Дочь Деметры

Мария Самтенко, 2023

Далекое будущее. Гигантский звездолет с сотней тысяч пассажиров на борту летит колонизировать другую планету. Годы полета уже позади, впереди – чуть меньше ста сорока лет. Кора, дочь Деметры, подслушивает разговор, не предназначенный для ее ушей…

Глава 1

–…сначала действительно было больно, но потом я привыкла, — в низком приятном голосе Деметры сквозило холодное сожаление: пожалуй, с таким сожалением сильное дерево заслоняет солнце более слабой соседке, заставляя её чахнуть без света. — К зиме я как раз успею свыкнуться с мыслью…

Фонарик выскользнул из ослабевших пальцев Коры и звонко ударился о металлическое дно вентиляционной шахты.

Голос матери резко стих; Кора вжалась в металл и затаила дыхание, стискивая в пальцах отвёртку. Сердце бешено стучало в горле; в голове шумело, глаза странно щипало, словно курсирующий в вентиляционной шахте воздух нёс с собой колючий песок.

— На этом корабле тишины не дождёшься, — недовольно буркнул собеседник Деметры (Кора не знала, кто это, мать не называла его по имени — отметила только, что он говорит о себе в мужском роде, и что для мужчины его голос излишне высоковат). — Но в твоём отсеке, конечно, больше покоя, чем где бы то ни было.

— Да, спасибо, — отстранённо сказала Деметра, — мне кажется, нас подслушивают.

Кора услышала нервные размашистые шаги и зажмурилась, словно это могло помешать Деметре увидеть её, если той придёт в голову проверить, а не прячется ли кто-то за вентиляционной решёткой.

— Даже если и так, — легкомысленно откликнулся её собеседник, — ничего нового они не услышат. Я же не прошу у тебя старую добрую коноплю или опиумный мак, а на дерево для кифары на корабле моратория нет…

— Мне всё равно как-то не по себе, — заявила Деметра, — пойдем-ка отсюда, я видела пару сухих ветвей на оливах из субтропического отсека.

Снова зазвучали нервные и размашистые шаги Деметры в обрамлении мягкой поступи её собеседника. Когда они окончательно стихли, Кора рискнула открыть глаза и осторожно шевельнуться. Из-за длительной неподвижности тело затекло, и девушка тихо потянулась, разгоняя кровь. Потом она подобрала фонарик, включила его, закрепила на поясе отвёртку и, пятясь, поползла назад.

Два дня назад Деметра велела Коре подкрутить шурупы на вентиляционной решётке — ей казалось, что оттуда слишком дует, и растущая рядом березка быстро теряет листья. Дуло действительно сильно, и хотя Кора (которая знала о растениях больше, чем кто бы то ни было) сомневалась, что береза белая, растущая в умеренной полосе, не переносит ветер, но поручение есть поручение. С третьей попытки подкрутив злополучную решётку, Кора приметила, что защитная сетка отошла в сторону. Тут нужно было либо снимать решётку совсем, либо лезть в вентиляцию и прикручивать сетку с внутренней стороны. Учитывая, что в ходе трёхчасовой битвы с шурупами девушка сломала два ногтя и вымоталась как после пересадки тысячи маргариток из отсека с рассадой, она предпочла выгрузить из ИС компьютера план вентиляции в отсеках Деметры, вооружиться фонариком и, спустившись на технический уровень, полезть «на штурм» изнутри.

Прикручивая гадкую сетку на положенное место, Кора и услышала голоса. Деметра с неведомым собеседником прогуливались по отсекам и сплетничали о каких-то общих знакомых. Речь зашла и о ней, о Коре.

Стоило Коре подумать о том, что сказала Деметра, её горло снова перехватило, а глаза начало противно пощипывать. Она судорожно вздохнула, отгоняя от себя неприятные мысли, и опустилась на живот, прижавшись щекой к холодному металлу вентиляционной трубы. Ей захотелось подумать о другом — вот хоть об устройстве их корабля, который уже полтора столетия нёс к далёким звёздам сто тысяч человек, не считая экипажа, и о котором она не знала практически ничего — ну, или о фотосинтезе зелёных растений, о котором она знала всё.

О чём угодно, лишь бы ей не было так плохо и больно.

Собравшись с силами, она снова встала на четвереньки и поползла. Десять-пятнадцать метров пятясь задом, потом узкая вентиляционная шахта — ответвление расширилась, «влившись» в большую круговую шахту, и Кора смогла развернуться. Поток воздуха в основной шахте был гораздо мощнее и, пожалуй, прохладнее — он ерошил короткие, обрезанные чуть выше ушей волосы, и приятно охлаждал пылающее лицо.

То и дело сверяясь с картой вентиляции на тусклом экране наручного компьютера, дочь Деметры выбралась из шахты, закрыла небольшую, в половину человеческого роста дверцу приметного жёлтого цвета, и неловко отряхнула пыль со своего болотно-зелёного комбинезона. Конечно, в основной шахте не было и намёка на пыль, но в маленькой шахте-ответвлении поток воздуха был значительно слабее, так что всё изрядно запылилось.

Естественно, толку от отряхивания не было никакого — комбинезон следовало отправить в чистку, а самой принять душ. Чего-чего, а воды из водорода на корабле производилось в достатке, можно было не экономить. Но ближайшая доступная душевая кабина, как назло, находилась даже не в каюте Коры (там был только умывальник), а в подсобном помещении их сектора, и чтобы попасть в неё, нужно было пройти через десять оранжерейных отсеков, где вероятность столкнуться с Деметрой резко повышалась.

В эти минуты Кора меньше всего на свете желала видеть собственную мать. Конечно, можно быть потратить лишний час, обойти оранжереи и зайти с другой стороны, но, прикинув, что с Деметры станется наведаться к ней в каюту просто так, поболтать, пересказать сплетни сегодняшнего гостя, Кора решила отказаться от этого варианта.

Вместо этого она поднялась на жилой этаж и направилась к ближайшему лифту. Как назло, это оказался один из главных пассажирских лифтов, связывающих четыре сотни жилых этажей на корабле, плюс сколько-то там производственных и технических. Лифт ехал сравнительно медленно, останавливался на каждом этаже и постоянно пополнялся народом.

Кора бездумно ехала вниз, держась за поручень и то разглядывая блестящую панель с загорающимися огоньками, обозначающими этажи, то опуская глаза, когда на неё падал чей-то взгляд. По счастью, с ней никто особенно не разговаривал — только крупная матрона, которая зашла на +129 этаже и вышла на +100, проворчала, что «кто вообще пускает этих ремонтников в пыльных спецовках в нормальные человеческие лифты», да трое подростков, которые вышли на +11 этаже (на нём располагались интерактивные кинотеатры и другие всевозможные развлечения) начали было подшучивать над зеленым ком, но быстро отстали, заметив, что Кора не реагирует.

С +10 до +0 этажа в лифт заходили по 10–15 человек за раз; уже на +9 этаже Коре это надоело, она, не поднимая глаз, отодвинулась в угол, и тут же налетела на какого-то высокого человека в строгом чёрном мундире с серебряными нашивками. Кажется, он стоял в этом углу ещё до того, как Кора зашла в лифт.

— Простите, — пробормотала она, заметив на чёрной ткани пыльный след от собственного плеча.

Обладатель мундира — наверняка какой-то военный офицер — молча пожал плечами и стряхнул пыль рукавом; Кора отвернулась и снова принялась созерцать собственные ботинки — старые, с вытертыми носами и немного потрескавшейся псевдокожей.

В лифте ей стало легче — пускай и не настолько, чтобы идти к себе с риском наткнуться на Деметру. Кроме навязчивого желания принять душ, желания никогда больше не видеть Деметру, а также несколько противоречивого и отдающего мазохизмом желания найти её и высказать всё в глаза, Коре захотелось поговорить ещё с кем-то другим.

Основная проблема заключалась в том, что всю свою жизнь она проводила в оранжерейных отсеках или в своей каюте, поэтому общалась либо с той же Деметрой, либо с посетителями её оранжерей — нечасто, потому, что те, как правило, приходили в оранжерейные отсеки либо по делу, либо чтобы отдохнуть и отрешиться от суеты — и, по тем же причинам, общение редко длилось дольше пяти минут. Друзей у Коры тоже не было — обычно их заменяли растения, была пара любимчиков в тропическом отсеке. Но тут они были бесполезны, потому, что дочке Деметры хотелось ни столько выговориться (говорить о том, что она подслушала, все равно было бы слишком больно), сколько узнать ответы на животрепепущие вопросы.

То существо, которое могло на них ответить, по рассказам Деметры, находилось где-то на нижних этажах. К сожалению, Кора не знала, где именно, поэтому решила спуститься как можно ниже, а там уже сориентироваться — не спрашивать же у громко щебечущей парочки (им явно не до неё), или у молчаливого офицера, который наверняка выйдет на офицерском — 60 или — 61.

Неугомонная парочка вышла на — 1, примерно на — 18 лифт покинули все, кроме Коры и офицера, но уже на — 20 в него ввалились пять ненормально оживлённых рабочих в замызганных оранжевых спецовках.

— Гля, какая красота! — с ходу заявил один, пузатый и низкорослый. Очевидно, он был у них за старшего, потому, что он шел налегке, а остальные тащили канистры и какие-то масляно блестящие инструменты.

Кора недоуменно оглянулась, пытаясь понять, где же он узрел красоту. Единственной красотой в этом лифте была роскошная блондинка в облегающем больше положенного серебристом комбинезоне, которая вышла на 0 этаже. Сама Кора, хрупкая, невысокая, с коротко подстриженными, чтобы не мешались во время работы в оранжерее, медными волосами, невнятного цвета зелёно-коричневыми глазами и щуплой фигурой никакой красоты из себя не представляла.

— Куда едет такая прелесть? — масляно ухмыльнулся другой рабочий, высокий белокурый красавчик, чью идеальную внешность украшала спецовка на размер меньше, но портила гнусная ухмылка.

— Вниз, — коротко ответила Кора.

— Вниз это к нам, на — 40? — тут же уточнил «красавчик».

Девушка подавила вздох и изобразила натянутую улыбку:

— Ещё ниже.

Далее последовало двусмысленное предложение таки выйти на — 40 и провести время с пользой. Кора решительно отказалась. По правде говоря, пусть она никогда не была с мужчиной, на какой-то миг ей показалось заманчивым «провести время с пользой», не дожидаясь первого дня зимы и всего вытекающего. Было бы здорово ощутить тепло чьих-то прикосновений, но точно не с этим тошнотворно-самовлюблённым типом. Из этих пяти ей больше понравился хрупкий светловолосый паренек её возраста, но к нему, очевидно, прилагались и остальные четверо. И много, много технического спирта, который они тащили с собой в канистрах и явно начали дегустировать ещё до лифта.

Услышав отказ, «красавчик» отстал, работяги принялись обсуждать какую-то девицу из соседней смены, и Кора снова погрузилась в свои мысли.

И тут она допустила стратегическую ошибку — когда, примерно на — 38 или — 39, пузатый «ценитель красоты» как бы между прочим спросил, не встретит ли её кто-нибудь на нижних этажах, Кора без всякой задней мысли ляпнула «нет».

Пузан не стал развивать тему и ограничился тем, что переглянулся с «красавчиком», но Коре всё же стало не по себе. А через минуту она мысленно проклинала свою рассеянность.

Работяги не вышли на своём этаже.

К досаде Коры, после — 40 этажа поток людей изрядно сократился, и лифт летел вниз не останавливаясь. Нажимать на кнопку самой ей тоже было не с руки — тогда работяги просто вышли бы вместе с ней. Ещё оставался вариант открыто обратиться за помощью к офицеру, но, во-первых, он, кажется, был безоружен, и Кора сомневалась, что он выстоит против пяти вооруженных тяжелыми инструментами работяг, а, во-вторых, далеко не факт, что он не решит присоединиться к работягам.

Впрочем, работяги тоже не рисковали приставать к ней при офицере — очевидно, решили дождаться, пока тот не выйдет на своём — 60.

Пожалуй, Коре тоже следовало выйти вместе с ним. Когда на панели загорелось — 59, она незаметно придвинулась к выходу, намереваясь проскользнуть мимо работяг и выскочить из лифта в последнюю секунду, но её ждал неприятный сюрприз.

Офицер не вышел на — 60.

Работяги начали ощутимо нервничать, перекладывать инструменты из одной руки в другую, а те двое, которые везли канистры, поставили их на сверкающий сталью пол и засунули руки в карманы. Кора не знала, радоваться ей или нервничать. Строгое лицо офицера — на вид ему было лет тридцать пять — было совершенно непроницаемым, губы сжаты в тонкую линию, взгляд тёмных глаз чуть затуманен. На Кору он обращал столько же внимания, сколько на всех пятерых работяг. То есть ноль.

К — 80 этажу напряжение достигло пика; к — 90 начало спадать, а на — 104 кнопка на панели мигнула синим, и лифт остановился.

Офицер спокойно прошёл между «красавчиком» и «пузаном» и вышел. Краем глаза Кора заметила, что работяги переглянулись; хрупкий светловолосый паренёк нажал на кнопку внизу панели; двери лифта дрогнули, и Кора метнулась за офицером.

Ей не хватило буквально секунды. Кора стремительно проскользнула между «красавчиком» и «пузаном», которые, хоть и ожидали этого, не успели сомкнуть ряды, и уже выскакивала из лифта, когда чья-то рука грубо дёрнула её за шиворот, оттаскивая назад. Кора попыталась крикнуть, но сильные руки перехватили её за шею, и вместо вопля из пережатого горла вырвался булькающий хрип; блестящие хромированные двери сомкнулись перед её носом, и лифт помчался вниз.

Кора отчаянно вцепилась в чужую руку, пытаясь оторвать её от горла и вдохнуть хоть немного воздуха; перед глазами плыли радужные круги; лёгкие разрывало от боли; ноги словно превратились в вату.

Работяга — кажется, это был «красавчик» — на секунду стиснул её горло так, что в глазах потемнело, а потом разжал пальцы, и Кора сползла на пол, скорчившись между канистрами и пытаясь отдышаться. Работяги окружили её; «красавчик» грубо схватил за плечо и поставил на ноги. От резкого движения Кора захлебнулась кашлем; перед глазами все поплыло, ноги подкосились, и какой-то работяга с хохотом схватил её за волосы, удерживая в вертикальном положении.

— А теперь, цыпочка… — начал «красавчик».

И тут лифт остановился.

«Пузан» выругался, помянув тех, кому могло приспичить залезть в лифт на — 145 этаже, и работяги в мгновение ока перегруппировались, встав спина к спине и задвинув вяло шевелящуюся, почти теряющую сознание Кору в угол. Один из работяг, кажется, тот самый парнишка, который понравился ей вначале, закрыл ей рот жёсткой ладонью, чтобы не вздумала кричать, и прижал к себе, перехватив за запястья свободной рукой. Кора почти лежала на нём, уткнувшись носом в спецовку, и судорожно вдыхала обжигающий воздух, остро пахнущий потом, спиртом и машинным маслом. Другой работяга, массивный, закрыл её широкой спиной — так, чтобы не было видно с этажа.

Дверь не открылась; кабина лифта на мгновение задержалась на — 145 этаже и поехала вверх.

— Я… я нажал на — 200, — пробормотал светловолосый парнишка, отпуская Кору, и та, пошатываясь, прислонилась к холодной металлической стене.

Пузан вновь заковыристо выругался — при полной содержательной поддержке остальных. Пассажирские лифты на космическом корабле не ездили туда–сюда — они в любом случае сначала доезжали до нижнего этажа (не важно, были ли в лифте какие-то пассажиры), а потом возвращались к верхнему. «Красавчик» нажал на кнопку, запрашивая остановку на — 120 этаже, но лифт проскочил — 120 даже не замедлившись.

Все работяги тут же отвернулись от Коры, похватали инструменты, побросали лишнее на пол и замерли, выжидающе глядя на блестящие металлические двери.

Лифт остановился на — 104 этаже.

Двери открылись.

Офицер стоял, опустив голову, и что-то разглядывал на экране наручного компьютера. Кора подумала, что для того, чтобы вот так двигать пассажирский лифт, нужен ошеломляюще высокий уровень доступа. Работяги, кажется, тоже это поняли — или их просто напугал пронизывающий ледяной взгляд, когда он опустил руку с часами–компьютером и поднял глаза на компанию в лифте.

Он стоял молча и неподвижно, и не предпринимал абсолютно ничего, и от этого, видимо, работягам было жутковато. Что ж, Коре тоже стало не по себе, и при других обстоятельствах она бы первая постаралась держаться от этого человека подальше.

— Кхм… — начал «пузан», неловко пряча руки за спину. — Мы… ну…

Офицер вопросительно поднял бровь. Просто поднял бровь, не доставая из карманов никакого там табельного оружия и даже не меняя выражения лица.

В ответ на этот невысказанный вопрос «пузан» принялся спутанно бормотать что-то про очень долгую и тяжёлую смену; Кора, воспользовавшись моментом, отлепилась от стены лифта в ожидании удачного момента; и не известно, чем бы всё это кончилось, если бы нетерпеливый «красавчик» не завопил что-то вроде «ребята, не стойте, он безоружен», и не бросился на офицера. Напряжённые работяги поддержали своего неформального лидера и бросились «мочить гада», а очевидный формальный лидер «пузан» плюнул, коротко выругался и тоже присоединился к коллективу.

Пожалуй, после нападения на высокопоставленного офицера им действительно оставалось лишь «замочить» его, спрятать труп на каком-нибудь техническом этаже и надеяться, что его не хватятся как минимум сутки, по истечении которых с камер стираются записи (впрочем, камеры есть даже и не на всех этажах, и не факт, что они присутствуют на — 104). А её, Кору, положить вместе с ним.

Что сделал офицер, Кора не заметила — воспользовавшись моментом, она выскочила из лифта и, тяжело дыша, прижалась к стене. Следовало бежать, но во всем теле все ещё ощущалась жуткая слабость, ноги подкашивались, а воздух резал горло и лёгкие. Она на мгновение прикрыла глаза — мимо неё пробежали орущие матюгающиеся работяги — и, собравшись с силами, попыталась восстановить дыхание.

Вопли, мат, звон металла, и вот чьи-то пальцы снова хватают её, оттаскивая от стены как живой щит, но хватка вдруг слабеет, и Коре удается легко её сбросить. Пузан падает на ребристый металлический пол как подрубленное дерево; взгляд Коры останавливается на чёрном мундире и какой-то железяке в опущенной руке; перед глазами всё плывёт, и дочь Деметры снова вжимается в стену.

Потом все как-то резко закончилось: офицер за ноги затащил валяющихся в живописных позах работяг в лифт, сложил их там в штабель, закинул туда же их инструменты, набрал номер этажа и вышел:

— Тебе стоит воспользоваться другим лифтом, — сказал он Коре.

У него оказался красивый голос, низкий и звучный, совсем не такой, какой должен быть у человека, который избегает общения. Кора вспомнила, что нужно поблагодарить его, и прохрипела что-то вроде «спасибо».

Офицер тихо хмыкнул и слегка приподнял её подбородок, разглядывая шею. Пробежался пальцами по горлу — пару раз стало больно, но в целом было терпимо. Кора, не привыкшая, чтобы к ней прикасались, молчала.

— Ничего страшного. Укутать чем-нибудь, и тёплое питье, — сказал он. — С какого ты уровня?..

Кора прокашлялась и принялась объяснять, что она дочь Деметры, и живёт на +131 этаже, там, где оранжерейные отсеки Деметры. Только туда она не пойдёт, потому, что сейчас меньше всего желает видеть собственную мать.

И вообще, ей нужно попасть на нижние уровни и найти там патологоанатома Таната Железнокрылого по прозвищу Убийца.

— Зачем он тебе? — офицер впервые продемонстрировал интерес, и Кора тут же пожалела, что рассказала обо всём так подробно: мало ли, как её собеседник относится к Танату. — Ты с ним знакома?

Кора покачала головой и опустила взгляд; офицер же снова приподнял её подбородок и требовательно заглянул в глаза:

— Ну же. Говори.

— Это… личное и касается только меня, — кое-как выговорила Кора, глядя в глаза: черные, внимательные и холодные, словно бескрайний космос.

Это ведь было непросто: говорить так в лицо человеку, который только что спас ей жизнь. Но Кора должна была исправить свою оплошность — не хватало еще, чтобы этот незнакомый киборг, Танат Убийца, пострадал из-за её глупости.

— Не беспокойся, Танат мой друг, — сказал офицер чуть мягче. — Меня зовут Аид. Если ты хочешь поговорить о чём-то с Танатом, можешь смело рассказывать мне. Правда, я совершенно не представляю, что может связывать его с дочкой Деметры.

Кора едва понимала, о чём он говорит. Аид! Звездный штурман Аид Кронович, старший брат капитана, самого Зевса, вот кто это был! Деметра рассказывала о нём не раз и не два. Со слов матери выходило, что бессменный (если не сказать бессмертный — благодаря утраченным биотехнологиям землян Аид, капитан Зевс, Деметра и остальные члены их семьи гораздо дольше обычных людей) штурман звездолёта, ставшего их новым домом, был нелюдимым и отстранённым, и не интересовался ничем, кроме книг и звёзд.

Что ж, как оказалось, кроме звёзд или книг его волновала как минимум жизнь Таната — а, впрочем, кому как не Коре знать, что Деметра в своих оценках зачастую бывает пристрастна, и человек, который «не интересуется ничем», на деле интересуется чем угодно, кроме её растений.

По словам Деметры, с виду Аид был «тёмноволосый, чёрноглазый и мрачный», но Коре, конечно, это не помогло. Она при всём желании не могла опознать Аида по описанию — ну, мало ли на корабле чёрноволосых и чёрноглазых, и не записывать же ей в штурманы каждого мрачного и нелюдимого типа?

И этот простой чёрный мундир, и ни медалей, ни орденов — а ведь он много лет служил во флоте, воевал во всех трёх Космических войнах и в десятках, если не сотнях мелких конфликтов. Орденов у него должно быть столько, что хоть целиком обвешайся, но на мундире только простые нашивки — наверно, они означают какое-то звание, понять бы ещё какое.

Кора неожиданно подумала, что если это и вправду легендарный штурман Аид, то пять полупьяных идиотов из лифта и не могли доставить ему особых хлопот.

— Аид… Кронович? — испуганно переспросила она.

Штурман издал тихий непонятный смешок, словно был раздосадован такой реакцией, и Коре стало неловко. В смысле, ещё более неловко, чем раньше.

— Я хотела поговорить с Танатом о смерти, — тихо сказала она. — Узнать у него кое-что… как у специалиста.

— Ну, надо же, — покачал головой Аид Кронович. — Это так нетипично. Я имею в виду, для дочки Деметры.

Кровь бросилась Коре в лицо, и горло снова перехватило, но не так, как под пальцами мерзкого «красавчика», а так, как раньше, когда она задыхалась от боли и горечи в вентиляции.

В ушах снова стоял голос Деметры, её жестокие, невыносимо жестокие слова — и Кора, которая не проронила ни слезинки ни разу в жизни, поняла, что вот-вот заплачет.

— Не надо, пожалуйста, — прошептала она, не поднимая глаз. — Я не могу… простите.

Кору трясло; Аид успокаивающе коснулся её плеча:

— Танат не очень любит говорить о смерти, — негромко и как-то совсем не так, как раньше, произнес штурман, и Кора, рискнув поднять на него глаза, заметила, что строгое лицо чуть смягчилось, но не улыбкой (он по-прежнему не улыбался), а выражением глаз: из них словно ушёл холод далёких звёзд. — Пойдём. Здесь недалеко.

104–й этаж выглядел пустынным. В мрачном, с резкими поворотами коридоре было темновато, словно обитатели этой части корабля экономили на электричестве, навстречу не попадалось ни души, а звук их шагов по сетчатому металлическому покрытию разносился, казалось, на несколько километров. Поэтому Кора только обрадовалась, когда они дошли до транспортной ленты и помчались куда-то вглубь этажа.

Штурман всё больше молчал — лишь однажды он спросил, не собирается ли Кора немного отклониться от маршрута и потратить полчаса на то, чтобы отчистить от пыли и грязи волосы и одежду.

— Это обязательно? — уточнила девушка.

— Нет.

На этом вопрос был исчерпан.

Вскоре лента остановилась у одного из технических лифтов. Этот лифт был меньше и в целом напоминал не просторную, покрытую полированным металлом комнату с поручнями и светящийся синей панелью, а тесную клетку, обитую железными листами. Лифт нёсся вниз без остановок — до — 199 этажа.

В лифте штурман снова заговорил:

— Конечно, это не моё дело… — он говорил негромко и уверенно, как тот, кто привык получать ответы на все вопросы, — но если ты объяснишь, что случилось…

Кора резко мотнула головой и сцепила руки в замок.

— Ничего не случилось, — ровно сказала она. — С чего вы взяли?

— Хм, — лифт остановился, штурман махнул рукой, предлагая Коре выйти первой, и она с опаской перешагнула невысокий порожек, недовольно щурясь от слепящего мертвенно–белого света, — Опять эти лампы… Видишь ли, после нападения этих пяти озабоченных идиотов логичнее всего было бы отвести тебя наверх и сдать на ручки Деметре…

— Ну уж нет, — пробормотала девушка, опуская глаза. Пол, на который она уставилась, выглядел аномально чистым, как будто они с Аидом очутились в медицинском отсеке.

— Не беспокойся, я не собираюсь тащить тебя к Деметре насильно, — фыркнул штурман. — Нет, Кора. Дело не только в этом. Когда ты зашла в лифт на своём + 131, вся в пыли и с таким выражением лица, словно собралась выйти на — 150 и покончить с собой в цехе аннигиляции мусора, я сразу понял, что с тобой что-то не так. Только это не моё дело, следить за каждой девушкой с грустной мордочкой и оказывать им психологическую помощь. Для этого есть специальные службы.

— А почему тогда… — растерялась Кора.

— Почему я вмешался, когда на тебя напали? — уточнил штурман, чуть приподняв бровь, как тогда, перед лифтом, и Коре сразу стало не по себе. — Потому, что я не собираюсь терпеть всякую уголовщину. Так в чём же дело, Кора?

Девушка мотнула головой, отказываясь говорить на эту тему, но штурман смотрел на неё, холодно и пристально, и ждал ответа, поэтому вскоре она не выдержала:

— Я… подслушала чужой разговор, — запинаясь, начала она. — Деметра…и ещё кто-то, не знаю, он ещё просил дерево для… чего-то… забыла… они ходили и сплетничали, я была в вентиляции, там хорошая слышимость… они говорили обо мне, о том, что я… — она поперхнулась словами, и снова стало больно, и глаза защипало, а ком в горле мешал говорить. — Они сказали, что я… — она не знала, как объяснить, как говорить об этом человеку, который только что спас её, который, конечно, имел право знать, но, ветви и листья, как же тяжело ей давались эти слова.

Аид Кронович остановился, положил руку ей на плечо и чуть сжал, развернув лицом к себе:

— Они сказали, что ты умрёшь? — мягко спросил он, так, словно жалел о своей настойчивости (хотя Кора сомневалась, что суровый штурман мог о чём-то жалеть). — Ты хочешь поговорить с Танатом о смерти, потому, что Деметра бессмертна, а тебе суждено умереть?

Кора обрадовано кивнула; Аид же не отпускал её, и, продолжая держать за плечо, чуть щурил тёмные глаза, пристально вглядываясь в лицо.

— Да… — сбивчиво начала Кора, прикидывая, как бы половчее вывернуться из его хватки. — Она бессмертна, а я… — она запнулась, и в глазах снова заплескался туман, как тогда, в вентиляции, и всё, на что её хватило, это резко мотнуть головой.

Как было бы прекрасно, если бы штурман отпустил её! Коре наверняка удалось бы придумать что-нибудь.

Если бы только не было этой дистанции длиной в шаг, и руки у неё на плече, и этого непроницаемого выражения на его лице, и взгляда, слишком требовательного и внимательного.

Она инстинктивно попыталась отстраниться, но штурман положил вторую руку ей на плечо, словно в объятии.

При других обстоятельствах это могло быть даже приятно. Коре редко доставалось чьих-то прикосновений — да, пожалуй, кроме гнусных лап работяг она помнила лишь нечастые объятия матери.

Как было бы здорово, если бы Коре не требовалось лгать, и можно было рассказать всё, как есть! Но правда явно не понравится суровому штурману…

Вся правда.

Кора вдруг нашарила ниточку, способную вывести её из этой ловушки. В конце концов, ей вовсе не требовалось выдумывать, достаточно умолчать о первом дне весны и о том, что…

Туман снова заплескался перед глазами, горячими каплями осел на ресницах, и Кора, не желая, чтобы штурман видел её слёзы, торопливо шагнула вперед, ткнулась носом в плотную ткань мундира, судорожно втянула воздух — он пах шерстью, немного дезинфекцией и ещё чем-то трудноуловимым — и, ощутив, что железная хватка штурмана сменилась легким успокаивающим прикосновением, заговорила почти спокойно:

— Если умрёте вы, или капитан Зевс, или сама Деметра, да хоть военный с самым паршивым званием, с вами придет прощаться весь корабль, а потом вас кремируют, или даже и нет, в зависимости от заслуг, а то, что останется — гроб с телом или пепел с урной — отправят за борт, и вы будете вечно лететь между звёзд. А меня… моё тело положат в большой автоклав, и я стану питательной жидкостью, на которой мама будет растить деревья, из которой делают новые ноги и руки в медицинском отсеке, из которой растят животных на мясо, и от меня не останется ничего…

Говорить об этом было так восхитительно-легко, но в какой-то момент слова кончились, и Кора осознала, что плотная ткань мундира намокла от её слез, и что одна рука штурмана всё так же касается её плеча, а второй рукой он осторожно распутывает её волосы, чего на её памяти не делал никто.

–…и никто не скажет: вот, это дерево выросло на питательном бульоне из Коры, а вот то — на бульоне из переработанных нечистот, — закончила она.

— И ты решила спросить у Таната, что будет с тобой после смерти?

— Вроде того, — сказала девушка, отстраняясь, благо на этот раз штурман не стал её удерживать. — Ой, я, кажется, не только плакала на вас, но и вытерла о вас всю пыль…

— Не беспокойся, это мне следовало быть с тобой помягче. Пойдём, уже недалеко.

Штурман зашагал вперёд со словами, что теперь ему ясно, почему Кора не хочет обсуждать это с Деметрой: если за тысячи лет та так и не поняла, что у каждого своя мера горя, и…

— И что далеко не каждый мечтает стать подкормкой для тепличных растений, — мрачно закончила Кора, когда двери из стекла и белого пластика (наверно, роботы–уборщики наведываются к ним втрое чаще, чем к остальным) разъехались в стороны.

В отсеке Таната Железнокрылого был такой же яркий мертвенный свет, белые стены, блестящие светлым металлом столы, стальные инструменты. Всё, решительно всё было максимально светлым — единственным тёмным пятном оказались чёрные металлические крылья за плечами хозяина, который вышел встречать их на пороге другого отсека.

Глаза у Таната были серыми, волосы — русыми, а взгляд — острым, как скальпель в его руке.

— Что, опять? — сказал Аид вместо приветствия.

— Из-за какой-то мрази я вынужден пахать в две смены, — мрачно сказал Танат, протягивая Аиду руку в стерильной перчатке. — Кого ты ко мне привёл?

Он явно не мог не заметить ни Кору, ни следы её пребывания на штурманском мундире.

— Это Кора, дочь Деметры, — представил девушку штурман. — Танат Железнокрылый, лучший патологоанатом на этом корабле. И на этом свете.

— Ты необъективен, — отмахнулся Убийца, отвечая на удивлённый взгляд Коры кривой усмешкой.

Девушка робко разглядывала Таната и его вотчину — весьма и весьма напоминающую медицинский отсек прозекторскую.

— Деметра говорила о вас, — неловко сказала Кора, не зная, как начать разговор. — Правда, не очень подробно, я даже не знала, что вы патологоанатом. Она просто ворчала, что из тех тел, что попадают к вам, ещё ни одно не пошло в питательный раствор, все либо уходят в гробах, либо идут на кремирование. Якобы вы…

Она хотела сказать «ненавидите жизнь», потому что чувствовала, что с Танатом, этим чернокрылым киборгом в белоснежном халате, можно не выбирать слов, но тут её прервал тихий смех штурмана.

Кора так и подскочила, во все глаза созерцая чудо из чудес — давящегося от смеха Аида Кроновича.

— Чего смешного? — недовольно буркнул Танат.

— Ну, знаешь, — сказал Аид, отсмеявшись, — скажи мне кто пять-шесть тысяч лет назад, что ты будешь конкурировать за трупы с Деметрой…

— Тьфу на тебя, «конкурировать», тоже мне, — скривился Танат. — Да забирала б хоть все, это Зевс запретил перерабатывать умерших от болезни или вот криминальных. Хотя по мне, дебилов, которых зарезали в поножовщине, можно и в автоклав.

— С больными тебе, наверно, понятно, — Аид посмотрел на Кору, и та испуганно кивнула. — Полная дезинфекция и кремация. А криминальных сначала отправляют на вскрытие. Труп можно отправить в переработку не позже суток после смерти, если, конечно, это живой человек, а не биологическое существо, полностью созданное из вторичного сырья. Такое тело может храниться неделю. Потом качество… материала резко падает из-за процессов разложения, и отправлять в переработку становится нерационально — дольше возиться, очищая питательный раствор от продуктов распада. Танат и его подчиненные же обычно не выдают криминальные трупы, пока дело не раскрыто.

— Пора, наверно, начать выдавать, — без особого энтузиазма сообщил Железнокрылый. — У меня тут морг, а не склад.

— А в чем дело? — осторожно уточнила Кора. Она, конечно, имела какое-то представление о том, почему у Таната случился резкий наплыв криминальных трупов, но все её знания были обрывочными.

— Ты что, не слышала про маньяка? — на каменной в общем-то физиономии патологоанатома отразилось удивление.

Кора призналась, что кое-что слышала, точнее, подслушала, благо ни Деметра, ни посетители её оранжерей не были настроены разговаривать о маньяке.

— Да, кстати, — спохватился штурман. — Кора хотела поговорить с тобой о смерти, — в том, как он сказал это, прозвучало эхо чего-то далекого и безапелляционного, словно приказ. Хотя… нет, пожалуй, это не было приказом, как не было и дружеской просьбой, скорее, каким-то… Коре показалось, напоминанием.

— Деметра сказала, вы знаете все о смерти, — тихо произнесла девушка, скользя взглядом по железным перьям киборга. — Скажите, умирать больно?..

Танат передернул плечами, и его перья зазвенели:

— Ну, знаешь, смотря от чего, — недовольно сказал он. — Но ты не бойся. На самом деле в том, чтобы умереть, нет ничего страшного. Для тебя все закончится в один миг, потом буду работать или я, или автоклав.

— А если я не хочу, чтобы на этом заканчивалось?.. — спросила Кора.

— Не для тебя, — терпеливо поправил Танат, — для тела. Твоя душа…

Под строгим взглядом Аида и внимательным Коры он начал рассказывать о загробной жизни, о тысячи, тысячи религий, о том, что достаточно верить, и лучше всё же во что-то нормальное, а не в Ктулху (если бы ещё Кора знала, что такое Ктулху), и о том, что перерождение неизбежно, но это не так, как в ту злосчастную питательную субстанцию, которой так боится Кора, а в нечто живое, дышащее и разумное. И это было настолько заманчиво и прекрасно, что Кора едва не утратила бдительность и не спросила, а есть ли душа у тех, кто выращен в пробирке из этой же самой субстанции, кто не имеет ни детства, ни юности, кто сразу родился двадцатилетним и помнит лишь два с половиной месяца своей жизни (и дело не в амнезии), кто в жизни не прочел ни одной книги, но хранит в голове всю накопленную человечеством информацию о растительных и животных мирах всех планет.

У тех, кто живёт лишь до первого дня зимы.

Да, Кора едва не спросила об этом — едва удалось спохватиться и удержать рвущиеся с языка слова. При этом, кажется, она слегка изменилась в лице, и Танат быстро завершил лекцию о душе (очевидно, решив, что Кора не верит в существование душ) и начал говорить, что те, кто стали пеплом, и те, кто стали питательной смесью, всегда остаются в памяти близких, и даже если человек одинок, у него нет ни семьи, ни друзей, хоть кто-нибудь — пусть случайный знакомый — когда-нибудь да вспомнит о нем.

Кора засмеялась тихим, болезненным смехом. О ней-то уж точно некому будет вспомнить. Едва ли о ней подумает даже Деметра, она же…

— Вот тут ты можешь не беспокоиться, — твердо сказал Аид, и очередная порция истеричного смеха, булькнув, застряла у Коры в горле. — Тебя как минимум будут помнить те пять идиотов.

Девушка фыркнула, подумав, что действительно будут, и ещё как; Танат же озадачился, и штурман в двух словах обрисовал ему ситуацию.

— Спасибо, что не насмерть, — буркнул он. — Ещё бы не хватало…

Штурман прижал одну руку к груди и наклонился в неглубоком издевательском поклоне; Кора снова фыркнула и торопливо отвернулась, чтобы не раздражать своим смехом патологоанатома с его благодарностью другу за то, что тот не стал увеличивать ему фронт работ.

Потом она поблагодарила Убийцу за помощь. Слова были искренни — благодаря Танату Кора узнала ответы, которых ей так не хватало. Она обрела ясность. Теперь следовало действовать — и она уже знала, как. Если, к примеру, она умрёт, а тело не найдут за неделю…

Аида Кроновича она тоже поблагодарила — за всё. Она не стала пояснять, за что конкретно, в этом «все» было то, что он спас её в лифте, и то, что отвел к Танату, и ласковые прикосновения к волосам, такие необходимые.

Штурману это «всё» не понравилось совершенно:

— Ещё полчаса, и я провожу тебя. Ещё не хватало, чтобы ты бродила одна по нижним уровням, — безапелляционным тоном заявил он, и тут же обернулся к Танату, — так что, у тебя новый труп?

— Семнадцатый, — с некоторым удивлением отозвался Железнокрылый. — Ты хочешь взглянуть? Ищейки Гермеса его едва не обнюхивали. А, впрочем, как знаешь, — он дёрнул крылом и повел их куда-то вглубь прозекторской. — Кора, может, ты подождешь здесь?

— Не подождёт, — возразил Аид прежде, чем девушка успела открыть рот. — Веди.

Они прошли что-то вроде приёмной (видимо, для родственников покойных), лабораторию, где суетились два невысоких, щуплых субъекта в белых халатах и очках на пол–лица, и, подождав пору секунд, пока Танат откроет толстую, не меньше полметра, металлическую дверь, переступили высокий порог.

Кора поёжилась — было холодно, едва ли намного выше нуля — и присмотрелась к столам, совсем таким же, как те, которые были в том помещении, где они говорили с Танатом, только на сей раз не пустыми.

На столах лежали аккуратно накрытые простынками тела. Кора насчитала шесть штук — остальные, видимо, хранились в другом месте.

— Вот он, рабочий из шлифовального цеха, — Танат сверился с биркой на ноге и назвал имя, но Коре оно ни о чем не говорило. — Нашли по запаху… на техническом между +31 и +30. Висел, как обычно, в проволочной петле…

— И сколько он там провисел? — небрежно уточнил штурман, приподнимая простынь за угол.

— Больше трёх дней, — сказал Танат. — Все как обычно. Его, очевидно, подкараулили после смены, придушили петлей, перенесли на технический уровень, изнасиловали и повесили. Причина смерти — механическая асфиксия. Отпечатков нет, биологических следов нет, ничего нет…

— Какой ужас, — пробормотала Кора.

— Тебе не стоит беспокоиться насчёт маньяка, — сказал штурман, пристально разглядывая её лицо — все семнадцать — мужчины, — он откинул простынь в сторону, и Кора прижала ладонь к губам, чтобы не закричать (и не оставить свой завтрак на полу у Таната). — Не отворачивайся. Вот так же, или примерно так же, с поправками на причину смерти, будешь выглядеть ты, если тебя найдут через три дня после смерти. Так что, не лучше ли спокойно прожить свою жизнь, сколько там тебе отпущено, и с достоинством принять то, что будет потом, не важно, будет ли это кремация или переработка в раствор?

Кора сдавленно пискнула, стараясь не смотреть на распростёртое на столе отвратительное тело с вытаращенным языком и почерневшим лицом.

Она не могла не смотреть.

— Ты достаточно прониклась или хочешь посмотреть остальные? — уточнил Аид, снова накрывая тело простыней. — Тут разные есть.

— Н-нет, — пробормотала Кора, моргая, чтобы прогнать стоящее перед глазами изображение висельника (ну уж нет, ей точно не хочется превратиться во что-то подобное). — Я… уже не хочу, правда. Кто… кем нужно быть, чтобы… — она не смогла договорить, её трясло.

— Мы не знаем, — пожал плечами штурман. — Над этим делом уже полгода работают лучшие ищейки Гермеса, но пока… как видишь. Ну ладно, — сказал он чуть мягче, — пойдем, ты дрожишь. Спасибо, Танат.

— Можешь засунуть свое «спасибо»… — огрызнулся Танат, закрывая дверь в холодильный цех. — Ещё бы она не дрожала, такой день, и тут ты со своими методиками…

— Все в порядке, — кое-как выговорила Кора. — Я действительно… задумалась об этом на пару минут. Но теперь я убедилась, что не хочу становиться трупом на вашем столе.

Танат посмотрел на неё и покачал головой; девушка заставила себя улыбнуться, и он мрачно сказал, что ей стоит не думать о смерти, маньяках и трупах, а радоваться тому времени, которое ей отпущено. Кора могла сказать, что отпущено ей-то совсем немного, особенно в масштабе Таната и Аида, но привычно промолчала.

На пути к лифту она мимолётно подумала о том, как здорово было бы стать пеплом, минуя стадию трупа, но эта мысль как-то не задержалась у неё в голове — как, впрочем, и мысль о долге (который у неё таки был — как минимум до первого дня зимы).

Навалилась усталость; холод, который пронизывал её буквально до кости, пока они разглядывали трупы, никак не хотел уходить — всё же у неё не было плотного шерстяного мундира, как у Аида, либо свитера, просматривающегося под халатом Таната, только старый, почти не греющий комбинезон да минимальный комплект белья. Безумно захотелось залезть под душ и долго не вылезать. Только об этом нельзя было и мечтать — своего душа у неё не было, а Деметра явно заинтересуется, если Кора решит воспользоваться дежурным оранжерейным.

Технический лифт взлетел вверх; Аид посмотрел на Кору, и та заставила себя улыбнуться.

— Даже не пытайся, — сказал он ей. — Ты устала, и, кажется, все ещё не согрелась, хотя, по-моему, это достаточная плата за отказ от суицидальных идей. Сейчас мы приедем, и тебе лучше будет сразу лечь в ванну, а потом выпить что-нибудь горячее. Пока Деметра…

— Ванна — это лежачий душ? — уточнила Кора. — У меня такого нет.

— У Деметры должно быть. Пока она будет орать на меня…

— А можно как-нибудь без этого? — жалобно спросила Кора, представив эту картину воочию. — Я хотела пролезть к себе незаметно… в каюте есть умывальник… а ещё лучше, вообще к себе не идти, я знаю такой уютный закуток на соседнем техническом, посижу там до вечера, чтобы Деметра точно ушла к себе в каюту. Я.. не надо меня провожать, я нормально доеду, можете спокойно выходить у себя.

Штурман посмотрел на неё с сомнением:

— Ещё чего. Ну нет, если тебе нужно где-то посидеть до вечера, тогда едем ко мне, — он протянул руку к светящейся между стальными листами панели и нажал на нужную кнопку. — Во–первых, у меня есть ванна, во–вторых, пока ты будешь отмывать эту грязь, можно будет отправить твои тря… твою одежду в чистку…

Кора запротестовала — ещё чего не хватало, мало с ней штурман возился, так ещё и занимать его ванну — но Аид Кронович пресек её возражения, и девушка поняла, что деваться некуда.

— А ещё, это последнее место, где тебя будет искать Деметра, — спокойно сказал штурман, когда лифт остановился на — 104.

Кора представила Деметру, нарезающую многокилометровые круги по всему звездолету в её поисках, и невольно улыбнулась.

Так, улыбаясь, она и зашла в каюту Аида Кроновича… и замерла, не представляя, что делать с толстым бежевым ковром, который лежал на полу. Заметив, что штурман снял сапоги, она тоже стянула с ног ботинки и осталась в носках.

Каюта состояла из нескольких комнат и была обставлена предметами, назначение которых Кора представляла довольно смутно (если не всех, то многих). Впрочем, ей было не до экскурсий, потому как штурман сразу потащил её в ванную, где принялся настраивать горячую и холодную воду в… предмете, который, наверно, и был той самой ванной. Взглянув на Кору, штурман коротко хмыкнул и принялся подробно объяснять назначение, принцип устройства ванны и как ей пользоваться. Напоследок, когда Кора во всем разобралась, он показал ей, где взять полотенце, посоветовал засунуть одежду в устройство для чистки и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Кора осталась одна; с минуту она стояла, одетая, погрузив руку в теплую воду; потом нахлынуло облегчение, и Кора опустилась на пол и заплакала, ощущая впервые за день уже не боль, горечь и обиду на Деметру, а какое-то опустошение, отчасти даже приятное.

Потом она услышала шаги — штурман, уже без мундира, в тонком сером свитере под горло — резко распахнул дверь:

— Кора? — увидев, что опасности нет, он подошёл к ней, — ну что ты опять…

— Всё хорошо, — ответила девушка, вытирая слёзы рукавом и поднимаясь на ноги. — Всё хорошо. Спасибо.

— Ладно, — Аид посмотрел на неё с явным подозрением, — если что…

Он повернулся к двери, но Кора вцепилась пальцами ему в рукав:

— Не уходите, — попросила она. — Останьтесь. Пожалуйста. Мне… — она хотела договорить «нужно, чтобы кто-то был рядом», но не стала, потому, что вовсе не была уверена, что ей это действительно нужно, и что это не просто каприз от холода и усталости.

Переспрашивать он не стал; Кору это обрадовало, она не была уверена, что в состоянии что-то ему ответить так, чтобы и не заплакать (делать это при нём было как-то неловко), и не наговорить лишнего, что тоже было бы совсем некстати.

— Так бывает, — мягко сказал штурман, стаскивая с неё комбинезон. — Уровень адреналина у тебя в крови понизился, и вот. Но лучше уж так, когда нет никакой опасности, чем наоборот.

Пока штурман возился с её комбинезоном, настраивая цикл чистки, Кора сняла белье и забралась в ванну. В первые секунды вода показалась обжигающей, но потом девушка привыкла и вытянулась, откинув голову.

Аид неслышно подошёл сзади — Кора заметила его присутствие, лишь когда он наклонился, протянул руку и легонько коснулся кончиками пальцев её щеки:

— Отдыхай.

Он хотел убрать руку и уйти, но Кора села и снова схватила его за рукав:

— Пожалуйста, — она не могла его отпустить, только не сейчас, когда она снова почувствовала себя живой. Настоящей. Ей безумно хотелось продлить это ощущение, ведь никто бы не стал прикасаться так бережно к жалкому существу, выращенному из клеток Деметры, чтобы помогать в оранжереях.

Штурман смотрел на неё и, кажется, колебался; Кора перехватила его за запястье и прижалась щекой, пытаясь хоть на секунду забыться в этом прикосновении.

— Хорошо, — он мягко убрал руку и принялся стягивать свитер. — Отвернись.

Кора послушно отвернулась, и вскоре штурман залез в ванну, взял в руки душ и начал мыть ей голову. Сначала она боялась пошевелиться, но потом успокоилась, и когда штурман откинулся на спину и потянул её к себе, легла, прижавшись к его груди и уткнувшись носом в ключицу.

Кора прикрыла глаза, ощущая прикосновения мягкой губки и теплых пальцев, и тихо сказала:

— Простите. Я не хотела… устраивать тут истерики. Извините.

— Все хорошо, — сказал Аид Кронович, снова зарываясь пальцами в её волосы. — И все же… ты можешь рассказать мне обо всем. Я постараюсь понять, — Кора вздрогнула, и он прижал её к себе, успокаивая. — Ты хотела умереть, — пояснил он. — Тех причин, которые ты озвучила, явно недостаточно, чтобы желать покончить с собой.

— Я просто… — Кора запнулась, — я не знаю, как рассказать.

О том, что сегодня она узнала, что каждую календарную весну Деметра выращивает из своих клеток помощницу, загружает ей в голову весь архив знания о мировой биологии и ботанике (ну и, конечно, стандартные знания о мире, которые есть в матрице искусственного сознания) и называет дочерью.

Мужчина, который пришёл к Деметре, предположил, что так она реализует свой материнский инстинкт, но сама Деметра уверяла, что это нужно для безопасности — если сразу сказать новорожденному существу о том, кто оно, то оно может повести себя неадекватно, и когда-то, может, в прошлом столетии, один такой озлобленный клон чуть не разрушил оранжерею. Да и потом, если девушка думает, что она — дочь Деметры, и лишилась памяти после короткого трёхмесячного анабиоза (как считала и сама Кора), она как-то больше привязана к растениям. Три сезона календарного года она будет холить и лелеять растения, не зная отдыха, а в конце осени, когда наступит период покоя, и растениям уже не будет требоваться такой уход, но зато они будут нуждаться в подкормке, Деметра уговорит дочь тоже заснуть до весны. Но вместо анабиозной капсулы она ляжет в устройство, которое превратит её тело в питательную массу для растений. К новой календарной весне, когда наступит пора пробуждения, Деметра раздобудет новой питательной массы (Кора не совсем поняла, откуда — наверно, из тех растений, которые тоже отжили своё) и вырастет себе новую дочку — умелую, работящую. Но её, Коры, больше не будет.

Странный гость тогда спросил, по какой причине Деметра не оставляет дочь на зиму. Возиться потом, выращивать, передавать ей знания… ест Кора, наверно, не так уж и много — как будто корабль не сможет прокормить её до весны?

Деметра тогда ответила, что не желает привязываться к существу, которое все равно не заменит ей настоящую дочь. К тому же оно проживёт недолго — не дольше, чем обычные смертные, а если в геноме закралась ошибка, ещё и умрёт от какой-то болезни лет через десять, а это совершенно излишний расход биомассы. А если и нет, то начнёт стареть, и лет через сорок станет обузой.

«К тому же, они все равно не совсем… настоящие».

Поэтому ей куда проще отправить Кору в переработку, а тот питательный раствор, который получится из её тела, пустить на подкормку тропических орхидей. Орхидеи, они очень нежные, им нужно много питательных элементов, а дочку к весне можно вырастить новую.

«И что, ты просто укладываешь её в автоклав, говоришь, ты заснешь до весны, и нажимаешь на кнопку «переработать»?!» — не поверил тогда незнакомец.

«У меня для неё репликатор специальной конструкции», — пояснила тогда Деметра, — «с виду он очень похож на вид на анабиозную капсулу».

«Вообще-то я о моральных аспектах».

«Ну, может, сначала действительно было больно, но потом я привыкла».

— Простите, — тихо сказала Кора. — Я не могу вам сказать. Это касается только меня и Деметры. Не спрашивайте.

— Хорошо, — вздохнул штурман, успокаивающе поглаживая её по спине. — Но если тебе захочется рассказать…

Он замолчал и снова взял в руки губку. Его прикосновения были уверенными и успокаивающими, и Кора снова расслабилась, положив голову ему на плечо. Она не знала, имеет ли право, будучи искусственно выращенным созданием, наслаждаться теплом горячей ванны и чьих-то объятий, но, кажется, это было лучшим событием в её короткой жизни.

— Можно я вас укушу? — спросила Кора, и, не дожидаясь ответа, обвила руками шею штурмана и легонечко прикусила тонкую кожу в районе ключицы. Потом принялась кусать шею, и он слегка откинул голову назад.

— Моя хорошая, — в его голосе слышалась тень улыбки, а прикосновения стали более откровенными.

Потом штурман целовал её — губы, шею, грудь, живот, уверенно и сдержанно одновременно. В ванне стало неудобно, и он взял её на руки и отнес в соседнюю комнату, на постель. Когда Кора не лежала в горячей воде, ласки ощущались острее, и она наслаждалась каждым прикосновением.

— Кора?.. — голос штурмана был чуть более хриплым, чем обычно; забавно, он, кажется, ещё смог бы остановиться сейчас, одеться и вежливо проводить до каюты Деметры, и, может, Кора и подумала, что не стоит заходить так далеко, подождать «настоящей любви» или ещё чего, но не теперь, когда она знала все о себе и о том, что жить ей осталось до первого дня зимы.

Штурман был осторожен, и ей почти не было больно — только вначале. Потом она растворялась в непривычных ощущениях и не думала ни о чем. Было так восхитительно удовлетворить жажду прикосновений, и прижиматься потом к штурману, положив голову ему на плечо, и ощущать, как он укрывает её мягким пледом.

— Спасибо, теперь мне лучше, — прошептала Кора, проваливаясь в неглубокое забытьё.

Утром она попрощалась со штурманом, пожалуй, более скомкано и холодно, чем планировала. Тот собирался на смену и едва кивнул в знак приветствия, но когда она натянула комбинезон и уже планировала откланяться, предложил задержаться на полчаса и выпить с ним кофе.

— Кофе? — Кора знала, что это, но пробовать как-то не доводилось. По-хорошему, ей следовало уйти как можно раньше, но слишком заманчиво было и попробовать этот напиток, и посидеть подольше со штурманом, с тем, для кого она была живой и настоящей. — Никогда не пробовала.

Аид Кронович тихо хмыкнул и повел Кору к портативному синтезатору пищи:

— Никогда не понимал истерик этих любителей натуральной еды, — он загрузил в синтезатор стандартную питательную смесь и открыл меню. — Лично я не в состоянии отличить ни на вид, и на вкус. Состав тоже, по сути, одинаковый.

Синтезатор заработал, и в воздухе разлился божественный аромат. Кора улучила минутку, чтобы разглядеть комнату, в которой они были. Кажется, это была столовая, совмещенная с кухней и кабинетом — справа длинный овальный стол со скатертью и несколько стульев, слева книжный шкаф, как в спальне, настольный компьютер и кресло, а по центру было самое невероятное, что только могла представить себе дочь Деметры.

Окно.

Гигантское окно во всю стену — стекло и сталь по краям, а за ним какие-то тускло мерцающие части их корабля и бескрайняя, бесконечная, невозможная звездная ночь.

— Как красиво, — прошептала Кора, — А вам… вам не страшно? — она развела руками, пытаясь объяснить, почему у Деметры в оранжереях никаких окон нет и в помине, и почему большинство живущих на этом корабле предпочитает иллюзию надежности красоте космоса.

Штурман подошёл к ней с чашкой в руках:

— Здесь не опаснее, чем везде. Никто не знает, что будет с нами через сто сорок лет — долетим ли мы до Селии, или корабль погибнет… может быть, даже завтра. Когда летишь от звёзды к звезде, глупо думать, что сможешь отгородиться от космоса стеной из металла. Но ладно, тут кофе и бутерброды, попробуй с сахаром и со сливками.

Кора попробовала и с сахаром, и со сливками, и просто чёрный, горячий и горький. На бутерброд она посмотрела с опаской, но всё же взяла. Ела медленно, наслаждаясь вкусом.

— А чем ты обычно завтракаешь? — спохватился штурман. — Может, яичницу или…

Кора пожала плечами:

— Синтезатор в оранжереях сломан, из напитков он выдаёт только воду, а питательную смесь может давать только в виде овсяной каши. Последние три месяца, — Кора не стала уточнять, что она в принципе существует только три месяца, — я ем овсяную кашу на завтрак, обед и ужин.

— Какой ужас, — пробормотал штурман, насыпая в кофе две ложечки белого свекольного сахара. — Теперь я понял, почему ты хотела покончить с собой.

Кора развеселилась и принялась рассказывать, что, с точки зрения Деметры, еда должна насыщать организм полезными веществами, а не служить источником удовольствий. Питательная смесь со вкусом овсянки в этом плане ничуть не хуже, чем вылепленный из этой смеси бутерброд. А кофе вообще вредит психике.

— Но это неправда, — резюмировала Кора. — На самом деле психике вредит моя мать.

Аид Кронович пробормотал, что питаться одной овсянкой это чересчур даже для него, и предложил Коре ещё кофе. Она согласилась.

Было так здорово просто сидеть за столом, пить кофе и смотреть на звёзды, мерцающие где-то там, в темноте, за стеклом. Коре захотелось, чтобы этот миг длился вечно — ну, или, хотя бы, до первого дня зимы.

Впрочем, теперь Кора знала, что будет делать до первого дня зимы.

Она будет жить.

Каждый миг.