Чувствуй себя как дома

Мария Британ, 2019

Спустя много лет Анна возвращается к морю, где давным-давно потеряла память и… семью. Она хочет выяснить, что же случилось с мамой в тот страшный день – в день пожара, – и ради этого пойдет на все. Но на ее вопросы местные жители ничего не отвечают – они не желают, чтобы Анна вспоминала. Молчит и море. Море – предатель: оно-то точно все знает. Так, может быть, ответят дома? История Анны уже близко: скрипит половицами, лязгает старыми замками, звенит разбитой посудой – нужно только прислушаться, открыть дверь и… старый дом раскроет все тайны. Только нужно ли было Анне о них узнавать?

4

Анна

[После]

Я опускаю чемодан и разочарованно интересуюсь:

— Что это?

Лишь крохотная часть Анны Рэу ликует: ребенок-маньяк — маньяк только наполовину. Темыч не солгал. Он правда устроил резню. Для игрушек.

У мохнатого зайчика, едва ли не большего, чем хозяин, отрезаны уши. Макушка щедро смазана красным. Я вспоминаю об испачканных ладонях и облизываю алые пятна.

Смородина.

Ску-ко-та.

Ты не прошел экзамен, Темыч. Я передумала тебя красть. Ты плохой персонаж.

В дальнем углу валяются копыта жирафа и куски ватного мяса. У плюшевой лягушки отрезаны лапки. Кукла, умеющая моргать, лежит со вспоротым животом. Полое тельце набито красными тряпками.

На люстре висит хвост кота. Игрушечного, естественно.

Обои в цветочек покрыты алыми брызгами.

Мы и правда в могиле. Заживо похороненные с несчастными зверями.

— Зачем? — я поднимаю с пола бесхвостого кота и прячу пальцы в «окровавленную» шерсть.

— Играл в смерть.

Темыч не спешит ко мне. Он застыл на пороге и, клянусь, взглядом кромсает из меня снежинки.

Я погорячилась. Мальчик может пригодиться, если удивит.

Пройди испытание и получи приз.

Никто из моих персонажей не играл в смерть. Мальчишка будет эксклюзивом, болезнью книги, ее шизофренией. Но, как ни странно, истории за это и любят. Истории, но не людей. Людей — боятся.

Ему лучше со мной.

— Ты интересный ребенок, Темыч. — Я обнимаю покалеченного кота. — За что ты его?

— Понравился?

— Да.

— Дарю. Но хвост оставь. Я… не наигрался.

Мы молчим — скорбим об игрушках. Считаем капельки крови на обоях. Странно: пять минут назад я бы предпочла считать цветочки, но теперь — мальчишка заразил меня.

— Зачем приехала?

— За прошлым, — отзываюсь я.

— Здесь его нет. Сто пудов. По крайней мере, я не встречал. — Темыч чешет нос сквозь пакет. — Поспрашивай у них. Они в курсе. Они встречали.

— Кто — они?

— Игрушки.

Как только я отворачиваюсь, чтобы осмотреться, этот дьяволенок с пакетом на голове запирает меня. Скрипят половицы. Шлепают шаги.

— Темыч?

Черт.

Он… пошел за ножом?

Нет.

Он закопал нас с игрушками. И поставил крест.

Я стискиваю кота до дрожи в пальцах.

— Открой.

— Угадай, где живет прошлое, — раздается из коридора.

— Без понятия.

— Там, где и мои игрушки.

Нигде.

Очень смешно.

— Темыч, открой. — Я пинаю коленом дверь. — Открой немедленно! Позови родителей!

И барабаню что есть мочи.

Интересно, как бы отреагировала Рита? Расхохоталась бы мне в лицо? Выплюнула бы что-то вроде «Ну ты и дура, сестренка. Зачем пошла за ненормальным?» Или… «А вы подружитесь. Вы почти близнецы».

Комната обнимает меня, душит. Давит на уши. А стопы Темыча шлепают все дальше и дальше.

— Куда? Куда ты?

Я подаюсь к окну. Пора, Анна. Хватит на сегодня приключений.

Игрушки пялятся на меня, ждут чего-то, но я унесу лишь кота. Он мой. Я постираю его и пришью новый хвост. Назову Облаком: у него на спине огромное белое пятно.

Мы подружимся.

Я прислоняюсь к окну.

Если разобью пару стекол, получу свободу.

Вскоре сцены с искалеченными игрушками посереют в памяти. Я их отретуширую, уберу кровавые брызги, замажу несчастные мордочки, сниму с головы сумасшедшего мальчика пакет, нарисую ему улыбку.

Через неделю — скомкаю эту комнату, как дурацкую фотографию, и швырну в урну. Забуду о ней навечно. И не вспомню, что стряслось десять лет назад.

Потому что я убью страх.

Я обнимаю кота и жмурюсь. Нельзя прятаться. Нельзя отгораживаться от безумия. Темыч — мое лекарство. Таблетки от амнезии. Знать бы только, какая доза смертельна.

Я представляю, как мальчик идет в кухню. Как роется в ящике со столовыми приборами. Как мечтает, чтобы я пополнила его коллекцию мертвых игрушек. Чтобы он, кот и я были не разлей вода.

Я хотела превратить его в буквы. Он хочет превратить меня в фарш. Он хороший повар.

Что будет через неделю? Процентов сто — я все забуду. Мертвецы не злопамятны.

Рита примчится и наймет дешевого детектива. Виталина Семеновна будет глотать успокоительные вместо завтрака, обеда и ужина. К моим ученикам заявится новый преподаватель, который сойдет с ума от щелканья ручки. Вышвырнет ее в окно. Запретит детям во время занятия мечтать.

А я буду с котом и Темычем. Они расковыряют мое «было».

Подрывник близко. Он почти вылечился. Он включает мне фильм, мои единственные воспоминания из детства, где я…

Тик-так.

…сижу под кроватью и шарахаюсь от сапог. Пыльных, потрескавшихся. Они скоро распадутся на атомы, а хозяин до сих пор их не выкидывает. Любит.

Интересно, а что еще он любит? Рисовать? Петь? Уничтожать?

Я зажимаю уши ладонями — больно. Вчера мне их прокололи, но я терплю. Лишь бы не слышать песню. Ее включил чужак — на запредельной громкости. Нельзя так. Любой плеер предупреждает, что нельзя. Но чужаку из моего воспоминания плевать. Он не боится оглохнуть. Он боится чего-то другого, и это «что-то» прячется в нашем доме.

Тик-так.

Песня клубится дымом. Заполняет пространство расплавленным металлом. Я и есть расплавленный металл.

Через миг все застывает, температура падает на тысячу градусов. Плеер умолкает. Чужак включает новую песню. А я, кусок остывающего металла, не могу пошевелиться. Из меня можно выковать железные набойки для пыльных сапог.

Я бы хорошо стучала в ритм этой песне.

Нас, как видеопленку, кто-то перематывает. Кому-то скучно. Кто-то ищет сцену поинтереснее.

Я на макушке холма. Дом рядом, но уже не со мной. Ветер треплет мои волосы.

Я обнимаю плюшевого кота с белым пятном на спине. Облако?..

Лес дышит в затылок. Он не воткнет мне нож между лопаток. По крайней мере, без моего ведома. Он мой друг.

Дом полыхает. Дом — печка. Огонь пожирает мои шторы.

Визг пронизывает воздух. Точно строители проложили между кирпичами голос, а не цемент. Он таился много лет, ждал пламя и — дождался.

Я чувствую почти физически, как сгорают мои рисунки. Мама любила развешивать их по комнате, чтобы прятать пожелтевшие обои.

Я сжимаю кота до звездочек в глазах. Он — единственное доказательство того, что дом существовал. Мама держит меня за плечи и, если сейчас же не ослабит хватку, сломает их, как одноразовую вилку.

Тик-так.

Над нами пролетает ворон.

— Мам, это он! — кричу я и устремляюсь в лес.

* * *

Босые ноги шлепают по кафелю. Раздается стук. Кто-то ломится в комнату. Что, если этот «кто-то» поможет мне отыскать себя?

Я размазываюсь по обоям и сочусь через трещины пола. Скоро, скоро я впитаюсь в землю.

— Артем, что ты вытворяешь? Зачем тебе лопата?

Голос почти детский, сонный и спокойный. Он не представляет, кто перед ним. Или представляет слишком хорошо.

— Я собираюсь похоронить игрушки.

— Ты опять за старое?

Суета. Хныканье. Скрежет… лопаты?

Ступни затекли. Я чертыхаюсь: когда во мне оглушительно тикали часы, я сидела, забившись в угол и обняв Облако.

Облако.

Где же он тебя нашел?

Кот наблюдает за мной со смертельным безразличием. Он забыл, как мы дружили, да и я тоже.

Щелкает замок. Я поднимаюсь и одергиваю платье, новое, в горошек. Сейчас на нем серые полоски грязи и алые пятна псевдокрови.

— Вы кто? — На пороге появляется женщина лет сорока. Глаза наполнены теплотой, как огромные солнца. Кудри — белоснежные облака. Она и сама как облако. Бесхвостый кот подошел бы ей куда больше, чем мне.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

— Извините. Ваш мальчик… Он позвал меня.

Из-за спины женщины выглядывает Темыч — без дурацкого пакета. Я наконец могу его рассмотреть: он — уменьшенная версия мамы. На щеке — родимое пятно, по форме напоминающее настенного монстра.

— Он говорил, что… — я закусываю губу и киваю на кота.

— Я Илона.

Мы жмем друг другу руки.

— Аня.

Она держит мою ладонь чересчур долго для обычной гостеприимной хозяйки, словно мы прощаемся, а не здороваемся.

— Очень приятно. — Илона гладит мальчика по почти лысой макушке. — Что нужно сказать, Артем?

— Простите, — морщится мальчик. — Я не специально вас напугал.

— Славно. А теперь беги к папе.

Темыч машет мне и, застыв в тени коридора, кидает, обернувшись:

— Нашла, что искала?

Этот мальчик чересчур серьезен для ребенка. Будто в маленькое тельце запихнули взрослого, и он не может разорвать кожу и выбраться.

— Нашла.

Илона стягивает с люстры хвост кота.

— Комнату ищете?

— Да. Приехала полчаса назад.

Она предлагает мне поселиться на втором этаже и — тараторит, тараторит, тараторит так быстро, что я половину пропускаю мимо ушей:

–…называемся «Свежесть». Как думаете почему? Конечно, из-за кондиционеров в каждой комнате. У нас очень уютно и красиво. Это слова гостей, не мои. Во дворе — камеры, ворам сюда не проникнуть. По утрам — горячие круассаны с шоколадом. Лидочка волшебница, а не повар!..

Бла-бла-бла.

Забрав чемодан, я поднимаюсь за Илоной по лестнице. Она обещает снизить для меня цену на пятнадцать процентов за стресс.

Мы ныряем в коридор, пустой, выложенный кафелем. Он стерилен, как скальпель перед операцией.

Такой чистоты не бывает в обычном доме — наверное, хозяевам есть что скрывать. К примеру, мальчиков с пакетами на головах или трупы игрушек.

Илона всучивает мне ключи и хвост Облака.

— Артем же вам подарил кота, да?

Мы пересекаем коридор и замираем у последней двери. Дернув за ручку, Илона пропускает меня вперед. Пахнет стиральным порошком. В углу гремит холодильник, а вместе с ним и граненые стаканы на его макушке. Люстра с абажуром и кисточками, кровать на пружинах, скрученный полосатый матрац — так выглядит мой временный дом.

— Обустраивайтесь, — сияет Илона. — Столовая в соседнем домике. Маленькое оранжевое здание. Лидочка волшебница, а не повар!

— Вы говорили.

— Правда? Простите… о чем это я? Ах да, завтрак через час!

— Спасибо. — Лучезарность Илоны не дает мне покоя. — Темыч… ваш сын?

На миг ее глаза-солнца затмевают тучи, но она быстро успокаивается.

— Артем. Дурацкое сокращение. — Она взлохмачивает волосы. — Да, сын.

— Он издевается над игрушками. С ним что-то…

…Не так.

— Мы пытаемся ему объяснить, но он же мальчишка. Любит хулиганить. Клянусь, — Илона хватает меня за локоть, — он нормальный. Ему нравится играть в смерть, вот и все. Он больше не будет вас пугать.

От напора Илоны рука плавно превращается в пластилин, и я с виноватой улыбкой высвобождаюсь из ее хватки.

— Ну, располагайтесь. И… приглашаю вас вечером на концерт. В рок-клуб на пляже. — Илона разворачивается к выходу. — Хм, Артем неплохо заманивает клиентов, правда?

Я глотаю нервный смешок и обнимаю Облако. Пальцы щекочет мокрая от «крови» шерсть.

— А можно вопрос? Где вы нашли кота?

— Ах, его. На холме возле леса. Он мне сразу же понравился. У бедняги оторвался хвост, и нам пришлось похлопотать над ним. Кстати, это его проклятие.

— Какое?

— Терять хвосты.

«А вместе с ними — и хозяев», — думаю я.

* * *

Я забираюсь в ванну и окунаюсь в прохладную воду. Этим летом я бы здесь ночевала. Шумит кран. Гогочет, визжит, словно пытается сообщить о чем-то важном.

Когда я ныряю и поднимаю под водой веки, вертикальные красные полосы на обоях запутываются в огромный узел. Сердце, не иначе. В реальности линии идеально прямые, будто здесь кого-то зарезали и струйки крови стекают по стенам.

В умывальнике лежит мокрый Облако. Я почти отстирала пятно на нем.

Легкие лопаются от воздуха, давят на грудную клетку. Если бы я писала об убийствах, то местом действия сделала бы именно эту ванную комнату.

Закончив с купанием, я раскладываю вещи и спешу в столовую. Тарелки выдает пожилая женщина. В морщинах на ее лице вполне бы спрятался континент. Где-то между зелеными тенями и ярко-фиолетовой помадой она потеряла красоту.

Я читаю имя на бейджике. Лидия.

Волшебница, а не повар.

— Приятного аппетита. — Она протягивает мне порцию пюре и расплывается в улыбке. — Только приехали? Илона предупреждала.

— Да. Спасибо.

— Вы к нам оздоравливаться или путешествовать?

— Уладить кое-что.

Улыбка сжимается гармошкой.

— Что же?

Пока я сочиняю правдоподобную историю, Лидия хватает меня за запястье:

— Как ваша фамилия, девочка? Мы нигде не встречались?

Она смотрит куда-то мимо моих глаз. Выше. На брови?..

Конечно.

На родинки. У меня на лбу — два пятнышка. Единственное, чем я выделяюсь. Все первым делом таращатся не на жирные русые волосы и не на чересчур худую талию. Все таращатся на родинки.

— Так как фамилия-то?

— Рэу. Анна Рэу.

— Как? Рэу?

— Да.

Лидия отстраняется и чуть не смахивает с подноса тарелки. Закусывает губу. Из дырявой гармошки сочится кровь.

— Зачем приехала? Радуйся, девка, что свалила из этой дыры.

Как странно: сказал фамилию — и ты свой. Сказал фамилию — и тебя выгоняют из дома.

— Что? Я вас не понимаю.

За мной собралась очередь из пяти человек, и на мой вопрос Лидия не отвечает.

— Круассаны на витрине. Приятного аппетита. Через пару часов после завтрака Илона проводит тренировки у моря. Йога. Составишь компанию?

Намек?..

Я соглашаюсь в надежде, что после занятия Лидия проговорится о чем-нибудь важном, и падаю за столик в углу. Крохотный зал не просторнее моей комнаты. Пахнет выпечкой и супом.

У Илоны мало отдыхающих — три семьи и я. Для каждой компании — свой столик.

Время от времени я ловлю на себе взгляд Лидии. Теперь ее губы не растягиваются гармошкой. Она серьезна. Нет, в ее морщинах спрятан не континент, а нечто иное, до боли похожее на очертания поселка. Я бы обколола Лидию коллагеном, чтобы разгадать ее тайны, но сомневаюсь, что после этого она выжила бы.

Люди, гремя вилками, завтракают. Они чужаки — их никто не выгонит. Им рады, потому что через неделю они соберут чемоданы и если и вернутся, то лишь через год.

Я ем быстро как никогда. Внимание Лидии ощутимо почти физически. Жжется, смешивается с кровью, сплетается с моим тиканьем.

Сбежав из столовой, я два часа слоняюсь по участку. Монстр с желтыми глазками следит за моими движениями, липнет даже на расстоянии. Вместе с ним из окна второго этажа за мной наблюдает черноволосая женщина. Солнце слепит, и я не вижу ее лица.

Интересно, в ванной незнакомки обои тоже в красную полоску?

Темыч бродит возле забора с палкой.

— Ты что-то ищешь?

— Хвост. Мама куда-то спрятала хвост.

Мимо нас пролетает Лидия в парео и шляпе с полями, на которых уместилось бы тарелки четыре.

— Жду тебя, Аня.

Я поднимаюсь к себе и переодеваюсь в купальник. Если верить ощущениям, за сегодня я поправилась килограммов на пять, и дело не в сытном завтраке. Внимание жителей поселка тоннами липнет к коже.

Лучше бы этот фильм под названием «Мое прошлое» лежал в закромах ящика. Он слишком реален.

А впрочем, у меня есть шанс поймать за хвост воспоминания. Главное, чтобы у воспоминаний он не отрывался так же хорошо, как у Облака.

Я спешу за Лидией. Дороги плавятся, трескаются, сохнут. Если солнце расщедрится еще на градус, поселок превратится в пепел. За холмом шумит море. Я ускоряюсь. Все улицы ведут к пляжу. С высоты, наверное, они похожи на тетрадь в линейку, исписанную ужасным почерком. Дома-слова, параллельные дороги, стремящиеся за красную черту, к морю… Рискнешь пересечь, не взяв спасательный жилет, — барахтайся сам.

И я рискую.

Тону вьетнамками в раскаленном песке. Ветер бьет в лицо. Спасибо, что не в спину.

Я окунаю ступни в воду.

Здравствуй, море. Мы дружили. Помнишь? Ты пенилось, гнало волны, пробовало меня на вкус, как сейчас.

Ты скучало?

Я выросла, представляешь? Теперь я тону в буквах, а не в тебе. Хочешь тоже стать буквами?

На пляже пусто, лишь человек десять выстроилось в круг у шезлонгов. Среди них — Илона. Заметив меня, она машет рукой.

Интересно, Рита с ней знакома? Они бы поладили.

Занятие начинается с разминки. Я стараюсь повторять за Илоной, но получается плохо. Зато у Лидии — лучше всех. И пусть с виду ей лет триста, она излучает силу. Не удивлюсь, если перед сном она снимает морщинистую кожу, линяет, как змея.

— Не запрокидывайте голову! — командует Илона. — Поднимите плечи и тянитесь подбородком вверх. — Она поправляет каждого, лепит из нас скульптуры. — Как, по-вашему, чем хороши асаны на равновесие? — Так и не дождавшись ответа, Илона продолжает: — У вас прорабатываются все мышцы, вы концентрируете внимание и избавляетесь от лишних мыслей. Зацепитесь взглядом за какую-нибудь крошечную деталь и замрите. Она вас удержит, не сомневайтесь.

Я чувствую себя побитой изнутри, но, как ни странно, чистой и сосредоточенной. Кошусь на Лидию и восхищаюсь ее выносливостью. Поза собаки, планка, поза орла — все ей дается с легкостью. Даже не подозревая, она втаптывает мою самооценку в раскаленный песок.

А я… я так и не нашла крошечную деталь.

— Молодец, Аня. Для первого раза неплохо, — хвалит меня Илона, когда занятие заканчивается.

К нам присоединяется Лидия.

— Довольно неплохо.

Здесь, под ярким солнцем, рядом с солеными водами, она стареет еще лет на семьсот. Они с морем ровесники. Разница в одном: у моря нет срока годности, ее — на исходе.

У Лидии сплошной купальник и седые волосы, завязанные в хвост. Должно быть, она приехала на том же автобусе, что и я — со станции «Прошлое».

Илона желает нам приятного дня и удаляется. Люди разбредаются по пляжу — все, кроме Лидии. Та чертит пяткой круг и ждет, когда я заговорю. Но я не решаюсь.

— Тебе здесь не место, — выдает она, поняв, что я могу молчать вечно.

Мы заходим в море.

— Почему? — вскидываю брови я.

Из-за ледяных волн по телу расползаются мурашки. Странно, что в жару море не прогрелось.

— Я верю в легенды. Все здесь верят.

— Что за легенды?

— Вообрази, герой: тебе на макушку падает люстра. Секунда — и тебя нет.

Лидия исчезает под водой.

Я считаю до десяти. Сердце замирает — что, если она утонула? Я уже собираюсь нырять следом, как вдруг Лидия всплывает в сантиметре от меня.

— О чем бы ты подумала, если бы я заявила, что у домов есть рты и зубы? — Ухмылка. Длинная дырявая гармошка. — О чем бы ты подумала, если бы стала их руками?

Я пячусь. В воде шаги получаются приторно-медленными. Море заодно с этой шизофреничкой.

Лидия фыркает.

— Сегодня на обед суп с фрикадельками. Объедение.

Так и не ответив ей, я выбегаю из воды. Прочь, прочь с пляжа. Спрятаться бы в чемодан, упаковать бы себя среди платьев и забыть бы о странных домах и их обитателях.

Я мчусь на базу — босиком. Плевать, что земля жарит ступни быстрее, чем сковорода яичницу.

Темыч до сих пор ищет хвост. Женщина на втором этаже вновь за мной следит. Если бы она не коснулась ладонью стекла, я бы приняла ее за реалистичную куклу.

Скорее всего, после моего приезда время застыло, запеклось раной.

Или… у часов сели батарейки.