Сильнее ветра 2. Горизонт свободы

Лия Аструм (2024)

ПРОДОЛЖЕНИЕ КНИГИ «СИЛЬНЕЕ ВЕТРА». Сколько стоит мужское слово? Слово Максвелла Уайта не стоит ничего. После страшных событий в Лас-Вегасе он нашёл меня, дал обещание и взамен забрал моё. Я выполнила свою часть сделки: собрала по частям своё изуродованное сердце. А он… Он решил вырвать его вновь. Наглядно, с присущей ему жестокостью, показал, как мало я значу для него. Провёл между нами жирную черту, за которую запретил переступать одним лишь взглядом. Но судьба сталкивает нас снова, и роковая встреча в Яме меняет всё. Срывает с него маску равнодушия и приоткрывает двери в мир, в котором ставки слишком высоки. Где на кону оказывается не только моё сердце, но и моя жизнь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ КНИГИ «СИЛЬНЕЕ ВЕТРА».

Глава 1.

Эмили. Настоящее время.

Я сидела в удобном кресле и, тесно прижав колени друг к другу, с преувеличенным интересом наблюдала, как мой палец неторопливо выводит очередную букву по хлопковой ткани простых серых штанов.

Э. М. И. Л. И.

Палец вильнул змейкой, смахивая невидимое.

Э… Й… Д… Е… Н…

Замерла. Где-то в районе шеи, под горлом, началась знакомая дрожь.

Нет. Не сейчас.

Стёрла.

Но стереть можно только здесь. Внутри не сотрёшь. Не выскоблишь. Не смоешь.

Попробовать другое? Но что другое? Может… Нет.

М… А…

Палец не слушался. Тормозил. Не хотел. Или не хотела я.

Дверь в кабинет отворилась, и моя рука всего на пару секунд зависла в воздухе, а затем плавно опустилась на бедро, чтобы продолжить своё увлекательное занятие.

Несколько уверенно звучащих шагов, и хозяин кабинета бесшумно опустился в кресло напротив меня. Между нами не было никаких преград, лишь небольшой стеклянный столик и мгновенно выстроенная мной невидимая стена обороны.

С особой педантичной аккуратностью я дорисовала букву «Л» и подняла глаза на доктора Леона Кауфмана. Вживую он выглядел моложе, чем я смела предположить по фото. Сколько ему? На вид было не больше тридцати.

— Не хотел тебя отвлекать, — мягко улыбнулся он.

Не хотел отвлекать в его же собственном кабинете? Почему мне вообще разрешили остаться здесь в его отсутствие? Какая-то уловка? Показатель доверия?

— Тогда я могу делать это весь сеанс?

— Если это приносит тебе положительные эмоции, то безусловно.

У него был приятный голос. Глубокий, размеренный. А ещё белые зубы. Слишком белые. Голливудские.

— Но, если ты не возражаешь, я хотел бы поговорить о твоём самочувствии, Эмили, — деликатно произнёс он.

Леон Кауфман — один из ведущих докторов этого потрясающего заведения для сумасшедших, а начиная с сегодняшнего дня — мой лечащий врач. Он являлся профессионалом в области психиатрии. По крайней мере, так было написано в брошюре, которую я нашла в комнате в первые же сутки своего добровольного заточения.

Да, помимо книг я вынужденно читала брошюры, потому что воспользоваться интернетом здесь не представлялось возможным. Мобильники и другие гаджеты пациентам категорически запрещались. Но великодушно разрешались посещения членов семьи и телефонное общение, проходящее в отдельной, специально оборудованной для этого комнате.

Кэти не пропустила ни одного визита, ни одного звонка. Но пропустила я. Каждый. Не хотела видеть. Не хотела с ней разговаривать.

— Почему? — ворвался в мои размышления голос доктора Кауфмана.

Я нахмурилась, не понимая, о чём идёт речь.

— Почему ты не хочешь разговаривать с сестрой? — дополнил он свой вопрос, и я осознала, что последнюю мысль произнесла вслух.

Потому что она ассоциировалась с той жизнью, которой у меня больше нет. И никогда не будет. Тёплые, семейные ужины вчетвером остались в каком-то далёком, словно вовсе не моём прошлом. Как и шуточные громкие споры. Серьёзное лицо Дэниела и подначивающий его сходить на очередную архитектурную выставку Райс. И ведь он ходил с нами. Дважды. Хотя ни черта в этом не понимал. Эйдену никто не мог отказать.

И теперь у них… всё осталось так же. А у меня всё разрушилось. Сгорело. А сейчас горело то, что уже истлело. Беспрерывно вращающееся колесо моих страданий.

Это закончится когда-нибудь? Я выздоровею? Боль уйдёт?

Я промолчала и опустила взгляд в пол. Со мной было трудно. Я знала. И, возможно, именно поэтому мне сменили врача. Все предыдущие недели меня третировал какой-то седой старик. Он мне не нравился. Как и его кабинет. В нём было слишком ярко. Незаконно живо. Било по глазам.

Здесь темнее. Комфортнее. Словно видно наполовину и сложно прочитать по глазам. Меня это вполне устраивало. А ещё мужская свободная рубашка навыпуск и приглушенного цвета слаксы не ассоциировались с обликом врача. Меня тошнило от белых халатов и визитных бейджей.

— Я провёл небольшое расследование и раскрыл твою маленькую тайну, — неожиданно сообщил доктор.

Я забегала по его лицу подозрительным взглядом, пытаясь найти в мужской мимике продолжение этой довольно странной фразы.

Кауфман улыбнулся уголками губ и, нажав кнопку интеркома, попросил зайти свою помощницу.

Невысокого роста брюнетка в том самом раздражающем белом халате с прицепленным к его внешнему карману дурацким бейджем не заставила себя долго ждать. Дежурно улыбаясь, она внесла в комнату поднос и, с глухим стуком опустив его на столик, сразу же удалилась.

— Угощайся. — Доктор непринуждённо подхватил одну из чашек с ароматным кофе и сделал глоток.

Я не торопилась угощаться и продолжала настороженно, с долей неприкрытого недоумения пялиться на тарелку с заварными пирожными. С целой горой заварных пирожных.

— Кофе не рекомендуется пить с нейролептиками.

Леон Кауфман в деланном удивлении приподнял бровь. Словно: «Серьёзно? Разве врач тут не я?». В этом движении проскользнула беззлобная насмешка, и эта простая человеческая эмоция пришлась мне по душе, потому что предыдущий врач изо дня в день одаривал меня лишь профессиональной участливостью и ничем другим, что могло оставить хоть какое-то напоминание об обычной жизни за пределами психушки. И та рабочая маска не вызывала у меня никакого желания раскрыться, довериться.

Доктор Кауфман же умудрился за первые пять минут завоевать немного унций моей симпатии.

— Я внёс коррективы. Ты не принимаешь нейролептики уже неделю, — размеренно и, по моему мнению, запоздало известил он. — Лишь лёгкий антидепрессант.

Я зависла. Отмотала дни назад и поняла, что моё самочувствие действительно изменилось. Я стала чаще бывать на свежем воздухе, и у меня появились силы на чтение, а не только на бессмысленное созерцание больничного двора. К слову, очень хорошо обустроенного. Дэниел не поскупился и разместил меня в одной из лучших клиник с таким высоким забором, что мысли о бегстве могли возникнуть разве что у сумасшедшего. Какая ирония. Здесь все были сумасшедшими.

— Почему вы их отменили? Что если… Что если моя шизофрения вернётся? — я прошептала свой диагноз настолько тихо, будто, если озвучила бы громче, окончательно свихнулась бы и попыталась перелететь вышеупомянутый забор на вымышленном драконе.

— У тебя нет шизофрении, — уверенно заявил доктор и с неприкрытым удовольствием откусил кусок заварного теста.

Этот мужчина меня поражал. Он ел фисташковые пирожные, запивал их ароматным напитком и разговаривал так, словно я — его подружка и пришла на кофе-брейк.

— Знаешь, — как ни в чём не бывало продолжил Леон Кауфман, — с точки зрения науки и врачебной практики большая часть специалистов поставила бы тебе именно этот диагноз. Но у тебя не он.

К приятному голосу стоило смело прибавить добрые глаза и располагающую улыбку.

— А что тогда?

— Я расскажу свои домыслы. И я прошу тебя обращаться ко мне просто по имени. Ни к чему нам дополнительные сложности.

Домыслы? То есть, сомнения всё же имелись?

— Но сначала я хотел бы обсудить с тобой один момент. — Без резких движений он вернул чашку на блюдце и перевёл взгляд на меня. — Я разговаривал с твоей сестрой. Она сказала, что авария произошла полтора года назад, а Эйдена ты начала видеть приблизительно четыре месяца назад. Но это не так. — Его выражение лица никак не поменялось, но предложение прозвучало с еле ощутимым нажимом, словно с непроизнесённой вслух просьбой: «Прошу, не обманывай». — Он появился намного раньше.

Я до боли в ногтях вцепилась в ручки кресла, осознавая, что никогда не размокну заколдованный круг, если не расскажу хоть одной живой душе правду о том, что творилось внутри меня всё это время.

Почему я выбрала Леона Кауфмана? Я не понимала. Я выбрала бы другого. Но другой, скорее всего, сидел за решёткой, и надежда на нашу встречу в обозримом будущем слабела, таяла, как мороженое под прицелом солнечного луча. Мороженое. Которое мы так и не поели…

Вариантов не оставалось.

— Да, доктор, вы правы. Он появился намного раньше.

Полтора года назад.

— Ты же это несерьёзно? — Я неверяще смотрела на Эйдена, стоящего напротив меня посреди гостиной. — Ты просишь перенести свадьбу? После стольких месяцев подготовки?!

— Да, Мили, — спокойно подтвердил он озвученный им ранее ужас. — Я прошу тебя об этом. Предложение Лестора — уникальная возможность. После проекта «Баттерфляй» мне будут открыты все двери. Мы будем жить совсем по-другому.

— Мы же всё распланировали! Бобби подписал мне две недели отпуска! Мы купили билеты! Завтра я хотела оплатить ресторан! А ты говоришь «перенести»?!

— Мы потеряем некоторую сумму, это так. Но приобретём больше, — невозмутимо стоял на своём Райс. И эта невозмутимость поджигала во мне столп злостных искр. — Просто поверь мне.

— Тебе плевать на деньги! — я повысила голос, и Эйден напрягся. Он не любил, когда я кричала. — Но на меня тебе тоже плевать?! Можно сделать предложение и свалить на три месяца в Италию! Приехать и, забив на свадьбу, снова свалить! Только теперь в Австралию и непонятно на какой срок! А я?! Где в твоих планах я?!

— Ты всегда в моих планах, — сдержанно парировал он. — Я устраиваю наше будущее.

— Нет, Эйден. Ты устраиваешь своё будущее, и я уже не уверена, что всё ещё имею к нему прежнее отношение.

— Тебе нужно успокоиться…

— Нет. Мне нужно, чтобы мой мужчина меня услышал!

— Я тебя слышу. Не кричи.

А это уже была новая интонация, означающая приближающийся конец разговора. Ещё максимум минута, и Райс просто уйдёт. Он терпеть не мог конфликты.

— Ты ведёшь себя эгоистично! — безжалостно напирала я.

— Что ты предлагаешь?! — неожиданно взорвался Эйден, и я чуть не прикусила язык от удивления. Он никогда не повышал на меня голос. — Чтобы я отказался от шанса, который выпадает раз в жизни?! Я шёл к этому несколько лет! Я вернусь, и мы сыграем свадьбу, какую ты захочешь. Я прошу тебя меня понять!

— Почему я всегда должна понимать тебя? Когда ты уезжал в Италию, ты тоже просил меня понять. Я хотела прилететь, но ты отказал…

— У меня было много работы. Я спал по три часа, я же говорил…

— Откуда я знаю, что это правда?

Эйден изменился в лице.

— Что ты имеешь ввиду?

Я пожалела, что сболтнула лишнее, но отступить не позволила глупая гордость.

— То и имею! Может, нашёл себе другую и весело проводил время, пока я тут страдала без тебя!

Райс не двигался. Его поза стала напряжённой, губы вытянулись в одну тонкую линию. Верхняя совсем исчезла. Он злился. Сильно злился.

— Ты сама не веришь в то, что говоришь.

— Почему не верю? — я не могла остановиться. Меня просто разрывало от несправедливости. От его выдержки. Хотелось ужалить побольнее. — Думаешь, я не вижу, как на тебя смотрит твоя сокурсница? Как её там?.. Эшли!

— Боже, — Эйден устало вздохнул и провёл рукой по волосам. — Мы общаемся только по вопросам учёбы.

Собственная злость отказывалась внимать доводам разума.

— А сколько этих «Эшли» было в Италии?

— Ты несёшь полный бред. Никого нет.

— И как я могу это проверить?

— А нужно проверить? Моё слово для тебя ничего не значит?

Я стушевалась. Его слово значило для меня всё. Он значил всё.

— Тебе нужно повзрослеть, Эмили. Я не могу постоянно находиться рядом. Существуют определённые обстоятельства, при которых я вынужден покидать страну. Но это не значит, что ты для меня не важна, или что я тебе изменяю. У меня работа такая, предполагает разъезды.

— Я не хочу переносить свадьбу, — вызывающе сложив руки на груди, принципиально упёрлась я. — Если ты уедешь, то…

— Что?

— То мы расстанемся!

Шантаж — гадкое дело. К тому же, фальшивый шантаж. Я не собиралась с ним расставаться. Я хотела, чтобы он… чёрт… чтобы он пытался остановить меня. Но он не торопился участвовать в этом наитупейшем мероприятии.

— Ты такой ребёнок, Мили, — произнёс Эйден, и эта фраза обожгла изнутри противной обидой.

— Ребёнок?! Тогда почему бы тебе не найти кого повзрослее?! — Я заполошно пролетела мимо него в спальню и начала остервенело сдирать одежду с плечиков.

Он вошёл следом за мной.

— Куда ты собралась?

— В детский сад! Туда же ходят дети, если я не ошибаюсь.

Эйден схватил меня за руку. Не больно. Но достаточно для того, чтобы ощутить дискомфорт.

— Прекрати. Ты ведёшь себя глупо.

— Глупый ребёнок, что поделать! — Я вывернулась из его хватки и, скинув халат, принялась яростно натягивать джинсы.

— Ты переворачиваешь все мои слова.

— Разве? — просунув голову в вырез чёрного топа, я бросила в его сторону насмешливо-злобный взгляд.

— Не нужно никуда идти. Ты успокоишься, и мы всё обсудим.

— Мы всё уже обсудили! — трагично кинула я и достала из шкафа туфли на убийственных каблуках. — Я — капризный ребёнок. Ты — успешный, умный, знающий чего хочешь от жизни, безумно верный, разъезжающий по миру и зарабатывающий бабки мужчина. Тебе нужна понимающая девушка и не знаю, — я выдохлась и, завязав пояс тренча, подняла взгляд. — Может, это просто не я?

Интонация была вопросительная и какая-то жалобная. Жалкая. Я так и просила глазами: «Не отпускай меня. Останови! Опровергни каждое идиотское слово!».

Но, видимо, предел был и у него. Потому что, не сказав мне ни единого слова, он развернулся и вышел из комнаты.

Ещё целую минуту я как идиотка топталась на месте и буравила взглядом дверь, ожидая, что вот-вот Эйден вернётся, обнимет меня и попросит остаться. Но время шло, а комнатный проём оставался пустым.

Всё, что касалось Райса, вызывало внутри целую бурю эмоций, и именно в данной ситуации я не смогла дать заднюю. Раздражённо схватила первую попавшуюся сумку и прошла через гостиную в сторону входной двери, отмечая спокойно восседающего на диване Эйдена. Он читал что-то в телефоне, а затем принялся набирать ответ. Меня кольнуло его безразличие.

Мне пришлось ещё десять минут проторчать в холле первого этажа, ожидая такси, потому что демонстративно закрытая с хлопком дверь отрезала все пути к возвращению. По крайней мере, на ближайшие пару часов.

Я поехала в бар, в котором сегодня коллега по работе отмечала свой день рождения. Изначально я не думала на него идти, так как у Эйдена в кои-то веки выдались выходные, и я хотела провести вечер с ним. Но нелепая ссора расстреляла весь план, и теперь вместо романтического ужина я ехала в пропахшем дешёвыми сигаретами такси, сверля взглядом молчащий телефон.

Злость схлынула, на её месте поселилась новая эмоция — сожаление. Я понимала, что перегнула палку. Я не должна была обвинять его в изменах и шантажировать расставанием. Но меня задело, что, прежде чем согласиться на эту поездку, он даже мысли не допустил обсудить это со мной. Он принял решение один и считал, что поступает абсолютно верно.

В баре девочки встретили меня с большим удивлением. Все, кроме Стеф. Ей, конечно, я излила душу ещё по дороге. Вероятно, моё лицо выглядело максимально несчастно раз именинница, не успев толком принять поздравления, с искренней озабоченностью принялась выспрашивать подробности моего появления. Я бездарно отшутилась и, подняв бокал с шампанским, проговорила длинный тост, придуманный буквально на ходу. Дальше пошли поздравления от других гостей. Я слушала их вполуха и уже спустя двадцать минут сильно раскаялась в своём необдуманном порыве.

Все пили, веселились. А мне было совсем невесело. Хотелось домой, к нему. Разрешить конфликт, заняться примирительным сексом, а затем заказать пиццу и посмотреть душераздирающий фильм. Из-за несчастливой концовки пореветь у него на груди и снова заняться сексом. Не выпускать его из кровати до самой поездки в эту грёбаную Австралию. Я знала, что уступлю ему. Уже уступила.

Мысленно провернув извинительную речь перед именинницей за свой преждевременный уход, я взяла телефон в руки, чтобы вызвать такси, и чуть не завопила от радости, увидев на дисплее пришедшее минуту назад сообщение.

Эйден: «Хочешь домой?»

Я: «Очень».

Эйден: «Напиши адрес. Я заберу тебя».

Я скинула ему геолокацию, припудрила нос в уборной и уже через двадцать пять минут сидела в машине и смотрела на мужской профиль, подсвеченный мелькающими ночными огнями Чикаго. Влажная чёлка спадала ему на лоб, и я сделала глубокий вдох, ощущая знакомый аромат шампуня. Хотелось зарыться в его макушку носом и не отлипать до самого рассвета.

Он остановил автомобиль у светофора с горящим красным, и я, не удержавшись, ласково накрыла ладонью его пальцы, обхватывающие руль.

— Эйден…

Поворот головы и мгновенное переплетение взглядов. В тёмном салоне было сложно разглядеть оттенок. Но я знала, что кроется под веером пушистых ресниц. Ненормальный зелёный. Сумасшедший цвет.

Тогда я не знала, что смотрю в эти глаза в последний раз…

— Я не должна была…

Он сжал мою руку в ответ.

— Всё хорошо, Мили. Поговорим дома.

Вспыхнул сигнал, разрешающий движение…

Машина тронулась с места…

Несколько секунд безмолвной тишины…

Тишины, в которой можно было сказать так много всего…

А затем… Ослепляющий свет фар… визг тормозов… мощнейший удар слева… и безудержное падение в кромешную, поглощающую без остатка черноту…

Настоящее время.

— Теперь вы понимаете, доктор? — мой голос дрожал, по лицу текли слёзы.

Я утирала их ладонями и испепеляла враждебным взглядом мистера Кауфмана, словно он самолично запихнул нас в ту проклятую машину, а потом под дулом пистолета заставил пересказать все подробности самого худшего момента жизни.

Хотя нет. Он не стал худшим. Худшими стали все остальные.

— Понимаете?!

— Что я должен понять? Уточни, пожалуйста, — одобрительно попросил он. Тембр его голоса никак не поменялся. В его интонации не появились новые ноты, которых я так страшилась.

— Я не успела сказать, — прошептала я. — Не успела ничего ему сказать. Я наговорила столько гадостей и не успела… не успела попросить прощения. Он… — С губ сорвался сиплых вздох. — Я обвинила его в стольких вещах, а ведь я так совсем не думала… Я уехала… И он поехал за мной… Нас не должно было быть на той дороге… Если бы я осталась дома… Если бы я не вела себя как ребёнок и спокойно поговорила с ним… Он остался бы жив! — взахлёб ревела я. — Он остался бы жив! Понимаете?! Он был бы жив! Я… я убила его. Человека, который значил для меня всё! Я убила его собственными руками! Вы понимаете?! Собственными руками! — Я вытянула их вперёд, ближе к доктору, чтобы он мог лучше рассмотреть моё орудие убийства.

Несколько секунд он молча смотрел на мои дрожащие кисти, а потом поднялся, налил в стакан воды и так же молча поставил его перед мной.

Всё тело пронизывал неконтролируемый тремор, пока я пыталась без потерь донести кружку до своих искусанных зубами губ. Но безуспешно. Расплескала половину содержимого, прежде чем в рот хлынула остужающая горло влага.

— Больше всего в жизни я хочу увидеть его, — глядя на растекающееся по штанине мокрое пятно, вибрирующе выдавила я. — Непридуманного. Настоящего. Живого. Тёплого… И попросить прощения.

— Ты просила прощения у придуманного Эйдена?

Доктор Кауфман вёл себя так, будто не происходило ничего необычного. Будто всё в порядке. Будто я не нахожусь на грани истерики. А слёзы — просто выдумка моего больного воображения.

— Тысячи раз.

— Он тебя прощал?

— Всегда.

— Как думаешь, настоящий Эйден простил бы тебя?

Я задумчиво склонила голову набок, рассматривая мужские пальцы, расслабленно лежащие на мягких подлокотниках кресла. Мне потребовалось несколько секунд на подбор верного заключения.

— Он даже не обиделся бы… — пробормотала я. — Он не умел обижаться.

Поразительное качество для очень обидчивой меня.

— Тогда зачем ты его просишь?

— Потому что… Всё из-за меня…

— Ты винишь себя в аварии. Но ты не можешь нести ответственность за поступки других людей. В ту ночь Эйден мог не ехать за тобой. Или выбрать другую дорогу. Или вызвать такси. Водитель второй машины мог предпочесть движение по иному маршруту. Несколько вариантов развития событий, — подытожил врач. — Вы поругались. Все ругаются. Это никаким образом не подрывает твоих чувств к нему.

— Я это понимаю, но я… — Заминка, в которой безумно хочется поверить в каждое его слово. Вдолбить себе в голову. Вырезать, если нужно. Отпечатать на коже. Но это невыносимо сложно. — Не было других исходов. Был только этот.

— Тебе нужно простить себя, Эмили, — неожиданно произнёс доктор Кауфман, и я подняла взгляд к его лицу. — Попросить прощения у самой себя.

— У себя? За что?..

— Ты не сделала ничего плохого. Чувство вины при потере близкого — это нормальная реакция человека, — спокойно разъяснял Леон. — Она появляется от беспомощности. От невозможности повернуть время вспять. Что-то изменить, досказать, доделать или переделать. И мало кому удаётся сразу понять, что эта вина иррациональна. Она абсурдна. А знаешь почему?

Я, не мигая, смотрела на него в ответ.

— Потому что нет такого момента времени, в который человек с полной уверенностью сможет почувствовать, что выжал свой максимум. В его «успел всё» всегда будет присутствовать одно маленькое «а если бы…». Смерть нам неподвластна, неизвестна. Смерть вызывает страх, и именно поэтому человек никогда не будет к ней готов.

— Когда он… — Я до сих пор отказывалась произносить это слово. — Когда его не стало, я не хотела жить, — я настойчиво попыталась опровергнуть убеждения врача. — Не хотела. Я была готова умереть.

— Тогда почему ты сидишь сейчас передо мной?

Я медленно поставила пустой стакан на столик.

— Потому что сошла с ума… — смущённо предположила я. — Не успела.

— Ты не сходила с ума, Эмили, — уверенно продублировал свои заключения доктор Кауфман. — По крайней мере, не в той плоскости, в которой ты думаешь.

— Что вы имеете ввиду?

— Расскажи, как появился Эйден.

Как появился Эйден…

Я молчала. Не хотела проходить эту полосу по новой. Боялась. Хотя боятся было нечего. Боль стала родной. Я срослась с ней. Проехалась по каждой грани. Распробовала сотни оттенков её вкуса. И каждый из них отдавал тоскливой горечью. Опустошал.

И всё же…

— Хорошо, — кивнула я и откинулась на спинку кресла.

Закрыла глаза. Отмотала воспоминания и нашла нужный момент.

Чудовищный. Мучительный.

Когда мне без анестезии вырезали все органы тупым ножом.

Полтора года назад.

Боль. Боль, охватившая всё тело. Пульсирующая в каждой клетке. Она растекалась, опоясывала. Плавила. Плавила моё тело. Самый сильный очаг можно было определить, не открывая глаз. Голова. В неё словно залили вулканическую магму, и она медленно, с особой изощрённостью и жестокостью изничтожала каждый нейрон.

Я хотела прикоснуться ко лбу, вытереть мокрое. И не смогла. Рука не слушалась. Я попыталась разлепить глаза, и их мгновенно пронзило сильной резью. Я дёрнулась и тут же замерла, испугавшись громко запищавшего монитора.

Череп разрывало на части, а горло драло колючей сухостью, словно его под завязку забили опилками. Я накопила немного слюны и сглотнула. Не помогло. Ещё раз. Бесполезно. Тяжёлое тревожное дыхание вырвалось сквозь слипшиеся губы.

— Эмили, ты слышишь меня? — откуда-то сверху раздался знакомый, пронизанный откровенной паникой голос. — Кивни, пожалуйста, если слышишь.

И я кивнула. Потому что слышала.

— Зови Фрэнка. — Снова голос сестры. — Скорее.

Я повторно попыталась разомкнуть веки. Превозмогая ломоту, я очень сильно старалась увидеть хоть что-то, и это несгибаемое упорство помогло мне одержать первую маленькую победу в неравной схватке. Сначала передо мной растянулась тонкая светлая полоса, а затем появились размытые очертания комнаты.

— Вот. — В мои губы ткнули чем-то тонким и колючим. — Сделай пять коротких глотков.

Я попыталась увернуться, но не смогла. Голова весила миллионы фунтов.

— Это просто вода, Эмили. Не волнуйся.

Вода. Какое волшебное слово. Глупо опасаясь, что её могут у меня отобрать, я принялась жадно всасывать жидкость. Не считая. Я не могла считать. Несколько секунд я слышала лишь гулкий звук собственных сглатываний, а затем трубочку довольно резко выдернули у меня изо рта. Возможно, я превысила дозу. Хотелось попросить ещё, но язык будто онемел, и я вяло двигала им из стороны в сторону, пытаясь выжать из себя хоть одну букву.

Медленно сморгнув туманную пелену, я забегала более осознанным взглядом по комнате: белая мебель, игла в руке, стойка с капельницей и подушка между ног. Я попыталась сдвинуть отяжелевшее тело на пару дюймов, и мгновенная, словно нетерпеливо ожидающая своего выхода боль взорвалась, охватила нижнюю часть туловища. Непроизвольно застонав, я с силой впилась зубами во внутреннюю сторону щеки, и противная соль заполнила рот. Меня затошнило.

Ноги… Что-то произошло с ногами.

— Эми, не двигайся, пожалуйста! — тревожно воскликнула сестра, и я попыталась сфокусировать свой взгляд на ней.

Почему в голосе столько отчаяния?

— Ноги, — прошелестела я. — Ноги не…

Дверь в палату открылась, впуская в помещение высокого мужчину в белом халате и очках. Он стремительно подошёл к кровати, склонился и пристально осмотрел что-то в районе моих бёдер. А закончив, переместился к лицу.

— Привет, Эмили, — бодро улыбнулся он. — Помнишь меня?

Я облизала языком потрескавшиеся губы и в знак положительного ответа слегка качнула неподъёмной головой.

— Как меня зовут?

— Фрэнк. — Мой голос был похож на хрипящий свист. — Фрэнк Купер.

Я его помнила. Хирург и коллега Кэти. Значит, я находилась в больнице, в которой работает сестра.

— Умница. А теперь медленно назови мне своё полное имя и год рождения.

— Эмили… Джози… Майерс. Одна тысяча девятьсот девяносто девятый…

— Молодец. Тошнит? — аккуратно осмотрев голову, он ощупал пальцами мою шею и спустился к рёбрам.

— Да…

— Голова кружится?

— Немного…

— Давление понижено, — сказал он Кэт, смотря на монитор. — В остальном показатели в пределах нормы.

— Болит голова… — пробормотала я, бросая короткий взгляд на сестру. Кэтрин была до ужаса бледной. — Голова и… Что случилось?

— Голова и левая нога? — уточнил Фрэнк, игнорируя мой вопрос.

— Да… Что произошло?

— Я дам тебе обезболивающее. Станет легче. Теперь тебе нужно отдохнуть.

Я тяжело сглотнула, пытаясь восстановить хронологию событий… Квартира… Спор… Командировка… Да, в Австралию… Просьба перенести свадьбу… Обида… Бар… Машина… Сцепленные пальцы… Глаза… И… Я резко дёрнулась, и монитор тут же отозвался визгливым пиканьем.

— Где Эйден?

Доктор успокаивающе положил руку мне на плечо.

— Прошу, не двигайся. У тебя…

— Где Эйден? С ним всё в порядке?!

— Эмили, нельзя шевелиться, у тебя серьёзные травмы, — уже строже проговорил Фрэнк, видя, что я отказываюсь внимать его словам.

Мне было плевать на травмы. Вся боль выветрилась из головного отсека. Отошла на задний план. Я хотела знать лишь одно.

— Что с ним? — Я метнулась обеспокоенным взглядом к сестре. — Он ранен? Насколько серьёзно?!

В ответ — убийственное ничего. На кончике языка зародился привкус страха.

Я попыталась сесть. Бедро, рёбра и позвоночник захлестнуло второй волной острой боли. Не выдержав натиска, я упрямо проглотила лезущие наружу стоны и обессиленно откинулась на подушку, уступая давлению рук Фрэнка.

— Готовь пропофол, — резко бросил он Кэти.

Я встрепенулась. Жгут тревоги и сомнений затянулся туже.

— Что? Зачем?! Скажите, что с Эйденом!

Сестра нервно вскрыла ампулу и принялась набирать лекарство в шприц. Но её настолько сильно трясло, что она не справилась с порученным ей заданием и выронила сосуд из рук. Стекляшка разбилась, и мутная жидкость растеклась по полу.

Фрэнк, недовольно поджав губы, наградил её хмурым взглядом.

— Почему ты молчишь? — повысила я голос. — Кэти! Где он?!

Сестра замерла. Подняла на меня покрасневшее лицо.

Почему она плачет?

— Возьми себя в руки, — обращаясь к Кэтрин, холодно высек доктор, продолжая удерживать меня за плечи.

Паника поднялась к самому горлу. Запульсировала.

— Скажите, что происходит! — отчаянно просила я.

— Тебе нужно немного поспать. Потом я тебе всё расскажу. — Очередной дежурный и совершенно не успокаивающий ответ Купера вызвал злость.

— Нет, — я замотала головой и попыталась отцепить его руки. — Отведите меня к Эйдену или приведите его ко мне. Мне нужно увидеть его прямо сейчас!

Фрэнк отвернулся и показал какой-то знак сестре, после чего они быстро поменялись местами. Теперь руки Кэти осторожно сжимали мои плечи.

— Эми, послушай. Всё будет хорошо.

— Нет. — Я вцепилась пальцами в её ладони. — Скажи, что происходит! Кэти, я умоляю!

— Кэтрин! — раздался предупреждающий голос Купера. Он вскрыл новую ампулу и набирал лекарство, параллельно бросая напряжённые взгляды на спину сестры.

— Пожалуйста, — прошептала я, вглядываясь в отчаяние, глубоким отпечатком прилипшее к её лицу. — Скажи мне… Я тебя умоляю…

— Он погиб, Эми…

Я смотрела на неё в ответ и не моргала. Не дышала. И не понимала, почему она говорит эту ерунду.

— Это невозможно.

— Прости, милая. — Она прислонилась своим лбом к моему. — Я тебе помогу. Всё будет хорошо.

— Мне не нужна помощь. Это невозможно.

— Милая, — Кэти заглянула мне в лицо, — я…

— Это невозможно! — нечеловечески заорала я, яростно отталкивая её от себя. — Невозможно! — Со всей дури рванула руку, катетер вылетел из вены. Попыталась встать, но не смогла даже сесть. Тело… Оно не слушалось, не принадлежало мне. Я упала бы, если сестра не успела бы вовремя подхватить меня.

— Невозможно! — Из глаз брызнули слёзы. — Зачем ты меня обманываешь? Зачем, твою мать, ты меня обманываешь?! Как ты можешь такое говорить?! Как ты можешь?! — Я беспощадно лупила её ладонью по спине, пока она крепко прижимала меня к своей груди.

— Зафиксируй руку! — прогремел чёткий приказ Фрэнка. — Быстрее!

— Нет! Не надо! Пошли к чёрту! — орала я, пытаясь отбиться от сестры. — Я не хочу спать! Я хочу увидеть Эйдена! Отведите меня к Эйдену! Отведите…

Мимолётная боль в сгибе локтя, и сознание начало туманиться, путаться, выбрасывать из реальности. Я пыталась остаться. Очень пыталась. Старалась изо всех сил. Но оно ускользало, не за что было ухватиться…

— Я хочу увидеть Эйдена… Я хочу…

Настоящее время.

Наступила тяжёлая, томительная пауза, в которой нужно сделать несколько глотков кислорода. Я отчаянно сжимала веки, скребла ногтями велюровую обивку кресла и не хотела продолжать.

— Я соболезную твоей утрате, — разбил тишину вполне искренний голос доктора Кауфмана.

Молчание.

— Эмили, я ни к чему тебя не принуждаю. Мы можем перенести наш разговор…

— Нет! — резко распахнув глаза, опротестовала я. — Не надо. Я расскажу сейчас.

Доктор никак не отреагировал на мою резкость.

— Хорошо.

— Он появился сам.

— Сам?

— Да. Он появился сам. Но… — Я перевела взгляд на окно.

Снова пасмурно. Самое пасмурное лето в Чикаго.

— Наверное, я его позвала.

Полтора года назад.

Время — форма, обладающая уникальным, но очень жестоким свойством: останавливаться, когда нужно ускориться, и ускоряться, когда нужно замедлиться. Растянуть плохие моменты. И поставить на быструю перемотку счастье.

Но это не просто плохой момент. Это трагедия, породившая самую большую паузу жизни. Моей жизни.

Мир, в один миг потерявший краски.

Он слетел с орбиты. Самоуничтожился. Выгорел дотла.

На планете миллиарды людей, а я убила бы их всех ради того, чтобы ещё хоть раз заглянуть в родные глаза. Окунуться в их зелень. Раствориться в ней… И умереть…

Потолок. Белый идеальный квадрат. Я смотрела на него так долго и так часто, что знала каждую невидимую точку, трещинку.

— Милая, тебе нужно сесть и сделать пару упражнений, — ворвался в мои мысли голос сестры. Она повторяла это уже не первый раз, а реакцию получала всегда одну. Безмолвие. Угнетающее безмолвие.

— Эми, я прошу тебя. Нужно двигаться. Иначе… иначе восстановление будет гораздо дольше и тяжелее.

Безмолвие и потолок.

— Одного массажа недостаточно.

Потолок и безмолвие.

— Уже прошло три недели.

Три недели? Мне казалось, триста лет. Наверняка, именно так выглядел ад.

— Что мне сделать?

Уйти.

— Скажи, что мне сделать, чтобы помочь? Я просто не знаю… — В голосе снова были слёзы.

Мир сгорел у меня, а плакала она. Наверное, она должна была плакать, потому что я сгорела вместе с ним. Исчезла внутренне. Но осталась внешне. Такая странная метаморфоза — жить мёртвым. Два противоположных по значению слова. Стоящие рядом. Противоречащие друг другу.

— Господи, Эми, скажи хоть что-нибудь, я умоляю тебя! Ты ни с кем не разговариваешь. Мне придётся… — она запнулась. — Мне придётся принять меры.

«Принять меры». Какие?

— Твои ноги… Понимаешь, ты можешь остаться хромой, если не будешь выполнять упражнения.

Я повернула к ней голову. Кэти стала хуже выглядеть. Похудела. Посерела. Постарела. Из-за меня. Всё случилось из-за меня.

А если бы она узнала, что я мысленно вскрыла себе вены…

Двадцать пять раз.

Что она сделала бы? Вряд ли дала бы нож в руку.

В палате не находилось ничего, чем можно было осуществить задуманное. Из ванной комнаты убрали зеркало. А ведь я не могла даже дойти до него, чтобы разбить и реализовать мысленный план. Поэтому их действие было бессмысленным. Всё было бессмысленным.

— Мне плевать на ноги, — я впервые заговорила с Кэти с того рокового дня. Сестра затаила дыхание, ожидая продолжения, которое ей совсем не понравится. — Я не хочу жить без него. Если ты прямо сейчас введёшь мне большую дозу адреналина… — Я сжала в кулак край одеяла. — Я скажу тебе спасибо.

Кэтрин застыла. Серые глаза распахнулись до невероятных размеров. Черты красивого лица исказила мука.

«Чему ты удивляешься? Удивляться должна я. Тому, что ты можешь представить меня… без него».

— Не говори так, — прошептала она, из последних сил сдерживая слёзы. — Ты справишься. Ты обязательно справишься.

Очередная бессмыслица.

— Тебе нужно отдохнуть.

Одно и то же. Отдохнуть. Догадывались ли они, что отдых — это невероятно утомительный процесс? Скорее всего, нет. Потому что они не отдыхали. Они не могли отдыхать, потому что неустанно повторяли, что отдыхать нужно мне.

— Может, хочешь посмотреть фильм? — неуверенно предложила сестра. — Я принесу планшет.

Нет. Потолок гораздо интереснее.

— Хорошо, — не дождавшись от меня ответа, она поднялась. — Поспи. Я вернусь через час.

«Не возвращайся».

Оставшись в привычном одиночестве, я закрыла глаза, чувствуя собирающуюся в уголках глаз влагу.

Я не могла подойти к окну, увидеть погоду, других людей. Чтобы встать, в первую очередь нужно желание, и Фрэнк изо дня в день повторял мне это как мантру. А я не могла думать ни о чём, кроме Эйдена. Я до сих пор не верила, что его нет. Мне казалось, что с минуты на минуту откроются двери, он влетит в палату и объявит, что все эти события — страшный сон. Что я была в коме и, очнувшись, стала медицинским чудом. А он всё это время ждал меня, сходил с ума, боялся… Вариантов было немного. Но в каждом из них он был жив.

Это жестоко. Жестоко лишить жизни такого человека, как он. Потрясающего. Невероятного.

Я умерла бы вместо него. Я вышла бы на перекрёсток, вызвала бы демона и продала бы душу в обмен на его жизнь. Но в нашей действительности демоны не существовали. После его ухода в нашей действительности не осталось ничего, ради чего я смогла бы вновь почувствовать хоть что-то, кроме невыносимой боли и удушающей пустоты.

— Она говорит, что я справлюсь, — стискивая пальцами одеяло, прошептала я. — А я не хочу справляться. Хочу уйти следом за тобой. Ты хотел бы этого? Конечно, нет. Ты сказал бы жить. Но я не могу жить ради тебя, Эйден.

Я не могу жить ради тебя без тебя.

— Это не жизнь. Я ощущаю пропасть… Холодную, бездонную. Мне всё время плохо. Меня словно одолела неизлечимая болезнь, которая не убивает, а только мучает. Пытает… Ты снишься мне во снах, и я не хочу просыпаться, потому что там я могу видеть, слышать… трогать… Я не хочу возвращаться в этот мир. В эту реальность. Она исказилась с твоим уходом, померкла. Я умерла вместе с тобой.

Я закрыла глаза. Так легче думать. Так легче представить.

— Я никогда не услышу твой голос. Заразительный смех. Не коснусь твоей кожи. Не почувствую твой запах. Твой аромат. Ты пахнешь мятной грозой.

Ты пах мятной грозой. Прошедшее время…

— Я начинаю забывать этот вкус. Не могу воспроизвести. Эти успокоительные таблетки… Может, они превысят дозу и… А если умерла бы я? Что бы ты делал? Ты жил бы дальше. Верно? Верно. Ты начал бы делать упражнения, ходить, ты стал бы великим архитектором. Мировым. Ведь ты так талантлив… Ты сейчас улыбнулся бы и сказал: «Не говори ерунды, Мили. А про мирового архитектора можно поподробнее?».

Под веками невыносимо жгла солёная вода. С каждой секундой её становилось всё больше и больше.

— Ты всегда был сильнее меня. Ты не нуждался во мне, как я в тебе. Ты любил меня. Сильно. Но ты любил и другие вещи. А мне кажется, что я всю жизнь любила только тебя. Почему? Почему так случилось? Я так… я безумно виновата перед тобой… Как мне жить с этим чувством? Ответь мне. Потому что я не могу… не смогу. Если бы… хоть раз… хоть в последний раз услышать тебя. Я сделала бы невозможное. Ведь невозможно — всего лишь слово. Заплатила бы любую цену за одну минуту с тобой… за один твой взгляд. Ты не представляешь, как я этого желаю… Невыносимо желаю…

«Ты не виновата».

Его голос. Такой знакомый, родной. Идентичный.

Потрясающая копия.

«Ты ни в чём не виновата, Мили».

Настоящее время.

— Первое появление спустя три недели, — задумчиво рассматривая меня, проговорил доктор Кауфман. — Сначала ты задавала вопросы и отвечала на них от его имени. Затем ты стала воспроизводить его голос в голове, чтобы ответы звучали более реалистично.

— Наверное… — скомкано подтвердила я его теорию.

— Сколько длились ваши мысленные диалоги, прежде чем Эйден обрёл физическую оболочку?

— Двадцать дней.

— Знаешь точное количество?

— Двадцать восемь тысяч восемьсот сорок три.

Доктор недоуменно приподнял бровь.

— Знаю точное количество минут.

Полтора года назад.

— Кэти настаивает на психотерапевте, — лёжа с закрытыми глазами, я пожаловалась Эйдену и, протянув руку к бедру, погладила кончиками пальцев пластик ортеза. После операции мне не стали накладывать гипс, ограничились более простым способом фиксации. — Хочет, чтобы он промыл мне мозги.

«Возможно, стоит прислушаться к ней?».

— Нет. Не стоит.

«Потому что он скажет, что я умер?»

Я вздрогнула.

— Не произноси это вслух!

«Хорошо».

Какое быстрое согласие.

— Ты стал слишком послушным.

«Тебе это не нравится?».

— Не знаю.

«Тогда пора исправляться. Почему ты не делаешь упражнения?».

Я надулась.

— Что значит «не делаю»? А по-твоему, что я делала вчера?

«Этого недостаточно. Тебе пора вставать с костылями, а ты сесть нормально не можешь».

— Ты что, врач?

«Твоя сестра — врач».

— Кэти только и делает, что ревёт. Не представляю, как она лечит других пациентов. Она слишком ранимая.

«Ты не просто какой-то пациент. Ты — её сестра. К другим она не испытывает таких чувств».

— Ты прав. Но я не хочу видеть жалость.

«Так не смотри».

— Не наглей.

«Садись, — распорядился он. — Попробуем встать с костылями».

Я цокнула.

— И каким образом я должна дойти до них?

«Ты можешь допрыгать на одной ноге. До меня».

— Допрыгать? Ты что… — Я заткнулась и ещё сильнее зажмурилась.

Голос прозвучал не так. Не так, как обычно. Не так далеко. Так… словно…

«Посмотри на меня».

Чуть не проткнув насквозь ногтями пластик ортеза, я агрессивно замотала головой.

«Давай же. Всё будет хорошо». — Вкрадчивый голос, проникновенный. Заползающий внутрь и оплетающий застывшее, но все ещё поразительно трепещущее из-за чего-то сердце.

«Я обещаю».

Отказываясь верить, я недоверчиво приподняла веки. Слёзы тут же заполонили уголки глаз, вылились через край и сорвались вниз грузными каплями.

Невозможно… Нереально…

Но безумно желанно…

В углу комнаты, лениво подперев плечом дверцу шкафа, стоял Эйден. Он держал в руках костыли и беззаботно улыбался своей сшибающей с ног улыбкой.

— Время учиться ходить, Мили.

Настоящее время.

В кабинете сгустилась тишина. Неспокойная. Напряжённая. Но напряжённая только для меня. Она нависла свинцовым облаком и давила на плечи, пока мой единственный слушатель, так и не поменяв расслабленной позы, молчаливо осмысливал услышанное.

— Видите, доктор, — не выдержала я. — Галлюцинации. Делюзиональное расстройство. Ложные воспоминания.

Один уголок мужских губ почти незаметно дёрнулся вверх.

— Из тебя мог бы получиться неплохой психиатр, Эмили.

— Это вряд ли. Сумасшедшие не могут лечить сумасшедших.

— Сумасшедшие никогда не признают своё сумасшествие. Они наоборот считают себя самыми здоровыми.

— Что вы хотите этим сказать? — Я нервничала и не знала, куда деть свои руки. Потому ухватилась за край футболки и принялась складывать ткань в гармошку. Расправлять и снова складывать.

— Знаешь. — Доктор закинул ногу на ногу. — Если копаться во всей этой врачебной терминологии, то каждому на этой планете стоит поставить диагноз. Не бывает полностью здоровых людей. Не бывает людей, не переживших стресс, обиды детства, трагедии. Потеря близкого человека — это трагедия. Но выжить после неё ты выбрала очень нестандартным способом. Я видел МРТ твоего мозга, и на данный момент у тебя нет шизофрении. Но могу с полной уверенностью сказать, что ещё несколько месяцев и я поставил бы свою подпись под этим диагнозом, — уверенно заявил Леон Кауфман и, немного помолчав, добавил: — Ты сводишь себя с ума сама, Эмили.

Я застыла. Впилась в него нетерпеливым взглядом, ожидая расшифровки.

— Человеческий мозг удивителен и до конца не изучен. Его возможности могут выходить за пределы нашего понимания. В психиатрии и психологии существует такое понятие, как тульпа. Воображаемый друг, — пояснил врач. — Человек создаёт его осознанно. Наделяет чертами, характером, внешностью. Разговаривает с ним. И что самое главное, — доктор сделал красноречивую паузу, — верит в него. Он в него верит. Может даже влюбиться. В данном случае ты уже была в него влюблена. Ты создала такого друга, Эмили. Ты создала Эйдена. Сама. Осознанно. Потому что не могла без него пережить его смерть. Ты встала на ноги, начала жить дальше, но никому не говорила о нём, потому что знала — не поймут. Ты контролировала своё воображение, и именно поэтому твои родные долгие месяцы не замечали никаких странностей. Но тульпа безобидна, только пока подвластна. Чем сильнее наша вера, тем обширнее становятся её границы. Она захватывает сознание, меняет его. В некоторых отдельных случаях может даже навредить. Не в случае с Эйденом, конечно, — доктор сделал необходимое уточнение. — Как бы странно это не звучало, воображаемый друг тоже тебя любил. Потому что настоящий Эйден тебя любил. Твоя реальность стала меняться, ты перестала реагировать на слова близких о его смерти. Перестала отделять истинное от ложного. Полагаю, что в какой-то момент ты устала визуализировать Эйдена рядом с собой, потому что этот процесс требует большой концентрации и сил. И вспомнила про проект, в котором он должен был участвовать. Ведь Эйден действительно выиграл тот конкурс и должен был улететь. Австралия. Очень далеко. Легко найти причины для его отсутствия. Твой мозг воспользовался этим предложением. Ты собственноручно отправила его туда. Вот только видеозвонки… — доктор Кауфман остановился и задумчиво свёл брови к переносице, словно пытался найти ответ самостоятельно. — Объяснишь этот момент?

Видео… Захотелось прямо сейчас схватить телефон, который я не видела уже много дней, и просмотреть каждое. Безлико улыбнувшись, я опустила взгляд вниз. Пятно от воды почти высохло.

— За полгода до этих событий ему предложили работу в Италии. Он пробыл там три месяца. Мы созванивались по видеосвязи. И… я записывала его. Тот номер, — севшим голосом выдохнула я, ощущая дрожь в нижней части лица. Когда-нибудь я разучусь плакать. — Номер в отеле в Италии. Он жил в нём…

Кауфман кивнул, будто догадывался обо всех этих мелочах.

— Конечно, травма головы и посттравматический стресс усложнили твоё состояние. К твоей фантазии подключились некие галлюцинации: звонки, разговоры. Ты смотрела на него в записи и строила всё новые и новые диалоги, происходящие только в твоих мыслях.

Звучало поистине сумасшедше. Но он сказал, что я не сумасшедшая…

— Как бы банально это не звучало, но, чтобы пережить смерть, нам действительно нужно пройти несколько стадий. И ты застыла на стадии принятия, Эмили. Ты не захотела принять мир, в котором нет его, и придумала свой. Чтобы избавиться от придуманного мира, нужно уничтожить тульпу. И сделать это может только сам создатель. Когда я услышал твою историю, я предположил, что нам предстоят долгие месяцы работы по её разрушению. Но я ошибся. Она разрушена. Ты больше не видишь Эйдена. Верно?

— Не вижу, — обречённо прошептала я. — Я его не вижу.

— После чего это произошло?

— Один человек сказал, что он… что он… — Наверное, я никогда не смогу произнести это слово в одном контексте с любимым именем.

Но внимательному слушателю этого и не требовалось.

— Кто этот человек для тебя?

Я не знала ответа на этот вопрос…

— Никто. Просто знакомый.

Доктор несколько секунд помолчал.

— Давай представим, что твоя придуманная реальность — это небольшой камешек. Ты кладёшь этот камешек в воздушный шар, надуваешь и отпускаешь. Он не может улететь в небо, так как камень тянет его к земле. Поэтому он немного взлетает, падает, взлетает и падает. Оболочка шара тонкая и может лопнуть в любой момент. Но это не происходит сразу. Он не лопается от шероховатости асфальта или других мелких препятствий. Он лопается, когда напарывается на что-то существенное. — Кауфман пронзительно посмотрел мне в глаза. — На что-то значимое, Эмили.

Значимое…

Мне стало неловко, и я, не зная, куда спрятать смущённый взгляд, рандомно выбрала ничем не примечательную кружку с кофе. Напиток, скорее всего, уже остыл.

— Это сложно назвать значимым. Скорее, странным…

— Я тебя расстроил?

— Заставили задуматься.

— Думать — это очень даже хорошо, — мягкая улыбка сгладила волевые черты мужского лица.

В моём случае этот вывод звучал сомнительно.

— Кто такой Максвелл?

Как выстрел в огромном пустом здании. Хлёстко, резко, громко. Со сбивающим долгим эхом. Мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы не сорваться с кресла и не выбежать из комнаты, прервав необходимый для выздоровления диалог.

— П-почему вы спрашиваете о нём?

— Потому что он находится сейчас внизу и настаивает на встрече с тобой.

Я шокировано уставилась на него в ответ. Уайт? Здесь?! Настаивает?!

— Я попросил его подождать, так как у нас сеанс, — беспечно продолжил рассказывать доктор. — Но потом я выяснил, что твоя сестра включила его в список людей, присутствие которых рядом с тобой крайне нежелательно.

Что? Какого чёрта?!

— Но в твоём личном списке запретов не упоминается этот человек. Поэтому я предположил, что будет справедливо спросить тебя. Ты хочешь с ним увидеться?

— Нет! — слишком поспешно выкрикнула я.

Леон Кауфман и бровью не повёл на этот чокнутый выпад.

В моём довольно коротком перечне лиц, которых я ни под каким предлогом не соглашалась видеть, были все: Дэниел, Кэти, Стефани, на всякий случай даже мои родители, вероятно, даже не подозревающие о моём местонахождении. Они не знали, что их дочь сошла с ума. Потому что всегда были заняты лишь собой.

Максвелла я не внесла. Ведь я и подумать не могла, что он может прийти. Но он пришёл. Он был здесь, и нас разделяло всего несколько этажей.

— Хорошо, — доктор невозмутимо принял мой ответ. — В таком случае предлагаю на сегодня закончить. Увидимся завтра в то же время. Хочешь, я попрошу отнести пирожные в твою комнату?

Что?! Я была уверена, что мужчина, который терпеливо слушал мою исповедь на протяжении всего последнего часа, думал сейчас вовсе не о дурацких пирожных.

Как и я…

— Доктор, Кауфман, — осторожно позвала я. — Леон…

— Да, Эмили?

Несколько секунд на смелость и храбро на выдохе:

— Я хочу встретиться с ним.