Глава десятая
— Входите, входите, — сказала соседка. — Не стойте на холоде.
Она была молода — лет тридцати пяти, по прикидке Гамаша. Лишь чуточку старше, чем его собственная дочь Анни. И ей, вероятно, не следовало впускать в дом абсолютно незнакомых людей.
Но по тому, как она смотрела на него, открыв дверь, Гамаш подозревал, что не был таким уж абсолютным незнакомцем. И это подтвердилось минуту спустя, когда он снял перчатки, протянул ей руку и они вошли в тесную прихожую.
— Désolé[20], — сказал он. — Извините, что побеспокоили вас, особенно в такой день. Меня зовут Арман Гамаш. Я живу в Трех Соснах — это недалеко тут по дороге.
— Я знаю, кто вы. Меня зовут Патрисия Уль.
Она пожала его руку, потом посмотрела на Мирну:
— И вас я тоже знаю. У вас книжный магазин.
— Верно. Вы у меня были несколько раз. Научно-популярная литература. Книги по садоводству. Но еще и биографии.
— Да, это я.
Люсьен представился, потом взглянул на Бенедикта.
— Бенедикт Пулио, — сказал тот. — Строитель.
— Входите, погрейтесь.
Они последовали за ней в сердце дома — кухню, где испускала тепло большая печка.
В мадам Уль, как и в ее доме, не было ничего показного. Она, судя по всему, не испытывала ни малейшей потребности произвести впечатление, а потому и производила впечатление. Как и ее прочный, простой дом.
— У меня чайник готов. Хотите по чашечке?
— Я — нет, спасибо, — сказала Мирна.
Другие тоже отказались.
— Мы не отнимем у вас много времени, — сказал Арман. — У нас всего два-три вопроса.
— Слушаю, — сказала Патрисия.
— Вы знали женщину, которая жила с вами по соседству? — спросила Мирна.
— Баронессу? Да, конечно, хотя и шапочно. А что?
Она отметила, что ее неожиданные гости переглянулись, но не могла знать важности того, что только что сказала. Патрисия Уль только что подтвердила правоту Рут. Берта Баумгартнер была баронессой.
— Нет, ничего, — сказала Мирна. — Продолжайте.
— Это потому, что я назвала ее баронессой? — спросила Патрисия, переводя взгляд с одного гостя на другого. — Это у нас было такое прозвище для нее. Поверьте мне, сами бы мы никогда такое не выбрали. Она сама так себя называла.
— А давно вы ее знаете? — спросил Люсьен.
— Несколько лет. Что-то случилось? — Она посмотрела на Армана. — Вы здесь не в официальном качестве?
— Не в том смысле официальном, в каком вы подумали, — сказал он. — Мы ее душеприказчики.
— Она умерла?
— Да. Перед Рождеством, — сказал Люсьен.
— А я и не знала, — сказала Патрисия. — Мне известно, что она несколько лет как переехала в дом престарелых, но и не подозревала, что она ушла. Жаль. Я бы пришла на похороны.
— И вы были свидетелем подписания завещания? — спросил Арман. Когда она кивнула, он продолжил: — Она вам показалась человеком в своем уме и здравой памяти?
— О да, — сказала Патрисия. — Абсолютно в своем уме. Притом что она была немного странной. Она настаивала, чтобы ее называли баронессой, но у нас всех есть свои странности.
— Могу поспорить, что догадываюсь о вашей, — сказала Мирна.
— Наверняка, — ответила Патрисия.
— Вам нравятся ядовитые растения. Вероятно, у вас есть для них особая клумба.
— Верно, — рассмеялась Патрисия.
— Как вы узнали? — спросил Бенедикт.
— По книгам, которые покупала Патрисия, — ответила Мирна. — Одну я запомнила: «Ядовитый сад». Другая была… — Мирна напрягла память.
— «Смертельно опасные садовые растения», — сказала Патрисия. Она посмотрела на Армана и наклонила голову. — Неплохая улика, правда?
Тот улыбнулся.
— Так я познакомилась с баронессой и так узнала о ядовитых садах. У нее самой был такой. Она провела меня по нему и рассказала, что наперстянка — это дигиталис. Смертельно опасная. Еще у нее рос аконит, и ландыш, и гортензия. Все они токсичны. Как и другие многолетники, конечно. Но, как это ни странно, ядовитые из всех самые красивые.
Мирна кивнула. Она была страстным садоводом, хотя ей никогда не приходило в голову отдать целую клумбу под растения, способные убивать. Но многие люди интересовались этим, а потому издательства печатали книги про ядовитые растения. И Патрисия Уль была права. Опасные цветы были и самыми красивыми. И, как это ни странно, самыми долговечными.
— И есть такие цветы, которые и в самом деле могут убить? — спросил Бенедикт.
— Предположительно, — сказала Патрисия, — хотя я не знаю, как получать из них яд. Наверно, нужно иметь степень по химии.
— И желание, — сказал Гамаш.
Голос его звучал приятно, но глаза внимательно разглядывали Патрисию Уль, и он скорректировал свое прежнее впечатление. Она излучала ауру не только уверенности, но и компетентности.
Он обратил внимание на ее машину на улице, полностью откопанную. Снег вокруг нее был расчищен лопатой, оставившей четкие, прямые линии.
Любую работу она делала хорошо и тщательно.
Гамаш подозревал: если бы ей потребовалось, она бы сообразила, как экстрагировать яд из нарцисса.
Поблагодарив мадам Уль за помощь и гостеприимство, они оставили ее дом и направились к соседнему.
Дом Берты Баумгартнер, казалось, наклонился еще больше под грузом выпавшего снега. Было бы ошибкой подходить к нему близко, и Гамаш сделал себе заметку на память: позвонить в местный муниципалитет, чтобы обнесли дом предупредительной лентой. И как можно скорее пригнали сюда бульдозер.
Они откопали машины Мирны и Люсьена, но когда очистили пикап молодого человека, Арман не пустил его за руль.
— Вы не можете ехать на летних покрышках.
— Но мне нужно. Ничего не случится.
Гамаш знал, что такие слова были последними в жизни немалого числа молодых людей.
— Да, ничего не случится, — сказал он. — Потому что вы никуда не поедете.
— А если я все же поеду? — сказал Бенедикт. — Что вы сделаете? Вызовете полицию?
— Месье Гамашу не нужно вызывать полицию, — сказал Люсьен, но, увидев, что Бенедикт никак на это не отреагировал, добавил: — Вы и в самом деле не знаете, кто он?
Бенедикт отрицательно покачал головой.
— Я глава Sûreté du Québec, — сказал Арман.
— Старший суперинтендант Гамаш, — сказал Люсьен.
Бенедикт произнес или «О черт», или «Черт-те что». Как бы то ни было, черт в его словах присутствовал.
— Правда?
Гамаш кивнул:
— C’est la vérité[21].
Бенедикт повернулся к своей машине и пробормотал что-то вроде «Вот удача долбаная».
Гамаш ухмыльнулся. Ему один раз тоже улыбнулась такая удача, когда он был в возрасте Бенедикта. Много времени прошло, прежде чем он понял, что это и в самом деле было везение.
— Полагаю, у меня нет выбора, — сказал Бенедикт.
— Bon. Когда телефон заработает, вызовите «Помощь на дорогах», пусть они доставят вас в салон, а там купите приличные покрышки. Не какую-нибудь дешевку. D’accord?[22]
— Ясно, — пробормотал Бенедикт, обращаясь к снегу на своих ботинках.
— Все в порядке, — тихо сказал Гамаш. — Мы заплатим за покрышки.
— Я все верну.
— Преподайте мне урок езды по снегу, о котором вы говорили. И будем квиты.
— Merci.
— Прекрасно. — Гамаш обратился к Люсьену: — Дайте мне знать о времени встречи с детьми мадам Баумгартнер.
— Непременно, — сказал Люсьен.
И Мирна, которая повезла Бенедикта назад в Три Сосны, окинула взглядом двор с плотным слоем снега. И подумала о ядовитых растениях внизу. Замерзших, но не мертвых. Просто ждущих.
Впрочем, Мирна понимала: угроза исходила не от ядовитых цветов. Не от тех, которые ты видишь. О которых знаешь. К тому же эти цветы по крайней мере были красивы.
Нет. Настоящая опасность в саду исходила от вьюнка. Он сначала рос под поверхностью земли, потом вылезал наружу и подавлял всех остальных. Душил одно здоровое растение за другим. Убивал их все, убивал медленно. И делал это без всяких видимых оснований, если не считать его природу.
А потом снова исчезал под землей.
Да, истинная опасность исходила от того, что оставалось невидимым.
