Двое на фоне заката

Людмила Толмачева

Приходит возраст, когда мысли о любви сродни преступлению. На них наложен запрет. Они смешны и даже неприличны. Но вдруг в сумерках одиночества замаячит огонек. Это свет надежды. «О боге пора подумать, а у ней кавалеры на уме!» — со злостью говорит домработница о своей хозяйке, героине романа. Но что делать, коль нежданно-негаданно пришло большое чувство? Принять как дар судьбы? Или трусливо бежать, «боясь пустой молвы»? Благословите же позднюю любовь!

Середина 90-х годов XX века

— Это был самый счастливый день в моей жизни! Ты бросал к моим ногам лучшие роли как драгоценные камни. Нет. Как звезды! Как сокровища всего света! Видимо, такое бывает только однажды. И даже премьера «Идиота», на которой зал рукоплескал и долго не отпускал нас, не принесла более сильных ощущений. К тому же ты все испортил своим сердечным приступом. Вместо банкета в «Праге», я провела ночь у больничной койки.

Тамара Николаевна отвлеклась ненадолго от своих мыслей, глядя на пару голубей, играющих в прозрачной вышине безмятежного неба.

Трепеща крыльями, они то сближались, почти касаясь клювами, то разлетались в разные стороны, как бы соревнуясь в быстроте и ловкости, но, покружив в отдалении, вновь неслись навстречу друг другу.

Наверное, голубь с голубкой — пришла к ней посторонняя мысль, но воспоминания настолько разбередили душу, что она уже не могла остановиться:

— Ох, Ваня! Ты не жалел ни актеров, ни самого себя. Работа, работа, работа. Но как ни странно, тебя на все хватало. И на любовные утехи тоже. Это ведь ты сделал меня настоящей женщиной. Я, дурочка, так и не призналась в этом.

Вынув из кармана платок, она встала со скамейки и протерла фотографию на памятнике. Затем долго всматривалась в любимые черты, словно открывала для себя что-то новое. После тяжелого вздоха актриса вернулась на скамью и продолжила свой печальный монолог:

— У каждой женщины, наверное, есть свои тайны. А уж моя стоила того, чтобы скрывать ее за семью замками. Ты не раз спрашивал: почему я такая зажатая в любовных сценах? Да и с тобой поначалу цепенела. Но разве я могла рассказать такое? Тогда это казалось немыслимым. А теперь? Сексуальная революция так раскрепостила людей, что об этом говорят на каждом перекрестке.

И вновь потянулась тонкая, бесконечная нить воспоминаний. Внезапно актриса покачала головой и улыбнулась. Эта улыбка преобразила ее лицо. Оно оживилось, помолодело, в глазах зажглись озорные огоньки.

— Знаешь, Вань, что я вспомнила? Некстати, наверное, но ничего не поделаешь — память нам не подвластна. Помнишь юбилейный спектакль на партийную тему? Власти из тебя все печенки вытрясли, то и дело подгоняя, чтобы успеть к сорокалетию Октября. Господи, как ты ругался по утрам, когда надо было спешить на очередную репетицию! Потом эта агитка тихо сошла на нет, как будто и не существовала вовсе. Но сколько сил и здоровья отняла! А вспомнилась она из-за «раскола», который устроил мне Мишка Барышев. На двадцатом спектакле, когда от скуки хотелось выть, Барышев решил повеселиться. Они с Генкой Савельевым намертво прикрутили к столешнице чайник, а мне в мизансцене из этого чертова чайника кипяток наливать. Я произношу реплику и поднимаю чайник. А он не поднимается. Без всякой задней мысли, я снова рванула за ручку и тут… о Господи! — чайник поднялся, но вместе со столешницей. Я обомлела. Правда, ненадолго. Шестое чувство заставило мобилизоваться и выходить из положения. Как ни в чем не бывало, произнесла первое, что пришло на ум: «Выпьем лучше вина. У меня припрятано на всякий случай». Ляпнуть-то ляпнула, но не подумала, что в этом случае нужна как минимум бутафорская бутылка. А где ее взять? Пауза уже угрожающая, в суфлерке лицо второго режиссера показалось, белое как мел. Ну, думаю, конец! В каком-то полусне подхожу к кулисам, а оттуда рука Дербеневой тянется, с цветочным горшком. Я беру горшок, «наливаю» из него «вино» в железные кружки и мы с комиссаром выпиваем. Хорошо еще, что по роли я сразу уходила за кулисы. А там Дербенева корчится от смеха. Было так смешно, что нас чуть ли не водой отливали. О-хо-хо, и смех, и грех! Ну мне пора, Ванечка. В следующий раз приду в твой день рожденья. Жди!

* * *

По телевизору передавали телешоу с участием кошек. Ведущий программы, разбитной малый, скороговоркой, проглатывая окончания и суффиксы, то и дело обращался к хозяевам хвостатых созданий, задавая порой нелепые вопросы. Тамара Николаевна по своему обыкновению сидела в кресле и с живым интересом следила за происходящим на экране. Мартин, не изменяя своим привычкам, лежал у ног хозяйки и дремал.

— Интересная тема, Мартин! О твоих собратьях, между прочим. Ты посмотри, какие красавцы пришли на передачу! Вот, к примеру, этот, справа. Сибиряк, скорее всего. Зовут Кактус. Надо же, имечко дали! Не понимаю людей, которые своим питомцам придумывают неодушевленные клички. Какие-нибудь Табуретки или Шпунтики. Идиотизм! Ведь у кошки есть душа. Ой-ой! Лапушка! Это же гений, а не кот! Тебе бы, Мартюша, поучиться у него…

Мартин вдруг поднялся и пошел прочь от кресла. Тамара Николаевна в изумлении наблюдала за тем, как кот неторопливо разлегся посреди гостиной, не удостоив хозяйку взглядом.

— Мартин, ты обиделся? Ну прости! Это же просто смешно! Что я такого сказала? Что тебе следует немного подучиться? Так это сущая правда… Вот! Опять! Ай да Кактус! Молодец! А эта кошечка, какая славная. И кличка подходящая — Груня. Нам бы такую, да? Не то что твоя рыжая…

Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть.

— Это, наверное, Настя пожаловала. Пойдем открывать!

Кот вскочил и, обогнав хозяйку, первым оказался у входной двери. Тамара Николаевна оказалась права — пришла Настя Снегирева, ее ученица.

Уже полгода девушка брала у Важениной уроки по мастерству, собираясь этим летом поступать в Щукинское училище.

— Ну как вы тут поживаете? Не болеете? — спросила Настя, грациозно входя в гостиную, окутанная облаком французского парфюма.

— Да что с нами сделается? Ни забот, ни хлопот. Застыли с Мартином в постбальзаковском возрасте и дальше ни с места. А сейчас телевизор смотрим, новый проект «Беседы с котом». Мне нравится ведущий — живой, непосредственный. Всю передачу держит зрителя на нерве. И тема удачная.

— Почему удачная? — спросила Настя, усаживаясь на диван вместе с Мартином.

— О-о! Этот вечный, неизбывный разговор о кошках! Об этих баловнях судьбы можно говорить часами. Вот смотри: принесли пару-тройку котов в студию, и уже взоры миллионов зрителей жадно ловят каждое их движение, каждый их магический взгляд. Им и делать-то ничего не надо. Лежи себе на коленях хозяйки и жмурься в камеру.

— Ой, и в самом деле баловни! — воскликнула Настя, с интересом глядя на экран. — Как вы точно это заметили, Тамара Николаевна!

— Что ты, Настенька! Это заметили еще древние египтяне.

— Ах, да! Они их обожествляли, кажется?

— И даже бальзамировали и погребали в священных покоях. А бога солнца Ра часто изображали в виде кошки.

— Вот, Мартин, какие у тебя великие предки! — рассмеялась Настя, гладя кота по голове.

— Смех смехом, Настасья, а царственные замашки у них неистребимы. Взять ту же кошачью независимость. Как бы их не приручали, все равно гуляют сами по себе.

— Эх, мне бы такую упертость, уж я бы точно поступила в «Щуку».

Важенина внимательно посмотрела на погрустневшее лицо девушки, затем ласково спросила:

— Ну что, начнем урок?

— Я подготовила этюд, — Настя посмотрела по сторонам. — Только не знаю, где его показывать.

— Ты кто у нас сегодня?

— Провинциальная парикмахерша.

— Прекрасно! Пойдем в спальню, к трюмо. Я буду твоей клиенткой.

Они втроем вошли в спальню. Важенина села в кресло.

— Начнем так. Я это я, то есть бабуся под семьдесят со всеми вытекающими последствиями: редкими, седыми волосами, ворчливым и капризным нравом и т. п. Итак, ты вызываешь меня. Я сижу на скамейке, в коридоре.

— Ну какая же вы «бабуся»? — засмеялась Настя. — Да вам это слово подходит, как козе баян.

— Ладно, не льсти мне. Хотя, черт возьми, слышать такое от юной особы приятно. Ну, поехали!

Настя сменила выражение лица на озабоченно-деловитое и крикнула чуть грубовато:

— Следующий!

— Иду-иду, милая! — кряхтя и охая, Важенина поднялась с кресла. — Куды садиться-то?

— Вот сюда, бабуля!

Настя поставила стул напротив зеркала, усадила на него Важенину, оглядевшись, схватила с кресла шелковый халат хозяйки и вместо пеньюара ловко обернула им «клиентку».

— Что желаете? Стрижку? Покраску? Или перманент?

— Да куды уж мне, дочка, пармомент этот. К сыну в город собралась погостить. Он не любит, когда я в платке хожу. Сымай платок, да и все тут. Ну что с имя, молодыми, будешь делать?

— Да какие они молодые, бабуля? Небось сыну вашему за пятьдесят?

— Но! Пятьдесят один, чай, и есть…

— И что же ему платок-то ваш не нравится? — спрашивала Настя, расчесывая волосы «клиентки».

— Да не ему. Внук у меня такой привередливый. Несовремённо. Слышь? «Несовремённо, бабушка, в платке ходить», — передразнила актриса вымышленного внука.

— Понятно. — Настя щелкнула ножницами. — Так что? Пострижемся немножко? Подровняем?

— Ты только не обкорнай меня наголо-то. Давеча соседка моя, Саввишна, так-то вот сходила в парикмахтерску и что? Щас без платка людям на глаза не кажется.

— Это смотря к кому ваша Саввишна попала. Если к Люське Пробкиной, то все понятно. Эта Люська преподобная ножницы-то держать толком не умеет. А туда же. Зато гонору хоть отбавляй. Как же! Была на курсах ученицы самого Зверева. Ну и что? Как не умела ни черта, так и осталась дура дурой. Хоть и с дипломом. Мы и без дипломов так пострижем, что любо-дорого взглянуть. Ну, как, бабуля? Нравится?

Она сняла с Важениной «пеньюар», встряхнула его и отошла в сторону, любуясь своей «работой».

Тамара Николаевна вздохнула, повернулась к девушке, задумчиво посмотрела в ее карие глаза, с нетерпением ожидающие вердикта, и спокойно сказала:

— Присядь, Настасья, поговорим.

— Вам не понравилось? — расстроилась девушка.

— Нет, почему… В целом, неплохо. Характер ты ухватила. Но зачем так суетишься? Провинциальная парикмахерша цену себе знает. И не забывай — это современная девушка, а ты какие-то дореволюционные ухватки взяла. В общем, переиграла. Сама как считаешь?

— Отстой!

— Это что означает?

— Полный абзац, короче, ничего у меня не получится.

— Ну что ты разнылась? — рассердилась Важенина. — Так дело не пойдет. О чем мы договаривались? Забыла? Никакой паники! Адекватная реакция на критику. Вот что, солнышко, пойдем на кухню, чайку попьем и поговорим.

* * *

Настя заваривала чай, а Тамара Николаевна делала бутерброды с сыром и докторской колбасой.

— Знаешь, что я сейчас добавлю к бутерброду с колбаской?

— Что?

— Тонко нарезанный маринованный огурчик. Получится очень пикантно. Не пробовала?

— Нет. Тамара Николаевна, вам не понравилось?

— Подожди, давай сначала перекусим, а потом поговорим. Не надо все в кучу мешать. Иначе толку ни от того, ни от другого не будет. Ну вот, бутерброды готовы. Сейчас достанем красивые десертные тарелки… У меня есть английский набор, еще от мамы остался. Видишь, какой красавец? Тончайший фарфор, и рисунок мне нравится, без излишеств. Симпатичный, не правда ли? Нет, не так твоя парикмахерша спрашивает. «Полный отпад, правда же?»

— Угу.

— Садись, Настасья. Выпьем по чашке чая, а потом о серьезном потолкуем.

Они молча пили чай: Тамара Николаевна неторопливо наслаждалась душистым напитком, потихоньку наблюдая за Настей, а та рассеянно жевала бутерброд, вряд ли чувствуя его вкус. Было заметно, что девушка волнуется и ждет не дождется оценки за сыгранный этюд. Важенина, пряча улыбку, смотрела на то, как Настя с преувеличенным спокойствием ставит на блюдце пустую чашку, стряхивает с пальцев прилипшие крошки, поправляет кофточку и приглаживает за ушами завитки каштановых волос, забранных в тяжелый пучок. Нечаянно встретившись взглядом со своей наставницей, Настя смутилась, но тут же постаралась изобразить равнодушие, устремив в окно взор коричневых, с медовым оттенком глаз.

«Милая девочка, — думала актриса, — каким ветром навеялось в твою красивую головку решение пойти по этой нелегкой стезе? Как мало ты знаешь об актерской профессии, и как много придется пережить, чтобы однажды сказать себе: я актриса. Но уж коли решилась — терпи, стиснув зубы, до дрожи, до боли, до двоения в глазах…»

Оторвавшись от дум, Тамара Николаевна задала неожиданный вопрос:

— Скажи, ты твердо решила поступать в театральное?

— А что? Вам кажется, что у меня нет таланта? Так я…

— Определенный дар у тебя есть. Бесспорно. Ты можешь по-настоящему насмешить… Кстати, твоя продавщица на том занятии была гораздо колоритнее сегодняшней парикмахерши. Понимаешь, должна быть игра. Актерская игра! Твоя задача — творить, создавать образ. Индивидуальный, целостный, яркий. Красивый! Даже уродливый Квазимодо красив в хорошем исполнении. Свою героиню надо прочувствовать, понять изнутри. Тут одних эффектных приемов недостаточно. Но сегодня я хочу обратить твое внимание на другое. Чтобы роль удалась, надо много, очень много работать. Этому ремеслу придется отдать все, что у тебя есть — молодость, силы, здоровье и, возможно, личное счастье. Что насупилась? Тебе это кажется банальщиной? А между тем, это квинтэссенция моей судьбы.

Опустив глаза на свой чудесный фарфор, она замолчала, уйдя в воспоминания. Настя чутьем догадывалась, что надо подождать, что эта пауза не случайна.

— Я тебе рассказывала о режиссере Мещерском? — Важенина подняла глаза, в которых глубоко пряталась печаль, застарелая, привычная.

— Совсем немного. Вы говорили, что были его женой…

— Да, мы были женаты. Всего три года. У нас не было пышной свадьбы, какие приняты сейчас. Скромно посидели в узком кругу. Но я была на седьмом небе, у меня от счастья кружилась голова. Ты знаешь, с годами начинаешь понимать, что все эти условности, которыми мы обставляем наши торжества, я имею в виду шикарные авто, украшения, сверхдорогие наряды не имеют ничего общего с истинными чувствами. И даже больше. Они уводят нас в суетную плоскость показухи, лишних трат сил и средств, уводят от главного. Однажды я наблюдала характерную сценку. Во дворе готовился к отправке свадебный кортеж. Сначала невесту выкупали друзья жениха, а потом все рассаживались по машинам. Внимание зевак, и мое в том числе, было приковано к невесте, тонувшей в белом кружевном облаке. Подхватив ее на руки, жених устремился к огромному лимузину, но вдруг подол платья зацепился за металлический штырь газона. Взволнованный жених продолжал нести невесту, в то время как дорогое кружево уже трещало и рвалось. Истошно закричала мать жениха, подскочила к штырю, сняла с него подол, но платье было подпорчено. Наверное, надо было замять инцидент, но не тут-то было. Будущая свекровь начала отчитывать сына, а заодно и невестку, напомнив им стоимость платья. Ей подпевала сама невеста, в истерике вопрошавшая бедного жениха, как она «в таком виде появится на регистрации?». В общем, торжественный момент был смазан. Свадебный поезд отбыл, увозя расстроенных молодоженов.

— Но это же редкий случай. Обычно все проходит как по маслу.

— Ты, наверное, тоже мечтаешь о платье-облаке? — улыбнулась Тамара Николаевна.

— Об этом мечтают все. Но не всем удается его надеть… Тамара Николаевна, а вы любили Мещерского?

— Очень, — не сразу ответила Важенина. — Мы были счастливы. Но недолго. Наша лодка любви дала течь и потихоньку затонула. Романтика тайных встреч, которые были до брака, оказалась заманчивей повседневной рутины. Эти встречи волновали, заставляли трепетать сердца, а потом… Когда ты с любимым человеком круглые сутки нос к носу решаешь творческие задачи вперемежку с житейскими, то ничего хорошего из этого не получается. К тому же, оказалось, я очень ревнива. А он, как художник, натура увлекающаяся.

— Понятно. Старо как мир.

— А чем мы отличаемся от других поколений? Что изменилось в отношениях между мужчиной и женщиной за последнее тысячелетие?

— Ну не знаю как за тысячу, а за последние десять лет многое изменилось. Взять, например, почти узаконенный гражданский брак. Все живут с кем попало. И никаких при этом обязательств. А еще сильно помолодел возраст полового созревания.

— Это скорей социальные сдвиги, а я говорю о любви, о чувствах.

— А-а. Ну да…

— Хотя, все взаимосвязано. Помню, в школе мы любили платонически, даже целовались редко. А что сейчас происходит? Сексуальный содом…

— И Гоморра.

— А как у тебя с Алексеем? Помирились?

Настя вспыхнула, и Важенина мысленно отругала себя за бестактность. Девушка печально посмотрела на своего учителя, как будто в душу заглянула, и с горькой усмешкой заговорила о самом сокровенном:

— Он хоть и не творец, и не художник, но натура тоже увлекающаяся. Да и это понятно. На его смазливый фейс все наши герлы давно запали.

— Неужели предпочел тебе другую?

— «Предпочел»… — хмыкнула Настя. — Да кто его спрашивал? Бадаева из параллельного на итальянский купальник поспорила со своей подругой, что через неделю Лешка ноги ей будет целовать…

Судорожно сглотнув, она кашлянула и продолжила глухим голосом, в котором чувствовались близкие слезы:

— Короче, ею была применена тактика ближнего боя. Так мы называем секс по инициативе девушки.

— Настенька, стоит ли из-за такого парня переживать? — произнесла Важенина, чувствуя невыразимую жалость к этой «раненой птичке».

— А вы разве не переживали? — сдавленным голосом парировала Настя.

— Переживала, — помолчав, отозвалась Важенина. — Еще как. Но я не все тебе рассказала. Главного не сказала. У нас родился сын. Коленька. А в восемь месяцев он умер от двухстороннего крупа. Я впала в депрессию. Вот с этого момента все покатилось под гору, пока не разбилось вдребезги.

Их взгляды встретились: один — страдающий, но не покорившийся судьбе, не утративший веры в счастье; другой — привыкший к ударам судьбы, ничего не ждущий от нее, но отзывчивый на чужую боль. Наверное, интуитивно почуяв эту отзывчивость, Настя неожиданно и даже как-то легкомысленно обронила:

— А я беременна.

— Что?! — Тамара Николаевна встала, подалась к девушке. — Боже мой, Настенька! Что ты такое говоришь? Ты же еще не окончила школу! Господи, что я несу?

Она вдруг побледнела, попятилась назад и без сил упала на стул. Настя с воплем подскочила к Важениной и, не зная, что

предпринять, заметалась, потом схватила полотенце и начала обмахивать им свою учительницу.

— Тамара Николаевна! — рыдая, причитала растерявшаяся девушка. — Миленькая, что с вами? Какая я дура! Тамара Николаевна! Только не умирайте!

— Слева… — бескровными, непослушными губами прошелестела Важенина. — В шкафу… Синий пузырек.

Кинувшись к шкафу, чуть не уронив стоящий на дороге стул, Настя резким движением открыла створку и стала лихорадочно перебирать многочисленные пузырьки и коробочки с лекарствами. Едва сдерживая рыдания, боясь оглянуться и увидеть Тамару Николаевну неживой, Настя вновь и вновь перебирала лекарства, пока, наконец, не обнаружила этот проклятый пузырек.

— Что с ним делать? — бросилась она к неподвижно сидящей Тамаре Николаевне.

— Двадцать капель… на треть стакана.

Когда лекарство было выпито, Настя взяла левую руку Важениной в свои ладони и неотрывно смотрела на прикрытые, слегка подрагивающие веки в голубых прожилках. И лишь спустя какое-то время, когда щеки Важениной слегка порозовели, ушла пугающая мучнистость, Настя с шумом перевела дыхание.

— Что, напугала? — открыв глаза, прошептала Тамара Николаевна.

— Очень. Я сейчас вызову скорую, ладно?

— Нет, уже не надо. Приступ прошел. Все хорошо.

Настя вдруг бухнулась на колени.

— Тамара Николаевна, простите меня! Это все из-за меня. Я больше не буду, — она вновь заплакала, теперь уже с нотками раскаяния.

— Горе ты мое! — Важенина погладила склоненную голову девушки. — Что ты не будешь? А ну-ка встань с пола-то. Вот так. Сядь, посмотри на меня. Ты мне скажи, как ты дальше будешь жить? Что ты решила?

— Пока не знаю, — Настя поднялась с колен, села на стул, понуро ссутулилась. — Если рожать, то поступление придется отложить на год.

— Какой у тебя срок?

— Три месяца.

— Значит, ребенок родится через полгода…

— В ноябре, — как-то уж слишком равнодушно ответила Настя, машинально играя с Мартином, незаметно очутившимся возле ее ног.

— А родители? Знают?

— Почти.

— Что значит «почти»?

— Ну, маме я слегка намекнула. А отец… Ой, лучше о родителях не говорить. У них своя жизнь. Им не до меня.

— Даже так?

— У отца, похоже, молодая любовница, а мама, когда узнала об этом, пустилась во все тяжкие, — Настины губы растянулись в сардонической улыбке. — Начала обзванивать своих бывших поклонников, с которыми имела дело двадцать лет назад. Один лох вроде бы попался на ее удочку.

— Настасья! Не забывай, ты говоришь о родной матери.

— Да я сама скоро ею стану.

— Ох, Настя, Настя. Не знаю, что и посоветовать тебе… — с тяжелым вздохом произнесла Важенина, но тут же резко одернула себя. — Да что я, в конце концов! Тут одно единственное решение — рожать! Потому что последствия первого аборта могут быть страшными, непоправимыми. Через месяц у тебя выпускные экзамены. Кстати. Волнение может сказаться на малыше. Ты это учти.

Неожиданно Настя звонко расхохоталась. Тамара Николаевна, не понимая причину столь бурного веселья, сидела с растерянным выражением.

— Какая вы смешная, Тамара Николаевна! О малыше заговорили. Да я пошутила, а вы всерьез…

— Что за шутки, Настя? Этим не шутят. Постой… Так ты насчет беременности меня разыграла?

— Насчет беременности — правда. А рожать я не собираюсь. Что я, шизанутая? В семнадцать лет грузить себя!

— Час от часу не легче! Тогда зачем ты дотянула до такого срока?

— Не знаю, — вздохнула Настя и отвела глаза. — Наверное, на что-то надеялась…

— Из-за Алексея? Ты хотела удержать его таким образом?

Отпрянув словно от удара, Настя метнула на Важенину обиженный взгляд, потупилась и выдавила еле слышно:

— Я об этом никому не рассказывала. Только вам, а вы…

Не договорив, она бросилась из кухни в прихожую.

— Настенька! Прости меня! Ради бога, прости! — умоляла Тамара Николаевна, с трудом справляясь с одышкой.

Нет, не благоразумие — много ли его в семнадцатилетней девчонке? — а, скорей всего, интуиция подсказала Насте, что надо вернуться. Неуклюжая от собственной вины, бочком прошла на кухню, села на прежнее место, но поднять глаза — это уже было свыше ее сил. Так и смотрела на Мартина, умывающегося на подоконнике, едва слышно выдавливая короткие фразы:

— О чем говорить? И так все ясно. В больницу надо идти.

— А что сказал Алеша?

— Именно это и сказал.

— Та-а-к. А как он отреагировал на такое известие?

— Сначала был шок, — нехотя отвечала Настя, — потом начались фразочки типа: «Ты чо, мать, с дерева упала? Мы же без резинки не трахались…»

— «Без резинки» это как?

— Это презерватив.

— Совсем я от жизни отстала. Питекантроп! — махнула рукой Тамара Николаевна, а после паузы заговорила твердым голосом: — Вот что я посоветую, Настя! Беги от Алексея без оглядки. Можно, конечно, его легкомыслие списать на юный возраст. Но когда у человека нет сердца, это уже диагноз. Какими бы вы не были, супер-пупер современными, независимыми, а без доброты и великодушия далеко не уйдете. Доброе сердце во все века было дороже золота.

— Я пойду, Тамара Николаевна. Спасибо вам за все.

— Не за что. А ты все-таки поговори с мамой. Хорошо?

Уже стоя на пороге, Настя повернулась, чмокнула Важенину в щеку и упорхнула. Тамара Николаевна успела перекрестить сбегающую по лестнице девушку, а затем, тяжело вздохнув, закрыла дверь и пошла в гостиную.

— Ну что, Мартин, опять мы с тобой одни? — обратилась актриса к коту, сидевшему на подоконнике. — Пойдем, мой хороший, мне надо прилечь — в ногах какая-то противная дрожь.

Важенина прилегла на диване, а Мартин не сразу, но все же покинул свой наблюдательный пункт и присоединился к хозяйке, устроившись круглой серебристой головой на ее руку.

— А ведь мне было еще меньше, — подумала Тамара Николаевна, — когда я узнала эту сторону жизни, причем в самых низких ее проявлениях. И потом долго не могла терпеть мужчину рядом с собой. Иван сразу подметил, как я леденела в интимных сценах. И лишь в его объятьях оттаяла, все страхи ушли. Как будто заново родилась. Эх, Ваня, Ваня… В который раз за эту неделю вспоминаю тебя! Наверное, скоро встретимся.