Странная женщина

Мария Метлицкая, 2018

"Мы выбираем. нас выбирают…" Очень часто те, кого мы любим, выбирают других. Это больно, но еще больнее, еще страшнее, когда выбор за нас делает судьба. Влада и Саша любили друг друга. Они могли бы прожить большую, хорошую жизнь вместе, если бы не вмешался рок, жизнь – называйте как хотите. Собрать себя по кусочкам, заставить жить по другому сценарию, который к тому же тебе навязали, – совсем непросто. А уж найти новую любовь – непросто вдвойне. Но жизнь не только коварна, но и мудра. Она знает, кого вознаградить за мудрость и терпение. Как знать, может, наши герои – из тех счастливчиков, что удостоятся награды?

Вся жизнь впереди, надейся и жди!

Восемнадцать. Что может быть лучше, чем восемнадцать? Когда ты красива как роза и как роза свежа. И когда впереди целая жизнь. Долгая, длинная. Бесконечная. И очень счастливая.

Ты так ждешь ее, так жаждешь, так торопишь года! Тебе хочется прыгать от шальной радости, захлебываться от восторга. А неудобно. Тебе ведь уже восемнадцать!

А рядом с тобой — совсем рядом, ближе, чем протянутая рука, ближе, чем стук твоего сердца, чем твое свежее юное дыхание, он — твой любимый!

То, что самый лучший на свете, нечего и обсуждать. Нелепо просто говорить об этом! Неловко.

Он рядом, и все прекрасно — и дождь, и холодный ветер.

Прекрасные, кстати, стихи. Только ни дождя, ни холодного ветра — июль.

Жарковато, но кого в восемнадцать это пугает?

Они сидят на скамеечке в Парке Горького. Впереди серая река, мутноватая вода чуть колышется — совсем чуть-чуть, почти и не видно. Пахнет шашлыками и прибитой неспешным дворником пылью из шланга.

Они сидят молча, обнявшись. Она доедает мороженое. Любимое — «Ленинградское». Он «не потребляет». Он вообще не ест сладкого. Говорит, что ему невкусно.

— У тебя странный вкус, — удивляется она, — горько-кислый. Ужасный!

Он кивает и соглашается:

— Ужасный, чистая правда. Ну, раз я выбрал тебя.

— Я про неспелый крыжовник и кофе без сахара, — говорит она.

И они заливаются смехом. Таким звонким счастливым смехом, как смеются только в юности. На них обращают внимание.

А им наплевать. Абсолютно, категорически. Им наплевать на все и на всех.

Кроме друг друга.

Друг к другу они нежны. Даже прислушиваются к дыханию друг друга. Им это важно. Они ловят взгляд друг друга. Это тоже так важно, что прямо…

Нет ничего на свете важней. Нет вообще ничего важнее, чем они. И еще — их любовь.

Вот это самая важная штука. Самая важная вещь. И ничего, кстати, смешного!

Влюбленные — они ведь такие. Могут обидеться.

Только с ним она примирилась со своим именем. Он сразу назвал ее Влада. А на самом-то деле она была Владлена. Папуля изощрился, чтоб его. Мать рассказывала, что хотела назвать ее Дашей. В честь бабушки. А тут подключился папуля, и, разумеется, мамино предложение было тут же снято — с мужем она не спорила. Ни по каким вопросам. Отец называл ее всегда полным именем — Владлена. Лет в десять она узнала, что это означает «Владимир Ленин». Кошмар. После этого свое имя она стала ненавидеть сильнее. А он, ее любимый, вдруг сразу назвал ее Владой. Сказав, что она им владеет — навеки и безвозвратно. Влада, владелица. Владелица его души и сердца. И она примирилась тут же, а со временем даже смогла полюбить свое имя.

Став взрослой, она даже в связке с отчеством представлялась Владой — Влада Витальевна. А что, неплохо.

Познакомились они банально — на улице. Точнее, у выхода из метро. Ехали вместе от «Проспекта Маркса» до «Проспекта Вернадского». Она видела, что худой, синеглазый и симпатичный парень, сидящий напротив, внимательно ее изучает. Оторвалась от книжки и бросила на него довольно суровый взгляд. Он смутился, улыбнулся и слегка развел руками — не обессудьте, мол! Не в моих силах оторвать от вас взгляд!

Словно извинился.

А она нахмурилась и снова уткнулась в книжку. Всю жизнь она помнила этот день и помнила то, что читала — рассказы О’Генри.

Выйдя на улицу, она почувствовала, что он идет следом. Резко обернулась:

— Что вам от меня надо?

Он тяжело вздохнул и сказал:

— Все! С сегодняшнего дня и до конца жизни. Вас это пугает?

Она тоже вздохнула:

— Нет, не пугает. Это должно пугать вас и ваших родителей.

— Почему? — удивился он.

— А потому, что это — диагноз! — отрезала она. — Или несусветная наглость. Хотя вам кажется, что все это страшно остроумно, правда?

Он покачал головой:

— Ничего остроумного я здесь не вижу. И вообще, я человек серьезный. Честно. И это не мой способ знакомства.

Она досадливо махнула рукой и пошла к дому.

Он пару раз пытался завязать разговор, она что-то коротко отвечала, так дошли до ее подъезда, она повернулась к нему и сказала:

— Ну, вот. Все. Очень надеюсь, что здесь мы расстанемся. И расстанемся навек.

Он посмотрел на нее внимательно.

— А жаль, что вы не верите. Жаль, что до вас еще не дошло.

Она в изумлении приподняла брови.

— Жаль, — повторил он и улыбнулся. — Все равно. Ты. От меня. Никуда не денешься!

Она покрутила пальцем у виска.

— Ну, если вы маньяк, то, наверное, да. Только… у меня очень строгий папа. И есть еще брат.

— Разберемся, — отмахнулся он и пошел обратно к метро.

А назавтра с раннего утра он уже сидел на лавочке у ее подъезда. С огромным букетом ромашек.

Ее, кстати, любимых цветов. И как он только узнал?

Осаду она держала недолго — было лето, каникулы, почти все разъехались, а она продолжала торчать в Москве. Мать с братом сидели на даче, отец ночевал у своей зазнобы, а она, ссылаясь на неотложные дела, с удовольствием оставалась в квартире одна.

Через пару дней они гуляли по городу, ходили в кино, сидели в кафе-мороженом, ели пломбир и пили отвратительный жидкий кофе — хороший кофе тогда подавать было как-то не принято.

Ей было с ним интересно. Так интересно, как не было никогда и ни с кем. Говорили они обо всем и часами — о книгах, кино, родных. Делились воспоминаниями о детстве, не боялись открыть друг другу даже детские страхи.

Все лето они не разнимали рук. Все лето они целовались в укромных уголках. Все лето они любили друг друга и не мыслили прожить и дня в разлуке.

Однажды он остался у нее на ночь. И после этого стало только еще жарче, еще крепче, еще сильнее — все то, что происходило с ними тогда, тем самым далеким жарким летом.

А было оно, то лето? Да, было.