Дни святых страстей

Марина Каверина (2024)

Разочаровавшийся в жизни полицейский в отставке и женщина, способная видеть духов — конец XIX века сталкивает их при совершенно загадочных обстоятельствах. Убита девушка, соседка медиума Ванды Ранчиной. Фёдор Матвеевич Чадов, не верящий в ясновидение, решает найти убийцу. Что объединит этих непохожих людей, и чей призрак увидит Ванда за спиной Чадова?Эта повесть — о возвращении, о том, как разные люди находят свое место и время, а еще — о том, что любовь никогда не перестаёт.Книга может понравиться поклонникам сериала «Анна-детективъ».

Великая среда

Почему мне почти не больно?

Я отобрала твою боль.

Зачем? Тебе больно за двоих.

Это не та боль, которой я боюсь.

А какой боишься?

Чувство возвращения в мир было похоже на тяжелый подъём по лестнице. Шаг — осознание границ тела. Я не весь мир, я точка. Кости, мышцы, кожа. Мой флакончик для души. Шаг — звуки. Собственного дыхания, скрипа потолка, шипения свечи. Шаг — чувства. Голова расколота болью, тело ломит, в висках возится что-то, внутри ощущение какого-то переизбытка. В руках пузырится воздух.

Шаг — воспоминание. Я открыла глаза.

Подумала, что потолок давно не белила. А если белить потолки, то и полы надо перекрашивать. Это ещё мебель выносить, вечно держать окна открытыми, чтобы побелкой и запахом краски не задохнуться. Может, тогда отделаться веником — вскарабкаться на стол, да и пройтись им по углам?

Интересные у тебя мысли.

Я дернулась. Её голос теперь звучал внутри, словно я мычала мотив песни, только не я и не мычала. Получилось?

Да, как видишь. Вернее, не видишь, меня же больше нет в комнате.

Оглядевшись, я обнаружила, что лежу на полу. Под рукой — упавшая и погасшая свеча. Дома было пусто без её присутствия, но теперь я сама была домом — и внутри было переполнено.

Ты скоро привыкнешь к этому чувству. Я не буду занимать больше положенного угла.

Я кое-как села — мир завихрился — и подобрала ноги к груди. Что-то вспыхивало в моей голове обрывками чужой жизни. Наверное, она держала их, силилась не обрушить всю лавину на меня.

Да, я пытаюсь. Извини, если что-то увидишь.

Уроки музыки и танцев, милая добрая бонна — немка. Очень много немецкого. Первый бал. Кружева, ленты, платья, духи… Я дёрнула лиф платья. Стало тяжело дышать.

Прости, я пытаюсь!

— Хорошо. Хорошо.

Нащупав пол, медленно встала.

— Я думаю, мне ещё повезло с тобой. Не все так берегут носителей.

Нам правда повезло.

— Что-то тон у тебя какой-то… не то пришибленный, не то загадочный. Ты как?

Надо прийти в себя. Как и тебе.

— О да. Надо бы. Завтра — вернее, уже сегодня, — едем к Розовскому. У тебя есть представление, что нас ждёт?

Аутодафе.

— Мрачновато как-то, — я закряхтела, пытаясь дотянуться до графина воды.

В таком принудительном тоне не приглашают вести спиритические сеансы.

— Мы, что, ролями поменялись? Это же я тебе разъясняла!

Вода ошпарила сухие губы. Деревья закутались в ночь и как малые дети делали вид, что спят. Запальчиво следили. Я прислушалась к себе, перебирала воспоминания, искала новое или забытое, но ничего такого не было. Только моя жизнь.

Зачем тебе мои воспоминания?

Я села за туалетный столик. Боже, ну и чудище, волосы растрепались, под глазами усталость и тревога.

— Чтобы понять, как тебя отпустить.

Уже думаешь, как от меня избавиться?

— Ты знаешь, что я думаю. Ты тринадцать лет молчала, даже имени не говорила. А теперь вдруг всполошилась. Кто тебя здесь держит? Кто не может отпустить? Послушай, это очень очевидно, что из-за этого человека ты предложила слияние.

Тогда зачем ты согласилась?

Провела пальцами по лбу, коснулась волос. Чувство потерянной реальности щекотало кожу, и я словно впервые смотрела на всё вокруг — и на себя.

— Затем, чтобы ты наконец обрела покой.

***

Хоть о слиянии сознания с духом писалось во многих книгах, я заключила, что никто из авторов не пробовал это на себе. Они совершенно обходили стороной вопросы, возникавшие после обряда. В каком числе говорить о себе — вас же теперь двое, а тело одно? Как думать о втором сознании, если оно всегда тебя слышит? Как быть с приватностью?

На последний вопрос ответ напрашивался сам собой: никак.

Она не просто вернулась в материальный мир, но заполучила тело — и хоть оно ей не подчинялось, чувств и ощущений было так много, что она с трудом справлялась. Это как после простуды понять, что нос больше не заложен — и окунуться в букет полевых цветов всем лицом. Запахов так много, что голова начнёт кружиться.

Зачем такое вульгарное платье?!

Как выяснилось, моё чувство вкуса ей не нравилось, гардероб не подходил, душилась я дурными пересладкими запахами, а ещё спина болела и ломило в висках.

— У тебя устаревшее представление о моде! Те платья, о которых ты думаешь, не носили уже лет двадцать, моя маленькая.

То, что она обозвала вульгарным, для повода было в самый раз: я иду не на спиритический сеанс, а на конкурс способностей. Алое платье, угольно-чёрные волосы, серые глаза — я остро чувствовала, какие мы непохожие с той, что сейчас сидела подле моего сознания.

Почему-то в голову упорно лез вчерашний хороший господин со снежным взглядом, и я не понимала, кто о нём думает. Рассудочный вопрос: я смогу заглянуть под туман?

Сможешь.

Она дрогнула голосом, отвечая. Я не стала лезть. У нас обеих было навалом тайн.

***

Мне это уже не нравится.

Я прекрасно её понимала. Мне не по себе становилось при виде особняка Розовского. Оправив тяжелые юбки, я поднялась на крыльцо, и тут, опережая мой жест и звонок, дверь открылась. Лакей, безликий, высушенный, с тростниковыми пальцами поклонился:

— Госпожа Ванда. Вас ждут.

Голос — будто говорит сквозь полую бамбуковую трость. Переступая порог дома, я словно отрезала от себя возможность отказаться от мнимой решительности и совершенно искренней неосмотрительности. Как Алиса одним махом сиганула в кроличью нору, так и я почувствовала, что у меня перехватывает глотку. Паника тонущего — смрад, сильнее прежнего, заливался мне в глаза и ноздри — хлопнула по ушам и оглушила.

Конец ознакомительного фрагмента.