Океан Разбитых Надежд

Макс Уэйд, 2021

У шестнадцатилетней Кэтрин, внучки директора детского дома и дочери известного стилиста, есть всё: внимание противоположного пола, удачные контракты и шанс на роскошную жизнь. У Лукаса, подопечного её бабушки, нет ничего. Он молчалив, не терпит громких вечеринок и часто пропадает на берегу забытой речушки. И лишь одно шуточное письмо связывает их крепкими узами настоящей любви. Но как долго Кэтрин будет скрывать правду? И к чему приведёт эта опасная игра?

Глава 1

Кэтрин, 2016

Я взяла фамилию своей бабушки, когда мне было не больше двух лет. В нашей семье это никогда не обсуждалось, и я считала, что так и должно быть. Меня звали по фамилии Лонг, а маму — Гофман, но мне не казалось это чем-то из ряда вон выходящим. Я просто глупо улыбалась, когда взрослые переводили взгляд с мамы на меня и обратно. Да, миссис Гофман хорошо делала вид, что всё в порядке, чтобы у девятилетней дочери не возникало вопросов. Как она любит говорить, всё сложилось «наилучшим образом», но непонятно, для кого. Сейчас мне шестнадцать, и у меня всё по-прежнему. Каждый раз, когда фотограф обращается ко мне, я почти не задумываюсь о своём отце. Об отце, которого я никогда не знала.

Я была глупой, но не настолько, чтобы думать, что его просто не существовало. Если была миссис Гофман, значит, был и мистер Гофман. И, если мама не хотела мне рассказывать о нём, я должна была сама узнать правду. Любопытства мне было не занимать, поэтому я так загорелась этой идеей, что перерыла все ящики в поисках фотографии и даже нарисовала себе бороду черным фломастером, чтобы одним глазком посмотреть на папу в отражении. Правда, мама не поддержала эту затею, так что уже через пять минут я растирала лицо мочалкой. Огонёк был потушен, но не навсегда.

Я знаю, что не навсегда.

— Мисс Лонг, улыбка! — рявкает фотограф.

Интересно, она вправду такая же, как у отца?

— Извините.

Вспышки следуют друг за другом в бешеном ритме, и мне приходится каждую секунду менять позу — но я ни разу не сбиваюсь. По крайней мере, ни разу с тех пор, как фотограф прикрикнул на меня. Когда я прижимаю локти к телу и слегка касаюсь пальцами подбородка, как он командует, очередная тень остаётся запечатлённой на белой стене за моей спиной.

Иногда кажется, что меня вечно будут заставлять перевоплощаться из волка в Красную Шапочку, ведь главная задача модели — соответствие образу при любых обстоятельствах. И всё ради какого-то портфолио, которое откроют всего раз в середине лета! В лучшем случае вся эта многочасовая пытка окажется в дальнем ящике стола, если не в мусорном ведре. Я заметила, что всё чаще задаю себе один и тот же вопрос: действительно ли это жизнь, о которой мечтала я?

Но, когда твоя мама — Вивиан Гофман, остаётся только смириться. Стоя в дверном проёме, она смотрит на меня так, будто это я подсыпала ей соль в капучино на прошлой неделе. Я старательно делаю вид, что не замечаю её, но сердце в груди стучит предательски громко. Не важно, о чём мечтаю я — важно, о чём мечтает она.

Но теперь я сомневаюсь, что она получит за меня ещё хоть цент.

Когда фотосессия заканчивается, я молча беру у неё кофе, и мы выходим на улицу. Я наконец набираю полную грудь. По-летнему душный воздух немного обжигает лёгкие. Так бывает перед грозой, когда Хантингтон накрывает тучами. Кажется, что на город вот-вот обрушится ливень.

— Ты работала не в полную силу, — замечает мама.

Я отвечаю, не поворачиваясь:

— По крайней мере, я старалась.

— Стараться недостаточно, чтобы иметь контракт, — её тон заставляет меня напрячься. — Нужно быть лучше всех.

Мне хочется возразить, но я успеваю прикусить язык. Без толку доказывать, что я и так лучше всех, что есть и те, кто не проходил всего из-за одного жалкого критерия, и бла-бла-бла. Да, всё закончится именно этим глупым бла-бла-бла, заменившим бы маме весь ответ. Ведь пока я не свожу всех с ума, как Мэрилин Монро, мне есть, к чему стремиться.

Мы подходим к припаркованному белому автомобилю BMW. Я открываю дверь — здесь застоялся аромата лимона и лайма, — и, оставив недопитый кофе в подстаканнике, запрыгиваю на заднее сидение. Мама садится следом и поворачивает ключ зажигания.

Пятиминутная поездка до дома кажется вечностью. Всю дорогу мама нервно барабанит пальцами по рулю, как будто пытается нащупать какую-то невидимую кнопку. Её злобный взгляд, который я случайно ловлю в зеркале, заставляет меня вжаться в кресло. Я нервно сглатываю. Мы обе знаем, что я у неё на мушке.

— Почему ты просто не можешь сделать то, что тебе говорят? — выстреливает она.

Потому что даже так ты найдёшь, к чему придраться.

Сидя в школьном кафетерии, я рассматриваю пену в чашке с остывшим кофе и пытаюсь собраться с мыслями. Я почти не притронулась к салату, только перебрала вилкой кусочки помидора. Сейчас мне больше всего хочется забраться под одеяло и проспать следующие несколько дней. Идя в школу, я и не подозревала, что учителя решат сговориться и устроить мне целых три контрольные подряд. И всё бы ничего, если бы это не были контрольные по математике, экономике и — барабанная дробь! — физике. В старшей школе Хантингтона огромное внимание уделяется точным наукам — как раз таким, в которых я полный ноль. Видимо, администрация просекла это и решила выжать из меня все соки, когда большинство учеников ушло на каникулы ещё вчера.

На контрольных я показала себя не с лучшей стороны, но уж точно не ударила лицом в грязь. Без искрящихся розеток на практической по физике не обошлось, зато я почти на «отлично» справилась с тестом. Да и задач по математике с экономикой я решила с запасом, так что беспокоиться не о чем. Наверное.

Я всё-таки заставляю себя сделать пару глотков кофе, чтобы хотя бы доползти до дома после уроков. Кофе горький и совсем не такой, какой мама покупает мне после фотосессии, но всё же лучше, чем ничего.

— Привет, — Морис ставит свой поднос рядом с моим и перешагивает через скамью. — Надеюсь, ты не заждалась?

— Тебя можно ждать целую вечность, но так и не дождаться, — с шуточным укором говорю я и немного отодвигаюсь.

— Я решил исправиться.

— В последний учебный день?

Ехидно улыбнувшись, Морис отвечает:

— Лучше поздно, чем никогда.

Кто знает, Морис, кто знает.

— Бетти задержится ещё на пару минут, математик никак не может оставить её в покое. Надеюсь, наша мисс Пунктуальность не сильно разозлится? — он надувает губы и смотрит на меня щенячьим взглядом.

— Брось! Нет, конечно.

Морис победно улыбается и приступает к своему ланчу. Хотелось бы мне сейчас оказаться на месте этого свежего, всегда бодрого парня, которому достаточно съесть всего один сэндвич, чтобы весь день быть в хорошем настроении. Даже сейчас он широко улыбается, как будто я рассказала какую-то хорошую шутку. Глядя на его взъерошенные тёмные волосы и небрежно заправленную рубашку, и сам невольно засмеёшься.

— Как продвигаются твои дела? — осторожно спрашивает он.

Я лишь обессилено вздыхаю.

— Понятно, — он поджимает губы. Моё уставшее выражение лица сказало всё за меня. — Ну, а контрольные-то ты все сдала?

— Это был тот ещё квест, — признаюсь я.

— Почему не вышла и не написала нам с Бетти? Мы бы помогли, ты же знаешь.

Я пожимаю плечами.

— Наверное, привыкла не искать лёгких путей.

— Или просто оставила телефон дома? — поддевает меня Морис.

— Не в этот раз!

Я легко толкаю его в плечо, и мы негромко смеёмся. Ни один, даже самый крепкий кофе не бодрит меня так, как Морис.

— Ты поешь немного, — резко сменив тон на серьёзный, он придвигает мне мой же салат. — Давай, день будет долгим.

Я фыркаю, но решаю не возражать, хотя и планирую провести весь день в кровати. Наколов на вилку несколько ломтиков огурца, я отправляю их в рот. Морис сминает упаковку от сэндвича и выбрасывает её в ближайшую мусорку.

— Слушай, Кэт, — говорит он, вернувшись за стол. — Мы с Бетти хотим закатить вечеринку у меня в честь окончания учебного года, как ты на это смотришь?

— Как на изощрённый способ самоубийства, если честно, — я ставлю пустую миску на поднос и допиваю остывший кофе. — Ты не считаешь, что ещё рано для вечеринок?

Только Морис успевает открыть рот, как из неоткуда у нашего стола появляется Бет.

— Привет! — радостно вскрикивает она. Я снимаю сумку с колен и встаю, чтобы обняться. От Бет веет мятной жвачкой. — Ну что, Морис уже позвал тебя?

Даже будь я за десять метров от неё, я не могла бы не разглядеть искры в её глазах. Да она вся светится! Пригладив волосы, Бет садится рядом с Морисом и, шепнув ему тихое «привет», вопросительно смотрит на меня. Мне знаком этот взгляд. Так смотрят на зануду, который бесконечно обламывает весь кайф. А для Бет жизненно необходимо веселиться двадцать четыре часа в сутки.

Иногда мне кажется, что она работает от батареек.

Помедлив, я отвечаю:

— Да, позвал, но я ещё не решила, пойду или нет. Видишь ли, у меня фотосессия завтра утром, и я…

— Не надо оправдываться! — прерывает меня Бет. — Если люди идут в бар в пятницу, их почему-то совершенно не беспокоит то, что будет в субботу.

— Бетти дело говорит, — соглашается Морис.

— Когда ты в последний раз выходила из дома? — продолжает она.

— Правильнее будет спросить, когда я в последний раз там была.

Бет закатывает глаза.

— Мне осталось доработать совсем чуть-чуть, — продолжаю я. — Завтрашняя фотосессия будет последней, понимаешь?

— Вообще-то нет. Либо ты говорила так же месяц назад, либо у меня дежавю. Так кто из нас врёт?

— Я…

— Вот именно. Хватит мучить саму себя. Один вечер, проведённый с друзьями, тебе не повредит.

— Ну, не вредничай, Кэт, — встревает Морис. Я смотрю на него круглыми глазами — я-то думала, что на этот раз он будет на моей стороне! — Ты же знаешь, у меня обычно весело.

— Это точно. Наверное, твои соседи прячут голову под подушку, чтобы уснуть.

— Ага, — кивает он.

— И какая муха тебя укусила… — качает головой Бет, глядя на меня. — Смотри, на урок не опоздай.

Я испуганно проверяю время на экране телефона, пока Морис тихо смеётся. До меня слишком поздно доходит, что ребятам снова удалось меня подловить. До конца перемены ещё целых пять минут.

— В общем, можешь подумать до шести, — говорит Морис. — Или приходи раньше, если тебе вдруг вздумается. Двери моего дома для тебя всегда открыты.

Как и для остальных учеников нашей школы, мысленно добавляю я. Сколько бы я ни проходила мимо, там всегда много людей. Вообще-то мне не привыкать к большим компаниям, вот только я совсем не знаю своих сверстников — и поэтому мне вряд ли удастся повеселиться. А портить радостную картину своей кислой миной мне не хочется.

— Я подумаю, — отвечаю я и добавляю: — Спасибо за приглашение.

Иногда на съёмках я пытаюсь прыгнуть выше головы, чтобы выиграть несколько выходных. Правда, когда фотограф замечает мой настрой, он обычно предлагает мне поработать ещё, и ещё, и ещё. Я собственноручно загоняю себя в ловушку, но лишь для того, чтобы после всего этого кошмара как следует оторваться в компании скучной, как выражается Морис, книжки, или мягкой подушки.

После занятий я выхожу на улицу и радуюсь, что утренние тучи уплыли за горизонт, а над головой светит солнце. Частые дожди здесь не редкость, да и снег в мае никогда не бывает в диковинку. Конец же этой весны ознаменован по-настоящему летней погодой. Ребята помладше, все красные, гоняют мяч по школьному двору, с полей веет зеленью, а на небе не облачка. Я замедляю шаг и позволяю ветру самому вести меня по озарённым счастливыми лицами дорогам Хантингтона.

Свежий воздух — вот моя батарейка. Мне достаточно побыть на улице несколько минут, чтобы прийти в себя после учебного дня или затянувшихся фотосессий.

Стоя на крыльце и ища в сумке ключи, я снова делаю глубокий вдох, чтобы насладиться запахом лета. Он похож на веселье, вафельный рожок, только скошенную траву и ещё на много что. Он зовёт меня остаться. Наверное, если бы какой-нибудь парфюмер решил создать духи с ароматом лета, они бы стали моими любимыми.

«Маленькая тусовка ещё никому не вредила», — напеваю я, уверенно шагая в гардеробную. Ферги, звучащая в моих наушниках, точно знает, что мне нужно. Я уже еле сдерживаюсь, чтобы не затанцевать.

У мамы как раз должно найтись что-нибудь подходящее. В её гардеробе платьев на любой вкус и цвет: от прогулочного белого до тёмного вечернего. Толкнув тяжёлую дверцу шкафа, я словно приоткрываю настоящий сундук с сокровищами. Как только на глаза попадается нежно-голубое платье, я легко дёргаю его за край и влюбляюсь в белое кружево подола окончательно и бесповоротно.

Часы обещают мне ещё немного времени, поэтому я решаю принять душ и немного накраситься. Сложив платье у себя в комнате, я иду в ванную, а затем и завиваю волосы. Уже через час на мне блестят бриллиантовые серёжки, а над глазами порхают чёрные ниточки ресниц. Я аккуратно разглаживаю последние складки на платье и выдвигаюсь в путь.

Мама не против моего общения с Морисом, даже наоборот — она видит в парне потенциал. Если его семье далась жизнь в пригороде Йорка, требующая сотни и сотни фунтов, значит, с ним я точно не пропаду. Ни для кого не секрет, сколько денег Морис спускает по выходным. Мне, конечно, не приходится мечтать о таких суммах, и я ни в коем случае ему не завидую. Но мой выбор в пользу другого всё равно кажется маме глупым.

Как и всё, что я делаю.

Она была бы рада узнать, что сейчас я собираюсь именно к Морису. Наверное, ей пришлось бы отменить все свои планы, лишь бы увидеть это своими глазами. «Вы красиво смотритесь вместе», — сказала однажды она, когда заметила нас вместе выходящими из школы. Вообще-то с нами была ещё и Бет, но мама отмахнулась от моего замечания, как от надоедливой мухи. «Вы чудесная пара, Кэтрин», — продолжала она, но я-то знала, что она могла точно так же сказать своим новеньким туфлям. Красота, конечно, спасёт мир, но разве это главное? Морис высокий, одежда сидит на нём, как на модели, и я почти согласна, что у него хорошее чувство юмора. Он ещё и богатый в придачу. Со всем этим не поспоришь.

Но этого недостаточно.

А что для тебя достаточно?

Я ловлю собственный испуганный взгляд в зеркале и застываю.

Не знаю. Билли Акерсу виднее.

Натянув на пороге новенькие кеды, я оглядываю дом. Телевизор молчит, кондиционер отключён, и лишь где-то в кухне слышится негромкое гудение холодильника. Щёлкнув выключателем, я выхожу на улицу, прямо в маленький зелёный сквер перед крыльцом — и оказываюсь на свободе. Тёплый вечер опускается на черепичные крыши Хантингтона, окрашивая их в ярко-оранжевый. Над Ривер Фосс — протекающей неподалёку речушкой — разливается стрекот цикад.

Ну здравствуй, мир!

Моё платье развевается на ветру, волосы подпрыгивают над плечами, и, кажется, я не хочу выходить из этого образа — свободной шестнадцатилетней англичанки, идущей навстречу приключениям, прямо как героиня какого-нибудь романа. Каждая встреча с Морисом — настоящее приключение, это уж точно. Он привык держать дверь открытой, поэтому по выходным весь крошечный Хантингтон стоит на ушах.

Хотя иногда кажется, что веселье совсем не подходит этому городу. На нашей маленькой набережной всегда тихо, и мне нравится проводить там время, глядя в воду и о чём-нибудь думая. Когда стрелка оставляет позади девятый час, на улицах уже никого не встретить. Разве что в небольшом соборе, который находится в центре, весной, перед Пасхой, в это время всё ещё проходят молебны. Рядом с ним всегда царит умиротворение. Если прислушаться, то и сейчас можно услышать спокойное, почти убаюкивающее пение хора. Мне кажется, что проводить службы в таких местах — настоящая честь для любого священника. А наслаждаться чудным пением хора — удовольствие для прихожан.

Но мой родной городок, правда, и рядом не стоял с Йорком. Вот, кто по-настоящему славится своими церквушками. Если посмотреть на этот город с высоты, можно подумать, что он выстроен из золота. Сотни куполов украшают его улицы вот уже тысячи лет. Но вишенкой на торте является именно Кафедральный собор — невзрачный издалека, но величественный вблизи. Вы когда-нибудь чувствовали себя крошечным?

Неспешная ходьба, запах реки и рокотание стрекоз хорошо очищает голову от ненужных мыслей, поэтому, когда за углом появляется белый коттедж Мориса, я бесстрашно иду прямо к крыльцу. Похоже, выпивать начали задолго до моего прихода, потому что повсюду уже валяются жестяные банки и стаканчики. Гостеприимство Мориса всегда его подводило.

Дверь распахивается раньше, чем я успеваю постучаться. Меня обдаёт волной музыки и смеха.

— Кэтрин, ты всё-таки пришла! — вскрикивает Бет. — Я так рада тебя видеть! Прекрасно выглядишь!

Я почти не узнаю её голос в этом балагане. Разговоры смешались в гул, пробки от бутылок со свистом разлетаются по сторонам, а из-за топота дрожат стены. За спиной Бет людей не меньше, чем на стадионах Манчестера во время матчей.

— Спасибо, — сдержанно отвечаю я.

— Пойдём, всё уже началось!

— Так вы не выделили мне свободную комнату? — подшучиваю я. — Ну вот, а я уже принесла с собой подушку.

Бет усмехается. Накручивая на палец блестящие волосы и лопая надутой жвачкой, она говорит:

— Не будь такой наивной. Мы и не собирались.

Ну, разумеется. Это же Бет, второй после Мориса самый отвязный человек во всей Великобритании. Видимо, чтобы я точно не передумала веселиться, Бет хватает меня за руку и ведёт в гостиную.

— Только не отпускай, — предупреждает она. — В такой толпе легко потеряться.

— Вы что, позвали всю школу?

— Обещаешь не падать в обморок, если я скажу «да»?

— М-м-может быть, — нерешительно отвечаю я.

— Да, всю среднюю школу.

— Морис что, раздаёт здесь бесплатное пиво?

— Не обязательно раздавать бесплатное пиво, чтобы иметь много друзей, — хохочет Бет. — Кстати, у Мориса есть джин-тоник и виски. Тебе взять что-нибудь? Я вот не против пропустить бокал-другой.

— Нет, спасибо, — тихо говорю я. — Ты уверена, что это хорошая идея?

— Конечно! Да и что может произойти?

Я борюсь с желанием напомнить Бет, что на её счету несколько пьяных драк, два вдребезги разбитых смартфона и отравление, настигшее в самый неподходящий момент.

— Ничего, забудь.

По дороге я успеваю прихватить чистый пластиковый стаканчик — они тут на вес золота! — и какую-то газировку.

Морис, держа в руках бутылку со стаканом, выглядывает из комнаты в конце коридора. Что-то мне подсказывает, что бутылка уже пуста. Бет верещит от радости и тянет меня за собой.

— О, Кэт? — спрашивает Морис, удивлённо глядя на меня. Его дыхание отравлено дешёвой выпивкой.

— Собственной персоной! — торжественно объявляет Бет.

— И сколько же ты ей заплатила?

— Ни цента, представляешь?

— Ну, раз так, тогда чего мы ждём? — Морис открывает дверь шире. — Проходите!

Я делаю вид, что не расслышала их, и прохожу в небольшую комнату. Здесь помимо нас ещё человек пять, но все они заняты своими делами. Кто-то пялится в телефон, лениво потягивая пиво, а кто-то жалуется на «предков», как будто никто их не слышит. Некоторых я знаю в лицо, поэтому мы обмениваемся скромным «привет». Когда Бет приглушает музыку, мы втроём и ещё некоторые ребята рассаживаемся по краям шерстяного коврика. Журнальный столик завален коробками из-под пиццы, поэтому я ставлю свой стаканчик с газировкой прямо на пол.

— Итак, ребятки, сегодня играем в «Бутылочку», — запевает Морис.

Один парень посвистывает, и, судя по всему, очень некстати. Девушка рядом с ним недовольно фыркает и отворачивается. Смех сыпется со всех сторон. От стыда хочется закрыть лицо руками, и, чтобы хотя бы немного отвлечься, я открываю свою газировку. Все эти игры точно не для меня.

— Эй, чего такая грустная? — Бет легко толкает меня в бок, замечая, что я отсаживаюсь.

— Не бери в голову, — отмахиваюсь я. — Просто не в настроении, вот и всё, — язык заплетается, пока я вытягиваю из себя слова. Я тянусь к своему стаканчику и делаю несколько глотков.

— Можем попросить Мориса сыграть в другую игру, хочешь? — предлагает Бет.

— Нет-нет, что ты!

Актриса из меня хуже некуда. Я даже промолчу насчёт невольной улыбки от мысли, что неприятности обойдут меня стороной. Лишь бы не пришлось целоваться с кем-нибудь! К этому я ещё не готова.

Я сама не заметила, как сжала подол своего платья.

— Всё в порядке? — настороженно спрашивает Бет.

— В полном, — вру я.

Бет поднимается на ноги.

— Морис, давай сыграем в другую игру? — начинает она, нахмурив брови. — Мне не хочется играть в «Бутылочку».

— Бет, не стоит! — я поднимаюсь за ней, чуть не опрокидывая газировку.

— Что ж, — Морис покачивается из стороны в сторону, — давайте в «Правду или действие»?

Бет сияет и плюхается назад на ковёр. Остальным уже всё равно, во что играть. Все медленно расходятся по дому. Кто-то засыпает на диване в гостиной, так и не дождавшись начала настоящего, по их мнению, веселья, кто-то продолжает рубиться в видеоигры, а кто-то лежит в пьяном полуобмороке в нескольких метрах от нас.

— Ну, — хмыкает парень. — Я смотрю, мы сегодня в ударе. С кого начнём? — он вопросительно смотрит то на меня, то на Бет.

Никто, кроме нас, не обращает внимания на Мориса. Кажется, все тут живут своей жизнью.

— Так, Кэт, пора начинать, — останавливается на мне он. — Правда или действие?

— Правда, — без раздумий отвечаю я.

— Твой любимый исполнитель?

Ну, это настолько легко, что у меня даже поднимается настроение.

— Битлз.

Бет быстро подключается к разговору:

— Правда? Я их обожаю!

Мне приятно, что хотя бы кто-то разделяет мои интересы. Обычно их разделяет только отражение в зеркале. Поэтому, невысоко подняв свой стаканчик, я произношу тост:

— За встречу верных фанатов!

Подруга смеётся, и мы чокаемся. Морису не понять некоторых вещей, но это и не обязательно. Он бы точно поддержал разговор, если бы речь зашла о тяжёлом роке. Уверена, в этом ему нет равных.

— Так, Бетти, правда или действие? — спрашивает он.

— Правда.

Морис, довольно улыбаясь, спрашивает:

— Ты порвала бы с парнем, если бы влюбилась в другого?

— Звучит по-детски, — говорит Бет, отхлёбывая газировку, — ну да ладно, может быть. Что насчёт тебя? — вдруг спрашивает она у меня.

Но Морис не отступает:

— Надеюсь, ты порвёшь с ним из-за меня.

Бет закатывает глаза.

— Было бы, из-за чего «рвать». — она снова поворачивается ко мне. — Ну, а ты, Кэт?

— Я выбираю действие, — неуверенно бормочу я.

— Эй, нельзя уклоняться от вопроса! Это против правил, забыла? — театральное разочарование на её лице выводит меня из себя.

— Да брось, — Морис вскидывает брови и выпучивает на меня свои пьяные глаза. — Неужели есть нечто, заставляющее Кэт молчать?

— Лучше не смотри на меня так, — предупреждаю я.

— Это просто игра, — обиженно фыркает он.

— Личная жизнь — никакая не игра, — подкалываю я парня, который меняет девушек как перчатки.

Бет кладёт руку мне на плечо.

— Мы поняли, Кэт, мы поняли, — она широко улыбается и, кажется, краснеет. — Морис, тебе придётся принять поражение.

— Даже не смей расслабляться, Кэт, тебе придётся выполнить действие, — любезно напоминает мне он.

— Дай угадаю, заставишь меня выпить три стакана виски?

Морис скрещивает руки на груди и надувает губы.

— Вообще-то я непредсказуемый.

— Ты? — усмехаюсь я. — Очень смешно.

— Кэт, прекрати, — улыбается Бет.

— Он первый начал! — упираюсь я.

Подруга мягко заканчивает:

— Вы оба хороши.

— Ты должна написать письмо с признанием в любви любому парню из детского дома, — говорит вдруг Морис, и я давлюсь газировкой.

Билли Акерс не будет в восторге от этой идеи — это первая мысль, проскользнувшая в моей голове.

— Нет уж, — отрезаю я.

— Тогда выпей три стакана виски, — Бет пихает меня в бок и смеётся. — Выпьешь, и будь по-твоему. Да и смелости прибавится.

Смелости у меня не прибавится, а вот проблем — точно.

— Спасибо, не буду, — робею я. — Вы уверены, что не хотите дать мне другое задание?

— С тобой неинтересно играть, — вздыхает Морис, — кажется, мы зря позвали тебя на вечеринку, — он точно знает, как на меня подействовать.

— Я и не просилась. Вы сами предложили мне составить вам компанию, забыли?

— Остынь, он шутит, это просто игра.

— Чувства других — не игра.

Наверное, я так уверена в этом, потому что игрались с моими. Я знаю, каково это, когда обдаривают обещаниями, а потом отбирают всё в одно мгновение. Я знаю, каково это — быть зажжённой, как спичка, а затем резко потушенной.

— Если ты не хочешь, то можешь не писать, — пожимает плечами Морис. Я внимательно смотрю на него и гадаю, к чему он клонит. — Вообще-то я считаю, что Бетти права насчёт того, что это безобидно. Ты же не в постель к кому-то прыгаешь!

— Фу, — морщусь я.

— Никто не заставляет тебя влюбляться. Просто посмейся. Если ты, конечно, умеешь, — многозначительно заканчивает Морис.

— Вы бы сами выполнили такое задание? — я перевожу взгляд с него на Бет и назад, ожидая ответа. — Ну?

— Ты знаешь, — говорит Морис.

— Серьёзно?

Ребята одновременно кивают. Я снова злюсь — и на них, и на себя.

— Хорошо, — нехотя соглашаюсь я.

— Тогда тебе придётся приступить прямо здесь.

— Зачем?

— Чтобы мы убедились, что ты нас не обманула, — поясняет мне Морис, как маленькому ребёнку. Я фыркаю и поднимаюсь с колен.

— Горю желанием обвести вас вокруг пальца.

Было бы неплохо подложить что-то под лист, поэтому я осматриваюсь в поисках чего-нибудь подходящего. Я подхожу к журнальному столику, на котором лежит коробка с остывшей пиццей, и, убедившись, что она никому не нужна, возвращаюсь на своё место вместе с ней. Оставшиеся кусочки мы с ребятами делим между собой.

— Мы серьёзно, Кэт, — напоминает мне Морис. — Если не хочешь пить виски, тебе придётся выполнить задание.

— Я соглашаюсь только потому, что на завтрашней фотосессии мне нужно быть трезвой, — отвечаю я, запивая пиццу газировкой. — У вас классные закуски!

— Ещё бы, — оживает Морис. — Так, когда ты приступишь к написанию письма?

Моя попытка сменить тему не увенчалась успехом.

— Ну, раз у меня нет выбора, то сейчас, — отвечаю я.

Бет достаёт из небольшого шкафа несколько листов и ручку.

— Кого-то выбрала? — интересуется она.

Я бы с радостью написала письмо Билли Акерсу, но, к моему сожалению, ребята уже в курсе наших отношений. Скорее всего, придётся писать Люку Грину. Он кажется мне беспроигрышным вариантом: с ним мы не раз пересекались в старшей школе, и ложь о моей влюблённости хотя бы отдалённо будет напоминать правду. Что до реакции Билли, то я легко смогу убедить его в том, что всё это не более чем шутка.

Поставив на колени коробку из-под пиццы, я беру у Бет лист и начинаю писать.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать, я хочу сказать, что ты очень смелый. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала это письмо. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Примерно в шестом классе я начала замечать за собой странные вещи. Например, однажды, стоя около школьного крыльца, я любовалась твоей хитрой улыбкой, которая иногда украшала твоё унылое лицо. О чём ты тогда думал? О том, что снова сбежал с урока незамеченным? Я ещё тогда представляла, как тебе влетит от мистера Симпсона на следующий день, потому что мы собирались проходить какую-то очень сложную тему. Но ты оказался хитрее и сказал моей бабушке, что заболел. Я хорошо запомнила этот случай. Я хорошо запомнила твою хитрую улыбку.

Помнишь, как ты засмотрелся на меня и споткнулся на занятии физкультуры? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты единственный смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я тоже смеялась — с тобой за компанию. Я могу перечислить ещё сотню таких же «помнишь», но тогда забуду сказать о главном, поэтому… просто позволь мне сделать это. Ты влюблял меня, Люк, своей редкой улыбкой. Той, которая не была ни для кого предназначена, но всегда попадалась мне на глаза…»

В реальности же всё наоборот. Я ни разу не замечала улыбки на лице Люка, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в детском доме. Я громко стучала высокими каблучками, когда проходила по школьному коридору, и, пока все парни любовались моими длинными ногами, Люк куда-то пропадал. На занятиях физкультуры мы и вовсе не пересекались.

Я кладу ручку рядом и перечитываю письмо. Пробежавшись глазами по предложениям, состоящим из грязной лжи, я вздыхаю и сминаю лист.

— Что за дела? — негодует Морис.

— Мне нужно собраться, — монотонно произношу я.

Когда «письмо» превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро. Я сосредоточенно смотрю на новый чистый лист перед собой и, делав глубокий вдох, начинаю выводить слова.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Когда мама советует мне разложить мысли по полочкам, я всегда смеюсь — потому что невозможно отделить одну мысль от другой, когда они касаются тебя. Этот клубок просто не распутывается! Поэтому я начну с того, что посчитаю нужным. С того, что мне больше всего нравится в тебе.

Мне нравится слушать тебя ещё со времён младших классов. Помню, как ты рассказывал какую-то историю своему соседу по парте, наверное, думая, что никто не обращает на тебя внимания. Но это было не так. Я не могла перестать слушать тебя. Ты с таким восторгом описывал всё, что помнил, как будто снова и снова переживал это наяву…»

Я неуверенно ставлю точку.

— Ну, что там? — Бет наклоняется ко мне.

Люк никогда не говорил в школе. Он молчал и на уроках, и на переменах. Я никогда не слышала его.

Я бросаю ручку и, вздыхая, провожу ладонью по мокрому лбу. Морис с Бет дали мне слишком сложное задание — не только солгать человеку, но и постараться разгадать его. Разгадать его настоящего, чтобы письмо выглядело правдоподобно.

— Я так не могу, здесь слишком шумно, — оправдываюсь я. — Можно я закончу дома?

— Хорошо, как скажешь, — соглашается Морис, помедлив. — Но обещай, что передашь письмо парню. И помни — это всего лишь игра.

— Я помню. И да, завтра же опущу его в почтовый ящик.

— Ты так скоро уезжаешь из Хантингтона? — удивляется Бет. — Мы же совсем не успели повеселиться!

— Мне срочно нужен отдых за городом, — смеюсь я. — Да и у бабушки завал на работе, а этим летом я обещала ей помогать.

— Очень жаль, — Бет опускает голову. — Надеюсь, мы скоро увидимся.

Подруга поднимается на ноги и встаёт рядом в ожидании, что я сделаю то же самое. Мы тепло обнимаемся.

— Тоже на это надеюсь.

— Спасибо, что пришла, — повторяет она. — Прошу тебя, отдохни летом, ты вся на нервах.

— Нет проблем. Уверена, мы ещё не раз встретимся. У Мориса, например, — шучу я.

— А я тебя звал? — встревает он.

— Куда ты без Кэт, — Бет отстраняется и поднимает газировку с пола. — За нас!

Мы в последний раз смеёмся, провожая учебный год, и, махнув ребятам на прощание, я выхожу на улицу.

Я перешагиваю порог своего дома в половину восьмого, пока мама ещё на работе. Сейчас здесь только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой. Я переодеваюсь в пижаму, смываю макияж, наливаю кружку чая и иду в свою комнату. Положив перед собой лист с ручкой, я сразу же сажусь за письмо.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Чёрт возьми, я больше не могу молчать — так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя и при этом ровно дышать. Я больше не могу сдерживать себя. Твоё молчание заставляет меня говорить, твоя быстрая походка заставляет меня бежать за тобой, а в томном взгляде искать ответы на вопросы. Твой загадочный вид выдёргивает меня из образа, который я тщательно оттачиваю каждый день. Я хочу разгадать тебя. Я жажду знать, почему ты действуешь на меня подобным образом…»

Хочешь солгать — скажи долю правды, а остальное додумай. Так я и поступаю. В этом мире не осталось ничего святого, раз правду мы теперь выдаём за ложь. Поставив последнюю точку, я отбрасываю исписанный лист в сторону и даю себе обещание, что обязательно закончу позже.

Я осторожно-осторожно делаю несколько глотков зелёного чая, и кипяток обжигает язык. Мята всегда меня успокаивает, напоминая об одном далёком Рождестве. Тогда я была в третьем классе. На зимних каникулах я, как и обычно, осталась в детском доме у бабушки на несколько дней. Всё было украшено сверкающими гирляндами, повсюду шуршала мишура, а подарочные коробки были на каждом шагу. Под Рождество самые добрые люди Йоркшира отправляют туда горы подарков. Обёрточная бумага шелестела так громко, что не все дети услышали тихий перезвон колокольчиков Хью — поварихи лет шестидесяти, которая до сих пор работает в детском доме. Эта милая старушка приглашала нас за праздничный стол, где нас ждал чай с листами мяты, пудинги и бесконечно долгие, но очень интересные истории из её жизни.

Я медленно перемещаюсь в гостиную. Включив телевизор, я начинаю листать канал за каналом, но мне даже посмотреть нечего. В тишине раздаются щелчки пульта. Шестнадцать — это когда тебе уже не интересно смотреть американские ситкомы, но и к чему-то более взрослому переходить не хочется. Это возраст, когда ты уже не смеёшься с нелепых шуток из любимого шоу и не дрожишь от страха от «Скуби-Ду». Интересно, что смотрит Люк? Да и смотрит ли он телевизор вообще?

«Дорогой Люк,

Во всём мире только звезда загадочнее тебя. Ты, прямо как она, бороздишь в окутывающей тебя темноте, освещаешь путь и не нуждаешься в свете других. Тебя можно разгадывать днями, месяцами, годами, но так никогда и не узнать, что скрывается за твоим таинственным светом. Его светлые лучи падали на меня последние несколько дней и заставили широко раскрыть глаза. Ты заставил меня прозреть, и теперь я так хочу знать, почему это произошло.

Девушки — создания с необычайным количеством интересующих их вещей. Наверное, я могу поздравить тебя: ты полностью интересуешь меня. Я разрываюсь на части, когда дело касается выбора, о чём бы мне спросить тебя. В моей голове зреют тысячи вопросов одновременно, представляешь? И, наверное, первым и самым желанным станет твой голос. Бархатный и чистый, быть может, хриплый и срывающийся — мне всё равно. Меня дико интересует твой голос, каким бы он ни оказался. Меня интересует голос, который никто никогда не слышал. Какой он? Мне бы хотелось, чтобы ты говорил со мной, будь ты в хорошем или плохом настроении. Длинная фраза или одно слово, любой твой вздох, Люк, — мне необходимо слышать тебя рядом. Ты можешь поговорить со мной?..»

Я отчаянно пытаюсь представить его голос, но у меня ничего не выходит. Сколько бы я ни вспоминала, я не могу услышать его в голове так же отчётливо, как голос Мориса или Билли, например. Единственное, в чём я не сомневаюсь, так это в том, что он вовсе не такой уверенный, как у остальных. Только так могут говорить люди, у которых нет друзей. Если они, конечно, не молчат всю жизнь.

Внутри всё сжимается, когда я это осознаю. Каждое написанное слово для меня как удар лезвием по сердцу — моему и Люка одновременно. И, когда их становится всё больше, я даже представить не могу, какую боль они причинят нам обоим.

«Дорогой Люк,

Твои прикосновения — это чудо. Твои ладони грубые и черствые, а может, мягкие и приятные. Кожа на них сухая, а может, похожа на шёлк. Другие боятся прикасаться к тебе. С тобой не здороваются за руку. Иногда даже не пересекаются.

Но это не про меня. Я представляю наше первое прикосновение, и моя ладонь вспыхивает таким пламенем, что можно было бы осветить весь Хантингтон. Да что там, огоньки были бы видны даже из самой отдалённой части Йорка. Твои руки пускай и черствые, зато они наверняка теплее солнца. Наверное, одно твое касание, Люк, способно зажечь меня…»