Родственные связи

Маргарита Сысоева (2024)

Раиска, обычная женщина, обремененная семьей и работой, замечает, что за ней следят. Неожиданный наблюдатель не кажется опасным. И вечно занятая Раиска не успевает выяснить, чем вызван интерес к ее персоне. Преследователь, пожилая женщина на смешной малолитражке, погибает при подозрительных обстоятельствах. Раиска и ее подруга пытаются разобраться в случившемся, но все больше запутываются в переплетениях родственных связей, неубедительных мотивов и реальных возможностей. На помощь с энтузиазмом приходит многочисленное семейство главной героини и ее верные подруги.

Глава 5

Дома меня ждало воткнутое в дверь приглашение на открытие вернисажа Марины Садко. Марина Садко, раньше она звалась Маша Садикова, сходила с ума по импрессионизму и писала в основном пейзажи, в большей степени отражавшие не окружающие объекты, а внутренний мир художницы. Мы вместе учились в институте, жили по соседству, приятельствовали. Вот она и занесла мне приглашение на открытие своей персональной выставки. Я посмотрела на часы. Конечно, опаздываю! Ну, Машка! Никогда ничего вовремя не сделает. На редкость несобранная была особа в студенческие годы. Такой и осталась. Я быстренько привела себя в порядок и понеслась в галерею. Вернисаж проходил не где-нибудь в небольшой частной галерее, каких изрядно пооткрывалось у нас в последнее время, а в выставочном зале художественного музея. С этим Машку стоило поздравить, заслужила.

Я появилась, когда торжественные речи уже отзвучали, а фуршет еще не закончился. Вовремя, можно сказать, появилась. Подошла с бокалом шампанского к Машке, поздравила, мы немного поболтали. Отдала должное тарталеткам, положила себе на тарелку малюсенькие эклеры и направилась осматривать полотна. Манера письма у Марины Садко своеобразная, запоминающаяся, с другими не спутаешь. Полотна, на которые она изливала поток своего сознания, были сгруппированы сериями. В одном зале — то, что художница обозначила, как городской пейзаж, в другом — сельские виды, в третьем — водные просторы, река, море и пляжи. Ага, вот узнаваемое изображение железнодорожного вокзала, а вот набережная. Тут что-то вроде салюта на день города. Теперь более-менее понятен интерес властей к выставке. Конечно, наша Маша очень талантлива, и настроение на своих полотнах передает, дай бог каждому. Но руководство обычно предпочитает реализм. И вдруг… что это? На фоне причала с моторками и парусными судами две фигурки. Одна в розовом и с облачком розовых волос, другая в голубом, в голубой кепочке на голове, из-под которой видны голубые же кудряшки. Конечно, изображение было не особенно реалистично, но образы — вполне узнаваемы. Это бы еще ничего, мало ли, кто там попал в кадр, удачно оживил пейзаж и был перенесен на полотно.

— Машка! Маша! Марусечка! — позабыв про эклеры, я ринулась разыскивать автора.

Вот незадача, автора окружили представители городских властей. Они с серьезным видом вели какой-то разговор. Машка глубокомысленно улыбалась и согласно кивала. Серьезный разговор с Машкой! Ну-ну, удачи! Более рассеянное и несерьезное существо сложно себе представить. Стихотворение про человека рассеянного с улицы Бассейной — это прям про нее. Если не знать, что Машка родилась примерно через пятьдесят лет после того, как стихотворение напечатали, ее можно было бы считать прототипом. Пару раз она приходила в институт на занятия без юбки. Просто забывала надеть. Непарная обувка была делом обычным. Как-то вместо шарфа по рассеянности воспользовалась колготками младшей сестры. Однажды села не на тот междугородный автобус и уехала вместо Красного Холма в Кесову Гору. По мне, так разница не велика. Но родственники-то ждали ее в Красном Холме! Будущему мужу пришлось несколько раз с ней знакомиться. Машка никак не могла его запомнить. А на свидания приходила потому, что, зная о своей проблеме, записывала, куда и когда должна явиться. И являлась, да только не могла припомнить, зачем. Впрочем, ее это не напрягало. Машка прекрасно чувствовала себя в собственном мире и щедро этим миром делилась, перенося его на полотна. Остальное ее мало заботило.

Я вернулась к картине. Кроме розовой и голубой фигурок, обративших на себя мое внимание, в левом нижнем углу был изображен контур определенно мужчины с длинными забранными в хвост волосами, в тельняшке и с какой-то палкой в руке. Особенно впечатляло выражение его лица. Насколько можно изобразить несколькими мазками, здесь была точно передана глубокая ненависть, затаенная злоба. Значит, у моих пожилых племянниц не было врагов? Они или не знали, или что-то скрывали. Мария вообще-то не портретист, она больше по природным мотивам. Тем более интересно. Представители властей, наконец, удалились. Зато теперь Машку атаковали журналисты. Сверкали вспышки, телевизионщики толклись со своей аппаратурой. Да что ж мне так не везет-то! Послонявшись еще немного, я сфотографировала заинтриговавшую картину и побрела к выходу.

— Я людей не изображаю, ты же знаешь, — открестилась Машка по телефону, когда на следующий день удалось до нее дозвониться. — Но ту картину, конечно, помню. Тогда день был очень теплый. Не по температуре, конечно, а по цвету, ты понимаешь. И эти две женщины так необыкновенно вписывались. Их костюмы и волосы были того же оттенка, что и небо. Это просто чудо какое-то. Я сфотографировала их в нескольких ракурсах. Мишка потом изобразил. Классно получилось! А что, разве на табличке не было указано двойное авторство?

— Вторая фамилия была, но я не поняла, к чему это.

Мишка — это Машкин муж, тот самый, с которым она несколько раз знакомилась. Упорный был парнишка, добился-таки своего. И талантливый.

Конечно, само по себе художественное произведение доказательством служить не может. Мало ли, что там художнику навеяло. Мне нужны были подробности. И я вцепилась в Мишку. Мне было без разницы, кто там и что изображал. Мне надо было получить те фотографии. Картина была написана до трагических событий. На картине изображен ясный весенний день. Возможно, дело происходило этой весной, а может и раньше. В любом случае это зло, воплощенное на картине — давняя, возможно многолетняя история. Может Мишка не такой рассеянный, как жена. Будем надеяться, сумеет еще что-нибудь припомнить. На некоторые вещи у художников очень цепкая память. Мы встретились у выставочного зала. И Мишка припомнил.

— Да, это и не забыть, — говорил он. — Ты, правда, так все и почувствовала? Это же здорово! Я так горд! Именно это я и хотел передать! Машка-то сразу поняла. Но с ней мы на одной волне. А вот, то, что ты тоже! Великолепно! Понимаешь, я же там был. Пришел Машку на обед забрать. День случился необыкновенный! Голубое небо, голубая вода, в ней отражаются бело-розовые облака. Две миниатюрные фигурки, одна — нежно-розовая, другая — небесно-голубая. И темная тень позади них. Вот именно — тень. От того мужика не веяло человеческим. В нем чувствовалось зло. То есть абсолютное зло, больше ничего не было. Меня тогда, как громом поразило. И когда Машка попросила по фотографии людей добавить, я добавил. И это было не по фотографии, а практически с натуры, то есть, по памяти. А что? Что-то не так? Модели выразили недовольство? Так это не портреты, имеем право!

— В том-то и дело, что недовольство некому выражать. Той, в голубом, уже нет. Официальная версия — самоубийство. Но я подозреваю, что никакое это не самоубийство, а самое настоящее убийство. И совершил его тот тип в тельняшке. А теперь есть угроза для розовой, а может и для меня. А при худшем раскладе — для моей дочери. Так что, умоляю, найди фото! А если еще что-нибудь вспомнишь — сразу звони!

Мишка снял очки, потер переносицу. Потом надолго задумался.

— Фотографии нет, — наконец отмер он. — Я, как работу закончил, фото удалил, чтобы на компьютере память не засорять. А зачем мне ее хранить? Я закончил, результат нас с Машкой удовлетворил. Кто же знал, что это зарисовка с места преступления?

— Если бы с места преступления! Хуже, это зарисовка о намерении совершить преступление. Не припоминаешь, тот тип в углу картины, он что делал? Говорил что-нибудь?

— Честно говоря, я его вообще не запомнил, это Мария фотографировала тех розово-голубых, а он случайно в кадр влез. Там много народу шаталось. Я его запомнил, потому что он так глянул, когда я пришел, мне не по себе стало, буквально испепелил взглядом. Мы его и не думали на полотне помещать. Но потом я понял, что он создает интригу, нагнетает обстановку в этой розовато-голубоватой идиллии. И в картине появляется совсем другой смысл. В общем, мы с Марией решили его оставить. По-моему, удачно получилось. Ты согласна?

— Еще бы! Ты даже не представляешь, насколько удачно. Единственная улика на сегодня. Но постарайся припомнить подробности.

— А в чем угроза? Поясни!

— Да я и сама пока не пойму. Сначала думала, меня преследуют. Потом оказалось, что не преследуют. То есть, не так. Меня преследовали, но с положительной целью. А жертвой вдруг стала моя преследовательница. Но мы не можем это доказать, потому что все выглядит, как самоубийство. И то, что на картине кто-то злобно смотрит в ее сторону, конечно, не доказательство. Но лично для меня подтверждает подозрения, подтверждает, что я думаю в правильном направлении. Так что спасибо вам, ребята. Если что-то припомните, сразу сообщите.

Надежда на Мишку была очень слабой. Мишка, что? Пришел, посмотрел, ушел. А Машка писала с натуры и поэтому должна была торчать на причале какое-то время. Некоторые импрессионисты работают очень резво. Но холст шестьдесят на шестьдесят быстро не закрасишь. Зная Машкину рассеянность, надеяться на то, что она припомнит что-нибудь стоящее, не приходилось. Я решила использовать еще один источник информации.

На следующий день пригласила Адель посетить выставку Марии Садко.

— Раечка, я же в трауре, это неудобно, — мое приглашение поразило Адель.

Только по доброте душевной она сразу и с возмущением не захлопнула дверь перед моим носом.

— Мы не на дискотеку идем, а пытаемся восстановить картину преступления. Собирайся, галерея открывается в одиннадцать.

В самом деле, мне хотелось поскорее получить хоть какую-то информацию. Адель обескуражена, но с этим разберемся по дороге. Она покорно сменила розовый халатик и тапочки на розовый спортивный костюм и кроссовки, и мы выдвинулись в направлении выставочного зала.

— Симпатично, надо же, как на нашу лодочную станцию похоже, — Адель вежливо обошла всю выставку, нигде подолгу не задерживаясь. — Спасибо, Раечка, я немного развеялась, — вопросительно хлопая глазками, моя предполагаемая родственница пятилась к выходу.

Пришлось вернуть ее к так заинтересовавшему меня полотну.

— Ох, это точно наша лодочная станция! — остановившись перед картиной, Адель всплеснула ручками.

— Присмотритесь, Адель, эти две девочки вам никого не напоминают?

Адель присмотрелась, задумалась.

— Это мы с Арочкой? — наконец неуверенно прошептала она.

Наконец-то!

— Конечно, вы! Художник рисовал с натуры!

— Да-да, припоминаю, — Адель продолжала вглядываться в полотно. — Мы с Арочкой пошли прогуляться, заодно проведать Аврору. День такой был чудесный, весна, знаете ли. Воздух такой, легкие облачка, как ватные комочки по небу… И там были художники. Они это небо с облаками рисовали и воду. Я тогда еще пожалела, что рисовать не умею. Так хотелось сохранить этот день. Бывают такие дни, когда все хорошо. Ну, вот, как в рекламе: «Когда мир еще в порядке». Я даже не заметила, что нас с Арочкой запечатлели. Это так трогательно, — Адель захлюпала носом.

Я усадила ее на диванчик в центре зала, как раз напротив нашей картины, и пошла искать воду. Когда я вернулась с бутылочкой «Чистого источника» и стаканчиком, Адель уже немного пришла в себя и озиралась вокруг. Глазки у нее здорово покраснели.

— Как думаете, Раечка, можно эту картину приобрести? Наверное, надо обратиться к администратору?

Адель повернулась к старушке в униформе, дремавшей в дальнем углу. Пришлось развернуть ее обратно к полотну.

— Приобрести, конечно, можно. Сейчас забронируете, а по окончании выставки выкупите. У меня другой вопрос. Присмотритесь, пожалуйста, — я ткнула пальцем в угол со злодеем. — Вот этого человека вы узнаете?

— Это человек? — Адель уставилась на картину. — Извините, я думала, это тень какая-то от птицы или паутина.

Адель поднялась с места, отошла метра на два, потом подошла вплотную к изображению, надела очки, потом сняла их, снова надела. Узнавание на лице не проступало. Н-да, манера письма у Машки своеобразная, что с нее взять. Но Мишка, он-то в классической манере творит! Перестарался парень со стилизацией.

— Посмотрите внимательнее, Ада, — я сделала еще попытку. — Вот волосы, лицо в полупрофиль, тельняшка.

Адель вежливо кивала, но видно было — не узнает. И страшно от этого расстраивается. Да, подвела меня родственница, нечего сказать.

— Ада, а вы в тот день не фотографировали? — уцепилась я за последнюю ниточку.

Тщетно. Сестры посещали лодочную станцию регулярно. И необходимости в том, чтобы запечатлеть тот свой визит, один из многих, не видели. Я проводила домой престарелую родственницу. Та всю дорогу пыталась извиняться, не понимая за что. В самом деле, как она могла извиняться за то, что чего-то не видела, если даже не понимала, чего. Возможно, она и вовсе не верила в то, что там вообще можно что-то разглядеть. Что бы немного утешить бедолагу, я разыскала в сумке визитку Марины Садко.

— Вот телефон художницы, можно позвонить, договориться о приобретении картины.

— Люсь, как ты думаешь, бывает художественный кретинизм? — я плюхнулась на стул рядом с подругой и заказала себе кофе.

У Люськи как раз начался обеденный перерыв. Я нашла ее в кафе возле конторы за поеданием бизнес-ланча.

— Как это? — закашлялась подруга.

— Про топографический кретинизм слышала?

— Это когда человек может заблудиться в трех соснах?

— Точно, или, когда на улице его одного оставить нельзя. Повернет за угол и все — потерялся.

— Слышала, конечно, — согласно кивнула Люська. — Хуже нет, когда с таким в поездке окажешься. Приключений не оберешься, и вся группа из-за него страдает. А вот это, то, что ты сказала, тоже бывает?

— Давай, допивай свой компот, — вместо ответа я протянула Люське сумку и ветровку. — Прогуляемся до выставочного зала.

— Ого! А что мы там будем смотреть?

Вот за что уважаю Люську, так это за то, что на подъем легкая.

— Выставка Марины Садко.

— Кого-кого?

— Машки Садиковой.

— О! У нее персональная выставка! Вот молодчина!

Галерея встретила нас пустыми залами.

Со словами: «Ох, и люблю же я импрессионистов», Люська начала осмотр. Она любовалась полотнами не торопясь, с разных ракурсов. Такими темпами мы до конца обеденного перерыва не доберемся и до середины экспозиции. Пришлось подтолкнуть подругу в нужном направлении.

— О! — Люська воззрилась на изображение отражающегося в голубой воде неба. — А это? Что-то напоминает. Что-то знакомое, не припомню только, откуда.

— Вспоминай! — я была бесцеремонна, общение с родственницей малость выбило из колеи.

— Две бабули, одна в голубом, другая в розовом…, это загадка какая-то?

— Бабули? Почему? Они же здесь со спины? — такого я даже не ожидала. Художественный кретинизм — это точно не про Люську.

— Не знаю, — отмахнулась та. — Спинки сутулые, плечики покатые, фигурки усохшие. Не знаю. Общее впечатление.

— Ну, ты даешь! — восхитилась я. — А эту, в голубом, со спины не узнаешь?

— А должна?

— По всему выходит, что это та пожилая таксистка на «божьей коровке», которая тебя как-то подвозила.

— Возможно, — Люська продолжала разглядывать фигурки. — Это ж, когда было? Но вот теперь, когда ты напомнила, пожалуй, да, это она, определенно она. Щупленькая такая, но жилистая. Вот эта рядом, розовая, пожиже будет.

Все-таки Мишка молодец, в нескольких мазках передал столько информации. Люська уже собралась переместиться к следующему полотну.

— А что ты скажешь об этом? — я ткнула в угол картины с интересующим меня персонажем.

Люська задумалась.

— Вселенское зло, — наконец изрекла она.

Потом мы не торопясь прошлись по выставке, Люська взяла рекламные проспекты.

— На работу, — пояснила она. — Пускай просвещаются. Опять же с обеда я здорово задерживаюсь. Скажу, что культпоход для коллектива организовывала. Может, еще встречу с автором устроить?

Машкино творчество Люська всегда уважала.

— Ты понимаешь, — объясняла я Люське на обратном пути, — меня убеждают, что у Ариадны не было врагов, и она совершила самоубийство. Сестра с самоубийством категорически не согласна, но также категорически она отрицает наличие врагов. А тут я вижу этого типа, воплощенное вселенское зло, как ты заметила. Он так смотрит на сестер, что, если бы взглядом можно было убить, то прямо там, на причале, было бы два трупа.

— Каким образом? Там же полно свидетелей. А он действительно на них смотрел? Это же художественное произведение.

— Эту сцену воспроизвели по фотографии. Я так надеялась, что Адель опознает личность недоброжелателя. А она в нем даже человека не признала.

— Так если по фотографии рисовали, покажи ей этот снимок.

— В том-то и проблема, что, когда картина была закончена, снимки удалили.

— Вот незадача. Может фоторобот по памяти… Нет, если Машка нарисует человека по памяти, его родная мама не узнает.

— Да, Мишка тоже не портретист, он больше по пейзажам, да зверюшек изображает. А ты могла бы по этому портрету человека узнать?

— Трудно сказать, — Люська призадумалась. — Но попробовать можно.

— Вот и я думаю попробовать, посетить эту лодочную станцию, — может он там появляется.

— Судя по тельняшке, вполне возможно, — согласилась Люська.

— Все равно больше зацепиться не за что.

— А может, и не появляется. Или появляется раз в год. Проще его нельзя вычислить? Вот кому была выгодна смерть сестер?

— В том-то и дело, что только мне и моей семье!

Сказать, что Люська удивилась, это ничего не сказать. Она маршировала по улице, пока не наткнулась лбом на фонарный столб. Только это ее остановило и вывело из задумчивости.

— Подробности! — потребовала она, потирая шишку.

Пришлось пересказать рассказ Адели о наших родственных связях. В сокращении, конечно. Всего я и сама не помнила.

— Да, действительно, ты самая подозрительная. Особенно твой Вадим.

— Он-то здесь причем?

— А ты? Ты даже не знала, что такое шхуна. А он наверняка знает, и не прочь обзавестись такой игрушкой на халяву. Мальчики это любят.

— А ничего, что есть еще Ада?

— Этот божий одуванчик? Сейчас есть, а завтра нет.

— Спятила?

— Нет, шучу. Тот злодей на картине не похож на Вадима, его я бы сразу узнала. Слушай, а может наследство и вовсе ни при чем? Может, Ада всего не знает, и у сестрицы были какие-то личные проблемы? Скажем, по работе?

— Она подрабатывала таксисткой. По-твоему, кто-то решил отомстить ей за грубое поведение на дороге?

— Да, согласна, версия неудачная. Что бы обиженный водитель подкараулил жертву, придушил, потом привязал камень на шею и утопил? Звучит странно. Вот если бы монтировкой по лобовому стеклу, тогда другое дело. А водителем она была хорошим, на это я обратила внимание. Очень уж внешность не соответствовала манере вождения.

— Я и говорю, лодочные станции — это единственная зацепка на сегодня. Придется начать плановое прочесывание.

— Не вздумай! — встрепенулась Люська. — А если в самом деле вопрос в наследстве, и он не только за сестрами охотится? Может, ты его тоже интересуешь? Прямо к нему в лапы прыгнешь! Нет, нет, тебе туда нельзя. Я сама схожу, разведаю.

На том и порешили.