Белая Рать

Максим Злобин

Пересвет Лютич панически боится чудовищ. Вопреки здравому смыслу, именно охотой на нечисть он зарабатывает себе на жизнь. Какое-то время ему удается избегать работы, но встреча с ведьмой меняет все. Теперь по его следу идет суккуб, соратники считают предателем, а таинственный голос в голове пытается склонить к самоубийству. Как Пересвет справится со всем этим, не будучи Избранным, попаданцем из другого мира, умелым волшебником, великим комбинатором, да или хотя бы просто вменяемым человеком? Книга содержит нецензурную брань.

Глава вторая

Ледник выполз на берег. Гигантский, он заслонял собою небеса. Местами он был грязно-серым, местами ослепительно-белым, а местами походил на гигантский голубой сапфир с вкраплениями чего-то черного и тюленей.

Без нужды отдыхать, он двинулся дальше.

Своей громадой ледник принялся разглаживать морщинистое лицо земли. Хотя если уж браться за эту метафору и при том оставаться честным до конца, стоит сказать, что он не разгладил лицо. Скорее уж ледник надругался над старушкой-землицей и стесал ей рожу до самых костей.

Поломал скулы, оторвал нос, натащил нижнюю губу на подбородок и был таков.

После всех этих бесчинств он остановился и простоял так несколько веков. Затем ледник откатился обратно в океан и оставил после себя огромную плоскую равнину.

— Здесь! — указал пальцем Сварог-Батюшка на эти земли. — Здесь будут жить славяне!

Позади него раздался вздох. То вздыхал младшенький Сварожич. Ярило.

— Опять?

— Что «опять»? — удивился Сварог.

— Опять на поля и болота. Опять в холодрыгу, к волкам и медведям. Почему они, — Ярило указал на юг, туда где Дионис втолковывал первым грекам основы виноделия, — почему они опять в тепле и при море?

— Холод закаляет характер.

— Ага…

— А просторы полей, лесов и топей необходимы народу с такой широкой душой.

— Да-да-да. Широкая душа, — Ярило закатил глаза. — Ты боишься воды, высоты и замкнутых пространств. Пора бы уже это признать.

— Не смей так разговаривать с отцом!

— Все повторится снова, — младший Сварожич махнул рукой. — Не пройдет и десятка тысяч лет, как они отрекутся от тебя. В пользу вон того…

Ярило указал в сторону белобородого старца с сияющим нимбом над головой. Пока все прочие божества суетились и бегали, подбирая местечко себе под стать, он бесцельно бродил по миру и явно скучал.

— Пути мои неисповедимы, — как бы извиняясь, развел руками старик.

Славянские боги кивнули ему в знак приветствия. Ярило, скривившись, выдавил противное «здрасьте».

— Не отрекутся, — сказал Сварог.

— Отрекутся, — настаивал младший. — Сначала от нас, а потом и от него. Отмахнутся, как от мошкары.

— Не отмахнутся, сын. Только не теперь.

— Это почему же?

— Мы с другими старшими посовещались и решили. Чтобы нас не забывали, на этот раз, — Сварог добродушно улыбнулся, — на этот раз ад будет на земле.

Чуть залезая за лесную опушку, Сварог провел черту.

— Там, дальше, будет Навь. А вот здесь будут жить славяне.

Бог сделал свой выбор.

В том месте, на которое он указал, появилась деревня.

Со временем, вокруг деревни выстроился рябиновый кремль. Еще позже, заслонившись этим кремлем от леса, на юг вытянулся городишко о трех длинных улицах. Старый Порог.

Поначалу, естественно, просто Порог. Старым он стал после того, как окончательно сложились границы Преднавья, одного из пяти ныне здравствующих княжеств.

Преднавье — это потому что прямо перед Навью. А еще потому, что «Преднавское Княжество» не звучит. Именно по той же причине Преднавского Князя называют Князем Преднавским, либо, что более предпочтительно, Преднавс-с-скым.

Летели столетия. Сменялись правители. В войнах рождались и умирали империи. Но здесь, за деревянными стенами рябинового кремля, Белая Рать испокон веков несла свою службу.

***

Полчаса назад небо над Старым Порогом посветлело.

Четверо топтались подле закрытых ворот рябинового кремля. А если точнее, то чуть левее ворот, рядом с маленькой неприметной дверкой.

Эта дверь вела в сторожку, врезанную прямо в крепостную стену.

Для середины первоцвета-месяца погода выдалась очень мягкой, но в столь ранний час все равно было холодно. Влажный весенний воздух пока еще не оформился росой и от дыхания людей валил пар. По очереди они вздрагивали всем телом.

— Холодно, — сказал Седой.

— Ага, — согласился с ним Кузнец, подтягивая штаны.

— Можно мне домой? — спросил Засранец.

— Заткнись! — прикрикнула на него Рябая.

Наверняка у этих людей были и настоящие имена, но сейчас их звали именно так. Седой, Кузнец, Рябая и Засранец.

Судьба-затейница свела их вместе при помощи свиньи. Хотя нет, неправильно. Свинья-затейница свела их вместе, а судьба предпочла просто отойти в сторонку и не встревать в происходящее.

А дело было так.

Накануне ночью вместе со своими друзьями Засранец украл хрюшку из хлева Седого. Засранец клялся всеми своими детскими ценностями, вроде мамы, каши и рогатки, что дети не собирались продавать или есть свинью. Хотели только немножечко покататься и к утру возвратить ее восвояси.

И так бы оно все и случилось, но по какой-то мистической причине свинья вдруг серьезно озлобилась на мир. Недолго думая, она учинила погром на хуторе Старого Порога.

Вооруженная торчавшими из копыт лезвиями, свинья ворвалась во двор Кузнеца. Она выломала калитку, порезала кусты крыжовника и устроила в курятнике кровавую баню.

На шум во двор выбежал сонный Кузнец.

По сути, настоящим кузнецом он не являлся, а был всего лишь подмастерьем, но именно сейчас переживал стадию особенной гордости за выбранное ремесло и повсюду с собой таскал в кармане восхитительного качества подкову, изготовленную лично, пусть и под присмотром наставника. Короче говоря, с Кузнеца постоянно сваливались штаны.

Вместе с женой и ребенком, Кузнец бежал из дома.

Воочию увидав, как свинья улыбнулась и откусила живой курице голову, он невольно вспомнил про Белую Рать.

Спустя какое-то время пришли охотники на нечисть и зарубили крамольную хрюшку. Вместе со всеми причастными, ее тело отправили на разбирательство к сторожу Бажену Неждановичу.

Рябая имела отношение ко всей этой свистопляске лишь потому, что лет десять назад ее угораздило родить Засранца.

— Отдали бы уже поскорее тушу. Разошлись бы тогда по домам, — сказал Седой.

— Хочу домой! — поддакнул Засранец.

— Что значит «по домам»? — возмутился Кузнец. — А кто будет возмещать мне убытки?

— Так вон они пускай и возмещают, — Седой кивнул на Рябую и Засранца.

— Почему это мы?

— Так это твой сын своровал мою свинью. Значит, он и виноват.

— Скажи спасибо, что своровал! — сказала Рябая.

Сказала с такой укоризной в голосе, будто бы она была хлебосольной рукой, а Седой обнаглевшей кусачей дворнягой.

— Если бы не мой мальчик, то она взбесилась бы у тебя в хлеву.

— Вот именно, — кивнул Кузнец. — Свинья ваша. Вы за ней не доглядели, вам и отвечать.

— Мне? Отвечать? Перед тобой? — Седой хмыкнул. — За что? За то, что ты мне должен?

— Что!?

Раздался характерный глухой звук. Это подкова шмякнулась на землю.

— Почему это я вам должен?

— Уважаемая, — Седой обратился к Рябой, — вы-то, я надеюсь, понимаете, почему он мне должен?

— Конечно, понимаю. Пусть и не своими руками, а свинью вашу заколол. Она ж после зимы наверняка тощая была. Такой долго сыт не будешь. А теперь еще и стребовать чего-то хочет. Нахал.

— Что!?

Кузнец хотел было нагнуться за штанами, но от возмущения об этом позабыл. Волосики на его ногах встали дыбом. На манер недовольной кошки, он ощетинился ими на обидчиков.

— Да она мне кур погрызла!

— Ты себя-то слышишь? — хохотнула Рябая. — Кур, говорит, погрызла. Свинья. Кур. Погрызла. Да ты же алкаш! Об этом все знают.

— Я!? Алкаш!?

— Конечно алкаш. Примерещилось чего-то с пьяных глаз, так ты и бросился к ратникам за помощью, — она сплюнула. — Тьфу. Алкаш, так еще и трус.

Чуть-чуть потеплело. Подул легкий ветерок. Где-то в вышине закрякали утки. Первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, а по ляжке Кузнеца пробежала капелька росы.

— Да, — разорвал молчание Седой, — действительно алкаш. Я тоже об этом слышал.

— Да я же вообще не пью!

— Это что же? Зря, получается, люди говорят?

— Да кто говорит-то!?

— Да вот хотя бы она, — Седой указал на Рябую.

— Я ее первый раз в жизни вижу!

— А она, тем не менее, уже наслышана о том, что ты алкаш.

— Да я… да вы… да раз у вас такая свинья, то вы наверняка колдун!

Рябая смекнула, что при недостатке у Кузнеца перегара вся ее выдумка шла прахом. А вот он-то нащупал именно то место, в которое бить можно и нужно. Она уже почти раскрыла рот, чтобы поддержать его.

— А ваш сын ворюга!

Далее все разговаривали одновременно и так же одновременно утихли.

Из-за угла, что вел на ремесленную улицу, появился всадник. Он пронесся по пустой дороге, подъехал к воротам рябинового кремля и неуверенно спешился.

Оставшись без ездока, его лошадка тут же легла на спину. Она сладко потянулась всем телом и уснула, устремив ноги к небу.

Последнее время животные в Старом Пороге вели себя очень странно.

Всадник был одет в тулуп, накинутый поверх разорванного тряпья. Он был вонюч, бледен и весьма одноух. Его сильно мотало из стороны в сторону. Обычно такая раскачивающаяся походка наблюдается у рыбаков, которых из-за шторма несколько дней помотало по озеру.

Всадник выдернул из-под храпящей лошади дорожную сумку. Он крепко выругался и побрел к той самой маленькой дверце, которая находилась по левую сторону от главных ворот кремля.

— Добрый человек, тут вообще-то очередь, — начала было Рябая, но смолкла под взглядом всадника.

В том взгляде ужились две крайности. Одна из них была спокойна, дружелюбна и близка к пониманию всего и вся в этом мире. Вторая же крайность не видела ничего дурного в том, чтобы попытаться поймать молнию, замешать в тесто навоза или просто-напросто обглодать кому-нибудь лицо.

— Мне к Бажену Неждановичу, — сказал мужчина. — Срочно.

Спорить никто не решился.

Минула четверть часа.

— Я хочу домой, — заныл Засранец.

— Я не могу больше ждать. Мне скоро на работу. Я же кузнец! — сказал Кузнец.

— Эх. Пропустили вперед алкаша на свою голову, — посетовала Рябая.

— Так! Довольно уже. Я сейчас пойду и все им выскажу! — решился Седой. — Сколько можно нас держать подле дверей, как каких-то холопов? Совсем обнаглели!

И Седой пошел. И с каждым шагом его уверенность таяла, словно снежок на сковородке. Такое частенько случается. Праведный гнев может легко обернуться в виноватую мямлю, которая просто проходила мимо и, в общем-то, никого не хотела беспокоить.

— Чего? — на стук Седого в дверь высунулся тот самый одноухий всадник.

— Нам еще долго ждать? — неуверенно спросил Седой.

— Кого ждать?

— Решения Бажена Неждановича.

— Бажен Нежданович! — крикнул одноухий внутрь сторожки. — Тут какого-то вашего решения ждут! Что? Ага… Ага… Ага…

— Ну что там? — вклинился в разговор Кузнец.

— Всем по две недели в остроге, — сказал одноухий и закрыл дверь.

Вот тут бы Седому смекнуть, что его только что посадили в острог за то, что у него украли свинью. Смекнуть и перестать уже тыкать палкой в свою удачу, проверяя, дышит ли она. Однако ж он постучался снова.

— Ну чего еще?

— За что две недели!?

— Бажен Нежданович! А за что? А… Ага… Ага… Ага. Тебе за подозрение в колдовстве, тебе за воровство, тебе за ненадлежащее воспитание сына, а тебе за пьянство.

— Но я же вообще не пью!

— Ага. Не пьешь, как же. Штаны надень.

Дверь снова захлопнулась.

— Это неслыханно! — закричал Кузнец.

— Рать совсем обнаглела, — сказал Седой.

— Сборище алкашей! — подытожила Рябая и в сердцах залепила Засранцу подзатыльник.

— Хочу домо-о-ой, — затянул Засранец, потирая больное место.

***

Пускай сторожка Бажена Неждановича и была изнутри довольно большой, но в ней оказалось очень тесно. Вдоль всех стен встали полки, заставленные книгами. Настолько высокие, что сторожу зачастую приходилось пользоваться лестницей.

Вместо окон под самым потолком пробивались узенькие бойницы — все-таки оборонительное сооружение, как-никак, а не собачья будка. До того, как нынешний сторож здесь обжился, к бойницам наверняка был какой-то подступ. Сейчас же стрелять из них было невозможно. Разве что умеючи парить над землей, что для честного человека возбраняется и карается отсечением головы.

Печи не было и в помине. Ни к чему она. В сторожке горело столько свечей, что хватило бы для праздничной службы в небольшом западном храме.

В одном конце этого длинного помещения стоял письменный стол. В другом конце тоже стоял стол, однако, отнюдь не письменный. Неизвестно для чего он был нужен вчера или будет нужен завтра, но вот именно сейчас на нем валялась туша свиньи, разобранная на лоскуты и сухожилия.

Стараясь не мешаться, Пересвет Лютич пригрелся на лавке подле входной двери. Он с интересом наблюдал за сторожем.

Не замечая ничего вокруг себя, Бажен Нежданович с головой погрузился в ведьмину книгу. То и дело, он вскрикивал что-то вроде «Ага!» или «Так-так-так!» и бежал к полкам доставать очередную книжицу.

Он доставал книжицу, швырял на стол рядом с фолиантом, раскрывал, читал, чему-то расстраивался и смахивал ее на пол.

Подбирала книгу Белолюба, его горничная. Пышная женщина, которая достигла того возраста, когда по поверью ей снова пристало становиться ягодой. Правда, в случае с Белолюбой, та ягода росла на бахче.

— Бажен Нежданович, может быть, молочка? — игривым басом пропела служанка.

В очередной раз она нагнулась за книгой. Нагнулась так, как гнется по весне запертая в четырех стенах кошка. И в очередной раз сторож остался глух к языку тела.

— Не сейчас, — ответил он.

— А можно мне молочка? — спросил Пересвет. — С медом. И с пенкой. Понимаете, меня всю ночь преследовала какая-то бледная женщина и теперь мне хочется немного нежности.

Белолюба взглянула на Пересвета так, как если бы он был виной ее неразделенной любви к сторожу. Хотя на самом-то деле, виною был сам сторож.

Бажен Нежданович. Редкий человек с редким складом ума, чудной залысиной и телом, похожим на грушу.

Сторож знал практически все обо всем. И это знание не оставляло места для других человеческих добродетелей. Таких, например, как чувство юмора, умение понимать намеки или мыслить сравнениями.

Он мог играючи умножать в уме пятизначные числа, однако входил в ступор от фразы «пьяному море по колено». С пеной у рта он начинал доказывать собеседнику, что тот не прав. Дескать, море по большей части берега сразу же обрывисто, а там где не обрывисто все равно глубже колена и никакое опьянение не в силах это исправить.

Кабы не родился Бажен Нежданович со второй душой, так быть бы ему с его-то умищем великим человеком. Ну, или жертвой «несчастного» случая. Но как бы то ни было, сторожу довелось испить из Смородины еще в несознательном возрасте.

Вырос он именно здесь, в Старом Пороге.

С детства Бажен отлынивал от тренировок Рати. Синякам и занозам от деревянного оружия, он уже тогда предпочел чтение и точные науки.

Он и сторожем-то пошел работать только потому, как смекнул одну простую вещь. Сторож сторожит. А сторожить рябиновый кремль все равно, что не делать ничего.

Уж коли вражина доберется до Старого Порога, — что само по себе крайне маловероятно, — так кремль простоит ровно столько, сколько нужно деревяшке для того чтобы загореться. Ну а коли нечисть на крепость позарится, то пускай пеняет на себя.

Так что, будучи сторожем Бажен получил в распоряжение все свое время.

Бажен читал. Бажен писал. Бажен учил языки. Бажен не упускал возможности выяснить, сколько ребер у русалки или как скоро свертывается кровь у дрекавака.

Ненавидел Бажен разве что потребность человека во сне. И еще праздники. Но не потому, что был нелюдимым затворником, а потому что по праздникам всякому человеку надлежало уронить в себя хотя бы чарочку-другую меда. А от браги его мозги спотыкались и начинали желать странного.

Толстожопый слабак, рохля и буквоед, — скоропалительно решали молодые ратники. Тут же они получали оплеуху от старших и выслушивали поучительную историю о черте-самоубийце.

Как-то раз, давным-давно, изловчились ратники поймать черта живьем. Бажен Нежданович, ничтоже сумняшеся, выпросил его себе для наблюдений.

Забеспокоились тогда ратники за желторотого сторожа. А оно и понятно, ведь тот в жизни кровушки не проливал и смерти в глаза не заглядывал. С отеческой заботой, приглядывали они за Баженом. Следили, как бы чего худого не вышло.

Следили-следили, а спустя неделю нашли в избе у воеводы того самого черта.

Стоя на коленях, черт рыдал и умолял о смерти. Лишь бы только его не возвращали обратно к Бажену Неждановичу. Говорил, мол, это жестоко даже по меркам Нави. Мол, даже руку себе отгрызть пришлось, чтобы кандалы сбросить и от сторожа сбежать.

— Я не могу это прочесть, — сказал Бажен. — Понимаю некоторые слова, но этого мало.

— И что же нам теперь делать? — спросил Пересвет, вытирая рукавом молочные усы.

— Можно попробовать приладить к кастрюле некое подобие мельничного колеса. Так, чтобы выкипающий пар приводил его в движение. Это должно сработать.

— Э-э-э… да… наверное. А что делать со мной?

— Подойди.

Пересвет подошел к столу и взглянул в книгу. Она была раскрыта на странице с рисунком, изображавшим худую костлявую женщину лихого вида. Черные волосы, желтые глаза, гребень на спине.

— Это то, что ты видел?

— Да! — воскликнул Пересвет. — Точно! Это она!

— Очень плохо.

— Почему?

— На этой странице мне понятно только одно слово. «Полнолуние». Зато вот здесь, — Бажен перелистнул страницу, — я перевел сразу несколько слов. Например, «лампа».

— Бажен Нежданович, так ведь здесь и нарисована лампа.

— Ну да. А еще слово «желание».

— Так лампа, по-вашему, может быть как-то связана с проклятием?

— Либо да, либо нет.

–…

–…

— Э-э-э…

Пересвет опешил от столь честного ответа, а Бажен Нежданович сосредоточенно уставился в угол. На его лысине проступили три аккуратные думательные складочки. Казалось, он был готов в любой момент произнести «но» или «хотя, если».

Вместо этого сторож подхватил чистый лист бумаги и принялся рисовать кастрюлю.

— Бажен Нежданович?

— Да?

— Так что насчет проклятия?

— А что насчет проклятия?

— Ну, там… бледная женщина, полнолуние, лампа. Помните?

— Конечно, помню, — ответил Бажен на поставленный вопрос и вновь взялся за рисунки.

— Бажен Нежданович!

— Да?

Пересвета клонило в сон. Ему очень хотелось поесть и сменить наряд. Но суровая правда жизни заключалась в том, что если уж Бажен Нежданович не сможет ему помочь, то других ратников и смысла спрашивать нет.

Пересвет напрягся из последних сил. Нужно было как-то пробиться сквозь заскорузлую логику сторожа. Например, постараться не использовать те вопросы, ответом на которые может послужить «да» или «нет».

— Бажен Нежданович, как узнать, связана ли лампа с моим проклятием?

— Нужно перевести книгу.

— А что нужно для того, чтобы перевести книгу?

Знать язык, — подумалось Пересвету и он поспешил поправиться.

— То есть, как нам перевести книгу?

— Найти носителя языка.

— А что это за язык?

— Это какое-то ордынское наречие.

— А где найти человека, который знает это наречие?

— Ты имеешь в виду, где найти ордынца?

— Да.

— Его можно найти в Орде.

— Ах ты ж еб твою…

Пересвета оборвал стук. Он не на шутку испугался, подумав, что это его кулак стучит о лысую черепушку сторожа. Но, слава богам, все обошлось. Стучали в дверь.

— Войдите, — проревела горничная голосом оборотня, застрявшего где-то посередке между человечьим и медвежьим воплощениями.

В сторожку ворвался Влад. Бешеный как бабушка, прознавшая о том, что соседский мальчишка пристроился подмастерьем к ювелиру, в то время как ее внучок повредился зрением, слишком глубоко засунув палец себе в нос.

По сути это было обычное состояние Влада, но сегодня уж как-то слишком бойко разыгрались желваки на его лице. Не иначе случилось что-то серьезное.

— Одноухий! — прямо с порога закричал он. — Ты почему не на обходе!?

И вот уже второй раз за это утро, Пересвету Лютичу пришлось пересказывать события минувших суток.

А не пересказать было нельзя. Как-никак, а Влад был мечником. Левой рукой Воеводы. Одним из немногих ратников, которые руководили другими ратниками.

Маленького роста, жилистый, с одной густой и длинной бровью, Влад как будто бы родился для этой должности.

Во-первых, он пронес через всю жизнь то самое недовольство, которое испытывает рождающийся младенец. Во-вторых, он умел состроить такую рожу, после взгляда на которую бешеная лисица покажется рыжим сгустком рассудительности и благоразумия. И в-третьих, он зациклился на несправедливости мира и тленности бытия.

Бывает вот, по случайности, замараешь сажей белую рубаху. А Влад уже тут как тут. Глянет исподлобья, улыбнется жутко и скажет: «мир — жестокое место». А ты потом сиди и думай, как он попал к тебе в дом.

Или вот, захотел зажарить яичницу-глазунью, а желток растекся. Тут же из-за спины голос: «Пора повзрослеть и понять, что справедливости не существует».

Поскользнулся, будь готов выслушать о том, что слабые должны умереть во имя того чтобы жили сильные. Собака взрыла грядку, так непременно узнаешь о том, что черный и белый — это оттенки серого.

И если смерть — это старуха с косой, а зима — пузатый весельчак с мешком подарков, то злость — это Влад.

— Вот так, — закончил свой рассказ Пересвет.

— Это не повод бросать обход, — процедил Влад сквозь зубы.

— А что ж тогда повод?

— Повода нет. Любой повод бросить обход это проявление слабости. Что? Домой захотел? Захотел папину сисю, молокосос?

— У вашего отца сцеживалось молоко? — спросил Бажен Нежданович. — Удивительно.

— Ничего у него не сцеживалось! Влад, послушай, меня прокляли и…

— Настоящего ратника не должны волновать такие мелочи.

— Это не мелочь!

— Для маленькой плаксивой девочки, может быть.

Все мечники не от мира сего, — подумал Пересвет. — Наверное, от скуки. Но Влад… и как он только дожил до своих лет с таким-то норовом?

— Я уеду, как только Бажен Нежданович решит мою проблему.

— Ты уедешь сейчас.

— Нет.

Маленькие глазки сузились. Маленькие кулачки сжались. Маленькие ноздри раздулись от возмущения, но маленькое чувство самосохранения не отказало. Завяжись драка, попасть Пересвету по лицу Влад смог бы только стоя на табурете.

Дерзкая фраза про то, что большой шкаф громче падает, как правило, произносится в отсутствии поблизости больших шкафов.

— Не хочешь повиноваться, сопляк?

Закипая от злости, Влад издал звук. Похожий звук слышится из лесной чащи, когда старый лось одновременно страдает насморком и одышкой.

— Я забираю у вас ведьмины вещи! Это собственность Рати! — Влад двинулся к столу сторожа.

— Не трогай лампу! Это опасно!

— Не неси чушь.

Действительно, не неси чушь! — проснулся Голос Лампы.

— Воевода решит, что с этим делать.

— Нет! Не отдам!

Пересвет крепко схватил мечника за плечо. Влад остановился.

— Ой-ой-ой, — тихонечко проскрежетала Белолюба, схватилась за веник и изобразила бурную деятельность.

— Одноухий, ты совсем охуел?

— Послушай, Влад. При других обстоятельствах, я б с тобой не спорил. Ты старший и все такое прочее. Но сейчас мне не до шуток. Я проклят.

— Стало быть, укрываете от Белой Рати нечистые вещички?

— Не совсем так, — сказал Бажен, не отрываясь от рисования. — Мы ведь тоже ратники. И, кстати, эта книга для меня действительно очень любопытна. Я хотел бы оставить ее у себя на некоторое время.

Влад попытался уничтожить Пересвета взглядом. От натуги его глаза выкатились. Еще чуть-чуть и они повисли бы у него на щеках, как у поникшей духом улиточки, но искривить пространство ему все равно не удавалось. Пересвет не возгорался, не старился, не сворачивался в клубок и не проваливался сквозь землю.

Раздался треск, с которым валится от бури вековой дуб. То шумели зубы Влада.

Спорить со сторожем мог только сам Воевода. Такая вот немного странная иерархия.

Из сторожки Влад выбежал молча. То ли задыхался от гнева, то ли нечаянно вывихнул себе челюсть. За ним тянулся шлейф ярости. Поднеси сейчас ромашку к тому месту, на котором только что стоял мечник, так та почернеет, схватит нож и убежит разбойничать на большой дороге.

— После обеда я разошлю письма в Колоярск и Межилесск, — сказал Бажен. — Война закончилась совсем недавно. У них наверняка должны были остаться пленные ордынцы.

— Спасибо. Можно я подожду здесь?

— Конечно.

— Вы будете мешать Бажену Неждановичу! — возразила Белолюба.

— Не будет.

Перепалка с Владом лишила Пересвета последних сил. Он вернулся на лавку, сел и спустя минуту забылся сном.

Снилась ему мешанина из недавних событий. Хозяюшка с добрыми морщинами, матрешки, люлька, черноволосая девочка в поле, странный человек со спущенными штанами возле сторожки…

Но вот во всей этой окрошке он вычленил мясо. Самое главное. Самое волнующее.

Муравей. Маленький черненький муравьишка взвалил себе на спину шишку и тащил ее в поле. Ему было тяжело. Он потел и охал.

— Пересвет, — сказал муравей. — Вставай.

— Еще минуточку, — попросил Пересвет Лютич.

— Вставай, — спокойно повторил муравей и тут вдруг заорал что есть мочи. — ВЕДЬМА! ВЕ-Е-ЕДЬМА!

Забытье выхаркало Пересвета обратно в реальность.

— Ведьма!? В Пороге!? — испугано повторила Белолюба. — Ой-ой-ой.

— Да, прямо через дорогу! — сказал молодой ратник.

— Вы ее поймали? Какая удача!

Бажен уже подпоясывался. Если, конечно, относительно него можно так выразиться. Ведь ни пояса, ни талии у сторожа не было. В его случае пояс приходился чуть пониже груди.

Под правую руку — в ножны, — он засунул хлыст.

— Еще какая удача! Вас ждут, чтобы допросить… ну или что вы там делаете. И тебя, одноухий, тоже просили быть.

— Меня? Зачем?

— Говорят, что ты убил Былицинскую. Мол, опыт есть и все такое.

А может быть это та самая ведьма? — подумал Пересвет. — Если так, то жизнь налаживается.

***

Кому в Пяти Княжествах жить хорошо, так это извозчикам и лихачам. Каждый человек, который в хозяйстве имеет сани, повозку и тройку тягловых лошадей может зарабатывать извозом. При этом он будет платить оброк как скромный землепашец, ибо знает заветные слова: «Не докажете».

Работа есть всегда. Либо катай из города в город богатых людей, либо перевози грузы. На безбедную старость накопишь, тут и к гадалке ходить не нужно.

Тем и промышляли извозчики.

Лихачи промышляли тем же самым, но брали за работу изрядно меньше. А все потому, что у работы с ними имелись некоторые риски. Никто и никогда не видел лихачей трезвыми.

Каждый порядочный лихач уже с утра наряжался в синие кружева и по ходу дня постоянно прикладывался к бутылке. И если заказчик по наивности просил лихача не пить, ответом ему был задорный хриплый смех.

Этим утром лихач Вавила несколько перебрал и утомился.

За полчаса до пробуждения Пересвета, он направил лошадей прямиком на крыльцо богатого расписного терема. Именно того, что стоял напротив сторожки Бажена Неждановича.

Вавила провел телегу сквозь крыльцо, как горячий нож сквозь крыльцо и остановился под окнами в зарослях молодой черемухи.

Все это кажется неправдоподобным до тех пор, пока не узнаешь, что лихачи надевают своим лошадкам глухие шоры. Не затемненные, не узенькие, а совсем-совсем глухие. Слепым лошадям куда легче свыкнуться с безумием своего хозяина.

Вавила спал, вцепившись в вожжи. На ратников, которые суетились вокруг терема, он не обращал ни малейшего внимания. Те пытались добудиться его, чтобы прогнать подальше от дома, в котором, по слухам, изловили живую ведьму.

Сквозь сон Вавила справился у ратников, не нужно ли их куда-нибудь подвезти. Оказалось что не нужно. Лихач потерял в их лице возможную выгоду и захрапел вновь.

Храп для Вавилы был чем-то вроде писка для летучей мыши. Эдаким запасным зрением. Звук отражался от твердых поверхностей, возвращался к Вавиле и помогал ему понять, не появился ли поблизости возможный работодатель.

— Извоз! Недорого! — прокричал он, когда мимо него прошли двое.

Лысеющий толстяк и одетый в рванину одноухий жердь даже не обернулись на Вавилу.

— Если что, я здесь, — сказал лихач и уронил голову на колени.

***

Бажен и Пересвет поднялись на второй этаж. Здесь пахло растревоженной пылью. Просторная светлица оказалась не обжитой и использовалась как склад всяческого барахла. Что именно за барахло, понять было невозможно.

Вдоль стен стояли либо поросшие паутиной сундуки, либо нечто, на что накинули тряпку.

А еще здесь был шкаф. Здоровенный, тяжеленный, из мореного дуба. С латунными вензелями и ручками.

Помимо Влада в светлице находилось еще с полдюжины ратников. А по центру комнаты, на стуле, сидела она.

— Да! Это она! — заорал Пересвет.

— Нет! Это он! — закричала в ответ Моравна.

Сотрясая груди, ведьма запрыгала на стуле. Тут же она получила пощечину от Влада. Похоже, ратники накрепко связали ее.

— Только не он!

— Почему? — спросил Влад, схватив Моравну за длиннющий подбородок. — Что не так с одноухим?

— Не скажу!

Еще пощечина. Мечник бил тыльной стороной ладони. Очень звонко и умело, будто проделывал это с каждой встречной бабой. А может быть, так оно и было.

— Все равно не скажу!

Пощечина.

— А давайте я попробую.

Щелчок.

Это Бажен Нежданович расчехлил свой хлыст и с расстояния десяти шагов вдарил ведьме аккурат по лбу.

— И-и-и! — взвизгнула ведьма. — С ума сошел?

— Нет, — уверенно ответил сторож. — Почему ты так испугалась этого молодого человека?

— По кочану.

Бажен Нежданович задумался.

— Сними с меня проклятье! — взмолился Пересвет.

— Хорошо-хорошо, только не подходи.

— Почему? — зарычал Влад. — Что происходит?

— О каком кочане идет речь?

— Ты сняла? Сняла?

— Почему одноухому нельзя подходить!?

— Потому что!

— Имеется в виду капуста или заграничный латук?

— Ты сняла? Ты уже сняла?

Пересвет Лютич прислушался к внутренним ощущениям. Есть хотелось больше, чем спать. В остальном с приезда в Старый Порог ничего не изменилось.

Зачем-то он начал ощупывать себя руками, будто давеча его превратили в козленочка, а не запустили по следу кровожадную тварь.

Однако ж, это помогло. Охлопывая себя, Пересвет случайно задел рукой лампу. Оставлять ее в сторожке ратник побоялся. Он завернул ее в тот самый черный бархат и заткнул за пояс.

Сейчас от лампы шел жар. Приятный и какой-то глубинный. Как от остывающей картошечки, выкопанной из-под костра.

Не к добру, — решил ратник. — Последнее время со мной повторяется одна и та же история. Я чего-то упускаю из виду, почти делаю глупость и в крайний момент понимаю, что именно недоглядел.

Так-так-так. Странности.

Лампа ведет себя странно. Ведьма ведет себя странно. Влад и Бажен тоже не самые вменяемые персонажи, но к ним вопросов нет.

Минуточку. А кто все эти ратники? Раньше я их в Пороге не видел.

Пересвет оглядел шестерых мужчин, которые окружили ведьму полукольцом. Молодые, как и он сам, для своих лет они выглядели чересчур спокойными. До сих пор ни один из них не проронил и слова.

Не пойму, они вообще дышат?

Пересвет шагнул вперед.

— Не-е-ет! Не подходи! — закричала ведьма.

Еще шаг.

— Нет, не надо! Прошу, смилуйся!

— Над тобой!? — от возмущения, Влад залепил ведьме аж три пощечины. — Тварь, объясни что происходит!

— У него лампа, — выстрадала Моравна.

— Лампа?

Представьте, что вы хорошенечко накалили сковородку, налили в нее масла и кинули жариться огромную волосатую гусеницу. Вот примерно то же самое сейчас происходило с бровью Влада.

— Та самая лампа? — спросил он.

— Нет, блядь, другая, — нарочито идиотским голосом ответила ведьма.

Пощечина.

— Почему ты боишься лампу?

— Даже если я постараюсь объяснить, вы все равно не поймете.

— Лампа убьет тебя?

— Можно сказать и так, — Моравна поморщилась. — Но это гораздо страшнее, чем смерть. Это за гранью вашего понимания. Это… это… это ужас, стократ помноженный на безумие.

— Я бы с удовольствием взглянул на это, — сказал Бажен Нежданович.

— Одноухий! — скомандовал Влад. — Лампу! Быстро!

Пересвет сделал еще один неуверенный шажок навстречу ведьме.

Пока все остальные разговаривали свои разговоры, он следил за молодыми ратниками. Они вели себя так, словно в комнате шла непринужденная беседа об утреннем удое.

Еще шаг.

В шкафу у дальней стены что-то скрипнуло.

— А что это там такое? — спросил Пересвет.

— Где? — уточнил сторож.

— В шкафу.

— Одноухий! Давай сюда лампу! — орал Влад.

Пересвет Лютич попятился, доставая из-за пазухи рубин.

— Одноухий! Лампу! Быстро!

— Не-а.

— Ну все, — прошипел Влад.

Мечник закрыл глаза. Когда он открыл их снова, его зрачки стали козлиными. Черными горизонтальными полосками без радужной оболочки.

Скучавшие ратники тут же опали на манер мокрой тряпочки и обратились в пыль.

Влад вскинул руки к потолку и беспорядочно зашевелил пальцами так, как если бы ему пришлось щекотать промежность великана.

Со скрипом, открылись сундуки. С заброшенного хлама сорвались покрывала.

Ненужные вещи начали оживать. Потускневшие подсвечники, ломаные инструменты, банки, склянки, швейные иглы, лишние обрезки дверного наличника, затупившиеся ножи и топоры поднялись в воздух и неспешно закружились над Владом.

Постепенно вся эта круговерть набирала скорость.

Ведьма встала со стула. Так, будто ее и не привязывали вовсе. Хотя… да, скорей всего ее не привязывали.

Шкаф заходил ходуном. Из приоткрывшейся двери высунулась мохнатая когтистая лапа.

— Это странно, — ловко подметил сторож.

— Башен Нешданыч! — закричал Пересвет. — В окно! Быштро!

***

— И что? — спросила Рябая. — Прям никогда не выпивал?

— Ну да, — ответил Кузнец.

— Прям никогда-никогда? — повторила она голосом человека, которому на ногу уронили наковальню.

— Да, никогда.

— И как ты так изловчился? Вроде в одном мире живем. А, ладно, — Рябая махнула рукой. — Привычка тут, конечно, нужна, но если по чуть-чуть…

Женщина откупорила бутыль крепкой березовой бражки.

— Мам, ты опять? — спросил Засранец.

— Так… иди-ка, погуляй.

— Послушайте, мне действительно пора на работу.

— Да успеешь ты на свою работу.

Рябая вытащила из кармана две потертые медные чарки, вставленные друг в дружку. Со сноровкой бывалого трактирщика, она наполнила их до краев.

— Ну, кузнец, давай.

— Я не хочу.

— Надо.

— Зачем?

— За справедливость.

Рябая проглотила выпивку резко и уверенно. Кузнец же состроил кислую мину и малость отхлебнул. При этом он невольно оттопырил в сторону мизинчик.

Тут же, вверх по улице, раздался звон битого стекла.

Со второго этажа богато украшенного терема выбросился человек. Приземлился он прямиком на повозку, что притаилась среди кустов черемухи. Следом за ним, перевесив через подоконник грузную задницу, вывалился еще один.

Возница крикнул: «А ну, пошли!» — и тройка лошадей рванула с места.

Вдогонку им из окна вылетали какие-то непонятные вещи. Целая стая различных железяк и деревяшек бросилась преследовать повозку. Затем из окна выпрыгнуло лохматое краснорылое чудище, ну а последней дом покинула женщина в черном, лихо седлавшая метлу.

У терема вразнобой заголосила толпа белых ратников.

Кузнец вылил на землю остатки браги и пошел на работу.

***

— Отступники! — орал Влад, высунувшись в окно. — С ведьмой сговорились!

Зрачки мечника вернули себе обыкновенный вид. И правильно, ведь если бы он забыл об этой мелочи, то звание главного злодея досталось бы ему, а не Пересвету.

К воеводе тотчас поспешили бы два десятка ратников. Всей толпой, они убедили бы главного сделать правильные выводы. Мол, так и так, давайте сожжем Влада к чертовой матери, а то у него глаза козлиные.

Тем более, что мечник и без того успел набить оскомину этому городу. Его казнь ни за что не обошлась бы без блинов и хороводов.

Но что тогда? Что сталось бы дальше при таком раскладе?

Ответ удручает. Ведь случись все так, история белого ратника Пересвета Лютича лишилась бы большой любви, цыган, медведей, капризных мальчиков и жирной художественной справедливости.

И кому оно нужно? А никому оно не нужно.

— Предатели! — не унимался Влад. — Взять их! Взять!

***

С игривым мокрым пошлепыванием, повозка проехала сквозь паутину бельевых веревок и встала обратно на четыре колеса. Поворот остался позади.

Рой разномастного хлама разминулся с шальной тройкой и понесся дальше по улице. Нечистые силы, приведшие его в движение, ослабевали.

— Три целковых, — сказал лихач.

— Четвертак, — возразил Пересвет Лютич.

Лошади тут же замедлили бег. Вавила бросил вожжи, обернулся назад и указал на вурдалака, который вовсю догонял упряжь.

— Милсдари, поимейте совесть. У меня вот так же брат умер, — сказал он извиняющимся тоном. — За четвертак я могу, разве что, в лужу пернуть.

— Зачем? — заинтересовался сторож.

— Бажен Нежданович, у вас есть деньги?

— Есть. Но все же, зачем вы собираетесь…

— Полтинник, — продолжил торги Пересвет.

— Два целковых.

— Один.

— Целковый?

— Да.

— По рукам.

Лошадки ускорились.

— Мы не плохие, — на всякий случай уточнил Пересвет. — Это они все плохие.

— Обижаете, господа! — ответил ему Вавила. — Разве могут быть плохими столь щедрые джентльмены, посулившие скромному извозчику аж два рубля?

— Как это два? — опешил одноухий. — Мы же сторговались до одного.

— А вы, мусье, гляньте-ка туда.

Вавила поднял палец кверху. Над повозкой летела Моравна. Лица не разглядеть — далеко. Но можно предположить, что пресностью ее рожа не отличалась. Ведьмы на то и ведьмы, чтобы корчиться от злобы. Все об этом знают.

— Вы уж не обессудьте. У меня так дед умер, — сказал лихач.

В общении Вавила был типичным алкашом-работягой. Он умудрялся извиняться и заискивать одновременно. Он был очень вежлив. И еще он старался вывалить на собеседника все свои познания в иностранных языках, коих, по правде говоря, не было.

— Эксуземуа, вери сори вел! Два целковых. Благородные доны согласны ехать дальше?

— Да, да, да! Гони!

Казалось бы, решено. Но лошади опять изобразили вялость.

— Что теперь-то не так!? — возмутился Пересвет Лютич. Слюнявый злобный вурдалак быстро нагонял повозку. Становилось страшно.

— Если сеньор заплатит мне прямо сейчас, лошади наверняка пойдут быстрее. Вы даже не представляете себе, герр ратник, насколько это жадные до денег твари.

— Бажен Нежданович, дайте ему два рубля!

Сторож развязал холщовый мешочек, достал два серебряных кругляша и расплатился с лихачом. Коняги бросили притворяться и помчались во весь опор.

Про себя Вавила порадовался удачной сделке и решил это дело отметить. Он выудил у себя из-под ног флягу и начал пить. Он не отхлебнул, не засадил, не пригубил и даже не приложился. Он просто стал пить. Так же буднично, как пьет масло кабачок, когда его жарят. А кабы не сивушный запах, который хвостом тянулся за повозкой, можно было бы подумать, что лихач просто решил промочить горлышко колодезной водицей.

Тем временем вурдалак взбодрил конечности и побежал быстрее. Видать, ведьма пришпорила его каким-то чародейским способом.

Нечистый сделал рывок и поравнялся с повозкой. Зловеще прихрюкнув, он повернул свою морду в сторону ратников.

Страшную и несуразную, эту морду как будто бы сшили из почерневшей капусты, потонувшего бредня и той неприятной склизкой штуки, которая вылезает во время родов вместе с малышом.

И не было в ней никакой упорядоченности. Вон там болтается на лице вурдалака какой-то мясной лоскуток, вот тут свалялся упитанный колтун из серой шерсти, а здесь, кажись, растет поганка. Один глаз заплыл, второй вот-вот вывалится. Зубы натыканы кривым частоколом, а носа, вроде бы, вообще нет.

А взгляд мертвый. Подернутый беленой.

— Ми-и-исьцо-о-о! — с нежностью в голосе проревел вурдалак.

Пересвета Лютича проняло. Он отвернулся от нечистого и принялся остервенело насасывать рубин. Помогало слабо.

Вурдалак чувствовал страх. Вурдалак слышал страх. Вурдалак видел и обонял, а может быть даже питался страхом. Так или иначе, он не сводил глаз с одноухого.

А теперь вспомните, что чаще всего говорят матери своим детишкам, когда те преследуют повозку с беглыми преступниками… ну или просто носятся по двору. Правильно. Чаще всего в таких случаях матери говорят: «смотри под ноги».

Вурдалак со всей дури влетел в придорожный пень. При этом раздался мерзкий чвакающий звук, будто бы ударили лыжей по куче прелого компоста.

— Мисьцо, — досадно промямлил нечистый, распластавшись на дороге.

— Ух, как приложился! У меня так старшая сестренка померла.

— Расшиблась о пень? — спросил Бажен Нежданович.

— Да, — не раздумывая ни секунды, ответил Вавила.

Тройка насквозь проехала рыночные ряды. Благо, в столь ранний час они пустовали. Сцена крушения овощных развалов, так обязательная для погони, не состоялась.

Дальше дорога стала куда хуже. Повозку затрясло и лошадки сбросили скорость. На этот раз не корысти ради, а для того чтобы не переломать себе ноги.

Моравна круто нырнула вниз. Теперь она летела, чуть не цепляя ногами крыши домов.

Ведьма освободила одну руку от метлы и расчертила руну огня. Тут же рукав Вавилы задымился, как занимающийся стог сырого сена.

— Проживаете в Старом Пороге, али проездом будете? — спросил лихач.

— У тебя рукав горит, — ответил Пересвет.

— Душа у меня горит, — Вавила затушил огонь ладошкой. — Видят боги, не хочу требовать с милсдарей еще один целковый на новый тулуп. Не хочу! Так ведь и отказываться некрасиво.

— Бажен Нежданович, — сказал Пересвет.

— Что? — ответил Бажен Нежданович.

Ах, да, — вспомнил Пересвет, — сторож ведь ебанутый.

— Выдайте извозчику еще один рубль.

— Рубь с полтиной, — сказал Вавила, сбивая огонь с коленки.

— Послушай, извозчик…

— Для вас просто Вавила, мусье ратник.

— Вавила, выручи нас. Прошу, уйди от погони. А мы заплатим тебе двадцать рублей. Согласен?

— Да разве я могу опечалить вас отказом? Нет, милостивые государи, никак не могу.

— И больше никаких торгов? — уточнил Пересвет.

— Никаких торгов.

Через плечо, лихач оценивающе глянул на Моравну.

— От погони, говорите, уйти?

— Да.

— Это от ведьмы что ли?

— Ага.

— Плата вперед.

Пересвет отобрал у сторожа мешок с деньгами и отдал его извозчику.

— Это же на письменные принадлежности! — возмутился Бажен. — Как я теперь буду работать?

— Бажен Нежданович, если вы до сих пор не поняли, то мы в бегах.

— Мы в бегах, — повторил сторож.

— Именно так. Вся Белая Рать сейчас уверена, что мы отступники.

— Мы отступники, — сказал Бажен Нежданович.

Он покатал эту фразу по небу, просмаковал ее вкус и добавил от себя:

— Мы плохие ребятишки.

— Нет, Бажен Нежданович! Это Влад плохой, а мы — хорошие.

— Ну конечно же, Пересвет. Я прекрасно понимаю суть всей ситуации. Влад продал душу Нави и использовал свое положение, чтобы обвинить тебя в связи с ведьмой. По всей видимости, ему очень нужна лампа и он будет тебя преследовать. Досадно, что я оказался к этому причастен. Влад очень целеустремленный мужчина. Он нас убьет.

— Убьет?

— Обязательно убьет, — пообещал сторож.

Упряжка свернула налево, в охотничью слободу.

Тут домики стояли почти вплотную друг к другу. Вместо кустов и грядок, местные дворы украшала различного рода расчлененка. Растянутые шкуры, куски вымоченной кожи, оленьи рога, связки куропаток и мясо дичи на продажу.

Казалось бы, на этой улице должно быть жутковато. Ан нет, уютненько.

Вавила повернул еще раз.

Вдали показались распахнутые настежь городские ворота. Впрочем, они были распахнуты всегда. Да и зачем их закрывать? Стены-то при них нет. Справа канава, а слева заросли репейника.

Эту нехитрую конструкцию из трех бревен, стоящих буквой «П», соорудили сугубо для услады глаз. Начнись осада города, так эти ворота, пусть даже и закрытые на тридцать три замка, смогли бы удержать только очень тупого и очень воспитанного супостата.

Лихач встал на передок. Он примерился и перепрыгнул на спину той лошади, что бежала посередке.

С полминуты Вавила возился со всевозможными застежками и ремешками. Что-то треснуло, что-то свистнуло, что-то звякнуло. Вавила рывком стянул с лошадиной морды шоры и поспешил вернуться обратно в повозку.

— У тебя так никто не умер? — поинтересовался Пересвет.

— Бабка моя покойница. Уж больно любила на полном скаку цветы собирать. То ее и погубило.

— У вас очень занятная семья, — сказал Бажен Нежданович.

— Что есть, то есть, — согласился Вавила.

Освобожденная лошадка не верила своему счастью. Она продолжала бежать в тройке даже несмотря на то, что вожжи больше не удерживали ее. Теперь они целиком оказались в руках у извозчика.

Лихач покопался еще чуть-чуть и превратил их в длинную-предлинную веревку. А городские ворота, тем временем, были уже совсем близко.

— Приятно иметь с вами дело, сеньоры, — сказал Вавила. — До новых встреч.

Хлестким ударом, он намотал веревку на верхнюю перекладину ворот и подпрыгнул.

Упряжка помчалась дальше, а Вавила взмыл ввысь. Так особо бесстрашные дети делают на качелях «солнышко».

Будучи на самом верху, извозчик отпустил вожжи и полетел дальше. Он был похож на гонимую ветром пушинку одуванчика, при том условии, что вместо семян на одуванчиках росли бы пьяные мужики по имени Вавила.

Как хорошо, что мне суждено умереть, поперхнувшись свиным копытом, — подумал Вавила, вспоминая пророчество гадалки. С этими мыслями он обхватил руками колени и ядром своего тела врезался в пролетавшую мимо ведьму.

Сказать, что Моравна этого не ожидала, все равно, что не сказать ничего. Извозчик сшиб ее с метлы и был таков.

Вавила честно отработал свои денежки и стал падать. К тому моменту, как он проломил крышу хлева Седого, неуправляемая повозка уже проехала мимо недостроенной баньки. Той, что в полуверстах от Старого Порога.

— Бажен Нежданович.

— Да?

— Что ж теперь делать-то? — спросил Пересвет.

— Для начала нам нужно извлечь стрелу из моей руки, — сказал сторож. — И наложить повязку.

Пересвет Лютич обернулся. Трое всадников неслись за ними по пятам.

Мимо просвистела стрела. Просвистела настолько близко, что будь у одноухого левое ухо, сейчас оно сталось бы отстреленным.

Отдай ты им эту лампу! — предложил голос Лампы.