Уютная душа

Мария Воронова, 2014

Стоит ли жертвовать собой ради успешной карьеры супруга? Юной студенткой Таня Усова вышла замуж, и учебу пришлось оставить. Теперь она – «всего лишь» операционная сестра, ее высоко ценят коллеги, но дома вот уже десять лет ее ждут только придирки и унижения. Ради чего она хранит этот безрадостный брак? Но наступит день, и Таня совершит поступки, о которых раньше и подумать не могла. Что так изменит самооценку скромной девушки? Ну конечно, счастливая любовь! Новая…

Глава 3

Оказывается, он был влюблен!

Клиника без Тани казалась ему пустыней, и Миллер, как подросток, считал дни до ее возвращения.

«Дело даже не в том, что она удивительно добрая и самоотверженная девушка, — думал он. — Мне хочется стать таким же, как она, хочется вновь полюбить мир. Рядом с ней мне удастся это сделать. Она потихоньку, исподволь, по капельке напитывает меня любовью к людям, как человека после долгого голодания начинают осторожно кормить — сначала по ложечке, потом еще и еще… Лишь бы ей было со мной хорошо».

Миллер намывал свои комнаты в коммуналке, стелил на кровать новое белье и ходил в магазин за хорошим кофе и шоколадом.

Первая часть воскресенья прошла за хозяйственными хлопотами. Вечером профессор начал размышлять, можно ли позвонить Тане на мобильный и пригласить ее в гости, или это неудобно.

«Она может обидеться, — думал он, понимая, что на самом деле боится сам. — Ведь по телефону всего не объяснишь. Вдруг она решит, что я просто хочу развлечься? Она ведь не знает, что я ее люблю. Говорят, что женщины всегда это чувствуют, но я очень сдержанный человек! Лучше завтра. Предложу ей отпраздновать окончание курсов. Черт с ним, сразу сделаю предложение. Женюсь! Какие могут быть игрушки?»

Миллер нервно похохатывал и боялся, что не дождется завтрашнего дня.

Утром он провел конференцию, сделал обход и отправился в оперблок. Тани нигде не было, и ему пришлось притворяться, что он пришел взглянуть на график операций.

«Может быть, она не вернулась с курсов? Она сказала, что обеспечила меня инструментами до конца недели, но ведь она не говорила, что выйдет на работу именно в понедельник. Значит, у меня есть легальный повод ей позвонить, узнать, когда она собирается на службу. Вот сейчас покурю и позвоню. Из своего кабинета, где нет любопытных ушей».

Он вышел на площадку черной лестницы. Серые бетонные ступени, перила из железных пластин, кое-где оторванных и торчащих в пролет железными щупальцами. На стенах с осыпающейся грязно-розовой краской — воззвания сексуального и политического толка. Угол возле помойного ведра в изобилии испещрен следами тушения сигарет. Миллеру стало противно, и он поднялся на один пролет. Там обнаружилась такая же картина. Тяжело вздохнув, он закурил.

Внизу хлопнула дверь, и послышались женские голоса — сестры вышли на перекур.

— Ну, Тань, как тебе с фашистом работается? — донеслось оттуда.

Миллер навострил уши. Подслушивать, конечно, нехорошо, но он же не знал, что они сюда придут! Чистая случайность. А после того как его назвали фашистом, обнаруживать себя просто неудобно, это сконфузит невоздержанную на язык сестру.

— Нормально. И почему вы все так его не любите? Странно даже.

В ответ раздался дружный смех.

— Знаешь, с тобой он стал как-то добрее. — Миллер узнал голос старшей сестры Ирины Анатольевны. — И не только к тебе, но и к нам, грешным. Разве мы могли представить, что он будет помогать нам таскать этот чертов хлам?

— Это уж точно, — подтвердила другая сестра, Дмитрий Дмитриевич не узнал ее по голосу. — Попроси мы его раньше, смерил бы нас уничтожающим взглядом и сказал: «Хорошо, я еще и инструменты за вас помою. А вы не окажете ли мне ответную любезность — не прооперируете ли аневризму сонной артерии?»

Миллер чуть не поперхнулся дымом. Именно так он бы и сказал, слово в слово.

— Не знаю, что это на него вдруг нашло, — продолжала неузнанная сестра. — Но боюсь, когда у него припадок доброты закончится, мы все огребем по полной. Уж он-то найдет способ наверстать свое, фашист недобитый.

— Девочки, а за что вы его фашистом зовете? — Голос Тани он не перепутал бы ни с чьим.

— Такой и есть! Вредный злобный гад. Конечно, ты ему угождаешь, и у него пока нет повода тебя гнобить. Но вообще не обольщайся, он ненавидит тебя так же, как все остальное человечество.

Миллер и не предполагал, что у Ирины Анатольевны, которую он уважал и ценил, сложилось такое нелестное мнение о его персоне!

— Нет, фашистом я бы его не назвала, — задумчиво протянула Таня. — И сдается мне, он совсем не злой. Просто бесстрастный и холодный человек. Так что если уж выбирать ему прозвище, то я бы предложила «мессир».

Опять раздался дружный хохот, а Дмитрий Дмитриевич подумал, что истина «подслушивающий человек рискует услышать много для себя неприятного» подтверждается на все сто.

— Нет, правда, девочки. Как и дьявол, наш Миллер не способен на сильные чувства. Зато холодность позволяет ему быть справедливым и объективным, а мы за это считаем его злым. На самом деле он просто несчастный человек, он завидует нам, как Воланд.

— Таня, что ты несешь? При чем тут Воланд?

— Воланд тоже бесстрастный и тоже завидует людям. Поэтому и вводит в искушение, играет на человеческих страстях, чтобы в очередной раз убедиться, что они толкают людей только на грех и некрасивые поступки. Наш, конечно, дьявольским промыслом не занимается, но ему тоже приятно лишний раз убедиться, насколько мерзок род людской.

Он не думал, что ему будет так больно слушать Таню! Вероника Смысловская сказала, что он не способен на любовь, но у нее были к тому основания. И бесстрастным она его не обзывала. А Таня, да как она могла? После того как он месяц проработал с ней бок о бок и каждый его вздох, каждое движение были наполнены мучительной нежностью… Путь она не поняла его любви, но назвать его холодным… Наслушалась бабских россказней, только и всего!

— Ты тут целую философию развела, оперируешь вселенскими понятиями, а на самом деле все гораздо проще — твой любимый профессор просто злобный эгоист. Поэтому до сих пор и не женат.

— Вообще-то злобные эгоисты тоже имеют право на счастье, — заметила Таня. — Он же не виноват, что такой уродился.

— А женщина виновата? Чем жить с таким занудой, лучше сразу повеситься.

«Ну и повесься!» — злобно пожелал Миллер. А он-то думал, что, несмотря на ненависть к нему как к штатной единице, его жениховский рейтинг остается в коллективе высоким. До этого момента он был убежден, что любая сотрудница, получив от него предложение руки и сердца, ответит моментальным согласием.

— Он может быть очень счастлив в браке, — заступилась Таня. — Знаете же, один любит, другой позволяет себя любить. Позволять себя любить — это тоже дорогого стоит. Понять, как сильно тебя любят, принять чужую любовь и ответить на нее благодарностью — пожалуй, это даже труднее, чем любить самому. Обычно как бывает? Если человек влюбляется в нас, мы сразу же начинаем считать его своей собственностью и относимся к нему хуже, чем к верной собаке. Чем самоотверженнее он любит, тем сильнее мы презираем его, беззастенчиво пользуясь его услугами, а сами сохнем по какому-нибудь красавчику, который нас и знать не хочет. Мало у кого хватает мужества сказать: вот человек, для которого я — центр Вселенной. Спасибо ему, что он выбрал меня из всего остального человечества, что я — самый главный человек в его жизни. Я — обыкновенная женщина, стала для него чудом.

— Как поэтично! — фыркнула Ирина Анатольевна.

— Зато правда! — отрезала Таня. — Меня этому мама учила. Она выходила за отца без любви, он взял ее буквально измором, но я никогда не встречала более счастливой пары. Она вовремя поняла, что нужно быть благодарной за любовь.

Разговор плавно перетек на темы, не имеющие прямого отношения к Миллеру, и он осторожно поднялся на третий этаж, чтобы окольным путем пробраться к себе в кабинет. Встречаться с кошмарными тетками ему совершенно не хотелось.

Вернувшись в каморку, он вымыл лицо холодной водой, посмотрел в зеркало и строго сказал себе: «Любовь умерла!» Поймал себя на том, что у него появляется привычка разговаривать со своим отражением — верный признак полного одиночества, и расстроился окончательно.

«Надо же, чуть было не женился на сентиментальной дуре, которая верит книжным представлениям о любви, а на досуге размышляет о философских аспектах романа «Мастер и Маргарита». Причем размышления эти дают очень скудный результат! Вот нахалка, она еще пытается анализировать мою личность! Ни черта не зная обо мне, опираясь на сплетни глупых баб. Вылепила из меня героя слюнявого женского романа. Нет, такого бреда я давно уже не слышал!»

На душе было тошно. Миллер открыл шкаф, мечтая найти там что-нибудь успокоительное.

— Прошла любовь, завяли помидоры, сандальи жмут, и нам не по пути! — продекламировал он вслух, убедившись, что коварный Криворучко стащил у него все запасы.

«Значит, она записала меня в бесчувственные личности! А сама, надо понимать, крупный спец по любви! Господи, спасибо, что ты сделал меня невольным свидетелем этой душераздирающей беседы! Какого бы я свалял дурака, если бы сделал предложение! Эта экзальтированная особа тут же решила бы, что безмерно меня любит, и я должен был бы каждую минуту ценить ее чувства и благодарить за них. В мою любовь она бы никогда не поверила, потому что ей удобнее считать меня холодным и мрачным типом».

Тут обнаружилось, что у него кончились и сигареты. Он вспомнил о сотовом.

— Чесноков, это звонок другу. Можете зайти ко мне с парочкой сигарет?

— Не вопрос.

Миллер сел за стол, для солидности раскрыв перед собой диссертацию, требующую отзыва, и стал ждать.

«А вдруг она права? Ведь если бы я любил ее по-настоящему, то любил бы и ее бредовые высказывания. По сути, она не сказала обо мне ничего обидного. Просто начиталась сентиментальных романов, дурочка. Но дурочки, как и злобные эгоисты, тоже имеют право на счастье».

— А я гостя привел, — радостно объявил Чесноков, появляясь в дверях.

— Я вообще-то только сигареты просил… — Но, увидев вошедшего, Миллер заулыбался, поднялся из-за стола и вышел ему навстречу.

— Человек страдал возле вашего прежнего кабинета, — пояснил Стас, вынимая из кармана пачку «Петра I».

— Я уж испугался, шутка ли, целый этаж исчез с лица земли! — Яша Розенберг расцеловал Миллера в обе щеки. — А ты вот где окопался. Если бы не молодой человек, я бы до сих пор там торчал.

— Коммерческая медицина пожирает нас, бескорыстных врачей и ученых. Впрочем, прости, я забыл, что ты у нас представитель именно коммерческой медицины. Не прими на свой счет.

— Не приму, — улыбнулся Розенберг, доставая из кармана трубку и дорогую табакерку. Брошенные рядом с пачкой «Петра», они наглядно продемонстрировали преимущества частного капитала.

* * *

Услышав «Яша Розенберг», можно представить себе томного юношу с длинными черными волосами и скрипкой в руках, но данный Яша Розенберг никак не соответствовал этому имиджу. Невысокий, крепкий, стриженный почти под ноль, когда-то он учился на одном курсе с Миллером.

Старший ребенок из многодетной деревенской семьи, Яша жил в общежитии и одновременно с учебой пахал на двух работах, чтобы прокормиться самому и помочь родителям. Он был единственным однокурсником, с которым Миллера связывало подобие дружбы. Оба не могли участвовать в студенческих развлечениях и не имели ни времени, ни денег, чтобы ухаживать за девушками. Можно сказать, два одиночества пытались поддерживать друг друга. Чтобы сумасшедшая мать и маленькая сестра Миллера не оставались одни, когда Миллер дежурил, Яша ночевал у него. За это Миллер кормил его домашними обедами собственного приготовления и давал списывать пропущенные Розенбергом лекции. Когда Яша попал в больницу с гепатитом, Миллер возил ему диетические продукты, а Розенберг, в свою очередь, несколько раз забирал Олю, сестру Миллера, на лето в деревню, утверждая, что его мать просто не заметит среди своего многочисленного потомства еще одного ребенка. Эти поездки были для Оли настоящим благом, тощий бледный ребенок возвращался в сентябре крепкой девицей с румянцем во всю щеку. Правда, потом Миллеру приходилось отучать ее от использования матерных слов.

Конец ознакомительного фрагмента.