Прими новый день

Людмила Лаврова, 2022

Новый день, новая жизнь, новая реальность… Звучит вдохновляюще и немного страшно. Каким он будет, этот день? Это каждый для себя решает сам. Когда мы говорим себе, что с этого дня все пойдет по-новому, это значит, что пришло время перемен. Кто-то начинает худеть с понедельника, а кто-то и вовсе новую жизнь. Новый день – это новые решения. И именно от них зависит, кем станешь ты в этом дне. Что принесешь в этот мир – плохое или хорошее. Этот сборник о простых людях. Об их жизни. Об их решениях. Здесь нет выдуманных персонажей или сюжетных линий. Все герои – это реальные люди. Изменены только имена и какие-то мелочи.

Матренин дом

— Машка, ты где? Подь сюда! — Матрена поставила ведро на лавку и вытерла руки.

— Что, мамань?

— Дуй как бабе Зине и попроси у нее соли. Скажи, я потом отдам.

— Сейчас! — Машка, прыгая на одной ноге натянула второй валенок и уже в дверях оглянулась. — Мам, а ты лепешки печь будешь?

— Буду! Вот соль принесешь и буду. И покличь там Васятку со двора. Холодно. Если он с ребятами, то пусть сюда идут и в избе играются.

Машка кивнула и выскочила за дверь.

Матрена огляделась. Вроде все переделала. Еще полчаса и нужно идти. Председатель ждать не станет. Сегодня день тяжелый. В хранилище холодно, а картошка сама себя не переберет. Не забыть бы рукавицы…

— Мама! — Машка влетела в избу, забыв закрыть за собой дверь. — Там такое!

— Марья! Мороз на улице! Дверь прикрой!

— Потом! Мама, да послушай же!

— Ну, что ты кричишь? — Матрена шуровала в печи. Дети уже большие, сами поедят, но лучше поставить чугунки поближе. Как бы не перевернули.

— Там детей привезли!

— Каких детей? — Матрена оглянулась на дочку.

— Таких детей! Эвакуированных. У правления. Целых двое саней! Баба Зина сказала тебя покликать.

Матрена накинула платок и махнула рукой дочери.

— Не ходи со мной! Дождись брата! И не забудь козлят покормить.

— Не забуду!

Матрена бежала по переулку, тяжело переставляя ноги по снежному крошеву. Пропади пропадом эта зима! Ни конца ей, ни краю. Уже и потеплеть должно, а все никак. Матрена вздохнула, на ходу прикрывая рот концом платка. Где-то там еще Федор. И холодно ему, и не способно… Скорее бы уже закончилось это бесконечное горюшко… Сколько извещений принесли за последнюю неделю? Ой, много… Только Матрена, да еще Катя соседка, не получали. Особо страшно было, когда три дня назад бабе Зине принесли снова страшную эту бумажку. Больше носить не будут. Не на кого… Семь сынов и муж… Не должно быть так! Не может баба, родившая столько детей, оставаться одна как перст… Матрена поежилась, вспоминая, как взяла бумажку баба Зина. Никто из женщин даже не решился подойти к ней. С сухими глазами, прямая как струна, она стянула с головы черный платок, и простоволосая пошла по деревне. Страшно… Матрена снова порадовалась, что ее дети еще маленькие. Васятка едва в школу пошел, а Матвейчик еще совсем маленький, только-только два сравнялось. Рожала его Матрена уже без мужа. Младшего сына Федор пока не видал. Ничего! Вот справятся с этой заразой и вернутся домой мужики! Только поскорее бы…

Матрена выскочила к правлению и ахнула. Детишек казалось было гораздо больше, чем влезло бы в двое саней. Махонькие и постарше, они сидели на ступеньках правления или тихо стояли, прислонившись к бревенчатой стене. Никто из них не гомонил. Было очень тихо. Матрена присмотрелась и сердце у нее зашлось. Худющие какие! Аж страшно глянуть! Она окинула взглядом малышей, сидевших на ступеньках и охнула. Пробежав последние несколько шагов, она на ходу подхватила со ступенек маленькую девочку в туфельках, которая уже клевала носом, засыпая и ногой саданула по двери правления, распахнув ее.

— А ну! Быстро внутрь все! К печке! Бегом!

Бегом, конечно, никто не побежал. Сил у детей не было. Они потянулись за старшими ребятами, которые поднимая на ходу малышей, подталкивали их к входу.

— Матрена! Ты что это самоуправничаешь?

— А! Михалыч! Старый ты хрыч! Что это ты детишек на морозе бросил? Чай, не лето на дворе! Совесть есть у тебя, аль нет? Ты посмотри в чем их привезли-то? Это тебе не валенки! — Матрена рывком поставила у печи табуретку и живо стянула с девочки и легкие туфельки, и рваные чулки. Осторожно приложив ножки ребенка к теплой печке, она принялась растирать ручки девочке.

— Моя ты рыбонька! Замерзла?

Девочка подняла глаза на незнакомую женщину, которая так громко кричала. Она была совсем не похожа на маму. Но, что-то в ней было такое, что девочка не стала долго раздумывать, а, уткнувшись в грудь этой женщины, тут же уснула.

— Намаялось дите… — Матрена аккуратно переложила ребенка поудобнее и повернулась к председателю. — Михалыч! Вот ты вроде умный мужик, но как дело людей касается — совсем ума нема у тебя! Это ж дети! А ты их на улице бросил! Пусть замерзают?

— Да что ты мне… — Кузьма Михайлович включил было командный тон, но тут же притих, потому, что Матрена шикнула на него и запричитала, запела колыбельную. Перейдя на шепот, он продолжил. — Ты мне тут не устраивай чего не надо, поняла? Их же только-только привезли. Не успел я еще. Да и глянь на них! Там же караул! Они мылись, небось, последний раз незнамо когда!

— А хоть бы и так! Что ж им теперь на морозе вместе с животностью своей замерзать? Не выдумывай мне! А то сейчас баб покличу, так живо на тебя управу найдем!

— Загрозила! Ты чего пришла-то? В хранилище ж должна быть ужо. Как там без бригадира?

— То и пришла, что Машка прибежала и сказала, что детвору привезли. Кто они, Михалыч? Да откудова?

— Из Ленинграда. — Михалыч понял, что гроза миновала и подошел поближе. Говорил он теперь тихо, так чтобы дети не услышали. Хотя предосторожность эта была и вовсе ни к чему. Детвора, которая намерзлась в дороге так, что ломило руки и ноги, разомлела в тепле и уже большей частью спала, привалившись к теплой печке там, где хватило места, или приткнувшись по углам. — Беда там, Матренушка, беда страшная…

— Что беда, про то я знаю. А куда детвору-то теперь? Родня какая есть у них?

— Да какая родня?! — махнул рукой Михалыч. Ты глянь на них. Половина и имени своего произнести не умеет. Сопровождающие ихние, что везли-то, аккурат все полегли, когда поезд… Детву повыпихивали, кого успели, а сами… Эх! — Михалыч отвернулся, пряча слезы.

Сколько уж они видали этих эвакуированных… Но, раньше-то это были взрослые. А если кто и попадался с ребятишками, то при мамках или родне дети были. А тут хоть плачь, хоть рыдай…

— Что ж делать будем, Михалыч? Глянь, какие они заморенные. Нельзя их дальше отправлять. Не доедут они никуда.

— Что предлагаешь?

— Давай народ собирать.

— Думаешь возьмет кто? Свои по лавкам скачут.

— Или мы не люди? Где свои, там и этим место найдется.

Михалыч отловил соседского мальчишку и отправил его по дворам и в хранилище, где работали сегодня женщины.

— Чего звал, Михалыч? — Катерина, первая певунья на деревне и подруга Матрены, осеклась, шагнув за порог. — Это ж что такое?

— Дети, Катя! Не шуми! — Матрена потрогала пяточки девчушки, которая посапывала у нее на руках и потянула с себя верхний платок.

Катя молча подошла и помогла ей освободить конец, на котором лежал ребенок. Матрена укутала ножки девчушки и кивнула на ребят.

— Видала?

— Страх какой! А худущие! Словно не кормили их…

— Так и не кормили же почти. Они из Ленинграда, Кать.

— Ох, горюшко! И куда их теперь?

— Сама как думаешь?

— Нельзя их дальше.

— Вот и я о чем. Бабы! Что делать будем?

— Деревня у нас большая. По дворам разберем. Только их все равно много. — Мария, соседка Матрены покрутила головой. — Если только по двое-трое на двор.

— Я не возьму! — Капитолина, вдова с другого конца переулка Матрены, покачала головой. — Своих трое, куда мне еще? Не прокормимся.

— Правление поможет. — Михалыч кивнул на вопросительный взгляд Матрены.

— Много напомогаешь ты, Михалыч? Тут до весны бы протянуть…

— Ладно. Давайте так. У кого совсем беда — те пустые. А кто может — те возьмут.

— Ты это затеяла? — Капитолина нахмурилась, глядя на Матрену.

— Жизнь это затеяла, Капа. И перестань тут себя жалеть. Вон сколько тут бабонек и чуть не каждая с такой же бумажкой, как у тебя. Не хочешь — не бери. В твою сторону косо никто не глянет. Все знаем, что еле управляешься.

Девочка всхлипнула во сне и Матрена покрепче прижала ее к себе, покачивая.

— Глянь-ко, в чем я эту пигалицу с крыльца забрала! — Матрена показала Капитолине туфельку. — И чулки как кружево у бабы Зины. Как не поморозилась еще!

Зинаида растолкала баб и наклонилась над мальчишками, которые спали вповалку в углу.

— На Мишаньку моего похож… Возьму его. И вот этих двоих.

Дело пошло веселее. Женщины тихонько будили детей и уводили их по домам.

— Мама! — девочка на руках Матрены вздрогнула и закричала.

— Тихо, тихо, моя рыбонька! Все хорошо будет!

Ребенок рванулся из ее рук. Поняв, что бежать ей больше некуда, девчушка разревелась.

— Ах ты, горюшко мое! Что ж ты плачешь, маленькая?

— Павлиииик… — малышка тянула руки к ребятам, которые столпились в другом углу избы.

— Павлик? Кто такой? — Матрена повернулась к мальчишкам.

— Это я. Она моя сестра.

Невысокий ладный паренек шагнул к печке, и девочка тут же успокоилась.

— Двое вас?

— Теперь — да. Была еще сестра. Да только… в поезде она осталась.

Мальчишка опустил глаза и протянул руки к девочке.

— Куда нас теперь?

— Ко мне пойдете? Матреной меня звать, фамилия — Зотова.

Мальчик поднял глаза, и Матрена ахнула. Такой синевы она никогда не видела. Мальчишка внимательно смотрел ей в глаза и думал. Потом медленно кивнул.

— Пойдем. Спасибо!

— Как звать-то ее?

— Ниночка.

Так дом Матрены пополнился двумя новыми жильцами. После того как Матрена в семи водах отмыла их в бане, махнув рукой на смущение Пашки и вопли Ниночки, оказалось, что кудри у девчушки точно такого же цвета, как косы у Маши, а Пашка хоть и долговязый, но худой настолько, что сквозь кожу видно каждую косточку.

— Что ж вас, совсем не кормили что ли? — подкладывала кашу по мискам Матрена. — Ешьте, никто не отберет. Маша, молочка плесни им еще.

— Кормили. — Павлик ел медленно, хотя больше всего ему хотелось проглотить эту кашу с миской вместе. Ему казалось, что ничего вкуснее он никогда не пробовал. — По норме, как положено.

Он взял нож и отрезал небольшой кусочек хлеба.

— Вот столько давали нам.

Матрена зажала рот рукой.

— Как же ж вы…

— Мама нам свой хлеб отдавала. Только я брать не хотел. А она ругалась…

— Мамка ваша…

— Нет ее. Еще до нашего отъезда не стало.

— А батя? — Маша подвинула Павлику кружку с молоком.

— А отец на фронте… был… в самом начале еще он… — Павлик заплакал, уткнувшись в сложенные на столе руки.

Ниночка, глядя на брата, заревела тоже.

Матрена покачала головой и почти силком подняв голову Павлика, заглянула ему в глаза.

— Не плачь, родный мой! Есть у вас теперь и дом, и родня. Родителей помните своих и чтите, а вот плакать не надо. Отплакались!

Матрена подошла к шкафчику и достала оттуда тряпицу, в которую был завернут сахар. Отколов несколько кусочков, она раздала его детям.

— Посластитесь! И пусть горе подождет за порогом. Не пускайте его в дом.

Дети прижились в семье Матрены. Павлик охотно брался за любую работу, помогая Матрене по хозяйству и охотно занимаясь с ребятами уроками. Маша не уставала удивляться, сколько он знает.

— Папа говорил, что нужно много читать! В знании вся сила! — Павлик объяснял Маше очередную тему, и она ахала, как легко и понятно он это делал.

— Павлик, тебе надо учителем в школе работать.

— Может быть и буду. Но, это очень много учиться надо. А негде пока.

— Ничего, сынок, вот закончится беда эта и будет все. И учиться будешь, и другим ума дашь. У тебя это хорошо получается.

Ниночка, как будто успокоившись, что больше никуда бежать не надо, неожиданно разболелась. Она металась в бреду, сгорая от жара и Матрена тихонько затеплила лампадку, которая осталась ей от бабушки.

— Помоги, Господи! Сколько вынесли эти дети… Спаси и сохрани!

Маша видела, как молится ночами мать, не отходя от кровати, где бредила Ниночка и тихонько шептала следом за ней.

— Помоги…

Почему-то ей совсем не было совестно. Мало ли, что говорили в школе. Мама всегда знала все лучше. И если она так делает, значит это точно поможет. Вот только говорить об этом никому нельзя. Это Маша знала и понимала. Когда-то бабушка сказала ей:

— Не все верят, Машутка. Кто-то считает, что Бога и вовсе нет. Только я тебе так скажу. Коль нет Его, так и волноваться нечего, а коли есть Он там, на небе, так не грех и спасибо сказать Ему, и попросить, о чем нужно. Бог ведь Он такой. Все видит, все знает. И все может. Это ты хорошо помни. А еще запомни вот что. Если ты чего просишь, да не получаешь, не спеши пенять Ему. Может не на добро просила. Мы ведь думаем по-своему, маленьким умишком, а Он-то большим. И видит дальше, и знает больше. Поняла? Я вот тебе расскажу. Была у меня сестра. Ты ее не помнишь, давно это было, еще мамка твоя не замужем была, а махонькой девчонкой бегала. Сестра моя была красивая. Многие ее замуж звали, а только пошла она по любви. Батюшка наш ее сильно жалел и неволить не хотел. Выбрала сама, кого хотела. Да только он ее не выбирал. Уж как она молилась. Ночи на коленках стояла. Вот и вымолила себе того, кого присмотрела. Как уж там получилось, не знаю, а только позвал он ее замуж. Да только хорошего ничего там не вышло.

— Почему?

— А потому, что она его любила, а он ее — нет. Бил, издевался всяко. Троих детей она в сыру землю положила, а после и сама туда легла. Как думаешь, на добро просила?

— Нет!

— Вот и мне так кажется. Бог-то даст, а вот что делать с этим добром потом — большая задача.

Маша тогда кивала, не понимая и половины того, что говорила бабушка, но старалась запомнить каждое слово. И сейчас все это вдруг всплыло в памяти и слушая мамину молитву, Маша тихонечко добавляла:

— На добро дай, Господи!

Ниночка поправилась. Зинаида принесла последнюю оставшуюся с лета крынку с медом. Капитолина, которая была знатной травницей, меняла составы, выпаивая Нину, и охала:

— Бедное дите! Нечем ей бороться-то… Сил нет.

Вместе, сменяясь у постели, они выходили Ниночку и к весне, как только побежали ручейки по улицам, бледная, но уже окрепшая девочка садилась у окошка и смотрела, как пускают кораблики ее братья.

— Мама! Там опять! — Маша распахнула дверь и тут же ее прикрыла. Не хватало еще Ниночку застудить снова!

— Что опять, доча?

— Детей опять привезли!

— Пойдем, глянем! — Матрена привычным движением накинула платок на плечи.

За год Матрена приняла в своем доме больше двадцати ребятишек. Женщины качали головой.

— Куда столько? Как справляешься?

— А хорошо мы справляемся! Вот Федор вернется, так еще лучше будем!

Матрена лукавила. Тяжело было. Тяжело и хлопотно. Но, глядя, как укладываются спать ее дети, она улыбалась. В тепле, не голодные и кричать по ночам перестают через какое-то время. Значит страх уходит. Значит чувствуют они, что безопасно им в ее доме.

Федор вернулся. Единственный из всей деревни целый и на свои ногах. Кроме него да младшего сына Зинаиды, бумаги на которого пришли по ошибке, из мужиков в деревню не вернулся никто. Зинаида хлопнулась в обморок от счастья, а потом на радостях накрыла стол и сидела с сыном, держа его за руку чуть не до утра.

— Мама, я живой, живой! Ну, не плачь! Мы же теперь вместе! Никуда уж больше от тебя не денусь.

Федор, которому еще на станции Михалыч рассказал, что творится у него дома, сначала ошалел.

— Письма были давно. Шестерых взяла, писала.

— Так, то когда было! — усмехнулся Михалыч.

— Почта! Будь она неладна! Так сколько, Михалыч?

— Много, Степаныч, ох и много! Богатый ты теперь!

— Ну, жена, знакомь с детями! — Федор только крякнул, увидев, какая орава теперь живет в его доме. И замолчали самые языкатые сплетницы, глядя, как шагает вереница из парней вслед за отцом по деревне.

— Экая семья знатная получилась! — улыбался в усы Михалыч, провожая взглядом Матренин выводок.

Наши дни.

— Вот, Машенька. Здесь твоя прабабушка. А это, значит, прадед. Очень хорошие люди были.

— Я вижу, бабуленька! Раз, два, три…

— Двадцать шесть. Четверо своих и двадцать два приемных. — Ниночка протерла памятник, бережно смахивая пыль с подписей под именами родителей. — Все выросли. Ни одного не потеряли. Все в люди вышли. Да ты и сама видела. Брат мой, Павлик, как и хотел учителем, стал. Мама тогда целый год копила, чтобы его на учебу отправить. В Москве учился. Если посчитать, сколько из наших по ученой части пошли, так целую школу учителей собрать можно. А все благодаря родителям. И врачи, и военных трое, и даже певица у нас есть. Да ты помнишь! Мы к тете Наде ездили в прошлом году.

— Это та, что в Оперном театре поет?

— Она. Ох, как мама ее берегла! Все мечтала услышать в полный голос. Не получилось.

— Почему?

— Ушла раньше. Болела сильно. А потом и папа вслед за ней отправился. Все говорил: «Куда я без Матренушки…»

— Бабушка, в ведь они герои…

— Конечно, родная. Все по-разному Родину защищали. Родина — это ж не только земля, это еще и люди. А дети — это тоже люди, только маленькие. Их еще людьми сделать надо. Родители наши справились! Память о них живая по земле ходит и много лет еще ходить будет. А если кто забудет, так, как мама говорила: «Позору не оберется!»

— Не забудет… — Маша тихонько погладила памятник. — Я точно не забуду. И детям своим, если они у меня будут — не дам. Такое нельзя забывать.

— Нельзя, родная, нельзя… Грех это.

— Ба, ты ж неверующая!

— Это кто тебе такую глупость сказал? — Нина возмущенно фыркнула. — Много ты знаешь!

— А если Бога нет?

— Если нет — так и переживать нечего, а если есть? Вот то-то! Мамочка моя умная женщина была.

— А как же она в Бога верила, если тогда нельзя было?

— А кто может человеку запретить душу свою править? Никто! Я сама не помню. Это Павлик мне рассказывал, как отобрала она меня у смерти своей материнской молитвой. Я перед тобой стою, значит работает это? — Маша кивнула. — Вот и мамочка наша верила, что работает. А раз она верила, то нам тоже нужно. Ей лучше знать!

Маша кивнула и глянула на фотографию на памятнике. Все старые фото, которые она видела до этого, были на один манер. Суровые лица, поджатые губы. А Матрена улыбалась. И почему-то сейчас Маша поняла, что эта женщина несла в себе удивительную силу. И имя этой силе — Жизнь.