Спасатели. Репортаж в ретроспективе

Людмила Прошак

Не пускайте чужое горе в свое сердце. Подглядывайте за ним в узкую щель вежливого человеколюбия и радуйтесь, что вас это не касается. Иначе – беда. Два удара зашедшегося от боли сердца – и горе из чужого стало вашим. С ним теперь жить, его теперь нянчить и баюкать, как младенца-найденыша…

VII. Манави Иванам

1

Один за другим мелькали «батальные» кадры — на горном перевале ухали орудия, вооруженные люди оттаскивали раненых, дети смотрели в телекамеру недетскими глазами… Журналист на фоне толпы беженцев взахлеб наговаривал в микрофон:

— Грузино-осетинский длится уже два с лишним года. Война сосредоточилась на перевале вокруг окруженного противоборствующими сторонами Цхинвали. Сквозь эту линию фронта на помощь осетинам прорываются новые штыки — родственники, которые до этого жили в разных уголках необъятной советской Родины. Измученные войной люди хлынули из Южной Осетии в Северную. Владикавказ заполонили толпы раненых и беженцев…

Крупным планом лицо измученного ребенка, выхваченного телеоператором из толпы уныло бредущих людей… Премьер колыхнулся в кресле и потянулся к телефону:

— Подготовьте распоряжение… Чрезвычайщикам немедленно вылететь на границу Осетии, организовать прием беженцев, развернуть полевые госпитали, принять раненых…

И с тоской посмотрел на географическую карту России, занимавшую едва ли не всю стену. Такое чувство, будто опасный безумец скомкал эту огромную карту и швырнул с размаху в костер. Плотная бумага корчится в огне, вспыхивает, гаснет, снова вспыхивает. Вместе с картой бывшего СССР пылают и превращаются в пепел человеческие судьбы. Мир сошел сума. Взбудораженное сознание сузилось до размера странички, вырванной из крупномасштабного атласа. Берешь такой листок — видишь город, в котором живешь, а города, в котором живет твой брат, на этой страничке уже нет, не вместился…

2

Ночи в Цхинвали тревожные. Вокруг рыщут банды, ежечасно вспыхивают стычки, слышны выстрелы. А за высоким забором царит мирная идиллия. Принимают гостей из Москвы с обильным вином и витиеватыми тостами. Засиделись допоздна. Едва рассвело, гости вышли во двор и увидели, что стол снова накрыт. Гостеприимный хозяин обошел всех и вручил каждому по рогу.

— Сейчас вы узнаете секрет долгожительства. По кавказской традиции рано утром, прежде чем уйти в горы пасти скот, настоящий мужчина выпивает рог араки — кукурузной тридцатиградусной водки, — чтобы не чувствовать ни жары, ни усталости. Выпьем же и мы!

Глубина, как в колодце. Хочется не только прислонить куда-нибудь рог, оттягивающий руку, но и приклонить тяжелую с похмелья и недосыпу голову…

— Нет-нет, — вырывает гостей из рассветной дремоты радушный хозяин. — Рог от рюмки отличается тем, что его нельзя поставить. Его нужно пить до дна!

Позже, трясясь в машине по полуденному зною, Юрьев, впервые в жизни принявший в шесть утра на грудь граммов триста, с тоской думал: «Мир дается такими жертвами…»

Спасатели стали лагерем рядышком со старым Бесланским аэродромом. Беспокойство, казалось, пропитало воздух. Надо было успеть обустроиться до наступления сумерек. Как только темнота сгущалась, начинали строчить автоматы, перестрелка стихала лишь на рассвете. Задача номер один — развернуть госпитальные палатки. Задача номер два — соорудить туалеты. Спрятаться негде, разве что в лесополосе, которая отделяла автомобильную дорогу от старого аэродрома. А в составе оперативной группы и мобильного госпиталя было около сорока женщин. К вечеру выяснилось, что палатки разбили, а сделать туалеты не успели. Комендант лагеря — им был Кубарев — развел руками:

— Не успели… Ничего, в кусты побегают…

Выставили посты охранения, легли спать. Один из постов был на полуразрушенной вышке аэродрома. Поставили туда солдата с автоматом. К нему наверх вела лестница, которая заканчивалась люком, его закрыли поддоном из кирпича, а солдату дали палку.

— В случае, если не дай бог к тебе начнут подниматься, и ты почувствуешь что это не наш человек, он не ответит на пароль, — наставляли, — то не забывай, что у тебя кроме автомата есть еще и палка. Не хочется начинать со стрельбы и тем более с жертв…

И вот в три часа ночи раздался крик. Солдат вопил как полоумный:

— Нападение! Нападение!

Все выскочили из палаток, хотя вооружены были лишь трое — Юрьев, Фадеев, Кубарев. Первые двое заняли оборону на случай обстрела лагеря. Кубарева же послали в обход, чтобы он постарался подняться к этому солдату или по крайней мере разведал, что к чему. Передвигаться разведчику пришлось по тем самым кустам, в которые он отправлял всех побегать, пока нет туалетов… Пробираясь через эти дебри, он видел, что нападавшие бежали, не предприняв попытки к нападению. Встал и строевым шагом пошел докладывать от отворачивающегося от него Юрьева:

— Товарищ заместитель председателя». Угроза нападения ликвидирована Нападавшие бежали. Постовой жив, здоров и невредим, продолжает нести дозор. Ох… Разрешите удалиться?

…Двое мужчин в костюмах, при галстуках уныло бродили среди палаток, вытирая вспотевшие лысины. Они выглядели потерянными и нелепыми. Завидев Юрьева, одинаково всплеснули руками и помчались навстречу. Спустя несколько минут сотрудники только что созданной службы сидели на брезентовых табуретках в штабной палатке.

— Что делать? — пожал плечами один, с остервенением срывая с шеи полосатый галстук. — Обстановка в приграничных районах не соответствует заявлениям о ста десяти тысячах беженцев. Никто не знает, какое количество беженцев вышло из Южной Осетии.

— Мы пытались найти следы каких-нибудь миграционных документов, — вставил второй, незаметно ослабляя узел галстука, — которые могли бы подтвердить хоть какую-то численность беженцев, все тщетно… Но совершенно очевидно, что на границе между Северной и Южной Осетией создавать фильтрационные лагеря нет смысла. Люди идут к своим родственникам, знакомым — едва ли они станут жить в палатках.

…Охрипший Юрьев положил трубку на рычаг, обвел глазами собравшихся, невесело усмехнулся:

— Связь с Москвой, как в анекдоте. Помните, председатель горисполкома кричит в кабинете за закрытой дверью: «Алло, Москва! Москва!», а секретарша иностранным гостям благоговейным шепотом: «Тише, пожалуйста, председатель с Москвой разговаривает…». Те в недоумении: «А что по телефону позвонить нельзя?».

Сдержанно посмеялись бородатому анекдоту…

— Правительство потребовало, чтобы мы разбили лагерь на пятьсот человек здесь, на дороге между Южной и Северной Осетией. Будем переубеждать, но и строить тоже будем. Туалеты должны быть, — Юрьев со значением посмотрев на Кубарева, — вода, тепло, медпункты…

Сделали. Ни один беженец в лагерь не пришел.

…Лопасти, последний раз подняв пыльный вихрь, промедлив, начали останавливаться. К вертолету побежали санитары, держась за пилотки, чтобы не сорвало ветром. Летчики спешно спускали трал, подтаскивали к выходу носилки… Воздушный путь доставки раненых из Северной Осетии в Южную в мобильный госпиталь под Бесланом был единственным, не считая горного, долгого, мучительного. Вертолеты садились на площадке перед приемным покоем. Пострадавшим оказывали первую помощь, сортировали по степени тяжести. Легкораненые через несколько дней исчезали, забыв сказать медикам «спасибо».

…Молодой осетин с заклеенным пластырем боком стоял в окружении местных ребятишек.

— А кто вас подстрелил? Больно было?

— Ничего-ничего, — невозмутимо отозвался раненый, — тому, кто в меня попал, я еще в лоб попаду…

В Москву Юрьев прилетел поздно вечером. И сразу — в Театральный проезд, докладывать Кужугетову. Тот сидел, слушал, изредка вставлял вопросы, а потом вдруг резко потерял к разговору интерес. Встал и помчался к «вертушке» — телефону прямой правительственной связи. На часы даже не посмотрел. И хотя был уже час ночи, председатель Верховного Совета снял трубку тут же. Слушал напористый, молодой голос и не мог отделаться от грустного чувства, что сам находится словно по другую сторону реки, реки времени.

— Сергей Александрович, нужно решение об урегулировании конфликта. А не об оказании бесконечной гуманитарной помощи! — горячился Кужугетов, сам не замечая, что говорит так, словно пытается докричаться до своего собеседника…

— Добро! — устало и весомо произнес тот и не удержался от горькой иронии: — Если вы знаете, как это сделать, будет вам решение и Правительства, и Верховного Совета — действуйте. Премьер, я думаю, подпишет соответствующее распоряжение. Документы начнут готовить сейчас, я команду дам. А вот подпишем только уже утром. Потерпите?

3

Солнечное утро на Кавказе внезапное и чарующее, как улыбка на суровом лице горца. Борис Николаевич Панков, прикомандированный к спасателям по линии МИДа, тщетно пытаясь проснуться, не выдержал:

— Мне, — сказал он, глядя на Кубарева, сыгравшего побудку, — нравится с ГКЧС работать. Единственное узкое место — дисциплина здесь доведена до абсурда. Не успели прилететь в три часа ночи, как уже в пять вставать…

Панков не кривил душой. Ему действительно нравились чрезвычайщики. Хотя их председатель Кужугетов на дух не переносит мидовцев. Что с него взять! Оперился в Сибири, рулил трестом, заставлял вкалывать «химиков». А здесь от него требуется совсем иное — вести переговоры. Ему же вынь да положь: пока не договоримся, не уйдем! Да, действует парень очень напористо, вразрез с мидовскими технологиями. А впрочем, может он и прав, что идет, как на таран, ситуации ведь нестандартные… Что только не приходится учитывать! Уже дошло до того, что в протоколах для осетин писали Цхинвал, а для грузин — Цхинвали.

И вот идет заседание. Думбадзе смотрит на Кужугетова. В глазах прыгают бесенята, уголки губ кривятся в усмешке: «Этот молодой кудрявый парень для меня противник на полчаса. Сейчас я дам ему это понять!» И закатывает длинную речь… Кужугетов молчит, не перебивает, сидит, не поднимая глаз. Думбадзе, торжествуя, осанисто сел, картинно уперев кисти рук в колени. Кужугетов встал, зрачки расширились от гнева так, что карие глаза кажутся черными.

— Я — представитель Великой России, — тихо и твердо сказал, глядя на Думбадзе. — И прошу относиться к этому адекватно.

Думбадзе не отвечает, молчит, весь ушел в себя: «Разве настоящий мужчина прощает обиду? Нет, он мстит, но изящно, как пристало грузину…» Банкет дает грузинская сторона. На столе — коньяк, вино. Думбадзе гостеприимно предлагает:

— Вот белое вино, прочитайте его название, — голос вкрадчив, источает радушие. — Рекомендую вам это вино. Оно называется Манави. А теперь прочитайте наоборот.

Напротив каждого российского делегата — бутылка. Прочитали полушепотом, но хором получилось все же громко, оглушительно громко:

— ИВАНАМ!

4

Послеобеденная жара — затишье перед вечерней перестрелкой. Горы под солнцем кажутся не серыми, а ярко-синими.

— Слушай, а почему в междоусобные войны бросили спасателей?

— Потому что нужно спасать людей, — лениво отмахивается от приятеля Юра Инюшин.

— Но спасатели — не спасители. Что мы можем из того, что не может никто другой? — не унимается Володя Мельничук.

— А кто, этот другой? В МИДе, наверно, считают, что это не их дело — чай, не пожарники они, дипломаты. Кто еще другой? Министерство обороны? Бывший КГБ? МВД? Все изрядно подрастерялись…

— Ну да, а мы переквалифицируемся в дипломатов, а если не получится — в солдат?

— Ну а что, смотри, как Михалыч командует, прямо полководец…

Кубарев оглянулся, вытирая взмокший под фуражкой:

— А вы думаете командовать легко? Не горло драть, а мозгами шевелить, чтобы все утром проснулись и знали, куда идти, что делать…

…Люди стояли, выстроившись в один неровный ряд. Старики, дети. Каждый из них держал в дрожащих руках по краюхе серого, с бурыми пятнами хлеба.

— Ешь, детка, ешь, а то нас всех убьют…

Ребенок зашелся в плаче, отталкивая материнскую руку. Один из боевиков подошел поближе и лениво повел дулом.

— Сейчас, сейчас, — заторопилась мать, заталкивая в рот рыдающего малыша хлебные крошки…

Часом раньше боевики вырвали младенца из рук другой матери, убили его на глазах у всего села, бросили в чан и выпекли хлеб…

…Суранов сидел за столом один. Он сидел неподвижно, закрыв глаза. Время бежит стремительней, чем водопад с горы, сроки поджимают… На его плечи легла невероятная по сложности задача — сформировать батальон из северных осетин, которые могли бы выполнять миротворческую задачу в Южной Осетии. Каким будет проект соглашения об урегулировании конфликта, толком еще было не ясно. Но мысль о создании миротворческого корпуса, сформированного посредником — Россией и противоборствующими сторонами — уже вызрела. Не было никакого опыта, делалось с чистого листа. Во главе миротворческого российского батальона решено было поставить генерал-майора Александра Филаретова, грузинского — Пантелеймона Бригвадзе, осетинского — его, Станислава Суранова.

«Попробуй заглянуть в душу пятистам человекам! Все готовы поклясться на чем угодно, что будут вести себя достойно. Иные даже плакали, на коленях стояли, только возьми. И в то же время в батальон пытаются проникнуть, чтобы завладеть оружием и отомстить. Возмущение справедливое. Он и сам его разделяет. Грузины начали проводить ассимиляцию, запретили осетинский язык в школах, ликвидировали администрацию. Но делали ведь это не все грузины поголовно, а гамсахурдисты Это они поссорили народы, спровоцировали убийства, погромы. Как убедить новоявленных миротворцев, что мы идем не убивать, уподобляясь боевикам, расстреливавшим Цхинвали, а идем с нелегкой миссией прекратить огонь? Как убедить?»

Двадцать девятого июня девяносто второго года в Южную Осетию вошел батальон североосетинских миротворцев. Их встречали, как воинов-освободителей в Великую Отечественную, в мае сорок пятого. Под ноги летели цветы… Батальон миротворцев в полтысячи штыков вел безмолвный комбат. Он шел, глядя себе под ноги…

— Почему он все время молчит? — спросил кто-то, когда осетинский батальон разместили рядом с российским. — Это все горцы такие неразговорчивые?

— Он потерял голос за те две недели, пока формировал батальон, — ответил пришедший вместе с осетинскими миротворцами Юра Инюшин, — а потом вел пешим ходом из Владикавказа через Рокский перевал. История народов Осетии когда-нибудь воздаст ему должное…

— Не знаю, как история, а я ему уже и сейчас готов воздать, — подхватил Кубарев. — Молодец, генерал! Батальон укомплектовал не только людьми, но и техникой. А грузинские миротворцы прикатили к месту дислокации лишь с оружием — без палаток, без самого необходимого, просто-напросто встали на довольствие к российскому батальону.

5

Заплаканные девчушки в черном бережно подняли седую женщину, обнявшую гроб. Сырые комья земли застучали по крышке. Суровые мужчины передернули затворы винтовок, выстрелили. Залп поднял с веток воронье, отозвался эхом в горах… На блокпостах миротворцы — русские, осетины, грузины — тревожно вслушивались в наступившую тишину. Новые похороны? Или опять стычка? Посмотрели на часы и облегченно вздохнули: стреляли в три часа, значит, похороны. Они идут в каждой деревне. По договоренности со старейшинами с недавних пор стали хоронить именно в это время. Над свежей могилой вырос холмик сырой земли. Пора расходиться. В толпе перешептываются:

— А почему эти три генерала здесь? Такая честь нашему бедному Нико, а он совсем мальчик был…

— Это миротворцы. Вон тот, слева, это наш, грузин, Бригвадзе, справа — сам видишь, русский, Филаретов, в центре — Суранов, осетин…

— А что здесь делать осетину? На наше горе смотреть?

— Нельзя так говорить, они ездят на похороны, чтобы показать, что пришли с миром и сочувствием к каждому человеческому горю. Везде это понимают, а мы, что же, слепые?

А утром прибежал запыхавшийся вестовой: в расположение грузинских миротворцев бээмпэ (боевая машина пехоты) неизвестного происхождения влетела и начала утюжить окопы, постреляла поверх голов и ушла на склон. В бинокль отчетливо видно: на касках синие полоски — специально всем миротворцам накрасили. Что будешь делать — надо брать белый флаг и идти.

— Ну что, — пробует пошутить Кубарев, аккуратными узелками привязывая на штык носовой платок, — пошагали по полю войны, что ли…

— Ребята, как же так? Вы же — миротворцы…

Оказывается, перепуганные жители сказали, что к селу подошли грузины. Осетины и примчались. А грузины просто занимали позиции, на которые им встать приказали, чтобы противоборствующие стороны — осетинский и грузинский батальоны — от греха подальше развести, а между ними поставить российские войска.

…Спасатели паковали рюкзаки. Все понимали, что остальное уже зависело от умения и гибкости политиков. Главное — удалось прекратить «горячее» противостояние, впервые применить военную силу для мира, а не для войны. В ходе операции миротворцы потеряли одного человека. На мосту в самом Цхинвале подорвался на мине грузовик, погиб водитель. Но сейчас, когда от силы часа через три, предстояло спрыгнуть с трапа дома, в Подмосковье, говорить о грустном не хотелось.

— Юр, расскажи, как вы с Михалычем под осетинскую музычку в грузинское село въехали.

— Да ладно, — отмахивался от него Инюшин, — все знают как…

— Не знаем, — хором загорланили спасатели, лежавшие на рюкзаках у взлетки, — не слышали даже…

— Ну, мы ездили на бээрдэм (боевая разведывательно-десантная машина). Установили звуковещательный аппарат, и машина из боевой стала пропагандистской, — Юра помолчал, надеясь, что, может быть, сейчас прозвучит команда строиться, нет, все тихо, вздохнул и продолжил, чувствуя на себе неослабевающее внимание аудитории. — В каждое село мы въезжали с музыкой. Для осетин — своя, для грузин — своя. Кассеты даже отдельно стояли. А все деревни — одна около другой. Однажды перепутали и в грузинское село въехали с осетинской музыкой. Они подумали, что осетинские боевики с музыкой прикатили мстить, а это мы. Грузины военные приготовления повели полным ходом, пушку наводят. Пошел Михалыч с платочком к одним, к другим… Произнес пламенные речи. Умиротворил.

— Команда грузиться, — майор запыхался, — построения не будет! Предстоит лететь в Приднестровье, но через Москву…