Поэт, или Охота на призрака

Майкл Коннелли, 1996

«Смерть – вот за чем я охочусь. Именно она помогает мне зарабатывать на жизнь…» Джек Макэвой вовсе не рисуется; он криминальный репортер, и броня цинизма ему необходима, но трагическая гибель брата, полицейского детектива, пробивает в ней брешь. Согласно официальной версии, брат застрелился из-за нераскрытого дела. Но Джек не верит в версию самоубийства, хотя все улики налицо, даже предсмертная записка. Он начинает собственное расследование и вскоре обнаруживает целую серию случаев, когда полицейский пустил себе пулю в лоб по причине фатальной неудачи на службе. И каждый оставил записку – с цитатой из стихов поэта-мистика Эдгара Аллана По…

Глава 11

Недавний шторм вздыбил коварный ломкий лед, образовавшийся вдоль берегов озера Мичиган, заставив его принять самые удивительные и причудливые формы. Верхние этажи небоскреба Сирс-тауэр были совсем не видны, скрытые грязно-серым покрывалом облаков, что низко повисли над городом. Все это я наблюдал, подъезжая к Чикаго по автостраде. Стояло позднее утро, и мне подумалось, что днем наверняка снова пойдет снег. Ну и погодка! А я еще сетовал, что у нас в Денвере холодно. Однако, выйдя на улицу в чикагском аэропорту Мидуэй, я понял, что такое настоящая зима.

В последний раз я был в Чикаго три года назад и, несмотря на суровый климат, до сих пор иногда скучал по этому городу. В начале восьмидесятых годов я учился тут в школе журналистики и именно тогда полюбил Чикаго. Одно время я даже надеялся, что мне удастся остаться здесь и пристроиться в одну из местных газет, однако ни в «Трибьюн», ни в «Санди таймс» мною не заинтересовались: редакторы, к которым я обращался, посоветовали сначала набраться опыта и приходить, уже имея в портфолио хотя бы несколько опубликованных статей.

До сих пор помню, какое горькое разочарование я тогда испытал. И дело было не только в том, что меня отвергли, но и в необходимости уехать из Чикаго. Разумеется, я мог бы зацепиться в службе городских новостей, где подрабатывал студентом, однако это был совсем не тот опыт, который ценили редакторы крупных газет, да и перспектива службы в телетайпном агентстве, где платят столько, что это может привлечь лишь студентов, для которых возможность публикации гораздо важнее денег, нисколько меня не прельщала. Вот как случилось, что я вернулся домой и поступил на работу в «Роки-Маунтин ньюс».

Много воды утекло с тех пор. В первое время я ездил в Чикаго как минимум дважды в год — повидаться со старыми друзьями и посетить наши любимые бары и кафе, однако теперь это осталось далеко в прошлом. В последний раз я был здесь три года назад, когда один из моих друзей, Ларри Бернар, обосновался в «Трибьюн», проработав несколько лет за границей и приобретя тот самый опыт, что в свое время требовали от меня. Тогда я отправился в Чикаго, чтобы встретиться и поговорить с ним. Наверное, сейчас и у меня набралось бы достаточно хороших статей, чтобы претендовать на место в «Трибьюн», но я так и не собрался отослать их.

Таксист высадил меня на набережной, возле отеля «Хайатт». Редакция «Трибьюн» находилась как раз напротив него, на другом берегу реки. Поскольку я не мог заселиться до трех часов, то оставил вещи у дежурного, а сам направился к платным телефонам. Порывшись в справочнике, набрал номер Третьего участка Управления полиции Чикаго и попросил позвать детектива Лоренса Вашингтона, но, как только он отозвался, тут же повесил трубку. Я отнюдь не собирался беседовать с ним по телефону; все, что мне было нужно, это узнать, на месте ли детектив. Мой личный опыт общения с копами подсказывал, что договариваться о встрече заранее не имеет смысла. Совершая подобную глупость, вы лишь любезно сообщали человеку, какого места ему следует всячески избегать в ближайшее время. Многие полицейские не любили общаться с репортерами, а абсолютное большинство стремилось к тому, чтобы их даже не видели в компании представителей прессы. Даже с теми немногими, кто соглашался на беседу, приходилось вести себя предельно осторожно, так что я предпочитал устраивать на нужных мне людей засаду. И относился к этому как к своего рода игре.

Повесив трубку, я посмотрел на часы. Время неудержимо летело к полудню, а это означало, что на все про все остается около двадцати часов.

У дверей гостиницы я остановил такси и попросил отвезти меня в Белмонт, заехав по пути в Линкольн-парк, где в свое время и был обнаружен труп Бобби Сматерса. На днях исполнился ровно год со дня смерти мальчугана, и мне отчего-то казалось, что место его гибели должно выглядеть так же, как в тот трагический день.

Устроившись на заднем сиденье такси, я включил компьютер и открыл файл с заметками из «Трибьюн», которые загрузил в память еще вчера. Просматривая статьи, посвященные ходу расследования, я быстро нашел искомый материал — подробный отчет о том, как научный сотрудник расположенного неподалеку зоосада, возвращаясь от своей подружки напрямик через парк, нашел изуродованное тело. Труп мальчика лежал посреди заснеженной поляны, на которой летом проводились соревнования по игре в бочче^[5]. В статье утверждалось, что упомянутая поляна находится неподалеку от Кларк-стрит, оттуда хорошо видно выкрашенное в красный цвет здание конюшни, принадлежащее этому самому зоопарку.

Движение в городе в этот час не было интенсивным, и мы добрались до парка за десять минут. Я велел водителю ждать меня на Кларк-стрит, а сам вышел из машины.

На чистом белом снегу вокруг не было почти никаких следов. Снежные шапочки на сиденьях и спинках скамеек, выстроившихся вдоль аллеи, достигали трех дюймов в толщину. Эта часть парка почему-то показалась мне заброшенной, здесь даже птиц не было.

Я прошел несколько ярдов по аллее и увидел поляну. Разумеется, рассчитывать на то, что мне удастся обнаружить что-то новое, было бы глупо, и все же я чего-то ждал, хотя и не мог сказать, чего именно. Возможно, надеялся на внезапное озарение.

Почти на середине поляны я наткнулся на чужие следы, ясно отпечатавшиеся в глубоком снегу. Они пересекали мой путь слева направо. Я зашагал дальше, но вскоре наткнулся на еще одну цепочку следов, которая шла в обратном направлении. Очевидно, одна и та же группа людей возвращалась туда, откуда пришла.

«Дети, — подумал я. — Должно быть, это дети ходили в зоопарк».

Зоопарк, кстати, был еще открыт. Глядя в ту сторону в надежде увидеть упомянутую в статье конюшню, я заметил цветы у подножия корявого толстого дуба, росшего в двадцати ярдах от меня.

Приблизившись к дереву, я догадался, что это может означать, — цветы были оставлены здесь в годовщину смерти Бобби Сматерса. Ярко-алые розы, выглядевшие на снегу, словно пятна свежепролитой крови, были сделаны из древесной стружки.

Подняв голову, я увидел, что кто-то вставил в расщелину ствола явно не любительскую, а сделанную в студии фотографию улыбающегося мальчишки, который сидел, упершись локтями в стол и подперев кулаками щеки. Бобби Сматерс. На нем были красный пиджак и белая рубашка, на шее повязан крохотный голубой галстучек. Цветы, должно быть, оставили его родители, но я недоумевал, почему в годовщину смерти они не поехали на кладбище, а пришли сюда. Впрочем, возможно, на кладбище они тоже побывали.

Потом я огляделся по сторонам. Пруд около конюшни замерз, по его поверхности скользила парочка конькобежцев. И все, больше никого вокруг не было.

Такси дожидалось меня на Кларк-стрит, приткнувшись к тротуару возле массивной кирпичной башни. Над входной дверью болталась вывеска с надписью «Хемингуэй-хаус». Именно из этого здания вышел в то утро сотрудник зоопарка, чтобы вскоре наткнуться на труп.

Еще раз посмотрев на снимок, я без колебаний вытащил его из щели в коре. Фотография оказалась закатана в тонкий пластик, предохранявший ее от снега и дождя; на обратной стороне было написано имя мальчика. Я сунул фото в карман куртки: пригодится для статьи.

После прогулки по заснеженному, торжественно-неподвижному парку салон автомобиля показался мне уютным и теплым, словно гостиная, где в камине пылает огонь. Захлопнув за собой дверцу и устроившись на заднем сиденье, я продолжил просматривать материалы «Трибьюн». Такси, набирая скорость, везло меня к Третьему участку.

Обстоятельства дела, которые я смог узнать из статьи, были не менее жуткими, чем подробности убийства Терезы Лофтон. Мальчишку выманили со школьного двора на Дивижн-стрит. Собственно говоря, Бобби и два его приятеля сами выбрались за ограду, чтобы поиграть в снежки. Когда учитель заметил, что троих учеников недостает, он сразу понял, где они могут быть, и отправился на поиски. Но к этому времени Бобби Сматерс уже бесследно исчез, а оба двенадцатилетних свидетеля так и не смогли сообщить полиции ничего конкретного. По словам одноклассников выходило, что Бобби просто пропал, словно бы сквозь землю провалился. Они втроем увлеченно строили снежную крепость, и, только закончив, мальчики обратили внимание, что Бобби с ними нет. Но это их не насторожило, так как ребята решили, что он нарочно спрятался, рассчитывая застать товарищей врасплох. Именно по этой причине никто из них не стал искать Бобби.

Пропавший мальчик, вернее, его окоченевший труп был найден только на следующий день на заснеженной поляне в Линкольн-парке. Расследование, которое возглавил детектив Брукс, продолжалось несколько недель, но так и не продвинулось ни на йоту дальше того, что уже было известно со слов двух соучеников жертвы: Бобби Сматерс таинственным образом исчез со школьного двора.

Просматривая статьи, я искал некие обстоятельства, которые роднили бы убийство мальчика с делом Лофтон, однако не слишком преуспел. Тереза была взрослой белой женщиной, а Бобби — двенадцатилетним темнокожим мальчишкой — иными словами, они были слишком разными, чтобы оказаться жертвами одного и того же маньяка. Тем не менее после своего исчезновения каждый из них больше суток находился неизвестно где, а изуродованные тела обоих были подброшены в городские парки и оставлены практически на самом виду. И наконец — это показалось мне самым существенным, — и Сматерс, и Лофтон накануне своего исчезновения находились в местах скопления детей: мальчик в школе, а Тереза — в садике, где подрабатывала воспитательницей. Я еще не знал, имеет ли данное обстоятельство какое-либо значение, однако больше ничего определенного у меня не было.

Третий полицейский участок был похож на небольшую средневековую крепость, сложенную из желтого кирпича. В этом же приземистом двухэтажном здании помещался и Первый муниципальный окружной суд, поэтому широкие двери из дымчатого стекла, в которые вливался постоянный поток посетителей, несмотря на холодную погоду, почти все время оставались открытыми. Зайдя внутрь, я оказался в вестибюле, выглядевшем крайне неопрятно из-за тающего снега на полу. Стойка в вестибюле была сложена все из того же желтого кирпича; если бы кто-то въехал в стеклянные двери на машине, он все равно не добрался бы до копов, находившихся за этой баррикадой. Так что простые граждане выстроились вдоль барьера, терпеливо ожидая своей очереди.

Поглядев на лестницу справа, которая, как я догадывался, вела в криминальный отдел, я подумал, не подняться ли прямо по ней, в обход существующего бюрократического порядка, но передумал. Когда имеешь дело с копами, не стоит нарушать даже самые глупые правила; полицейские умеют сделать слона из самой крохотной мухи.

Когда я подошел к одному из копов за стойкой, он с подозрением уставился на сумку с компьютером, висевшую у меня через плечо, и ворчливо поинтересовался:

— Пришли у нас поселиться?

— Нет, это всего лишь компьютер, — объяснил я как можно вежливее. — Мне нужен детектив Лоренс Вашингтон. Я хотел поговорить с ним о важном деле.

— А вы кто будете?

— Мое имя Джек Макэвой. Детектив Вашингтон меня не знает.

— Вам назначено?

— Нет. Но я по поводу убийства Бобби Сматерса. Можете прямо так и сказать.

Брови полицейского подскочили вверх чуть ли не на дюйм.

— Вот что, приятель, открой-ка сумку и покажи, что там у тебя за компьютер, а я пока позвоню.

Я сделал, как мне было велено: достав ноутбук, открыл его, включил, выключил и снова убрал. Подобная процедура была мне хорошо знакома; то же самое меня попросили бы сделать в любом аэропорту. Коп следил за мной, прижимая трубку к уху и обмениваясь с кем-то негромкими фразами. Должно быть, он беседовал с секретарем. Впрочем, я надеялся, что упоминание имени Сматерса избавит меня от предварительных переговоров.

— Тут пришел один парень, он хочет встретиться с Безногим Ларри. Говорит, по делу того мальчугана…

Выслушав ответ, коп положил трубку на рычаг.

— Ступайте на второй этаж. По лестнице налево, последняя дверь по коридору. Там написано — «Отдел по расследованию убийств». Вашингтон чернокожий, сразу его увидите.

— Благодарю.

Шагая к лестнице, я вспомнил, как коп назвал Сматерса «мальчуганом», а человек, с кем он говорил, сразу понял, о ком идет речь. Одно это уже способно было рассказать мне гораздо больше, чем можно было прочесть в газетах. Обычно полицейские стараются обезличить, деперсонифицировать жертву дела, которое ведут. В этом отношении они мало чем отличаются от убийц, на счету которых по несколько трупов. Если погибший представляется тебе безликой абстракцией, а не человеком, который жил, дышал, смеялся и чувствовал боль, ты не станешь потом думать о нем до конца своих дней. В таком контексте называть погибшего «мальчуганом» было совершенно против правил, и я мог не сомневаться: даже спустя год в Третьем участке все еще хорошо помнят дело Сматерса.

Комната, в которой помещался отдел по расследованию убийств, была величиной с половину теннисного корта, да к тому же еще выстлана казенного вида темно-зеленым ковром. Рабочие столы оказались составлены тремя группами по пять в каждой — четыре стола попарно друг напротив друга, а пятый, сержантский, с торца. Слева от меня выстроились вдоль стены запертые шкафы картотеки, а в дальнем конце находились два кабинета, отделенных от общего зала прозрачными стенами. Один из них, очевидно, принадлежал лейтенанту, а другой служил комнатой для допросов. В этом последнем помещении я рассмотрел стол, за которым удобно устроились мужчина и женщина. Они обедали: брали с картонных тарелок сэндвичи, а оберточную бумагу использовали в качестве скатерти. Кроме них, я увидел еще троих копов, работавших за столами в общей комнате, а за отдельным столиком у дверей сидела секретарша.

— Это вы ищете Ларри? — спросила она.

Я кивнул, и девушка указала мне на детектива, который низко склонился над самым дальним от входа столом. Он был один. Я направился к нему, но полицейский не поднял головы от бумаг, даже когда я остановился прямо напротив него.

— Снег еще не пошел? — спросил он неожиданно.

— Пока нет, но, похоже, скоро пойдет.

— Ясно… Я Вашингтон. Ну, что у вас за дело?

Я покосился на двух других полицейских за соседними столами. Ни один из них даже не посмотрел в мою сторону.

— Я хотел бы поговорить наедине, если возможно. У меня есть информация насчет того убитого парнишки, Сматерса.

Даже не оборачиваясь, я почувствовал, что полицейские оторвались от бумаг и уставились на меня во все глаза. Вашингтон тоже не выдержал и, отложив ручку, глянул на меня снизу вверх. На вид ему было лет тридцать с небольшим, однако в коротко подстриженных волосах уже проглядывала седина. Тем не менее он был в прекрасной форме — я понял это еще до того, как детектив встал. Кроме того, Вашингтон показался мне энергичным и неглупым. Коричневый костюм и белоснежная сорочка с галстуком в полоску сидели на нем превосходно, хотя и не могли скрыть его массивной грудной клетки.

— Поговорить наедине? Что же вы такое хотите мне сообщить?

— Именно об этом я и собираюсь рассказать, как только мы останемся вдвоем.

— Надеюсь, вы не из числа психов, что являлись по этому делу с повинной?

Я улыбнулся как можно более непринужденно:

— Даже если и так, разве не может статься, что на сей раз к вам пришел тот, кого вы давно ищете?

— Это, пожалуй, был бы настоящий праздник. Ладно, идем. — Детектив перешел на «ты». — Только не вздумай зря тратить мое время, я этого не люблю. Кстати, тебя как зовут?

— Джек Макэвой.

— Хорошо, Джек. Но имей в виду: если ты не расскажешь ничего путного, и я, и та парочка, которая сейчас обедает в комнате для допросов, — мы все будем очень недовольны.

— Я почти уверен, что у вас будет повод отнестись ко мне со снисхождением.

Только теперь Лоренс наконец поднялся, и я увидел, что он намного ниже ростом, чем я думал. Казалось, его нижняя часть принадлежит другому человеку. Короткие, крепкие, чуть-чуть кривые ноги поддерживали великолепный торс атлета.

«Отсюда и прозвище Безногий Ларри, — догадался я. — Как бы тщательно он ни одевался, этот изъян внешности не скроешь».

В молчании я последовал за ним к двери, за которой двое детективов доедали свой обед. Вашингтон обернулся только один раз, да и то не на меня, а на сумку, которую я держал в руках.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Бочче — итальянская игра, напоминающая игру в шары, которая проводится на земляной или травянистой площадке.