, но оказалось, что всё надо начинать сначала.

Они с Хазановым поехали выступать в Америку. Хайт понял, что нужно американским евреям, написал себе целую программу по темам эмиграции и в следующий раз поехал уже один и имел там большой успех.

Съездив в Германию, Хайт понял, что там нет газеты для казахстанских немцев на русском языке. Он предложил мне выпустить такую газету. Он уже примеривался к эмиграции. Он же придумал и название газеты — «Треффунг», «Встреча».

Он уехал на гастроли в Германию, а я стал делать эту газету. Предполагалось, что мы подготовим материалы, а продюсер, Миша Фридман, издаст эту газету в Германии и будет продавать её на концертах. Одна Ротару дала у него 48 концертов.

Я заказал хорошему художнику политический коллаж на первую страницу. Заказал Андронику Миграняну политическое обозрение, разыскал российских немцев. Например, я узнал, что артист Вадим Тонков был внуком великого архитектора Шехтеля, и взял у Вадима интервью о дедушке. Сделал полосу юмора и полосу детскую.

Газету надо было отправить не позднее 20 декабря в Германию. Я договорился в издательстве, и мне там сделали макет и даже плёнку. За всё я расплачивался марками. Миша выделил мне тысячу марок, я уложился в шестьсот, причём решил сэкономить Мишины деньги и напечатал к 15 декабря десять тысяч экземпляров. Мы хотели продавать газету по две марки, это двадцать тысяч на троих, — для начала, потом можно было выпускать её еженедельно. Хайт мог жить в Германии, если бы дело выгорело.

Но Мишина жадность всё дело сгубила.

Он вывез газеты только в феврале. Если бы он предложил мне, я бы её вывез в Германию 20 декабря. В результате он стал продавать новогоднюю газету перед 8 Марта и всё дело погубил. А жаль, там в то время уже было под миллион казахстанских немцев.

Кстати, и авторы у нас были неплохие. Танич специально написал сказку про наших правителей. Валерий Шульжик — детские стихи. Ну, и мы с Хайтом тоже сделали неплохие материалы.

Жадность фраера сгубила, а ведь идея была хорошая. А автор идеи, Миша Фридман, он её породил, он её и угробил.

За всё время существования передачи «Вокруг смеха» Хайта ни разу не пригласили в ней сниматься. Также его, человека с большим чувством юмора, ни разу не пригласили в передачу «Белый попугай».

Он обижался на своего друга Горина. Тот мог устроить его и в ту и в другую передачи. Но почему-то не пристроил, хотя в «Белом попугае» он был соведущим, а с редактором, Пауховой, просто дружил.

Но не позвал. А зачем? Правда?

Другой бы сам предложил свои услуги, но Хайт был не такой. Он человек был гордый и просить не хотел. С Хазановым к тому времени отношения стали прохладными. После сценариев фильмов возвращаться к эстрадной подёнщине, наверное, не хотелось. А тут ещё в стране угроза возвращения коммунистов.

В 1995 году Хайт эмигрировал, тем более что сын его, Алёша, уже учился в Германии на художника. Они продали свою трёхкомнатную квартиру и укатили.

В 90-х я пытался помочь Хайту вернуться в жанр. Я снял его в своей передаче «Шут с нами», а потом целую часовую передачу «Шоу-досье» посвятил Хайту.

Передача шла в прямом эфире. Я про Аркадия рассказывал, он читал свои монологи, отвечал на вопросы зрителей. И даже мы провели конкурс — на каждый анекдот зрителей мы рассказывали свой, на эту же тему. Весёленькая получилась передача.

Спонсоры на этой передаче подарили нам две путёвки в Италию.

Хайт говорит мне:

— Я не поеду, возьми с собой мою жену, Люсю.

Но был другой выход, можно было купить ещё две путёвки для жён. Хайт покупать не захотел, а предложил мне купить его путёвку. Что я с удовольствием и сделал.

На юбилее «Современника» мы с ним были вместе. Он был жутко раздражён, видно, нервничал из-за отъезда. Вдруг ни с того ни с сего наговорил мне гадостей. Я даже пожалел его, такой он был удручённый.

Он, встретив в фойе мою жену, сказал ей:

— Я обидел твоего мужа.

Вскоре он уехал.

Через несколько дней я встретил в ЦДЛ Горина. Он спросил:

— Что это с Хайтом? Он даже не попрощался со мной.

Я не стал ему говорить об обидах Хайта, а сказал:

— Со мной тоже.

Через пару лет Хайт приезжал в Москву, встречался с Петросяном и даже сказал, что хочет помириться со мной, но так и не позвонил.

А жаль, я бы с ним с удовольствием поговорил. Не чужой мне человек. Очень талантливый.

Когда меня спрашивают, кто был у нас самый талантливый сатирик, я говорю, что Хайт.

— А не Жванецкий?

— Нет, именно Хайт.

Конечно, Жванецкий в своих монологах был непревзойдённым юмористом, но зато Хайт и мультфильмы писал, и сценарии, и пьесы, и рассказы, а монологи не хуже Жванецкого. А ещё Хайт был удивительно способный к языкам.

Он свободно говорил по-английски, а когда надумал эмигрировать в Германию, быстро, за несколько месяцев, освоил и немецкий. Талантливый был человек. Умер в Германии в 2000 году.

Однажды, ещё в советские времена, Хайт спросил меня:

— А вот если бы тебе платили тысячу рублей в месяц, ты бы стал писать?

Я сказал:

— Конечно.

Он сказал:

— А я бы ничего не писал.

Году в 2003-м я сделал вечер памяти Аркадия Хайта. Выступали Винокур, Курляндский, еврейский театр «Шалом», где шли пьесы Хайта, Танич, который дружил с Хайтом, Марина Голуб читала его монологи.

Хороший был вечер. Его сняли на ТВ, но потом весь конферанс о Хайте выбросили и оставили только номера — то есть сделали просто развлекательную программу.

Большие мастера.

Приблизительно в то же время я договорился с каналом «Россия» сделать документальный фильм про Хайта. И студия, которая располагалась в моём доме, при моей помощи сняла этот фильм. Они пытались добавить в фильм скандальности, а я не давал этого сделать.

Во время съёмок мне позвонил народный артист Игорь Кваша и спросил:

— Не сделают ли производители желтуху?

Я сказал, что не дам это сделать.

Он спросил, как на экзамене:

— А почему, как ты думаешь, он уехал?

Я стал называть причины, среди прочих назвал и экономическую.

Кваша сказал:

— Ну, он не так много зарабатывал, я тогда снимался в кино и имел большие деньги.

Я сказал:

— Вы просто не представляете, сколько зарабатывал в 80-х Хайт. У него одних авторских за три программы было три-четыре тысячи в месяц.

Услышав это, Кваша бросил трубку. А ведь он с ним дружил многие годы и даже портрет его нарисовал для театра «Шалом».

* * *

О том, что есть такой автор — Жванецкий, широкая эстрадная общественность узнала в 1970 году. В Театре эстрады шёл конкурс артистов эстрады. Блистали там Роман Карцев и Виктор Ильченко.

В Ленинграде их все знали, особенно в актёрских кругах. Они там выступали в питерских капустниках, и Мишу там знали. Денег от Театра Райкина не хватало, они выступали и самостоятельно, Аркадий Исаакович, естественно, об этих выступлениях узнавал, плохо к ним относился, тем более что эта троица имела шумный успех. Скандал приближался, и, наконец, они с Театром Райкина расстались. И вот приехали на конкурс.

В Театре эстрады и тексты Жванецкого, и исполнение Карцева — Ильченко произвели фурор. Это было какое-то особое качество юмора. Высокий темп, чисто одесское остроумие и совершенно невозможная актёрская манера.

Они получили второе место. Почему не первое, не знаю. Просто, наверное, из опасения, а как бы чего не вышло. Так же когда-то дали третью премию Пугачёвой, а первую тогда получил драматический актёр Валерий Чемоданов. Кто сегодня вспомнит Чемоданова, кроме меня?

Кстати, там же, на этом конкурсе 1970 года, участвовали Хазанов и Высоковский, но они дальше первого тура не прошли. Как говорил известный философ: «Сатира никогда не получит призовые места, потому что в жюри сидят её объекты».

Так и было. В жюри сидел Утёсов, от которого Хазанов тогда и ушёл.

Как-то мы встретились с Хазановым в «Литгазете», ходили с ним в буфет, и потом я повёл его в «Клуб 12 стульев». Я знал, что там сидит Утёсов, хотел посмотреть на их встречу.

Мы вошли в комнату редакторов. Утёсов сидел рядом с Сусловым, то есть с замом начальника. Утёсов увидел Хазанова и начал:

— Вот, посмотрите на этого мальчика. Я взял его на работу, в оркестр, пошил ему костюм, помог не пойти в армию, я дал ему большую зарплату и даже был свидетелем на его свадьбе. Что ещё нужно? А он взял и ушёл.

Гена стоял опустив голову и ни слова не отвечал. Когда мы вышли в коридор, я спросил Гену, почему он смолчал.

— А что, я разве мог его в чём-то переубедить?

Да, конечно, вряд ли.

Утёсов понял, что Гене уже тесно стало в оркестре, где он годами должен был делать одно и то же, и никакого актёрского роста.

Он ушел в Москонцерт, где мог заказывать новые номера, привлекать новых авторов, короче, развиваться творчески.

Но это так, лирическое отступление.

А тогда, в 1970 году, мы узнали Карцева и Ильченко. Они со Жванецким образовали в Одессе свой Театр миниатюр.

Жванецкого в то время не печатали. И так и не печатали года до 1980-го. Один раз его напечатали в газете «Литературная Россия». Я этот монолог вырезал и до сих пор храню. Монолог назывался «Он — наше чудо». Там была классная фраза: «Это же он считал, что если поменять продавца, то появятся товары».

В 1972 году мы с «Клубом» поехали в Томск. В то время там первым секретарём был Лигачёв. Он заботился о своём городе. Там мы выступали во Дворце спорта, и оплачивали нам по ставке общества «Знание», то есть по 75 рублей за концерт. Это было что-то из ряда вон выходящее. Сравните, Хазанов в то время как артист получал 13 рублей. От бюро пропаганды литературы нам, писателям, на гастролях платили по две ставки, то есть по 30 рублей, а здесь — 75. Молодец Лигачёв.

Поехали Веселовский, Суслов, редактор Резников, Арканов, Горин, Измайлов, Ардов и кто ещё — не помню. Помню, что Арканова и Горина поселили в отдельные люксы, а нас с Мишей поселили вместе.

Конечно, это Мише не могло понравиться. Он уже был в Ленинграде любимцем публики. Они с Витей и Ромой собирали по всей стране аншлаги, а тут к нему относились как к начинающему. Он-то уже знал себе цену, а администрация «Клуба» эту цену пока что не собиралась платить.

Миша был взбудоражен, нападал на Арканова и Горина, которые в то время были намного известнее Жванецкого. Он мне говорил:

— Какие они писатели? Вот Токарева — это настоящая писательница.

Надо сказать, что большого успеха он в Томске, во Дворце спорта, не имел. Дело в том, что нас там было двенадцать человек выступающих, по числу стульев. Выделили нам по восемь минут, и Миша просто не успевал разогнаться. Это уж потом, к 1980 году вся страна привыкла к его особой манере быстрой речи, а тогда он во Дворце спорта на четыре тысячи человек просто не проходил. Очень из-за этого нервничал.

Мне восьми минут вполне хватало. У меня был такой простой репризный юмор. Я там читал всего два монолога — «Бабье лето» и «Руководство для желающих выйти замуж». За восемь минут доводил зал до скандирования и заканчивал под бурные аплодисменты.

Миша потом, в Москве, делился с Юрой Воловичем, говорил про меня:

— Он просто расстреливает публику из пулемёта.

Мне он комплиментов не говорил. Он вообще очень ревниво относился к чужому успеху. Я там гулял, а Миша после концерта сидел в номере. Один. Через пару дней он не выдержал, говорит:

— Это нечестно, ты там гуляешь, а я сижу скучаю. Давай пригласи и на мою долю.

Я попросил свою подругу привести девушку и для Миши. И дальше мы уже «гуляли» вчетвером. Правда, моя девушка ему понравилась больше, но тут уж я «делиться» не стал.

Потом, в Москве, он рассказывал про меня какие-то фантастические истории, не соответствующие действительности, но мне приятные.

Там же, в Томске, в этой поездке, произошла очень памятная ситуация.

Веселовский созвал всех авторов в большом номере. И авторы: Арканов, Горин, Бахнов — высказали заму Веселовского Суслову свои претензии.

Дело в том, что Суслов, как старший редактор, любил посокращать рассказы мэтров и даже покромсал известный шедевр Горина «Остановите Потапова». Авторы потребовали, чтобы он не редактировал их рассказы. Выступили против него все, кроме меня. Я был там салагой, чьё мнение не учитывалось.

Самолюбивый Илья Петрович Суслов не ожидал такого удара. В конце собрания он просто опустил голову на руки и заплакал. Очень скоро после этого Суслов подал заявление на отъезд. В Америке он сначала работал продавцом в универмаге, а потом устроился в журнал «Америка», так что нашёл своё место в жизни.

Но вернёмся к Жванецкому. Ему надо было переезжать в Москву, и помог ему получить однокомнатную квартиру первый секретарь ЦК ВЛКСМ, который любил его и опекал.

Миша быстро становился известным. Где-то года с 1975-го его даже приглашали выступать на концерты милиции. Он продолжал ездить с «Клубом».

Помню, была замечательная поездка в Ереван. Он туда поехал со своей гражданской женой Надей. Симпатичная девушка, художница. Мы втроём гуляли по Еревану. Солнечно, красиво, потрясающий рынок. Гостеприимные армяне. Зал битком. Принимали бурно. И Миша здесь уже проходил как звезда. К его манере уже привыкали, да и времени на выступление было отпущено больше, чем в Томске.

Почему-то с Надей он не хотел расписываться. У них родилась дочка Лиза.

Миша мне жаловался:

— Ты представляешь, как только родилась дочка, так Надя перестала обращать на меня внимание. По-моему, она уже и замуж за меня не хочет.

Впоследствии Надя уехала за границу, кажется, в Париж. Она хорошо рисовала, и думаю, что хорошо устроилась. Но это было уже намного позже, где-то в середине 80-х.

Однажды мы с Мишей случайно встретились в Москонцерте, стояли в коридоре, болтали. Он говорил:

— Леонидик, скажи, что это значит, Хайт написал сразу три программы Хазанову, Петросяну и Винокуру, как это так, Леонидик, объясни?

Он называл меня Леонидик. Миша с трудом переносил чужой успех. Он был автором номер один, и вдруг Хайт написал целых три программы, и они шли успешно, а каждая приносила до тысячи рублей в месяц.

Ещё он мне как-то сказал:

— Леонидик. У меня есть друг, который всё время хвалит твои рассказы в «Литературке». Мне, конечно, противно, но рассказы ты пишешь действительно хорошо, а вот то, что ты делаешь на эстраде, оставляет желать лучшего.

Так он говорил потому, что сам рассказов не писал, а на эстраде равных ему не было. Хотя к тому времени Хазанов исполнил и «Кулинарные техникумы», и штук тридцать других моих монологов. Трудно было назвать их плохими.

Миша человек был ревнивый. Они с Ромой не очень-то любили Хазанова именно потому, что он был больше востребован и имел большую, чем у Миши, славу.

Но вот в 1978 году появилась передача «Вокруг смеха», и Мишу там стали показывать. Это была площадка для авторов, а Миша в то время был лучшим автором.

И страна увидела замечательные монологи Миши в его исполнении и миниатюры его же, в исполнении Карцева и Ильченко. Это были шедевры: «Танк», «Склад», «Нормально, Григорий — отлично, Константин», «Ликёро-водочный завод».

Страна, сидя у телевизоров, умирала со смеху. Миша читал превосходно. Он, конечно, уступал ребятам в мастерстве актёра, но обладал мощнейшей энергией и своей неповторимой манерой исполнения. Очень смешные тексты. Миша подавал исключительно по-своему, у него был особый ритм, и публика входила своим смехом в этот ритм, и даже иногда репризы не было, всё равно смеялась.

В 1982 году, в мае, состоялся семинар авторов сатирического журнала «Фитиль». Человек сорок авторов приехали в Дом кинематографистов в Болшево. Мы там смотрели западные фильмы, нам читали лекции видные искусствоведы, перед нами даже выступал генеральный прокурор Рекунков. Очень мне запомнилось его утверждение, что горожанам никогда не разрешат покупать дома в деревне.

— Мы не допустим, — говорил прокурор, — чтобы горожане спаивали колхозников.

Да, в 1982 году невозможно было просто так купить дом в деревне.

Так получилось, что в столовой я попал за стол с двумя молоденькими девушками-театроведами, только окончившими ГИТИС.

После ужина мы обычно шли в их коттедж и пили чай. Однажды к нам подошёл Жванецкий и сказал:

— А не нужны ли вам опытные мужчины, которые хотят поделиться наработанным?

Девушки растерялись, а я спросил:

— Ты что, хочешь пойти с нами?

— Вот именно, — сказал Миша, и мы пошли к девушкам в коттедж.

Пришли, стали сервировать стол, мы наперебой шутили, причём девушки, с которыми я уже подружился, на моих шутках хохотали, а Мишины пропускали мимо ушей.

Я сказал Мише:

— Мы поставим чайник, а ты пойди на кухню, принеси чашки.

Миша ушёл. Девушки спрашивают меня:

— А это кто?

Девушки были интеллектуалки и телевизор не смотрели.

— Как кто? — удивился я. — Это же Жванецкий.

Жванецкого они знали по магнитофонным записям, то есть слышать слышали, но никогда не видели.

— Это Жванецкий? — удивились они.

В это время Миша вернулся с кухни, и дальше, как бы он ни пошутил, девушки умирали со смеху, а мои шутки уже не проходили.

На шум к нам пришёл сосед, замечательный актёр, Пётр Вельяминов. Он был дворянского рода, но играл секретарей райкомов.

Постучался, вошёл в комнату. Миша представился:

— Михал Михалыч.

Вельяминов сказал:

— Пётр.

Миша продолжил:

— Я так понимаю, Иванович?

Тут я хохотал до слёз. Жутко был смешно. Он, конечно, уникального юмора был, этот Жванецкий.

Помню, на съёмках «Вокруг смеха» мы с ним сидели в артистической. Туда вошёл ведущий передачи, пародист Александр Иванов, в красном пиджаке. Жванецкий тут же сказал:

— Саня, ты будто с флагштока упал.

Много позже в какой-то статье Березовского я прочитал, как Жванецкий рассказывал:

— Пришёл поздно ночью домой, не стал включать свет, чтобы не будить жену. Разделся, лёг к ней в постель.

Жена проснулась и спросила:

— Миша, это ты?

Ну кто бы другой заметил эту репризу?

Году в 1985-м, когда началась перестройка, я печатался в журнале «Огонёк». Популярнейший был журнал. Во главе — «прораб перестройки» Коротич.

Один из редакторов заказал мне статью о Жванецком. К тому времени нигде о нём ничего не печатали. Я постарался, написал статью о нём и о ребятах. Мало кто знал их творчество так, как я. Я не пропускал ни одной их программы. Ещё в студенческие времена мы в МАИ перекладывали его миниатюру «Это я, Кольцов» на студенческий лад и играли её в самодеятельности.

Миша звонил мне несколько раз из Одессы с одним вопросом:

— Ну, когда напечатают?

Статью так и не напечатали. Представляете, уже шла перестройка, а про Жванецкого всё ещё было нельзя. Наверное, Коротич сослался на то, что я плохо написал. Но тогда бы можно было заказать ещё кому-нибудь, но не появилось ничего, ни моя статья, ни чужая.

С одной стороны, Мишу показывали по ТВ, с другой стороны, его не печатали и о нём в печати — ни слова.

В 90-х годах Жванецкий получил свой театр. Ему дали помещение на улице Горького, в самом центре Москвы. Там были кабинеты и небольшой зал. Миша был художественным руководителем, а кроме него целый штат оплачиваемых работников. Артисты — Карцев, Ильченко и Клара Новикова, все они вносили свои доли за аренду, но, кроме них, были у всех творческих лиц директора, оплачиваемые шофёры, костюмеры и т. д. И даже кухня у них была своя.

В то время Миша сказал мне:

— Я счастлив. Я сейчас хорошо зарабатываю, поверь мне, Леонидик, хорошо.

Ну и правильно, он хорошо собирал публику, всегда аншлаги. Его любили по всей стране, благодаря телевидению он стал очень популярным.

Миша продолжал оставаться ревнивым к чужому успеху. Помню, праздновали мы день рождения Ромы Карцева у них в театре. Сначала Рома выступал перед небольшим количеством зрителей. Потом был фуршет. К концу вечера нас оставалось человек десять. Мы с конферансье Шимеловым расхулиганились, смешили публику. Гости смеялись, Миша мрачнел. Он не переносил чужого юмора.

Рома сказал нам с Шимеловым:

— Ребята, что-то вы разгулялись. Здесь шутит один человек. Смотрите, больше вас сюда не позовут.

Это он сказал прямо перед Жванецким.

Миша кивал. Все смеялись. Но смех смехом, а нас больше туда никогда не звали.

Уже в XXI веке Максим Галкин рассказывал, как они вместе со Жванецким и Гафтом были в гостях у кого-то на Рублёвке.

Миша за столом почитал свои бессмертные произведения. Народ смеялся, хвалил. После этого и Гафт стал читать свои стихи и эпиграммы. Народ опять живо реагировал. Миша мрачнел, опустил голову и собирал крошки с колен.

Гафт говорит:

— Миша, Миша, послушай, вот ещё эпиграмма.

Миша сказал сердито:

— Ты что, не видишь, что я занят.

Галкин очень смешно показывал и Гафта, и Жванецкого.

В Москве Жванецкий обязательно выступал как минимум раз в год, в зале Чайковского. Особенно хорош был его юбилейный вечер в честь 75-летия.

Его монологи читали знаменитости: Спиваков, Ярмольник, Инна Чурикова, Хазанов, Познер. Пели песни Алейников и Стоянов.

Миша со сцены говорил:

— Такие люди лишь бы к кому не придут.

Сам Жванецкий был в хорошей форме, читал всё новое. Особенно хорош был монолог про женщин в возрасте. Как в лучшие годы.

Жванецкий перед выступлениями жутко волновался. Где-то в году 2003-м мы с ним были в Одессе, на «Юморине». Миша перед выступлением за сценой метался по закулисью, жутко нервный. И даже его директор, Олег, сказал мне:

— Ты к нему сейчас не подходи, он ни с кем разговаривать не сможет, так нервничает.

Я уже выступил и пошёл в зал послушать Мишу.

На сцене его волнения не было видно, выступил он замечательно. Особенно хорош был монолог про Бабу Ягу.

В Одессе у Миши не было шанса провалиться, его там обожали, но он всё равно волновался. Настоящий артист. Даже Райкин перед выходом на сцену волновался.

80-летний его юбилей был довольно печальным. Начиная второе отделение, он вышел на сцену, потом снова пошёл за кулисы. По пути с кем-то поговорил в зале, ушёл со сцены, потом вернулся. Несколько раз принимался ругать телевизионщиков, которые поставили свой свет так, что Миша плохо различал тексты.

Тексты были уже слабее, чем на 75 лет. Я, глядя на него, расстроился. Такая глыба, и она тает. Знаю, потом он ещё ездил и хорошо выступал, но на этом юбилее уже не всё было в порядке.

В двухтысячных мы встречались только на «Юморине». Мы никогда с ним не были друзьями. Я к нему относился как к уникальному эстрадному писателю, а он, думаю, никак ко мне не относился. Нет, в 70—80-х у него ещё был ко мне интерес, но потом он так высоко поднялся, что меня там, внизу, еле различал.

Однажды, в середине 80-х, он был у меня дома в гостях. Совершенно случайно. Мне позвонил мой друг, композитор Владимир Мигуля, и спросил:

— Можно к тебе приехать с девушкой, чайку попить?

Я говорю:

— Конечно, приезжай.

Через часа два Мигуля приехал, но не один с девушкой, а ещё и со Жванецким.

Мы с женой растерялись. Я хорошо знал аппетит Миши. Он ел так, как никто. Я каждый раз поражался, как в него всё это помещается.

Они приехали, и он сразу заявил:

— Хозяйка, что есть в печи, всё на стол мечи. Есть хочется страшно.

Хозяйка выставила на стол то, что полагалось к чаю: бутерброды, печенье.

Миша возмутился, он рассчитывал поесть как следует.

Моя жена возмутилась тоже и сказала, что мы не готовы поставить ужин. Честно говоря, не ждали. Надо было заранее предупреждать. Возникла напряжёнка, но попили чаю с бутербродами, а ничего другого действительно не было, Мигуля же на чай договаривался.

Недели через три мы с женой Леной ужинали в ресторане Дома литераторов. К нашему столу подошёл Михал Михалыч и попросил у моей жены прощения, а жена моя попросила прощения у него. С его стороны это был джентльменский поступок.

Нечто подобное произошло у него и с Геннадием Хазановым. Из какого-то ресторана компанией они поехали к Хазанову домой. Был уже двенадцатый час вечера. Компания была хорошая: Евстигнеев с дамой, Миша тоже, ещё кто-то, уже не помню.

Сели на кухне, стали выпивать. Миша разошёлся, что-то кричал. Хазанов попросил Мишу говорить потише, потому что в соседней комнате спит его дочь, Алиса, а ей завтра рано вставать. Миша не угомонился, а стал кричать ещё громче.

В кухню вошла Алиса и попросила говорить потише: она не может уснуть.

Миша что-то сказал об уважении к большому писателю, после чего Хазанов просто послал его по известному адресу.

Миша по адресу не пошёл, вся компания стала их мирить. Кое-как уладили, ещё выпили, но уже без криков, и разошлись. Но осадочек, конечно же, остался.

Через много лет на юбилее Жванецкого Хазанов в гриме Некрасова поздравлял Жванецкого. Имел хороший успех. Миша даже не поблагодарил его, хотя Хазанов за свой счёт заказал текст, часа два гримировался, специально гримёра вызывал, серьёзно отнёсся к выступлению и, конечно же, расстроился от такого отношения.

Вообще у них отношения были напряжённые. Хазанов никогда не исполнял текстов Жванецкого, хотя как автора ставил его высоко, но стилистика Жванецкого была ему чужда. А Жванецкий, человек ревнивый, не очень-то любил Геннадия Викторовича.

Обычное дело. Звёзды!

Когда-то очень давно, году в 1976-м, Феликс Камов сказал:

— Такому человеку, как Жванецкий, нужно раз в месяц выступать в своей передаче по ТВ.

Это предсказание сбылось только в начале XXI века. Для этого нужно было социализму перейти в капитализм.

Жванецкий — явление уникальное. Практически все юмористы в нашей стране, я имею в виду авторов, являются интерпретаторами, а Миша, наверное, единственный, который генерировал оригинальные мысли. Одна фраза — «Наши беды непереводимы» — чего стоит.

Кроме того, все мы, российские юмористы, говорим средним общегородским языком, слегка разнимся стилистически, отличаемся друг от друга крепостью реприз и их количеством. Убеждён, мало кто отличит одного юмориста от другого в лучших произведениях.

У Жванецкого свой язык, не похожий ни на кого другого. Ему многие подражали. Арканов называл этих подражателей Жваноидами.

* * *

Аркадий Михайлович Арканов родился в 1933 году в Киеве. Отца его в 30-х годах посадили. Когда он вышел, работал по снабжению города Норильска.

Году в 2007-м я пригласил Арканова поехать повыступать в город Норильск. Поехали, повыступали, больше ничего о Норильске сказать не могу, хотя, ещё работая в МАИ, ездил туда с агитбригадой и выступали там дней двадцать. Игарка, Норильск, окраины, Дудинка. Об этой поездке можно было бы много рассказывать, но я об Арканове.

Начнём с мединститута. Там в советское время была замечательная самодеятельность. Арканов в ней участвовал, играл на трубе.

Там же начал писать юморные тексты. Там же познакомился со своим будущим соавтором, Григорием Гориным, и с будущими артистами: Александром Лившицем и Александром Левенбуком.

С Левенбуком у Арканова связано очень многое. Однажды они шли к кому-то на день рождения. У Арканова была с собой брошюра «Профилактика ревматизма у ребёнка». Положив брошюру на подоконник, они в избранных местах поменяли ребёнка на бухгалтера.

Прочли на дне рождения, имели успех. Потом этот номер под бурный хохот исполняли в самодеятельности Первого меда. Впоследствии этот номер исполнял Александр Ширвиндт, и сам Арканов тоже исполнял его лет тридцать.

А получилось это так.

Году в 1975-м мы с Аркановым и Юрой Воловичем поехали выступать со «старухами» — Тонковым и Владимировым — в город Гомель. Публика на популярных «старушек» шла вполне определённая, глубоко пенсионного возраста. Мы, писатели, там проходили с трудом. Среди старушечных миниатюр Владимиров исполнял и «Бухгалтеров». Имел бурный успех.

Я сказал Арканову:

— Ты чего же его не читаешь, этот номер?

Арканов сказал:

— Да как-то неудобно.

В следующей поездке я уговорил Арканова исполнить «Бухгалтеров». Он исполнил, и с тех пор всюду, где была сложная публика, он этот номер исполнял всегда, и всегда с большим успехом.

Автором этого номера считался Арканов, но на самом деле и Левенбук, который почему-то постеснялся дать этому шедевру свою фамилию.

А ещё они с Левенбуком дружили. Очень близко. Левенбук после института стал артистом, а Арканов — писателем, так что было им о чём поговорить.

Однажды Арканов разыграл Левенбука. Он дал ему на время ключи от своей квартиры, где Левенбук встретился с девушкой. Арканов зарядил три или четыре будильника, и каждые 15 минут где-то поблизости от дивана раздавался звон.

А ещё Левенбук на свою шею познакомил Арканова со своей девушкой, Женей Морозовой. Арканову девушка понравилась, он отбил её у Левенбука и женился на ней, но про это дальше.

И вот закончили они медицинский институт, и даже Арканов поработал недолгое время врачом. Но так как его миниатюры уже исполняли артисты, то он и перешёл полностью на эстраду.

Гриша Горин тоже немного поработал в скорой помощи и вскоре присоединился к Арканову. Вместе они написали множество эстрадных номеров. Издали в 1966 году, вместе с Камовым и Успенским, книжку «Четверо под одной обложкой». Это был качественно новый юмор.

До этого основными юмористами были Ленч, Ласкин, Поляков, Ардов. Конечно, все они были люди талантливые, но в 60-х годах была оттепель и разрешалось больше, чем раньше. Да к тому же пришли молодые, современные люди, образованные и более свободные.

Тогда же, в 60-х, Арканов и Горин написали знаменитую пьесу «Свадьба на всю Европу». Её, эту пьесу, поставил в Ленинграде в Театре комедии талантливый режиссёр Николай Акимов. Постановка имела шумный успех. После Акимова эту пьесу поставили более восьмидесяти театров.

Ребята стали богатыми людьми. Но Арканов был игрок, много проигрывал на бегах, поэтому иногда брал взаймы у Гриши.

Однажды взял у него 400 рублей. Через некоторое время они получили в Москонцерте за программу 1200 рублей, получили каждый по 600.

Горин говорит:

— Аркан, отдавай долг.

— Какой долг?

— Такой, ты мне должен 400 рублей.

— Ну и что?

— Что значит «что»? Отдавай 400 рублей, которые ты мне должен.

Аркан, проклиная всё на свете, отдаёт 400 рублей. Потом говорит:

— Что же, я эту фигню писал за 200 рублей?

Дальше они идут мимо универмага. Арканов уговорил Гришу зайти в магазин и убедил его купить за 400 рублей телевизор.

Гриша купил, потом чертыхался:

— Зачем мне этот телевизор, у меня дома уже есть один.

Зато Аркан доволен, заставил друга раскошелиться. Вот так они и жили.

В то время, когда у них ещё не было ни одной книги, они поехали в Одессу писать программу для филармонии. Жили в гостинице «Красная».

Однажды вечером выпили. Арканов вышел на балкон. Внизу стояли несколько одесситов.

Аркан крикнул вниз:

— Эй, вы!

Все подняли головы.

Аркан скомандовал:

— Пойдите и возьмите почту, телеграф и телефон.

И ушёл в комнату.

Через некоторое время снова вышел на балкон, спросил:

— Взяли почту, телеграф и телефон?

Снизу кто-то сказал:

— Взяли.

Арканов скомандовал:

— Пойдите и отдайте назад.

Снизу раздался дружный мат.

Вот так они и развлекались.

В ту же поездку они, ещё нигде не печатавшиеся, подошли к киоску и спросили:

— У вас есть книга Арканова и Горина?

Одессит посмотрел и сказал:

— Эк, хватились.

Настоящий одессит, не мог признаться, что слыхом не слыхивал о таких писателях.

Кстати, Аркановым и Гориным они стали совсем недавно, до этого были Штейнбоком и Офштейном. Но на «Добром утре», на радио, им сказали, что с такими фамилиями им трудно будет пробиваться в СМИ.

Арканов взял себе такой псевдоним, потому что в детстве его все звали Аркан. А Горин расшифровывается как «Григорий Офштейн решил сменить национальность».

В начале 60-х Арканов заведовал отделом юмора в журнале «Юность». Популярнейший был журнал.

Случилось это так. Завотделом был Марк Розовский, а Арканов и Горин там печатались. Кстати, Арканов напечатал знаменитый тогда рассказ «Жёлтый песок».

Розовский собрался в отпуск и попросил Арканова месяц поработать вместо него.

Когда через месяц Розовский вернулся в журнал, обаятельный Аркан уже настолько всем полюбился, что про Розовского никто и не вспоминал.

Несколько позже с Аркановым произошла такая история. Коллектив журнала поехал на Камчатку. Арканов остался на работе. Когда коллектив вернулся, в кабинет к Арканову зашёл фотограф, которого тоже звали Аркадий, и рассказал:

— Был там, в Петропавловске, приём, сидели за столом, напротив меня сидел какой-то парень с фиксой. Он спросил меня:

«А как вас зовут?»

Я говорю:

«Аркадий».

Он говорит:

«Уж не Арканов ли?»

А я возьми и ляпни:

«Да, Арканов».

И тут же он мне заехал кулаком в глаз. Видишь синяк?

— Вижу, — сказал Арканов.

— Спасибо тебе, — сказал фотограф.

Что за человек, почему ударил, осталось загадкой.

В 1966 году состоялся первый фестиваль студенческих театров. Съехались со всей страны коллективы из Одессы, из Новосибирска, Томска, Казани, а также участвовал коллектив «Телевизор» из нашего МАИ. Фестиваль проходил в ДК МГУ на Моховой.

Потрясающий был фестиваль. Председателем жюри был Аркадий Райкин, Арканов и Горин были членами жюри. Попасть туда, в зал, было трудно. Зал небольшой, а желающих тысячи.

Театр МГУ «Наш дом», во главе которого стояли Розовский, Аксельрод и Рутберг, показал несколько спектаклей. Все остальные — по одному.

Спектакль МАИ «Снежный ком, или Выеденное яйцо» имел такой феерический успех, что, когда его показывали, у входа дежурила конная милиция.

Спектакль был очень острым. Это в нём была реприза: «Когда артисты читают „Муха-муха-Цокотуха“, а редактор говорит: „ЦК что?“»

Ясно было, что премию надо отдавать этому спектаклю, но представитель ЦК ВЛКСМ был категорически против, поэтому дали пять равноценных премий, в том числе, конечно же, лучшему театру — Театру МГУ.

Так что мы, молодые авторы из МАИ, смотрели на Арканова и Горина как на признанных мэтров.

Я помню, году в 1967-м встретил Арканова на Каляевской. Он зашёл в оконную мастерскую и оттуда понёс стекло к себе домой, на Чехова. Я шёл за ним, мне было просто интересно посмотреть на него. Он высокого роста, с хорошей фигурой и красивым лицом. Одно загляденье.

Мог ли я тогда подумать, что всего через четыре года мы с ним поедем в Ленинград на гастроли и даже подружимся?

Тут, наверное, будет уместно сказать, что это были за гастроли.

В 1967 году образовалась новая 16-страничная «Литературная газета». Главным редактором был назначен писатель Александр Чаковский. Ему удалось убедить главное начальство дать этой газете большую, чем другим, свободу. Надо было иногда выпускать пар из котла. Уменьшать давление. Замом Чаковский взял талантливого журналиста, Виталия Сырокомского. Тот пригласил на отдел юмора журналиста Виктора Веселовского. Веселовский взял себе в замы Илью Суслова из журнала «Юность».

Собрали лучших авторов: Арканова, Горина, Камова, Успенского, Хайта, Курляндского, Славкина и Розовского. Эти авторы придумали рубрики и название — «Клуб 12 стульев».

Использовали рубрику «Сатирикона» — «Бумеранг» — ответы на вопросы читателей. Придумали стенгазету «Рога и копыта».

Поскольку люди собрались талантливые, очень быстро 16-я полоса стала очень популярной. Авторы со всей страны старались там напечататься. Там печатались самые разные люди, от таксистов до академиков. В лучшие времена тираж был пять миллионов экземпляров. Большинство читателей начинали читать газету с последней страницы.

Представьте себе время. Юмор по ТВ — только редкие номера в «Огоньках». Печатный юмор — только журнал «Крокодил» с ретроматериалами. По ТВ одна или две юмористические передачи — «Кабачок 13 стульев» и «Терем-теремок».

И вдруг каждую неделю целая полоса рассказов, миниатюр, пародий. Из номера в номер печатался пародийный роман «Классика» Евгения Сазонова, придуманный Марком Розовским. Даже отдел юмора в «Юности» не мог сравниться с «Клубом», в первую очередь по объёму хороших материалов.

Буквально через пару лет популярность «Клуба» настолько выросла, что администрация «Клуба» с авторами стали выступать на больших площадках.

Три администратора и основной костяк: Арканов, Горин, Хайт, Розовский, Владлен Бахнов и «самодеятельность» «Клуба», артисты Семён Фарада и Геннадий Хазанов.

Я их концерт увидел в 1969 году в Театре эстрады. Зал битком, успех грандиозный. Здесь можно было услышать то, чего не было на ТВ и в эстрадных концертах. Под прикрытием газеты сатирики позволяли себе вольности. Их тексты, в отличие от эстрадных, никто не литовал, то есть не проверял.

Впервые меня напечатали в «Клубе» 1 января 1970 года. Это был маленький рассказик под названием «Новое о Мата Хари». В нём я доказывал, что Мата Хари — это Мотя Харитонова из-под Рязани.

Рассказик понравился сначала редакторам, а потом и читающей аудитории.

После напечатания ребята клубные сказали, что надо поставить начальству, то есть Веселовскому. Такая была традиция.

Я по неопытности купил две бутылки водки и закуску, пришёл в кабинет к Веселовскому и предложил выпивку. Веселовский сказал, что он водку не пьёт, и посоветовал это отнести редакторам в кабинет напротив, что я и сделал. Редактор Резников, консультанты Брайнин и Владин водкой не брезговали, и всё это было тут же распито.

Вообще, там, в «Клубе» жизнь была весёлая. Всё время напропалую острил художник Вагрин Бахчанян, который впоследствии эмигрировал в Америку, где и сотрудничал в «Новом Американце» с Довлатовым.

В «Клубе» всё время гостили девушки.

Особо надо рассказать о Виталии Борисовиче Резникове. Он работал официантом в ресторане «Метрополь», обслуживал банкеты.

Однажды к нему за столик сели журналисты из «Комсомольской правды». Он им сказал, что может писать не хуже, чем они. Поспорили. Виталий написал фельетон, его напечатали в «Комсомолке», и Виталий ушёл туда работать журналистом.

Жена его возглавляла общепит в Кремле. Так что с продуктами у него было всё в порядке.

Я как-то спросил его:

— А помнишь, когда-то колбаса была замечательная — «Чайная»?

Он сказал:

— А что мне помнить, я её и сейчас ем каждый день.

Нам тогда «Чайная» могла достаться только во сне.

Через некоторое время Виталий из «Комсомолки» перешёл в «Литгазету». И один остряк, намекая на его острый сексуальный интерес, сказал:

— Наконец-то в «Литературку» пришёл человек сразу и из половых, и из органов.

Был тут и третий смысл. В «Метрополе» все официанты были хорошо проверенные органами.

В «Клубе» всё время сидело человек десять: редакторы, консультанты, гости из соседних отделов, приятели и авторы. Мужчины старались понравиться присутствующим женщинам и острили вовсю.

Заправлял всем этим зам — Илья Петрович Суслов. Он решал, что печатать, что нет.

Итак, напечатали меня 1 января 1970 года. Я стал носить туда рассказы, но в следующий раз меня напечатали только через год. Рассказ назывался «Фиктивный брак».

Рассказ, видно, был неплохой, раз его до сих пор показывают по ТВ в исполнении драматических артистов, один из которых Михаил Светин.

В МАИ я выступал вовсю. Сам себе писал, сам исполнял, вёл концерты. У нас, в МАИ, был особый шик, который завёл Александр Янгель, сын генерального конструктора Янгеля и капитан нашей команды КВН.

Ведущий работал без текста, на ходу выдумывая подводки к выступающим. И обязательно надо было вызвать смех. Старались. Иногда получалось.

Я, конечно же, мечтал выступать с «Клубом».

Однажды от «Клуба» надо было выступать на ВДНХ, на площади. Веселовский ехать не хотел, попросил меня с Владиным там выступить.

Конец ознакомительного фрагмента.