Один из семидесяти
Роман об опасных приключениях первых христианских миссионеров в стране, населенной ярыми поборниками зороастризма; о происхождении церкви в горах Кавказа, которую древние историки называли не иначе как Праматерью всех христианских церквей на Востоке, о всепоглощающей любви, способной преодолевать любые преграды!
Оглавление
- Часть I. Благословенны чистые духом
- Часть II. Верх счастья на вершине доброты
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Один из семидесяти предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Часть II
Верх счастья на вершине доброты
Одержимый пришелец
Если в тебе недостаток веры, то и бытие не верит в тебя.
— Но мы не можем проявить подобное негостеприимство, — неожиданно смилостивился Киаксар. — Римский император подумает, что мы поступаем так из-за своей дикости. Великий император Август[62] всячески благоволит к нам, не будем же мы пренебрегать его расположением и без подробного разбора казнить его людей.
Егише с облегчением подумал, что, судя по всему, местный правитель не вполне осведомлен о том, с какой ненавистью император Август относится к тем, кто связан именем Христа.
— Присядь, — неожиданно предложил царь царей иноверцу, указав на место перед собой. Правитель, как правильно догадался Егише, был более осведомлен в делах большой политики, нежели в религиозных пристрастиях сильных мира сего.
По лицу жреца Эштара можно было понять, насколько его возмутила неожиданная перемена в повелителе. Хотя оно оставалось непроницаемым, в глазах заметались молнии. Только что Киаксар продемонстрировал перед всеми, насколько мнение главного жреца ему безразлично, и что правитель волен единоличным решением вершить общее дело, не считаясь даже с главным духовным саном. Последние слова правителя вызвали глухой ропот в зале. Егише между тем поклонился и опустился на ковер на почтительном расстоянии от царя.
— Мой народ очень гостеприимен, даже слишком, — продолжал властитель, — тому пример, что твои люди нашли себе занятие на моей земле. Атропатена — великая страна и дает приют многим. Но торговые люди, мастера и умельцы, тем более, ученые мужи приносят нашему государству только пользу. Какую пользу могут принести нам твои намерения? — он приподнял руку, и слуга, взбив шелковую подушку, подложил ее под локоть своего хозяина.
— Люди должны чтить свою веру, это главная заповедь зороастрийца, — все же вмешался жрец, явно недовольный тем, что правитель перешел с иноверцем на доверительный тон. — Наши люди в отличие от других не подвержены разврату и праздности, слишком крепка их вера, и мы прилагаем к тому все силы, — не преминул Эштар напомнить царю о своих заслугах. Затем обратился к чужестранцу, и интонация его опять стала угрожающей.
— Наша вера не допускает смешения с другой религией, а грех вероотступничества — самый тяжкий грех для зороастрийца. Что тебе здесь делать? Лишь из своего почтения перед Римом мы не разделались с тобой еще при въезде в наш город. Уходи в свою страну. Завтра же. Иначе тебя постигнет участь Варфоломея.
Егише, казалось, нисколько не испугался угроз.
— Смерть не страшит меня, — спокойно отвечал он, — ибо за нею следует жизнь вечная.
— Недаром царь Киаксар упомянул о твоей наглости! Значит, ты по-прежнему отказываешься подчиниться приказу властителя покинуть Газаку?! — решил подлить масла в огонь Эштар, дабы царь поскорее принял предложенное им решение. Егише на этот раз даже не удостоил главного жреца взглядом. — Ну что ж…
В это время двери распахнулись и в зал вбежал запыхавшийся юнец. В глазах его стояли слезы. Увидев заплаканное лицо сына, Киаксар встревожено поднял голову.
— Отец, — мальчик бросился к ногам правителя, — наша мать умирает! Сделай же что-нибудь!
Киаксар с недоумением посмотрел на своего восьмилетнего отпрыска.
— Что случилось?! — вместо него задал вопрос Эштар. — Разве Иотапа не разрешилась благополучно от родов еще в благословенный харватат?[63]
— Да, да, — мальчик от волнения путал слова и заикался, — брат мой, слава богам, жив и здоров. Но мама… когда я подошел к ней, она не узнала меня, она мечется и произносит какие-то странные слова.
— Он приближался к матери в такое время?! — негромко возмутился один из присутствующих мужчин.
— Этот ребенок привык своевольничать, — заметил кто-то еще тише.
— Отец!.. — мальчик понял, что выдал себя. Смущенно пряча красные от слез глаза, так же скоро он покинул зал.
Киаксар растерянно посмотрел ему вслед. Затем с тем же недоумением взглянул на главного жреца, ответственного за благополучие, духовное и физическое, в его семье.
— Все во власти богов… — уничтожающий взгляд царя заставил запнуться Эштара на полуслове, но, выдержав его, жрец все же продолжил. — Необходимо принести богам в жертву белую верблюдицу, пока вездесущие дайвы не завладели окончательно телом и душой прекрасной Иотапы.
— Сейчас же приступай! Не медля! — тихо, но грозно повелел Киаксар. Главный жрец поднялся со своего места и стремительной походкой вышел из зала. Вслед за ним поспешили несколько священнослужителей и люди из его охраны. Все присутствующие в зале также встали и склонили головы в почтительном поклоне перед вторым человеком власти. После того, как за Эштаром закрылись двери, царь сделал знак слуге:
— Пускай все оставят меня одного…
Искусный мастер
Горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы.
По прошествии положенных дней домашнего заточения Махлиатены, Эдае потащила племянницу в обувную лавку.
Стоял полдень. Яркое светило застыло высоко в небе без единого облака. Правда, солнце уже охладило свой пыл. Удалившись от лета, но еще не совсем приблизившись к зиме, оно дарило природе свое нежное всепроникающее тепло, ровно столько, чтобы люди, в своих молитвах восхваляя всесильное светило за его щедрость, были более благодарны, откровенны и лишены всяческого лицемерия.
Эдае сразу заметила пару необычных чарыхов. По форме и тому, как они были украшены, она догадалась, чьих рук была работа.
— Эти чарыхы очень красивы, — указала на них Эдае, — таких в твоей лавке раньше я не видела.
Довольный Ашан прищурился.
— Это работа моего нового работника.
— Тебе нравятся? — Эдае сдвинула брови и толкнула плечом племянницу.
Махлиатена, мечтавшая поскорее вернуться в ювелирную лавку, мимо которой они почему-то сегодня проскочили, стояла с безразличным видом, кусая губы. Ей не хотелось никаких чарыхов, она мечтала лишь о новом браслете с круглыми бирюзинками, как у двоюродной сестры. Но попадут ли они сегодня к ювелиру — это во многом зависело от настроения ее своенравной тетки. Поэтому Махлиатена, стерев с лица недовольство, с готовностью ответила.
— Нравятся! — Она вытянула руку и указала на пару издалека. — Только впереди можно пришить еще по две ракушки, было бы красивей…
— Можно и пришить, — с готовностью ответил мастер. Махлиатена приблизилась еще на шаг.
— А вот здесь, в середине — золотую бусинку!
Сейчас Махлиатена подражала своей тетке: та всегда была чем-нибудь недовольна и старалась в любом деле что-то добавить от себя. Так должна поступать каждая взрослая женщина, считала племянница.
— Умница, дочка! — с восхищением произнесла ее тетка Эдае. — Слышишь, что говорит госпожа?! Добавь, — капризно потребовала она от хозяина. — Сейчас же! Мы подождем.
— Зачем ждать? — пожал плечами удивленный странным поведением женщины Ашан. — Мастер все исполнит и вечером один из моих сыновей принесет чарыхы прямо к вам домой.
— Ладно, — с тем же важным видом сразу же согласилась Махлиатена, повернулась спиной к Ашану и перешла к следующей лавке, где торговали тканями.
Эдае с угасающей надеждой смотрела вслед племяннице. Неужели ей не удастся и сегодня увидеть красавчика, вкус губ которого сделал невыносимо душной не одну бессонную ночь.
— Нет! — непроизвольно вырвалось у Эдае. — Ты… ты можешь все напутать. Позови того, кто шил эти чарыхы! — потребовала она.
Ашан в который раз с удивлением взглянул на заартачившуюся вдруг постоянную покупательницу и скрылся в мастерской. Эдае внутренне ликовала. Она так долго мечтала об этом мгновении, что если бы юноши сегодня не оказалось на месте, ее сердце от тоски, наверное, просто раскололось бы на части.
Давид вышел из мастерской. Его прекрасные блестящие, словно сочные черешни в разгар лета, глаза были округлены от удивления или, скорее, счастья вновь увидеть женщину, одарившую его сладким поцелуем. Давид, по примеру Эдае, изо всех сил стараясь ничем не выдать своей радости, учтиво склонил голову.
Бодрствуй и жди
Дух добьется всего, что сам себе прикажет.
— Я хочу купить эти чарыхы, — с трудом сдерживая улыбку, обратилась к нему Эдае.
Обычно местные женщины так запросто не заговаривали с чужими мужчинами. Но, во-первых, она была госпожой, а значит, вольна вести себя с простым людом как ей заблагорассудится. А во-вторых, этот парень был намного младше нее, поэтому ее замечание звучало вполне естественно и не вызывало подозрений.
— Однако тебе следует кое-что добавить. Подойди ближе.
Она указала пальцем, и Давид, взяв чарых в руки, поднес его заказчице.
— Вот здесь и здесь добавь по бирюзе, здесь — две ракушки каури, а здесь…
Неожиданно она коснулась пальцем ладони Давида. Ашан стоял за спиной своего работника и не мог видеть их рук. А тем более глаз своего работника, еще более расширившихся, словно при укусе змеи. Сама млея от прикосновения, хитроумная Эдае начала нежно водить пальцем по дрожащей ладони чернокудрого красавчика. Лицо ее при этом не изменило строгого выражения, и она продолжала отдавать указания все тем же капризным тоном.
— Здесь, смотри, чтобы было все очень ровно… большие золотые бусины…
Разволновавшись, Давид почувствовал, как мгновенно взмокли его ладони, лоб также покрылся испариной. Он испытал все те же почти забытые ощущения, что и при первой их встрече. Но в следующий миг рука его, словно потеряв чувствительность, разжалась, и чарых полетел на землю — из-за угла вышла та, что оставила первый шрам на его нежном, чувственном сердце — прекрасная Махлиатена с лазурным взглядом.
… «Махлиатена»… В степях ожил легкий ветерок и заволновались золотые колосья ржи… «Махлиатена»… С горных круч сорвались чистые как слеза, светлые звонкие ручьи… «Махлиатена»… Птицы расселись по ветвям и заструились тихие трели — зазвучала нежная песнь любви…
На девушке было одеяние желто-золотистых оттенков, стянутое на талии красивым бронзовым поясом. Ноги скрывали теплые шаровары из тонкой верблюжьей шерсти. Поверх платья тот же курди — безрукавка из белоснежной, хорошо выделанной козлиной шкуры. На голове шарф, схваченный на затылке бирюзовыми бусами. На запястьях и лодыжках — грубые золотые браслеты вперемежку с накрученными на тонкие запястья бирюзовыми бусами. Теперь, став взрослой, Махлиатена более тщательно подбирала украшения перед выходом из дома.
Девушка с тем же выражением, что и Давид, уставилась на него.
«Махлиатена, я люблю тебя!» — на Давида повеяло полевыми цветами, и он услышал, как вдалеке зазвенел знакомый лукавый девичий смех…
Ашану не понравилось поведение нового работника. Может, в его стране это было в порядке вещей, но разглядывать чужих женщин, не принадлежащих твоему роду, местным правоверным могло показаться оскорбительным. Тем более что женщины были не из простых, а старшая из них к тому же слыла ужасной скандалисткой. Еще не хватало, чтобы по ее наущению слуги могущественного брата разнесли лавку и оставили детей Ашана без куска хлеба. Он схватил оторопевшего Давида сзади за шею и втолкнул в мастерскую.
— Этот парень — хороший мастер, хотя и иноверец, — заикаясь от волнения, начал оправдываться Ашан, повернувшись лицом к женщинам и стараясь выглядеть как можно учтивее. Он по-своему истолковал удивление, написанное на лицах покупательниц. — Но если вам неприятно, что вашу обувь тачает иноверец, я сам сделаю, какую закажете, а его завтра же выгоню…
— Нет, нет, в Газаке иноверец сейчас не такая уж и редкость. Просто, просто…
Эдае не знала, чем оправдать глупое поведение своей племянницы. Насчет себя самой она была спокойна. Ашан вряд ли о чем-то догадался.
— Просто… можно ли доверять чужестранцу?
— За этого парня я ручаюсь, — Ашан улыбнулся, — он мастер своего дела.
— Хорошо, посмотрим, — Эдае опять недовольно сдвинула брови, — но чарыхы я хочу получить сегодня же.
— Будет исполнено, как вы пожелаете, — Ашан понял, что гроза миновала. — Новый мастер очень искусный, — он начал расхваливать Давида, — у него ловкие руки, и он выполнит в точности все ваши пожелания.
«У него ловкие руки, и он в точности выполнит ваши пожелания… так ли это? О боги, сколько же достоинств у этого богоподобного мужчины!» — с замиранием сердца подумала Эдае. Она схватила оторопевшую племянницу за руку, и они покинули лавку.
И создал бог женщину
…Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к сердцу женщины…
Сотворив вечерю, Егише с учениками вышли во двор вдохнуть перед сном свежего воздуха.
Приближалось время сна. Егише вернулся в гостиницу и вскоре ученики услышали его мерный храп.
Сон праведника, во всем положившегося на бога, глубок и покоен. За время сна зреет ум и упорядочиваются мысли, сила небесная прочит запас физических человеческих возможностей еще на некоторое отведенное для него время и возводит хрупкий хрусталь души.
Кропотливо и заботливо выстраивается за ночь то, что иной сомневающийся и маловерный беззаботно и безоглядно начнет разбазаривать уже следующим же днем, так и не поняв своего истинного предназначения и счастья…
Давид последовал за Егише, а двое других учеников задержались за разговором во дворе.
— Давид стал какой-то странный, — сказал негромко вслед товарищу Рефаим.
— Он рассказал тебе, где поранил голову? — спросил Ванея.
— Я знаю то же, что и ты.
Ванея понизил голос.
— Если все было так, и он не сильно пострадал, почему он все время улыбается?
Они заглянули в окно. Давид лежал, уставившись в потолок мечтательным взглядом и кусая губы.
— Он случайно не мог тронуться рассудком? Я слышал, от сильного удара такое случается.
Товарищи переглянулись.
— Но может, он чего-то не договаривает? — с тревогой произнес Ванея. — Может, это он сам… того… упал с крыши?
— Я видел его рану, — пожал плечами Рефаим. — Она неглубокая и неопасная.
Давид, заметил в окне лица своих товарищей и, спрятав улыбку, отвернувшись, лег к ним спиной.
— Как твоя работа? — спросил Ванея у Рефаима.
— Мне нравится работать у Митридата, он добрый человек.
Рефаим вдруг взял под локоть Ванею и поспешно отвел от окна. Ему давно не терпелось рассказать товарищу.
— Ты помнишь, я тебе рассказывал о тех двух девушках, что хихикали в первый мой приход?
— Те, что прятались?
— Так вот… старшая, Севар, она все время так странно смотрит на меня, — с придыханием сообщил Рефаим.
— Может, ты ей чем-то не нравишься? — обеспокоено предположил Ванея. — Местные люди очень дружелюбны, но ведь женщина — совсем другое дело…
— Как раз наоборот… мне кажется, что она смотрит на меня… с любовью… — Рефаим расплылся в улыбке. — И я подозреваю, что с Давидом приключилось нечто подобное.
— Что «подобное»? Как это, с любовью? — Ванея никак не мог уразуметь, о чем говорит его друг.
— Ну… возможно, он встретил ту самую девушку, которую послал ему сам Господь Бог. Ты понимаешь? Ну, для услады сердца…
— Странно, не успел он приступить к работе, как его тут же начали одолевать демоны… — отвернув голову, произнес Ванея.
— Почему ты так говоришь?
— А кто же еще эти женщины, если не посланные самим…
Ванея прикрыл рот рукой и, округлив глаза, показал за левое плечо. Ведь считается, что злой ангел-совратитель всегда стоит именно за левым плечом. Так, во всяком случае, утверждал их воспитатель в приюте. По его убеждению, женщина есть не что иное, как воплощение зла и явилась в этот мир на погибель мужчине.
— Не знаю… но если это и так… — Рефаим пожал плечами и вдруг сказал с готовностью, хотя и с некоторым смущением:
— Я готов погибнуть ради нее! Ты знаешь, когда я вижу ее смеющиеся глаза, я чувствую… понимаешь, я просто чувствую, что она, как и я, желает быть со мной. Из глаз ее льется теплый свет, словно согревая меня изнутри! Мне хочется петь, работать и я словно чувствую присутствие матери, ее нежность, заботу… — Рефаим присел на скамью и обратил мечтательный взгляд к небу. — Сияние любимых глаз во сто крат сильнее вон той, самой яркой звезды!
Ванея проследовал удивленным взглядом за рукой Рефаима, затем, не меняя выражения лица, посмотрел на друга. Тот, точно так же, как Давид, довольно сильно смахивал на полоумного. Смутившись под изучающим взглядом товарища, Рефаим (точь-в-точь как Давид) поспешно отвернул голову.
— Интересно, со мной тоже начнут происходить подобные чудеса, если я вдруг найду себе здесь работу? — задумчиво произнес Ванея. Рефаим рассмеялся первым. Ванея вскоре присоединился.
— Это удивительное чувство, — Рефаим встал, обнял Ванею за плечи. — Знаешь, когда я впервые ее увидел…
Они полночи просидели во внутреннем дворе гостиницы, и влюбленный Рефаим изливал Ванее свою душу. Тот ни разу не перебил друга, ему самому было удивительно слышать, что, оказывается, на самом деле представляли собой эти женщины.
Давид в это время тоже не спал, мучился от бессонницы, которую принесли ему неожиданные переживания дня.
На заре Егише разбудил громкий стук в дверь.
— Тебя вызывает к себе наш правитель, — Егише увидел на пороге мужчину в белых одеждах, приближенного Киаксара, которого приметил вчера на встрече с царем. — Немедленно!
— Иду сейчас же. Подожди во дворе. — Егише знал, зачем вызывал его царь. Он ненадолго преклонил колени и коротко, но горячо помолился. Затем, склонившись над медным тазом, плеснул себе в лицо воды, расчесал гребнем волосы, бороду и вышел.
— Учитель, а как же я?! — догнал его у ворот Ванея.
— Останься.
Ванея все же вышел со двора и проводил учителя до поворота. На ходу пригладил волосы и протер глаза. Он не успел омыть лицо, как не успел, впрочем, произнести слов утренней молитвы.
Неискушенная
Пусть девушки о муже
Тебя хорошем просят,
Хозяине и доме,
Богатом и большом,
А женщины, рожая,
О легких родах просят —
Ты им, о Ардви-Сура,
Все это можешь дать.
— Ты знаешь того парня из лавки? — строго спросила Эдае племянницу, когда они вернулись с прогулки по площади.
— Нет, — по тому, как Махлиатена поспешно отвела глаза, Эдае поняла, что ее подозрения подтвердились: прекрасного юношу и племянницу связывает неведомая ей тайна. Но когда они успели узнать друг друга?
— Доченька, посмотри на меня, — вглядываясь в испуганное лицо племянницы, Эдае не сомневалась, что уже через мгновение будет знать правду.
— Мы с подругами…это было давно… тыкали в них ветками, — чистосердечно призналась Махлиатена.
— В незнакомых людей?! В чужестранцев, иноверцев?!
— Они спали в яме, где пастухи прячутся от холодов. Он и еще трое чужестранцев. Мы решили просто подшутить над ними! — оправдывалась племянница.
— Ты разговаривала с этим иноверцем из лавки Ашана? — голос тетки посуровел, отчего на глазах у Махлиатены навернулись слезы.
— Нет! — девушка с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься, — я знаю, что это значит для правоверной зороастрийки… я зардушти! — с жаром воскликнула она.
— Хорошо, что ты все еще чтишь наши традиции, но задирать чужих мужчин, да еще чужестранцев, иноверцев… — ответ племянницы немного успокоил Эдае. — Судя по тому, как ты пялилась на него, он тебе успел понравиться, да? — через некоторое время, с трудом изобразив добрую улыбку, все же поинтересовалась она.
— Нет, что ты! — Махлиатена вновь опустила глаза.
Махлиатена лукавила. Она, конечно, вспоминала незнакомца, очень уж хорош собою он был. Разве можно забыть его жадный взгляд, полный восхищения, то, как он преследовал ее до самой ограды? Как каждая девушка ее возраста, Махлиатена мечтала о возлюбленном, романтический образ которого после той встречи обрел черты Давида. Но это были совершенно безобидные, легковесные грезы. Сегодня, под нажимом тетки, Махлиатена готова была раз и навсегда отречься от них, она искренне стыдилась своих «нечистых» мыслей и желаний.
Загадочные омуженки
Забудь покой, кто вздумал править женщиной.
Эдае, все же затаив некоторое недоверие, отстала наконец от племянницы со своими расспросами. Вздохнув, прошла к месту возлежания. Затем поманила рукой племянницу, которая с готовностью устроилась рядом на взбитых подушках. Чувствуя себя все еще виноватой, Махлиатена сидела, потупив взор.
— Я вообще никогда не выйду замуж! — вдруг выпалила она.
Эдае громко засмеялась и Махлиатена облегченно вздохнула. Тетка больше не сердится и, возможно, с нею можно даже пооткровенничать.
— Да! Я слышала, что за большими горами, там, где обитают гаргарейцы, есть племя, состоящее из одних женщин. Ты что-нибудь знаешь об этом?
Детское любопытство, как обычно, быстро вытеснило недавно пережитую тревогу.
— Слышала, — миролюбиво произнесла тетка, не переставая улыбаться.
— Расскажи, — попросила племянница.
Махлиатена положила себе на колени свою любимицу — куклу Файху в новом красном платье — и приготовилась слушать. Эдае сидела, поджав под себя ноги, чему она научилась, пребывая в долгом плену у парфянского мужа.
— Это племя живет в северных предгорьях Керавнийских гор[64], на границе с леками и гелами — их разделяет река Мардамалис, — начала Эдае. — Они называют себя омуженками. Мужчин среди них нет, а забредших случайно просто убивают. Порядки их строги и сродни мужским: они прекрасные наездницы, охотницы и даже воины. Говорят, женщины эти редкой красоты и не раз мужчины пытались завладеть ими. Но хотя они и женщины, и их племя не так многочисленно, как в былые времена, в бою они не уступают мужчинам и потому до сих пор живут так, как им хочется.
— Но Хума говорила, что предназначение женщины быть матерью и женой. Они не выходят замуж, как же пополняется их племя? — спросила неискушеная Махлиатена.
Эдае вновь улыбнулась.
— В начале нового года самые крепкие и красивые из них спускаются в долину. Мужчины знают об этом месте и тоже приходят туда в определенный срок. Но они знают и другое: женщина-омуженка сама должна выбрать себе мужчину. Если кто-нибудь из мужчин останется недоволен ее выбором и откажет ей в любви или, того хуже, попытается взять омуженку силой, будет убит на месте женщинами из охраны. А дальше все как обычно. По истечении определенного срока женщина, побывавшая в объятиях мужчины, приносит ребенка. Говорят, долина та просто сотворена для любовных игр — такого обилия буйных трав и цветов нет больше ни в одном уголке земли…
Махлиатена живо представила себе это райское место.
Посреди зеленых гор живут женщины, предоставленные сами себе. Их никто не принуждает к послушанию, и они не чувствуют никакого давления со стороны требовательных мужчин по одной простой причине — мужчин там нет. Но тут у девушки возник другой вопрос.
— Эти женщины рожают только девочек?
— Нет, почему же, — пожала плечами тетка. — Этим таинством, кому и в какие сроки появиться, руководят боги. Даже жрецы нередко ошибаются. И это неспроста. Ведь если бы, к примеру, женщины нашего рода могли сами распоряжаться своими желаниями, то чтобы угодить мужу и вере рожали бы одних мальчиков, и женский род в конце концов выродился бы. Боги этого никогда не допустят.
— Но если у них рождаются и девочки, и мальчики, но мужчин в племени нет…что же они делают с мальчиками-младенцами? — с ужасом спросила Махлиатена, которая могла предположить лишь один исход.
— Отдают отцам-гергерейцам, а те с радостью их усыновляют. Уж как не им, мужчинам, знать цену такого подарка!
— И у этих женщин не болит сердце при расставании с собственным чадом?
Эдае бросила на племянницу робкий взгляд, та в это время смотрела на свою куклу с нежностью и тоской, словно и ей предстояла разлука с любимой «дочкой».
— Наверное, болит, — Эдае вздохнула. — Но только богам известно, зачем они это делают.
— Откуда же они взялись? — не отставала с расспросами любопытная племянница. — Наши мужчины так суровы, что способны жестоко наказать ослушавшуюся женщину. Как же им удается так вольничать?
— Не знаю, — Эдае устала сидеть и, поднявшись с ковра, сладко потянулась. — Говорят, некогда они жили на берегу Меотиды[65], а затем поселились в Керавнах. Представь себе, что некогда это племя женщин еще умудрялось заниматься разбоем и доставляло немало хлопот живущим в округе гергерейцам и скифам.
А так как они всегда ходили в мужском облачении, никто поначалу не догадывался, что под личинами мужчин скрываются хрупкие женщины.
Как-то между скифами и омуженками случилось настоящее сражение. Причем о том, что воины сражались с женщинами, они узнали только после того как стали осматривать убитых противников.
Скифы были так поражены красотой и отвагой этих женщин, что сразу же заключили с ними договор о мире и предоставили право самим выбрать место для поселения. Женщины выбрали неприступные горы.
Это был хитрый ход, ведь они слишком хорошо знали мужскую натуру — мужчины и впрямь надеялись пользоваться ими как другими женщинами.
Но однажды явившись к омуженкам большим отрядом, с повозками, полными съестного и вина, дабы всего лишь повеселиться, встретили достойный отпор. Женщины уничтожили весь отряд — всех затем оскопили и, собрав в мешок мужские органы, отправили его с двумя ранеными, но оставшимися в живых, мужчинами обратно туда, откуда они явились. С тех пор мужчины сторонятся этих вольнодумок.
Махлиатена с интересом слушала рассказ тетки о прекрасных и гордых женщинах. От восторга глаза ее были широко распахнуты.
— Какие бесстрашные женщины! Настоящие героини! — не удержалась она от восклицания. Затем, оглянувшись на дверь, прошептала. — Если меня начнут притеснять в этом доме, я убегу в горы и буду жить с этими отважными женщинами!
Эдае опять от души рассмеялась при виде такого невинного девичьего простодушия.
— Тебя? Притеснять?! Да отец кожу с живого сдерет, если кто попытается сделать это! — она присела перед племянницей на корточки.
— Тетя, а почему отец так и не женился? — вдруг спросила Махлиатена. — Может, он влюблен в одну из этих женщин? Порой он надолго уезжает…
— Не смей обсуждать поступки собственного родителя! — строго сказала Эдае. — Отец твой человек военный…
— Но ведь быть без жены — большой грех! Как и женщине без мужа!
Безбрачие и абсолютное целомудрие и вправду осуждались у зороастрийцев. Жизнь мужчины и женщины была подчинена долгу продолжения рода.
— Ну все, сейчас я отправлю тебя в дальнюю комнату! — пригрозила Эдае.
— Нет, нет, прошу! — взмолилась Махлиатена.
При одной только мысли, что ее могут оставить в холодной комнате, где пахнет сырость и нет ничего, кроме каменного возвышения для жесткой постели, в чудесных глазах ее заблестели слезы.
— Позови лучше Хуму, — попросила она.
Душа праведницы
Любовь для праздного человека — занятие, для воина — развлечение, для государя — подводный камень.
Киаксар был обессилен. За ночь он так и не смог сомкнуть глаз, думая о том, что его любимая и единственная жена Иотапа может каждое мгновение покинуть его. Он любил ее, как ему казалось, с самого рождения. Они росли вместе, в одном дворе, в одной семье — Иотапа приходилась ему двоюродной сестрой по матери. Браки между родственниками поощрялись у зороастрийцев. Считалось, что близкое родство позволяет сохранять чистоту крови, особенно в семьях царей. И, конечно же, чтобы не выходя за рамки общины, плодить потомство во славу Ахура-Мазды. Гораздо позже маги стали связывать высокую смертность среди женщин с близкими связями между родственниками — кровосмешением. Последовал запрет на браки между детьми от одной матери, а также матери и их сыновей. Связываться узами брака можно было только детям, имеющим одного отца.
Киаксар уже представлял, как после смерти любимой жены Сраоши[66], оберегая душу Иотапы от коварных фравашей Ахримана, врага всего живого, провожает ее к благочестивому Митре — Богу справедливости и правосудия.
Фраваши у зороастрийцев были душами умерших. Души-фраваши праведников были способны помогать людям, нечистые фраваши грешников помогали вершить свои отвратительные деяния злобному и беспощадному Ахриману. Сраоши был защитником души при жизни и первые три дня после смерти.
Итак, Сраоши передает душу Иотапы справедливому Митре, а Рашну[67] должен будет свершить свой беспристрастный суд.
За спиной умершей он воздвигнет золотые весы, на одну чашу которых положит грехи, на другую — добрые дела, которые успела совершить за свою короткую жизнь Иотапа.
Затем душа пойдет дальше — по мосту над пропастью, имеющему название Чинват.
И если Иотапе суждено попасть в рай, то мост окажется широким и прочным, а если ей предстоят адские муки, то после первых же шагов мост превратится в тонкую нить, на которой еще никому не удавалось удержаться. Душа сорвется в пропасть, туда, где находится ад…
Но даже если Киаксар и был уверен в том, что душу его жены не запятнал ни один недостойный поступок и место ее не иначе как в раю, он не мог до конца представить себе, что это может произойти так скоро.
Ради спасения жены он готов был обратиться за помощью даже к иноверцу. Сейчас Киаксар не хотел думать, что на этот счет может сказать Главный жрец, который, судя по всему, не может ему помочь. Он знал, что и остальные верующие вполне заслуженно подвергнут своего правителя осуждению, но даже это не останавливало влюбленного мужчину. Только бы спасти любимую, без которой он не представлял своего дальнейшего плавания по волнам жизни.
Ночью Киаксар вспомнил о том, как некогда брату его деда помог избавиться от недуга именно иноверец, и имя его было Варфоломей — тот излечил от тяжелой болезни и двоюродную тетку Киаксара.
Говорят, старый правитель и пришелец успели даже подружиться, но это не помешало властителю отдать Варфоломея на растерзание зороастрийским магам — те поспешили объявить царя чуть ли не вероотступником.
Если бы он, по словам отца, встал на защиту иноверца Варфоломея, его самого и всю его семью немедля предали бы самой жестокой смерти.
Слава о великой силе врачевания и владении умами мага Варфоломея все еще жила среди зороастрийцев Атропатены и ее окрестностей.
Родственник Кеоксара давно уже отправился к праотцам, и с тех пор многое переменилось. Отцу Киаксара, пришедшему к власти, по совету мудрого родственника, удалось поумерить жреческую власть в своих владениях, что, несомненно, сделало мироустройство Атропатены более спокойным и справедливым.
— Моя жена умирает, — не отвечая на приветствие, сообщил царь Киаксар Егише. — Вчера жрец совершил большое жертвоприношение, но она так и не открыла глаз. А однажды мы уже хотели вынести огонь из дома… — он вымученно посмотрел на Егише. — Я знаю о чудесах, творимых твоим учителем Иисусом в иудейской земле. Ведь он был не Бог, а человек. И убиенный Варфоломей известен по творимым им чудесам — он тоже был человеком, пускай и необыкновенным. Может, тебе тоже дана такая власть — усмирять дайвов?! — он с надеждой посмотрел на иноверца.
— Ты прав, мне дана такая власть, — уверенно произнес Егише. — Дана Сыном Божиим Иисусом. Если ты позволишь, я помолюсь о здоровье твоей жены.
— И все?! Только помолишься?! — царь, казалось, вот-вот выйдет из себя. — Ты не знаешь никаких обрядов?
— Нет ничего сильнее слова, обращенного к богу. И веры, что твое слово будет услышано.
Некоторое время Киаксар обдумывал свое решение. Тревога за любимую женщину заставляла его хвататься за любую возможность ее спасти.
— У меня все равно нет никакого выбора… Хорошо… но главный жрец молился тоже… ладно… я повелеваю, чтобы и ты… молился… усердно… беспрерывно… — он грозно посмотрел на иноверца Егише. — Мне все равно, кто ты, но ты должен помочь Иотапе. Иначе я последую совету своего жреца!
Еще одна встреча
Сумма нашей жизни складывается из часов, в которые мы любили.
Давид совсем отчаялся. Мысли и чувства его раздваивались.
С одной стороны — первое, самое неизгладимое впечатление от встречи с Махлиатеной. Память до сих пор хранила ее лазурные глаза и нежный смех.
С другой — также впервые испытанное чувственное наслаждение, которое ему подарила Эдае, женщина, несомненно, страстная и очень красивая. Однако существенная разница в возрасте и ее положение вызывали к ней чувства, по чистоте не сравнимые с чувствами к беззаботной юной Махлиатене. Словно тело пылало любовью и желанием, а не сердце. Но Давид одинаково счастлив был вновь увидеть обеих красавиц в лавке.
Так случилось, что он просто вышел из мастерской погреться на солнышке, размять после напряженной работы ноги.
Подставив горячему солнцу лицо и прищурившись от ослепительных лучей его, он блаженствовал.
И вдруг почувствовал, как на него повеяло знакомыми ароматами: розой, лавандой и мятой одновременно. Он открыл глаза.
Эдае, как всегда, первой вошла в лавку.
Махлиатена не могла не задержаться у прилавка с разноцветными тканями. Эдае, заметив Давида, быстро произнесла на арамейском приготовленную фразу. Арамейскому она научилась, живя среди парфян.
— Сегодня, как скроется солнце, приходи к пастушьей яме, что у нашего сада, ты ведь знаешь это место.
Эдае почему-то была уверена, что чужестранец все поймет правильно и не посмеет отказаться или рассказать кому-то. Давид незаметно кивнул в знак согласия, и в это мгновение к ним вышел Ашан — хозяин лавки.
— Позови хозяина, — громким голосом властно приказала Эдае, делая вид, будто его не замечает. — Да поживее, — для пущей убедительности она толкнула остолбеневшего Давида в плечо кулаком.
— Я уже здесь. — Ашан в который раз с удивлением посмотрел на свою постоянную заказчицу.
Почему она так возмущается, ведь все ее заказы выполняются в срок, в точности с требованиями?
— Мне хочется, чтобы моей племяннице сшили чарыхы красного цвета и расшили самыми дорогими бусинами, — оглянувшись на приближавшуюся Махлиатену, Эдае округлила глаза и прибавила так, чтобы слышал только Ашан. — Ей об этом ничего не говорите. Просто измерьте ногу.
При виде Давида Махлиатена сдвинула брови и отвернулась, отчего Давид почувствовал, как заныло его несчастное раненое сердце.
— Дочка, пускай мастер еще раз измерит твою ногу! — ласково обратилась Эдае к племяннице.
Помощь от иноверца
Зло мгновенно в этом мире,
Неизбывна доброта.
Даже в полумраке было видно, насколько прекрасна была жена правителя Иотапа. На красных шелковых подушках разметались спутанные волосы цвета бронзы. Тонкие длинные брови были искривлены мученической гримасой, а потрескавшиеся губы своей формой напоминали бледную увядшую розу.
Время от времени, почувствовав нестерпимую жажду, женщина протягивала слабую дрожащую руку к чаше и, расплескав содержимое, подносила к губам. После этого на некоторое время силы возвращались к ней. Тогда Иотапа доливала в чашу хаомы из стоящего тут же кувшина, после чего бессильно падала обратно на подушки и забывалась ненадолго тревожным сном.
Пожилая женщина, сопровождавшая Егише, прятала лицо от мужчины, одетого не по местному обычаю. Она не разговаривала, только указывала жестами.
— Здесь!
Егише услышал неровное дыхание, стоны, переходящие в бормотание и сдавленный смех. Старая служанка с опаской покосилась на занавес, отгородивший угол для Егише. За зыбкой перегородкой прощалась с миром потерявшая разум жена правителя.
Когда служанка вышла, Егише огляделся.
В углу слабо горел огонь. В помещении было достаточно прохладно и сумрачно. Егише подумал о том, что больной не мешало бы увидеть свет и согреться на теплом солнышке. Егише услышал шуршание одежд, отошел в дальний угол и склонил голову, приготовившись к молитве. Киаксар пришел удостовериться лично, что его приказ выполнен в точности.
— Почему рядом с нею никого нет? Разве жена правителя не нуждается в помощи слуг? — задал вопрос правителю Егише.
Правитель не имел желания разговаривать сейчас с кем бы то ни было. Но, поразмыслив, решил все же разъяснить иноверцу о некоторых, заведенных у зороастрийцев порядках.
— Женщина нашего племени сама разрешается от бремени, без помощи посторонних. До тех пор, пока не обретет силы, она остается «грязной», и никто не вправе с нею даже заговорить, так как скверна может перекинуться на других.
Царь царей все же не удержался и, презрев все запреты, заглянул за перегородку, издали посмотрел на жену.
— Как она исхудала! Бедняжка!
— Если ты мне доверяешь, — вдруг смело заявил Егише, — то прикажи сделать то, что я скажу.
— Говори.
— Прикажи кормить ее свежим хлебом, медом и маслом, дать горячего свежего молока, и устрой ей ложе где-нибудь в саду, в беседке.
— Это невозможно, — Киаксар покачал головой, — это противоречит нашим обычаям. Даже если Иотапа и жена правителя, она подчиняется нашим маздаяснийским законам наравне с остальными.
— Тогда позволь мне начать молитву? — Егише смиренно склонил голову.
Царь еще некоторое время постоял в нерешительности, раздумывая над словами иноверца.
— Она поправится, — с уверенностью сказал Егише. — Непременно. Только верь в это и ты. Верь в силу слова и молитвы Христовой. По вере твоей и будет…
Киаксар, не желая вникать в сказанное иноверцем, резко развернулся и вышел вон.
Только бы Иотапа жила!
Жажда познать неизведанное
Ночь придаёт блеск звёздам и женщинам.
Как только солнце спряталось за холмы, с гор потянуло холодом. Лучи уходящего солнца тускнели на глазах и все больше увязали в прощальном зареве. Тонкие золотые нити, рассыпавшись по небу, в последний раз поиграли светом, небо пошло розовыми пятнами, вслед за тем опустились серо-голубые сумерки, а за ними — ночь…
Давид еще раз огляделся по сторонам и спрыгнул в знакомую яму. В одном месте она была подрыта и довольно глубока. В ней можно было спокойно пересидеть редкий, но довольно сильный в здешних местах ветер.
— Зачем я пришел? — вслух спросил Давид.
На душе у него было неспокойно, и теперь нельзя было сказать, что он счастлив в предвкушении встречи. Ноги сами принесли его в это укромное место, не слушая ни сердца, ни разума. А ведь Давид был не настолько глуп, чтобы не понимать, что с ним могут сотворить слуги брата Эдае, прознай тот про их тайную встречу.
Жажда познать неизведанное, присущая молодости, обещание чувственных наслаждений — это заставило нашего героя, забыть об опасности и сломя голову примчаться в столь поздний час на край города. Он прождал довольно долго и начал было уже подумывать, что, скорее всего, своенравная богатая женщина просто решила над ним поиздеваться, и тот поцелуй являлся не чем иным, как проявлением обычной сумасбродности его дарительницы.
Злоречивая, привередливая… но такая желанная!
Давид из своего укрытия видел кусок неба, осыпанный звездами. Невольно залюбовавшись красивым зрелищем, он присел на выступ скальной породы. Сверху посыпались мелкие камни. Кто-то подошел к краю ямы.
— Эй! — позвал женский голос.
Давид вышел на середину и поднял голову. Заглянув в яму, внезапно Эдае поскользнулась и рухнула вниз. Давид успел подставить руки и поймал ее, чем, несомненно, спас от неминуемых ушибов. Он не успел подумать о том, что на этой земле ему уже во второй раз пришлось спасать кого-то от падения…
Эдае тут же обвила руками шею Давида. Пережив испуг, не торопилась вставать на ноги. Некоторое время с интересом рассматривала лицо мужчины, освещенное ярким светом луны. Близко-близко, словно дразня бедного юношу, которому показалось, что еще мгновение, и он лишится чувств…
Она слышала, как гулко стучит сердце в его груди, и все больше цепенела в крепких объятиях. В отличие от Давида, она ни разу не пожалела о том, что пришла. Ее тело, знавшее близость с мужчиной, ныло и наливалось желанием, она млела в сильных руках прекрасного юноши в предвкушении неземных ласк. Раз он пришел, значит, это произойдет…
Эдае подняла голову, и в ее наполнившихся слезами глазах отразилась яркая полная луна.
— Спасибо тебе, о, великая Мах! — прошептала женщина, обращаясь к небесной повелительнице.
На лике Луны она вдруг заметила проступившую улыбку, и ей сделалось радостно — это был знак!
Давид услышал, как женщина шепчет. Он не сомневался, что то были слова молитвы. Значит, она счастлива так же, как и он. Ее волосы пахли медом, цветами и самой любовью, а губы являлись для неискушенного юного мужчины средоточием наижеланнейших сладчайших ощущений. Все так же, не говоря ни слова и не отводя взгляда от его горящих глаз, она пошевелилась, и Давид бережно поставил ее на землю.
Эдае была прекрасна в этот миг. Темная накидка, скрывающая ее в сумраке ночи, соскользнула с головы и рассыпавшиеся по плечам волосы тут же покрыла другая, сотканная из воздушного тончайшего лунного серебра. Глаза ее излучали счастье, а прикосновение рук было нежнее касания шелка…
Чары опытной Эдае не могли не подействовать на мужчину, которому сегодня представился случай впервые проявить свою решительность с женщиной, тем более что цель свидания для обоих была очевидной.
Игривая луна вдруг нырнула в облако, и нахлынувшая мгла поглотила последние следы стыда и сомнений. И хотя Давид все еще не до конца осознавал, как вести себя в данном случае, сама природа помогла ему пойти по правильному пути, так как зов молодой плоти оказался непреодолим и целенаправлен.
Не в силах больше сдерживаться, он вдруг довольно смело привлек к себе Эдае и первым делом жадно впился губами в столь желанные сладкие губы. Эдае застонала, ноги подкосились, и Давид вновь едва успел подхватить ее. Они медленно опустились на землю, и юный созревший муж, как того требуют правила новой для него захватывающей игры, потерял разум. Дрожа всем телом и задыхаясь от волнения, он начал осыпать поцелуями лицо и грудь женщины, лаская ее все смелее, чувствуя, как все его сомнения и страхи легкой дымкой улетучиваются и поднимаются все выше к небесам…
Сила веры
Разве сравняются те, которые знают, и те, которые не знают?
Согласно предписаниям священной книги Авесты, Иотапа возлежала в особом помещении, отделенном от остальных жилых комнат. Конечно же, узнав о том, что любимая жена правителя не в состоянии самостоятельно выйти из недомогания, Киаксар мог прислать к ней сколько угодно самых лучших атхарванов[68]. Но об этом должен был прежде позаботиться главный жрец, он же главный маг и главный охранитель семьи царя от покушения со стороны любого врага. И в первую очередь со стороны дайвов, промышляющих среди людей в поисках добычи — ослабленного духом или телом правоверного.
Зороастрийские мужчины, да и женщины (те, кого не подкосило деторождение) в основной своей массе были довольно крепкими людьми благодаря правильному питанию, соблюдению постов, разумному чередованию работы, сна и отдыха, правилам чистоты и непрекращающемуся труду, пускай и тяжкому, но, по признанию лекарей, весьма полезному.
В Авесте на этот счет так и было записано: «для телесного здоровья хороши умеренная еда и поддержание тела в движении».
Пища была прописана чуть не на каждый день, причем, в соответствии с временем года: зимой питательная, мясная и мучная, летом — больше растительная. Во все сезоны основными продуктами питания были хлеб, каши и молочные продукты: свежее молоко, сыр и молоко кислое как очень полезное при многих заболеваниях внутренних органов. Все эти продукты признавались благими, наиболее соответствующими природе человеческого организма.
Зороастрийские маги, занимающиеся лечением, славились своим мастерством. В атхарваны отбирали из тех юношей, которые обладали развитым даром предвидения. С древних времен врачеватели Страны ариев[69] постигали науку о здоровье, передаваемую из поколения в поколение либо от отца-атхарвана, либо от опытного мага-жреца — особо одаренному юноше. Наука эта была тесным образом связана с астрологией, со знанием животного и растительного миров, но в большей мере — со знанием природы самого человека.
Зороастрийский атхарван никогда не брался за лечение, пока не была установлена первопричина болезни, и точное знание было венцом мастерства. Считалось, что после того, как определена причина, дело оставалось за малым — за самим человеком. Ибо как божьему созданию ему дарован неисчерпаемый источник внутренних сил. И в большинстве случаев он сам способен себя излечить, лишь правильно настроив организм, все свои органы и чувства на борьбу с недугом. При этом важная роль отводилась правильному дыханию.
По мнению зороастрийских магов, человек может заболеть по трем причинам. Когда разрушению подверглась его физическая сущность (травмы); из-за неумения контролировать свои чувственные порывы (болезнь души) и когда он пошел на поводу у своих пороков (злоба, ненависть, зависть, жадность, жестокость, ложь и т. д.), которые разрушают не только душу, но и мозг, как известно, настроенный Создателем исключительно на волну добродетели.
Для предупреждения болезней предназначались молитвы. Они помогали вовремя выявить разрушающее зло в себе, познать себя на всех уровнях и не допустить несчастья заболеть. Для человека считалось очень важным находиться в чистой духовной связи со своими единоверцами. Общая молитва, связывающая всех крепче с высшим миром, была самым действенным средством лечения любого недуга.
Главным было условие: надежда на выздоровление никогда не должна покидать человека. Ведь в нем заложена мощная частица мироздания — Божья искра — внутренний огонь, который не могут осквернить даже самые ушлые фраваши. Уверенно раскрывая этот огонь внутри себя, внутренне его воскрешая и поддерживая, проявляя Божий Дух через себя, человек способен победить все проявления зла и, соответственно, все болезни.
Зороастрийцы использовали для лечения болезней помощь своих богов — владык Вселенной: Огня — для разжигания внутреннего тепла и уничтожения проникшей внутрь заразы, Неба, Воздуха — через камни, минералы, Земли — лечение глинами, Растений — при помощи отваров лекарственных трав, Животных — лечение шерстью, Воды — ведь она присутствует в человеке всегда, поэтому и все лекарства создавались на ее основе.
Но не нужно было быть атхарваном, чтобы понять, что Иотапа из породы крепких и сильных женщин. Об этом говорил не только ее гороскоп, но и особенности фигуры: ровная спина, пышная грудь и широкие бедра. Ее стать и формы радовали глаз мужчин независимо от их желания — ведь она излучала женское здоровье, а медный цвет ее пышных волос роднил ее с образом Ардвисатуры-Анахити — Ардви, как любовно звали дочь Ахура-Мазды простые маздаяснийцы.
Родив здорового ребенка, Иотапа на этот раз пошла на поводу у хитроумной Араски — впала в отчаяние, нахлынувшее неизвестно откуда. А уныние — страшный грех, тем более что уж она-то была одарена милостью богов даже большей, чем может располагать иная женщина. Но впервые внутри проскользнуло чувство тревоги и сомнения, за что Иотапа тут же была наказана, хоть и небольшим, но недомоганием.
Главный жрец обязан был лично заниматься ее лечением, ведущим непременно к выздоровлению. Однако после его вмешательства Иотапа почувствовала себя хуже.
Как наилучший Господь
Пускай догорит светильник и никто его не увидит.
Бог увидит.
Народ стекался к храму. Оставив обувь перед входом, преклонив головы, правоверные входили внутрь.
Эштар оглядел собрание — народу набилось как обычно битком — все желали здоровья жене правителя. Пора было приступать к молитве. По отцу Эштар был из рода магов — особой высшей касты мидян, наделенных особыми способностями. Маги вызывали дождь, прекращали суховеи, могли заглядывать в прошлое и будущее, общались с высшими силами. Маги обладали поразительным врожденным чутьем, которое позволяло безошибочно угадывать как причины того или иного недомогания, так и способы борьбы с ним. По этой причине большинство из сородичей Эштара занимались врачеванием. Самые одаренные становились священнослужителями.
Главный жрец Эштар сегодня выступал в роли дастура[70] в главном храме Газаки. Это было не только его священным долгом, но и просто делом чести.
Нужно воспользоваться случаем и еще раз напомнить всем верующим, что злоучитель-иноверец в Авесте считается наиглавнейшим врагом правоверных. С появлением такого иноверца может случиться главная беда верующего — его духовная смерть.
Пришедшие помолиться располагались чуть ниже алтарной ниши, которая к тому же была скрыта от молящихся перегородкой. Каменный пол храма был застлан овечьими шкурами, на которые верующие обычно садились. Восемь мобедов были отделены от основной массы верующих каменным желобом, в котором стояла прозрачная вода.
Перед началом ясны[71] все священнослужители совершили омовение рук и преклонили колена у жертвенника, на котором предварительно были сложены ветки хвороста. У алтаря лежали предметы, подготовленные специально для ясны: чаша с ключевой водой, барсом[72], перевязь барсома, анар[73], топленое масло, дрон[74] и молоко. Причем, молоко было надоено собственноручно мобедом, готовящим хаому — при этом голова коровы была повернута на восток, а голова мобеда на юг.
Присутствующие в храме, омывшие лицо и руки перед входом в храм, также стали на колени. В правой руке каждого мужчины был зажат пучок веток тамарикса, количеством семь, с одним цветком в середине, у женщин веток было восемь.
Жертвенник был сооружен на небольшом возвышении в храме, у его южной стороны, потому как зороастрийцы всегда молились лицом, обращенным к югу.
Эштар сделал знак и атраван[75] со словами молитвы поднес к сложенному на жертвеннике хворосту лучину, зажженную от священного негасимого храмового огня. Молитва в храме читалась на авестийском языке[76]. Атраван был завернут в ткань с головы до ног. Оставались открытыми только глаза. Его дыхание не должно было осквернить священного храмового огня. Руки также были замотаны в чистую ткань. Атраван медленно поворошил длинными щипцами горящее дерево.
Ветки хвороста укладывались особым порядком на большом медном блюде. Хворост был собран самый чистый, от здоровых и молодых деревьев, потому огонь весело и громко потрескивал на блюде, легко перескакивал с ветки на ветку и вскоре превратился в единое мощное и ровное пламя. После этого атраван отложил щипцы и поклоном дал понять, что можно переходить непосредственно к ритуалу очищения.
Фраберетар[77] передал аберете[78], а тот Эштару поднос с необходимым набором предметов. Церемония началась как обычно с богослужения: литании и афрингана, в которых воздавалась хвала Богу Ахура-Мазде — Творцу всего сущего. Сраошавареза[79] занял свое место и сделал знак, что можно начинать. Ахунвар[80] прочитал сам Эштар. Молитва начиналась словами:
«Как наилучший Господь…»
Как в начале, так и в конце каждого гата[81], произнося хвалу Богу, дастур Эштар поднимал голову и правую руку с пучком тамарикса и цветком, освящая таким образом всех присутствующих в храме. В ответ собравшиеся прикладывали руки с таким же тамариксом и цветком к глазам, лбу и голове. Сей жест означал подтверждение их преданной любви к Величайшему из богов — Ахура-Мазде. Между тем, астанар[82], омыв ритуальное растение, передал ее хаванане[83], а тот в свою очередь — чашу с готовым соком раэтвишкару[84]. Последний привычным движением добавил туда молоко, воду и тщательно все перемешал. Эштар между тем воздавал хвалу священной хаоме:
…Молюсь ей, о, Спитама, Спитама-Заратуштра…
…Молюсь ей ради счастья я громкою молитвой…
С поклоном хаванана преподнес чашу со свежеприготовленным священным напитком дастуру Эштару.
…ибо Авеста предвещает: прими священную хаому, сильную и непобедимую, дающую силу всему телу, приносящую исцеление и победу над врагом…
Эштар пригубил хаому и передал ее атравану, тот фраберетару, затем родственникам больной. Хаому отведали царь Киаксар и все сыновья Киаксара и Иотапы, братья Иотапы и их сыновья, далее — все остальные дети, родственники и слуги. И так, по кругу, все отведали священного напитка трижды — каждый раз перед новым гатом молитвы. Несколько капель священой хаомы атраван добавил в огонь, охвативший поленья ровным красивым пламенем.
–…Прими эту священную хаому как дар родных Иотапы Ахура-Мазде, означавшее также желание умилостивить священные божества Митру, Рашну, Атара, праведного Сраоша, а также ангелов-хранителей праведной дочери нашей веры Иотапы…
Молюсь ради счастья
Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги.
Так чудесно гореть мог только хворост тамарикса.
Тамарикс считался священным деревом у зороастрийцев. Маленькое и неприхотливое, прекрасно прижившееся на солончаковой почве, большую половину года оно пребывало в буйном цвету, что являлось свидетельством его крепкого здоровья и силы. Древесная кожица деревца была нежной, и если насекомым удавалось ее повредить, из раны начинал сочиться сладкий и душистый густой сок, на который слетались дикие пчелы. Однако пользоваться медом, как и ломать ветки тамарикса имели право только служители храмов. Стойкий запах цветущего тамарикса, терпкий, горьковато-медовый, всегда присутствовал в храмовой службе. Фраберетар подбросил в огонь горсть сухих плодов. Пламя вспыхнуло новой страстью.
Каждый почувствовал, как новый чудный, чуть отяжелевший и дурманящий запах проникает в грудь, а затем вырывается наружу, словно выманивая и унося с собою во всеочищающее и избавляющее пламя жертвенного храмового огня всю душевную боль и грязь, скопившуюся незаметно, несмотря на ежедневное молитвенное усердие. Ведь грехов избежать так же трудно, как победить многочисленное войско Ахримана — человек не Бог, он только стремится стать таким, как Творец Ахура-Мазда. После того как хаома обошла присутствующих трижды, слова молитвы зазвучали громче. Пламя во время богослужения было ровным и мощным, и в этом Эштар тоже узрел добрый для себя знак и божье благословение.
В том, что Иотапа может поправиться, маг знал не хуже иноверца Егише. Однако этого он меньше всего и желал ей сейчас. Если бы Киаксар не был обуян своими чувствами как глупый юнец и меньше внимания уделял своей женщине, Эштару было бы довольно просто избавиться от этой на зависть жизнестойкой и плодовитой девы. Она успела произвести на свет подряд трех сыновей, не считая дочери, с такими же бронзовыми, как у нее самой, кудрями, которыми так умиляется слабодушный правитель.
Жена жреца Эштара, в отличие от Иотапы, с огромным трудом смогла разродиться всего-то одним мальчиком, да и то, как его не оберегали многочисленные служанки, ребенок не избежал неудачного падения с лошади и остался хромым на одну ногу. После этого бог наслал на Эштара настоящее проклятие — посылал год за годом одних дочерей.
По этой причине жрец в прошлый Новруз взял в жены двоюродную сестру, значительно младше себя годами, но та, вопреки предсказаниям, опять принесла ему дочь. Не помогли известные магические обряды. Судьба словно смеялась над жрецом. И хотя он прекрасно понимал, что таким образом боги хотят сбить спесь с возомнившего себя всевершителем жреца, напомнить о том, что не все ему подвластно, но не было сил смириться.
Ведь если так пойдет дальше, думал Эштар, род его может совсем угаснуть. Ждать полноценного потомства от хилого хромоногого сына Рашиана было бесполезно. Пока Эштар с Киаксаром по закону располагают почти одинаковой властью. Что будет, когда затем к власти придет один из сыновей царя? Будет ли Эштар и его семейство пользоваться прежними почестями и привилегиями? Не захочет ли кто-нибудь из подросших племянников-священнослужителей силой заполучить вожделенный сан, позволяющий быть наравне с правителем, сан главного жреца целой страны? За плечами Эштара не было силы, на которую принято опираться в случае угрозы роду — сыновей.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Часть I. Благословенны чистые духом
- Часть II. Верх счастья на вершине доброты
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Один из семидесяти предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
