Волгарь

Марина Александрова

Клятва, данная отцу на смертном одре – вернуть таинственное Кольцо Странника – приводит Ефима Парфенова в отряд Степана Разина. Перстень будет найден – но принесет ли его кольца счастье его владельцу?

ГЛАВА 3

Время шло, Дарья легко разрешилась от бремени, принеся на исходе весны мужу здоровенького крепенького мальчонку: его окрестили Николаем. Никифор на руках носил жену, а Евдокия не отходила от внука. Только Ефим так и не смог унять супротивных чувств и на известие о рождении племянника только безучастно спросил:

— Как назвали-то? Николаем? Ну и Бог с ним…

Мать лишь махнула рукой — она уж более не надеялась образумить непутевого сына. Постаревшая Евдокия жила теперь с семьей дочери и внуком, а Ефим все более отдалялся от матери. Молодой казак частенько надолго пропадал из дому и нередко возвращался с разбитыми кулаками и в изодранной рубахе, которую молча бросал матери на предмет починки, так как наперво сам попытался справиться, да только исколол все пальцы и, сломав иглу, в сердцах нехорошо выругался.

… Минул год, и семья сотника Васильева вновь ждала прибавления. Дарья легко носила дитя, нимало не тяготясь. Она расцвела в полную силу: тело налилось женской округлостью, движенья обрели мягкость, речь стала плавной. Жена сотника ходила с высоко поднятой головой, гордо глядя на горожан, но не кичась своим положением. Когда шел Никифор в праздник к обедне со своей красавицей женой, казаки провожали ее восхищенным взглядом, а бабы завистливо поджимали губы, дивясь на роскошные наряды сотниковой супружницы.

Как-то случай свел Дарью с Ефимом. Сестрица радостно окликнула брата, потому как непонятна ей была его остуда и шибко скучала она, не видя милого братца. Но Ефим смерил сестрицу презрительным взглядом и процедил сквозь зубы:

— Уйди с дороги, да не попадайся мне более.

— Чем прогневала я тебя, Ефимушка? Пошто не радый ты мне? Пошто не придешь взглянуть на племянника, он уж на ножки встал и так смешно лопочет! — увлекшись, как всякая мать, что говорит о своем дитяте, Дарья не замечала, как темнеет лицо Ефима и сжимаются кулаки.

— Молчи, змеюка, кабы не грех великий бабу в тягости убивать, своими руками бы тебя порешил!

Непонимающая Дарья в ужасе смотрела на брата.

— Да как же…

— Ты Григория предала и мне обман учинила: рыдала-плакала, мол постылый сотник, а теперь вона что! Он тебя брюхатит, а ты и рада-радехонька! Продалась за цацки, гордость казацкую порушила! Нет у меня сестры более!

И, развернувшись, Ефим споро зашагал прочь. Дарья стояла ни жива ни мертва, потом острая боль, словно змея, обвила ей чресла, и бедная женщина с трудом добрела до дому. В ночь ей стало совсем худо, с ней сделалась горячка, Дашенька металась на руках обезумевшего от страха за жену сотника.

Поднятый среди ночи лекарь с трудом выпроводил Никифора и, притворив дверь, принялся за несчастную. К полудню лишь вышел он нее и вручил сотнику крохотный сверток с новорожденным. Измученный малыш спал.

— Раньше срока опросталась твоя женка, Никифор Игнатьич, не доходила… Но не кручинься: баба крепкая, оклемается вскорости. Да и твоя кровь сильна — сын у тебя ноне народился. Да ты не гляди, что махонький, такие-то еще крепче бывают. Ну, стрелец, гляди веселее!

Время подтвердило правоту лекаря: и Дарья, и младенец вскорости были здоровеньки. Младшенького окрестили Юрием, и через несколько месяцев он вовсю ползал за смешно ковыляющим старшим Николкой. Но только у Дарьи с той поры появилась тонкая седая прядь в косе.

Никифор долго выпытывал у жены, что содеялось с ней и почто приключилась с нею такая напасть. Дарья отнекивалась всяко, но лгать сызмальства была не обучена, потому в конце концов поведала мужу о встрече с братом. Сотник пришел в бешенство, и Дарье не удалось удержать его. Никифор кинулся на поиски Ефима.

После того как не нашел он своего непутевого деверя дома и поведал Евдокии о том, что явилось причиной Дашенькиной хвори, Никифор, поспрошав тещу, где искать ему шалого парня, и не получив вразумительного ответа, отправился искать того по Царицынским кабакам.

На Ефима сотник наткнулся в грязном притоне у пристани, где тот пьянствовал с голытьбой и шаромыжниками. Изрядно подвыпивший парень первым приметил Никифора.

— А, казаченьки, гляньте, кто к нам пожаловал! Сам царев сотник! И чего тебе надо, ищешь сызнова, кого оговорить да и обобрать под шумок?

Ефим явно вызывал стрельца на драку, но тот решил не поддаваться — слишком много голутвенных одобрительно гудели, слушая пьяные Ефимовы речи.

— Ты, Ефим, мели себе, мне это без разницы. Да только вот что замони накрепко: еще раз Дарью затронешь — убью!

И не обращая более на выкрики Ефима никакого внимания, Никифор вышел.

…То ли подействовала так на Ефима встреча с сотником, то ли позвала его собственная смутная судьба, а только увязался он с казаками в поход, выпросив у дядьки Павло, своего крестного, всю казацкую справу. Не велика была прибыль, и славы не много добыл молодой казак в первом походе, но почуял он себя теперь бывалым и опытным. Подарил матери шелковый плат, а остальное, не в пример покойному батьке, спустил с голутвенными в кабаках. И с пьяной головы вел Ефим воровские речи, недоволен был судьбой своей и зол на стрельцов, и на весь казачий круг, и на всех, кто имел тугую мошну…

Прошло несколько лет, росли сыновья сотника, старилась вдова Парфениха, горюя о непутящем сыне и радуясь на внуков, а с Дона долетела до Царицына молва о лихом атамане Стеньке Разине, что сулил голытьбе да беглым лучшую долю и стоял за исконные казацкие вольности. Более всех речи о Разине любил слушать Ефим. Ему казался лихой атаман воплощеньем собственных дум и чаяний. Молодой казак мечтал попасть в Разинскую ватагу и заслужить лихостью и удалью славу и почет. И мечты его сбылись: в мае к Царицыну подошел Разин со своим войском.

Ночью подошли казацкие струги под самые стены города, и работнички Стеньки обстреляли стрельцов из пушек и ружей. Затем Разин послал есаула Ивана Черноярца объявить городскому воеводе и стольнику свои намерения и условия. Он требовал от воеводы сдать Царицын без боя. Стеньке после разграбления царского каравана уже было нельзя отступать, и потому гневные воеводины крики о том, что забыли казаки страх божий и ждет их превеликая опала и казнь смертная, дослушаны Черноярцем не были. А казаки вновь обстреляли город и пошли на приступ.

Чуть было не пробились они в крепость, но сотник Никифор Васильев вместе с воеводою Унковским подняли дух заробевших от нежданной напасти стрельцов, которые дружно взялись палить со стен по супостатам и спихивать их с вала.

Не единожды за ночь штурмовали казаки Царицын, но взять его так и не сумели.

Потери казачьи были невелики, так как не палили стрельцы из пушек, ибо подмочил Ефим порох тайно, а сам пустил слух, что Разин заговоренный и не будут стрелять по нему пушки. Сам же искал способа перебраться в Стенькино войско.

С рассветом казаки отступили от города и уплыли на Сарапинский остров. Собрав Круг, Разин дал выкричаться самым горячим, что требовали брать Царицын штурмом, сделал им укорот и опять послал к городским стенам Черноярца.

Есаул сказал долгую грозную речь, а затем добавил, что не хочет атаман учинять кровопролития стрельцам и простому тягловому люду, а лишь требует наковальню выдать и всякую прочую кузнечную снасть.

Среди тех, кто вызвался исполнить атаманово пожелание и доставить казакам все, что затребовано было, затесался Ефим, который не стал опосля возвращаться за крепостную стену, а пал в ноги есаулу и Христом-Богом просил отвести его к Степану Тимофеевичу, чтоб позволил он Ефиму пристать к вольному казацкому войску.

Отказу ему не чинили, и тем же вечером стал Ефим Парфенов вольным казаком и отправился вместе со Стенькой вниз по Волге.

…После неудачи под Черным Яром осторожный Разин хитростью справился с засадой астраханского воеводы Хилкова, каковую тот учинил на Стенькино войско на низовом волжском протоке — Бузане. А далее, привлекая к себе все новых и новых людей и пользуясь тем, что охотники и рыбные ловцы хорошо знали здешние места и всяко помогали разинцам, Стенька беспрепятственно прошел по малым протокам и камышам и по чистой воде двинулся вниз по Волге.

В Красноярском городке Стенькино войско разбойным путем пополнило военные припасы, отобрав оные у государевых людей. Ефим рвался в самую гущу любой заварухи, дабы скорейшим образом обрести воинскую славу.

…А Степан Тимофеевич, как уважительно поминали своего атамана казаки, зло шутил над боярами да стрелецкими начальниками, когда отвлекался от невеселых дум. Его одолевали мысли, что слабо еще его вольное войско: две тысячи душ — еще не сила перед стрелецкими полками да рейтарами, крепка защита у волжских городов и зело опасен астраханский воевода Хилков, бывалый вояка и тертый калач. А до Персии далеко, и назад возвертаться без хороших зипунов суромно и нелепо, когда только-только его казаки погуляли по Волге, пощипали торговых людей да погрозили Царицыну.

Потому в великой тайне держал Степан свои замыслы и все лето обменивался тайными грамотами с яицкой голутвой, где ждали его как избавителя и заступника. Атаман твердо обещал: ждите, мол, буду!

С наскоку казаки справились в устье Яика со стрелецкой засадой. А Разин сказал стрельцам, что зовет их с собой, а иные вольны идти своей дорогой. И, не мешкая, двинулись далее по реке вверх к Яицкому городу.

Хоть и мал, да грозен был городок, крепость была изрядная, знатно пушками укрепленная. И власть прочно держали домовитые казацкие старшины, и стрельцы стояли там крепкие, в боях не раз бывшие. Потому не стал Стенька брать Яицк с наскока, а встал поодаль укрепленным лагерем.

Но напрасны были надежды стрелецкого головы, что испугаются воры пушек, да и уйдут с миром: через несколько дней Разин все знал о городе. Доложили ему лазутчики, что пробирались тайно из Яицка, сколько воинского припаса в крепости, которые стрельцы да казаки будут воевать супротив Степана Тимофеевича, а которые — нет; и сошлось, что некому защитить с виду грозный городок, потому что простой люд зело много потерпел от местных богатеев и ждет не дождется своего избавителя, чтобы раздуванить их животы промеж всей яицкой голытьбы. И задумали они справиться с крепостью хитростью.

…Сорок казаков во главе с Разиным подошли по утру к воротам и обратились к воеводе с просьбой пустить их помолиться. Иван Яцын, как человек богобоязненный, не мог отказать людям, ищущим утешения словом божьим, да и не много их было: мыслил воевода захватить Стеньку малою кровью и получить награду и милость от государя.

Степенно пройдя в отворенные стрельцами ворота, казаки вдруг выхватили из-под кафтанов кинжалы и кинулись на охранявших ворота стрельцов.

Завязался яростный бой. Ефим, что был вместе с мнимыми богомольцами, старался держаться поближе к Разину, который был в самой гуще битвы. Спрятавшиеся с ночи в ближайшей к воротам лощине казаки еще не успели добежать к своим на выручку, и окружавшие Стеньку бойцы с тревогой оборачивались на своего атамана. А тот рубился, ничего не замечая вокруг. Лишь счастливая звезда Степана, да недавно примкнувший к нему Ефим спасли удалого атамана от верной гибели. Молодой отважный казак перехватил летящий в предводителя кинжал. Разин заметил и запомнил это.

Вскоре стрельцы оказались зажаты между подошедшими основными казацкими силами и набежавшей с отдаленных улиц голутвой, вооруженной чем попадя. Городской люд кричал стрельцам, чтоб не учиняли кровопролития, что Степан Тимофеич не враг беднякам и казаки простому люду братья. И стрельцы в самом деле побросали оружие наземь, понимая невозможность сражаться далее.

Скорый на расправу атаман казнил голову и других стрелецких начальников, а затем Разинские казаки и яицкая голутва разбежались на грабеж по городу. Они не щадили приказных и торговых людей, чинили расправу над местными богатинами, а пограбленные животы со всего города тащили в дуван.

Опьяненный битвой Ефим носился по городку вместе с оравой голутвы и первый врывался в дома, выволакивал из подвалов спрятавшихся там, трясущихся купцов и устраивал над ними потеху, пока остальные ворошили кладовые. Молодой казак мало обращал внимания на возможность поживы, он считал, что его по справедливости наградит атаман.

Но в одной из очередных лавок его вдруг остановил алый взблеск, отмеченный краем глаза. Ефим развернулся в эту сторону и увидел скорчившегося в углу тщедушного трясущегося приказчика, который со страхом взирал на беснующихся людей, молитвенно сложив перед собой руки. На безымянном пальце правой руки подмигивал Ефиму кровавым глазом батюшкин перстень!

Далее Ефим действовал словно в бреду: мешалось у него перед глазами, казалось, что вместо руки приказчика, манит его снова в жаркую бездну отрубленная рука родителя. С налитыми кровью глазами сгреб он несчастного приказчика за шиворот и прошипел тому прямо в лицо:

— Где кольцо взял, иуда? Отвечай!

Дрожа и заикаясь, перепуганный мужичонка выговорил:

— Не погуби! Все скажу, все! Хозяин скопом купил шкатулку у заезжего гостя, а мне отдал за ненадобностью. Не погуби, милостивец!..

Но Ефим уже не мог остановиться: полыхание дьявольского камня отнимало разум. Казак перерезал приказчику горло, выпустил обмякшее тело и отрезал палец с надетым на него кольцом. Затем брезгливо пнул безжизненный труп и вышел из лавки.

Он надел кольцо на палец, не отрывая взгляда от камня, и в этот миг почудился ему злобный скрежещущий хохот, а руку словно охватило жарким пламенем, и красная пелена застлала глаза…

Немногим позднее Ефим пришел в себя и вновь посмотрел на отцовский перстень: камень был спокоен и беспросветно черен, словно и не было ничего, только бешенно колотилось сердце парня, будто собралось выскочить из груди, да по спине стекали струйки холодного пота.

А колечко, словно бы живое, уютненько так устроилось на пальце нового законного владельца. Притаилось выжидаючи. Восемь лет прошло, как оно ушло из семейства Парфеновых, и много чего случилось за эти годы.