Гидра

Максим Кабир (2023)

Другая реальность, другой СССР. В горниле Гражданской войны пробудились Старые Боги. Борьба с ними и их последователями унесла жизни миллионов и необратимо изменила судьбы выживших в новом мире. В мире, в котором Железный Занавес призван сдержать легионы порождений тьмы, за книги с запретными знаниями убивают и умирают, советские вожди штудируют «Некрономикон», а из Балтийского залива взывает сам… Впрочем, не будем об этом, ведь называя имя — призываешь, а этого лучше не делать… 1959 год. Чудовища побеждены и мир восторжествовал. На реке Ахерон ударными темпами возводится гидроэлектростанция. Скоро перед строителями выступит знаменитая советская актриса. Но прежде чем это случится, пойдет дождь, потечет кровь, и что-то древнее проснется в вечной мерзлоте под адом. Первая книга нового масштабного проекта «Красные Боги». Захватывающий, брутальный и динамичный хоррор, пронизанный «мифологией Ктулху», от признанного мастера жанра Максима Кабира.

Глава 9

— Я лысею, — сказал Кеша.

— Не выдумывай.

— Вот же. — Он склонился к зеркалу.

— Ты не лысеешь, милый.

— Точно? Посмотри. Дай я отдерну штору.

Кеша потянул за ткань. Снаружи к окну прижимался папа Агнии Кукушкиной.

— Чем это воняет? — спросил он.

Галя резко проснулась, морщась от шума. Глянула в иллюминатор, на зеленое, желтое, синее покрывало тайги.

«Надо же. Уснула под грохот пропеллера. И гад приснился. Оба гада».

Бывший муж не доработал. Мог бы состряпать все так, чтоб к пункту назначения Галя шла пешком, но из Якутска ее забрал большой грузовой вертолет. В вертолет набились местные музыканты. Балалаечники, гармонисты расселись по ящикам с подарками для гидромеханизаторов. Везли сгущенное молоко, сахар, лимоны, папиросы, печенье, леща в томате.

— Докатилась.

— Что вы говорите, Галина Юрьевна? — Администратор, москвич, подпрыгивал на чемодане с Галиными вещами. Весь круглый — живот, глаза, лысая головенка. Фамилия подходящая: Бубликов.

— Говорю, красота.

— О! Первостепенная красота!

Провинциальные музыканты откровенно таращились на столичную звезду, пихали друг друга локтями, подмигивали. Галя отвернулась к иллюминатору. Внизу петлял Ахерон. Темный, темнее утеса, тянущегося по левую сторону. Сопки, гольцы, гранит, искры слюды. Красиво? Да. Но красота эта суровая, мрачная… опасная. Даже сейчас, когда солнце палит и на небе барашки облачков. А ночью?

— Завтра во сколько? — спросила Галя Бубликова.

— Что?

— Во сколько завтра в Якутск?

— В семь!

— Хорошо.

Вертолет пошел на посадку. Завис над плоской вершиной серой, с каменными осыпями, горки и мягко приземлился.

Визитеров ждали. Трест «Гидромеханизация» прислал две машины: «москвича» и грузовик АМО с военными. Солдаты, не удостоив Галю взглядом, принялись перетаскивать ящики.

«Теряю популярность», — подумала Галя с иронией и сделала книксен перед худощавым, нет, болезненно-тощим офицером лет шестидесяти.

— Галина Печорская.

— Капитан Енин. Добро пожаловать. — Он взял чемодан и жестом пригласил москвичей в соответствующий автомобиль. Галя устроилась впереди, Бубликов — на заднем сиденье. Музыкантов засунули с солдатами и сгущенкой в кузов грузовика. Енин сел за руль «москвича», и они поехали вниз по склону. Вертолет оторвался от холма.

Администратор тараторил, расспрашивая об организации мероприятия, капитан отвечал односложно, и вскоре все замолчали. Капитан этот, Енин, выглядел больным, как человек после сильного отравления или операции. Посиневшие подглазья, желтоватая, в подростковых угрях кожа. И пахло от него резко — дустом.

Галя сосредоточилась на природе. Она считала, что Яма — это корабельные сосны, но вокруг зеленел лиственный лес. Деревья, выросшие под гнетом сокрушительных ветров и яростных морозов. Кривые, неуклюжие, с расплющенными кронами. Сиротливые березки. Отмели и протоки Ахерона.

«Такова судьба», — крутились в голове научения бабули. Если бы Галя и хотела что-то изъять из своей жизни, то не эту ухабистую дорогу. Она бы избавилась от снов, в которых бывший муж представал славным парнем. Любовь прошла, но сердце кровоточило.

Кеша изменял ей в их собственной квартире. В их постели, а она была дома! Измотанная съемками — и переборщившая с шампанским, — уснула на кушетке в гостиной, проснулась от скрипов и хихиканья. Пока добралась до спальни, Кеша с ее подружкой, Мосфильмовской гримершей, привели себя в порядок. Они были одеты и убедительны, и со дня свадьбы прошло всего два месяца, ну не могло это быть правдой. Почудилось. «Дура, Галка? Иннокентий картины показывал, а ты что подумала?»

Его любовницы звонили к ним домой. Вешали трубку, если брала Галя. Она лгала себе два года, а потом сломалась. Или, вернее, отремонтировалась. Внезапно прозрела и сказала ему за ужином, наугад: «Я говорила с Жанной, она обо всем мне рассказала». Кеша клюнул и признался. Плакал, умолял простить, перешел на угрозы: «Кто ты без меня? Я тебя растопчу!»

Галя не могла спать с ним под одной крышей, пользоваться одной ванной, пить из одной чашки. Собрала вещи и ушла, и вот она здесь.

Над ковром багульника кружились бабочки. Минут через двадцать гости добрались до цивилизации, и цивилизация показалась Гале раной на теле природы.

— А здесь будет наша ГЭС, — сказал Енин.

— Можно посмотреть?

«Москвич» остановился между карьером и безобразным котлованом. Грузовик поехал дальше. Котлован присосался к реке, как кровосос к вене, «съел» кусок русла, замусорил Ахерон перемычками, бетонными быками и фашинными отмелями. Енин, Галя и Бубликов подошли к краю площадки.

Сегодня — в честь их приезда, что ли? — работы не велись. Отдыхали трактора, экскаваторы, насосы, тянули причальные тросы плоты. Волны атаковали ряжевые устои не возведенного пока моста. Дно великанской ямы заполняла вода, на воде застыло что-то среднее между плавучим домом, кораблем и железной платформой; эдакий многофункциональный ножик с членистой мачтой бура спереди.

— Первый участок, — сказал Енин, трогая кончик носа. — Там будут плотина, напорный бассейн, обводной канал. Фундаменты для труб, а на головняке — шлюз, полузапруды.

— А это?..

— Где?

— Кораблик.

— Дноочистительное судно. Земснаряд с гидравлической фрезой, экспериментальная модель.

— Первостепенная техника, — сказал Бубликов.

— Поехали, — отвернулась Галя. Котлован ей совсем не понравился. Он выглядел неопрятно, в подсохшей грязи отпечатались тела людей, падавших на склонах. Аркада бычков осыпа́лась. Эстакада покосилась, а эта колючка в два ряда… Галя вспомнила соседа по московской квартире, талантливого режиссера, навсегда исчезнувшего в недрах черного воронка…

Воронок… воронка… ворон…

«Москвич» уже въехал в поселок гидромеханизаторов, а Галя все думала о котловане. Единственная улица была пуста, не считая суетящихся у грузовика знакомцев: военные заселяли музыкантов в невзрачный дом.

— Как вы спасаетесь от тоски? — спросила Галя.

Лицо капитана оставалось каменным. Нет, восковым.

— Я служу, — сказал Енин.

«Москвич» встал у большой избы. За штакетником выращивали лук и капусту.

— Вы сидите, — сказал Енин шевельнувшемуся Бубликову. — А вам, товарищ Печорская, — туда.

— Ладно… увидимся…

Поднимаясь по ступенькам, Галя заметила женщину в тени дощатой постройки — должно быть, сарая. Крупная, с широкими плечами, царским задом и опухшим, мясистым лицом, женщина внимательно наблюдала за Галей. Было жарко, но она куталась в шерстяной платок. Сказать, сколько ей, сорок или шестьдесят, Галя не смогла. Поздоровалась — безответно — и постучала в дверь.

— Ага! Звезды советского экрана! — Лысый мужчина впустил гостью в избу. — Александр Александрович Ярцев, начальник конторы гидромеханизации, член ВКП(б), русский, без компрометирующих родственных связей. — Он размахивал руками, точно пытался отбросить их прочь, и неловко врезался в углы. — Сейчас станем обедать, Стешка у нас лучше столичных поваров готовит!

В светлице была, как положено, русская печь с намалеванными петушками, стоял накрытый стол. На топчане под портретом Сталина сидел еще один мужчина, и если Ярцев был типичным чего-то-там-начальником, то худой, наголо обритый тип в штанах-галифе и алой рубахе скорее смахивал на апаша. Попросту говоря, бандюка.

— Наше вам! Золотарев!

— Добрый день. Могла бы я…

— Сначала обед! — Ярцев настойчиво усадил гостью во главе стола. — Поухаживаете?

— С радостью, — встал Золотарев. — Пирожки с яйцом, компот, салат оливье, щука, водочка…

— Мне не надо.

— Но! «Кончаловка», на смородине.

— Мне не надо, — повторила Галя, и Золотарев убрал графин.

— А я не откажусь. Сан Саныч, ну что молчишь?

Зависший Ярцев вздрогнул и зачастил:

— Большая честь… Как коммунист, отдавший бескорыстно лучшие свои годы служению Родине, считаю наградой визит столь знаменитой актрисы. Ура, товарищи!

Мужчины выпили. Галя налила себе компот.

— А как вам Тихонов? — Показалось или Золотарев потрогал себя в паху? — Вы ж с ним?..

Галя повела плечами, скованная дискомфортом.

— Снималась. Прекрасный актер.

— Говори, Сан Саныч, говори. — Золотарев проглотил пирожок.

— А что говорить! — воскликнул Ярцев. — Мы — люди простые, не носим мехов и фетра. Сорок тысяч, сорок тысяч потратил мой зять на ремонт квартиры. В ванной комнате была им установлена колонка из нержавеющей стали! — Ярцев выпучил глаза. — Каково?

— Простите, я…

— Сан Саныч говорит, что молодежь выбрала роскошь. А мы здесь предпочитаем аскетизм.

Ярцев свирепо закивал.

— Лютой завистью исходят воротилы империалистической Англии, глядя на нас, первопроходцев. Ушатами гнилостной клеветы обливает нас опустившееся человекоподобие Уинстон Черчилль. Но! — На скатерть брызнула слюна. Галя поежилась. — Это есть свидетельство нашего мирового авторитета. И значит, мы не стоим на месте, а движемся к светлому будущему, боремся с пережитками проклятого прошлого, искореняя низкопоклонство перед растленной буржуазной культурой, в одном окопе — гидромеханизаторы и кинематографисты.

— Хорошо стелешь, — похвалил Золотарев. Он ел оливье и смотрел на гостью. Бесцеремонно рассматривал ее грудь, и глаза сально блестели. Галя провела рукой по наглухо застегнутой рубашке.

— Космополитической блевотиной исходит бюрократическое средостенье! В нашей стране благородное, альтруистическое все еще противостоит стяжательству и двоедушию…

— Замужем? — спросил Золотарев так, чтобы не перебивать Ярцева. У него была морда хорька. И майонез на подбородке.

— Да, — неприветливо буркнула Галя.

–…его верный соратник и ученик Сталин решительно развенчал троцкизм, ктулхулианство и прочие разновидности враждебных ленинизму течений.

— Толковый мужик?

— Что? — Галя мяла край скатерти.

— Супруг твой.

— Толковый… — Лишь бы отвязался. А этот, теоретик марксизма… Что он мелет?

–…уйти с исторической арены, признать свою несостоятельность, ибо наш резерв…

— Послушайте, товарищи, — прервала тираду Галя. Золотарев выпрямился, изображая преувеличенный интерес. — Скоро мне выступать, да? Я не голодна, поела в Якутске. Нужно отдохнуть, переодеться. Давайте обговорим аспекты… Я спою несколько песен, да? Прочитаю Михалкова, Грибачева… — Она вспомнила колючую проволоку. — Я так понимаю, здесь работают и заключенные.

— Спецконтингент, — поправил Ярцев.

— А я перед ними тоже?..

— Они будут далеко от сцены, — сказал Ярцев. — Под надзором конвоя.

— И только политические, — уточнил Золотарев. — Вы как к политическим относитесь, товарищ артистка?

Галя вперилась в Золотарева.

— А вы, собственно, кто? Сан Саныч, я поняла, член без компрометирующих родственных связей. А кто вы?

— Саныч, — не глядя на начальника, произнес Золотарев. — Кто я?

Ярцев ответил как по шпаргалке:

— Продукт советской власти и, если хотите знать, ее гордость.

Золотарев ухмыльнулся, демонстрируя почерневшие зубы.

— Бригадир я. Доверенное лицо здешних властей. А скажи тост, Саныч.

Ярцев начал без вступлений:

— Новая отрыжка подлой ктулхианщины отравила чистый воздух социализма. Югославия во власти палачей и шпионов.

— Я пойду. — Галя встала, не понимая, плакать ей или смеяться. — Не провожайте.

Но провожать ее никто и не собирался. Золотарев разливал, ухмыляясь, водку, а Ярцев — сухожилия вздулись канатами на его покрасневшей шее — выкрикивал:

— Крысиная банда Тито! Янычары! Пьяде! Гошняк! Беблер! Мразович! Кардель!

Галя шагала к выходу, зажимая ладонью рот.

— Ранкович! Златич! Попович! Кидрич!

Галя вышла на крыльцо и затворила за собой дверь, но из дома продолжало нестись:

— Джилас! Масларич! Вукманович! Велебит!

Выйдя за калитку, Галя расхохоталась.