Пропасть

Любовь Сокол

Авантюрный роман – интересно его писать, ибо сама авантюристка, люблю ходить по острию ножа. Начинаешь писать и не знаешь, что будет дальше, во что выльется фантазия твоя. Сюжет этого романа навеян сном – восхитительным и, в то же время, странным, ибо в нём страсть перемежается с проклятьем, а романтика любви – со смертью. Но так уж устроена жизнь – у тех, кому она интересна, кто привносит в неё чуточку позёрства и озорства, даже чуточку лукавства – чтоб заблестела новыми гранями, чтоб была ещё интересней. Так и в этой книге. Дарья – главная героиня романа, проходит ряд периодов – от юношеской непосредственности до роковой случайности. На кон поставлена жизнь, и ей решать: отдать её или нет? и во имя чего отдать? Сильная героиня, да и герои ей под стать – такие же сильные, искромётные, и пусть цели разные у них да и идут они разными путями, но они интересны – как личности, как сильные личности, они знают, к чему идут и к чему придут. Ну а четвёртая героиня, Марина, слаба. Вот и сломала её жизнь – как ломает всех слабых, не умеющих торить свою жизнь. Любовь Сокол

© Любовь Сокол, 2021

* * *

Машина летит под откос. И они летят, вместе, рядом. Он и она. Она — впереди, Он — чуть сзади. И вот режут воздух слова — резкие, испуганные, властные:

— У нас будет ребёнок! Ре-бё-нок!!

— Что?! — А рука уже хватает её — взмах тела, взброс, и зацепил, захватил её — и уже рука в руке, крепко жмёт её руку. Удержать! Удержать! А от чего удержать? От пропасти? От пустоты? И всё равно удержать! Только бы удержать!

А ведь почти разругались, а ведь ещё б минута и разошлись в разные стороны — так устали, так измучили друг друга.

А тут — ребёнок! Боже, их ребёнок! Незащищённый махонький комочек — с ними вместе летит в ад. Или в рай — не всё ли едино? — если не пожил, если даже не увидел свет?

Нет! Нет!! Нет!!! Подхватил мать вместе с ребёнком, его ребёнком — первым, и быть может, последним — ведь уже почти пятьдесят, прижал, одной рукой, с силой прижал. На это силы нашлись — у мужчины всегда на это силы есть — если любит, если настоящий мужчина — тут уж силы ядренеют, удесятеряются — тут уж подключается мозг — гонит кровь и подталкивает мысль — спастись! спасти! любой ценой спасти! — её и ребёнка. Его ребёнка, мать этого ребёнка — свитых воедино, спаенных, слитых. Не разделить их сейчас, да и потом не разодрать — ребёнку, во-первых, нужна мать, — значит, спасать обоих, только обоих! И он спасёт! Он их спасёт!

Но как?! Как?! — и всё это в доли секунды, в доли полёта — полёта на тот свет. А она трепещет в руках, а она стонет, а она прижимается к нему — ища защиты, ища спасения. И это придаёт сил, рождает новые силы. Оглядывает скалу — до неё метра два. Нет! Ничего нет! Никакой зацепки! Но, — есть! Есть зацепка! Вот она! Грот, небольшой грот в скале. Туда! Скорее туда!

Как же он рад своему натренированному телу! Мышцам рад, слаженности, упорству. Они подчиняются ему, они во власти его. Взмах ногами — сильный, властный, боевой. Что снаряд, что гигант, — а тут вжал ноги чуть, плечи, голову вжал, образуя нишу собой, будто гнёздышко, — чуть оттолкнул, отпаял женщину от тела — чтобы сберечь, чтоб на него был удар, чтоб не коснулся её. И вот уже в гроте они. Он, распластанный, неживой. Всё же не выдержало напряжения тело, не выдержали мышцы — раскрылись, отпустили его, — а она на нём — испуганная, помятая, но живая. Она была в гнёздышке, она защищена. Это уже при приземлении отказали его мышцы. Когда она уже была вне опасности. Когда он почувствовал её живой.

А она ещё не верит — в спасение не верит, а она ещё не может прийти в себя, а она ещё будто летит — леденеет сердце, леденеет душа, мёрзнут, коченеют ноги — от того же страха, от бессилия что-либо изменить. И — она жива. Нет, это, видимо, сон… Или смерть — да, скорее, это смерть, безволие, отрешённость — ото всего, от самой себя, от этого мира.

Но что это? — будто ворохнулось что в ней, будто всплеск какой в теле. Боже, — ребёнок! Боже! — неужто жива? Неужто мы живы, мой Боже?! И снова толчок — более сильный — уже в другую сторону живота, — будто подтверждающий, укрепляющий её мысль: живы мы, живы! Живы — пусть ещё не верится, пусть ещё в сердце страх. Не скоро страх отойдёт, до сих пор леденит сердце, до сих пор оно скомкано — стонет и болит, и будто просит о помощи, будто молит: помоги!

Но это пройдёт — ведь они живы, значит, пройдёт. Но что с отцом? Боже, как я назвала его? Как выдернулось это слово? А ведь выдернулось, а ведь выхлестнулось, и какое ещё слово — тёплое, родное, — отец! И ещё сильнее страх — после слова этого, ещё яростнее теснит сердце боль — что с ним? Отчего не встаёт? И даже не стонет?

Тихонько, — так зябко, так страшно, — коснулась его лица. Нет, тёплое лицо — не совсем, но тёплое, вроде, живое. Дальше пошла рукой — Боже, какой же он родной! какой же родной он! — по шее, хотела уж ниже, на грудь, а рука зацепилась, ищет вену — просто тянет к венке её. Но как страшно — а вдруг? а если? И всё равно тянет руку, находит венку, жмёт. Нет пульса, нет… — но есть! Есть пульс! Чуть слышный, вкрадчивый, испуганный, — но есть же! есть!

Боже, живой! Родной мой! Родной наш! Папка! Папка! Живой! На большее сил не было. Ни на мысли, ни на думы, — сама устала, сама на краю гибели. Просто дала себе отдых, просто позволила себе расслабиться — надо ж и ей отдохнуть, после такого-то. Откинулась, прислонилась спиною к острым камням, — а всё равно, всё едино, лишь бы отдохнуть — и провалилась, умчалась в зыбкий тягучий сон. Но и во сне дрожала, и во сне не верила — что жива, что живы, что ребёнок в ней жив. И во сне страдала — опять летела в пропасть, опять замирала душа, опять куда-то проваливалось сердце — ухало, бухало где-то в пустоте — её избитое, израненное сердце. А душа? Вернулась ли к ней душа? Кто знает. Она пока не чувствует её, она пока не дошла до этого. Душа всегда рядом с человеком — даже покинув его, не сразу отходит, и её душа где-то рядом — в ней или около неё — разве ж не всё равно? разве ж не всё едино? Здесь она, вот и ладно. Она будет жить, и душа будет жить — впрочем, душа всегда жива, — но нет, не надо об этом, не надо! Ни о чём не надо, — только отдохнуть, прийти в себя — только отдохнуть…

* * *

Они на берегу, подальше от людей. Узбекистан — здесь не принято загорать вдвоём, тем более обниматься. Жара, и они в этой жаре, на раскалённом песке. Он и она. Счастливые, словами не рассказать. Рядышком лежат, тело к телу. Лежат и вбирают друг друга. Дышат друг другом. Не могут надышаться.

— Не могу поверить, что у нас скоро свадьба! — это она.

— А я верю, — это он. Мужчины более практичны, более сильны в этом вопросе. Если уж он выбрал женщину (ему кажется, что он выбрал), если она согласна стать его женой, какие могут быть препятствия? Да никаких!

Зато она отчего-то грустит. И эта тоска — будто подмывает изнутри, точит и точит. Она хочет перебороть эту противную тоску, гонит, гонит её из себя. Нет, не уходит, злодейка, — ещё больше вгрызается, ещё яростнее точит. Она предписывает это нетерпению да страху. Ведь сколько ждала этого мига — мига признания её невестой, мига волшебства — ведь вот-вот станет его женой, понимаете, женой! И опять же боязнь — как это, женой? Была никем, ну, просто подружкой, а тут, — женой? А всё вместе то пугало, то настраивало на счастливую волну — ведь счастье, счастье впереди, отчего же пугаться, чего опасаться, отчего грустить?

И эти вздохи. Даже он слышит их.

— Опять ты вздыхаешь? Отчего? Или не веришь мне? Или боишься?

— Нет!… Да, милый, боюсь! — И ещё роднее он стал, сама себе стала роднее, — оттого что не соврала, оттого что открылась. И страх улетел куда-то, за ним и грусть. Как можно грустить, когда рядом это чудо? Мужчина, которого она хотела (да, хотела!) и боялась, и ещё больше хотела и уже чуть меньше боялась.

А мужчина смотрит влюблёнными глазами, мужчина глаз оторвать не может от неё.

— Пойдём домой! А?

— Пойдём! — Нельзя отказывать мужчине — когда он хочет тебя, когда все мысли его о тебе. Можно лишь подразнить, помучить, — и опять же затем, чтоб ещё больше возжелал, ещё больше горел.

* * *

Мрак, темнота закрыли мужчину. И тут же — опять небо, синее-синее, берег озера, чистый песок. Всё то же (почти то), только другой мужчина рядом с ней. Более молодой, более нетерпеливый, более страстный. И как же он глядит на неё! Он просто вбирает её всю, он, кроме неё, ничего не видит.

Нет, надо бежать от него! Скорее бежать от этого взгляда! Он так нетерпелив! Вскакивает, бежит к воде, рывком входит в озеро — и сама горит, и самой бы спрятаться! Он настигает её в воде, он обнимает, прижимает к себе.

— Пусти! — Отпустил, пусть поплавает, пусть. Не стал догонять — она просила, она хочет побыть одна. Умница, уже знает его, знает его страсть, — подальше от него в такие минуты, лучше подальше!

Но вот они опять на берегу. И зря она надеялась, что он остыл. Не остудить её мужчину ничем, ещё больше горит. Резко повернулся, обхватил, прижал и ну целовать, ну целовать. Никого нет для него, ничего нет для него, — женщина, что лежит рядом, уж так волнует, уж так волнует. Его это женщина, уже познал вкус её поцелуев, всю познал, а теперь просто не может без неё, — уж так она мила, уж так она нежна, пить и пить, нежиться в лучах её любви, свою любовь бесконечно дарить.

Но она боится такой любви. Ведь он сумасшедший! Вот и сейчас, что он делает сейчас? Ведь кругом люди, — а для него будто они одни, не видит никого, не слышит никого, даже её не слышит.

Нет, слава Богу, слышит. А она просит, она умаляет:

— Не здесь! Не надо! Мы не одни!

— Не одни? — Надо же, а он думал, что одни. Он думал, что они у него в кровати, и уже готовился к триумфу, уже чувствовал триумф. А тут отрезвел. Откатился от неё.

— Нет, я точно схожу от тебя с ума! Пойдём, пойдём скорее! Я не могу! Я так хочу тебя!

Протянул руку (а сам уже на ногах), резко дёрнул, и она как пушинка вскочила и тут же оказалась в его объятьях (на миг).

— Бежим! Бежим! Вон такси! — И точно такси! Видно, привезли кого-то — искупаться, охладиться! А он уже машет, кричит: «Стой! Подожди!» размахивает вещами, в одних плавках, босой.

Увидели. Ждут. Таксисты народ тёртый, всё видят, всё понимают.

Она только и успела халатик накинуть, теперь старается в шлёпанцы влезть. А ему не до этого. Ему надо домой! Скорее домой! Да и к чему одеваться, когда он уже готов, когда ждёт, не дождётся минуты неги. Нет, лучше ничего не говори мужчине в такую минуту, лучше молчи!

Ехать три минуты. Они б побежали, и добежали б. Но если рядом такси, зачем бежать? Зачем тратить свой запал? Две минуты, и они возле дома. Расплатились и бегом к подъезду. Благо, её тут уже знают. А к нему, сумасшедшему, уже привыкли.

* * *

— Ты моя! Ты только моя! Как я люблю тебя! Незабудка моя!

— И я! И я люблю тебя! — в изнеможении, в неге.

— Век бы не вставал с постели! Так сладко с тобой! — Опять привлёк, опять целует, а у неё губы распухли от поцелуев, а ей бы попить.

— Давай выпьем вина! Я хочу вина! — И вовремя, — иначе б не встать, иначе б опять оказалась в плену.

— Вина? Моя женщина хочет вина? Прекрасно! — Встал и, как был, голым прошествовал к холодильнику, потом к столу.

Но она не любила этого. И он понял. Замотался полотенцем. И её вздох сказал ему, что он прав. Но какая же она глупенькая у него! И какая родная!

Открыл бутылку, налил вина — в два фужера, подал сначала ей, потом взял себе.

— Только не слезай с кровати! Прошу! Я так хочу ухаживать за тобой! Мне так приятно делать это!

— Хорошо, милый! Мне тоже очень приятно. Только давай немного отдохнём.

— Конечно, отдохнём! А мы что, не отдыхаем? Или я измучил тебя?

— Нет-нет! Но ты как тигр, я не могу привыкнуть к такой ярости.

— Что?! Тигр?! Вот тигром меня ещё никто не называл! А мне нравится! Ох, как нравится мне быть тигром! — Она ещё больше раззадорила его, она только подлила масла в огонь. Но она женщина, а он мужчина. И у них всё только начинается.

* * *

Господи, какой сумбур в голове! Всё спеклось, всё переплелось, кажется, вся жизнь переплелась. Только вот с кем переплелась?

Опять первый мужчина рядом. А может, не рядом?

— Кирилл! Кирилл!

Нет ответа. Но ведь он рядом, она чувствует его! И опять пустота. Опять наплывают какие-то образы, какие-то разговоры, а вот боль, сильная боль, а вот испуг, страх, но и это уплыло, растворилось в зыбком тумане.

* * *

— Что? Что ты сказала? Что ты сказала?!

— А то! У него есть жена! Понимаешь, у него есть жена! Он женат!

— Нет! Нет! Неправда! Он любит меня!

— Да ты просто помешалась на нём, не хочешь ничего замечать!

— Это он помешался на мне! Это он ничего не хочет замечать! А я… А я… Я просто люблю его! Я просто тебе не верю! — И вот. — Ты просто завидуешь мне!

А это уже лишнее. Нельзя обижать подругу (притом, близкую подругу), даже если она не права.

— Прости! Слышишь, прости! Я точно схожу с ума. Но неужели он…

— Да, моя хорошая. — Только подруга может не обидеться, только подруга хочет помочь. — Я теперь точно знаю: у него есть жена.

— А как же я? Ведь он назвал меня невестой?

— Невестой?! Вот это уже серьёзно! И я очень боюсь за тебя!

— А я боюсь за него! Сейчас я очень боюсь за него! — Так вот откуда тоска. Вот откуда эта грусть. И страх. Боже, что будет? Что будет?

— Ну, ты больно-то себя не накручивай! Вон, позеленела, свернулась. Ты-то тут при чём? Ты-то за что должна отвечать?

— Как за что? Я женщина, я должна была догадаться… Или спросить. А я…Нет, я просто дура…

— Тут уж я согласна с тобой.

— Только не торопи меня, ладно. И не пугай. Уходи, уходи, Ксюша. Мне надо побыть одной.

— Ухожу. Уже ухожу, Даша.

* * *

Даша. Дашенька. Дарья. Что ж ты так запуталась? Что ж ты всё пустила на самотёк? Лежит Дашенька на смятой постели — на своей постели, в своей квартире — и тупо смотрит в потолок. Будто там ищет ответ на свой вопрос. Будто он написан там. А вот закрыла глаза, свернулась в клубочек и заскулила, уж так жалобно заскулила. Скулит и причитает, причитает про себя и скулит. Так страшно на неё глядеть. Лучше не глядеть. Пусть поскулит. А там решит, что делать.

Нет, тошно в доме одной. Тихонечко открыла засов, отомкнула дверь, вытащила себя на площадку. А может, рано вытащила? Может, надо было остаться? Но нет, она обещала, она и так не сразу ушла. Ох, бабья доля! Только расправит крылышки, только приготовится порхнуть — в нежные объятья навеки порхнуть, — тут же подрубят крылья, тут же свалят с ног. Будто ждут этого, будто караулят минуту эту. Не раньше, не позже, — именно сейчас.

И что теперь ей делать? Что творить? Но об этом она должна думать сама. Только сама. Тут уж помощников нет.

* * *

— Уходи! Уходи, Кирилл! Не мучь меня!

— Как это уходи? Куда уходи? Ты что?!

— Я ничего. Это ты что?

— А? Понял! Сорока на хвосте весточку принесла! А не лучше ль выслушать меня, а? Не лучше ль спросить с меня? — Горяч мужчина. И всё больше горит. Ходит по комнате и горит. Не гони его, женщина. Выслушай его.

— Говори, Кирилл. Всё говори. — Встала, одеваться не надо, она и спала (а спала ли?) одетой. — Я всё должна знать.

А уж он ругает себя, а уж он недоволен собой. Почему раньше не сказал? Отчего тянул? До чего дотянулся?

— Всё скажу, только не гони! Иначе мне только в пропасть.

Как страшно-то! Как больно-то! Слова такие говорит. В пропасть. И опять. Ладно, хоть не выгнала. Кого это я выгнать хотела? Кого, а?! Человека, без которого жизнь не в жизнь, ночь не в ночь?

А он бутылку на стол. А он нервничает. А он злится. Не так хотел, не так задумывал. Ведь сегодня, именно сегодня хотел покаяться, сбросить с себя этот груз, а вон как вышло, опоздал.

— Но откуда ж ты узнала? Или…

— Нет! Не обижай меня! Я верила тебе. Подружка откуда-то узнала.

— Ох уж эти подружки! Всё-то неймётся им! Всё-то готовы наперёд!

И уже ненавидела Даша подружку. «Зачем прискакала? Зачем заварила эту кашу? Ей-то это зачем? Посчитала меня обиженной? Нет! Просто в своей жизни, видимо, не всё гладко, вот и лезет в чужую жизнь, благодетельница!»

Никогда так не думала о подружке. Но, видать, не знала, вот и не думала. Теперь же ей Ксения отчего-то неприятна. Теперь уже ругала её. «Не твоё это дело! Не надо было в него лезть! Нельзя лезть в чужую жизнь, недопустимо это! Даже если знаешь что-то, молчи! Вообще молчи, — если хочешь остаться другом. А кем ты оказалась? Собирательницей сплетен! Нравится тебе это или нет».

И как-то легче стало. Да и страшного-то ничего не случилось. Муж не развёлся с женой. Мало ли таких? Мало ли? Неужто из-за этого бросаться на человека? (это она уже о себе) Неужто за это мстить?

— Да, сегодня не простой день. Именно сегодня я хотел покаяться перед тобой. Но меня опередили. И всё равно каюсь, что не рассказал раньше. Что заставил тебя мучиться. Да, у меня была жена. Мы и сейчас не разведены. Хотя она живёт с другим. Вернее, жила с другим в гражданском браке. Каюсь, упустил момент. Не подал на развод, пока она жила с ним. Пока ей было хорошо. А теперь она не хочет развода, я вчера беседовал с ней.

— Не хочет? Как это так? Если она уже была замужем? Пусть даже и не расписавшись?

— Это ты думаешь так. Она ж думает по-иному. Не была она замужем. Просто хотела попробовать, как это жить с другим мужчиной?

— И долго они пробовали?

— Довольно долго. Где-то года три.

— И ты не подал на развод?

— Но у меня же не было тебя! И вообще, я не думал об этом.

— А у вас есть дети?

— Нет. Вот детей у нас, слава Богу, не было.

— Слава Богу? Ты что, не любишь детей?

— Люблю! И очень хочу! Только не от неё!

— Похоже, и она тебя не любит. Что же она хочет тогда?

— Как что? Чтоб в старости кто-то был возле неё! Видно, я самый надёжный в этом смысле. Другого она уже не хочет.

— Или другой не хочет её. Мужики тоже не дураки. Видят — с одним не ужилась, другой плохой. Не любят таких женщин мужики. К тому же, бездетная, значит, эгоистка.

— Вот-вот! Попала в точку! Эгоистка до мозга костей. Она могла бы родить, не захотела. А потом, когда захотела, уже не могла. Да и не очень-то хотела, не боролась, не страдала, как другие женщины. Не видел я её страданий. А если и страдала, то только из-за себя да для себя. — Посмотрел на Дарью, покачал головой. — Но развода она мне не даст. Так и сказала (а ведь не хотел, не хотел говорить!), лучше убью тебя или себя!

— Вот это уже серьёзно! Хотя, и тут она просто пугает тебя. А сколько ей лет?

— Лет? Ах, лет?! Много лет. А вчера я её даже не узнал, так она постарела.

— И всё же, сколько ей лет?

— Сорок три. Она на семь лет моложе меня.

— Да, дела!

— Да, дела!

— Ну и что же ты думаешь делать?

— Разводиться (это спокойствие пришло сейчас). Не плясать же под её дудку!

* * *

Очнулась женщина. Не может она долго спать. Да и не спала она, так, провалилась в пустоту. От стресса видно, от страха. И всё равно отдохнула. Да и эти видения помогли. Сны всегда помогают нам. Именно в снах приходят нужные мысли, подсказки, именно в снах решаются наши проблемы. Вот и ей стало чуть легче. Даже какая-то дельная мысль толкнулась: всё у нас будет хорошо! Если мы живы, если Господь помог нам, значит, всё будет хорошо.

Только вот Кирилл. Как он? Отчего так тяжко да надрывно стонет? Да с такой натугой? Неужели так плохо ему?

Совсем очнулась. Но как же затекли ноги! И спина — будто не её, так задеревенела. Понятно, если лежит в такой позе, скорчившись на камнях. Но как же Кирилл? Что с ним? Повернулась к нему, подползла (целых два шага ползти). Всё так же в забытьи. Стонет. Отчего он стонет? Если живой?

Темнеет. И она торопится. Ведь отчего-то же он стонет. Ведёт рукой по его груди — нормально, ведёт рукой ниже, и вот… Боже! У него рана! Он весь горит! Так вот откуда этот страх. Из забытья. Вот что не давало ей уснуть.

Открытая рана в боку. В левом боку. Кирилл зажимал её, она и не видела. Он давал ей возможность отдохнуть. Он жалел её.

Откинула страх. Уже без страха всмотрелась в рану. Нет, не опасна. Не очень опасна. И опять. Но он горит! Потрогала лоб. Тёплый! Слава Богу! Если и есть температура, то самую малость. Он просто устал. Он просто сильно стукнулся. А так он живой. Её мужчина живой. Сейчас она перевяжет его рану, и всё будет в порядке.

Стащила с него ремень, отбросила — он звякнул о камни и заплакал, как ребёнок.

Отодрала от кофточки лоскут ткани, обтёрла рану. Прислонила ткань к ране, — сейчас всё пройдёт, сейчас всё пройдёт. Вот только ночь, сейчас опустится ночь. Но ничего, эту ночь они переживут. А там будут думать, что делать дальше.

* * *

— Родная! Родная моя! — Он выходит из забытья, пытается пробиться к ней. — Ты где? Ты где, моя радость?

— Я здесь! Я здесь, родной! — Ещё не успела отползти. Ещё любуется им. Любуется да радуется — что вместе они, что живы.

Мужчина открывает глаза. Она рядом.

— Так вот отчего я проснулся! Ты так волновала меня!

«Боже! Мужчины неисправимы!»

— Я осмотрела твою рану.

— Какую рану? Нет никакой раны! А если есть, то в сердце моём! Ты — моя рана! Ты, и только ты! — Протянул руку, дотронулся до неё и сладко вздохнул — Я так люблю тебя! Я так тебя люблю!

«И за этими словами надо было лететь в пропасть? За прикосновением этим, таким чистым и волнующим? Нет, она летела за этим мужчиной! Она просто не могла уйти от него».

Сладко вздохнула.

— Я тоже тебя очень люблю! Слышишь?

— Слышу. Слышу, родная. Так нас теперь трое?

— Да. Нас теперь трое.

Обхватил, прижал.

— Только ничего не бойся! Слышишь? Если мы спаслись, то будем жить.

— Да, родной. Я не буду бояться. Я верю в тебя.

— Вот и ладно. Больше ничего не говори! И не вздыхай. Просто слушай моё сердце. А я послушаю твоё. Это так славно — слушать сердца друг друга. И ночи не бойся! Ночь даст нам отдых. Ночь напоит нас силой. Ночь наградит лаской. Ведь ласка — это прикосновение, это твоё тепло, это дыхание твоё.

— Родной мой, ребёнок толкнулся во мне! Когда ты спал.

— Правда? Так сколько же времени ему? И почему ты молчала?

— Я хотела, чтоб ты сам догадался. А потом… А потом это…

— Глупенькая моя! Да если б ты поведала мне о ребёнке, я б по-другому себя вёл с этой дурой.

— Правда?

— Конечно, правда! Да и не было ничего. И сейчас ничего нет. Только мы и ребёнок. Можно, я послушаю его?

— Можно.

Как сладка эта минута! Мужчина приник к её животу. Слушает. И пусть ничего не услышит, разве ж это важно, — он просто ощутит связь со своим ребёнком, он просто даст ему понять, что он защищён.

* * *

Плохо ещё ты, Кирилл, знаешь женщин! А свою жену, выходит, совсем не знал. Или знал, но другую, — ту, из прошлой жизни. Но теперь она не та, далеко не та!

Да, теперь Марина не та. И думы её не те. Вот думы её.

«Нет, он так счастлив, он просто горит от счастья. А я угасаю. Я никто. Хотя совсем недавно я жила, а он угасал. Хотя, нет, не угасал. Он, как факел, горит и горит — одним пламенем, одним горением, дыханием одним».

Это теперь она поняла, а тогда ей казалось, что он вот-вот потухнет, вот-вот станет ничем. А этого она страшно боялась, этого она дожидаться не могла.

Нет, не зря говорят: что хочет женщина, то хочет Бог. Она же хотела другого мужчину: молодого (более молодого!), здорового, крепкого. И он стал на её дороге — именно такой, загаданный: молодой, здоровый, крепкий. Она сама приманила его, она была в поисках, её глазки светились. Очень быстро стали близки, очень быстро сошлись. Она просто заявила мужу, что уходит, что он может считать себя свободным.

Муж, конечно, удивился, но препятствовать не стал. Только качнул головой: быстро, мол, ты! И она ушла. Даже похвасталась новому мужчине, как она сильна: захотела — отпустили! Захотела — ушла!

А ведь тогда уже надо было задуматься: кто ты для мужчины? Вообще, кто ты? А ты винила мужчину: холоден, отгорожен. И опять не задалась вопросом: отчего он холоден, от кого отгородился?

Теперь ты смотришь на всё другими глазами. Теперь ты многое поняла. Ведь даже то, что ты искала другого мужчину, слабость твоя. Отчего искала? Чтобы спрятаться? Спрятать свою тоску? И ни разу не задалась вопросом: а отчего тоска-то? Отчего?

Вздыхаешь? Так-то. От пустоты тоска твоя. От пустоты. Пуста ты, женщина, всё пусто в тебе. А страсть, что ты дарила мужчине (чужому мужчине), последний всплеск, последний аккорд. И остыл мужчина. Пустота не греет. Холодит. И этот стал холодом возле тебя. Кого теперь будешь ругать, женщина? Опять мужчину? Или уже себя?

Пугаешься? Себя?! Неужели ж себя? А вот и мысли твои. Неужели я пуста? Неужели я холодна? Неужели… Вздохнула. Что тут думать — если и этот уходит, если и этот отворачивается от тебя. Если и этого уже потеряла. Даже не цепляйся за него — он ещё в соку, он ещё горит, он ещё многое сможет.

Тебе же остаётся только уйти. Не жди слов мужчины. Они убьют, они раздавят тебя. Ведь и от того ты ушла сама. Но тогда ты не знала себя. Тогда ты казалась себе иной. Теперь ты знаешь себя. Теперь (что, боишься?) тебе только доживать…

Доживать? С кем доживать? Одной? Вот тут ты и вспомнила: у меня есть муж! Родной муж! Вот тут ты обрадовалась: он меня ждёт, он будет мне рад! Как же стало сладко. А она-то забыла о нём. А она даже не вспоминала о нём. А теперь — теперь он стал таким родным, таким нужным. Уже с радостью вспоминала его. С той же радостью сопоставляла: оба пусты, нам и доживать вместе.

Ох, женщина! Что ты творишь с судьбой? Куда ты летишь? Куда ты готова лететь? Ещё можно вернуть твой пыл, всё ещё можно вернуть — если взбрыкнёт что-то в сердце, если ворохнётся в душе: неужто я пуста? Если встанет сердце на дыбы, если задохнётся: как это пуста? Именно в такие минуты приходит прозрение. Именно в такие минуты идёт подсказка: как дальше жить, чем заполнить пустоту. А есть чем — сколько в мире брошенных людей. А есть чем — хоть одного подбери, приюти, обогрей — как же переменится к тебе жизнь, как же переменится к тебе судьба.

Но ты пуста. Как пересохший колодец. Как пустая дырявая бочка. Зачем же мечты? Иллюзии эти зачем? Твой путь — в монастырь. Хотя и там подвижники живут — истинно верующие люди. Куда ж тебе? Только в дом престарелых. В угловую комнату. Отгородив себя ото всех. Жить, не жить, — зарастать мхом.

Но ты ещё чего-то хочешь. На что-то надеешься. Ты пошла к мужу. Ты понесла себя, как подарок, как драгоценный подарок судьбы. Ведь он тоже доживает — куда приятнее доживать вдвоём.

* * *

Им снился один и тот же сон.

Они плывут на корабле. Лето. Жара. Она в лёгком платьишке. Он в рубашке навыпуск, шортах, летних туфлях.

Так хочется пить. Но вода в каюте. А тут так хорошо! Нет, они успеют попить. Сейчас же побыть вместе. Побыть на этой жаре, насладиться солнцем и морем.

* * *

Она хочет пить! Вода! Вода!

Женщина открыла глаза. Но где же фляжка? Она ж была со мной?

— Ты что ищешь?

— Вода! У меня была вода! Тебе надо попить…

— Вода? Где она? Я так хочу пить…

— Сейчас, сейчас…

Шарит рукой по камням, находит ремень — он тут же звякнул, заплакал. Схватил, снял с него фляжку, открыл её, поднёс ей ко рту.

— Пей! Тебе нужны силы! Только много не надо, больше у нас нет воды.

Она сделала три глотка, потом ещё три — хватит, ей уже хорошо, ей уже свежо.

— Спасибо, родной!

— Это водичке спасибо!

— И водичке спасибо! Теперь я ничего не боюсь, теперь я выживу, так и знай.

А ведь молчала, а ведь крепилась, но как же ей было плохо без воды, ужасно плохо.

— Поспи, ещё поспи! И я посплю.

— Попей и поспи.

И Он попил — чтоб не заставлять Женщину страдать ещё и за него.

* * *

Нет! Тебя мне не надо! Уходи! Чувствовала, что это сон, а вот прогнать не могла.

А он не отходит, а он смеётся, а он пытается её достать. Тянет руки к ней — огромные, жуткие руки. Она пятится, пятится, а руки настигают её, вот-вот настигнут.

— Уйди! Не надо! Не тронь меня! Уйди!

И проснулась от этого крика. И стало страшно. А ведь хотела заглушить этот страх, хотела не думать о нём. А как не думать, когда всё так смешалось, когда её прежняя и теперешняя жизнь так свились, переплелись.

Не отступает прошлое. Никак. Не хотят оставить в покое. Но почему? Почему?! Ведь она молчит, она, как рыба, молчит. И всё равно не оставляют. Не оставляют, потому что много знает. Это она понимает. Но как же хочется свободы — всё забыть, ничего не помнить, и идти, идти вперёд.

* * *

Кирилл будто прочитал её мысли. Кирилл слышал её крик. Кирилл всё сопоставил. А может, не всё? Может, есть ещё что-то, — более страшное и более пугающее? Больше он не хотел молчать. Им надо выбраться отсюда. А он ничего не знает.

— Кто же чуть не помог нам отправиться на тот свет? Уж не тот ли, кто очень не хотел, чтобы мы были вместе?

— Валентин?

— Я не называл этого имени. Ты сама его назвала. Да и моё «чуть» висит в воздухе. Кто нас вытащит отсюда? Кто нам поможет? И как?

Она вздохнула, закусила губы. Она была рада, что вопросы прошли чередой. Ей не хотелось пока открываться.

— А я верю в удачу. Если нам не суждено было погибнуть, если мы уже спаслись, то и дальше спасёмся.

— Хотелось бы верить. Но… Ты не ответила на мой вопрос.

— Зачем отвечать, если ты всё знаешь.

— Я знаю очень мало. Но хотел бы знать всё. Хотя сейчас рано думать об этом. Но…

— Никаких «но»! Нельзя просить у Господа всего сразу. И так много. Сейчас нам надо прийти в себя, оклематься, а там уж будем думать, как спастись. — Опять эта неприязнь, опять он слабый. А только что был сильным, только что — именно силой, волей своей, — спас их. А тут раскис.

Нет, он не раскис, он просто боится. Он очень боится за них. На нём лежит ответственность за их жизни. А она-то подумала… Нет, её мужчина сильный! И всё равно не надо раскисать. И ей не надо позволять раскисать, она так устала.

Понял. Принял её слова. Они в одной связке. Как и раньше, как и всегда. Если бы всегда.

Склонился, поцеловал.

— Первый раз целую мать своего ребёнка.

— Не рождённого ребёнка.

— Он родится! Он уже просится на свет, он уже защищается, — значит, он сильный, значит, он родится!

— Это уже другие слова! А тех ты не говорил, слышишь?

— Нет, говорил. Не надо отмахиваться от того, чего боишься. Надо думать, как выйти из этого положения. Такие люди не оставляют свидетелей.

— Ты всё знаешь! Ты говорил с ним?

— Он говорил со мной. Он сам вышел на меня. Хотя, зачем ему лишние люди, не понимаю? Но, видно, так сильно насолила ты ему, что через меня хочет тебя достать.

«Уже достал». Чуть не вылетели эти слова, и хорошо, что не вылетели — рано им, ещё рано. Столько не рассказано — и если начать с этого — кем она предстанет перед Кириллом? Кем?! Сжала сердце, выдохнула:

— Он и на это пошёл?

— Не пошёл бы, если б ты мне всё рассказала сразу.

— Но я не могла. Я хотела забыть. Мне было страшно.

— Значит, я тебе никто?

— Наоборот! Женщине не хочется показывать иные свои поступки мужчине. Особенно, если он ей дорог.

— И даже это не оправдывает тебя. Неужели ж ты не понимала, во что ввязалась? Неужели ж так наивна, что думала, будто от тебя так просто отстанут?

— Надеялась. Хоть и боялась. Очень боялась.

— Надо было довериться мне. Я б защитил тебя. Но как защитить женщину, которая молчит? Как защитить женщину, о которой я ничего не знаю? И от чего её защищать?

— Прости! Прости!

— Прощу, когда расскажешь. Всё до капельки.

— Ой! Опять… Ребёнок!

— И ты меня прости! — Склонился, приник — ребёнок (его ребёнок) опять капризничает. Говорят, они и там хотят пить и есть. Так жалко его, так жалко её, — она так страдает. Уже тише. — Я тебе тоже не сразу о прошлой жизни сказал. Мы что-нибудь придумаем! Мы обязательно выберемся отсюда! — Вот это уже слова мужчины! Как дороги они, как они нужны!

Поцеловал.

— Я так боялся за вас! Ты мне сразу стала роднее, в тысячу раз роднее! Мне ещё не говорили этих слов. Ребёнок. До сих пор не верю — так это внезапно, так это не вовремя.

— Не вовремя? Зачем ты так? — А уж сама боится. А уж саму трясёт. И всё же защищается, и этого комочка, что лежит под сердцем, защищает тоже. — Как раз вовремя. Он спас нас. Именно он.

— Да, тут ты права. Ребёнок спас нас. Но что будет дальше? — Вот, опять. Ох, уж эти мужчины! Не могут скрыть страх. Или не хотят.

— Дальше будет жизнь! Такой — какой мы её сотворим.

— Но как же я боюсь за вас!

— Нас трое, мы что-нибудь придумаем.

* * *

Но как низко этот грот. Да и вообще, ходят ли здесь люди? Скорее, нет! Кому захочется над пропастью ходить?

И всё равно нельзя терять надежды. Без надежды им не выжить.

* * *

— Хорошо, я расскажу тебе.

— Не сейчас. Сейчас отдохни. У нас будет время для разговора. Ты устала. И малыш волнуется. Успокой его. Поспи. Поспи. — Уложил её голову на колени, и притихла женщина, сладко вздохнула. Мужчина понял её. Мужчина дал ей отдых.

* * *

Марина. Имя-то какое красивое! Да и женщина красива — все женщины по-своему красивы, только живут по-разному, несут себя по жизни по-разному, судьбой своей распоряжаются по-разному.

Ничего не поняла Марина. А ведь должна бы понять, должна бы подумать: что я, кто я, что творю с жизнью своей? В побегах от мужчины к мужчине как-то не задумывалась: что она несёт миру? Какова польза Земле от неё? Просто жила, просто порхала — как пчела порхает с цветка на цветок, собирая нектар, так и она порхала по жизни. И дальше думала порхать. Если повезёт. Сейчас же ей надо успокоиться, отлежаться, поднабраться сил — что-то она устала, что-то нездоровится ей. А те мысли, о доме престарелых, Марина отослала подальше. Она ещё не дошла до точки, она ещё поборется! У неё ещё есть козырь: законный муж.

И она козырь для него. Надоело, поди, одному-то жить. Обрадуется, вознесётся! Только она не собирается баловать его. Пусть знает своё место! Ей просто надо чуть-чуть отдохнуть, отлежаться, прийти в себя.

* * *

И как же она удивилась, не застав его дома. Хотя почему он должен именно в это время быть дома? Он же не знает о подарке? Он же не ждёт? Или ждёт, но не сейчас.

— Марина! Какими путями? — Соседка — подружка, мимоходом. Но вот остановилась — что-то загадочное в лице Маринки, что-то светится в ней. — На развод решила подать? Давно пора! Ты с другим, он с другой. Давно пора!

— Что?! Кто с другой? — Враз обмякла, враз не слушаются ноги. Но нет, она не так поняла! Она просто ослышалась!

Не ослышалась.

— Ты что, не знала? Твой-то давно с другой. Молодая, горит возле неё. Живут вовсю. Будто подменили мужика: орёл, да и только! Гарцует, оленем прыгает.

— Гарцует? — Вскинула глаза. — Да ты что? Что говоришь-то? Это кто гарцует? Он?! — Усмехнулась — это уже было слишком. — Он и при мне-то не гарцевал, а тут…

— А тут, подруга моя, гарцует. Да и что ему не гарцевать, когда такая лань под рукой? Она горит, и он горит! Прямо завидки берут!

Да что она говорит? О ком? Нет-нет, тут что-то не так! И всё же отошла от двери. И всё же спросила.

— А сколько уже они живут?

— Да уж больше года-то. Много больше. И счастливо живут. Так что не жалей его, не брошен.

Убежала подружка: дела. А она столбом стоит, с места двинуться не может. Враз старухой стала, — от слов-то таких. Враз тяжестью налилась. Враз сердце опало. Вот так: ехала к мужу, а приехала… К кому же она приехала?

Но и уйти не могла. Будто приросла. Будто это последний островок жизни. А и есть последний, для неё последний, некуда дальше идти. Осела на ступеньки (чистые ступеньки, ухоженный подъезд, ухоженный дом, — дом, что уже не её). Знала, что не должна тут сидеть, знала, что пора уходить — пока не увидели, пока не стали жалеть, — а встать не было сил. Ведь это последняя надежда, последняя ниточка, и она вот-вот оборвётся.

И всё-таки встала. И всё-таки ушла. Не готова она сейчас, к такому не готова.

* * *

Камень свалился в пропасть. Мимо них пролетел с тихим визгом. Но звук падения не был слышен. Значит, пропасть очень большая. Значит… Нет, об этом лучше не думать, пока не думать.

Но камень-то свалился! Кто-то свалил его?! Кто-то у них над головой! Это мог быть горный козёл. Хотя, нет, не будет козёл шастать тут, он хоть и горный, ко всему привык, но и троп знает полно. Нет, не будет горный козёл ходить тут. Никто из животных не будет. Животные умны, чутки, опасность чуют издалека.

Это человек! Это люди! Люди мимо пропасти шли. Что-то заставило их.

Что это были за люди, что заставило их — об этом Он пока ещё не думал. Он просто хотел именно людей. Он просто ждал спасения.

* * *

Воздух разрезал нечеловеческий крик.

— Лю-ю-ю-ю-ди — и-и-и! Спа-а-си-и-те!

— Зачем?! — Её сердце сжало мукой. — Это котрабандисты! Больше здесь никто не пойдёт!

— Ну и пусть! Нам надо вылезти отсюда!

— Но это не выход! Они убьют нас!

— А не они, так сами умрём! Разве ты не понимаешь, что больше у нас шансов нет?

— Понимаю. Но я боюсь!

— Я тоже боюсь. Но этот шанс упускать нельзя.

— О, Боже!

* * *

— Кто-то кричал. Слышали? Оттуда. — Мужчина показал вниз, покачал головой. Мол, не верится, там пропасть, но ведь кто-то кричал.

— Идём дальше. Никто ничего не кричал. Надо ходить аккуратно, камешки в пропасть не швырять.

Никто больше не слышал крика. Люди устали, люди голодны. Тяжеленный, опасный груз. Главарь не даёт отдыха. Скорее бы добраться до места, сдать этот груз, а там… Там можно и поесть, чуть отдохнуть. И назад.

Пустая, холодная жизнь. Не жизнь, а мрак, сплошной мрак. Кто-то очень хорошо наживается на их труде. Они же получают гроши. А главарь? О нём лучше не заикаться. Страшный человек. Очень страшный. Мать родную не пожалеет.

Бредут люди по раскалённым пескам, по горам и оврагам. Всё дальше от своей страны, всё ближе к опасности. Больше они ничего делать не могут. Так распорядилась судьба. Так хочет Аллах. А Аллах ли?

* * *

«Нет, не надо было кричать. А что надо? Что приемлемо в этих условиях? — Опять взглянул на Дашу — как же она слаба, едва держится. — Нет, это единственный их шанс. Шанс на спасение. — Уже другими глазами взглянул на женщину — что-то злое было во взгляде его, кощунственное. — Не иначе, Валентин постарался? Кто больше? Кому ещё может быть сладко от их небытия?»

Поёжился — холодно, как в склепе. И накрыть её нечем. А она молчит — терпит и молчит. Уже другие мысли. — А может, Марина? — И сразу. — Нет! Нет! Марина на это не способна. — Опять скользнул взглядом по женщине. — Это дело рук мужчины. — Вздохнул недовольно.

И опять женщина молчала. Видела — терзания его, муку его, даже ненависть — к её прошлой судьбе, и опять молчала. Не время, нет, пока не время.

* * *

И всё-таки не надо было кричать! Страшно женщине. И так, и этак страшно. Крикнул — страшно. А не крикнул бы? Это ж последняя надежда, последняя ниточка.

Не спала женщина. Мучила себя. Мучила жизнь. Из-за неё они здесь. Из-за тупости да глупости её. Вот и корит себя, вот и бьёт.

Его ругаю. А я? Чем лучше я? Строю из себя невинность, а сама…

Но как хотелось забыть. Напомнили. Не отпускает прошлое и не отпустит.

Валя. Валентин. Нет, не так встретился ты, не просто так. Ты присосался, ты всосался в меня — как клещ, и всасываешься всё глубже и глубже. Зачем я тебе? Ведь ушла, ведь молчу, ведь отпустила тебя. Понимаешь, отпустила? Нет, и тут нашёл, и тут нанёс визит вежливости, и тут наседаешь.

Прошлое заявляет о себе. Прошлое возвращается. Опять идти по страшному кругу? Опять мучиться, изворачиваться? Опять под его дудку плясать? Ведь именно этого хочет он, именно за этим искал. А если нет сил? А если надоело? А если опостылела такая жизнь? Всё равно плясать? Нет! Больше она плясать не сможет! Не будет она больше плясать!

И опять это самодовольное лицо. Опять эта ухмылка. Что, мол, испугалась? Не ожидала?

Но как же она запуталась, как же плохо ей! А было так хорошо. Даже жена Кирилла уже не пугала. Жена уйдёт, уже, считай, ушла, а это? Это вряд ли уйдёт — хоть и прогоняет, хоть и пытается сбросить с себя. Не сбрасывается. Не убирается.

Конечно, сама виновата. Не так надо было с ним. Да что теперь говорить: так, не так, время-то ушло, ушло времечко. Не отпускает её — это другой вопрос. И, похоже, не отпустит. Вот он, перед глазами, — тот, что встретился ей тогда. Стоит и улыбается. Прямо в глаза глядит. Будто говорит: «Что, хотела убежать от меня?» И ещё наглее улыбается — не вышло, не вышло, хорошая моя!

* * *

Не спал мужчина. Неспокойно на душе. Что ждёт их? Как выпутаются они из этой кутерьмы? Тоже ругал себя. Зачем крикнул? Зачем? И тут же оправдывал. А если б не крикнул? Что б изменилось? Тут хоть какая-то надежда есть.

Конец ознакомительного фрагмента.