Бухтарминские кладоискатели

Лухтанов Григорьевич Александр, 2023

Казахстанский Алтай славится не только роскошной природой, но и богатством недр, за что и получил название Рудного. Однако в последнее время очень актуальным становится вопрос разведки новых месторождений.В приключенческой и одновременно краеведческой повести рассказывается, как четверо мальчишек из лесной деревушки увлеклись изучением родного Бухтарминского края. Они слушают рассказы о его истории, о путешественниках, посетивших его в XIX веке, совершают походы, отыскивают клады и даже делают открытие богатого рудного месторождения. И всё это сопровождается приключениями в горах и лесу, порой опасными и рискованными, но герои повести выходят победителями из самых сложных ситуаций.

Каменщики

Учитель труда Артур Рихардович Шнель был любимцем интернатовских школьников. Между делом он рассказывал занимательные истории из своего революционного прошлого в Средней Азии. О том, как их военный отряд гонялся за басмачами, как сражался на фронтах Гражданской войны, как влюбился в красавицу-таджичку. Бывало, на переменках доставал аккордеон, и ребята под его тягучие вздохи с удовольствием пели пионерские песни.

Но прошли те времена, когда всё это нравилось Роману. Теперь гораздо интересней было слушать рассказы учителя истории о прошлом их родного края.

— Ребята, — громкий голос Евгения Александровича, учителя истории, гипнотизировал класс, — вы знаете, что есть мировая история, история нашей страны, но есть ещё и история нашего края, где мы с вами живём. Такая история называется краеведением. Это история наших дедов и прадедов. Да, это история маленького кусочка земли. Если посмотреть на карту нашей родины, то наш Бухтарминский край будет выглядеть маленькой точкой. Но от этого история его ничуть не менее интересна, чем история целой страны, тем более что кто-то из вас может задуматься: «А ведь и мой прадед жил здесь в то далёкое время». Эту историю вы не найдёте в учебниках, я сам долго изучал её, читая разные книги, собирал по крупицам сведения. Ходил по музеям, расспрашивал знающих людей. Занятная и увлекательная, скажу я вам, получилась картина. Вот я и хочу её вам рассказать.

Весь класс замирал, слушая эти слова учителя, и даже самые отчаянные шалуны забывали о своих проделках и проказах.

— Давно это было, — продолжал учитель, — двести — двести пятьдесят лет назад. — По Бухтарме, по диким ущельям Холзуна и Листвяги стали появляться доселе неизвестные люди. Бродяги не бродяги, бедные непонятные люди, одетые в дерюги и домотканые рубахи. Заросшие, бородатые мужички, кто на лошадёнке, с ружьецом, а кто и без, пешим ходом, с топором за поясом. Были они голодны, промышляли кто во что горазд: кто рыбачил, ставя самодельные верши на Бухтарме, кто стрелял коз или ловил в западни и ямы щук. Прячась по диким ущельям, беженцы получили прозвище «каменщиков», ведь в России в те времена все горы называли камнем.

Народ голодный, и потому на всё способный. Могли и отобрать у бродячих охотников-алтайцев еду и одежду.

К зиме сделали себе землянки, но пахать, сеять нельзя, потому что были они беглые, а пашня могла выдать их местонахождение. Следом посылались военные отряды — они рыскали, искали беглецов. Были среди них и женщины, но мало — не более одной на десять мужиков. Потому дрались или брали в жёны местных калмычек. Вам, конечно, интересно знать, кто же эти беглецы. Это были старообрядцы, преследуемые властями за веру, и горнорабочие с алтайских, демидовских заводов, сбежавшие от принудительного и непосильного труда на шахтах. Эти заводы и шахты назывались тогда Колывано-Воскресенскими.

— А наш дед Селиван рассказывал о прежней жизни, — вмешался в рассказ мальчик Коля Зенков, — как молотили хлеб цепами, толкли зерно в каменных, самодельных ступах, и бывало, мёд качали в земляные ямы, так как не было посуды.

— У них получилось не лучше, чем у Робинзона Крузо, — заметил другой паренёк. — Тот с одного зёрнышка начинал. Нашёл завалившееся где-то в щелке кармана и развёл целую плантацию.

— Вы правы, ребята, — согласился учитель. — Робинзон, не Робинзон, а нашему мужику туго приходилось. Голод не тётка, а люди пришли с голыми руками. Не скопили никаких припасов. Да и откуда их взять, когда бежали тайком, боясь погони? Хотя бы самим целым остаться. Кору, бывало, толкли и ели. Крапиву, лебеду. Опять же, в землянках жили. Прятались. Сколько людей померло!

Лес рук поднимался над партами, ребят живо заинтересовала история их края, но урок подходил к концу, и, к огорчению класса, Евгений Александрович признался, что он и сам во многих вопросах ещё не разобрался.

— Честно вам скажу, — продолжал он, — история с каменщиками темна, как сама черневая тайга, и полна загадок. В своё время, в XVIII веке историки упустили её. Когда спохватились, оказалось, что нет ни документов в архивах, ни сведений. Да и какие документы могли быть у беглецов, по существу — у бродяг, скрывающихся от властей? Кое-что можно почерпнуть из донесений отрядов, разыскивающих беглых. Отчёты, приказы, распоряжения.

Первые известия о каменщиках поступили в 1761 году, когда были обнаружены две избушки на реке Тургусун. Там узкое ущелье, труднопроходимое. Потом стали известны поселения выше по Бухтарме, но ни слова о Хамире. Возможно, они были и здесь, но об этом нет известий. А о том, что русские знали эти места, говорят и названия: Громотушка, Логоуха, Столбоуха. Они упоминаются уже в источниках начала XIX века.

Из заслуживающих внимания документов есть лишь список некоего офицера отряда, в конце XVIII века отправленного ловить беглецов, где он перечисляет таёжные убежища — поселения каменщиков, жилища в которых нельзя назвать ни деревянными, ни земляными. В каждом из них по две — пять хижин или землянок. Но этот список касается верховий Бухтармы, а про наши места ничего не сказано. По логике наша долина должна была заселиться одной из первых: широкий простор, нет теснин, возможность заниматься земледелием и охотой. С другой стороны, именно близость и доступность на руку властям и карательным отрядам. Здесь труднее прятаться.

Здесь прозвенел звонок, но школьники не расходились и, окружив Евгения Александровича, наперебой заваливали его вопросами.

Роману многое из рассказанной учителем истории было знакомо из разговоров отца с матерью — ведь их отец в молодости работал учителем в Усть-Каменогорске и многое знал из истории края. Теперь он вместе со Степаном не раз возобновлял разговор на эту тему. Всегда занятый, Пётр Иванович не отказывался от общения, но чаще всего отвечал на бегу, между делом, кратко и торопливо. В основном его рассказы дополняли или повторяли то, о чём говорил учитель в школе.

— Опять о каменщиках рассказать? Что можно сказать о беглых людях, прятавшихся в диких горах? Считай, те же разбойники. Жили как первобытные люди. Прятались по чащобам, друг друга боялись, жён воровали. Женщин-то было раз-два и обчёлся. Если у кого была, то беда. Убивали мужика насмерть, чтобы женщину себе забрать. Таких убивцев мясорубами звали. Нелюди, хуже зверей. Было ли, не было на самом деле, давно об одном таком случае бают. Убегла в лес целая артель — семь мужиков, и одна женщина с ними была. Сначала вроде бы дружны были, а потом один из мужиков ревновать начал. Ночью, когда все спали, взял топор и порубил шестерых мужичков — своих подельников и соперников, значит. В общем, жили, прозябали и сами не рады были своему горю-житью. Тем более что ещё приходилось и прятаться, так как посылались военные отряды, чтобы их изловить.

Братья молча осознавали услышанное.

— Пап, ты расскажи про Селезня, что давеча нам говорил, — попросил Роман. — Это поживее будет.

— Да, было дело, — начал Пётр Иванович, — крутой мужик, так бы сейчас сказали про этого Селезня. Не раз он сиживал в остроге то ли за разбой, то ли за побег. Как ни посадят его, а он всё равно убежит. Вот и в очередной раз сбежал, да ещё и мужичков с собой прихватил, заранее подговорив. А куда бежать — два пути: на Уймон, в дебри Катунь-реки, или на Бухтарму. Да-да, ребятки, там, где сейчас санаторий «Голубой залив», двести пятьдесят лет назад была глухомань, куда никто не решился пробраться, только беглецы — каторжане и кержаки. Да ещё рыскали разбойнички, промышлявшие грабежами.

— Вот чудеса! — удивился Стёпа. — Какая глухомань, там всего-то реденький сосняк!

— А вот так, дело не столько в сосняке, сколько в отдалённости и безлюдье. В те времена в наших краях только изредка охотники бродили да бродяги-разбойники шастали. Разбоем промышляли. Словом, сплошное беззаконие. Жили по принципу: кто смел, тот двух съел. По закону силы и тайги.

— Выходит, власть нужна.

— А как же, для порядка. Так вот, мы отвлеклись, — продолжал отец, — шайку этого Селезня грабили, а он в отместку тоже грабил и убивал, пока воинская команда не взяла штурмом их крепость. После того, как разгромили шарагу Селезнёва, русские беглецы стали искать места подальше и ещё поглуше. Так дошли до верховий Бухтармы, прятались по диким ущельям. И вроде бы самому Селезню удалось ускользнуть от солдат. Дальше его судьба неизвестна.

— А чья вся эта земля была?

— А тут трудно разобраться. Сначала считалось, что это Джунгария. После их разгрома китайцами на всю территорию претендовал Китай. Хотя, скорее, ничейная была земля. Бесхозная, как говорится. Вот русские после того поставили на месте заимки Селезнёва что-то вроде укрепления. Так, больше для видимости — хотели проверить реакцию китайцев. Построили, а сами ушли.

— Ну и что китайцы? — теперь уже и Стёпа заинтересовался.

— Сожгли. Не понравилось им. Хотя тоже никакого гарнизона не оставили. А русские, наоборот, через двадцать лет прислали сюда команду и основали Усть-Бухтарминскую крепость и посёлок при ней. Так Россия потихоньку расширяла свои владения, а тут представился удобный случай присоединить и весь Бухтарминский край. Достаточно было принять в своё подданство жителей этого края, то есть каменщиков. По совету властей из Барнаула, в 1792 году Екатерина II «простила» их, после чего большинство каменщиков вышли из гор и поселились в долине по нижнему течению Бухтармы, где удобно было заниматься земледелием. Так возникли деревни, о которых вы хорошо знаете: Богатырёво, Быково, Сенная, Печи и другие.

«Да, не позавидуешь такому житью, — была общая мысльу Романа и Стёпы. — Какая уж тут романтика, хотя бы выжить! Не сдохнуть с голодухи, не попасться разбойникам и карательным отрядам». А ещё сам собой возникал вопрос: как так получается — в школе историю учим разных там древних греков и египтян, а что творилось у себя, ничего не знаем?

— Это ты верно заметил, — согласился отец. — Обычно свою историю копают сами жители. Есть такие неравнодушные, что интересуются своим прошлым.

«Может, и нам этим заняться? — возникла мысль у Романа, и Стёпе она понравилась. — Да, жаль, книг об этом не найдёшь. Мы же почти ничего не знаем о своём крае, где живём. Кто здесь раньше жил, когда сюда пришли русские, где были первые поселения? Найти бы хоть какие-то следы, порыться на чердаках — глядишь, попались бы старинные монеты или, например, кремнёвое ружьё. Нашли же в Козлушке старинную фузею, говорят даже, что из неё стреляли».

— Что интересного ты собираешься найти в крестьянском дворе? — смеётся Степан. — Горшки, ухваты, в лучшем случае утюг чугунный попадётся. Так у нас дома такой есть, и мама до сих пор им пользуется. Ну сбрую, подкову старую найдёшь. А насчет фузеи — тут неясно, говорят, что её приволокли то ли из Белой, то ли из Печей.

— Всё равно где, но ведь нашли! Вот в газете писали, что в Зайсане откопали в каком-то дворе винтовку Пржевальского. Вся ржавая, она выставлена теперь в музее.

— Да, про сенсацию сообщили, но не добавили, что прятали эту винтовку в Гражданскую войну от большевиков. Кстати, — спохватился Степан, — ты же знаешь старое кладбище в Столбоухе?

— Ещё бы не знать — за околицей села, на опушке пихтача.

— А я там специально бродил, смотрел. Заброшенное, заросшее дикой травой. Деревянные кресты давно попáдали, а некоторые и сгнили, но холмикам ничего не сделалось. Так вот, рассказывают, что там похоронен богатый купец, зарубленный красными, а где-то рядом его дочь зарыла клад из семейных ценностей. Целый ящик. А что в нём, никто не знает.

— Ящик? Если деревянный, то он уж давно сгнил.

— Может, и сгнил, а может, он и не деревянный. Люди ведь соображали, когда прятали. Там и документы какие могут оказаться. От советской власти ведь всё тогда прятали. Фотографии генералов, дворян, купцов до сих пор боятся показывать. Но это я к слову. А ты разве не слышал про это дело?

— Слышал, но как-то не придал этому значения, да и не очень-то верил всем этим рассказам.

— А я знаю, что не раз делались попытки найти тот клад, но всё безуспешно. Ни дочери того купца, ни родных их давно ведь нет. Копались тайком по ночам, да где там, в темноте да украдкой. Летняя ночь коротка — пока то да сё, начнут рыть, а уже заря занимается. От народа стыдно, что гробокопательством занимаются. Быстренько зароют всё назад, да ещё и травкой надо прикрыть, чтобы следы спрятать. И стоит та могила, клад свой бережёт. Кому-то денежки нужны, золотишко, а нам бы историю раскрыть. Там бумаги, документы могут быть. Смутное было время, почём зря людей убивали. Брат брата, бывало, не жалел.

— Стёпа, ты так увлекательно рассказываешь, что мне прямо сейчас хочется бежать и раскапывать тот клад!

— Надо с Пахомычем поговорить, порасспрашивать — он многое знает.

— Это тот дед, про которого говорят: «Дед — сто лет»?

— Он самый, ему далеко за восемьдесят, он помнит всю заварушку в наших краях, что была после революции.

— Как же, красный партизан! Кстати, как раз на этом его можно и разговорить.

— Да он уже этим не гордится. Хотя, может, что и расскажет. Занятный старик.