Последний кабальеро

Максим Владимирович

История каждого дома и каждой семьи особенная. Каждый мнит себя героем. Все хотят стать мерилом чести и совести. Но много ли есть таких, кто сможет ответить на вопрос, человек ли он, утвердительно? Страна старых легенд забытого народа, развалин недавнего прошлого, ещё мнящего себя силой, и новых, агрессивных идей и жажды наживы. И вечных как сама Земля историй, которые никогда не кончаются…

Глава первая

Когда собрался в дорогу, посмотри, не кружатся ли в небе над тобой птицы. (индейская поговорка).

Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится. От Матфея 23:12.

— Дон Хуан опять играет в прятки со своим прошлым. Слышишь, снова проклинает этого поганца, Диего Веракрус Кавальеро. И когда это всё кончится?! Надо позвать отца Мигеля, пока старик не схватился за пистолеты! Как станет стрелять, держись! Ну, брысь, паршивые птицы!

Большая и медленная, как сама земля, служанка Сабина раздражённо выплеснула содержимое бадьи в сухую канаву, где лениво трепыхались почти белые от пыли цыплята. Птицы с писком разбежались от поднятой волны тёмной грязи. Сабина не любила кричащее племя куриц, считая их порождением самой Тьмы. Поэтому попытка отравить жизнь хоть таким ничтожным созданием птичьего племени воспринимала, как достойное дело для истинно верующего человека. Пока птицы раздражённо оглашали двор своим бессмысленным клёкотом, а старый охотничий пёс полковника лениво их облаивал из тени большого дерева, кипариса, посаженного ещё дедом дона Хуана, Сабина ушла обратно в дом. На веранде остался только старый конюх, Методио, покачивающийся в гамаке, некогда сооружённым им же самим для детей дона Хуана. Дети старого полковника давно разъехались, кто куда, а Игнасио вообще погиб во время революции, в Трёхдневном штурме. Теперь Методио постоянно сидел в гамаке хозяев, и некому было прогнать его обратно в конюшню. Хотя и работы у него особенно не было. Дон Хуан никуда не выезжал последние лет пять, старый Элеганс помер в прошлом году. Остальные рабочие лошади были в ведении младших конюхов. Старик Методио поглядел на безоблачное, ярко-синее небо, под стать цвету купола церкви в Сан-Кристобаль. Даже одинокой птицы не было видно на небосводе, ни одного облачка. Всё замерло, словно ожидало чего-то, таясь от палящих лучей солнца. На всём протяжении горной страны, от Рио-Рохо¹, чьи бурые воды несли в себе грязь с самых вершин, покрытых кое-где снеговыми шапками, до побережья Сатскеваль², где много лет назад высадились предки дона Хуана, чтобы забрать у местных их землю. Хотя небосвод был ясен, а солнце жарило, словно разогретая печь Сабины, старый конюх ощущал приближение бури. Он всегда чувствовал это, даже когда был ребёнком. Колдун, называли его в деревне. Уникум, называл его дон Хуан.

— Сегодня старик умрёт. Или завтра. Такова воля Небес.

Он говорил эту фразу каждый день, и даже молодые конюхи, что родились во времена революции, уже не отвечали на его скрипучий голос. Все привыкли к его словам, считая их чем-то таким же обыденным, как ленивое ворчание старого хозяйского пса. Методио не боялся, что хозяин услышит его пророчество. Он давно уже ничего не боялся, даже самой Смерти. Спроси его, зачем ты повторяешь это изо дня в день, то старый конюх и не ответил бы, удивившись самому вопросу. Какое кому дело, что ты ищешь на этой земле, если после черты все одинаково попадают в место, откуда нет возврата? Так считал старый пастух, так полагали и остальные окрестные жители, кто постарше, а кто моложе, тем было всё равно. Старый полковник давно уже не был хозяином этих земель. Часть из некогда огромных владений предков дона Хуана давно уже забрали за ничтожную сумму, относительно их реальной стоимости, по суду. Крупнейшая горная компания, воспользовавшись советом умных крючкотворов из столицы, доказавших ранее, что Игнасио дель Васко-и-Дингадо, наследник, за день до своей смерти продал за триста эскудо³ земли к западу от Триехо, горный массив Лобо-Варго⁴, своему капитану Диего Алмерано. Его сын в свою очередь пять лет пытался получить хотя бы половину земель, но безрезультатно. Никакой местный судья не согласился бы признать пропитанную кровью бумагу, с неровным почерком, актом продажи наследуемых земель. Отчаявшийся наследник продал свои права на весь участок земли, поскольку считал иск бессмысленным, компании за тысячу эскудо и двух лошадей. Те надавили в столице, куда следует, и вот результат, в Наварре и Кетаско⁵, двух долинах Лобо-Варго, день и ночь работает почти полтысячи человек, сплошь пришлых, извлекая из горной породы столько золота и меди, что даже с учётом взяток и платы рабочим, компания получала свыше десяти тысяч эскудо. Эхо взрывов доносилось с гор, и к ним привыкли все, даже курицы. Как привыкли к новой железной дороге, построенной горной компанией. Вторая часть земель, плодородную долину Сантерра-де-соль⁶, где уже сто лет выращивали виноград, лучший во всей стране, продали дочери полковника, как свою часть приданного. Всего за двадцать тысяч эскудо ушли свыше восьмисот акров лучшей во всей округе земли дону Синпозито, сыну цирюльника, внуку батрака. Тот за год вернул потраченное, начав широкомасштабное производство вина, которым теперь были уставлены лучшие буфеты зажиточных семейств по всей страны, и даже богатых соседей, по ту сторону реки и границы. Младший сын дона Хуана, Хесус-Хайме, уехал к этим подлым гуэро⁷, забыв, кто напал и кто убил его брата. Там быстро спустил всё, что мог дать ему старый отец, и за три сотни их паршивых бумаг продал одному рыжеволосому и рыжебородому великану, пропахшему дешёвым пойлом, что делают северяне из кукурузы, земли к югу от искалеченного постоянными взрывами Лобо-Варго. Всю землю, от изрытой долины Наварре, до самой границы округа, теперь перегородили заборами. Пришлый быстро начал свою странную работу, накупив множество дешёвого скота, стал его пасти на некогда лучших пастбищах, куда пускали пастись только хозяйских коней и тонкорунных коз. Затем, через три-четыре месяца, собирал толпу пастухов, не из настоящих, а из перекати-поле, пришлых и всевозможных пройдох, и отправлялся со стадами на север. Там, на севере, за рекой, говорили бывалые люди, такой скот, даже с учётом перегона и падежа, платы взяток и найма погонщиков, давал триста процентов дохода. Вся земля дона Хуана теперь это его гасиенда⁸, земли вокруг Сан-Кристобаль, несколько сотен акров пахотной земли, которую арендуют у семьи дона Хуана семьи крестьян уже несколько поколений подряд, несколько старых выработок мрамора, заброшенных из-за их дешевизны, и старый лес.

— Долго ты сидеть тут намерен, старый?! Пойди к хозяину, отбери у него пистолет! Я не хочу с простреленной головой жить! Иди, или кормить не стану сегодня! Ну, чего расселись, дуры?!

Последняя фраза была обращена не к нему, а к курам, оккупировавших старую мансарду, пока их никто не видит. Куры с возмущением покинули прохладное место, обречённо выбравшись на открытую пыльную площадку перед домом. Старик Методио со скрипом в костях и оханьем, встал. Потряс ногами, чтобы привести их в нормальное для конечностей состояние и буркнул.

— Если ты сваришь опять свои проклятые бобы с красным перцем, старуха, я тебя сам изжарю на твоей богомерзкой кухне. И не маячь у дверей, а то хозяин примет тебя за гуэро и тогда мне придётся идти вечером в деревню, чтобы нанять новую кухарку. Прочь с моего пути, женщина!

Будь он немного моложе, а Сабина была бы обычной крестьянкой, привыкшей, что её понукает всякий, с младенчества, он мог бы проковылять внутрь тёмного здания старинной усадьбы. но Сабина была не совсем обычной женщиной. Во-первых, она была моложе старого горца. Во-вторых, в её жилах текла кровь не простых крестьян, а обедневшего семейства касика, местного вождя, что некогда принял власть новых владык, прибывших со стороны рассветного края. В-третьих, если она и боялась оружия в руках полковника, то потому как видела в молодости, на что способен дон Хуан дель Васко-и-Дингадо. Много лет назад, когда в усадьбу нагрянула банда герильясов⁹, дон Хуан один, остальные попрятались, кто куда смог, перебил всех радетелей за всеобщее благо, словно куриц. А было их восемь. И в-четвёртых, испытывала к старому зазнавшемуся конюху столько же благодушия и почтительности, сколько же и к тупым птицам.

— Приказывать будешь у себя дома, конюх. А я тебе что дам, то и съешь! Если заслужишь хотя бы кукурузной лепёшки. Марш в дом, пока полковник опять не впал в боевой раж!

— Я тебе не конюх, женщина! А вакеро¹⁰! Если бы у меня было время, тогда я бы тебе показал…

— Да что ты показать можешь, тщедушный?! Иди, говорю к хозяину, пока добром прошу!

Будь Методио моложе, а Сабина больше напоминала женщину, а не кузнеца Родриго, способный одной рукой сломать железный прут, толщиной с руку Методио, он бы может и показал ей, что такое настоящий гордый вакеро. Но опасность получить в ухо от свирепой кухарки пересилило в нём голос собственного достоинства. Буркнув что-то невразумительное, как можно тише, чтобы она не расслышала, старик вошёл в дом, отворив лёгкую дверь, проникнув под занавеску из местной грубой ткани из конопли, с оригинальным орнаментом некогда свободного народа.

В самом доме всегда было прохладно, а зимой даже холодно, настолько, что приходилось топить большую печь. Методио сам прежде возил дрова в холодные зимы, дон Хуан не доверял такое дело никому из крестьян. Нагружая по две подводы дров с господской лесопилки, Методио бывало за неделю дела два рейса. Но с тех пор много пролилось воды с гор Лобо-Варго и Керхено. Уголь быстро заменил дерево, даже тут, в месте, которое казалось незыблемым. Уголь, что добывали из бывших земель дона Хуана. Прежде им пользовались только в металлургии, в городах, да кузнецы, а теперь редкая лачуга обойдётся без ведёрка с чёрным крошевом. Вся мебель была возраста Методио или самого дона Хуана. Старая, кое-где изъеденная термитами, пропахшая прошлым, она казалось, вросла в пол и стены. Словно став единым целым с самим домом. Построенный более трёх столетий назад, из большого камня с гор, тогда принадлежавших семье, дом помнил прошлое, и сам был прошлым. Столь старым, что почитался за самый старый дом в округе, кроме церкви Сан-Кристобаль. Построен на месте некогда древней усадьбы местных владык, сначала деревянный, дважды горевший, дом обратился в камень по мере роста гордости у его хозяев, и по мере уменьшения их благосостояния. Он так и не был доведён до конца, как того желал губернатор провинции, Рауль Хесус дель Васко-и-Дингадо, заказавший план дома лучшему в стране архитектору, Мендосе. Последний раз шпатель и молоток касались стен дома в год большой войны в метрополии, за несколько дней до рождения дона Хуана.

— Кто там?! Немедля отзовись, либо я пробью твоё сердце из своего пистолета!

Методио замер, стараясь не шевелиться, зрение у хозяина было уже плохим, он мог принять тень своего слуги за шевеление. И тогда отпевать будет отец Мигель старого вакеро, а дон Хуан отправится в тюрьму. Оба эти варианта не нравились старику. Он тихо свистнул, как бы подзывая к себе жеребёнка. Таким звуком он когда-то передавал сигналы своему господину, во время войны генерала Сапато. Дон Хуан пошаркал по давно не метёному полу, поскольку держать слуг в такой махине было накладно, а причуды старика распугивали деревенских сильнее, чем скудное жалование. Из-за полуприкрытой двери появилась сгорбленная фигура. Методио заметил в его трясущейся руке пистолет, старинного типа, заряжаемый через дуло. Вот тусклый свет из окна, сквозь плотную ткань, упал на фигурку, и слезящиеся глаза хозяина стали видны Методио.

— А-а-а, это ты Методио. А как там мальчики? Не вернулись ещё из поездки? Я волнуюсь.

Старый слуга привык, что голова хозяина живёт в своём собственном воображении, полном тягостных и радостных воспоминаний, напрочь игнорируя современность. Слуга поклонился, хотя больные ноги и спина, а также страх получить пулю от своего господина, превратили этот жест уважения в какое-то посмешище, позорящее саму идею о служении, достойное скорее бродячего театра, где разыгрывали сценку про глупого хозяина и презирающего его слугу.

— Дон Хуан, люди беспокоятся. Вы опять взяли в руки оружие. Ведь отец Мигель уже просил вас…

— Моего отца звали Иероним Фернандо, а не Мигель! Ты видимо забыл это, мой старый Методио!

Старик промолчал, хотя был моложе господина на добрый десяток лет. Дон Хуан, однако, положил свой пистолет на полку, рядом с какой-то книгой, покрытой пылью. Книга была столь древней, что даже буквы на обложке уже были не видны. Под стать своему хозяину и самому дому.

— Э-э-э, а как Изабелла мой верный друг? Вернулась она от своего мерзавца? Ты встретил её?

Изабелла уже лет семь как жила на побережье в одном из домиков, что составили некогда основу для зарождения курортного города Тивуаньо. Раньше эти дома, первые владения дона Сирано дель Васко, дарованные королём, первого белого на этих берегах, были полузабытыми владениями гордого рода дель Васко-и-Дингадо. Теперь они стали давать доход, превышающий доход от всего оставшегося земельного надела дона Хуана. Он отдал дочери побережье, как приданое. Её муж, гуэро, со странным именем Кейрон, быстро охладил к себе гордую Изабеллу, как выпивкой, так и страстью к другим женщинам. После развода, едва не кончившимся убийством бывшего мужа, она поселилась на берегу океана. Раньше она присылала подробные письма, с открытками и фотографиями, которые сначала читал сам дон Хуан, а после того, как его глаза ослабли, стал читать отец Мигель. Но со временем письма стали короче, карточки стали повторятся, почерк Изабеллы стал неровным, а года полтора назад пришло последнее письмо, сильно пропахшее водкой, где Изабелла, любимая дочь дона Хуана, изливала на него обвинения в её несчастливой судьбе. Это письмо молодой священник читать старику не стал, решив заменить горькую правду на сладкую ложь из какой-то дешёвой книжки, которыми зачитывалась Сабина. Это был секрет троих, остальные тоже были уверены, что Изабелла до сих пор пишет старику проникновенные письма. Через своего знакомого по семинарии отец Мигель попытался узнать, как живёт донна Изабелла. После недолгих поисков истина открылась с её неприглядной стороны. Донна Изабелла, разменявшая четвёртый десяток, спуталась с каким-то мальчишкой, только окончившим гимназию, совершенно прозаического происхождения. Она просто помешалась на нём, окружив маленького самоуверенного нахала заботой, которая и не снилась её отцу. И страстью, которой не мог вспомнить и бывший рыжеволосый муж. Кроме мальчишки у грешной наследницы великого рода появилась другая страсть — прибрежные бары и салуны. Где она напивалась и вешалась на любого, кто хоть немного мог связать два слова. Деньги от курортного места проходили сквозь нетвёрдые, не сильно ухоженные руки донны Изабеллы, отягощая карманы её фаворита и случайных знакомых. Будь её старший брат жив, он бы просто застрелил свой сестру. Но Игнасио был давно мёртвым, и даже его могилы никто не мог отыскать за эти годы. А Хесус-Хайме не имел ни малейшего желания отзываться на горестные письма, полные пафоса и литературных штампов, которые рассылал отец Мигель всем родственникам, в наивной надежде заставить одуматься заблудшую овцу. Её сёстры, Анна-Мария и Нина считали себя обделёнными и не желали образумить свою сестру. Хотя получили они своё приданное сполна, и уже давно жили далеко от дома, со своими мужьями и детьми, присылая, однако время от времени коротенькие открытки. Возможно, они полагали, что, таким образом, в случае безвременной кончины отца их укажут в завещании, вместо Изабеллы? Был ещё незаконнорожденный сын Эрнана, племянника дона Хуана, Фидель Кастель-де-Равель, оспаривавший право на надел к западу от Кетаско. Он устроил самую настоящую войну с горной компанией, попытавшейся по обычаю отобрать лакомый кусок у нищего. Фидель ответил войной, убив трёх герильясов присланных для окончательного «урегулирования спора», а потом забросал той же ночью шашками контору компании. Владельцы компании были взбешены таким поведением, и готовились отправить за головой светловолосого кабальеро своих лучших охотников. Но знатное, хоть и незаконнорожденное происхождение, а также поддержка местных жителей, и кроме всего прочего прокурора провинции, двоюродного дяди Диего Фальконе, лишили компанию возможности заполучить участок обычным способом. На участке, принадлежащем Фиделю, был ещё один собственник, его спившийся брат, который продал свою долю за сто эскудо. Несмотря на потерю трёх человек и уничтоженное здание со всей документацией и имуществом, желание компании было полностью оправдано. Ведь участок Фиделя лежал на небольшом плато, прямо под горной кручей сурового Кетаско, совсем недалеко от основного поля работ. Этот участок манил желающих разбогатеть, даже несмотря на Фиделя, где по слухам местных жителей, и по картам геологов-гуэро лежала богатая золотая жила в белом кварце. Жилу оценивали в сумасшедшие пять миллионов эскудо! Не простых, а ассигнаций, привязанных к золотому стандарту, что увеличивало раза в два стоимость горного сокровища! Отец Мигель был бы рад поведать родичу дона Хуана о сложившейся ситуации, но где его искать теперь, когда компания негласно объявила на него охоту? Понимая, что любая малейшая причина подозревать компанию в смерти буйного горца приведёт к бунту местного населения, недовольных тем, что теперь у них под боком живёт большое количество наёмных рабочих, не имеющих никаких моральных устоев. Кроме того дядя, хоть и двоюродный, мог создать большие проблемы, а принудить прокурора страны к замене строптивца было чревато объявлению войны другой компании, уже купившей на корню весь аппарат. Таким образом, Фидель Кастель-де-Равель, негласно стал мишенью для желающих заработать лихие деньги. И стал недосягаем для отца Мигеля.

— Методио, а Фидель не приехал? Я хотел поговорить с мальчиком. Он славный, гордый, настоящий кабальеро! Как Игнасио. Но попытка сразиться с подлецами гуэро, «Хоар майнинг компани»… Или это «Веласкес импреса»? Я уже забыл, кто забрал у меня мою землю. Напомни.

— Старший сын генерала Рауля Веласкес, хозяин. Его компания. Гуэро тут нет.

— А-а-а, помню, помню. Противный он был человек. Ни грамма чести! И сын видно такой же, под стать отцу! Отобрал у нас нашу землю! Благодаря крючкотворам! Даже Фальконе не смог ничего с ними сделать! Всё по закону! Но Фидель им показал, что такое настоящие люди, а не эти слизняки! Да. Настоящий мужчина! Я бы гордился таким сыном!

Старик, улыбаясь чему-то, тяжело уселся в старое кресло, подозрительно заскрипевшее под его весом. Методио заботливо помог, сам кряхтя от боли в спине, подсунув под ноги хозяина обшарпанный табурет, на котором давно сидел кто-то из детей. Может даже сам дон Хуан.

— Что же ты стоишь, Методио? Садись, вот сюда. Ты мой единственный друг в этих старых стенах.

«Вакеро» послушно сел, на пошарпанное кресло, некогда бывший гордостью владельцев «Гранд террано донасьон», как в прошлом звали это величественное строение и окружавшие его земли. Теперь его зовут просто — дом дона Хуана, поместье дона Хуана, замок дона Хуана. Для всех ныне живущих он стал чем-то вроде старой колокольни церкви Сан-Кристобаль, которая казалось, стоит тут от начала времён, и будет стоять до самого конца времён. Ровесник века, постанывая, почесал свою коленку, прикрытую старыми рейтузами, затем обратил полуслепой взгляд на своего слугу.

— Ты помнишь, в городе на холме, где расстреляли во время Реставрации губернатора, была церковь, в честь святого Игнасио? Будь любезен, сходи, поставь свечи за душу моего маленького Начо, и закажи мессу. Деньги возьми у Сабины. По пути зайди к Федерико, купи два револьвера и патронов, штук по сто на каждый. Сколько это теперь стоит, Методио?

— Я давно не был там, дон Хуан. Церковь та наверняка ещё стоит, куда же ей деться? Но может я пойду в нашу, в Сан-Кристобаль? Отец Мигель не хуже городского отслужит мессу.

— Нет, ты пойди именно туда! И именно там закажи мессу! Это мой приказ!

— Как скажете, господин. А револьвер сейчас не купить просто так, ни в городе, ни у нас. После того, как ваш внук Фидель перестрелял тех поганцев. Сам генерал-капитан де Соуза наложил запрет на свободную продажу оружия! Я слышал, как молодые ругались об этом ещё вчера, когда спускался к отцу Мигелю. Пришлые-то все вооружены, а нам чем от них отбиваться, гневаются люди, говорят при старом доне Эрнане, вашем племяннике, такого не могло произойти.

— Да, Эрнан был суровым человеком, но справедливым. При нём эти пришлые наглецы и выскочки не смогли бы прибрать наши земли! Эх, зачем он пошёл на ту дуэль…. Какая разница, что там болтают про него и про донну Генриетту Баррирас, урождённую Кастель-де-Равель.

— Но мой господин, ведь дон Хавьер не мог просто терпеть их отношения! Я ведь помню, что даже простые пеоны и простые горожане открыто потешались над старым прокурором, отдавшим не только своё место, но и жену вашему племяннику.

— И это верно, мой друг. Если бы Эрнан послушался мою матушку, и взял в жёны Изабеллу, то скольких проблем можно было бы избежать. Но он был весь в одном порыве, для него не существовало полумер и общей морали. Он жил как рыцарь из старинных баллад. Как Идальго из Санто-Пиньо. Хм, дай, вспомню, вот ведь память стала. Кажется так.

…Ты, одинокий странник в пути, не беги и не прячься в кусты, от меня и коня моего,

Я не обижу тебя, не возьму твою лошадь и хлеб,

Я гордый Идальго из Санто-Пиньо, что жизнью поклялся народ защищать,

От лживого слова, от подлого дела, от хищника и происков демонов,

Нет мне награды милее, чем смех людской, и чистое небо над любимой землёй,

Нет мне преграды, что не одолеем мы с моим конём,

Мой верный меч и конь отважный, мы встанем стеной у зла на пути,

И только перед королём и монахом бедным, преклоню я колени свои.

— Не знаю, господин. Я не грамотный. Но только люди говорили тогда, что дон Хавьер предложил развод, чтобы не доводить дело до трагического конца. Но именно донна Генриетта отказалась.

— Да, отказалась. А Эрнан вызвал старика на дуэль. И погиб. Для чего он пошёл на такой поступок?

— Я не знаю, что творится у знатных донов в головах, зато знаю, что если конь не слушается хозяина, то его стоит и кнутом поучить. Так же и бабой, даже если она донна. Проучи дон Хавьер свою жену, а потом притащи её к епископу Лоренцо, чтобы расторгнуть брак и не было бы….

— Возможно и так, если думать только о соблюдении некоей общей норме поведения. Нов том то и дело, что Эрнан не был обыкновенным. Он был лучшим из нас, последних настоящих кабальеро.

— И погиб совсем глупо, просто из-за бабы. А она даже их сына не оставила себе! Его сына! Человека, который погиб из-за любви к ней! Отправила малютку к своему брату, дону Фальконе. Ладно, я человек простой, и мне такие вещи не понять, дон Хуан. Но что я думаю, если бы ваш племянник был умнее, то не стал бы возиться с чужой женой. Это и против законов, государственных и церковных, говорил отец Мигель. Если бы его не убили, а он убил бы обманутого мужа, то его судили бы, как преступника и опозорившего честь мундира. Меньше чем отставкой и трёхлетним тюремным сроком дон Эрнан не отделался бы, хоть как суди. Таковы законы, и я полагаю не самые они плохие. Ведь если я к примеру уведу жену у кузнеца, это я просто для сравнения говорю, а он меня убьёт, то население потеряет сразу двух, а то и трёх человек. Меня, я буду мёртвым, кузнеца отправят в тюрьму, или на каторгу, а его жена или повеситься, или сбежит от позора, куда глаза глядят. Нет, думайте, что хотите, а по мне, всё это игра только, идальго эти, дуэли. Господские штучки! Простому человеку они совсем ни к чему!

Он так раззадорил себя своей речью, что и не заметил, как диалог плавно перешёл в монолог. Дон Хуан понурил голову и затих, уйдя в свои воспоминания. Методио тактично молчал, выжидая последующего разговора. Обычно старый хозяин так быстро не сдавался. А вот идея о приобретении оружия немного встревожила Методио. Нет, он уже знал, давно знал, что духи земли заждались его хозяина. Он встревожился тому, что даже такой почтенный человек вдруг озаботился обновлением своего арсенала. По правде сказать, револьверы в усадьбе были, оставшиеся от Игнасио, и пара купленных у беглых солдат винтовок, но их спрятала дура-кухарка, полагая, что пока опасности нет, нечего оружию быть на виду. Был бы Методио моложе, показал бы он ей, где место у кухарки! Не дело бабе прятать оружие от мужчины! Это нарушение всех законов, людских и божьих! Но пока он задумывал коварную месть строптивой Сабине, дон Хуан мирно уснул, привалившись к плечу старого конюха. Тот не сразу заметил, что хозяин спит, пуская слюну, словно младенец. Очнувшись, только когда одна капля упала на грубую загорелую кисть, сорвавшись с отвисшей губы дона Хуана. Методио осторожно освободился от слабого объятия старика, и устроил его, как мог, на кресле, подложив под голову старое, пропахшее пылью покрывало. Другим покрывалом, лежавшим на полу, с каким-то чудным орнаментом, изображавшим бегущих вслед за шестипалым змеем людей вокруг солнца, укрыл хозяина, словно ребёнка. Осторожно поднявшись, чтобы не разбудить старца, он подошёл к полке и взял старинный пистолет. Затем, на цыпочках, хотя это и было трудно для его больных ног, вышел обратно на улицу той же дорогой, что и пришёл ранее, следуя гневному повелению Сабины.

— Ну, что с ним? — Сабина не слишком аккуратно занималась готовкой. И снова этот опротивевший бобовый суп с перцем и луком. Методио молча протянул ей пистолет, но та не взяла оружие, кивнув головой в сторону полки, где лежали книги по готовке. Руки у Сабины были в локоть в томатной пене, с раскрасневшегося лица стекал пот, и Методио злорадно заметил, что повара не заботит, что его пот присутствует в составе блюда. Сколько он себя помнил, готовила Сабина всегда одно и то же, за редким исключением, когда хозяин лично приказывал приготовить что-то особенное для гостей. К тому же отвратно готовила, если хозяин не ставил ей это в укор. Но раньше ей помогали служанки, вернее было бы сказать, готовили, пока Сабина рассевшись в плетёном кресле, читала очередной роман, купленный в городе, либо в тихую утащенный у дочерей дона Хуана. Теперь она осталась почти одна, за исключением глухой девушки, что мало понимала речь и жесты Сабины, а потому была определена ею на уборку кухни и присмотром за мерзкими пернатыми. Куры были идеей дона Хуана, услышавшего как-то от одного старика-горца, что когда курица, из местной невзрачной породы, снесёт голубое яйцо, все беды обойдёт дом стороной. Работавшие в гасиенде, кроме глухой Кармен и старого Методио, про себя посмеивались над наивной верой старого хозяина в сказки, что рассказывали им в детстве. Кармен видимо не понимала, зачем тут куры, но послушно пыталась выполнять работу, за которую ей платили этими самыми курами, кормили два раза в день, и раз в месяц выдавали два эскудо. Методио же был не столь материалистично настроен, поскольку знал того старика, рассказавшего хозяину эту байку. Куварратак был старым человеком, одного возраста с доном Хуаном, но сохранил и ясность ума, и силу в теле. Он уже восьмой десяток лет искал в горах белок и барсуков, хотя из-за постоянного шума, производимого на горных выработках, был вынужден ходить за хребет Лобо-Варго, в дикий край Секуаруедас, куда больше никто не рисковал входить. Куварратак или Савва, как прозвали его местные крестьяне, был человеком со странностями, но точно не глупый, не бросающий слова на ветер. Методио вообще сильно сомневался, что старый охотник вступил бы в разговор с доном Хуаном, если бы его на это не толкнула какая-то скрытая необходимость, которую он мог прочесть в своих снах или видениях, во время транса. Один из немногих умеющий видеть огонь, как говорили про местных знахарей и колдунов из племени юрок, без особой надобности не спускался к людям, обходясь тем, что сдавал добытое одному старому полукровке, работавшему на гасиенде Мерилас, за половину цены. А потому то, что три года назад старик пришёл в гасиенду сам и обойдя слуг, встретился с доном Хуаном в его гостиной, было удивительно. И тревожно. Методио сам хотел посмотреть в огонь, понять, что же привело Савву сюда, но что-то удерживало его от этого шага.

Методио пожевал губу и медленно, словно охотник, которыйбоится спугнуть добычу, проговорил.

— Плохо, совсем плохо. Надо сказать отцу Мигелю. Может быть, и доктора, дона Рафаэль Ортис позвать придётся. Думаю, старик последнее лето живёт. Вотчто, я пойду прямо сейчас, больше оружия вроде бы нет в доме. Это спрячь, куда следует. Вернусь к ужину, может быть с кем-то ещё, так что приготовь что-то более приличествующее месту и времени, женщина!

Сабина перестала помешивать варево, упёрлась грязными руками в свои широкие бока, и смерила его своими жгучими и злыми, как угольки глазами.

— Не тебе меня учить, старый, что надо делать, а чего делать не следует. Идёшь — иди, а советы мне ненужны от такого дурня, что не может починить свои сапоги!

Оставив последнее слово за собой, чтобы при случае указать наглой бабе на её законное место, Методио гордо вышел на улицу. И тут же сник. Жара стала за прошедшие полчаса ещё более непереносимой. И пёс, и птицы, и люди, все куда-то попрятались от палящих лучей светила. А ему ещё идти в Сан-Кристобаль, искать отца Мигеля, а потом тащиться в город, к дону Ортису, если священник решит, что вмешательство медицины пойдёт на пользу последнему аристократу из рода дель Васко-и-Дингадо. Он натянул обтрёпанную широкополую шляпу на седую голову, надел истоптанные высокие кавалерийские сапоги, что стояли возле гамака, поправил пояс с широким охотничьим тесаком и спустился на пыльный двор, прямо под солнечные лучи. Пройдя немного, он остановился, и повернул к высокой конюшне, где хранил кое-что из своих вещей. Внутри опять же никого не было, парни чистили стойла рабочих лошадей с другой стороны, а эта часть постройки всегда использовалась для хозяйских дорогих скакунов. После смерти Элеганс больше никто не оставлял здесь своего любимца, даже редкие теперь гости оставляли своих коней на улице, у привязи под навесом. Да и раньше редко, кто оставался в гасиенде больше, чем на день, а теперь такого года три не было. Внутри было сухо, чисто, никакого обычного лошадиного запаха, характерного для любого стойла, не было тут и мышей, следовательно, и кошки не обитали в старой постройке, с их отвратительными запахами. Даже куры сюда не заходили, поскольку для них не было никакой поживы на каменном полу. Солома уже не покрывала каменную кладку, оставшуюся от предшествовавшего здания, времён до колонизации этого края. Методио прошёл к стойлу, где раньше стоял пони донны Изабеллы, же давно издохший, и отодвинул пустую кормушку. Деревянная колода скрывала небольшую нишу в полу, прикрытую обломком черепицы. Вакеро достал нож и осторожно приподнял обломок. Щелчок! Из образовавшегося отверстия торчало шило, своего рода защитный механизм его тайника. Он смело убрал «крышку» и поглядел внутрь тайника. Две кожаные сумки, обмотанные поясами с местным орнаментом, кисет, крепко замотанный в тонкую рваную тряпицу, амулет, с которым он ходил на охоту, заговорённый старым шаманом Итчекаса, что давно уже помер от водянки. Две пачки патронов на 45, ещё не распечатанные, по двадцать штук в каждой. Бычий пузырь, в котором лежали мелкие монеты, старые медные песо и новенькие стальные сантимы, недавно начавшие выпускаться. В пузыре лежали ещё серебряные десять монет, по реалу каждая. Под всем этим богатством лежала плотная парусина, которая прикрывала большой чёрный шестизарядный револьвер, армейский, один из тех, что носят кавалеристы из стражи генерал-капитана. Произведён гуэро всего три года назад, если клеймо не врёт. Он осторожно взял оружие и осмотрел, хотя никто не мог прикасаться к револьверу, не покалечившись о хитроумную ловушку.

— Вот ведь как вышло, сеньор сержант. Вы давно уже мертвы, а я жив и пользуюсь вашим оружием. — Методио пробормотал вслух и сам испугался своего голоса. Прислушавшись, он убедился, что никто его не подслушивает. Тогда он сунул револьвер себе в подсумок, кинул туда одну пачку патронов. Затем подумал, и достал два реала и десять песо, из копилки-пузыря. Аккуратно уложив всё обратно, он осторожно взвёл механизм защиты и прикрыл черепицей свой тайник. Затем поставил на место старую кормушку и притопал редкий песок, что заносил сюда ветер через всегда открытые ворота. Отряхнувшись, Методио вышел из старой конюшни.

На дворе не было ни одной живой твари, ни одного человека, и после прохлады конюшни, которую из-за толстых каменных стен не прогревало солнце, старому вакеро казалось, что его облили раскалённым маслом. Хоть он и привык к солнцу, и всю жизнь прожил тут, но этот день был особенно жарким. А ведь это ещё не конец лета, если не придут тучи, в такой жаре за неделю погибнут все те жалкие всходы, что едва вылезли из земли после засушливой весны.

— Эй, старик, куда отправился? Или Сабина опять что-то купить отправляет нашего патриарха?!

Весёлый голос заставил его вздрогнуть, одноглазый Мигель, выполнявший не совсем чётко определённый круг обязанностей. Он был что-то вроде управляющего на ближних земельных участках, но иногда выполнял и функции секретаря при доне Хуане. Мигель появился, словно демон из-под земли, разве что грома и серного запаха не было. Несмотря на жару, он был одет как всегда в свой облегающий чёрный костюм, как у настоящего дворянина, и светлые кожаные сапоги, из шкуры горного козла. Голову венчала лихая шляпа, вроде той, что носят офицеры-кавалеристы, только без кокарды. Тонкие усики, холёная физиономия и единственный, но быстрый глаз, замечающий всё, что его и не касалось, отчего-то всегда были противны старому Методио. В правой руке управляющий, всегда в кожаных перчатках, держал тонкий хлыст, а в левой, мешок с какими-то неприятно пахнущими склянками. Так что некоторое сходство с жителем подземного мира у него было, что дало повод Методио ненавидеть управляющего ещё сильнее, хотя его отвращение и так было абсолютным. Но показать он его не мог, потому попытался состроить улыбку, и как можно вежливее промолвил, приподняв шляпу.

— Пошёл, потому что врач сеньору нужен. И заказать мессу для Игнасио. А что вы в такое пекло ходите, всё равно, сейчас ни разбойник, ни вор не полезет никуда. Пока украсть попытается, хотя, что у нас красть, да и парни не дрыхнут, слышите, песню поют, его раз пять удар хватить может!

— Ах, Методио, Методио! Ты как всегда предан своему хозяину, и кроме того, слишком уверен в том, что знаешь людскую природу. Ну, ладно, иди, если свою голову тебе не жаль. Если увидишь в городе дона Басилио, передай от меня привет и подтверди, что я буду завтра, как и обещал!

Не дожидаясь ответа, Мигель, насвистывая мотив, незнакомый Методио, прошёл внутрь усадьбы. Старик помедлил, глянул назад, но управляющий уверенно шёл в дом, не собираясь останавливаться и добавлять какое-то новое задание. Методио был в некотором привилегированном положении, и потому напрямую Мигель не приказывал ему, зато обращался с просьбами, которые старик не решался игнорировать. Кто знает, если умрёт старый дон Хуан, не сможет ли этот пройдоха завладеть землями «Гранд террано донасьон»? Старик подумал, а не мог ли этот сын спившегося священника и бывшей туземной рабыни быть причастным к тем поворотам судьбы, что лишили дона Хуана земель? Но тут же он отверг такое предположение, поскольку из-за трусливого характера Мигель Кобардио, может и желавший после смерти хозяина прихватить что-то себе из господского имущества, хотя бы и землю, скорее стал бы рыться на старом кладбище, чтобы продать кости студентам-медикам, чем посметь пойти против закона. Но он всё равно был неприятным типом, полным всяческих скрытых и неприятных вещей.

Методио вышел за ворота усадьбы, побрёл по кое-как проложенной дороге вниз, в сторону мертвых домиков Сан-Кристобаль. Когда-то дорога эта была выстроена по приказу местного владыки, мелкого князя туземцев, но с тех пор минуло уже половина тысячелетия, а у новых хозяев не было нужды в ремонте старой дороги. Только в последние пару лет, видимо из-за постоянных взрывов, камни стали вылезать, превратив гладкую поверхность дороги в настоящее испытание для коня и человека. На телеге ехать было совсем невозможно, отчего и не ездили сюда знатные господа, а уж если и приходилось навестить старого хозяина, то поднимались на холм верхом, но не по дороге, а по протоптанной тропе, рядом с разворошенным каменным полотном. Особо мешающие камни убрали прошлой весной, но сильные проливные дожди проделали в пустотах канавы, отчего разрушение дороги только усилилось. Методио уныло обозрел будущий путь, ему предстояло преодолеть не меньше мили, пока он доберётся до первых домиков поселения. По тропе он не решался идти, так как в это время года в траве на склоне было много змей, а его сапоги имели кое-где прорехи. Самое отвратное, это быть укушенным мелкой гадиной, которую и не увидишь, и медленно подыхать, мечась в бреду и агонии. Несмотря на то, что камни должны бы привлекать тварей, на дорогу они не желали вылезать. Это было главной причиной, почему Методио побрёл по искорёженному пути.

Он брёл, обдумывая про себя, что же привело Мигеля среди дня в усадьбу. Обычно он вёл свои дела, не посещая усадьбы, если того не требовалось, либо если не было указания дона Хуана. Но хозяин уже давно не отдавал никаких указов, живя в прошлом, а Мигель вёл дела так, как считал нужным. Пеоны жаловались на него, утверждая, что он повысил норму сдачи урожая, урезав забор воды и повысив саму ренту. Сколько из полученного добра уходило на счёт дона Хуана? Кобардио наверняка приворовывает, а чтобы не было так видно по счетам, увеличивает поборы. Надо бы сказать отцу Мигелю, может, что и присоветует, ведь злобу свою земледельцы могут сорвать не только на управляющем, но и на всех слугах дона Хуана, и даже на самом хозяине.

Он остановился и задрал голову, в небе не было ни одной птицы, ни одного облака. Пот стекал по рукам и спине, он уже весь покрылся липкой солёной сыростью. Казалось, что голову охватывает огненный горшок, или даже тиски, раскалённые тиски, которые медленно сжимает невидимый великан, стремясь узнать, что скрывает там внутри череп этого существа. На какой-то миг ему показалось, что земля зашаталась, и он оступился, споткнулся, почти упал, но смог удержать равновесие. Что-то шевельнулось сбоку, он инстинктивно развернулся, готовый отпрыгнуть назад. Змеи могут подползти к самому краю дороги. Перед ним сидел старый, похожий на истрескавшийся и высохший корень дерева старик.

— Не ходи туда, сын Ангелина. Постой рядом со мной. Я хочу сказать тебе, предупредить тебя.

Голос был словно бы тихий шелест травы, и он не был уверен, что старик говорил с ним.

— К-кто т-ты? — от неожиданности Методио не мог выговорить слова, язык словно онемел.

— Ты знал меня когда-то, да забыл. Все забывают тех, кто уходит и не возвращается.

— Я не знаю тебя, дедушка! Я знаю всех в округе, многих из ныне мёртвых знал лично. О многих слышал, но тебя я вижу впервые! — Методио мельком оглядел странный наряд старика. Обычное одеяние для людей племени юрок, но больно уж чудное. Такого орнамента и шитья он не видел.

— Знаешь, мальчик, я ведь сделал тебе первый кнут, чтобы ты смог пасти твоих овец. А амулет ты зря не одел, он тебе ещё пригодится.

— Итчекаса?!

Примечания

1

«Красная река», пограничная горная река, берущая воды с ледников.

2

«Благословенный», некогда место проведения ритуалов местных жителей, до колонизации. Именно в той местности по легенде высадится на берег великий рыжеволосый бог, что вернётся с рассвета. Первый конкистадор был именно такого типа. Да ещё и с королевским красным крестом на флаге.

3

От слова «щит»/«герб», обязательный элемент оформления монет. Вес около 3 грамм золота. Эскудо равен 16 реалам, которые делились на 10 песо, делимых на 10 сантимо. Двойной эскудо — дублон, вес 6,77 грамм.

4

Волчье гнездовище, место оборотня.

5

Дар солнца. Золото туземцы воспринимали даром солнца, застывшими лучами. Оттого и относились к таким местам с почтением. К большому удовольствию прибывших с рассвета новых хозяев этих мест.

6

Святая земля, до прибытия чужаков место захоронения, земля предков.

7

Презрительная прозвище северян, означает «светловолосый». Происходит от испанского слова huero, из фразы huevo huero, т.е. пустое яйцо, которое было потеряно во время инкубации. Впоследствии стала синонимом больного человека, отчего перешло как пренебрежительная прозвище для всех светлокожих и светловолосых людей, чужестранцев.

8

Крупное частное поместье, в Испании, затем и в колониях, возникли в результате дарование/продажи королевских земель в частную собственность. Часто к такому поместью на полурабских условиях приписаны были пеоны, батраки, полусвободные землепашцы.

9

Исторически прозвище партизан на Иберийском полуострове во время колонизации Др. Римом этих земель. Guerra (исп.) война, Guerilla — малая война. В последствии термин перенёсся в Новый Свет, где им пользовались все, кто почитал себя истинным защитником народа и борцом за свободу.

10

Аналог «ковбоя», обозначающего в первоначальном смысле пастуха. Является видом конного спорта, имеющее старые традиции, который возник в средневековье в Испании. Проникли в Новый Свет ещё в 1687, во время экспедиции Эусебио Кино, легендарного миссионера-иезуита. Трепетно относятся к своей культуре и обычаям, образуя нечто вроде полулегальных вооружённых формирований.