Испанская дочь

Лорена Хьюс (2022)

Кто не мечтает об огромной вилле в экзотическом Эквадоре? Пусть даже в наследство от отца, которого почти не знаешь. Мария Пурификасьон вместе с мужем Кристобалем решают воспользоваться шансом и отправляются на корабле через весь Атлантический океан в новую жизнь. Однако уже в пути становится понятно, что другие наследники совсем не рады ее появлению. Наемник, посланный убить Пури на борту корабля, случайно смертельно ранит Кристобаля. Девушка решает вычислить, кто желает ей смерти, и приезжает на виллу, притворившись… своим погибшим мужем. Ее ждут темные тайны покойного отца, интриги и соперничество сводных брата и сестер, новые знакомства, а также неожиданно нахлынувшее влечение к загадочному мужчине. И кажется, у каждого на плантации есть мотив убийства… «Увлекательно. Вызывает привыкание, как и вкусный шоколад». Publishers Weekly «Потрясающе элегантный исторический роман». Ms. Magazine «Захватывающая, напряженная семейная сага, наполненная непредсказуемыми сюжетными поворотами». Шанель Клитон автор бестселлера New York Times «Следующий год в Гаване» «Роскошная плантация какао в Эквадоре — место действия этой исторической драмы, наполненной соперничеством братьев и сестер и предательствами. Драматическая семейная сага прекрасно дополнена соблазнительными описаниями приготовления какао, после которых вам точно захочется сладкого». The Washington Post

Глава 2

Двумя неделями ранее

После целой недели пути на борту «Вальбанеры» мы наконец прибыли в Гавану. Это было мое первое впечатление об американском континенте с его колониальным стилем домов, узкими улочками и манящими песчаными пляжами. Впрочем, у нас с мужем не было времени как следует насладиться тамошними видами, поскольку почти сразу же нам предстояло перейти на борт другого судна под названием «Анды» — британского пассажирского лайнера, чуть ли не втрое превышающего размеры «Вальбанеры». Хотя Кристобаль в любом случае не отправился бы со мной осматривать окрестности: всю неделю он просидел безвылазно в каюте, стуча на своей печатной машинке.

У клерка за стойкой регистрации пассажиров была абсолютно лысая голова, сплошь усеянная родинками, отчего она походила на покрывшееся пятнышками манго.

— Как ваше имя, сэр? — осведомился он у моего мужа.

— Кристобаль де Бальбоа. А это моя жена — Мария Пурификасьон де Лафон-и-Толедо.

Пока клерк неторопливо — словно за нами не стояла очередь из десятков пассажиров — вписывал в журнал регистрации наши имена, Кристобаль нетерпеливо барабанил пальцами по стойке. Мой муж категорически не выносил чужой некомпетентности. Эта его черта всегда оставалась для меня загадкой, поскольку во всем прочем у него был очень мягкий, сдержанный нрав и склонность избегать конфликтов. Свою досаду Кристобаль обычно выражал нервными жестами во всем их разнообразии: он то притоптывал ногой, то барабанил пальцами, то чесал в затылке, то ослаблял узел галстука, то кусал ногти. Как будто его тело само стремилось изъяснить то, чего не мог показать голос.

— Пу-ри-фи-ка-сьон, — медленно произнес клерк. — Скажите, имя пишется через «с» или через «s»?

— Через «с», — отрывисто отозвался Кристобаль.

Мой муж практически не замечал многих своих привычек, равно как и того, какое действие сам он оказывает на других людей, особенно на женщин. Он никогда не обращал внимания, как глядят на него наши клиентки, как непроизвольно поправляют волосы, когда он принимает у них заказ или подает чашку с горячим шоколадом. И я прекрасно понимала, что именно их так очаровывало. Кристобалю было уже тридцать четыре года, однако он тщательно следил за своей внешностью и гигиеной. Бородка у него неизменно была коротко подстрижена, галстук расправлен. В большинстве случаев он держался предельно внимательно и любезно, а также проявлял ко всем гостям вежливую бесстрастность, отчего женщины в его присутствии чувствовали себя вполне комфортно. И я не могла отрицать, что считала огромной удачей то, что моя мать не нашла мне вместо него в мужья какого-нибудь престарелого толстяка. У нас с Кристобалем никогда не было проблем в физическом влечении.

Кристобаль со вздохом повернулся ко мне.

У нас была проблема эмоциональной близости.

Пока муж диктовал клерку по буквам мою фамилию, у меня возникло ощущение, будто за мною кто-то следит. Как можно незаметнее я повернула голову, чтобы оглядеться.

На меня пристально смотрел незнакомый мужчина, прислонившийся к толстой колонне. Как только я взглянула на него, он отвел глаза. С его лицом что-то было не так, но что именно — я не смогла толком разглядеть, боясь показаться невоспитанной.

— Вот вам план-график передвижения, — вручил клерк Кристобалю исписанный от руки листок. — Ваша каюта номер 130D.

Не дав ему даже закончить фразу, Кристобаль выхватил из руки клерка ключ.

Опиравшийся на колонну незнакомец тем временем стал прикуривать сигарету и отвлекся от меня, дав мне тем самым возможность его получше разглядеть.

Пол-лица у него хранило следы ожогов. От брови через всю щеку и до линии подбородка кожа лица была стянутой и в рубцах. Другая половина его лица между тем осталась нетронутой. Если б не ожог, его можно было бы даже назвать привлекательным мужчиной.

На мгновение наши глаза встретились. По спине у меня пробежал холодок, хотя я скорее списала бы это на тоненькую креп-жоржетовую материю, из которой была сшита моя розовая блузка. И все же я не могла отрицать, что в этом человеке таилось что-то настораживающее. Я взяла под руку Кристобаля, сделав вид, будто разглядываю морской пейзаж на стене над головой у незнакомца.

— Готова, Пури? — Кристобаль подхватил кейс с пишущей машинкой.

— Sí, mi alma^[12].

Мы пошли искать свою каюту, и носильщик багажа двинулся вслед за нами с нашими чемоданами.

В течение двух суток я не видела на корабле того странного незнакомца. На третий же день я едва не наткнулась на него, выйдя из своей каюты. Он поприветствовал меня, коснувшись пальцами шляпы, и прошествовал мимо, ни разу больше не обернувшись. От мужчины исходил какой-то очень знакомый запах, но что это было, я так и не поняла. Я решила было сказать о незнакомце Кристобалю, но к тому времени, как мой муж вышел из каюты и запер дверь, человек уже скрылся за углом.

Когда мы шли на ужин, от одного из корабельных салонов до нас донеслось мелодичное звучание аккордеона и бубна. Через внутреннее окошко я различила там выступление цирка-кабаре.

— Ой, давай тоже туда пойдем! — стала упрашивать я мужа. — У них, наверное, будет фокусник!

— Пури, у меня сейчас серьезный прорыв в работе. Давай просто поужинаем и вернемся к себе в каюту.

Но я буквально повисла на его руке:

— Пожалуйста! Ну, хоть один разочек!

И я потащила Кристобаля на его упрямых негнущихся ногах в салон-гостиную.

Труппа состояла из троих мужчин в ярко-красном облачении. Один, щеголяя длинными завитыми усами и цилиндром, разъезжал на одноколесном велосипеде. От холодного воздуха, дующего из открытой двери, черный плащ на нем широко развевался. Другой артист — арлекин — ходил между зрителями на ходулях, внушая благоговейный трепет сидевшим там детям, поскольку несколько раз притворялся над ними, будто вот-вот потеряет равновесие и рухнет. У третьего была аккуратная испанская бородка, и он определенно являлся гвоздем программы. В течение последующих пятнадцати минут он глотал ножи и огненные шары, после чего представил зрителям следующую артистку, «Марину Великую» — жилистую женщину с тугой кичкой на затылке, которой предстояло ходить по канату.

Склонившись к моему уху, Кристобаль прошептал:

— Послушай, я что-то уже больше не голоден. Можешь пойти на ужин одна, а когда поешь, вернешься к нам в каюту.

— Но ведь сегодня будут танцы!

Сердито осматривая все вокруг, Кристобаль взял меня за локоть и вывел из салона.

— Я и так уже угробил на это целых двадцать минут!

— Ты двадцать минут угробил? Вот, значит, как, по-твоему, называется проводить со мною время?!

— Ты сама же предложила, чтобы во время поездки я писал роман.

— Да, но ты что, только этим и собираешься теперь заниматься, Кристобаль? Денно и нощно писать свой роман? Ты даже ничего почти не ешь, а если и питаешься, то в постоянной спешке. Я, считай, все путешествие предоставлена самой себе.

Он лишь пожал плечами.

— Что же поделать, если на меня снизошло вдохновение!

— Вот только я тебя не вдохновляю. Ты не прикасался ко мне с тех самых пор, как…

Дамочка в норковом манто с любопытством посмотрела на нас.

Кристобаль кашлянул, щеки у него густо зарумянились.

— Не думаю, что это лучшее место для подобных разговоров.

Поблизости прохаживались еще две пары. И мне неважно было, что они услышат. На самом деле может, так оно и лучше. Возможно, их присутствие как раз побудит Кристобаля остаться — по крайней мере, чтобы избежать публичной ссоры. К тому же я так устала постоянно увиливать от некоторых тем, боясь доставить ему неловкость. А еще меня возмущало то, что он никогда даже не заикался о моем последнем выкидыше — уже третьем на данный момент, — как будто бы этого не произошло, как будто бы этого неродившегося дитя вовсе не существовало.

— Я и так уже исполняю твою затею. Разве не так?

Насчет этого было не поспорить. Именно я настояла на том, чтобы мы распродали все, что имелось у нас в Испании, включая и любимую мою «шоколадницу», и чтобы Кристобаль отправился со мною в Эквадор, дабы я могла заявить свои права на наследство — во что бы это в итоге ни вылилось. Я привлекла все имевшиеся в моем арсенале аргументы: и что Европа разорена войной, и что наше заведение стремительно теряет доходы, и — последний мой убедительный довод — что это путешествие явится для него идеальной возможностью написать наконец роман, о котором он грезил чуть ли не всю жизнь.

Но вместо того чтобы на этом успокоиться, я вскинулась еще сильней:

— Да, но ты ведешь себя так, будто я сделала это лишь ради собственного блага! — Больше я была не в силах контролировать силу своего голоса. — Я это сделала для нас!

— Ну, вот чего бы тебе было не удовольствоваться тем, что у нас было? Зачем тебе потребовалось что-то еще?

— Ты серьезно?! Что, по-твоему, я должна была сделать со своим наследством? Просто его кому-то отдать? Уж прости, что я так забочусь о нашем благополучии! Прости, что хочу, чтобы мы променяли ту убогую квартирку на великолепную плантацию в одной из ведущих стран-экспортеров мира!

— Ой, вот только не начинай опять! Я и так уже наслышан об этой плантации. С тех пор как мы получили это чертово письмо, ты больше ни о чем уже и говорить не можешь! Ты совершенно как твой отец — совсем очумела от амбиций!

— Откуда тебе знать? Ты никогда не был знаком с моим отцом. Я сама-то едва его помню.

— Твоя матушка мне это поведала.

О матери мне тоже сейчас не хотелось слышать. В этой поездке я тосковала по ней еще сильнее, вспоминая ее буквально каждый день.

— Послушай, Пури, — сказал Кристобаль, и голос его зазвучал намного тише и теплее. — Я не хочу с тобою ссориться. Тем более здесь. Обещаю, что потом я буду посвободнее и смогу больше проводить с тобою времени. Но сейчас будь, пожалуйста, умницей и позволь мне вернуться к роману.

И он поцеловал меня в лоб, как будто перед ним было четырехлетнее дитя с непрошибаемым упрямством.

Я резко отшатнулась назад:

— Не трогай меня!

Я только что битый час прихорашивалась перед выходом в люди. Я уложила в красивую прическу свои длинные каштановые волосы, овеяла лицо нежной рисовой пудрой — моей французской poudre de riz, — выбрала лавандового цвета платье с блестками и с декольте, обнажавшим всю спину. И что я получила от мужа в ответ?! Отеческий поцелуй?! Если он не удостаивает меня вниманием сейчас, когда мне двадцать восемь, то что будет, когда я разменяю тридцать?

— Давай поговорим об этом позже, — пробормотал Кристобаль, поскольку многие уже стали на нас оглядываться, — когда ты успокоишься.

— Нет. Мы поговорим об этом сейчас!

Кристобаль раздраженно вздохнул.

— Ты ведешь себя неразумно, Пури.

Неразумно?! У меня даже слов не нашлось, чтобы ответить. И если бы таковые имелись — я, наверное, сейчас оскорбила бы его. Резко развернувшись, я бросилась из фойе прочь, подальше от этого мужчины, умевшего, как никто на свете, вывести меня из себя.

Я поднялась по лестнице, ведущей на палубу, и, не оглядываясь, устремилась к корме. Мне не хотелось, чтобы Кристобаль видел мои слезы. Я часто дышала, холодный воздух трепал мне щеки. Над головой светился полумесяц. Я вцепилась в перила в самом конце корабля.

Неразумно, видите ли!

Черные волны отчаянно врезались в высокий корпус судна. Море порой бывает таким устрашающим! Мой взгляд невольно приковался к гипнотическому биению волн, и дыхание понемногу умерилось.

Наверное, в этом долгом путешествии я стала излишне упрямой, несговорчивой. Обычно я нетребовательна бывала к Кристобалю. В Севилье у меня было много подруг, с которыми я могла как-то развлечься. И мне не требовалось от мужа постоянного внимания. Однако здесь у меня никого не было. Я уже целую неделю чувствовала себя в одиночестве и к тому же не могла не нервничать из-за той неизвестности, что ждала нас в Эквадоре. И мне необходима была его поддержка, его уверение, что все сложится хорошо.

А вдруг я совершила ошибку, отказавшись от всего, что у нас прежде было, дабы сломя голову погнаться за мечтой… за отцовской мечтой?

Если бы еще мы с Кристобалем не были такими разными! В то время как он способен был весь остаток дней прожить в блаженном погружении в свои книги — я не могла усидеть на месте и пяти минут. В самом начале нашего брака, помнится, для меня невыносимы были эти долгие послеполуденные часы, когда я вышивала крестиком или штопала носки под тиканье ходиков, неспешно отмеряющих это тягучее, нескончаемое время до ужина. Стены нашей квартиры, казалось, действовали удушающе. Самым настоящим для меня спасением явился шоколад. С юных лет меня учила бабушка — в честь которой меня, к слову, и назвали — всему тому, что знала она сама о шоколаде. Начиная с того, как превратить твердые какао-бобы в шелковистую, мягко обволакивающую субстанцию, и заканчивая изучением ингредиентов, смешивая которые можно создавать различные текстуры и вкусы, не только доставляющие наслаждение, но и вызывающие у людей пристрастие.

Именно моей идеей было превратить старую книжную лавку, принадлежавшую еще дедушке и отцу Кристобаля, в шоколадное кафе. Это веяние считалось тогда очень модным, как объяснила я мужу, и могло принести известность нашему кварталу. К тому же за мой горячий шоколад и трюфели люди охотно стали бы платить. В конце концов, «шоколадницы» — chocolaterías — в ту пору были повальным увлечением во Франции, а наш народ всегда так стремился к престижу и высокому статусу Франции!

В итоге Кристобаль мне уступил. Но со временем он сделался куда менее снисходительным…

Тут сзади в шею мне дохнуло теплым воздухом.

И внезапно я потеряла возможность дышать.

Я вскинула руки к горлу, туда, где что-то невыносимо сдавливало шею, и нащупала виток веревки. У меня не было даже воздуха, чтобы закричать.

— Тш-ш, Мария, — прошептал мне в ухо мужской голос, — скоро все закончится.

Кто это? И откуда ему известно мое первое имя? Мои судорожно мечущиеся ладони наткнулись на два мужских кулака, крепко удерживающих веревку. Руки у мужчины были большие, мозолистые. Гораздо крупнее, чем у Кристобаля.

— Кристобаль, на помощь! — попыталась я закричать, но не смогла толком выдать ни звука.

Я чуть повернула голову к напавшему. Тот самый тип — с рубцами от ожогов.

Боль в шее уже стала нестерпимой. Не хватало воздуха, чтобы дышать.

— А ну?! Что здесь такое происходит?!

Я могла поклясться, что это голос Кристобаля. Но, может, мне уже начало мерещиться желаемое?

Тяжесть противника между тем немного сместилась вбок, и мне удалось подсунуть большие пальцы между веревкой и трахеей. Давление на горло стало чуть меньше, но все же не достаточно, чтобы я могла спокойно дышать.

Кто-то приближался к нам по палубе.

Я резко ткнула мужчине в голень каблуком туфли. Веревка ослабла, и я наконец смогла набрать воздуха. Веревка упала на пол. Согнувшись, тяжело дыша и кашляя, я заметила, как за моей спиной дерутся двое мужчин.

Приглядевшись, я различила мужнин коричневый костюм. Очки у него съехали на самый кончик носа, грозя вот-вот упасть. Изогнув руку, Кристобаль крепко обхватил напавшего за шею, но тот стал отчаянно выворачиваться и брыкаться, пока оба не свалились, сцепившись, на палубу.

Как бы ни хотелось мне помочь Кристобалю, я никак не могла прокашляться и отдышаться.

Человек с ожогами первым поднялся на ноги и вытянул засапожный нож. Кристобаль, тоже встав, застыл, напряженно изогнувшись вперед. Я никогда не видела мужа таким. Я даже не думала, что у него хватит духу с кем-то драться. Он был из той породы людей, которые считают, что не им решать вопрос жизни и смерти даже в отношении насекомого — а уж тем более человека.

Напавший резко метнулся с ножом вперед и, попав Кристобалю в руку, рассек на нем пиджак. Кристобаль зажал ладонью рану, и между пальцами сразу засочилась кровь. С диким воплем он скакнул к незнакомцу и, вцепившись, свалил того на пол. Нож вылетел у злодея из руки, но куда упал, я не разглядела.

С саднящей болью в шее я принялась отчаянно искать нож, но единственное, что мне удалось найти — это очки моего мужа.

Наконец из моего горла смог вырваться хриплый крик:

— Кто-нибудь! Помогите!

Но музыка и смех внутри корабля были настолько громкими, что никто не слышал моей мольбы о помощи. Между тем двое мужчин вновь покатились, тузя друг друга, по палубе. Кристобаль уткнулся спиной в кормовое ограждение.

Я огляделась, ища, чем бы ударить напавшего. Недалеко от нас находилась привязанная веревками спасательная шлюпка. Неверными шагами я прошла к ней и взобралась на перила, чтобы дотянуться до весел. Одолев очередной приступ кашля, я схватила обеими руками весло и соскочила с ним обратно на палубу.

Кристобаль теперь стоял у самого края кормы. Когда я увидела его там, рискующего свалиться в бездонную глубь океана, у меня внутри словно что-то опустилось. Напавший на меня тип каким-то образом вновь завладел ножом и теперь стоял напротив моего мужа, изготовившись пырнуть его лезвием. Разделял их сейчас один лишь поручень. Кристобаль резко увернулся от кончика клинка, крепко вцепившись в металлическую поперечину.

Я подняла весло, чтобы ударить незнакомца, но он стоял чересчур близко к Кристобалю, а мне не хотелось попасть по мужу.

— Кристобаль! Давай туда! — указала я на проем в ограждении.

Он быстро глянул на проем, однако не успел и сдвинуться к нему, как незнакомец вонзил нож ему в живот.

— Нет!!! — завопила я, что есть мочи приложив этого сукиного сына веслом по голове.

Потеряв сознание, тот перегнулся через перила и головой вниз ухнул в воду. Кристобаль прихватил двумя руками глубоко ушедшую ему в живот рукоять. Глаза у него так расширились, что я едва узнавала это знакомое до каждой черточки лицо, теперь охваченное предсмертной агонией и страхом.

— Кристобаль! — метнулась я к мужу, протягивая руку. Но в этот момент в борт ударила сильная волна, отчего Кристобаль потерял равновесие и опрокинулся в море, вслед за своим убийцей.

Я испустила такой пронзительный и исступленный крик, что мне показалось, в горле у меня порвались голосовые связки. Должно быть, еще очень долгое время я буду не способна разговаривать без боли.

Примечания

12

Да, душа моя (исп.).