Твоя Мари. Несвятая троица

Марианна Крамм, 2021

Если двоим хорошо вместе, непременно появится третий, чтобы разрушить эту гармонию. А если третий никуда не исчезал? Если он присутствует в жизни тенью, преследует, пытается вернуть то, что потерял много лет назад? Как сделать выбор, как решить, что важнее – покой или страсть?В оформлении обложки использовано фото Espressolia.Содержит нецензурную брань.

Автор не пропагандирует, не старается сделать БДСМ популярным, не предлагает пробовать на себе.

Что люди знают о боли… Что вообще любой отдельный человек знает о том, как может болеть внутри, там, где нет никаких органов, только что-то такое, что постоянно ноет, тянет и режет?

А ведь у каждого в душе есть бронированная дверь, которая в определенный момент распахивается перед конкретным человеком. А потом, если что-то пошло не так, она захлопывается и больше не открывается никогда и ни перед кем — как бы сильно он ни старался ее открыть.

Это больно для обоих — и для стучащегося, и для прижавшегося к этой двери с другой стороны. К счастью, есть люди, понимающие, что с ломом или взрывчаткой к такой двери нельзя. И спасибо им за это.

Дано: есть я, любящая боль мазохистка, есть мой Верхний — Олег, человек с твердыми незыблемыми принципами и замашками самурая, и есть мой бывший Верхний — Денис. Со стороны мы уже давно выглядим как крепкая шведская семья, хотя это, конечно, не так. Дело в том, что Денис и Олег знакомы с детства, а мы с Денисом — лет с семнадцати, и вышло так, что в свое время поехавший с катушек Денис просто отдал меня, тогда свою нижнюю, Олегу — решил повоспитывать таким образом и объяснить, что в Теме есть не только отношения типа «садист-мазохист», но еще и «доминант-сабмиссив». Объяснил. Да вот беда в том, что я поняла это несколько иначе… Я окончательно убедилась в том, что для меня в Теме есть только С/м, и ничего иного, а рядом со мной — человек, который разделяет мою точку зрения. Словом, Денису пришлось признать факт, что он облажался, поскольку спорить с Олегом ему не позволяет ни весовая категория, ни весовая категория в «тематическом» сообщества. Что, однако, не мешает ему периодически пробовать влезть к нам в пару третьим. Ничего обычно не происходит — Олегу помощники не нужны, но Дениса это только раззадоривает. У нас сложилась довольно тесная компания из трех «тематических» пар и — Дениса.

В последнее время он стал много времени проводить вместе с Валерией — она появилась в нашей компании как раз по его приглашению, а нашел он ее, как ни странно, в офисе Олега. Лера работает управляющей одним из его магазинов и одно время даже это был магазин, который находится на территории моего комплекса обслуживания автомобилей. Правда, после некоторых ситуаций Олег перевел ее в другой филиал, чтобы ее присутствие не раздражало меня. Лера — Верхняя, и они с Денисом все пытались найти себе одну нижнюю на двоих, чтобы устраивала обоих, благо, вкусы на женщин у них примерно схожие. Лера девушка нетрадиционной ориентации, и изначально в компанию пришла вместе со своей партнершей, однако Лиза — так ее звали — не смогла принять внезапно открывшихся Лериных склонностей к доминированию и садизму, а потому довольно быстро исчезла. Надо сказать, что Лера долго переживала по этому поводу, а потом внезапно оказалась в постели с Денисом. Как я и предсказывала в свое время, все ее лесбиянство оказалось только до первого хорошего члена. Я, если честно, с облегчением выдохнула, надеясь, что Денис наконец обретет занятие и отношения и отстанет от нас. Ошиблась. Но, надо признать, притязания его стали чуть менее интенсивными. Хотя…

После моих слезных просьб Верхний решает, что нам бы пора сократить до минимума присутствие моего бывшего в нашей жизни. Это дает мне возможность какое-то время спокойно дышать, зная, что риск прийти к Олегу и увидеть там Дениса сведен к нулю. Что они делают, когда меня нет, меня не касается тоже. Как и то, что делает Денис единолично. Слухи о том, что он по-прежнему с Лерой, до меня, конечно, доходят — с остальной частью нашей небольшой тусовки мы продолжаем иногда пересекаться. Говорят так же, что Лера теперь нижняя, что мне лично странно, хотя… Зная Дениса много лет, я, конечно же, не исключала такого варианта. Он ни за что не потерпит рядом с собой женщину, равную себе — по его понятиям, конечно. И Верхняя Лера ему не нужна, зачем соревноваться.

Удивительно другое — как она пошла на это, придя в Тему относительно недавно и с острым желанием доминировать, быть сверху, научившись хорошо владеть ударными девайсами. Разумеется, Денису это не нужно совсем. Они какое-то время пытались работать в паре, искали нижних, но что-то, видимо, пошло не так. Наверное, им просто разное было нужно от этой самой нижней. Денис всегда хотел абсолютной власти, слепого подчинения, беспрекословного послушания. И всего этого он в свое время пытался добиться от меня. Конечно, я ему не во всем подходила, это было очевидно. Я не умею смотреть в рот, не умею покорно опускать глаза и трепетать от каждого прикосновения. Я все время сопротивляюсь, соревнуюсь и доказываю собственную точку зрения. Он терпел, но иногда, если чаша переполнилась, срывался и здорово мстил за подобное поведение. Чаще — в тот момент, когда я меньше всего была готова отражать атаку. И это всегда было больно. Но мы были квиты.

Сейчас в моей жизни все иначе. А я разучилась понимать, хорошо это или нет, когда тебя любят, а не гнут в дугу. Наверное, впервые рядом со мной мужчина гораздо умнее меня. И знает он меня куда лучше, чем я сама. И потому все делает правильно, не оглядываясь на мои бзики. Я впервые смотрю снизу, а не сверху.

Болезнь напоминает о себе всегда неожиданно, в тот момент, когда ни я, ни окружающие к этому совершенно не готовы. Но так уж это устроено… Так стало трудно обманывать всех. Наверное, потому, что разучилась обманывать себя. Ничего уже не будет хорошо. Никогда. И я давно уже не живу, а делаю вид. Вялые фрикции при полном отсутствии возбуждения.

Я сейчас похожа на металлический стержень, который с виду прочный и крепкий, а на самом деле его тронь, и он в труху рассыплется, потому что давно внутри проржавел. Я стараюсь вести себя нормально, говорю бодрым голосом, что-то обсуждаю, делаю вид, что все хорошо, а на самом деле…

У меня новый чехол для телефона, с цветущей сакурой. А нужна новая печень, новое сердце и лимфатическая система.

Как золушка, ждешь полуночи, чтобы превратиться если не в тыкву, то уж точно — в липкое желе, трясущееся от боли. Никому нельзя показывать, никто не должен видеть. Днем надо держаться, разговаривать, улыбаться, что-то кому-то объяснять, о чем-то говорить. Ночью можно отодрать от лица маску с вежливым оскалом вместо улыбки, накрыть голову подушкой и выть от боли. Наркотики закончились, наступило то самое время, когда из обезболивающих только коктейль «сила воли плюс характер». Но его вряд ли хватит надолго. Надо успеть закончить все дела. Дотянуть. В Москву мне лететь только через две недели, а сил держаться уже нет — настолько, что я порой позволяю себе слезы и сопли. Когда же совсем край, и нет сил жить, Олег говорит мне — с вечера, ложась спать, найди причину просыпаться утром, все равно, что это будет — пусть хоть варенье сварить, торт испечь, шторы выстирать, неважно. Просто найди причину, ради которой ты утром откроешь глаза.

И это на самом деле работает. Но я себя ненавижу — такую:

— Эта болезнь делает меня сентиментальной.

— Эта болезнь делает тебя женщиной.

Может, он и прав. Но от этой правоты еще хуже.

— Ну, хочешь, я полечу с тобой?

— Ты же прекрасно понимаешь, что ответ будет отрицательным.

— Понимаю. Но всякий раз надеюсь, что ты передумаешь.

Вместо ответа беру его руку, утыкаюсь в нее лицом и мотаю головой. Нет. Не надо лететь со мной. Я не хочу, чтобы ты видел, какой я могу быть слабой.

В Москве все время пасмурно, хотя и не так холодно, конечно, как у нас. После лечения каждый день наматываю круги по району — доктор велел много ходить, даже если плохо себя чувствую. Гуляю одна, хотя можно позвать Ляльку. Но я стараюсь не делать этого — зачем бередить себе все внутри, потом Олегу опять придется разбираться с моими загонами. Нет, мне и одной хорошо. Ну, как — «хорошо»? Одиноко, а мартовская погода в этом каменном сером мешке только усугубляет мое состояние. Номер в гостинице крошечный, похожий на одиночную камеру — кровать, телевизор, окно, которое все время приходится держать зашторенным, так как первый этаж и оживленная улица, и это все при моей клаустрофобии просто смерть, еще и поэтому я целыми днями брожу по улицам, чтобы вернуться сюда только переночевать.

Олег звонит дважды в день, на ночь обязательно читает мне книгу — до тех пор, пока я не засыпаю. Его голос в наушнике дает иллюзию близости, того, что он рядом. И именно эта иллюзия как раз то, что мне нужно — не его реальное присутствие, а вот это ощущение.

— Я встречу тебя в аэропорту, — говорит он накануне моего вылета.

— Можно, я поеду к тебе? — вдруг спрашиваю я, и даже по телефону чувствую, как сбилось дыхание у моего Верхнего — обычно я собираюсь домой.

— Мари… ну, что ты, милая… конечно, — и я чувствую, как он рад этому.

В порту я вдруг вешаюсь ему на шею, чем ввожу своего самурая в ступор — все вообще идет как-то иначе, не так, как было все эти годы. У него в руке большой букет цветов, а на лице почему-то смущение, так странно… Мы, обнявшись, идем к машине, и я чувствую, как меня понемногу отпускает напряжение, в котором я постоянно нахожусь в Москве.

Дома у него пахнет чем-то знакомым, но я никак не могу понять, чем именно. В кухне обнаруживаются готовые к жарке сырники — одинаковые, ровные, как будто вырезанные формой. И запах этот — ваниль.

— Иди в душ, я пока пожарю, — облачаясь в фартук, предлагает Олег.

— Я думала, ты пойдешь со мной…

— Мари! — смеется он. — Позже, все будет позже.

Понятно — карательная кулинария, этап первый… Ухожу в ванную, вижу на полке тюбик лимонного геля для душа — даже это предусмотрел. Ему в последнее время нравятся на мне какие-то гастрономические запахи — лимон, кофе, шоколад. На крючке висит кимоно Олега, в которое я после душа с удовольствием заворачиваюсь, как в халат.

В кухне идиллия — завтрак в образцовой семье. Подрумяненные сырники, взбитая с сахаром и ванилью сметана, вишневое варенье, зеленый чай с молоком — я такой пью.

— Садись, Мари.

— Вошел в роль мужа? — откидывая со лба мокрую челку, спрашиваю я.

— Тебе неприятно?

Мне — стыдно, потому что я такими вопросами стараюсь сбить его с ванильного настроя. Мне сейчас не это нужно от него, не забота-заботушка, а ремень или — еще лучше — веревки. Об этом и говорю, разламывая вилкой сырник. Олег отставляет чашку с чаем, тянется за сигаретами, закуривает:

— Почему всякий раз, когда ты оттуда возвращаешься, первое, что мы делаем, это я тебя вяжу по рукам и ногам так, чтобы у тебя дыхание останавливалось? Что ты пытаешься удержать в себе таким способом? То, о чем не можешь говорить со мной?

— Фигня. Я обо всем могу с тобой, давно уже могу. Просто в принципе говорить люблю меньше, чем слушать. И веревки мне нужны… ну, не знаю, зачем, не могу объяснить, но ты прав — именно после поездок первое, чего всегда хочу, это шибари. Меня всегда рвет изнутри на части, и веревки — тут ты прав тоже — помогают мне собраться. И в принципе в марте мне всегда тяжело, ты ведь знаешь. Март для меня — начало и конец. Конец. Как у веревки — и я его сжимаю в руке, и вот уже он весь разлохмачен моими пальцами… а я все держу и никак не могу выпустить. Не могу, прости. Не могу представить себя без тебя — но и без нее пока тоже не могу, за это тоже прости.

Он обходит барную стойку, обнимает меня, целует в макушку, тяжело дышит, как будто только что отмахал свою традиционную утреннюю пробежку:

— Мари… неужели до сих пор так болит, моя девочка?

— Нет, но… я не знаю, не знаю! Не могу объяснить! Я чувствую себя предательницей — как будто снова тебя предаю… Даже когда просто дышу одним с ней воздухом в этой клятой Москве… Вот не поверишь — я стараюсь не заходить к ней без особой нужды, я целыми днями шатаюсь одна по улицам… уже давно ничего не чувствую, но, всякий раз приезжая туда, снова как будто окунаюсь в эту боль.

Он вдруг поднимает меня на руки, находит мои губы своими и долго-долго целует. И только после этого несет в спальню, где опускает на кровать и берет мешок с джутовыми веревками:

— Если это единственное, чем я могу тебе помочь…

— Нет! Нет, не единственное! Ты со мной — вот только это и помогает. А веревки… ну, пусть и веревки тоже…

Сегодня, кроме тугой обвязки, он еще и подвешивает меня на крюки за шест, к которому привязаны мои руки. Со стороны это — я знаю — выглядит очень страшно, как будто все суставы вывернуты, а висящий человек испытывает страшную боль. Но это не так. Руки плотно прижаты веревками к шесту, и на них практически нет давления. Так можно висеть довольно долго… но такое ощущение, что впервые это все не помогло.

Олег снял меня ровно в тот момент, когда я почувствовала, что начинаю задыхаться от слез. Веревки он никогда не снимает сразу — делает это медленно и долго, позволяя тканям наполняться кровью постепенно. Это очень крутое ощущение… После этого очень хорошо заходит обычный ванильный секс — совершенно иной кайф. А уж в чем-в чем, а в кайфе мой Верхний разбирается.

Мне иногда даже любопытно наблюдать за его попытками исподволь, думая, что я не замечаю, влезть мне в голову. Профессиональный навык, который он реализует на мне, но почти всегда неудачно. Я никого давно не пускаю ни в голову, ни в душу — спасибо учителям. Но наблюдать интересно. У него даже тембр голоса меняется, когда он заводит такие разговоры, и, поддавайся я гипнозу, наверное, уплывала бы. Но нет. Он всегда говорит правильные вещи, более того — он всегда поступает ровно так, как декларирует. Я почти научилась подчиняться. и почти научилась получать от этого удовольствие. В кои-то веки мне нравится отдавать куда больше, чем брать. Наверное, я так компенсирую свою эмоциональную отстраненность и холодность. Тело компенсирует душу, блин…

Почему-то мне стали часто приходить на ум слова Юнга — «я то, что я с собой сделал, а не то, что со мной случилось». Олег говорит, что это не так, а Юнг во многом был неправ, но я думаю, что это потому, что лично Олегу ближе Фрейд. Я же постоянно думаю, что тут Юнг, скорее, не ошибся. Я — то, что я с собой сделала. Сама. И то, что позволила с собой сделать. Будь ты неладен, Денис — когда уже твой образ окончательно исчезнет из моей головы?

Все было так хорошо целых полтора года. Полтора года, когда мы не встречались, не были рядом, не видели друг друга. У Дениса началась, наконец, другая жизнь. пусть не такая, как казалась бы нормальной мне, но — без меня зато. И он вроде даже был счастлив в этой своей новой жизни, где ему, наверное, позволяли делать все, чего он не мог делать со мной. И вот мы встречаемся — и все, конец, всему конец. Ему снова нужна я — не просто нужна, а необходима, и он с легкостью готов отказаться от той жизни, что успел построить, ради того, чтобы снова изводить себя и меня и знать, что ничего больше не будет. Меня возвращать не нужно — не надо было терять, вот что. И теперь все, что ни скажи, оно мимо. Я много лет живу совсем иной жизнью в Теме, и меня это полностью устраивает. Да, существует такое понятие, как память — мышечная, эмоциональная, обонятельная. Не хочу. Олег всю ночь обнимал меня, как будто чувствовал… Так противно — как будто я настолько без головы, что встану из постели, где у нас с ним только что все было, и пойду в другую — где ничего быть не может.

Повод для встречи — день рождения Севера, который отмечают по традиции на даче Дениса. Я весь день старалась не попадаться на глаза Денису, ходила за Олегом хвостом, и он, понимая причину, то и дело брал меня за руку, обнимал, притягивал к себе, просто садился рядом — делал все, чтобы я поняла, что он всегда рядом, всегда защитит. Денис, видя это, делался все мрачнее — ну, ему до сих пор трудно признать, что мое поле зрения сузилось до размеров, вмещающих лишь Олега. Мы вообще выглядим так, словно вокруг нас никого нет, все привыкли, а вот Денис так и напрягается.

Сегодня он почему-то один, без Леры, но мне даже это неинтересно. В кухне хозяйничают Ира с Леной, я туда даже не суюсь — с Ирой отношения напряженные, к чему обострять еще? Ленка в этом смысле попроще, и, будь она одна, мы бы нормально поладили. Но Ира… вот уж кто всем своим видом демонстрирует, как не рада меня видеть. Мне-то поровну, конечно. Ира не понимает, что своим поведением провоцирует только одно — я оказываюсь одна в мужской компании, где со мной общаются на равных, не то, что с ними. Я для них не нижняя, я для них просто женщина, с которой можно и поговорить о чем угодно, и о Теме не умалчивать. На месте отчаянно ревнующей Севера к любой юбке Иры я бы сделала все, чтобы занять меня на кухне. Но — нет, так нет.

Сегодня, к счастью, обходятся без экшенов, просто незатейливо пьют водку, что, конечно, нам с Олегом только на руку — ему не придется приглядывать за этой гоп-компанией, а мне — сидеть одной наверху в комнате, так как с некоторых пор чужие экшены вызывают у меня стойкое отвращение, и Олег не препятствует тому, чтобы я уходила и занималась своими делами на втором этаже. Ну, а раз никто не хочет сегодня крови и зрелищ, мы сможем уйти наверх вдвоем. Правда, есть вероятность, что у замочной скважины окажется Денис, но это не наши проблемы.

Воздух за городом свежий, чистый, и, надышавшись, я чувствую себя совершенно уставшей. Мы ложимся под теплое одеяло, Олег обнимает меня, развернув к себе спиной, устраивается на боку и дышит мне сзади в шею и волосы:

— У тебя вид совсем уставший, Мари…

Ну, еще бы… я не отошла толком от поездки, я все еще пью таблетки горстями и совершенно не имею возможности выходить из дома — чертова изоляция… Мы практически не видимся, Олег впервые позволил себе вот такую вольность, как эта поездка, потому что решил, что мне нужно на воздух. Он привозит мне продукты и ставит под дверь, общение перешло в разряд телефонного, он боится за меня — иммунитет ослаблен лечением. Я, как ни странно, вообще никак не думаю о возможности заразиться и заболеть, даже не знаю, почему. Наверное, если постоянно о чем-то думать, то оно и случится, так к чему испытывать судьбу? А за это время я успела так по нему соскучиться, что даже не представляю, как вообще с ума не сошла.

— Ну что, малыш, сделать пару вещей — или устала? — шепчет Олег мне в шею, и я чувствую, как сильно он уже меня хочет.

— Надеялся на отказ?

Он со смехом шлепает меня по ягодице, рывком переворачивает на спину и ложится сверху:

— Поцелуй меня.

Я высвобождаю зажатые его телом руки и, взяв в ладони его лицо, начинаю целовать. Мы, кстати, стали делать это довольно часто — вот так целоваться, хотя раньше почему-то избегали этого. Пока я целую его, руки Олега успевают стащить с меня белье. Я обхватываю ногами его спину, чуть подаюсь вверх…

За дверью — шорох, Олег закатывает глаза:

— Придурок… Денис! Иди на хрен! — говорит громко. — Прости, малыш… — это уже мне на ухо.

— Я от него устала…

— Мари… ну, хочешь — домой поедем?

На дворе — ночь, машина подперта машиной Историка, это значит, что надо всех взбаламутить, открыть ворота, выгнать один джип, выгнать второй…

— Ладно, потреплю…

Мы позволяем себе небольшой экшн с «кошками», я распластываюсь потом по постели и пытаюсь восстановить сбившееся в конце дыхание. Олег ложится на спину рядом, тоже дышит тяжело — махать плетьми дело нелегкое, требующее, помимо навыков, физической силы, выносливости и концентрации.

Он дотягивается рукой под кровать, достает бутылку минералки, отвинчивает крышку и подносит горлышко к моим губам:

— Попей.

Делаю пару глотков, вода льется на грудь, Олег растирает ее рукой по и без того влажному телу.

— Ты, Мари, совершенно невозможная, когда не упираешься в экшене своими рогами и не пытаешься мне доказать, что ты сильнее.

— Тебе я этого не доказываю давно.

— Да уж конечно… хотя… Твое тотемное животное — козел, это многое объясняет.

Я чуть привстаю, подпираю рукой голову и, задумчиво глядя на Олега, произношу:

— Интересно только, почему это тотемное животное таскается за мной по пятам вот уже больше двадцати лет, правда?

Олег оглушительно хохочет, подминая меня под себя:

— Не все козлы, видимо, травоядны, некоторым мясо подавай…

Иногда в телефоне или ноутбуке натыкаюсь на старые фотографии или снимки карандашных набросков. Денис, окончивший художественную школу, прекрасно рисует, а в молодости еще любил фотографировать — ровно до тех пор, пока я в припадке не разбила ему дорогущий фотоаппарат. А не надо было выкладывать мои снимки на сайт с определенной направленностью и думать, что я этого никогда не увижу…

Мы в свое время вообще слишком многое себе позволяли. В первые месяцы в Теме, в первые полгода… Потом, конечно, прекратили, но тогда… Листки бумаги, снимки — грудь, шея, плечо, рука… спина, изгиб талии, бедро… Это все я — и не я в то же время. Не могу на это смотреть.

— Ты ведь красивая, Мари, почему тебе так не нравятся собственные изображения? — удивляется Олег.

А этот комнатный Бертолуччи сломал мне психику, хоть я никогда не признавалась в этом никому, и теперь, видя наведенный в мою сторону объектив фотоаппарата, я внутренне замираю и каменею. Потому мои фотографии редко бывают удачными. Я не могу отпустить это столько лет, не могу перебороть, справиться — выходит, не такая я уж и сильная. Я выдерживаю физическую боль такой силы, что не каждый мужик может — и умираю внутри от вида фотоаппарата.

В телефоне — четыре снимка, сделанных на не очень хорошую камеру этого же телефона. И на них — тоже бедро, спина, изгиб тела. Вот это — я, пусть и покрытая синяками, кровоподтеками и просечками. И вот глядя на них, я не испытываю боли — ни моральной, ни физической. В них нет эстетики, только констатация сухого факта — за непослушание бывает вот так, безобразно, больно, невыносимо почти. Но я пока не могу найти в себе сил удалить их. Пока еще не могу.

Мы снова стали ездить на дачу, иногда даже просто вдвоем, без хозяина. Но больше мы не остаемся там ночевать — есть преимущества в том, что Олег не пьет. Мы уезжаем, чтобы не давать поводов. Олег сам сказал — к чему дразнить гусей, он и так постоянно взвинченный, а если мы остаемся на ночь, то половину этой ночи он проводит под дверью нашей комнаты. Это мерзко, конечно, но я глубоко убеждена, что Олег в этом тоже виноват. И дело не в том, что ему нравится или хочется делить меня с кем-то, а в том, что таким образом он чувствует, что контролирует Дэна, регулирует его тягу ко мне. Это, пожалуй, единственное, что меня в нем настораживает.

Начинается осень, а это значит, что скоро у нас рванет крыши — и у меня, и у Дэна, потому сейчас особенно нежелательно пересекаться. Да, я изменилась практически до неузнаваемости с тех пор, как была с ним, Олег сделал все, чтобы я стала другой, даже привычки мои умудрился изменить. Я перестала носить разноцветное белье, даже черное надеваю крайне редко, я не крашу губы красной помадой, я не ношу стрингов, не курю сигар, не сижу на столе — да много чего еще. Он отучил меня даже пить чай с сахаром, теперь, если хочется сладкого, я всегда беру финики. Я сто раз думаю, перед тем, как сказать что-то вслух — и это, кстати, совершенно меня не напрягает. Я откровенно рассказываю ему все, что меня волнует — даже если это какая-то не касающаяся наших отношений ерунда. Я с ним советуюсь, что для меня в принципе нонсенс. Беда в другом…

Такая я только с ним, со всеми остальными я прежняя. Но, может, так и должно быть? Зато гарантированно я такая не нужна никому, кроме Олега? Меня знают другой — и такой не воспринимают?

Что обсуждают на вечеринках настоящие тематики? Ну, все верно — домашнее насилие. Как в поговорке — уж кто бы говорил. Но они говорят — мужики, для которых кайф отстегать женщину плетью, нагайкой или чем еще потяжелее, потому что ремень это примитивно, хоть и больно. И в этом нет двуличия — вне экшена никто из них не ударит женщину просто потому, что настроение плохое. А я наблюдаю за хозяином вечеринки. У нас есть общее прошлое, есть то, что мы не можем простить друг другу. И он как-то останавливал кровь из моего носа — потому что я не вижу берегов и не понимаю, в какой момент нужно прекратить колоть шпильками мужика, находящегося в запое уже неделю. Будь трезв — никогда бы не ударил, когда увидел, что сделал, чуть с инфарктом не слег. Такое ощущение, что я становлюсь на одну доску с теми бабами, которых мужики лупят до травмпункта, а они оправдывают это всем, что в голову приходит. Но это не так. Ударь он меня трезвым — больше никогда не увидел бы. И уж кто-кто, а Денис-то это прекрасно знает. Олег сильнее его, сильнее меня — потому я с ним.

— Я не представляю, у кого хватило бы смелости, например, ударить Мари вне экшена, — произносит Историк. — Ну, как ее вообще можно ударить?

— Ты однажды видел — чем и как, — кривит губы в усмешке Денис.

— Ну… там другое. Там — искусство. А вот чтобы просто так, наотмашь по щеке — ну, не знаю… она, мне кажется, тут же вцепится в горло.

— Запросто, — спокойно говорит Олег, накрывая мою руку своей.

— Вы, сэнсэй, необъективны, — произносит вдруг Лена, и Историк удивленно вскидывает бровь — впервые его нижняя позволила себе открыть рот без его разрешения. — Это для вас Мари — нижняя, а для кого-то она может быть всего лишь заносчивой бабой, которой грех не врезать иногда.

Я могу, конечно, сейчас отбрить Лену так, что никогда больше рта в моем присутствии не раскроет, хотя вот убей — не понимаю, с чего она вообще на меня вызверилась, нормально всегда общались, но не буду — у меня есть Олег, который предпочитает делать это сам.

— Ты бы, Лена, Мари не трогала, — произносит он спокойно. — Да, я не могу быть объективным, но только потому, что Мари для меня не нижняя, а любимая женщина. Такая, каких поискать. Меня она возбуждает даже молчанием. Она молчит — а я понимаю, что мне ничего больше не нужно, только чтобы она вот так молчала рядом со мной. А остальные могут стриптиз на столе танцевать, мне все равно.

Мне кажется, он зря говорит это вслух при мне. Но слушать приятно, чего уж там… Остальные Верхние ржут, но беззлобно и с уважением — Олег никогда своих чувств не демонстрирует и, если уж что-то вслух произносит, то можно быть уверенным, что именно так и чувствует. Лена вздергивает подбородок, но натыкается на предупреждающий взгляд Макса — тот недоволен, еще слово — и он ее накажет публично. Пробормотав что-то под нос, Лена сдвигается на диване так, чтобы сделаться как можно менее заметной. Мне — вот честно — не нравится, когда Историк, Север и Денис начинают вот эти дээсные игры прилюдно. Ну, к чему эти демонстрации, все и так все друг о друге знаю, отлично понимают ваши статусы и то, как построены ваши отношения. Почему нельзя просто расслабиться и посидеть компанией без вот этого демонстративного сдвигания корон на затылок? Иногда это выглядит совсем уж смешно и противно. Но, наверное, это мои личные тараканы — я мазохистка, мне подчинение чуждо.

— С тобой, Олег, лучше вообще рот не открывать, — говорит Север, дотягиваясь до бутылки. — Просто ради собственной безопасности — вдруг разозлишься.

Я отрицательно качаю головой, но вслух ничего не говорю. Никогда за столько лет мне не приходило в голову, что человек габаритов Олега и с его навыками запросто может меня если не убить, то покалечить — точно. Мне никогда не приходило в голову не делать чего-то из боязни, что он сорвется. Я отвечала на телефонные звонки, прекрасно понимая, что он знает, кто звонит. Я вставала и уходила, зная, что он терпеть не может этого — если не отпустил. Я знаю, каким он бывает, если зол — прошло всего полтора года с момента, когда я это на собственной шкуре почувствовала. Но мне не приходит в голову, что лично для меня этот человек может быть опасен. Потому что знаю, как мне с ним на самом деле безопасно.

— Если уметь разделять Тему и жизнь, то опасаться нечего, — спокойно отвечает мой Верхний. — И потом, моя Тема — садизм, так что…

— Ну ага — самый безопасный вариант, — хмыкает Денис, сживая в кулаке полную рюмку водки. — Морально ты нижнюю не гасишь, зато вот физически…

— Да? И когда ты такое видел?

— Ой, да ладно! — Денис опрокидывает водку в рот, морщится: — Как будто сам не помнишь…

— Умолкни! — тихо, но зло произносит Олег.

Я понимаю, о чем он. За мою измену он наказал тогда нас обоих — и Денису досталось не меньше моего, а он не может выносить боль той интенсивности, что могу я. Даже мне в тот раз было плохо до судорог, а уж ему-то… Но вот не думала, что он когда-то посмеет открыть рот в компании.

Однако у Дениса не пропали остатки инстинкта самосохранение, поэтому он больше ничего не говорит.

Меня ваниль убивает. Я действительно не люблю всех этих романтических рюшечек, так уж получилось. Но это, блин, так мило, когда в его ручище вдруг появляется крошечный букетик самых первых ландышей, что хочется плакать. И то, как он наблюдает за моей реакцией, тоже бесценно:

— А дело в том, детка, что ты одинаково радуешься бриллиантовым серьгам и букету ландышей — с одним и тем же смущенным выражение на лице. И мне от этого всегда хорошо.

Ну, наверное… Меня подарки смущают всегда, независимо от личности дарящего. И смысл не в них, и, уж тем более, не в их стоимости. Ландыши — мои любимые цветы, Олег это знает, потому в сезон моя квартира словно пропитывается их ароматом. Он привозит их то маленькими букетиками, то целыми охапками, может купить у торгующей цветами бабульки все, что у нее будет стоять в корзине. И это так… ну, не знаю, трогательно, что ли… и так не вяжется с его брутальной внешностью и шрамом на лице. И в такие моменты мне даже в голову не приходит возмутиться.

Олег всегда говорит:

— В Теме главное — не заиграться. Нижним легче, они особо ни за что не отвечают. а вот Верхним, и особенно тем, кто в Д/с и Л/с, тяжелее. Возникает «комплекс Бога», когда кажется, что все можешь, со всем справишься. От этого срывает крышу — от безграничной власти над другим человеком, над его телом, его душой. И отследить этот момент самостоятельно сложно. Никто же не считает себя неадекватным. А контролировать себя с каждым разом все тяжелее, и в результате происходит срыв, от которого пострадают оба — и нижний, и сам Верхний.

Я не спорю, но мне кажется, это все применимо больше к Верхним мужчинам. Никогда не слышала, чтобы Верхняя женщина выставила своих нижних «на общак», например. Хотя, может, и такое бывает. А вот мужики этим часто грешат, словно удовольствие получают. Но ведь есть и нижние, которым такое в кайф, и это тоже сорвавшаяся крыша, как по мне. Я однажды в компании позволила себе мнение — ну, как позволила, вырвалось, я ни с кем это не обсуждаю, тем более публично. Но сидела нижняя и вещала, как бы ей хотелось, чтобы ее на глазах Верхнего юзали несколько человек, и у меня вылетело:

— Вряд ли бы тебе это понравилось, случись на самом деле. Влажные фантазии всегда кажутся такими притягательными и возбуждающими. Реал — другое…

Ох, как взвился тогда Денис… Как будто углей насыпали под хвост. Разумеется, стал защищать, говорить, что это «правильное устройство головы у нижней»… И я, может, поверила бы, если бы не случилась уже у нас та ночь, когда он рыдал и рассказывал, что пережил сам в том подвале под гаражом. Но как же омерзительны эти попытки «держать лицо» в компании, делать вид, что ты крутой Верх, Мастер, первый после Бога…

Наверное, все, что произошло, должно было случиться хотя бы для того, чтобы я поняла — мы никогда вместе не будем, никогда никаких больше отношений. Вот у Олега нет второго дна, хотя внутренне он устроен гораздо сложнее. Но он всегда одинаковый — и со мной, и с другими, и на людях, и в «норе». И меня это уравновешивает, успокаивает. Мне не надо все время держать руку наготове, чтобы успеть хоть как-то защититься. И крышу у него не сорвет как раз потому, что он ничего никогда не декларирует.

А у Дениса все всегда было сложно. Он разрывался между желанием носить корону Доминанта — и необходимостью все время думать о том, что говоришь и делаешь, если рядом я. Он искал возможность совместить то и это, но ошибся в выборе метода. Так и признался:

— Я однажды налажал и сказал, что ты мне не нужна. А потом несколько лет жил с мыслью, что мне не нужна не ты, а жизнь, в которой тебя нет.

Я даже не знаю, что ненавижу сильнее — ваниль или пафос. Но в этой ситуации, если Дэн и привирает, то совсем немного. Он несколько лет пытался сперва меня вернуть, потом — принять мысль о том, что я больше не с ним, а потом — найти мне замену. Попутно истрепал мне нервов куда больше, чем, наверное, за все наше с ним совместное пребывание в Теме. Как в таких условиях я могла упустить Олега? Да никак — адекватный спокойный Верхний в моей ситуации — это лекарство.

Иногда я чувствую себя одинокой. Настолько одинокой, что даже словом перемолвиться не с кем. Так-то, наверное, и нормально все. Кому нужны чужие проблемы, когда своих по гланды, и это всегда на первом месте? Это нормально, это жизнь. Но поделиться не с кем — реально не с кем, потому что «ну ты же счастливая, ты сильная, у тебя все есть».

Да. Я такая. Наверное. Со стороны виднее. А Олег вместо Антона, многолетнего референта, вдруг заводит девочку лет двадцати пяти — такую, как ему всегда нравились до встречи со мной. Высокую, крупную, с яркими чертами лица, с каштановыми волосами. И, конечно, это вряд ли что-то значит, но… Не сказал ведь.

И я не узнала бы, если бы случайно в офис не зашла. Нет, ничего такого, просто секретарша. Нет повода. А почему-то противно и обидно. Сказать «я все поняла» и уйти в закат, как обычно? Могу. А надо ли? Может, пришла пора отпустить, раз он сам уйти не может? Взять и уйти первой, как всегда. Вот и повод есть — он же его и дал, в принципе, даже не подкопаешься. А я счастливая, у меня все есть, я сильная.

И будет, как обычно — Мари прищурилась, вставила в мундштук сигарету и перешагнула, пошла дальше. И никто не понял, что на самом деле у нее внутри творилось в этот момент, как там все сгорело. В очередной раз.

В очередной раз.

Два дня лежу лицом в подушку. Ощущение, что жизнь закончилась — не знаю, с чего. Даже не хочу думать, что он пережил, когда узнал обо мне и Денисе. Или обо мне и Ляльке. Себя жаль. Олег обрывает телефон, я не отвечаю. Может, и правда лучше сразу оборвать, пока есть повод? Самое ужасное, что я не могу себе представить его реакцию. Все-таки в человеке, умеющем контролировать каждую эмоцию, каждую мышцу есть что-то страшное и непредсказуемое.

Два дня моего молчания выливаются в одно короткое смс от Олега: «завтра жду тебя утром». Я отвечаю тоже коротко: «нет». Это было зря.

Постоянство — не признак мастерства, а лишний компромат. Салон красоты, в который я хожу много лет, расположен по соседству с домом Олега. День и время моих посещений — всегда одни и те же, администраторы даже не трудятся перезванивать и уточнять, приду ли я. Если вдруг нужно срочно — я звоню сама, а так — один день, одно время. Поэтому встретить меня после процедур ему труда не составляет. Молча берет за руку и, крепко сжав, ведет за собой. Я не сопротивляюсь — бояться его мне в голову не приходит, я знаю, что это не придурочный Денис с его больной головой, он не потащит меня куда-нибудь в подвал, где ждут еще трое таких же извращенцев.

Потому, оказавшись в квартире Олега, даже не напрягаюсь. Плохо другое. Когда пытаешься выбить эмоции из бетонного столба, будь готова к тому, что реакция тебе не понравится. Я забыла, что Олег сильно отличается от всех моих мужчин, и управлять им, как остальными, мне не удается. Я всегда забываю, что только с ним мои выкрутасы всегда работают в другую сторону.

— У нас есть три выхода — ты теряешь сознание от боли, ты говоришь «стоп», или я устаю тебя пороть, — говорит он, сдирая с меня шубу и сапоги в прихожей и заталкивая в «нору».

Ну, со вторым понятно, этого не будет, с третьим — тоже, когда это он уставал… Остается первое, самое вероятное. Всего раз в жизни он меня так порол, всего раз — и я думала, что больше никогда, но вот… Короче, фраза «сама виновата» сидит, как влитая.

— Раздевайся.

Пока я вожусь с пуговицами на рубашке, он успевает переодеться в хакама и вынуть из шкафа ремень. Ну, это понятно — мы тут не для занятий любовью собрались, сейчас мне по полной ввалят.

Как началось, не помню, зато помню, как уплыло сознание — в один момент как будто черный мешок на голову надели, и все — ни звуков, ни запахов, ничего, тотальная темень.

В себя прихожу уже на диване, лежу на животе, одна рука свесилась на пол, возле нее — бутылка минералки. Поворачиваю голову — Олег сидит на полу у стены, курит. Возле его ноги валяются два куска от того, что раньше было ремнем. Только теперь я чувствую, как в спину словно всадили доску с тысячами крошечных гвоздей. Кусаю губы, чтобы не заплакать. Олег видит, что я пришла в себя, гасит сигарету и пересаживается на край дивана.

— Зачем ты делаешь это со мной, скажи? Тебе нравится, когда я такой? Тебе нравится, что я выпускаю то, что сидит глубоко внутри? — он кладет ладонь мне на спину, и от боли хочется орать в голос. — Ты не смеешь говорить «нет», когда я сказал «да». Ты не смеешь решать, придешь ты или нет, когда я написал, что жду тебя. Неужели ты не понимаешь этого?

— Ты отлично знаешь, почему я не пришла. Ты сам для этого все сделал.

— Ты совсем дурная, что ли? Никогда бы не подумал, что ты будешь ревновать меня — к кому? К ванильной девке, которую я на работу взял? Могла бы спросить. Я тебе Денис разве, чтобы ванильную молодую девку в Тему тащить?

— Перестань. Ты отлично знаешь мои больные точки, так какого хрена по ним лупишь? Нравится?

— А, так это я должен был ревновать, выходит? Такое ощущение, что ты себе девочку-то присмотрела. Тебе, судя по всему, такие нравятся самой. Забудь — убью.

И вот это опять больно — только он знает, через что я прошла в свое время, страдая от ревности, как дура. Никогда больше этого не повторю, научилась.

— Серьезно? Ты серьезно думаешь, что я..? Все кончилось, никогда ничего не начнется, ты лучше меня это знаешь.

— Тогда проблема в чем? Она пришла ровно на две недели, пока Антон к родителям уехал, мне что — без референта сидеть, самому копаться в бумагах и звонках?

— А сказать мне нельзя было?

— Нельзя. Я так и представлял себе твою реакцию, но не предусмотрел, что ты решишь заехать сама. Ну, извини уж, я тоже не всесильный и не всевидящий.

— И потому у меня теперь спина в хлам?

— Это чтобы не забывалась. Ты расплачиваешься не за то, что сказала, а за то, как я это понял. Я заметил, что подобные моменты отбивают у тебя охоту к глупостям примерно на пару лет. И не забывай, что я сказал в прошлый раз — я не отдам тебя никому, этого не будет, и я не пошутил.

Определенно, мне срочно нужен на левое плечо ангел, который будет подсказывать в ухо: «сейчас самое время заткнуться», а я буду ему за это благодарна. Даже не знаю, что в этой ситуации убивает меня сильнее — спина, лопнувший от порки ремень, синяки под глазами Олега, его лицо, его слова… Не знаю. Мало было разодранной в клочки спины, так теперь еще и угрызения совести…

И, кстати, его угрызения совести тоже — они всегда куда сильнее моих, что бы я ни натворила. Потому что только садист может искренне переживать, отодрав тебя в кровь, и испытывать некое подобие стыда за то, что сделал. Наверное, так и должно быть — он удовлетворяет свою потребность, но потом его накрывает волной обратки, и сперва эта обратка положительная, но потом… Потом ей на смену всегда приходят угрызения совести, и в такие периоды он становится настолько нежным, внимательным и заботливым, что в это поверить сложно — при его-то внешних данных.

Сегодняшний вечер и ночь — не исключение. Пока я прихожу в себя, он успевает заказать суши, заварить чай, осторожно, еле касаясь пальцами, намазать мою иссеченную в хлам спину мазью. Потом долго стоит перед диваном на коленях и целует меня куда-то в шею под волосами, потому что я, отвернувшись, стараюсь сдержать слезы. Дело не в боли… дело в том, что я опять, как дура, попыталась сделать то, чего не должна была. «Мой бог, да это те же грабли», как говорится…

— Домой не отпущу, — можно подумать, я в состоянии куда-то уйти!

Ужина не получается — я не могу себя заставить, мне физически плохо. Пью чай, стараясь сидеть прямо, чтобы не прикасаться к спинке стула. Зато осанка королевская…

Самое странное во всем этом, что я не считаю, будто Олег перешел какие-то границы. Ну, как странное — это для наших отношений совершенно нормально. И чем больше я об этом думаю, тем отчетливее понимаю — а он прав, и так и нужно было. Потому что надо думать, что и кому говоришь. И особенно в чем обвиняешь. В обычной жизни я никому не позволила бы и пальцем себя коснуться, не то что ремнем пороть. Но вот потому-то, помимо обычной жизни, у меня есть еще и «тематическая»…

Мы, похоже, совсем сошли с ума. Он звонит мне ночью и произносит такие монологи, что позавидовал бы любой драматург — такое сложно придумать, если на самом деле не испытываешь. Но из этих монологов я постоянно выхватываю что-то нужное мне, что-то полезное, что-то, помогающее понять, что со мной вообще. Именно он научил меня никогда себя не обвинять в том, что сделали другие, он в буквальном смысле выбил из меня вот это «я то, что позволила с собой сделать». Он мне внушил, что проблема не во мне — а в тех, кто приближается ко мне с определенными мыслями. Я перестала себя уничтожать за определенные вещи — и стало легче.

И еще одно. Он мне дал уверенность в том, что для него я единственная, и что я нужна ему, что бы со мной ни происходило. Одно плохо — я всегда была чуть НАД всеми, теперь это усугубилось. Возраст, другие мозги, другое представление о том, как все должно быть. Но, пока он со мной, я могу себе это позволить. Восхищение в глазах мужчины способно сделать многое.

За пару недель до Нового года обязательно происходит какая-то непредвиденная ситуация — традиционно. Обнаружив у себя непростительную задержку, чего со мной не случалось последние два с половиной года, иду в клинику к знакомой. Выхожу с растерянным лицом — семь недель. Выбора у меня нет, рожать нельзя по медицинским показаниям, потому никаких моральных мучений по этому поводу я не испытываю, даже если кажусь кому-то чудовищем.

Но есть еще кое-что. Вернее, кое-кто. Олег. Мне придется ему сказать — я уже умолчала как-то об аборте, но это было во время нашего расставания, я все тихо сделала и думала, что он не узнает. Узнал. Был скандал. Это странно — разумный, рациональный человек, отлично понимающий, почему «нет», отреагировал как неадекватный. Ну, пусть даже дело было только в том, что я не сказала сразу, как узнала. Мы давно это обсудили и закрыли тему — мне нельзя беременеть, нельзя рожать — я не успею выносить, всплеск гормонов приведет к стремительному росту опухоли, потому я всегда начеку в этом плане. Все, о чем говорить? Но нет — природа иной раз выкидывает весьма специфические фортели…

Текст речи я составила, возвращаясь из клиники, решила, что завтра с утра пойду и поговорю. Но с утра было уже поздно. Всегда есть тот, кто расскажет обо всем раньше меня. Денис.

Я не знала, что он устроился в эту клинику массажистом, не видела его в коридоре — да, собственно, я и не оглядывалась, зачем? А он меня видел. Влезть в компьютер и посмотреть карту ему не составило большого труда. Разумеется, он тут же поделился знаниями с Олегом, а тот решил снять стресс ровно так, как мне не нравится — водкой. Я терпеть не могу даже крайне редких его запоев, мне это морально очень тяжело, и он держится. Но тут… да я и не сомневаюсь, что Денис вместе с новостью принес еще и пару бутылок, потому что, придя к Олегу утром, я обнаружила все атрибуты ночного загула — бутылки, окурки, валяющиеся девайсы, расхристанного Верхнего с мутными пьяными глазами и примерно настолько же несвежего Дениса, спящего в «норе» на диване.

И, опять-таки, все бы ничего, если бы Олег с порога не начал вот это свое «ты все решила за двоих». Впервые в жизни я не сдержалась и ударила его по щеке, совершенно не подумав о том, что в этой ситуации легко могу получить бумерангом, и это будет куда печальнее — лицо он мне разобьет одним ударом ладони. Но — нет. Он вдруг как-то сник, развернулся и ушел, хромая, в спальню, хлопнул дверью. По стону кроватных пружин я поняла, что завалился поперек, и сейчас уснет. Ладно…

Иду в «нору», безо всякого почтения пинаю распластавшегося на диване Дениса. Тот вскакивает, видит меня и первое, что делает, хватает за горло двумя руками. Роковая ошибка, Мастер…

У меня есть поклонник, с которым ничего, кроме прогулок, а он — сотрудник центрального аппарата МВД, сам в прошлом мент. И вот он-то меня и научил нескольким приемам, способным помочь уберечься от такого, например, захвата. Я тут же хватаю руки Дэна за средние пальцы и делаю резкий рывок в стороны и вниз. Слева хрустит кость — совсем как куриная, когда выламываешь сустав. Дэн орет дурниной, выпускает меня и присаживается на корточки, зажимая левую руку. Палец сломан.

— Ты, бля, бессмертная, что ли? — шипит он, поднимая голову. — Мне же на работу!

— Ничего, отсидишься на больничном, а то, смотрю, крыша потекла у тебя. Собирайся и вали отсюда, поезжай в травмпункт, гипс накладывай. И запомни — больше ты никогда меня пальцем не тронешь. Иначе будет опять так же.

— Ишь ты, наблатыкалась… мортал комбат… — бормочет он, по-прежнему зажимая палец здоровой рукой.

— Скажи спасибо, что рука левая — ложку до рта донесешь.

— Заткнись, говорю.

— Тогда сваливай, ты же слышал.

На пороге возникает восставший из полумертвых Олег:

— Что тут у вас?

Денис молча демонстрирует ему деформированный палец. Лицо у Олега становится растерянным:

— Это как?

— Ну, похоже, что неудачно в носу поковырял? — зло спрашивает Денис, поднимаясь с пола. — Идиотка твоя сломала.

Олег размахивается и отвешивает ему такого звонкого леща, что я аж приседаю.

— Да идите вы на хрен оба! — орет Денис, стараясь попасть ногами в тапки. — Запарили!

— Дверь закрой с той стороны, — мрачно советует Олег и делает шаг ко мне.

Дверь хлопает. Я стою прямо перед Верхним, скрестив на груди руки и глядя ему в лицо — поза откровенного вызова.

— Ну?

— Что — ну?

— Ударишь?

— Нет.

— Тогда запомни — если сегодня, сейчас, сию минуту ты не прекратишь бухать, я от тебя уйду. Все. Обсуждать это не буду. Проспишься и примешь решение — звони. А я пошла домой. Мне еще в больницу собираться. Спасибо, кстати, за подарок, хоть ты и не один в этом виноват.

Через пару дней у меня день рождения, а потом — Новый год. Тот еще подарочек, конечно…

— Погоди… — он прижимает меня спиной к косяку в тот момент, когда я пытаюсь протиснуться к выходу. — Мари… прости меня…

— Не надо, — морщусь я. — Ты тут почти ни при чем. Меня убивает другое — ты всегда сперва выслушиваешь его — и никогда меня. А стоило бы делать наоборот, дорогой.

— Ты бы не сказала.

— Ты уверен? Ну, зря. Я как раз шла к тебе за этим, но как-то не рассчитывала на такой бурный прием. Все, Олег. Ты — спать, я — домой.

— Погоди… когда..?

— Что — когда?

— Ну, когда ты… пойдешь..?

Слово «аборт» произнести мой Верхний не может. Какие все нежные…

— В пятницу, раньше не получится.

— Я пойду с тобой.

— Что делать? Сидеть в приемном покое? Карантин, в отделение не пускают.

— Я хочу быть рядом.

— Я это ценю, но лучше останься дома. Все, Олег, я пойду.

Он притягивает меня к себе, обнимает и, уже выпустив, внезапно на секунду задерживает руку на животе — как будто прощается. Все, надо бежать отсюда, пока не разревелась…

Вечером звонит Лера. Сто лет ее не видела и не слышала. Не соскучилась, надо признать. Денис предпочитает появляться без нее, хотя уже давно ни для кого не секрет, что они вместе, что пара, и что она теперь — снизу.

— Ты сдурела? — вместо «здравствуйте» говорит она.

— А полегче?

— Мари, ты нормальная вообще? У Дэна палец сломан!

— Да ты что… ну, бывает. Пусть не сует его в другой раз туда, где его быть не должно.

— Ты не понимаешь, что у него три работы сразу накрылись?

— Ну, он об этом не подумал, когда за горло меня схватил. Или решил, что сможет, как обычно, сухим из воды выскочить? А вот нет уж, хватит. И ты будь добра, сделай с этим что-то, иначе в следующий раз я уже не палец сломаю, а что посерьезнее.

— Ты вообще соображаешь, что говоришь? Что я могу сделать, я нижняя!

— Ух ты, как звучит… ну, тогда привыкай. Это к остальным бабам он может лезть безнаказанно, а я терпеть больше не собираюсь. Если у тебя все, то давай, пока.

Она бросает трубку, а у меня остается такое послевкусие, словно мне в чай половую тряпку сунули.

День рождения, семейные мероприятия и аборт проходят, как в тумане. В пятницу вечером я оказываюсь дома, укладываюсь в темной холодной спальне и засыпаю мертвецким сном.

Предложение провести остаток новогодних каникул на даче у Дениса во мне большого отклика не находит, но Олег не задает вопроса — он просто называет время. Ну, как скажешь… После того, как за отказ прийти к нему он меня выдрал ремнем до кровавых просечек — совсем как за измену — я не рискую спорить. Спина только недавно зажила и стала нормально выглядеть.

Едем на три дня и две ночи, это долго, мы давно там не ночевали. Ни о чем не спрашиваю, вообще стараюсь задавать как можно меньше вопросов. Чувствую себя не очень, после аборта прошло всего ничего, и меня то и дело донимает температура. Но это мелочи. Ванильный секс нас практически не увлекает, а способов доставить друг другу удовольствие в арсенале двух извращенцев всегда достаточно.

— Если я попрошу тебя сварить борща — откажешься? — спрашивает Олег, когда мы заезжаем на рынок. Мороз такой, что из прогретой машины не вышел бы под угрозой пистолета, но продукты нужны.

— С чего бы? Какая сложность в борще?

— Тогда — за мясом?

— А в багажник ты что уносил? В пакете?

— Это фарш куриный.

Ну, хитрец… от моих куриных зраз с начинкой из сливочного масла и чеснока еще никто не отказывался, и Олег, значит, это предусмотрел. Ну, ладно, тоже не великое искусство.

Идем — бежим — в здание рынка, там, правда, не намного теплее. Выбираем кусок мяса с косточкой для борща, потом идем за овощами и сметаной. Вроде бы все.

— Ты алкоголь-то будешь какой-то? — спрашивает Олег уже в машине, когда проезжаем сетевой магазин спиртного.

— Не знаю. Мне нельзя, если по-хорошему… но опять коситься будут — ты не пьешь, и я туда же.

— Может, ликер? Ты его не любишь и много не выпьешь.

— Ну да — а дури и своей полно. Давай ликер, чего уж…

Он паркуется, идет в магазин, возвращается с пакетом — там бутылка «Амаретто» (я думала, что его уже давно не производят и не завозят, примерно с конца девяностых), несколько пачек сигарет — его и моих. А я-то забыла об этом…

Дороги пустые, мороз, праздники — за город едут мало, все, кто хотели, там еще с прошлого года. Въезжаем в поселок, когда уже начало темнеть. Здесь что-то странно мало светящихся окон, но это и к лучшему. Ворота дома Дениса распахнуты настежь, я вижу, как паркуется Историк — отлично, хоть будет, с кем словом нормальным перекинуться. Зимой Денис разбирает теплицу, потому парковочных мест достаточно — хоть на весь участок разъезжайся. А сегодня еще два снегохода на телегах, да у нас в кузове «китайца» квадроцикл и лебедка. Я, правда, была категорически против — у Олега едва зажил перелом, но кто ж меня слушал… Вот возьму и назло ему сяду и поеду, чего никогда не делала.

Денис в накинутом на плечи пуховике запирает ворота — видимо, все уже тут. Выхожу из машины — так и есть. Вижу машину Севера, джип Дениса. Похоже, Лера с Денисом приехала, а не на своей.

Во дворе только Денис, Историк и выбирающаяся из его машины Лена. Макс открыл багажник, выгружает на снег сумки, Денис накидывает на голову капюшон и закуривает. Средний палец на левой руке в гипсе. Ну, а как же… Этот самый палец он мгновенно демонстрирует мне, многозначительно качая головой.

— Даже не начинайте! — предостерегающе говорит Олег и толкает ему в руки мороженую тушку форели. — На веранде кинь, пусть полежит, я потом разделаю.

Денис, сунув сигарету в угол рта, идет в дом. Лена провожает его взглядом:

— Кто это ему палец сломал?

— Мари, — без улыбки говорит Олег.

— Да ну!

— Ну да. И все, закрыли тему.

— Слышь, Мари, не вздумай тут обмен опытом устроить — эти безголовые нас потом переломают всех, — смеется Историк.

— Ой, да как скажете, доцент. Могу и не устраивать.

Я вижу, что у Лены просто физически свербит узнать, как все было, но она опасается задавать вопросы, пока рядом Олег — уж его-то ослушаться в этой компании не решается никто. Я незаметно подмигиваю и киваю в сторону дома — мол, потом. Она заговорщицки улыбается. Я ее давно не видела — Лена похудела, отрастила волосы, очень хорошо выглядит. Интересно, что у нее произошло… Мысль о том, что Историк, например, позвал ее замуж, меня не посещает — я хорошо знаю Макса.

— Мари, возьми, пожалуйста, — Олег протягивает мне свой черный саквояж с девайсами и чуть заметно улыбается. У нас давно ничего не было — с того дня, когда он располосовал меня ремнем в наказание. Ну, значит, сегодня-завтра что-то замутим, отлично.

Берусь за ручку, Олег не выпускает, тянет к себе. Я утыкаюсь лицом ему в грудь, он разворачивает нас так, чтобы Лена и Историк не видели, наклоняется и целует:

— Соскучился…

— И я, господин….

Забираю саквояж, разворачиваюсь к дому — с крыльца спускается Денис, щелчком отправляет сигарету в стоящее рядом ведро:

— Все обжимаетесь?

Пожимаю плечами — ну, ничего нового. Слышу, как за моей спиной Олег произносит:

— Я тебя предупреждаю.

— Что — бить будешь аккуратно, но больно?

— Не сомневаюсь, что ты из кожи вон вывернешься, чтобы это получить. Но постарайся себя сдерживать.

— Как скажешь, босс.

— Ответ неверный.

— Я понял, господин.

Я фыркаю, не сдержавшись — Олег специально стебет его, заставляя произносить вслух эту фразу. Денис ему не нижний, не саб, и звать его «господином» вовсе не обязан, да даже я не обязана. Но Олег просто напоминает Денису его место таким образом. Смешно то, что Денис всякий раз на это ведется. Надеется, что Олег, расслабившись за три дня, выпорет его под предлогом демонстрации какого-нибудь девайса. Но этого не будет — не в этот раз точно, Олег сам мне об этом сказал еще дома, чтобы я не переживала.

— А то мне постоянно кажется, что ты меня к нему ревнуешь.

— Не сомневаюсь, что тебе бы этого хотелось.

— Мне — нет, а вот ему… — ржет Олег.

В доме меня встречает Лера, кивает, здороваясь. Я сразу иду наверх, чтобы оставить в комнате саквояж и свой рюкзак с вещами, потом, сняв пуховик и оставшись в костюме, спускаюсь в кухню. Стол еще пустой, на нем только скатерть. Ира курит у печки, встречает меня не слишком приветливым взглядом. Ой, да расслабься ты, заколебала… Все никак не успокоится, думает, что Север уделяет мне излишнее внимание. Север не идиот, он никогда себе не позволит при Олеге даже посмотреть на меня два раза, а не то что. Но Ира это Ира, у нее свои резоны.

— Макс предложил, пока не совсем стемнело, на поле выехать, — из комнаты выходит Север в толстом свитере и брюках от горнолыжного комбинезона. — Привет, Мари.

— Привет.

Ира опять мечет в меня недовольный взгляд — не по этикету приветствую ее Верхнего. Но меня за это никто не гоняет, у нас с Олегом такое не принято — я могу вести себя на равных с любым Верхним в компании, главное — не язвить и не отпускать колких шуточек.

— Ты с нами поедешь? — продолжает Север, обращаясь только ко мне и словно не замечая Иру и вернувшуюся с улицы Леру.

— Я ж не катаюсь. Поезжайте, я на стол накрою. И девчонок возьмите, если они хотят.

— Ты как тут одна? — возражает Лера.

— А кого бояться? Вы ж все уедете, — шучу, вытаскивая из кармана сигареты. — Нет, серьезно — поезжайте, пока еще что-то видно.

— Фонари возьмем, — решает Север и орет: — Дэн! Дэн, где фонари у тебя?

— На чердаке. Но я не уверен, что они заряжены. Ну, один точно нет.

— Да нам двух и хватит.

Север уходит на веранду, я закуриваю, присев к столу. Ира швыряет мне по столу пепельницу, полную окурков, они ожидаемо разлетаются по скатерти. В глазах у Иры торжество — предвкушает, как сейчас Денис заставит меня их убрать. Но просчитывается.

— Лерка, стол в порядок, быстро! — и Валерия Андреевна, бывшая Верхняя, мухой летит исполнять приказание, пока господин не придумал наказания покруче, чем просто вариант с совком и метелкой.

Я смотрю на Иру, качаю головой:

— Не задолбалась?

— Нет! — с вызовом бросает она.

— Ну, тогда продолжай.

— У тебя точно разрешения не спрошу.

— А зачем? Тебе и без меня не разрешат.

Ира фыркает, как рассерженная кошка, встает и выходит на веранду.

— Лера, я тут ни при чем, — произношу, глядя на сметающую окурки и пепел в совок Леру.

Та только наклоняет голову, быстро орудуя метелкой по скатерти. Что тут, на фиг, вообще происходит? Мы как-то выпали из общения, но, смотрю, здесь даром время не теряли — махровый Д/с, все, как Денис и хотел.

Когда вся компания отчаливает, погрузившись в два джипа с телегами и снегоходами, мы с Олегом остаемся одни.

— Ты чего с ними не поехал?

— Одну тебя тут оставить?

— Только поэтому?

— И поэтому, и просто не хочу, дней много, еще съезжу. Тебе помочь?

— Не надо. Ты бы полежал — весь день на ногах и за рулем еще.

— Я не устал.

— Олег… ну, я ведь не сказала, что устал. Я сказала, что ты ногу перегрузил…

— Мари, тут я Верхний.

— Это при чем?

Он легонько щелкает меня по носу пальцем, но идет на диван, ложится так, чтобы видеть меня, и берет планшет. Я же начинаю накрывать на стол — сегодня, смотрю, решили не заморачиваться и заказали все в ресторане, мне остается только разложить по тарелкам, расставить посуду, найти рюмки и стаканы. Вижу, что Олег задремал, стараюсь двигаться потише. Он ни за что не признается, что устал, или что нога побаливает, но я-то вижу…

После ужина, расслабленные, все собираются у большого камина в комнате — кто на диванах, кто на креслах-мешках. Разумеется, кто-то тащит гитару — ну, а как же… Олег морщится, но берет:

— Чего изволите?

— Давай блатное что-нибудь, — мечтательно заказывает Историк, развалившись на диване. Лена сидит рядом, держит его за руку, и по лицу Макса впервые на моей памяти расползается довольная улыбка.

— Фу, доцент, откуда у вас такие низменные вкусы? — шутит Север.

Олег перебирает струны, пробует пару аккордов, поет что-то из Наговицына, потом Круга. Я закрываю глаза и прислушиваюсь к ноткам в его голосе — они заставляют меня закусить губу, чтобы не плакать. Я люблю, когда он поет, но почему-то это всегда слишком уж эмоционально. Внезапно в перерыве между песнями слышу, как Лера произносит:

— Можно мне? — и открываю глаза.

Все удивленно смотрят на Леру, а она — на Дениса. Тот медленно кивает, и Олег протягивает ей гитару:

— Ну, давай, удиви нас, раз взялась.

Лерка, к всеобщему изумлению, берет инструмент, садится, чуть согнув спину, пробует аккорд, другой — и начинает петь. Я натурально открываю рот — у нее совершенно сумасшедший хрипловатый голос, пробирающий до мурашек. Она поет, конечно, из Арбениной — сперва «Кошку», потом «Цоя», потом внезапно начинает «Грустных людей», и на припеве вдруг подключается Олег. Дуэтом у них выходит так, что мурашки не только у меня — даже Север подался вперед и вслушивается в каждое слово. Я даже дышать боюсь, чтобы не спугнуть свое ощущение. Олег сидит рядом со мной, обняв за плечи одной рукой, и я чувствую вибрации от его тела. Это почти оргазм, божечки…

Лера прихлопывает струны, закончив петь, и вдруг, взглянув на меня, поет «Сливки со льдом». Так, черт… лишнее. Но она, похоже, решила меня добить, потому что поет «Поговори со мной, Ольга» — не самую популярную песню Арбениной, зато часто звучащую у меня в плеере. Ну, и Лера в курсе… вот сука… Олег осторожно сжимает мое плечо, я мотаю головой, а Лера, допев, начинает «Секунду назад», и я слышу в ее голосе слезы. Глаза, похоже, у нее тоже мокрые, она опускает голову к самому грифу гитары, так, чтобы волосы упали на лицо. И вдруг ломается Денис — едва Лера допевает со слезой в голосе «я человек, а не эксперимент, еще живой», он срывается с мешка и отвешивает ей пощечину. Сказать, что все в шоке — вообще не поделиться эмоциями… Между ними мгновенно оказывается Историк:

— Дэн, Дэн, ну, ты чего? Все нормально же… зачем?

Лерка, зажав щеку, смотрит на него — из глаз текут слезы. Денис кривит губы, отодвигает Макса в сторону и, шагнув к Лере, протягивает руку для поцелуя. Меня сейчас вывернет… Лерка же послушно прикасается к ней губами и бормочет:

— Простите, Мастер…

— Гитару верни Олегу.

Лера послушно встает, протягивает гитару, но Денис орет:

— Не так! — и она бухается на колени, протягивает гитару на вытянутых вперед руках:

— Возьмите, сэнсэй…

Олег смотрит на Дениса, качает головой:

— Лечись, — но гитару забирает.

Настроение испорчено у всех — такие концерты мало кому нравятся, даже Север обалдел, а уж он-то по части таких штук Денису фору даст в сто очков. И только Денис, похоже, собой доволен — потягивается:

— Ну что — катанём, пока есть настроение?

— У кого оно есть? — интересуется Олег. Он вообще недоволен происходящим, а сейчас ему еще придется донжонить в экшенах.

— Ну, у тебя, понятно, его нет. Но мы-то на бантик не завязывали, да?

— Мари, если хочешь, иди наверх, — негромко говорит Олег мне на ухо.

— Спасибо.

Я забираю гитару и иду к выходу, стараясь даже не слышать, о чем идет речь в комнате. Однако, когда на пороге оборачиваюсь, тут же вижу, как меня провожает взглядом Денис, мгновенно вскидывающий загипсованный палец, едва я повернулась. Да и пошел ты сам…

Одеваюсь, беру телефон, плеер с наушниками, сигареты и плед, выхожу на балкон и усаживаюсь в кресло. Мороз не ослабевает. Закурив, вставляю наушники и тут же натягиваю перчатки. Музыку делаю погромче, чтобы даже не слышать, что там внизу происходит. А там явно сейчас Лерке достанется — Денис вошел как раз в то состояние, в котором теряет способность соображать, что делает. Олег, конечно, не даст ничего экстремального, но силу удара не отрегулирует.

Сижу и пытаюсь разложить весь сегодняшний день в цепочку. Это никогда не кончится, наверное.

Не можешь прожевать — просто не ешь, это же элементарно. Мало сломанного пальца, надо непременно еще и опущеным побыть. Ну, лови, чего…

Зато я поняла теперь, зачем это все Олегу. У него такой же комплекс Верхнего, как, в принципе, и у всех. Контролируя Дениса, он получает то, чего не позволяю я. Это, правда, дает мне возможность безнаказанно хамить и опускать бывшего в присутствии кого угодно, что тоже не есть норма для нашего сообщества. Будь Дэн немного поумнее, он бы и сам давно сделал так, чтобы я его не кусала прилюдно. Но — нет. Такое впечатление, что он мазохист без дураков, не только физический, но и пси. И это пси ему нужно от меня.

Словесная пикировка за ужином.

— Палец мне сломала, сучка бешеная.

— Ну, так не надо было меня за горло хватать, предупреждала ведь. Радуйся, что это только палец.

Другой бы на этом успокоился, поняв, что я не спущу ни слова в свой адрес — не первый ведь день знакомы. Но нет! У Дениса никогда не хватало мозгов не подставляться.

— Да ты же залетаешь на ать-два, со мной вообще от куни могла залететь.

— Ну, а что тут странного? Никогда ведь не было понятно, что ты брал в рот до того, как ко мне прийти.

И все в этом духе. И чем больше народа это слышит, тем довольнее у него рожа. Эта музыка будет вечной…

Лерку жалко, но это не мои, как известно, проблемы. Я всегда говорила — мне нет дела до баб, если мужики такие, что позволяют себе с ними по-свински обходиться. Это не я такая крутая — это мужики у них дерьмовые и не ценят их совсем. Говорила ведь — не позволяй ему лишнего, не прогибайся, не подчиняйся его требованиям, если они тебе не вкатывают. Но кого учил чужой опыт, правда? Своих шрамов наживем, чего уж. Ну, нажила, на человека не похожа уже — и что? Стала для него более притягательной? Ни фига. Только унижает он ее теперь в разы круче и прилюдно уже.

Легче быть мной — я всегда над тусовкой. Ну, и Олег, конечно. Он разрешает мне ровно то, что считает допустимым. Кроме того, с ним я не позволяю себе такого поведения. Да, я не этикетная, это все знают, но репутацию Верхнего на людях я не пошатну ни за что. Ему, конечно, поровну, но все же.

Удивляюсь, как меня еще до сих пор кто-то из баб подушкой ночью не удушил. С годами мой язык становится все более развязанным, а оскорбления — менее завуалированными, ибо чего напрягаться, все равно понимают только Олег да Макс еще, который просто укатывается всякий раз, когда я кого-то немного опускаю. А я уже и удовольствия не получаю, скорее — по привычке. Бесят глупые, ограниченные, совершенно без интеллекта. Одноклеточные. Я Лерку считала равной себе по мозгам, а она — как все.

Дело даже не в том, что я никогда не понимала Д/с и его последователей, мне это чуждо. Дело в другом. Во всем должен быть предел, грань, за которую нельзя позволять Верхнему даже словесно перешагнуть. Я не верю, что она настолько его любит, что готова слепо исполнять любые приказы, даже абсурдные.

Надо же, а звучит это так, словно я ревную.

Я училась не бояться его долгие годы. Все время, что я с Олегом, я училась не бояться. В итоге — Олега не боюсь, да, хотя прекрасно на собственной шкуре выучила, что вот его как раз надо бы бояться и хоть иногда думать, что говорю и в каком тоне. Но — нет. А все потому, что знаю — он никогда мне не причинит реальных увечий, он всегда остановится, даже если будет слеп от злости. Доверие, короче, куда сильнее страха. Я доверяю — потому не боюсь.

Я ненавижу вот это состояние полного одиночества среди толпы веселящихся людей. Мне не весело — ни с ними, ни без них. Я сижу на балконе, закутавшись в плед поверх лыжного комбинезона, курю и слушаю музыку. Внизу полным ходом экшн, а мне отвратительно даже думать о том, что там происходит. Тошнит физически. И я знаю, что, как только все там закончится, меня начнут подначивать, хоть и знают, что мы пабликов не работаем.

Я не могу запретить Олегу сюда ездить — да и с чего бы, в общем-то, но и сама не ездить не могу, он не разрешает. Хотя вот разрешает уйти и сидеть в одиночестве, раз уж мне так приспичило. И ночью он будет весь мой — такой, как бывает только здесь, словно чувствует вину за мое плохое настроение и старается ее загладить. И ведь я на самом деле не смогла бы с ним жить, и дело не в чувствах, ни в чем. Просто не смогла бы — мы бы очень быстро потеряли ту близость, что имеем каждый раз, встречаясь.

Я прикасаюсь к нему, трогаю, целую — вот он, рядом, весь принадлежит мне. Но это ощущение усиливается как раз потому, что я знаю — скоро надо будет расставаться до следующего раза, и потому я стараюсь взять как можно больше — и отдать еще больше. Просто чтобы хватило до следующего раза и мне, и ему.

И температура еще… домой ехать поздно, можно, конечно, фыркнуть, и джип Олега на руках вынесут за ворота, если я скажу, но что-то нет сил.

Примерно через полчаса, замерзнув окончательно, решаю спуститься за чаем. Но сразу с лестницы попадаю в объятия Олега — он как раз шел наверх:

— Не надо туда, Мари.

— Да я чаю хотела…

— Потерпи, — он разворачивает меня обратно, но я успеваю краем глаза увидеть, что там не экшн уже, а просто Лера, Ирка и Лена сплелись голыми телами на ковре, и рядом стоит Историк со стеком. Денис и Север на диване, в руках тоже стеки.

— Идем, Мари… — Олег буквально заталкивает меня наверх и запирает дверь в комнату.

— Они совсем офигели, что ли? — выдыхаю я, расстегивая куртку.

— Дэн летит с катушек.

— Так что ж ты их оставил?

— Там Макс. А я не хочу, все. Мне своя Тема нужна, задолбало чужую разруливать.

Но он что-то зол, так что начинаем вовсе не с Темы — он сдирает с меня куртку и ставит на колени, одной рукой спуская свои спортивные брюки:

— Стой спокойно, я сам.

Ну, вот я чем провинилась? И не спросишь… из глаз слезы, в горле саднит…

— Прости… — отдышавшись, просит он.

— Перевозбудился?

— Убью сейчас, — предупреждает он, ложась на кровать. — Иди ко мне.

Ложусь рядом, стянув через голову толстовку. Он пару минут бродит рукой по телу, потом встает и идет к саквояжу:

— Раздевайся.

— Совсем?

— Да.

«Да» в моем случае подразумевает возможность оставить шорты — ну, по понятным причинам.

Вижу в его руках мешок с веревками — ну, вот как он всегда знает, что именно выудить из саквояжа? Хотя… с веревками что знать? Если я где-то накосячила, мне необходимо побыть обездвиженной, чтобы собрать в кучу мысли. Олег снимает майку, садится, поджав под себя ноги, и манит меня пальцем:

— Встань на колени лицом ко мне, руки назад.

Буквально минут за семь — десять он покрывает все мое тело узлами и витками джутового шнура так, что я не могу ни пошевелиться, ни повернуться. Руки связаны между собой за спиной, не просто связаны — скручены по всей длине так, что образуют что-то вроде подставки — как у паспарту для фотографии, на них можно при желании опереться, если суметь откинуться назад. На животе — ровная дорожка из узлов и петель, согнутые в коленях ноги разведены и связаны каждая отдельно от колена до ступни — витками с узлами. На груди — две петли, переплетенные между собой узлом в ложбинке.

Олег садится на подоконник, закуривает и придирчиво осматривает работу:

— Люблю, когда ты такая…

— Не сиди там…

— А то что? — он закидывает на подоконник здоровую ногу, опирается на нее рукой. В луче фонарного света, пробивающегося сквозь штору, его тело выглядит особенно притягательным. Он огромный, но рельефный — грудные мышцы и бицепсы здоровенные. Сидит, курит и наблюдает за мной. А у меня весьма интересный приход в обвязке — я сначала начинаю тяжело дышать, потом плачу, потом, если не снять обвязку, могу уснуть — в любой позе, даже в такой, стоя на коленях.

Сегодня стадию ускоренного дыхания я проскакиваю — плачу сразу. В голове взрывается какая-то чертова хлопушка с мыслями, и они начинают колоть меня изнутри. Тут все — и Лялька с ее попытками найти в моих записях себя — а зачем, если ты от меня отказалась, и моя болезнь, которая за год без лечения начала прогрессировать, о чем, разумеется, никто не знает, и Денис с его попытками снова оказаться рядом со мной, и Лера с ее более чем странным поведением, и — Олег. Олег, который для меня — все. Будучи вот так связанной и не имеющей возможности шевелиться, я всегда имею зато время осмыслить то, на что не хватает его в обычной жизни. Олег для меня — все. Если его не будет — меня тоже не будет. Нет, физически я никуда не денусь, но что от меня останется? Оболочка. Обескровленная Мари. И только он наполняет меня этой кровью под завязку — что бы это ни значило.

Его руки прикасаются к груди, гладят ее, сжимают — я даже не думаю о том, с какой силой он делает это — лишь бы не переставал. Потихоньку развязывает узлы, освобождая тело не сразу, а постепенно — так эффект от притока крови длится дольше и похож на оргазм. Меня колотит в его руках, как в судороге, Олег крепко прижимает меня к себе, поднимает и носит по комнате, что-то бормоча в ухо по-японски.

В дверь стучат, и Олег рявкает:

— Пошел на хрен! Прости, малыш… — это уже шепотом, снова мне на ухо.

— Олег, это я, — слышится голос Историка. — Спустись, останови его, я задолбался.

— Да твою же мать! — Олег кладет меня на кровать, накрывает одеялом: — Я сейчас вернусь, только башку пробью ему.

— Не вздумай… — а язык вообще не ворочается…

— Все, тихо!

Он набрасывает брюки и шерстяные носки и идет вниз. Там слышится возня, стук упавшей мебели — стул, наверное, потом звук открывшейся входной двери и через пару минут — отчаянный ор Дениса с улицы. Встаю, шатаясь, подхожу к окну, но застаю уже финал — Олег бросает к забору пустое ведро, а Денис, мокрый, выбирается из сугроба и трусцой несется в баню.

— Если я спущусь вниз еще раз, пеняй на себя! — орет Олег ему вслед и входит в дом. — Так, все, закончили! По норам! — раздается снизу. — Повторяю — если спущусь еще раз — не обижайтесь.

Скрипят ступеньки лестницы — он поднимается наверх, а внизу через пять минут действительно стало тихо, только через какое-то время хлопает входная дверь — вернулся Денис. Олег, злой, как черт, захлопывает дверь нашей комнаты и задвигает защелку:

— Ну, не может, чтобы не вывести, что за человек…

— Что… там?

Мне не сильно интересно, да и кайф мне Денис сломал своей дурью.

— Я ему папа, что ли? — Олег забирается под одеяло, и я просто физически ощущаю, как от его тела волнами исходит злоба. — Не умеешь — не берись! А выпил — вообще не берись, даже если умеешь! В асфиксию мальчик поиграть решил!

— Господи…

— Что-то они с Севером вообще планки сорвали, не контролируют себя никак. Но самое удивительное — теперь Леру на общак ставят.

— Это не наше дело.

Он смотрит на меня, потом вздыхает:

— Ты права. Не наше. Но если что-то случится, я буду чувствовать себя виноватым — я здесь самый опытный.

— И что — так и будешь всем сопли вытирать? Им под полтинник уже всем, пусть разбираются. И мне, кстати, надоело, что моя Тема идет по радиусу, если у этих придурков что-то происходит.

— Мари, ну, что ты… тебе я дам все, что ты захочешь, только скажи.

— Да? Тогда… руки за спину, господин. Нет, ляг на них! Или… — с меня вдруг слетела вся истома от веревок, я встаю и иду к саквояжу. — Можно?

— Чего ты хочешь?

— Ты скажи — можно?

Олег заинтригован:

— Хорошо, можно.

Я вытаскиваю кожаные наручи — у них большие ремни, хватит на его запястья:

— Руки за спину заведите, господин.

Он смеется:

— Ты что придумала?

— Увидите.

Он подчиняется, и я стягиваю его запястья сзади, заваливаю на спину и тяну вниз брюки:

— А вот теперь я посмотрю, насколько хватит вашей силы воли…

— Только не это… — стонет Олег, но сам подается вперед, понимая, что я все равно сделаю, что хочу.

Этим искусством я давно овладела в такой мере, что ничего выдумывать не приходится. Но рядом с кроватью стоит бутылка с водой, и она явно холодная… Контраст теплых губ и холодной воды доводит моего Верхнего до крайней точки, он стонет, закусив губу и закрыв глаза, а я, видя это, получаю такое удовольствие, от которого заходится сердце.

— Ты… сумасшедшая… — задыхаясь, произносит Олег и вытягивается в струну. Через секунду он орет так, что мне становится смешно — представляю, чего сейчас нафантазируют остальные… — Мари… я тебя убью…

— Придется оставить тебя в наручах, дорогой, — невозмутимо говорю я, садясь на него сверху.

— Освободи руки.

— Нет, — наклоняюсь и провожу языком по его шее вниз, к яремной впадине. — Хоть раз почувствуй, каково это — подчиняться…

— Можно подумать… да ты такая же Верхняя, как я, просто тебе это не вкатывает.

— Нет, родной, ты ошибаешься… я не Верхняя, никогда даже мыслей в эту сторону не было. Я мазохистка — и все. И только для тебя — все остальное.

Я долго мучаю его легкими прикосновениями, до тех пор, пока тренированное тело моего Верхнего не становится похожим на стальной рельс — так напряглось. Он может прекратить все одним жестом — просто с силой развести руки за спиной в стороны, и либо разогнется карабин, либо лопнут ремешки, его держащие, но Олег этого не делает — ему, похоже, самому понравилось новое ощущение. Но — хватит… Снимаю наручи — и он мгновенно подминает меня, развернув к себе спиной, но в последний момент вспоминает:

— Ох, черт… на колени!

Засыпаем мы мгновенно — едва коснувшись подушек головами, но я вскоре просыпаюсь — бессонница, сон, всегда короткий, мучительный, сменяется долгими часами бесцельного рассматривания потолков. Осторожно поворачиваюсь на бок, беру руку Олега в свою. Он ровно дышит, и его лицо сейчас кажется мне самым прекрасным на свете. Я смотрю на него и думаю — ну, вот все, что угодно, только бы он был со мной. Я никогда не скажу этого вслух, но внутри только так и чувствую — главное, чтобы он у меня был.

…устав лежать без движения, спускаюсь вниз за чаем. Дэн курит в кухне, весь какой-то помятый, расхристанный — чисто алкаш с похмелья, хотя они не так много выпили сегодня.

— Не спится?

Молчу.

— Не провоцируй меня, Мари. Не видишь, что творится?

— А что творится? Изуродовал девку. Все самоутверждаешься? Зачем тебе? Ты и так в порядке. Почему тебе непременно нужно из кожи вон выпрыгивать и партнершу из нее вытряхивать, чтобы доказать кому-то, как ты крут и какой ты офигенный Верх? Никто в этом не сомневается.

— Н-да? — щурится он. — И ты не сомневаешься?

— Тебе мое мнение зачем? Да, и я не сомневаюсь, если уж ты хотел это услышать. Не сомневаюсь — ты хороший садист, всегда таким был, у тебя чутье, что ли. Но зачем лезешь туда, где от тебя только вред? Ну, вспомни — ты ведь и меня чуть не угробил, Денис. Я больше десяти лет восстановиться не могу, я внутри мертвая совсем.

— Это не из-за меня.

— Ты в этом уверен? Не ты ли… а, да что об этом в сотый раз, все равно ведь не понимаешь.

Наливаю чай в большую кружку, режу лимон. Денис наблюдает так, словно никогда прежде не видел.

— Что — господин чаю изволят? — кривит губы.

— Завидуй молча.

— Ну, скажи мне хоть раз честно — он что, на самом деле лучше меня?

— А ты по мне не видишь? Качество Верхнего сразу заметно по состоянию его нижней, дорогуша, если вдруг ты этого не знал.

— Это ты сейчас что имела в виду? Лерку?

— А хоть бы и так.

Отставляю кружку, разворачиваюсь к нему лицом, а сама ловлю себя на том, что рука за спиной нащупала на столе нож. Кошмар какой-то, на автопилоте уже…

— Зачем ты с ней так? Ведь она пришла в Тему Верхней. Ну, и мутили бы на пару, вам же примерно одного типажа женщины нравятся. Но нет — ты ж не можешь признать в женщине равную себе, откуда у тебя это первобытное понятие? Ты ведь нормальный мужик, Денис, откуда, а?

Он вдруг хлопает рукой по столешнице, и я вздрагиваю, сжав рукоять ножа:

— Откуда? А не ты ли меня сделала таким? Не ты ли — своим упрямством, своей манерой соревноваться? Не ты ли меня постоянно обламывала, даже когда уже чуть не в крови валялась? Я ведь каждый раз, каждый экшн дерьмом себя чувствовал — потому что ты смотрела на меня с пола так, как будто ты сверху, а на полу — я! Я — а не ты! И я ничего с этим не смог сделать.

А, ну, вот оно — во всех своих проблемах быстренько обвиняй Мари, и все. Все так делают. Удобно — Мари виновата, а они вроде как пострадавшая сторона, даже если Мари потом кровью умывалась и на таблетках сидела. Мари — вселенское зло, чуть что не задалось — «а помнишь, ты то-то и то-то, и потому я теперь…»

— Знаешь, мне тебя даже не жалко уже. Ты придумал себе образ, с которым носишься так долго, что уже и сам в него поверил. А я другая, понимаешь? Совсем другая Мари, не та, которую ты все жаждешь заполучить. У меня даже имя — не то, каким ты меня звал, не замечаешь? Как только Олег появился, я стала Мари для всех — и ты не сопротивлялся. Твоя Мари — фантом, за которым ты бегаешь, попутно ломая на своем пути все и всех. Остановись, Диня, я серьезно. В дурку ведь загремишь.

Вместо ответа он вдруг встает, и я сжимаю пальцами рукоять ножа за спиной так, что слышен хруст суставов. Денис подходит почти вплотную, но руки не поднимает, не пытается прикоснуться.

— Брось ножик, Мари, ты не сможешь.

— Не советую проверять.

— Не буду. Ты права. Ты больше не моя Мари. Ты его Мари. И с такой тобой мне точно не справиться — иначе действительно дорога в дурку.

Стоим друг напротив друга и молчим. Нож я так и не выпустила — словам Дэна цена пять копеек в базарный день, так что…

— Но как же ты пахнешь, Мари… — вдруг хрипло произносит он, наклоняется на какую-то секунду, втягивает воздух где-то в районе моей шеи, распрямляется и поворачивается к двери. — Иди, господин заждался, — и выходит из кухни.

Я слышу, как хлопает дверь его спальни, и этот удар — словно пощечина, уж не знаю, почему.

Олег уже не спит, лежит с планшетом в руках, что-то читает.

— Чего ж ты меня не разбудила, я бы сходил, — кивает на кружку в моих руках.

— Ты так сладко дремал, мне стало жалко будить. У тебя вид уставший, Олег.

— Я месяц дома пролежал, тут хоть кто устанет. А что с твоим лицом?

— А то ты не знаешь.

Вздыхает:

— Что на этот раз?

— Ничего нового, — вкратце пересказываю диалог с Денисом — скрывать мне нечего, но сказать надо, чтобы не было потом эксцессов.

Олег опять вздыхает, откидывает одеяло:

— Иди сюда.

Выбираюсь из спортивного костюма, ныряю в постель, прижимаюсь к Олегу всем телом и замираю. Его рука обнимает меня, и от ее тяжести становится спокойно. Так всегда — его руки способны вылечить любой мой невроз, успокоить, дать ощущение защищенности.

— Трудно быть богиней, да, малыш? — я пытаюсь заглянуть ему в лицо, чтобы понять, смеется ли он, но нет — говорит серьезно.

— С ума ты сошел… какая из меня богиня…

— Как — какая? Моя. Этого достаточно.

— Нет, родной, недостаточно, видимо, раз то и дело чужие руки тянутся. Как надоело, Олег…

— Забавная ты у меня зверушка, Мари. Другие женщины хотели бы на твое место, все отдали бы, но нет — получают только то, что могут заслужить или выпросить. А тебе достается все, что ты захочешь или о чем подумаешь, и ты от этого почему-то страдаешь.

— А ты не понимаешь, почему, да? Или тебе нравится видеть эту возню вокруг меня? Не трудно быть богом, Олег? Не отвечай, я знаю, что и не трудно, и нравится — иначе бы ты давно это прекратил. У тебя, оказывается, тоже комплексы. Тебе непременно нужно, чтобы твою игрушку все в песочнице хотели.

— Мою игрушку я никому не дам, могут хотеть, сколько им влезет. Она на то и моя, чтобы ни с кем не делиться. Другое дело, что она иной раз сама не против, правда?

О, а вот это лишнее…

Выдираюсь из его рук, сажусь на дальний край кровати, чтобы не достал:

— А, вот когда ты мне припомнил. Ну, не сомневалась, что ты рано или поздно выскажешься. Имеешь право, не спорю. А тебе в голову не приходило подумать, почему так? Почему я иду к нему, как крыса на дудочку, а? Ведь не потому же, что он лучше тебя — ты отлично знаешь и сам, что нет. Так почему?

— Страх, — отрезает он, закидывая руки за голову и устремляя взгляд в деревянный потолок. — Мне казалось, что я смог избавить тебя от этого страха, но, похоже, я переоценил свои силы, Мари. Что, скажи, я не так делаю? Ты ведь всегда лучше меня знаешь, где я неправ.

— Ты прав. Ты везде и во всем прав, и в этом, видимо, проблема. Мне порой кажется, что я тебя недостойна — тебя, такого правого и правильного. И от этого мне хочется лезть на стенку. И я наказываю себя, оказываясь с ним. Думаешь, мне хоть раз с ним было хорошо? Ну, раз уж ты начал этот разговор — заметь, не я, а ты? Так вот — не было. Ни разу. Даже приблизительно не было. Я все время помнила, что надо наматывать поводок на руку, чтобы суметь дернуть в нужный момент, все время нужно держать его под контролем, в узде, не дать потерять голову. Как думаешь — в таких условиях вообще может быть хорошо?

— Выходит, ты к нему не за кайфом, а за наказанием бегала? Оригинально, Мари. Даже для тебя — оригинально.

— Куда уж…

— Ты умеешь быть жестокой, Мари. Как думаешь — мне сейчас не больно?

— Больно. И я за это себя ненавижу еще сильнее, поверь. Меньше всего я хочу делать больно тебе. Ты знаешь, в тот раз, что ты меня после такого побега наказывал, я физически ощущала, как твоя боль переходит ко мне, в меня — и, наверное, тебе становилось хоть немного легче.

— Вернись под одеяло, здесь холодно, у тебя температура.

Вот так… и все, разговор закончен. Хотя нет — он берет меня за горло, наваливается сверху, оказываясь над лицом. Я ничего не помню страшнее этого — когда его рука чуть сдавливает горло, а глаза впиваются в глаза, и он двигается во мне, наблюдая за реакцией. Я не знаю, почему такое вроде простое действие внушает мне ужас. Олег куда опаснее с девайсом в руке. Но тут эмоции — совсем другие эмоции. И когда после всего он вдруг начинает целовать меня, едва касаясь губами, мне совершенно отрывает голову — до истерики.

Утро, мать его, туманное… На улице мороз, да еще и дымка, из окна не видно даже баню на другом конце участка. Олег, разумеется, идет бегать — потом еще и обливаться будет, морж… Я смотреть не могу на это, мне физически больно, а не холодно даже.

— Ты лежи пока, не вставай, — целуя меня в щеку, говорит он. — Похоже, опять печь потухла, сейчас подкину, а то перемерзнем здесь.

— Не ходи, там холодно.

— Не канючь, я быстро — на долго нога моя не рассчитана.

— Вот! Вот! И нога еще! Не ходи, вдруг что — а ты один.

— Сказал же — далеко не побегу, по улице вверх-вниз пару раз, и хватит. Все, Мари, отпусти.

Он уходит, я закутываюсь в одеяло, натягиваю носки и забираюсь с сигаретой на подоконник. Вижу, как Олег, натянув капюшон толстовки, заворачивает за дом. Через пару минут на крыльце появляется Денис — в спортивных штанах и уггах, но по пояс голый. Быстро растирается снегом, матерится и возвращается в дом. Снизу доносится звук чего-то упавшего на пол, потом Леркин голос:

— Ну, вашу маму бог любил… Какого хрена вообще… смотреть же надо…

— Полная хата нижних — уберёте! — это Север.

— Может, Мари разбудить? — ой, кто это смелый такой у нас — с утра Мари разбудить? Лена, что ли? Совсем уже…

— Не троньте Мари, у нее температура, — это Денис.

— Ну, как обычно — не троньте Мари, она у нас неприкосновенная!

— Лена, у тебя что — две жизни? — опять Денис, и Лена умолкает. Откуда у нее две жизни…

То, что я вчера практически в одно лицо накрыла стол, пока они маялись непонятно чем, конечно, не считается — а вот то, что я завтрак готовить не спустилась, сразу заметно. Я по утрам мертвая, мне не до чужих завтраков, уж извините, вас там трое — как-нибудь управитесь.

Снова забираюсь в кровать и пытаюсь согреться — в доме, действительно, стало холодно. Примерно минут через двадцать слышу со двора голос Олега, зовущий Дениса, и голос самого Дениса внизу:

— Хрен тебя дери… Да иду я! Север, айда, обольем его.

— Маньяк. Мороз ведь.

— Да ему ни фига не сделается, ты ж видел — он босиком по снегу легко, даже насморк не подхватит.

Стукает входная дверь, я все-таки иду к окну — Север с Дэном держат в руках по ведру, Олег снимает толстовку, штаны и кроссовки, босиком становится в снег, поднимает вверх руки, и из двух ведер в него летят водяные струи, ударяясь и отскакивая от напряженного тела. Олег фыркает, отряхивается, спокойно забирает вещи и идет в дом вслед за Севером и Денисом.

Я беру большое полотенце из сумки, разворачиваю и, едва Олег входит в комнату, накидываю на него:

— Вытирайся, простынешь.

— Пошутила? — он растирается полотенцем, отжимает косу, на которую тоже немного попало, переодевается в сухое и садится на кровать. Я опускаюсь на колени и беру шерстяные носки. — Вернись немедленно в постель! — командует он, отбирая их у меня.

Подчиняюсь.

— Тебя согреть?

Он насмешливо смотрит на меня:

— Тебе ночью мало было, согревалка?

— Мне не бывает много, если ты об этом.

— Об этом! — он забирается на постель, ложится на меня сверху, осторожно трогает губами лоб. — Вроде не такой горячий, как ночью.

— Остываю, — увесистый шлепок по бедру, даже через одеяло больно.

— Думай хоть иногда, о чем говоришь.

— А ты меня накажи.

Он скатывается с меня, закидывает руки за голову и тянет мечтательно:

— А ведь это идея…

— Нууу…

— Богатая идея…

— Иии…

— И я что-то этого не хочу! — ржет во все горло, закидывает меня на себя, ведет ручищами по телу от бедер вверх.

— Скажи, чего хочешь, и я все сделаю.

— Сверху садись. вот так… спокойно, не дергайся… тихо, тихо… — свободной рукой он закрывает мне рот, я вцепляюсь зубами в но ребро его ладони, даже не понимая, что делаю ему больно. — Аккуратно… вот так… вот так, моя девочка… хорошо…

Ну, кому хорошо, а кому и так себе, но я сама предложила выбрать, так что придется терпеть.

— Руку отпусти, — цедит он, не прекращая двигаться.

Разжимаю зубы, вижу красные следы от них. Рука перемещается на грудь, сжимает — еще пара движений, и Олег выгибается, буквально подкидывая меня вверх. Падаю рядом, тяжело дышу.

В дверь деликатно стучат — наконец-то Олег отучил желающих врываться в комнату:

— Завтракать идете?

— Да… сейчас, — отзывается Олег, стараясь восстановить дыхание.

Я лежу лицом в подушку и совершенно не хочу ни завтракать, ни двигаться. Олег, похоже, разделяет мое нежелание, потому что тяжело вздыхает и встает с кровати:

— Но надо, Мари, надо. Потом полежим, я сегодня ни на что не настроен, хочу валяться в кровати и что-нибудь читать.

— Не дадут же…

— Мы их не спросим, пусть сами развлекаются, вроде вчера не сильно напились, так что свои головы на плечах.

За завтраком все как-то расслаблены, даже странно, учитывая утреннюю перебранку по поводу его приготовления. У Леры на шее синяк, она его пытается прикрыть воротником клетчатой рубахи, но бесполезно — синяк огромный. Олег незаметно наступает мне на ногу под столом, давая понять, чтобы никак не комментировала увиденное. Я вскидываю на него глаза, и он еле заметно качает головой — мол, не смей. Да я и не собиралась — пусть хоть поубиваются, если мозгов нет.

— Какие планы? — интересуется Денис, отодвигая от себя пустую тарелку.

— Может, погоняем еще? — предлагает Север.

— А мы? — тут же спрашивает Ира, и Север недовольно на нее зыркает:

— Ну, а куда вас? С собой возьмем.

— Мы — пас, — говорит Олег, помешивая в кружке кофе. — Хочу полежать, ногу вчера перегрузил.

— На фиг бегал сегодня? — спрашивает Денис. — Давай расслабляющий массаж сообразим.

— У тебя палец в гипсе.

— Ну, скажи за это спасибо своей нижней, — не упускает случая Денис. — Ничего, я одной рукой справлюсь.

— Не надо. Просто полежу, отдохну, к вечеру нормально все будет.

— Да так и скажи… — начинает Денис, но Олег перебивает:

— Успокойся. надо будет — скажу, ты первый услышишь.

Лера, чтобы сгладить ситуацию, вспоминает:

— В этом году вечеринка-то будет? Или запрет?

— Конечно, будет, правда, в масках, — отзывается Историк. — Приглосы будут в понедельник.

— Надеюсь, в этом году без костюмов обойдется, — замечает Ира. — Задолбали эти маскарады, хочется хоть раз нормальное платье надеть…

— Да, в прошлом году ты в латексе не очень смотрелась, — невозмутимо подкусывает ее Лена.

Ира вспыхивает — у нее тяжелый низкий зад и короткие ноги, и в красном латексе это было то еще зрелище, но с Севером не поспоришь — сказал «в морг», значит, «в морг».

— Надо было на тебя вообще упряжь надеть, — мечтательно произносит он, постукивая по столу пальцами, и Ира, не будь дура, сразу понимает, что и в этом году вечернее платье ей не светит. Она мгновенно падает под стол, и оттуда доносится:

— Я вас умоляю, господин, не делайте этого…

Рука Севера скользит под скатерть, похлопывает Иру по щеке:

— У меня еще есть время, чтобы это решить. можешь встать, — но всем нам, отлично знающим Севера, становится ясно, в чем именно мы увидим Иру на вечеринке..

Меня, конечно, это не касается — у моего Верхнего столько дури в загашнике нет, поэтому ему вполне достаточно, чтобы я просто была рядом, а уж в чем — могу сама решить. Я давно уже не напрягаюсь по этому поводу, обхожусь длинной черной юбкой с запахом и белой рубашкой, Ну, ладно, в этом году для разнообразия надену черную. Нашла было в магазине прозрачную с набитым рисунком, но Лялька отговорила — рюши, цветочки — это вообще не мое. Да и правда — где я, а где те рюши…

— Втроем поедем? — спрашивает Денис у Олега, и я понимаю, что Лера опять в пролете — он не брал ее ни в прошлом году, ни в позапрошлом.

— Мы, если и поедем, то вдвоем, а ты как знаешь, — Олег отодвигает пустую кружку, находит под столом мою руку, сжимает пальцы. — А вообще у тебя женщина есть, с ней и поезжай.

— Это в Тулу-то со своими пряниками?

Лера вспыхивает, но тут же наклоняет голову низко-низко, словно пытается рассмотреть мелкий рисунок на скатерти. Дэн все-таки редкое дерьмо, обязательно должен прилюдно ее нагнуть.

— В какую Тулу? Какие тебе там пряники? В этом году бесхозных не будет, приглосы строго парные, — Историк хорошо знаком с организатором, потому в курсе всех новшеств. — Так что Лерку бери, чего скрывать, все давно все знают.

На лице Дениса плохо скрываемое разочарование — он-то надеялся, что сможет, как и в прошлые годы, поехать с нами и испортить нам вечеринку, как два года назад испортил бал по случаю аукциона. Но в этом году прийти один он не сможет, так что Леру взять придется — либо придется никуда не идти совсем. Одно я знаю точно — Лере не позавидуешь, на вечеринке Дэн обязательно вытворит что-нибудь этакое в ее сторону. Я, конечно, могу ее об этом предупредить, чтобы была хотя бы морально готова, но она к моим словам больше не прислушивается. Да и черт с ней — хотела — пусть получает. Боится, что в моем присутствии Дэн опять все внимание направит не на нее… а в этом случае ей бы как раз так было лучше, потому что, зная Дениса, если его вынуждают делать то, что он не хотел, то в его голове рождаются такие мерзости — даже думать не хочу.

Что вообще случилось между этими двумя за то время, что я игнорировала все сборища и поездки? Как Лера — такая уверенная в себе, такая свободная, сильная — вдруг стала такой? Даже бог с ним, с сексом… Но что Денис сделал с ней, что она не просто ушла вниз, а наглухо, и позволяет теперь ему вести себя с ней еще хуже, чем Север с Ирой, например? Куда делась та Лера, которая привезла меня сюда, на эту дачу, когда я рассталась с Олегом и думала, что сдохну, но ни за что ему в этом не признаюсь? Она тогда взяла ключи у Дениса и привезла меня сюда, и мы ходили с ней в баню, парились, лежали на диване, потом пили чай и слушали один плеер на двоих — Арбенину, конечно — «прости нас, господи, мы умерли вчера. в последний раз» — и я так себя и ощущала — умершей вчера, а она уверяла, что все будет хорошо. Куда она делась потом? Ту, что сейчас передо мной, я вообще не знаю. Более того — мне ее жалко…

Олег меж тем аккуратно поглаживает мою ногу под скатертью, и у меня по спине бегут мурашки, отвлекая от мыслей о Лере..

— Надо баню затопить, — говорит Историк, — чтобы, как вернемся, было где погреться.

— Я затоплю, все равно ведь остаюсь, — отзывается Олег. — Мы сами как раз до вашего возвращения сходить успеем.

— Ей в первый пар нельзя, — сразу влезает Денис, и Олег недовольно морщится:

— Ты достал. Без тебя не разберемся.

— Да идите вы… — машет рукой Дэн, вставая из-за стола. — Лерка, посуду убери тут и собирайся.

Она вскакивает, начинает собирать тарелки. Вся компания потянулась по комнатам — одеваться.

— Иди, собирайся тоже, я уберу, — говорю я, глядя на ее трясущиеся руки, и испытываю жалость — я-то помню ее совсем другой, свободной, открытой, гоняющей на джипе и байке. Как, когда она успела так измениться, что он сделал с ней? Неужели она расплачивается за то, что не сделала я? Так ведь не бывает… много лет страдать по фантому и попутно калечить тех, кто невольно оказывается рядом…

— Не надо, Мари, я сама…

— Иди, говорю, — отбираю у нее тарелки, отношу в мойку. Лера в замешательстве стоит у стола, не решаясь пойти в комнату — там Денис.

Олег, закуривший сигарету, наблюдает за происходящим, покачивая головой — ему, похоже, тоже не нравится все, что он видит. В отличие от меня, он-то может вмешаться и сказать Денису все, что думает — хотя бы просто дать понять, что видит, как что-то идет не так. Да, в каждой паре своя Тема, но когда налицо вот такие изменения — это не Тема уже. И кроме Олега, Денис не прислушается ни к кому. Мне же вообще лучше держаться подальше, чтобы рикошетом не прилетело.

— Мы домой собирались к обеду — или я неправильно поняла?

— Если ты себя плохо чувствуешь, поедем сразу, как они вернутся — нельзя горящие печи оставлять без присмотра, да и баню. И не кури — ты не поела, — он отбирает мою пачку сигарет, сует в карман. — Мари, я тебя очень прошу — не говори ни слова, ладно? — показывает глазами в сторону комнаты Дениса. — Это бесполезно, а от тебя он всегда воспринимает любое слово как вызов.

— Принеси воды лучше, я посуду помою.

— То есть, говорить об этом ты не хочешь.

— Уедут сейчас — поговорим.

Олег уходит в баню за водой, я собираю скатерть, несу вытряхнуть на улицу. Холодно, но уже не так, как накануне, мороз слабеет. У машин возится Историк, пинает колесо у своей, потом смотрит на джип Дениса.

— Ты не слышала, ночью тачки на прогрев заводились?

— Нет, не слышала. Думаешь — заморозили?

— Ну, если как в позапрошлом году — не хотелось бы. Такой мороз — дизельные движки не выдержали.

— Ну, сегодня вроде не так холодно, заведетесь.

— Вы что решили — домой-то поедете или, может, останетесь? Кинцо бы вечерком посмотрели, — предлагает Макс, сдвигая шапку на затылок.

— Что хорошего выходило из нашего с тобой просмотра кинца? Только окружающим кайф ломаем.

Макс смеется — исторические фильмы давно стали у нас с ним плохими комедиями, где мы взахлеб обсуждаем каждый кадр, попутно объясняя, что не так. Это, конечно, здорово мешает остальным смотреть фильм. Олег считает, что это у нас с Историком такая форма Темы — бесконтактно-историческая. Он не знает о попытке Макса подкатить ко мне во время нашего расставания, но, думаю, отнесся бы к этому несерьезно и со смехом — он ведь понимает, что Историк вообще последний человек, которому было бы суждено стать моим Верхним — дээсник, с очень слабым уклоном в садизм — что мне с ним делать? Только кино военное и обсуждать.

— Олег сказал — посмотрим, как я себя чувствовать буду. Вы вернетесь — там решим.

Из бани появляется Олег с ведром воды. Я внимательно наблюдаю за тем, как он идет — стараясь поменьше нагружать ногу, которая совсем недавно относительно зажила. Но увы — палку теперь ему придется таскать с собой постоянно, чтобы иметь возможность снизить нагрузку на ногу. Меня, кстати, это совершенно не напрягает.

Наконец-то все уезжают, выгнав две машины и прицепив к ним снегоходы. Олег идет топить баню, я мою посуду и собираюсь варить борщ и жарить котлеты — четверых здоровых мужиков надо кормить, сейчас еще и накатаются. Мне не сложно, я люблю готовить, правда, здесь проблема с водой, ее нужно греть и мыть все в тазике, я от такого отвыкла. Но ладно, как есть…

Пока вожусь с борщом и котлетами, звонит Лялька. Я почему-то одурела от тишины в доме, обрадовалась, готова болтать сколько угодно, но у нее мало времени, опаздывает. Приходится подняться наверх за плеером и наушниками. Привычка даже в наушниках делать громкость на максимум играет со мной не слишком приятную шутку — когда в ушах орет «Раммштайн», например, вообще ничего не замечаешь. Поэтому, когда протопивший баню Олег возвращается в дом и, не заметив наушников, решает обнять меня сзади, я подпрыгиваю и визжу так, что он отскакивает и, только потом заметив, что я просто не слышала, сдергивает наушники:

— Сдурела совсем?! Куда на всю катушку громкость? А если бы это не я был?

— Ой, да кому тут надо… ворота же закрыты. Протопил?

— Да. Можно идти, если ты закончила.

— Картошку вот надо потолочь, и все.

— Ты иди, собирай вещи, а я сам тут… — он отстраняет меня от стола, берет толкушку.

Мне всегда смешно, как выглядят обычные предметы в его ручищах — толкушку даже не видно, такое впечатление, что Олег орудует в кастрюле просто кулаком.

В бане жарко, но не настолько, чтобы я туда не смогла войти.

— Ты дверь не закрывай в предбанник, — говорит Олег, скрываясь в парилке, — Если что — выходи, полежи на диване.

— Ой, да уж разберусь.

Пока я вожусь с мытьем головы, он успевает напариться и выскочить из бани в снег. Слышу, как орет, закапываясь в сугроб — ну, вот что за человек такой, мороз на улице, а он… даже для Сибири это экстремально — в минус тридцать из бани в снег нырять.

— Олег, ну, хватит! — высовываюсь из предбанника, и он тут же орет:

— Ну-ка, марш обратно! Сдурела! — но возвращается тоже, снова идет в парилку.

Потом мы еще минут двадцать лежим на диване в предбаннике. После бани на меня всегда наваливается сон, похоже, моя затея с поездкой домой под угрозой — я даже шевелиться не хочу, лень. Олег несет меня в дом на руках, укладывает в кровать, сам идет подкинуть дров в камины и печь.

Когда возвращаются остальные, мы уже успели даже немного вздремнуть и накрыть на стол. Я лежу на диване с планшетом, Олег рядом что-то обсуждает по видеосвязи с партнером.

— Господи, как в Китае! — ржет Север, скидывая в прихожей куртку.

Олег дает ему знак замолчать и показывает растопыренную ладонь — ему нужно еще пять минут. Север кивает и уходит к себе, за ним так же потихоньку — Ира. Историка с Леной не видно, зато слышно, как на улице Денис что-то раздраженно говорит Лере. Олег закончил разговор, убирает телефон:

— Уф… когда уже в этом мире все придет в норму? Ни о чем невозможно договориться нормально без личных контактов.

— Проблемы?

— Не такие, чтобы волноваться, но и не такие, чтобы игнорировать. Ничего, все утрясется, малыш.

На пороге появляется Денис — лицо красное, руки тоже. Подходит к камину, прислоняет ладони к стенке:

— А мороз-то не падает.

— Ну, так в баню идите, там готово.

— А пахнет чем? — он ведет носом в сторону кухни.

— Мари борщ сварила.

— Кроме борща, чую еще ее фирменные котлеты. Уважуха, Олег…

— А я-то при чем? — смеется мой Верхний.

— Демонстрируешь чудеса дрессуры.

— Ой, да пошел ты… — не выдерживаю я.

— Мари! — предостерегающе произносит Олег и накрывает мою руку своей. Этого достаточно, чтобы я мгновенно остыла. — Денис, хватит. Ну, невозможно уже, ты сам не устал еще? Иди уже мойся, есть хочется.

— Ты с нами не пойдешь?

— Нет, я попарился.

— Ну, как хочешь.

Он уходит, а мы поднимаемся к себе, чтобы не толкаться внизу, пока все ходят в баню и обратно, ложимся, обнявшись, на кровать. Олег накручивает на палец прядь моих волос, отпускает — они падают на лицо, и он улыбается.

— Мне так хорошо, когда ты рядом, Мари. Спокойно.

— Бедный ты мой… даже здесь никакого покоя.

— Я привык. Что поделаешь, когда опыта в Теме на пятерых? Приходится тянуть лямку…

— Ты просто излишне ответственный. Я бы давно болт завернула на это все. Взрослые люди хотят чудить — их право. Хотят нарушать уголовный кодекс — их ответственность.

— Я его учил всему, Мари. Если он что-то делает не так, это я виноват.

Я сажусь и зло смотрю ему в лицо:

— Надоела твоя самурайская логика. Ты не можешь нести ответственность за человека, у которого фляга свистит. Ему лечиться надо — у психиатра. Ну, признай, что я права.

Олег молчит, но я знаю, что он думает ровно так же. Денис не заигрался — ему это нравится. Он стремится к абсолютной власти над тем, кто у него снизу, и порой ему плевать, какими методами он добивается этого. А такое поведение — уже не девиация, это психическое расстройство. Девианты способны контролировать свои потребности и разграничивать Тему и реальную жизнь. А Денис — нет. Он путает игру с реалом, заставляя и свою нижнюю окунаться в это. Даже в жестком лайф-стайле люди соблюдают какие-то социальные нормы — хотя бы за пределами квартиры. У Дениса же… ой, да что там…

— Почему мы-то с тобой должны зависеть от направления ветра в его дырявой голове? Только потому, что ты решил в случае чего вместо него в тюрьму сесть?

— Ну, ты не заговаривайся…

— Ой, правда? А мне показалось…

— Тебе показалось. И хватит.

Ну, хватит, так хватит. Вечер еще только начался, так что у нас, чувствую, будет еще масса шансов вернуться к этому разговору.

…Разборки на ночь глядя. Ну, как разборки? Попытка огородить территорию. Лера дрожащим голосом интересуется, собираемся ли мы завтра домой. Я пропускаю мимо ушей — у меня Верхний есть, как решит — так и будет. Но, конечно же, влезает Дэн со своим особенно ценным мнением:

— Тебе кто разрешил голос поднимать?

Она на него смотрит глазами собаки, которую постоянно шпыняют и даже не кормят. Ненавижу вот это — когда вне экшена или сессии начинается демонстрация власти, и сползающая на глаза корона то и дело суетливым жестом возвращается обратно. Я, наверное, совсем левая в Д/с, но это и к лучшему. Олег замечает, что я напряглась — а уж он-то отлично знает, что это ни к чему хорошему не приведет.

— Дэн, хватит. Нормальный вопрос. Скорее всего, к обеду поедем, Мари затемпературила.

По лицу Леры я вижу, что она Олегу благодарна — за человеческий ответ. Господи, как же это дико… Как вообще можно было за два с небольшим года всего так загнать бабу, чтобы она напрочь себя потеряла? Лишний раз убеждаюсь, что у меня характер настолько сильнее, чем у него, что это, скорее, я загнала его вниз, под кнут Олега, чтобы напряжение сбрасывать, иначе он бы уже с ума сошел давно. Он и так-то не вполне…

Но, к счастью, это единственное, что можно считать проблемой. На экшн ни у кого нет сил, потому незатейливо бухают. Мы, для приличия посидев пару часов, уходим к себе и ложимся спать. Я этому только рада — моральное напряжение всегда загоняет меня и физически тоже. Удивительно, но засыпаю сразу — без снов, без пробуждений, без кошмаров.

Утром чувствую себя даже отдохнувшей, просыпаюсь раньше Олега, тихонько выбираюсь из-под одеяла и, одевшись, спускаюсь вниз. В доме тихо, все еще спят — семь утра, за окнами темно, идет снег — значит, чуть потеплело. Включаю чайник, плиту, варю кофе, усаживаюсь за стол и достаю сигареты. Скрипит какая-то дверь — прощай, тихое утро с кофейком и сигареткой… Разумеется, это Денис, и вот сегодня он с похмелья — руки трясутся, глаза мутные.

— Привет, — выдавливает хрипло.

— Привет.

Конец ознакомительного фрагмента.