Чубушник. 2020

Мария Аркадьевна Микийчук

Если вы поедете по дороге из Нижнего Новгорода в Саров и завернёте на одну незаметную дорогу, то увидите тропинку. Она ведёт в лес. На тропинке вас встретят тёмные деревья, ветви которых у самой верхушки напоминают черепа. За этими деревьями обратной дороги не будет. Немного о Сарове, немного о филологическом факультете ННГУ, клочок текста о детской библиотеке, самую малость о котах-домовых и о том, почему русалкам очень требуются любовь и понимание в подростковом возрасте. Книга содержит нецензурную брань.

© Мария Аркадьевна Микийчук, 2022

ISBN 978-5-0053-0024-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Стакан ночи с чубушником

На склоне, ведущем к сумрачной в любое время суток холодной реке, Таня впервые увидела фей. Они были маленькие, размером с ладонь, и вились вокруг упавшей в недавнюю грозу берёзы. Всё кругом блестело от дождя — и августовская вечная паутинка на траве, и пожелтевшие скрученные листья ландыша. А щепки вокруг обломленной берёзы потемнели от воды.

Таня сначала приняла фей за блики. Только подойдя поближе, она рассмотрела их стрекозиные крылья и чешуйчатые, как у ящериц, человеческие тела. Феи тихо попискивали, беспокойно кружились вдоль ствола, что-то искали. Таня присела на траву и долго наблюдала за их неровным нервным полётом. Так и не найдя то, что искали, они вдруг молча поднялись, пролетели к реке и скрылись в пыльно-зелёных листьях ольхи, растущей по крутым тёмным берегам.

Таня хотела рассказать о феях кому-нибудь, но так и не решилась. И со временем ей стало казаться, что это очень важный секрет, о котором и не нужно рассказывать. Как запах маминых духов в бутылочке: чем чаще открываешь золотой купол флакона, тем меньше аромата остаётся внутри.

В сентябре того же года она встретила смешного человечка, похожего на ежа. Он шёл, ворчливо кряхтя, через пьяно виляющую тропку, щедро посыпанную хвоей, и опирался со всей силы на кривую палочку, сделанную из прутика американского клёна. Человечек так развеселил её, что весь год, вспоминая его встрёпанную шевелюру с застрявшими в ней травинками, Таня улыбалась.

В том году родилась Агата, но Таня ещё не знала об этом: следила за облаками, читала книги по слогам, бегала босая в пёстром простом платье, залезала на деревья, запоминала, где самые вкусные яблоки, смотрела, как на листья падает снег, вдыхала колкий зимний воздух и смотрела на звёзды, похожие на крупинки сырого снега. А в апреле, когда Агата праздновала свой первый год на этой планете, и её семья наверняка собралась вокруг стола и радовалась событию, как и все следующие годы подряд, Таня решила, что феи ей приснились, как и смешной человечек величиной с ботинок, и надо, конечно, верить в чудеса, но в меру. Можно, например, верить в неслучайные случайности: если внезапно хочется свернуть и пройти необычной дорогой, то нужно пройти. Или верить, что одно событие может толкнуть за собой другое, и так они сложатся в красивый рисунок судьбы. Но на полном серьёзе считать настоящими маленьких ящерок с крыльями стрекозы или человечка-ежа того не стоит — слишком накладно.

Дедом Морозом в том году была её бабушка, Таня почувствовала её запах, потому что уже тогда чётко различала запахи разных людей и их походку. Но она ничего не сказала, просто ей нравилось угадывать.

Может быть, все эти случаи и правда были всего лишь снами, потому что сны Тане снились чёткие, объёмные, каждый сон — как небольшая книга со своей атмосферой и деталями. А какие удивительные сюжеты! Больше всего Тане нравился серый город. Полуразрушенный, в дымке вечного грязного тумана, он горел красными огнями для несуществующих самолётов на уровне десятого этажа, и эти огоньки казались глазами обваливающихся серых домов. Серый город снился много лет подряд, и каждый раз во время прогулок по нему Таня ощущала себя неимоверно сильной и властной, совсем не как в реальной жизни. И жестокой. Вне снов Таня делала всё, чтобы укротить бьющуюся изнутри жестокость, но в сером городе та с рёвом вырывалась на свободу, как томящийся в клетке волк, и жадно повизгивала от предвкушения и желания наброситься на кого-нибудь и растерзать. Во сне Таня убивала орудовавших в сером городе серийных убийц, возглавляла революции и вычисляла преступников, а иногда просто молча ходила по развалинам, разглядывая детали. Самым уютным местом ей казалось разваленное четырёхэтажное здание. Наполненное крупными отколовшимися камнями и остатками перекрытий, оно уходило в свод тёмных туч единым серым четырёхгранником, а через провалившуюся крышу иногда можно было рассмотреть звёзды. Когда особенно морозило, Таня позволяла себе разжечь на камнях небольшой костёр. Сидела на корточках, смотрела на трещащее пламя, исчезающий в темноте дым костра, далёкие звёзды в прорехах — и чувствовала себя абсолютно счастливой.

В реальности ничего не происходило. Удивительно, как столько детей, подростков и взрослых на Земле позволяют себе каждое утро вставать с мыслью, что они особенные и необычные, если на самом деле каждый из них, по сути, делает одно и то же. Если рассказывать биографии разных людей четыре часа подряд, те начнут сливаться в одну бесцветную линию, как на конвейере. Ты будешь особенной, говорили Тане, ты чувствуешь слова, ты мыслишь необычно. Ты странная, обобщали некоторые сверстники, дразнили её, но в меру, потому что Танин волк жил только по ту сторону сна, и она казалась больше чудаковатой, чем дразнильной. Иногда она могла засмеяться над чем-то, что придумала в своей голове, часами наблюдала в лагере за прыгающими лягушатами, много читала и вела себя, как Маугли, воспитанный книжными персонажами. Тане казалось нормальным ждать приключений и удивительных вещей, потому что те происходили в каждой книге с любым мало-мальски приличным героем. Рано или поздно всё в жизни менялось, появлялись люди, которые понимали героя полностью, тут же вырастал, как мак, смысл жизни прямо на главной грядке, и всё расцветало. И когда всё это случится с ней, она моментально пробудится ото сна, в котором живёт большую часть жизни.

Внутри копилось так много слов, которые невозможно было высказать, что Таня говорила другие слова, неважные, зато много, а важные становились тяжёлыми и давили на горло. Слова Тане казались живыми, поэтому она точно знала: если сказать правильные слова неправильному человеку, тот их обернёт в целлофан, искажающий смысл, и не даст им дышать, превратит в плесневелые корки несъеденного хлеба. Нельзя рассказывать чужому сердцем о том, как ей иногда хочется залить себе ночь в высокий стакан, добавить льда, запаха чубушника и соловьиного пения, да и выпить залпом. Он начнёт задавать вопросы — как это ночь залить, что такое чубушник, так это ж не чубушник, а жасмин. А, может, просто пристрелит взглядом или задушит псевдоласковым и покровительственным «Чудачка ты». В книгах чётко говорилось — родственная душа может и не понимать, но скажет что-то, от чего ты расцветёшь, начнёшь дышать, а ещё ей не страшно будет говорить сущие глупости, потому что она, эта душа, никогда не сочтёт тебя дурочкой.

Иногда Тане становилось страшно — что, если это не универсальный рецепт, и родная душа и приключения полагаются не всем, а только самым главным героям, с волшебным взглядом и добрым сердцем? Она долго рассматривала в зеркале свои глаза, похожие цветом на варенье из грецких орехов, и приходила к выводу, что, несмотря на неказистую внешность и лёгкую полноту, она на главного героя вполне походила — в конце концов, она так приятно пахла теплом, состояла как будто из мягких линий, а ещё вокруг неё иногда происходили забавные приключения, цепи событий, которые нарочно не придумаешь, как будто пространство искажалось и искрилось теплом и тем, что сама Таня ласково называла «придурошностью». Когда Таню спрашивали, кем бы она хотела стать, она твёрдо отвечала — писателем. Правда, писатель — это не совсем профессия, но когда её спрашивали о запасных вариантах, она терялась с ответом.

Обычно люди с детства карабкаются по одним и тем же лестницам. Если ребёнок выгодно продаёт другим детям ракушки с моря или плетёные браслетики, скорее всего, он будет хорошо зарабатывать деньги. Если девочка мечтает о прекрасном принце и свадьбе, ставить она (может, и впустую) будет на отношения. Таня придумывала вещам истории, тащила в дом зверей, зимними ночами прятала все игрушки под одеяло, чтобы они не замёрзли (а сама ютилась на краю узкой кровати), уверенно брала на себя вину за всё вокруг, а ещё писала книги в клетчатых тетрадях, рисуя к тексту иллюстрации, раскрашенные фломастером, а потом акварельными карандашами. Она была потенциальной безработной с проблемами с самооценкой, и сама подсознательно ощущала это — словно заранее потерявшись, она думала: «Я не хочу взрослеть», — и отчаянно хваталась за всё, что позволит ей ещё хотя бы немного побыть не-взрослой.

До момента, когда она встретит Агату, оставалось больше десяти лет.

***

— Мне нужно, чтобы ты встретила его, — в десятый раз сказал Лев Владиславович. — И показала ему дом.

— Ясно, — Таня почесала затылок и поправила тонированные очки. — Встретить. Показать дом. Быть вежливой. Рассказать о каждой комнате и о системе кондиционирования. Уточнить, насколько прочные эти дома в сравнении с домами жителей деревни внизу. Показать систему безопасности. Поразить их видом из верхнего окна, выходящего на деревню и луг, тепло сияющий в закатном солнце бесконечными летними вечерами. Спальня для мальчиков, удивительные двуспальные кровати, от которых так и веет приключениями. Полностью оборудованная кухня. Удобные дорожки из светлого гранита — посмотрите на этот сад, в котором рано или поздно нальются цветом яблоки, вишни, сливы, покраснеют грозди рябины… Почему все говорят «грозди»? Что это вообще такое — гроздь?

— Язык у тебя хорошо подвешен, Руденко, этого не отнять, — проворчал Лев Владиславович, глядя на неё неодобрительно. — Но мелешь ты им постоянно полную чушь!

Таня уже залезла в телефон и гуглила слово «гроздь».

— Гроздь — это кисть плодов или цветов. Час от часу не легче, что такое кисть?

— Руденко! Кисть — это то, за что я прикую тебя к батарее, если ты упустишь моего клиента.

— Может, лучше за гроздь? — жизнерадостно улыбнулась Таня.

Фактически эту «работу» она получила благодаря выбранной в своё время кафедре фольклора. Фольклористы были, как на подбор, презабавными людьми, которые отлично смотрелись бы в старорусских костюмах босыми посередь полей, а ещё создавали трогательное до слёз сообщество, тихое и домашнее, особенным контрастом смотрящееся рядом с постоянными вихрями и нововведениями кафедр романо-германской филологии. Пока романо-германцы устраивали огромные конференции в помещении с другой стороны гулкого коридора с высокими потолками и жёлтыми стенами, в маленькой келье фольклористов ставили чайник, вытаскивали карточки с записанными летом суеверными рассказами и исследовали под висящими на стенке лаптями, ловко обходя большую старинную прялку. На кафедру зарубежной литературы, куда она так хотела пойти, Таня не прошла, но фольклористика оказалась не менее интересной, а эти милые люди вызывали в ней очень много эмоций. Совсем как заброшенное поселение мумми-троллей.

На практику, на которой фольклористы записывали истории у бабушек и дедушек по деревням, Таню не взяли, но позже, разбирая записанные на диктофон рассказы о жизни и обрядах, Таня вдруг обнаружила, что не может избавиться от слов одной бабушки: «У нас с утра всё в туманах».

Эта фраза снилась ей во сне и звучала в ушах в самое неподходящее время. Поэтому в какой-то момент Таня нашла эту запись, узнала название деревни — и поехала туда отдохнуть.

Она до сих пор помнила этот момент, когда вырулила с остановки основной трассы и свернула на жёлтую тропинку среди холмов и пролеска. Это было раннее утро, и весь низ между холмами погряз в грязно-молочном туманном мареве, а контуры холмов дрожали в холодном воздухе, размываясь по краям, как кисельные. «Молочная река, кисельные берега», — подумала Таня заторможено, медленно поворачиваясь вокруг. Время застыло в этом холодном утреннем пудинге, а потом и вовсе остановилось. Дорога тащила вперёд, ноги переставлялись сами, ближняя с деревни сторона холмов нежно манила контурами фиолетовых люпинов, теряющихся в дымке, дома вставали перед ней, как остовы потонувших кораблей.

Лев Владиславович был первым, кого она встретила в деревне. Пожилой армянин с военной выправкой, он владел небольшим магазином всякой всячины, так нужным деревне, а в последнее время увлёкся выпечкой, и в его магазине всегда вкусно пахло домашним хлебом. Жена Льва Владиславовича, Марина, начала строить коттеджный посёлок на пригорке у деревни. Место было идеальное, виды пасторальные, а дома крепкие и очень дорогие. Поэтому, когда Марина поехала проведать родителей, а на горизонте нарисовался покупатель, Лев Владиславович предложил Тане заболтать клиента, тем более, что дом этот Таня хорошо знала, а у потенциального покупателя, вдовца, было двое детей. С детьми Таня исторически ладила лучше, чем со взрослыми.

— И, бога ради, приоденься, что ли. Ну что ты ходишь, как бездомный котёнок.

— Это мои лучшие джинсы, — приподняла брови Таня. — А это профессиональный врач-диагност на футболке.

— У него мозги в руках, — закатил глаза Лев Владиславович. — Не видел ещё ни одного нормального врача, у которого мозги были бы вне головы. Давай чеши.

— Чешу, — весело ответила Таня и побрела к коттеджам, видневшимся вдалеке.

В деревеньке ей было знакомо всё, а сегодня, с тёплым августовским солнцем и пряным запахом сухой травы и опавших яблок, всё выглядело и вовсе картинкой из рассказа Бунина. Стрекотали кузнечики, лениво порхали крапивницы, у нескольких домов валялись старенькие, советские игрушки-грузовички и кубики — к бабушкам приехали маленькие внуки. Идти до коттеджей было недолго, минут двадцать по полю и заросшему травой крутому склону, напоминающему тот, что был у её дома в детстве, только без деревьев, зато с большими кочками. Медленно покачивались растопырившие свои синие глаза стрелки цикория, краснел иван-чай. Драный серый кот вылизывал ногу, увидел Таню, да так и застыл с поднятой ногой и высунутым языком, сонно моргая на Таню зелёными глазами.

Таня зажмурилась и позволила солнцу успокоить и убаюкать себя. Дорожку между домами она знала и с закрытыми глазами. В последнее время часто хотелось просто замереть и раствориться без остатка в настоящем моменте, потому что, по ощущениям, будущего у неё не было. С работой ничего не получалось — её тыканье в идеалистические советские профессии показало, что времена изменились, так что приходилось работать круглые сутки за гроши, да ещё и с постоянными нагоняями, к которым Таня относилась очень болезненно. «Сделать бы для таких, как я, теплицу, — подумала Таня, жмурясь на солнце. — Чтобы мы не уезжали в Исландию». Это было последнее лето перед принятием серьёзного решения — переучиваться на рабочую профессию или выбирать что-то и вовсе непрофессиональное, вроде уборщицы. Разум беспомощно метался между жемчужной глазурью и лёгким разгулом творчества в кондитерском мастерстве — и мыслью о продаже ледяного кофе в ларьке «Кофе с собой». Как бы она в белом фартуке царила посреди запахов кофе и вкусно пахнущих сиропов!.. Но Таня даже в моменты отчаяния понимала, что видит идиллическую моментальную картинку, в которую не включены настоящие трудности профессии. Все эти мысли давили со всех сторон, деньги были на исходе, а талантов всё ещё не наблюдалось, поэтому иногда Тане хотелось просто спрятаться куда-нибудь в угол и оттуда вообще не вылезать никогда.

Вернее, как, Таня могла переводить с английского, достаточно быстро и грамотно печатать и писать, рисовала, снимала и монтировала маленькие любительские ролики, быстро разбиралась в технике и хорошо общалась с детьми и взрослыми, но если внутри не было маленького конферансье, способного красиво представить это с выгодной стороны, умения из красивой витрины превращались в груду хлама. Или закопанное на необитаемом острове сокровище.

Таня поджала губы и постаралась сосредоточиться на солнце и вкусном запахе сливового компота из домика тёти Паши. Она обещала сама себе больше не думать на эту тему ближайшие три дня, потому что мысль просто вхолостую металась по тупику, не находя выхода, а позволять себе паниковать в моменты отчаяния — последнее дело.

В траве что-то блеснуло. Таня подумала, что это стекло, и наклонилась убрать, чтобы никто из местных ребятишек не напоролся на него, но оказалось, что это не стекло, а тяжёлое металлическое кольцо в виде летучей мыши, обхватившей палец. Видимо, кольцо много носили — внутренняя сторона сверкала, на кольце было много царапинок, а во впадинах серебро почернело. Мышь мрачно раскрывала рот с клыками, но при этом выглядела почему-то не зло, а просто красиво.

Перебирая в голове местных подростков, приезжающих на каникулы, или их родителей, Таня поняла, что не может вспомнить никого, кто мог бы носить такое кольцо. Задумчиво она попыталась надеть его на палец — кольцо ладно скользнуло на безымянный палец правой руки, и так хорошо там остановилось, что Таня, повертев кольцо со всех сторон и улыбнувшись мыши, оставила его пока здесь, пообещав себе потом обойти все дома и найти хозяина кольца.

У края деревеньки Таня встретила бабу Нюру, полную добродушную бабушку, постоянно накидывающую на себя большое количество платков, словно она играла капусту в любительской постановке. Баба Нюра выкидывала собаке остатки каши из большой старой кастрюли.

— Баба Нюра, это не Вики кольцо? — спросила Таня.

— Нееее, — протянула баба Нюра, рассматривая кольцо. — Злая какая-то она. Вика такое не любит. А ты ж куда, дома продавать Лёве?

— Ага, — улыбнулась Таня. — Всё им покажу, всё расскажу.

— В лес их не води, — вдруг посуровела баба Нюра.

— В какой лес? — удивилась Таня.

— В лес за домами. И им скажи не ходить. Плохое это место, злое. Нельзя там быть.

— Хорошо. Скажу.

И тут Таня поняла, что, действительно, за всё это время, что она была здесь, ей ни разу не приходилось заходить в лес за коттеджами. Больше того, она, всегда заинтересованная в растениях и животных, даже не помнила, какие деревья растут за коттеджами. И ни разу не слышала от заядлых грибников рассказы о грибных подвигах в нём.

Может быть, там вообще нет леса, и баба Нюра просто решила её разыграть? Несмотря на то, что она часто была в коттеджах, Таня обнаружила, что может вспомнить только два ясеня и одну сосну, росших на участках коттеджей. А дальше… Скала? Хвойный лес? Березняк? Трасса? Поле?

Она всегда была так сосредоточена на домах, что попросту не обращала внимание на лес. Ну, ничего, всё равно туда было сказано гостей не водить. Да и зачем — есть, что посмотреть и в доме: одна лестница в комнату мальчишек чего стоит, красивая, витая, деревянная. И эти солнечные, похожие на разлитое масло, стены, от которых на душе становилось светлее. Если бы Таня могла выбрать себе место, где поселиться, она выбрала бы этот коттедж, поэтому ей хотелось рассказать о нём с особенным чувством.

Ну а что, если вдруг вдовец окажется симпатичный…

Сухая трава шелестела на ветру, сладко пахло сеном, как вареньем из сосновых шишек. Таня ещё не знала, что варенье из шишек по необъяснимой причине все дарят Агате, и она относится к этим маленьким баночкам с красивыми, чуть ли не домашними этикетками, особенно, добавляя ложечку тягучего зелья в чай вечером — почти ритуально.

Из-под ног прыгали кузнечики, пару раз к незаметным норам в сухой земле скользили прыткие и живородящие ящерки, юркие и сухокожные, с тонкими быстрыми кожаными лапками. «Если мир перевернётся, ящерицы продолжат держаться за него коготками», — подумала почему-то Таня. Хотелось бы ей тоже стать ящерицей. Или, ещё лучше, жабой. Сердитые серые жабы с ярко-рыжими глазами, которые передвигались, как мрачные старые сплющенные бабки, почти руки в боки, вызывали в ней совершенно необъяснимую симпатию. Если схватить такую жабу, она надувала мягкое светлое горло, пучила глаза и неожиданно жалобно крякала, как котёночек. А ещё они так смешно назывались на латыни — bufo bufo. Коричнево-серые пупырчатые сердючки, они были такими неимоверно милыми, вызвали столько восторга!

Но посредине пересохшего поля такую жабу найти было почти невозможно.

Таня вздохнула и стала подниматься на холм.

Дом стоял прямо на заасфальтированной и уже порядком запылившейся дороге, ведущей с основной трассы. Очень красивый коттедж с тёмно-рыжим первым и жёлтым вторым этажами, накрытый красной черепичной крышей. Белый забор, конечно, был чисто декоративным, но всё равно, как показывала практика, жильцы рано или поздно ставили свои заборы, так что всем сразу хотелось посмотреть на дом огороженным. Таня подумала, не полить ли сад, чтобы дом выглядел более зелёным и свежим, а от травы пахло дождём, но увидела на горизонте столб пыли и передумала, рассеянно крутя на пальце кольцо с мышью. Оно так ладно легло на палец, словно всегда было там.

Не наговорить глупостей, напомнила себе Таня. Никаких глупостей. За язык никто не тянет, лучше загадочно промолчать и дать себе время успокоиться, чем запутаться в словесных конструкциях и рухнуть в смысловую яму.

Белая запылённая машина остановилась, и первым из неё выскочил мальчишка лет пяти и с диким воплем побежал по дорожке к дому. Таня на полном автомате перехватила его на середине побега, приподняла и поставила перед собой. Чумазый паренёк уставился на неё из-под широкой рэперской бейсболки довольно сердито.

— Молодой человек, — строго сказала Таня. — Разрешите узнать ваше имя.

— Кир, — ответил мальчик, мрачно сопя.

— Отлично, Кир. Стой рядом.

— Кир! — мужчина, вышедший из машины, напоминал латиноамериканца с татуировками, который казался хулиганом, но под конец фильма обязательно всех спасал. Только татуировок у него не было — был светлый свитер, странный для такой жары, и свободные джинсы. Обжигающе ледяные глаза и зачёсанные назад чёрные волосы — просто классика жанра. Сразу хотелось посмотреть на фотографию его умершей жены, в которую пошёл Кир — наверняка это была смешливая девушка с полными губами и длинными волнистыми волосами цвета коры дуба.

Я же хотела посмотреть на лес, вспомнила Таня, и начала было рефлекторно оборачиваться, как тут Кир завозился и постарался кинуться мимо неё в дом.

— Нет, Кир, правда. Давай подождём всех.

Из машины вышел старший мальчик, лет двенадцати. Было видно, насколько сильно он копирует отца — та же солидная и гармоничная выправка, небесный ледяной взгляд, зачёсанные назад волосы. «Наверное, Киру совсем с ними одиноко, с такими идеальными».

— Кир, я покажу тебе, куда приходит ёж, если будешь стоять спокойно, — приподняла брови Таня.

— Живой ёж?! — изумлённо спросил Кир.

— Весьма живой. Он фырчит вечером.

— По рукам, — согласился ошеломлённый таким проникновением природы в его мир Кир и замолк.

— Извините, — кивнул Тане отец, пожимая ей руку. — Виктор. А это мой старший сын Олег.

— Таня, — пожатие руки было ледяным и твёрдым, но аккуратным. Наверное, у них всю дорогу работал кондиционер. После безличного воздуха машины их, наверное, оглушили запахи лета и спёкшейся на солнце земляники. — Извините, Марина не смогла прийти, она занята. Но я знаю этот дом очень хорошо, и с удовольствием вам всё покажу.

— Разумеется, — улыбнулся Виктор. — Раз вы сумели усмирить Кира, я вам полностью доверяю.

Голос у него тоже был красивый — вкрадчивый, завораживающий, как у диктора радио, звучащего в дороге, когда перед лобовым стеклом проносится ночное шоссе. Таня всегда была аудиалом, и по её спине побежали мурашки.

— Замечательно. Давайте зайдём в дом. На самом деле, я подозреваю, что мне не нужно будет много говорить. Дом скажет за себя сам.

Так и было. Благодаря грамотному планированию, в сравнительно небольшой коттедж втиснули две спальни, ванную комнату, не совсем уж гробоподобный туалет, светлую кухню, совмещённую со столовой — они находились под лестницей на второй этаж, и от того, что Таня вчера поставила на окна цветы герани, кухня и вовсе заиграла цветами и стала домашней. «Герань и вишни — отличное сочетание», — подумала Таня довольно, представляя, как цветущая герань будет перекликаться с яркими вишенками в окне. Мальчики кинулись на второй этаж, где у огромного окна стояла огромная двухэтажная кровать, а Виктор медленно подошёл к кухне и, поджав губы, смотрел на солнечные лучи на ярко-красных цветах.

— Всё в порядке? — аккуратно спросила Таня.

Виктор вздрогнул и виновато кивнул.

— Извините. Герань и вишни — это были любимые растения моей жены, — он неловко потёр переносицу. — Простите. Прошло уже два года. Мы все успели смириться с её утратой. Но… Это было так неожиданно, словно она сама одобрила этот дом, — Виктор оглянулся и улыбнулся. — Анюте понравилось бы здесь.

«Много света, дом, который можно наполнить смехом», — подумала Таня, оглядываясь вместе с Виктором. Солнечные лучи наполняли дом, пахнущий свежесрубленной сосной со сладковатой ноткой лета, зашедшего через открытое окно на втором этаже. Светлая занавеска вся была пронизана светом. Даже в темноте другой части дома, казалось, была не тень, а целительная прохлада. Всё в этом доме было здоровым, свежим, ждущим хозяев.

— Она бы сказала, что здесь много света, — тихо сказал Виктор. — Что это дом, который можно наполнить смехом.

Таня удивлённо посмотрела на него, и на секунду ей показалось, что они с Виктором стоят на развалинах её любимого дома в сером городе, прямо на выходе из него, у большой прямоугольной разваленной арки, и смотрят друг на друга. На Викторе был серый плащ, чёрные рубашка и джинсы и странные мягкие высокие сапоги, а вокруг пальцев оплелись обрывки пластыря, словно он старался склеить ладони.

Она очнулась от криков мальчишек — они не поделили верхнюю полку, и старались оттолкнуть друг друга от кровати.

— Молодые люди, прекратите, — строго сказал Виктор, но в этот момент Олег неловко оттолкнул Кира от кровати, и заехал ему локтем по носу.

Кир всхлипнул и перед тем, как кто-нибудь успел среагировать, невероятно быстро сбежал, почти скатился по ступенькам и с плачем выбежал из дома.

— Извините.

— Всё в порядке, — улыбнулась Таня, стараясь скрыть волнение. Предполагалось, что она покажет им коттедж, но вдруг мальчик убежал в лес, в который ни в коем случае нельзя заходить? Прекрасно, она хотя бы посмотрит, что это за лес…

Таня с Виктором вышли на улицу. Перед домом никого не было, только тихо шелестели повядшие от жары листья низкой сирени.

— Кир! — крикнул Виктор, и тут они оба услышали всхлипы в отдалении и, переглянувшись, обошли дом по дорожке, на которой явно виднелись в пыли детские следы. Хлопнула дверь; Олег, обиженно сопя, вышел за ними.

— Кир! — позвала Таня. Мальчика уже было видно — вытирая рукавами лицо, он углублялся по тонкой дорожке в лес. Лес и правда был знаковый — сосны и липы в нём были слишком высокими для обычного леса, а дорожка, как ни странно, оказалась чуть дальше покрыта серой фигурной плиткой. Клетчатая бордово-синяя рубашка мальчика виднелась уже на изгибе дорожки и почти пропадала из виду. Чёрт, не дай бог, если парень пошёл искать обещанного ежа. Марина оторвёт ей голову…

Виктор и Таня, не сговариваясь, перешли на бег.

***

Когда Агата была маленькой, её можно было посадить на скамейку, как кинутый у подъезда в советские времена самокат, а потом прийти через час и забрать. Мама Агаты, правда, этим полезным качеством дочери не пользовалась, и старалась всегда следить за тем, где та находится и что делает. Удивительным образом Агата выросла нетерпеливой к внешним обстоятельствам, с ворохом внутренних тайн, гибкой и полной сдержанной агрессии, как пламя костра, готовое испепелить всё, что приблизится к нему слишком близко. О той маленькой послушной девочке напоминали только ярко-рыжие волосы, россыпи веснушек, темнеющих в солнечное время — и спокойные серые глаза. Агата твёрдо знала, но не могла никому рассказать, что, когда она была ребёнком, в кладовке за занавеской жил призрак. Он выглядел, как чайный гриб, которыми в то время все обменивались, только более прозрачный и светлый. Пах так же, как чайный гриб — кислым квасом и немного смородиной.

У мамы всё в доме было, как в справной дворянской усадьбе, и вещи всегда были крайне аккуратно сложены. Но из угла кладовки постоянно вылезал фрагмент чьей-то из сестёр нижней юбки, сшитой на новогодний праздник. Когда появлялся призрак, выглядывая из-за занавески с синими бантами, отпринтованными на светлой ткани, нижняя юбка начинала медленно надуваться и подниматься, как будто тоже хотела взлететь к потолку. Агата в этот момент всегда начинала пятиться, не уверенная в намерениях призрака. Потом они переехали, а призрак так и остался в кладовке. Когда Агата выходила из дома с коробками, она посмотрела на него, висящего в тёмном пустом помещении, похожего на брошенную медузу, и ей было даже жаль его.

В то же время, когда Таня приклеивала над своей кроватью плакат с агентом Малдером, опирающимся на инопланетного вида камень, Агата неспешно вырезала из газеты плакат с надписью «Я хочу верить» и приклеивала его на скотч на прикроватную тумбочку.

Внешне она походила на Джинни Уизли, но питала нежность скорее к Фреду. Если описать её цветами, это были бы рыжий и стальной — второй не только под серые глаза, но и под цвет многочисленных колец, сверкающих на тонких пальцах с короткими плоскими ногтями. Агата любила кольца, но носила на себе только особенные. Если кто-то дарил ей кольца, которые не были особенными, она вежливо благодарила дарящего и дежурно несколько раз «выгуливала» ненужные закруглённые куски металла. Особенные кольца отличались от обычных, они «звали» к себе. Каждое из них обязательно отвечало за определённую сферу её жизни, но за какую именно, знала только сама Агата. И никто из друзей не знал ничего о её личной жизни — кем она интересовалась, кто был человек, которого она впервые поцеловала, с кем она смеялась и по чьей шее проводила указательным пальцем в темноте. Агата сразу давала понять: эта часть её жизни никого не касается. Не в смысле «это только самых близких друзей», а вообще — ни для никого.

Она так и осталась жить в городе, в котором училась в университете, устроилась работать в школу и одинаково жгуче ненавидела рабочие дни, пропускающие через её мозг электрический ток, и обожала свободные вечера, полные цветных огней набережной и бесконечных горящих окон огромного города. Но вечера в небольшой однокомнатной квартире у отдалённой от центра небольшой площади она проводила с не меньшим удовольствием, потягивая сладкое светлое вино, покачивая его в высоком бокале — одном из двух, что её гости ещё не успели разбить, да и на счастье. Из окон кухни и маленькой комнаты, выходящих на одну сторону, виднелись находящийся как раз чуть выше второго этажа фонарь и падающие в круг света листья вяза. Осенью вяз оголялся, и чёрная паутина его ветвей тенями опутывала противоположную к окну и старому балкону стену.

Постоянными знакомыми (потому что язык не поворачивался назвать их «лучшими друзьями») Агаты были Надя и Ксюха. Надя говорила о себе в мужском роде, внешне напоминала глубоководную рыбу, хотя спортивную, подтянутую и всегда готовую совершить великолепный подвиг — или рассказать всем о таком. Она всегда знала, что лучше для Агаты и всех окружающих людей, которые повсеместно не справлялись со своими обязанностями. По счастью, у них была — вернее, был Надя. Со стороны она казалась моллюском, жестяным снаружи, но мягким и ранимым изнутри, запутавшимся во влажных выделениях собственной героической лжи и заблуждений.

Ксюха, смешливая и красивая большеротой голубоглазой красотой девушки с календаря загорелых девушек с бокалом вина на пляжах Лос Анджелеса, казалась в сравнении с Надей каучуковым мячом в помещении с тысячей углов. Её постоянно несло неуправляемым вихрем событий через все возможные столкновения с неудачами и неуспехами, которые только можно было себе представить. Можно было получить от Ксюхи смешную картинку с четверостишием, а на банальный ответный вопрос «Как дела?» узнать, что просто отвратительно, потому что дом у Ксюхи сгорел, все родственники в больнице, а сама она сидит на скамейке в парке с бутылкой вина, которую отдал ей проходящий мимо бомж, и отсылает смешную картинку на последних процентах зарядки разбитого в хлам и испачканного сажей телефона. Агата любила Ксюху невероятно, хотя и сама не могла сказать, почему. Все любили её. Хотя, если бы Ксюха когда-нибудь стала знаменитой, и поклонники нарисовали график её карьер, это был бы самый кривой, запутанный и безумный график в мире. Хуже отношений с работой были только её отношения с мужчинами. И всё же это было одно из самых позитивных существ в жизни Агаты.

Агата любила сериалы, фильмы и клипы по сериалам, поэтому нашла по дневникам и компанию по этим интересам — двух живущих в разных концах города девушек, Юлю и Настю. Юля, со всех сторон ранимая и слегка недалёкая, чисто по-женски обижалась, когда ей отвечали с опозданием или писали не то, а непробиваемая, как слон, Настя оберегала её, как мать или курица-наседка. Прогулки с ними были для Агаты чудесной возможностью почувствовать себя пятым колесом в телеге, но с Юлей и Настей всё равно было веселее, чем без них. В любом случае, работа не оставляла много времени на общение. Забившись на продавленный диван в углу квартиры, Агата почти круглосуточно проверяла тетради, подправляя автобой в онлайн-игре, до хрипоты отвечала на звонки постоянно раздражённых родителей, коллег и начальства, просматривала красными от усталости глазами вебинары, читала статьи, готовила занятия на завтра, а глубоким вечером с отсутствующим выражением лица просматривала клипы с любимыми персонажами один за одним, как пакетик семечек.

Жизнь шла по кругу, по кругу, по кругу, переходя из паршивого в терпимое, а в летний отпуск ставилась на паузу, и Агата убиралась в доме, напивалась с Ксюхой, смеясь над её историями, гуляла по городу с Надей, переписывалась с Юлей и Настей, а потом оставляла город позади и погружалась в граммофонную запись старого маленького южного городка, в котором любила всё, даже ползущих по впаянным в асфальт камушкам виноградных улиток. Домашнее вино, шумящее море, уютный вокзал с фонтанчиком, экскурсии в соседние города, ласковое южное солнце и напитанные цветами и пряными запахами вечера, а потом поезд, тяжёлая сумка скачет по чистым, но протёртым от старости подъездным ступеням, а в квартире пахнет домом, словно Агата никуда не уезжала.

И всё по кругу — снова осенние листья, краснеющий вяз за окном, паутина веток на стене, проявляющиеся, как контуры на фотобумаге под красной лампой, звонки, сообщения, тетради и детские голоса. На языке вкус сладкого белого вина, привезённого из южного города, — немного абрикос, немного солнце, а через бокал отражается перевёрнутое изображение ноутбука и горы тетрадей, клипы и окошко с игрой. И иногда, ночью, прогулка до набережной с перелитым в круглую безопасную бутылочку из-под лимонада сидром. Набережная в это время хищная, резкая, чёрно-синяя, с глазницами ледяных луж, впаянных в неровности асфальта, с кованной чёрной оградой, облезшей на стыках до тёмной ржавчины, с большой холодной рекой и огнями маленького города Бора с другой стороны, частично скрытыми чёрным лесом. Особенно Агате нравился небольшой угол в конце набережной, в котором не было фонарей. Она могла часами стоять там, отпивая резкими движениями по огромному глотку яблочного сидра, катая вкус на языке, глядя на далёкие огни прищуренным серым взглядом. В них было что-то общее — в этом чёрном углу и самой Агате.

В начале августа они с Ксюхой и Надей пошли в бар и пили там красивые разноцветные коктейли, сияющие в неоновых огнях барной стойки. Стена подвального помещения была обложена маленькими аккуратными кирпичиками тёмно-бордового цвета, на которых висели чёрно-белые гравюры городских пейзажей. В воздухе впервые запахло осенью — переспевшими яблоками, сожжённой солнцем травой и шкворчащими по асфальту дырявыми сухими листьями, и Агата хотела всеми силами зацепиться за лето, выпить его целиком большими глотками, оттолкнуть от себя приближающуюся точку рабочего времени.

— Подожди, — сдавленно сказала Надя, держась за стенку в тёмном переулке рядом с домом, от которого остался только деревянный остов, похожий на аромалампу с тёмной внутренностью. — Я… — и её стошнило, хотя она говорила, что её никогда не тошнит, ведь пить она умеет лучше всех.

Агата молча стояла рядом, оглядывая переулок. Может быть, ей следовало помочь и позаботиться о Наде, но длинные мышиные волосы её были собраны в пучок на затылке, а просто толочься рядом, вроде бы, не имело смысла.

— Ты знаешь, я всегда восхищалась тобой, — путано проговорила Надя.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Агата. — Идти сможешь?

В воздухе дрожало ожидание. Словно должно было произойти что-то важное.

— Смогу. Ты всегда… Была лучше всех, кого я знала.

— Пойдём, — ответила Агата, не слушая её, помогая Наде подняться.

Скорее всего, именно в тот момент она не услышала тихого звяканья кольца о крошку мятой дороги. Или, может быть, в тот момент, когда помогала Наде подняться на подножку маршрутки, или перед этим, когда Надя обняла её излишне долгими объятьями, что-то приговаривая в ухо и неприятно щекоча его алкогольным дыханием.

Когда Агата повернула от остановки, она по привычке хотела повертеть на пальце любимое кольцо, но палец оказался голым, пустым.

— Чёрт, — пробормотала Агата, вытащила свой малофункциональный мобильник и, включив фонарик, пошла обратно тем же путём.

Это было её любимое кольцо в виде летучей мыши, обнимающей палец. Оно не могло просто так потеряться, исчезнуть.

Августовская темнота накатывала неожиданно и густо, крася улицы в градиент от чёрного к маслянисто-жёлтому. Нижний пустел, его тонкие и близкие к набережной улицы, днём напоминающие заброшенные рельсы среди остовов домов, вечером превращались в хищные тоннели с верхом из тёмно-рыжеватого туманного неба, а редкие фонари не освещали, но высвечивали каждого прохожего, превращая его в мишень для зубьев темноты между затихшими домами.

Агата шла, проверяя каждый блеснувший камушек под своей ногой. В голове беспокойство отталкивалось от «это просто кольцо» и снова возвращалось к трепетанию надежды — может быть, оно где-то здесь, под ногами?

У дома, всё так же зияющего провалами окон и дверей, густела особенная тьма, клубящаяся туманом. Агата мельком взглянула на дом, а потом остановилась. Что-то было не так. То же ощущение волнения, которое она чувствовала в детстве, разглядывая призрак чайного гриба в кладовке.

«Надо уходить», — подумала Агата и уже почти развернулась, когда услышала слабый писк.

Почти неслышный.

От тени дома отделился маленький серый комок и, подковыляв, потёрся о джинсовую ногу Агаты. В свете фонаря глаза котёнка-подростка блеснули ультра-зелёным, встопорщенная шерсть примялась и казалась сваленной.

Агата растерянно смотрела на котёнка, и тот, поймав её взгляд, раскрыл рот в сиплом жалобном мяуканье.

Так в доме у Агаты появилась Харита, жёлто-коричневая кошка с зелёными глазами рыси и большой любовью к спинке дивана и картофельным очисткам. А кольцо с летучей мышью пропало.

— Кир! — ещё раз позвала Таня, но больше для проформы — парень, порядком испугавшийся, маячил впереди на примерно одном и том же расстоянии от них. Забавно, обычно Таня чувствовала себя лет на семнадцать, но сейчас, в тёмном лесу, с явно растерянным отцом детей и побледневшим старшим ребёнком, она ощущала себя взрослой женщиной, единственной, кто мог в данный момент разрешить сложившуюся ситуацию и помочь ребёнку.

Лес был осенним, даже запах в нём напоминал о поздней осени — остановившийся в пространстве полароидный снимок бело-чёрного через сиреневый, пожухлая мёртвая листва под старыми липами и тополями с вкраплениями потерянных осин, на всех — ни листочка.

Прямо у дорожки из серых камней, прибитых друг к другу временем, временами проявлялись в кругу лип, тополей и осин массивные дубы, тянущиеся в небо. Ближе к кронам они из-за неизвестной Тане болезни завихрялись в древесные раковые опухоли, похожие чем-то на искажённые черепа.

И тишина, как на заброшенном кладбище или в глухой чаще леса — давящая, сжимающая горло. Таня оглянулась — да нет же, совсем недалеко от них виднелась арка прохода в лето, красивый коттедж, яркое солнце. Над лесом же небо было белым, лишённым красок и жизни, но всё это казалось совершенно нормальным.

Кольцо начало чуть покалывать кожу, и Таня рассеянно покрутила его на пальце.

— Кир, возвращайся немедленно! — крикнул Виктор, стараясь изобразить одновременно строгость и великодушие, но вместо этого крик сорвался и повис в воздухе, наполненный только страхом.

Кир замер под четырьмя особенно крупными дубами, вихрящимися сверху человеческими черепами, и начал аккуратно пятиться назад. Издалека казалось, что он идёт назад, но остаётся на месте.

Когда они подошли ближе, оказалось, что им это не кажется.

«Точка невозврата», — почему-то подумала Таня, когда шагнула вперёд к первому из четырёх дубов, чтобы схватить заплаканного испуганного мальчика за загорелый локоть и потащить назад… Чтобы обнаружить, что она продолжает идти на одном месте, скользит по камням.

Виктор сделал шаг вперёд — и лицо его тоже вытянулось.

— Что это за чертовщина… Олег, стой на месте! — предупредил он парня, и подросток остановился за шаг до дуба. — Возвращайся обратно в коттедж, — сказал Виктор ровным голосом. — Если мы не вернёмся к вечеру, вызывай полицию.

— Понял, — коротко кивнул Олег. Он был совершенно белый, кинул безумный взгляд на них и кинулся бежать обратно по дорожке.

— Видимо, у нас нет выбора, придётся идти вперёд, — сказал Олег.

— Видимо, так, — согласилась Таня и сжала руку Кира; та была совсем холодной. — Пойдём, Кир. Всё будет хорошо, мы выйдем из леса.

Мир вокруг менялся странным образом, но всё казалось совершенно обыденным, нормальным. Порозовело небо, потом розовый цвет перекинулся на деревья, медленно растаявшие в дымке, как декорация из папье-маше или сладкая вата в воде. По бокам дорожки вместо деревьев раскинулись бесчисленные пустынные поля на гладких холмах, дорога была покрыта мелким речным песком, и идти приходилось по самому её краю, потому что практически всё пространство заполняла медленно текущая розовая вода, эдакий кисель из розовых лепестков, слегка пахнущая малиновым кремом для рук и виноградным ароматизатором. В воде и розоватой туманной дымке над ней плавали, как в плаценте, маленькие рыбки красного цвета, не круглые, а вытянутые, блестящие. Увидев Таню, Виктора и Кира, мальки ринулись за ними и провожали их до самого конца розовой жидкости, перешедшей в неприятную глинистую почву, поросшую папоротниками и тонкими стрелами осоки. Почва хлюпала, а по ней, как перекати-поле, катались волосатые грязные клубки, похожие на оторванные у всего детского сада помпоны с шапок.

Таня ступала по дороге, сознание временами туманилось — так бывает во сне или спросонья, когда до конца не понимаешь, где ты — в светлой детской спальне, на съёмной квартире в студенческие годы или уже в своей небольшой квартире, где на окне цветёт кливия и сладко пахнет ванилью, корицей и вишней от ароматических свечей?

Так и Таня понимала время от времени, что они с Виктором давно уже живут вместе, и она носит его ребёнка, они женаты уже пять лет, этот коттедж стал их семейным гнёздышком, и она знает абсолютно всё — как скрипит ставня, на какой секунде вода становится идеально горячей, от какого эксперимента Кира остался полукруг бордового цвета на подоконнике. Она помнила, как они покупали с Виктором лавандовую прикроватную лампу, сияя от счастья. И сейчас их шаг тоже изменился — они шли по дороге, как давно женатые люди, сшитые друг с другом совместным бытом, вросшие друг в друга. Они одинаково помнили первую брачную ночь и внутренние традиции, ужасное утро, когда Олег сломал руку, и то, как они все вместе плели из хвои рождественские венки на дверь, переплетая их с шишками, прозрачными красными лентами, а потом Олег важно красил их во дворе золотой автомобильной краской из баллончика.

— Мам, — испуганно сказал Кир, и Таня привычным жестом прижала его к себе.

Впереди снова появился лес, но уже живой, насыщенный тёмно-зелёными цветами всех оттенков по хмурым худым ёлкам, толпой жмущихся по сторонам от небольшого одноэтажного дома, замазанного глиной и выкрашенного стандартной советской жёлтой краской. С другого края, впрочем, казалось, что это не обычный дом, а деревянный, с крыльцом. К дому вела розовая грязная плитка, а по бокам от этой дорожки стояли грубо свитые из ивовых прутьев клетки со слабо копошащимися внутри существами.

Там были и грязные волосатые младенцы с зелёными грубыми прядями на макушке и вытянутыми носами, при первом взгляде похожие на берёзовые чурки, и, все в листве, маленькие существа, пахнущие грибами. В каждой клеточной корзине кто-то медленно-медленно двигался и временами поскуливал тонким пищащим голосом, как кутёнок.

Стоило ступить на розовые плиты, поросшие со сторонам мхом, и наваждение рассеялось. Они с Виктором не были женаты, они и знакомы особо не были. Стряхивая мутную дымку с каждым шагом, недоверчиво глядя друг на друга, они подошли к дому и, приоткрыв старую проржавевшую дверь, оббитую выцветшей клеёнкой с принтом фиолетовых божьих коробок, вошли внутрь.

Это был обычный одноэтажный дом, намертво застрявший между императорской Россией и первоперестроечным временем. Небольшие комнаты, пыльное зеркало в углу, обычная тишина, запах мокрой извёстки, ощущение лёгкой стылости. Оказавшись в маленьком закрытом помещении, все они потерялись, как оторванные от пуповины.

Таня шагнула вперёд первой и, держа Кира за руку, обошла здание. Оно состояло из подковообразного коридора, полного барахла (знамёна, лыжные палки, непарные лыжи, стопки тетрадей, карандаши, свёрнутые рулоны стенгазет, подшивки журналов и прочий мусор), неуютной, но светлой кухни, маленькой раздевалки и большой средней комнаты с двумя столами и продавленным диваном.

Виктор шёл за ними, спотыкаясь о хлам.

Краем глаза Таня заметила движение — ей показалось, что в углу стояла эдакая мисс Хэвишем Мценского уезда, прямая и невероятно старая женщина в белом пуховом платке, небрежно наброшенном на голову, и в идеально открахмаленном белом фартуке, как у санитарки. Секунду Таня видела её чётко, а потом та пропала, тая на сетчатке, как свет в театре.

Окон было только два; оба выходили из большой комнаты на задний двор, тоже уставленный клетками из прутьев. По заднему двору бродила между клетками тощая курица, качаясь, как при последнем издыхании. Нет, туда им было не нужно.

Они втроём ещё раз обошли весь дом, путаясь о клочки пыли, кружащие по полу, зависая в паутине, оплетающей все доступные углы. Старушка напомнила Тане кого-то — точно, старую женщину из фильма «Бронзовая птица». Это же ощущение уходящей величественности, отстранённости.

Когда они проходили очередной круг по коридору, Кир вскрикнул. Таня обернулась и увидела, что тот зацепился за… Дверную ручку белой обычной двери, мимо которой они уже несколько раз прошли, не замечая.

Таня распахнула дверь и буквально выбросила из дома Кира и Виктора, а потом выпрыгнула сама. Захлопывая дверь, она снова увидела старуху. Та смотрела прямо на неё молча, без выражения.

Быстрым шагом они пошли по обычной лестной тропке, а потом, не сговариваясь, побежали, и так же, запыхавшись, перешли на шаг, увидев недалеко выход из леса. Чем ближе они подходили к пышущему жаром полдню, наполненному звуками и красками, тем более странным казалось им их путешествие, тающее перед глазами, как неприятный сон. Таня и Кир неуверенно переглянулись. Может быть, всего этого и правда не было на самом деле?

Перед самим выходом Таня замешкалась, ещё раз прокручивая в голове произошедшее, запоминая каждую деталь, как она обычно проделывала с красочными снами, что снились ей всю жизнь. Красные рыбки, напоминала она себе, кисельная река, забавные твари в клетках, одноэтажный дом и странная старуха.

Она шагнула вперёд, на солнце, и ощутила жар воздуха, полный ароматов сухой травы. Кольцо на руке рванулось назад, но Таня сунула руку с ним в карман и посмотрела на Виктора.

Они вышли совсем недалеко от коттеджа, с крыльца им приветливо махал и улыбался Олег.

— Не набрали грибов? — весело сказал он, когда они подошли. — Я же говорил, их там нет.

— Да и правда, какие грибы, лето на дворе, — кивнул Виктор. — Ну что, Кир, берём дом?

— Берём, — радостно ответил Кир и застенчиво посмотрел на Таню. — Ты ведь будешь к нам иногда приходить в гости?

Они ничего не помнят, поняла Таня. Абсолютно ничего.

— Конечно, Кир. Обязательно буду приходить.

Осень в этом году выдалась молодящаяся, похожая на кривляющуюся женщину, которая вполне могла бы достойно встретить старость, но вместо этого выправляет морщины и кокетливо подмигивает вчерашнему школьнику. Сентябрь встретил неожиданным теплом и полной засухой, в октябре лимонно-жёлтые листья перебрасывались красками с алой рябиной на фоне ярко-синего неба и весеннего яркого солнца, а прохожие, не веря в своё счастье, носили нараспашку красочные шарфы и лёгкие пальто. Ноябрь сделал вид, что немного постарше этих дурачков, но на деле не слишком отличался; на деревьях начали набухать почки, а вдоль теплотрассы неуверенно зацвели слегка заиндевевшие в тумане одуванчики. Были и серые мрачные дни, но их было немного. В то время, как Сибирь уже заваривала себе кофе, кутаясь в тридцать три шубы, фотографируя волшебные глубокие сугробы, в родном городке Тани и Агаты в средней полосе России у трансформаторной будки раскинулись во все стороны под солнцем сочные заросли нежно-салатового чистотела.

Агата любила возвращаться в родной город. Она любила в нём всё — каждое связанное с ним воспоминание, и то, насколько он чистый, маленький, понятный, уютный, похожий на кресло постоянного клиента в камерной кофейне. Вот и сейчас, проходя по новому театральному скверу мимо рядов изящных витых лавочек и аккуратно стриженных кустов, она чувствовала небывалое умиротворение. Дальше клёны, растущие квадратом вокруг пустыря и автомобильной парковки — то, во что превратился старый рынок.

Запущенная трава и упавшие ветки обняли чёрные кеды и хлестнули по джинсам, и Агата зябко закуталась в чёрную куртку, пожалев, что не оделась теплее. Она постоянно мёрзла в последнее время.

На секунду ей показалось, что кто-то заходит за ней в это небольшое и заросшее деревьями пространство, и поморщилась от ощущения нарушенного уединения. Но, разумеется, это общественное место, если хочешь быть один — забейся в угол дома или купи себе необитаемый остров. Агата вздохнула и пошла дальше, к пролеску перед Висячим мостом.

Таня вышла в сквер, вдохнула прохладный воздух и замерла, наслаждаясь одиночеством. Только какая-то девушка с ярко-рыжими волосами уходила, рассекая высокую траву.

«Интересно, кто она?» — подумала Таня. И придумала историю, по которой девушка была на самом деле потерянной принцессой. А когда её нашли и предложили править страной, она ответила: «Вот ещё. Давайте я лучше стану хозяйкой чайного магазина».

Хозяйка чайного магазина, вот кто она, кивнула Таня и машинально провернула на пальце кольцо в виде летучей мыши.

***

Зима уже несколько лет менялась, как сумасшедшая с тысячью лиц, но одно оставалось неизменным: ночь постоянно работала сверхурочно. Со слипающимися от сна глазами, она крала сон и заставляла всех сбиваться с режима, теряться в мелкой крупе снега, увязать ногами в снегу на маленьких улочках, ласково заглядывала вечерами в окно фиолетово-рыжим небом, отсвечивающим фонари.

Таня жила на маленькой съёмной квартире в двух кварталах от Агаты, с окнами во двор, в серых скучных многоэтажках с видом на пожухшие рябины и край стереотипного магазина, в котором всегда можно было найти просроченные товары. В шкафу у неё жило две песчанки, Варежка и Шики, а вид был тот же, что у Агаты — на высокие красные университетские общаги.

Таня не знала, что делать со своей жизнью. Ей казалось странным, что в учебниках для детей всё написано так просто и лаконично.

— Кто твой папа, Вася?

— Мой папа сталевар.

Папа — сталевар. Как будто это такой человек, который может быть только папой Васи и сталеваром. Надёжный, крепкий, как вросший в землю пень. Кто ты, папа Васи? Я сталевар. Я родился с желанием варить сталь. Я рос, мечтая о том дне, когда я поступлю в сталеварительный техникум и помогу нашей великой стране, прочно сваривая сталь. Я хожу на работу и варю там сталь. А потом прихожу домой и помогаю Васе учить уроки, глажу его своей грязной сталеварительной перчаткой по белобрысой голове, ем свой суп и ложусь спать прямо в каске и промусоленном рабочем комбинезоне. Понимаете, я — сталевар.

В маршрутках Таня тайком разглядывала людей и находила их непрочными, многогранными, удивительными. Кем была та девушка в летнем платье и ярко-красной кофте, которую Таня так хотела сфотографировать? Солнце падало на её щёку, делая её из персиковой яркой и засвеченной, как на старой фотографии, а её прямые светлые волосы казались такими красивыми, нежными и невинными. Кто ты, девушка? Было сложно представить её с табличкой профессии, она казалась удивительным персонажем из сна, незнакомкой с картины. Может быть, у этой незнакомки были тайны, были свои любимые духи, нежные воспоминания, дорогая сердцу плюшевая игрушка. Как хорошо, если человека можно определить одним словом. Как сложно, когда человека хочется расспрашивать о том, кто он, вопрос за вопросом, и, даже получив ответы на все вопросы, так и не узнать о нём ничего.

Таня хотела, чтобы пришёл бы кто-нибудь простой и внятный, и сказал ей: «Мой бог, Танюха, это ты! Ты же продавщица овощей на рынке/лучший дворник этого города/прирождённая няня для детей/будущий писатель, в твоей биографии сказано, что ты станешь знаменита только через пять лет отказов, ты, главное, не дрейфь».

Но проблема была в том, что она могла быть, кем угодно. События врастали в памятники или развеивались прахом только после их совершения. Иногда Тане казалось, что она шла, и её следы каменели, становились нерушимыми. А если она стояла, следов не было. Вот так всё просто. Ты оступишься, упадёшь, и останутся окаменевшими следы твоего позора, следы от твоих коленей. Правда, если ты пройдёшь далеко, будет неважно, как ты упала несколько километров назад. Это будут помнить только те, кто так и остались где-то там, далеко позади.

Сейчас Таня дрейфовала и стояла на месте. После того случая с лесом она приехала в Нижний, сняла квартиру, работала в зоомагазине фактически круглые сутки, а, приходя домой, садилась на подоконник и слушала, как скребутся песчанки, привыкшие получать корм в это время.

Они с Агатой одновременно смотрели на красные общаги и думали о студенческих временах с лёгкой ностальгической сладостью, желая и не желая вернуть те дни. Они хотели бы назад молодость и свободу, смутно догадываясь, что хотят то, чем через некоторое время будут называть времена, когда они смотрели на горящие окна в красных зданиях и думали о молодости и жгучих эмоциях, закованных в людях с сияющими глазами, временно живущих там.

Они одновременно учились смирению и попыткам наслаждаться этим загадочным «здесь и сейчас».

Хотя Таня ещё мечтала стать кем-то с картинок учебников. Она долго рассматривала в зеркало свои глаза и мысленно спрашивала себя: «Кто я?» — чувствуя себя, как Мулан, стирающая половину своего традиционного макияжа. Только Таня не знала, что именно ей нужно стереть. Что из всего этого было ею, а что не было?

Все её одноклассники добились успеха в той или иной области. «Здравствуйте, я — Константин, у меня своя фирма, дочь и прекрасная жена, вот мой дом». «Здравствуйте, я Яна, я вышла замуж, запустила свою коллекцию одежды, моя маленькая дочь изумительна и похожа на меня». «Здравствуйте, я Ира, у меня двое детей и чудесный муж, никто ничего не знает о нашей жизни, но и не нужно, у меня всё хорошо и без этого». «Здравствуйте, я Настя, мы переехали жить в другую страну, я сама работала над обстановкой в доме, я беременна». Их звали так же, но их теперь можно было описать в нескольких словах.

«Я тоже хочу несколько слов, — в отчаянии думала Таня, сидя на окне, болтая ногами, и допивая из горла Сангрию по акции. — И чтобы эти слова были осмысленными, а не как у меня всегда. Меня зовут Таня, и я чёрт знает что такое».

Если бы здесь была Агата, она расхохоталась бы в голос над этим высказыванием.

Иногда Таня чувствовала острую нехватку кого-то вроде Агаты, хотя они не были знакомы. Правда, несколько раз они даже ходили по одному и тому же магазину, видному из окон Тани. Один раз Агата была в компании Нади, они выбирали вино и самые дешёвые макароны — и что-то напевали; Таня посмотрела на них и легко улыбнулась.

Всё так и тянулось без изменения. Вплоть до дня города, когда всё изменилось.

В начале лета Ксюха, очаровательная неудачница, уехала работать в отеле на Кипре. Жизнерадостная, она присылала свои фотографии с огромными улыбками и сияющими голубыми глазами, с экзотическими цветами в светлых волосах.

Агата радовалась, глядя на эти фотографии, а потом лепила их к холодильнику магнитами из поездок. Весь холодильник цвёл счастливой Ксюхой, и Агата не могла удержаться от улыбки, хотя поводов для улыбок практически не было: старшеклассники сдавали экзамены, и присутствовать при этом означало сначала тренировки, как будто это были не экзамены, а транслирующаяся на всю страну казнь особо опасного преступника, а после точное соблюдение процедуры. Всё было под камерами, и ошибки были недопустимы. Несмотря на то, что Агата по жизни была собранным перфекционистом, записывающим все предстоящие дела в планер и ведущим списки прочитанных книг и просмотренных фильмов, ей приходилось напрягать все свои силы (которых и так оставалось мало после учебного года), чтобы просто заставить себя встать утром, накрасить ресницы, глядя в маленькое захватанное зеркало, расчесаться, одеться и пойти на очередную показательную казнь.

В это же время Таня также переживала не лучший период своей жизни. Сменщицы всё не было, и смены в магазине, казалось, занимали больше времени, чем время вне работы. Таня приходила домой, шалея от свежего воздуха и тишины, дышала, захлёбываясь непрожитым летом, пинала лениво кружащийся тополиный пух, подолгу задерживалась, чтобы рассмотреть рельеф не-магазина. Магазин казался приевшимся, как засаленный халат, на него привычно, но тяжело было смотреть. Каждый угол, каждая деталь, каждое животное в нём было привычно, тёплый застоявшийся воздух, пахнущий гаммарусом, опилками, сырой от работающих аквариумов, сводил с ума.

— Я хочу поехать домой на день города, — робко упомянула Таня своей хозяйке, тоненькой седеющей женщине, которая была неуловимо похожа на крыску со сложной причёской. — Можно мне…

— На день города? Но на день города у нас будет столько клиентов, — покачала головой хозяйка. — Нет, это исключено.

Так Таня обнаружила, что увольняется, слушая одним ухом уверения, что она, человек, который закончил высшее учебное заведение и может работать педагогом русского языка и литературы, а также на любой смежной специальности, приползёт ещё на коленях выпрашивать обратно ненормированный рабочий день и четыре месяца подряд без единого выходного с зарплатой, которой хватало на рис и рис.

15 июня серым безветренным утром из дома примерно в одно и то же время вышли Агата (перед этим отдавшая кошку в надёжные руки) и Таня. Они пошли к разным остановкам, но в результате сели в одну маршрутку, едущую на автовокзал. Агата пыталась подремать, Таня, сидящая от неё через кресло, водила пальцем по грязному стеклу и рассматривала город, представляя его, как череду открыток, придумывая к ним подписи.

У автовокзала они вышли и пошли на одну и ту же газель до их родного города; Агата села на переднее сидение у окна, Таня — сразу за ней; обе пытались вспомнить, не видели ли они друг друга где-то, но так и не вспомнили. Агата надела наушники с книгой Дина Кунца, сонно моргая, а Таня выпила таблетку от укачивания и достала из рюкзака Фоера в дешёвом издании, зашелестела страницами, обещая себе купить закладку или сорок, потому что постоянно их теряла.

Между тем, газель заполнялась людьми; какая-то женщина заговорила по телефону, спрашивая, как у Милы дела, как работа, обещая, что скоро приедет, и они вместе поедут на рынок. Рядом с Агатой села студентка, доставая мобильник и улыбаясь приходящим сообщениям, рядом с Таней — болтающая по телефону женщина, сильно пахнущая луком. Через полчаса забежал последний пассажир — худой и прекрасно выбритый мужчина в официальном костюме. Он коротко извинился, передал деньги и сел в конце салона, на последнее свободное место, изрядно сплющенное с комфортом расположившимися дамами. Дамы заволновались и спрессовались в нечто более удобоваримое.

Завёлся мотор; поехали. Водитель включил радио, музыка забормотала что-то из динамиков о великой любви и трагедии на незамысловатый мотив. Женщина рядом с Таней продолжала говорить по телефону, спрашивая про огурцы; её громкий и хорошо поставленный, как у учителей, голос взрезал пространство, не успевающее восстановиться на паузах. Под эти волны Таня начала клевать носом и, наконец, заснула. Как всегда в междугородних газелях, ей снилось, что она, волнуясь и суетясь, собирается с утра на газель, пытаясь запихать всё в старый рюкзак, потом вспоминает, что уже едет — и снова оказывается дома в сборах. И так до зацикленной бесконечности.

Машина рванулась и встала, чихнув; заснувшая Таня с размаху ударилась о тёмно-синее кресло Агаты. Хлопнула водительская дверца, газель покачнулась. Водителя было видно через грязное запотевшее стекло; он шёл по недружелюбно-прохладному серому утру, отмахиваясь от моросящего дождя. Долго рассматривал что-то, потом достал мобильный телефон, послышались невнятные звуки разговора. Пассажиры выворачивали головы, чтобы увидеть, что происходит. Дама рядом с Таней возмущённо сказала: «Ну, что мы встали?» — все заволновались.

Газель снова закачалась, как лодка — водитель сел, хлопнула дверь.

— Поломка. Ждём, — сказал он, открывая автоматическую дверь, в газель тут же прокралась свежесть и прохлада, пахнущая летним мелким дождём. — Через полчаса пойдёт автобус, заберёт вас. Можете пока размять ноги.

Люди заворчали и полезли за мобильными телефонами; Таня, Агата и худой мужчина, подумав, стали пробираться к выходу. Мужчина тут же нервно вытащил сигарету, Агата, сматывая наушники, рассеянно стала прогуливаться вдоль газели, глядя на лес и небо; Таня потягиваясь, встала, рассматривая полусонно высокие ели и ещё яркую, не то что поздним летом, траву. Дождь был почти незаметным, слышно было, как в салоне разговаривала соседка, поэтому возвращаться не хотелось. Постепенно вышло ещё несколько пассажиров — некоторые из них тут же углубились в лес, ворча.

Таня и Агата посмотрели им вслед, а потом переглянулись и легко улыбнулись друг другу — ничего не значащий жест людей, которые привыкли быть вежливыми. А потом посмотрели на вереницу исчезающих в кустах людей и побрели по смятой траве вслед за ними.

Джинсы тут же промокли до колена от мокрой травы, зато запахло хвоей, свежестью. Таня, идущая первой, подняла голову, чтобы понять, куда идти дальше… И замерла. Агата, думающая, зачем она взяла рюкзак с собой, и можно ли его вернуть обратно, едва не шагнула прямо Тане в спину.

— Там… — сказала Таня. — Извините, пожалуйста, вы видите это?

Агата посмотрела в тёмную рощу, думая увидеть сову или какую-то местную живность, но вместо этого вздрогнула. В каком-то смысле это и правда была живность, но сложно было представить её местной.

На тёмной еловой ветке, примерно на высоте их роста, балансировал маленький чёрный котёнок, отчаянно цепляясь лапами за зелёные иглы. Через секунду до них донёсся и тихий писк.

Не раздумывая, Таня и Агата кинулись к котёнку, который пищал всё громче, увидев их, и всё отчаяннее балансировал на сгибающейся ветке.

За котёнком начиналась тропинка, и вдалеке маячили высокие деревья, дубы, абсолютно без листьев. Их верхние ветви завихрялись в узоре, чем-то напоминающем череп. Таня нахмурилась, пытаясь вспомнить, где же она видела такие, но котёнок в этот момент снова заголосил.

Таня и Агата шагнули на тропинку, собирались броситься к котёнку, но ноги как будто влипли в серую узкую тропку, обрамлённую папоротниками.

И тут Таня вспомнила, где она видела такие же дубы.

— Нам нужно бежать, — прошептала Таня.

— Что происходит? — спросила Агата тоже шёпотом, оглядываясь; котёнка на ветви больше не было. По краям дорожки вдруг что-то еле видимо завихрилось, как будто поднялась слабо сияющая пыльца. Папоротник зашелестел; обе отвлеклись на него и пропустили момент, когда шагнули вперёд. Мир становился сном, тропинка влекла их за собой, как в эскалаторе, а ноги почти не чувствовались, просто мир проносился мимо. Иногда Таня чувствовала, как её ноги соприкасаются с землёй, опускаясь ступнёй на твёрдую тропу, но чаще ей казалось, что она парит.

На этот раз она не проживала всю жизнь с Агатой, как тогда, с Виктором. Но её наполнила невероятная лёгкость, и показалось, что человек рядом — не совсем человек, и она сама тоже — не совсем человек. Они — просто тени, смутные образы, созданные из переплетённых подземных корней, щепотки сумерек, создания магии. И они плыли среди бересклета, высокой осоки, зарослей папоротника, высохших люпинов, заходя всё глубже и глубже в лес.

На этот раз они вышли со стороны дома, не проходя мимо клеток и красных рыб. Дом был стабильным — не жёлтым, как в первый раз, а бревенчатым, чуть приподнятым, как будто дом был с погребом.

Агата молча оглядывалась расфокусированным взглядом.

— Я уже была здесь. Раньше, — сказала Таня. — Мы были в этом доме с одним знакомым. Там была пожилая женщина.

Агата посмотрела задумчиво на кольцо на руке Тани.

— Кто бы там ни был, он хочет, чтобы мы вошли, — сказала Агата и решительно направилась к дому.

Таня поспешила за ней.

Дверь со скрипом открылась — и закрылась за ними.