Волкодав

Мария Семёнова, 1995

Он последний в роду Серого Пса. У него нет имени, только прозвище – Волкодав. У него нет будущего – только месть, к которой он шёл одиннадцать лет. Его род истреблён, в его доме давно поселились чужие. Он спел Песню Смерти, ведь дальше незачем жить. Но солнце почему-то продолжает светить, и зеленеет лес, и несёт воды река, и чьи-то руки тянутся вслед, и шепчут слабые голоса: «Не бросай нас, Волкодав»… Роман о Волкодаве, последнем воине из рода Серого Пса, впервые напечатанный в 1995 году и завоевавший любовь миллионов читателей, – бесспорно, одна из лучших приключенческих книг в современной российской литературе. Вслед за первой книгой были опубликованы «Волкодав. Право на поединок», «Волкодав. Истовик-камень» и дилогия «Звёздный меч», состоящая из романов «Знамение пути» и «Самоцветные горы». Продолжением «Истовика-камня» стал новый роман М. Семёновой – «Волкодав. Мир по дороге». По мотивам романов М. Семёновой о легендарном герое сняты фильм «Волкодав из рода Серых Псов» и телесериал «Молодой Волкодав», а также создано несколько компьютерных игр. Герои Семёновой давно обрели самостоятельную жизнь в произведениях других авторов, объединённых в особую вселенную – «Мир Волкодава».

Зачем кому-то в битвах погибать?

Как влажно дышит пашня под ногами,

Какое небо щедрое над нами!

Зачем под этим небом враждовать?..

Над яблоней гудит пчелиный рой,

Смеются дети в зарослях малины,

В краю, где не сражаются мужчины,

Где властно беззащитное добро,

Где кроткого достоинства полны

Прекрасных женщин ласковые лица…

Мне этот край до смерти будет сниться,

Край тишины, священной тишины.

Я не устану день и ночь шагать,

Не замечая голода и жажды.

Я так хочу прийти туда однажды —

И ножны ремешком перевязать.

Но долог путь, и яростны враги,

И только сила силу остановит.

Как в Тишину войти по лужам крови,

Меча не выпуская из руки?..

3. Купец едет в город

Торговец Фитела вёл свой род из береговых сегванов. Это был стройный чернобородый мужчина с умным, тонким лицом и холёными пальцами, привыкшими к перу и чернилам. Восемь телег, нагруженных его товарами, въехали на подворье Айр-Донна, как и было обещано, утром следующего дня. Рядом с телегами ехала на низкорослых выносливых лошадках охрана — четырнадцать молодцов один к одному. Пересчитав их, Волкодав опечалился и с упавшим сердцем подумал, что Фителу будет ой как непросто уговорить взять ещё одного. Сегваны крепко уважали число семь, это он знал. И уж кому держаться счастливых чисел, как не купцу!

Тем не менее Волкодав должен был попробовать. И не просто попробовать, а добиться своего.

Он подошёл к Фителе, когда тот покончил с завтраком и, откинувшись спиной к скоблёным брёвнам стены, с удовольствием смаковал саккаремское вино, выставленное для дорогого гостя Айр-Донном.

— Лёгких дорог тебе, почтеннейший Фитела, — поздоровался Волкодав.

— И тебе добро, сын славной матери, — учтиво ответил купец. У сегванов род числили по отцу, но Фитела знал, как разговаривать с венном.

— Люди передают, — сказал Волкодав, — будто в здешних лесах опять неспокойно.

Чёрные волосы Фителы стягивал тонкий серебряный обруч, посередине лба в этот обруч был вделан небольшой изумруд. Изумруд заискрился, когда Фитела покачал головой:

— Я не нанимаю новых охранников в десяти днях пути до Галирада.

Волкодав улыбнулся:

— Мудрейший Храмн не советовал снимать кольчугу тотчас после сражения. Мало ли какой враг таится в кустах.

Если Фитела повторит свой отказ, останется только уйти. Но сегван посмотрел на него с пробудившимся любопытством.

— Мудрость Храмна превыше скромного разумения смертных, — сказал он и отпил вина. — Возможно, ты и прав. Однако я почему-то не вижу при тебе оружия, подобающего наёмнику, а мои люди не заметили в стойле боевого коня.

— Я надеюсь, что оружие и коня дашь мне ты, — невозмутимо проговорил Волкодав. — И ещё мне понадобится место на телеге: со мной молодая девушка и больной друг.

— Вот это да! — восхитился Фитела и поставил кубок на стол. Двое охранников, молодой и постарше, сидевшие поблизости за пивом, дружно расхохотались. — И всё-таки, — продолжал купец, — что-то я никак не пойму, зачем бы мне платить лишнему воину, венн.

Волкодав пожал плечами:

— Если я лишний, прикажи тем, кому ты платишь, выкинуть меня отсюда.

Это была испытанная уловка, срабатывавшая до сих пор безотказно. Двое, потягивавшие пиво, были явно не из худших в отряде, иначе навряд ли они бы сидели подле купца. Оба носили волосы связанными в пышный хвост на затылке. Островные сегваны, определил Волкодав. Краем глаза он перехватил озабоченный взгляд Айр-Донна. Корчмарь уже прикидывал, во что обойдётся его заведению молодецкая забава гостей.

— А что ты думаешь, и прикажу, — весело ответил торговец и позвал: — Авдика!

Молодой воин отставил пузатую кружку, взял прислонённое к стенке копьё и подошёл.

— Да, хозяин?

— Выкинь отсюда этого человека.

— Сейчас. — И Авдика пошёл к Волкодаву, держа копьё вперёд черенком. Если не считать ножа, Волкодав был безоружен. Невелика честь пускать против такого в ход остриё. Авдика был моложе венна и несколько меньше ростом, но плечист, крепок и явно не новичок в драке. — Давай-ка отсюда! — сказал он и замахнулся.

Волкодав не двинулся с места. Когда Авдика ударил — надо заметить, вполсилы, — он вскинул руку, и оскепище, встретившись с ней, отскочило.

— Вот ты как, — проворчал молодой воин. Мигом перевернул копьё, и наконечник грозно нацелился в живот Волкодаву. Охранник шагнул вперёд…

Относительно того, что было дальше, немногочисленные видоки позже расходились во мнениях. Кое-кто божился, будто Волкодав стремительно нагнулся и подхватил юношу под колени. Другие утверждали, что он поймал его за руку, рванул на себя и бросил через плечо. На самом деле венн не сделал ни того ни другого, но не в том суть. Сапоги Авдики мелькнули в воздухе. Молодой сегван полетел кувырком и с треском обрушился на пол, мало не за порог. Волкодав остался стоять, держа в руке его копьё.

— Сколько твоих воинов я должен победить, чтобы перестать казаться тебе лишним, почтенный купец? — спросил он негромко, силясь хоть как-то успокоить лютую боль в правом боку.

— Пожалуй, хватит двоих. — Фитела был совершенно серьёзен. Его охранники один за другим вбегали на шум и останавливались у входа, не вполне понимая, в чём дело. — А ну-ка ты, Аптахар!

Аптахар был кряжист и широкоплеч, в кудрявой бороде поблескивали серебряные нити. В нём не было стремительной гибкости юнца, но широкие ладони и толстая шея говорили сами за себя.

И вновь мало кто понял, что произошло. Вроде бы Аптахар для затравки толкнул венна в грудь, и венн вроде бы покачнулся. Но потом Аптахар, дело неслыханное, почему-то потерял равновесие. Спустя некоторое время он лежал на полу, и Волкодав, сидя на нём верхом, легонько придерживал его правую руку. Аптахар лежал очень смирно: напряжённый локоть был готов затрещать. Волкодав выпустил его и встал. От боли в боку по вискам тёк пот и подкатывала дурнота. Оставалось только надеяться, что они этого не заметят. По счастью, корчма была не особенно ярко освещена…

Поднявшийся Авдика стоял перед купцом, смущённо опустив голову.

— Ну, что скажешь? — спросил его Фитела. — Делить мне вашу плату на пятнадцать вместо четырнадцати? Или не делить?

Молодой воин покрылся малиновыми пятнами, но ответил честно:

— Этот человек мог покалечить меня, хозяин.

— Мог, — кивнул Фитела и повернулся к Аптахару: — А ты что скажешь?

Тому, похоже, не было нужды опасаться за свою репутацию. Разминая и ощупывая локоть, он проворчал:

— Я не знаю, кто учил его драться, но, по мне, так и Хёгг с ней, с этой пятнадцатой долей, чем парень в нужный момент будет не у нас, а у Жадобы.

Фитела допил вино, поставил кубок на стол и промокнул губы обшитым кружевами платочком.

— Чем там болен твой друг? — спросил он Волкодава. — Надеюсь, не проказой?

Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги, в которой лежал Тилорн и сидела Ниилит. Ниилит держала вожжи: возница, очень довольный неожиданной подменой, клевал носом, прислонившись к обшитым кожей тюкам. Что было в тех тюках, Волкодав не знал и знать не хотел.

Фитела дал новому охраннику три серебряные монеты, но Айр-Донн так и не взял с него платы.

— Когда-нибудь после расплатишься, — сказал корчмарь. — Когда в самом деле разбогатеешь.

Пришлось Волкодаву раздобыть белой краски и подновить вывеску. Не уходить же из дому, ничем не отдарив за добро. Краска попалась отменная: он так и не сумел как следует оттереть её от рук и вычистить из-под ногтей. Зато денег оказалось более чем достаточно для того, чтобы купить Ниилит хорошую рубашку из тонкого льна, шерстяную сольвеннскую безрукавку, плетёный пёстренький поясок и кожаные башмачки-поршни. Не помешал бы плащ, но плащ, как и синие стеклянные бусы, пришлось отложить на потом. Хорошенько поразмыслив, Волкодав употребил оставшиеся деньги на просторную рубаху для Тилорна и ещё выторговал тонких стираных клоков — на повязки. Болячки и язвы, оставленные заточением, заживать не спешили.

Тилорн ликовал по поводу обнов едва не больше девчонки. Волкодав успел заметить, как радовала бывшего узника всякая мелочь, говорившая о возвращении к достойной человеческой жизни. Чего уж тут не понять. Гораздо удивительнее было другое. Осчастливив нехитрыми подарками Тилорна и Ниилит, Волкодав поймал себя на том, что и сам готов был улыбаться неизвестно чему.

— А себе ты что-нибудь купишь, господин? — смущаясь, спросила Ниилит.

Он пожал плечами:

— У меня всё есть.

В самом деле, его одежда ещё не собиралась разваливаться, а оружие, как и было обещано, Фитела ему дал. Волкодав сам выбрал прочное, с широким жалом копьё, могучий веннский лук, оплетённый берёстой, и два топора: один на длинном топорище — для рукопашной, другой на коротком — чтобы можно было метать. Не помешал бы и меч, но меч — оружие особенное, просто так его не дают и не берут.

Когда-то, очень давно, маленький мальчик из рода Серого Пса впервые задумался о том, как это, должно быть, горько и страшно — жить бездомным сиротой, у которого все пожитки вполне умещаются в полупустом мешке за спиной. А теперь он и сам вот уже двенадцатый год другой жизни не знал. И узнает ли — не у кого спросить…

Сидя на послушной лошадке, Волкодав придерживал копьё правой рукой, уперев его в стремя, и прикидывал, что на привале надо будет сделать для него петлю вроде тех, какими пользовались другие. Лук в налучи покачивался слева при седле, справа висел берестяной тул с двумя десятками стрел. Стрелы Волкодав тоже выбирал сам, следя за тем, чтобы ушко у каждой было выкрашено в свой цвет, смотря по тому, каков наконечник. Чтобы в бою можно было сразу выхватить нужную, не раздумывая и не ошибаясь.

День миновал без каких-либо происшествий. Дорога, не нарушенная ни переправой, ни буреломом, вилась между песчаных холмов, поросших добрыми соснами. Ветер шевелил пушистые ветви, пятна света и тени плясали по лесной траве, по вьюкам на телегах, скользили по лицу Тилорна. Некоторое время тот напряжённо хмурился, потом обрадованно заявил:

— Я уже различаю тени и свет! Даже очертания иногда!

— А я думал, тебя ослепили, — сказал Волкодав.

Тилорн улыбнулся.

— Нет. Это от плохой еды и… м-м-м… переживаний. Ты же, друг мой, кормишь меня столь незаслуженно хорошо, что я, чего доброго, не только вновь стану видеть, но и растолстею…

Волкодав вдруг почувствовал себя так, словно это ему, а не Тилорну предстояло вскоре прозреть. Необычное ощущение крепко засело в душе. И до самого вечера, пока они не выехали на широкую поляну у озера и Аптахар не распорядился устроить привал, Волкодав волновался неизвестно о чём и всё думал, что бы такое сделать, чтобы зрение поскорей вернулось к Тилорну. Ничему-то он, старый пёс, в жизни своей не научился.

На ночь телеги поставили в круг и на каждой с внешней стороны укрепили по два щита. Посередине круга поставили палатку для Фителы. Разложили костёр и повесили над ним железный котёл. Волкодав уже не слишком удивился, когда Ниилит взяла большую деревянную поварёшку и принялась хозяйничать у котла.

Он натянул свой полог возле колеса повозки, постелил покрывало, потом вынул из телеги Тилорна и, взяв на руки, унёс его за пределы круга.

— Смех и грех, — молвил калека, управившись со своими делами и пытаясь одёрнуть длинную рубаху. Ладони Волкодава обнимали его рёбра, без труда поддерживая тщедушное тело. — Смех и грех! — повторил Тилорн и смущённо вздохнул. — Когда лежу или когда ты вот так держишь, ну прямо сейчас горы сверну. А стоит попробовать… Поставь меня, пожалуйста, на землю, друг Волкодав.

Волкодав, подумав, чуть-чуть развёл ладони. Какое-то время Тилорн и вправду стоял, шатаясь из стороны в сторону и поводя руками. Потом его колени беспомощно подломились. Волкодав не дал упасть — подхватил и понёс обратно к костру.

— Не спеши, — посоветовал он Тилорну. — Куда торопишься?

— Мне так стыдно обременять тебя, — ответил тот. — Ума не приложу, что бы мы без тебя делали, друг мой! Хотя, правду сказать, поначалу я очень опасался за девочку…

Волкодав едва не споткнулся. Ему словно плеснули в лицо водой, холодной и грязной.

— Что? — спросил он, надеясь ослышаться.

— Я обидел тебя? — что-то почувствовав, неподдельно перепугался Тилорн. И торопливо принялся объяснять: — Я… ну ты же сам… ты — молодой, сильный мужчина, а Ниилит, как я понимаю, очень красива… я же тебя совершенно не знал… я боялся, что ты… Волкодав! Я обидел тебя?

Волкодав молча прошёл между телегами, уложил учёного под полог, укрыл шерстяным плащом. Тот всё ещё пытался что-то говорить и даже поймал его за руку. Волкодав выдернул руку и, мало что видя перед собой, ушёл на другую сторону лагеря, к берегу озера, где паслись стреноженные кони. И там долго стоял неподвижно, глядя на лёгкий туман, завивавшийся над водой.

Далеко за озером, за лесами алели, рея в прозрачном воздухе, снеговые зубцы гор. Их ещё озаряли лучи солнца, ушедшего за горизонт. Волкодав хорошо помнил, как его, напрочь отвыкшего от света, в лохмотьях, с многолетними шрамами от цепей на шее, запястьях и лодыжках, вытолкнули из пещеры на голубой горб ледника, под беспощадное морозное солнце. Вот тебе твоя свобода, сказали ему. Иди. И он пошёл, шатаясь, скользя босыми ногами по плотному снегу, зажимая ладонью рану в боку…

За спиной прошуршали шаги. Волкодав узнал походку Авдики и не стал оборачиваться.

— С девкой поссорился? — спросил молодой сегван и понимающе кивнул: — Бывает.

— Бывает, — сказал Волкодав.

— Слушай, венн… — Авдика помедлил, отвёл глаза, потом решился: — Знаешь, я что-то так и не уразумел, как это ты меня ринул намедни у Айр-Донна. Может, покажешь, если не жалко?

Волкодав пожал плечами. Ему было не жалко. Эта ухватка не входила в число запретных, которые нельзя передавать стороннему человеку. Он пересадил Нелетучего Мыша на холку своему коню, щипавшему травку неподалёку. Конь повернул голову, незлобиво обнюхал Мыша, с которым успел уже познакомиться, потом фыркнул и снова опустил морду к траве. Цепляясь за шерсть, Нелетучий Мыш забрался ему в гриву и принялся слизывать соль.

Авдика поднял копьё и, как тогда в корчме, наставил его на Волкодава. Венну почему-то вдруг померещилось в нём некое сходство с тем комесом, которого он убил одиннадцать лет назад… Наверное, всё дело было в светлых волосах и в причёске.

— Смотри, — начал он объяснять. — Левой отводишь остриё, вот так. Правой перехватываешь оскепище…

Древко снова начало неудержимо выворачиваться из рук молодого сегвана. Авдика попытался удержать, но вместо этого волей-неволей побежал кругом Волкодава. Потом ноги выскочили из-под него. «Смерч подхватывает и уносит соломинку». Авдика растянулся на земле, хохоча и поминая трёхгранный кремень Туннворна.

— Как, как ты меня? А ну, ещё раз…

Волкодаву же показалось, будто у края поляны остановился кроткий серенький ослик и с вышитого седла на них с Авдикой зорко и пристально посмотрела смуглая седая старушка.

Кан-киро веддаарди лургва, мысленно сказал ей Волкодав. Именем Богини, да правит миром Любовь. Вот видишь, Мать Кендарат, и у меня теперь есть ученик…

Когда Ниилит позвала есть, Волкодав явился к костру с котелком — для Тилорна. Юная стряпуха сварила густую похлёбку из ячменя, заправив её салом, жареным луком и ещё чем-то душистым, на саккаремский лад. Ниилит позволили распоряжаться съестными припасами по своему разумению, и было похоже, что жалеть о том не придётся.

Купец Фитела, как пристало вождю, первым отведал приготовленную снедь, за ним Аптахар. Фитела ничего не сказал, только улыбнулся и удовлетворённо кивнул. Аптахар же крякнул, провёл рукой по усам и потрепал Ниилит по плечу:

— Третий год хожу с тобой, Фитела, и ни разу ещё не ложился спать голодным, но, во имя детородного чрева Роданы, такой еды у нас до сих пор не бывало!

— Смотри, избалуешь молодцов, — обращаясь к Ниилит, заметил купец. — Этак они у меня, чего доброго, осетров и солёных орешков требовать станут.

Ниилит заёрзала на месте, моргая смущённо и немного испуганно. Как следовало понимать эти слова — как похвалу или как упрёк?.. Воины со смехом и прибаутками уселись в кружок и друг за другом, по старшинству, начали опускать ложки в котёл. Когда очередь дошла до Волкодава, он наполнил свой котелок и отнёс его Тилорну.

— Волкодав… — страдая, начал было тот, но ответа не дождался. Волкодав усадил его, вручил ложку и котелок и молча ушёл. Сел на своё место и принялся за еду. Возможно, похлёбка была в самом деле навариста и вкусна. Но он никакого вкуса так и не ощутил.

Когда Фитела раздавал хлеб, Волкодаву досталась большая горбушка. Он разломил её и половину съел, половину отложил. После вечери они с Ниилит мыли опустевший котёл, и тогда он размахнулся и забросил оставшийся кусок чуть не на середину озера, отдаривая за ласку.

— Выкупайся, если хочешь, — предложил он Ниилит. — Я постерегу.

Там, куда упал хлеб, гулко плеснула крупная рыбина. И опять всё стало тихо. Жившие в озере приняли подношение и пообещали не пугать Ниилит.

— Спасибо, господин, — тихо поблагодарила она и ушла за куст раздеваться. Волкодав сел спиной к озеру, обхватил руками колени и уставился в сгущавшуюся темноту.

Око Богов видело, Боги знают: он радовался, как последний щенок, тому, что уцелел… тому, что оказался вдруг не один…

Ниилит плескалась в озере у него за спиной. Она плавала, точно лягушонок, и ничуть не боялась тёмной воды с её холодными ключами и всякими тварями, живущими в глубине. И в особенности когда он, Волкодав, стерёг на берегу.

Тёплый тихий вечер был очень хорош, и обозники допоздна засиделись возле костра. Порывшись в своих пожитках, Авдика вытащил арфу — пустотелый деревянный короб с деревянными же рогами, сомкнутыми в кольцо. Оказывается, молодой сегван неплохо управлялся с пятью струнами и к тому же знал уйму песен, от героических до смешных и непристойных. Пели почти все, не исключая самого Фителы, и даже Волкодаву временами хотелось присоединиться. Он с некоторым удивлением осознал и это желание, и собственную нерешительность. Он не умел веселиться.

Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье

Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог… —

жалостно выводил Авдика вельхскую балладу времён Последней войны.

Помимо собственной воли Волкодав начал вспоминать песни, которые удивили бы походников, но на ум упрямо лезла всего одна. Её сложили рабы в Самоцветных горах, и называлась она Песней Отчаяния.

О чём ты споёшь нам, струна золотая?..

У каторжников, годами работавших под землёй, никаких струн не было и в помине. Но струнам полагалось быть, и притом золотым, а иначе и петь незачем.

О чём ты споёшь нам, струна золотая?..

Здесь камень холодный безгласен и слеп.

Здесь вечная ночь, а зари не бывает.

Здесь тщетной надежды прижизненный склеп…

Венн произносил про себя старинные слова, послужившие отходной молитвой сотням людей. В Самоцветных горах живые обитали в могиле, а мёртвые, наоборот, уходили на свет. Только мёртвые. И он, Волкодав. Единственный. Чёрный мрак штолен и косматое сизое солнце, повисшее перед самым входом в пещеру…

В рудничном отвале твой путь оборвётся,

Где мёртвые смотрят последние сны,

И горное солнце, холодное солнце

В слепые глаза поглядит с вышины…

Он вырвался, но от себя ведь не уйдёшь. У того, кто семь лет пел Песнь Отчаяния и Песнь Смерти, душа смерзается ледяным комом. Может, бывают среди людей и такие, кто даже оттуда сумел бы вынести в сердце радость и доброту. Но к Волкодаву это не относилось. Ещё четыре года после тех семи он сам истреблял в себе человека. Он должен был стать воином. Убить Людоеда. И умереть. Всё. Сколько ни вразумляла, сколько ни отогревала его Мать Кендарат, ничего у неё так и не получилось. Теперь… А теперь, наверное, было слишком поздно.

Его очередь нести стражу наступала после полуночи, когда всего больше хочется спать. Волкодав не ложился. Весенняя ночь была прозрачна и светла для его глаз, привыкших к подземному мраку. Сначала он как следует освоился с луком, оттянув тетиву до правого уха сперва четырьмя пальцами, затем тремя и наконец двумя. Лук, сработанный из берёзы, можжевельника и лосиных жил, был отменно силён. Его рога так и выгибались вперёд, если снять тетиву. Волкодав поставил на травяном взгорке несколько прутьев и хорошенько пристрелял лук. Теперь, случись бой, на него и впрямь можно будет положиться. Спрятав лук, он занялся топором — тем, у которого было короткое топорище. Когда, подброшенный, он начал уверенно возвращаться рукоятью в ладонь, Волкодав несколько раз метнул его в обрубки прутьев, торчавшие из травы. Авдика долго следил за ним, приподнявшись на локте. Волкодаву было всё равно.

Он не слишком удивился, увидев своим напарником Аптахара. Ясное дело, у Фителы не было никаких оснований вот так прямо сразу доверять новому, только сегодня нанятому охраннику. Да ещё венну. С веннами сегваны ладили далеко не всегда.

— Не люблю вашего племени! — ворчливо заявил ему Аптахар. — Вы, венны, мне должок задолжали!

Волкодав усмехнулся про себя. У него дома считали верхом неприличия усомниться в человеке, с которым случилось разделить кров и еду. Хлеб свят. Вкусившие от одного хлеба — родня. Чем иногда кончалась такая доверчивость, Волкодав тоже отлично знал. Он не собирался рассказывать Аптахару о том, как сам когда-то относился к сегванам.

— Ну и девка у тебя, — обойдя с ним несколько раз кругом телег, проговорил Аптахар. — Хороша!

— Может, и хороша, — сказал Волкодав.

— Что-то я не видел, чтобы ты с ней миловался, — продолжал Аптахар. — Слушай, венн, а не уступишь для сына? Глянулась моему Авдике, прямо сил нет. Уж мы бы тебя не обидели. Два коня серебром. Идёт?

— Она не рабыня, чтобы я её продавал, а ты покупал, — спокойно сказал Волкодав. — Она сама знает, с кем ей миловаться. — Он не стал упоминать об очень нехорошей смерти человека, посягнувшего на Ниилит. — Твой сын будет славным воином, — добавил он, подумав. — Он попросил меня объяснить приём, которым я его повалил.

Аптахар не без гордости разгладил пальцем усы.

— Вот он тебя им и скрутит, когда станете бодаться из-за девчонки.

— Быть может, — сказал Волкодав, — после этого он попросит меня объяснить ему ещё какой-нибудь приём.

Аптахар сначала нахмурился, потом собрался захохотать, но вовремя сообразил, что переполошит весь отряд, и ограничился широченной улыбкой и добродушным тычком, пришедшимся Волкодаву как раз в незажившие рёбра.

Когда Аптахар разбудил двоих на смену, Волкодав к своему пологу не пошёл. Он улёгся возле потухшего костра, прижался больным боком к земле и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда его плечо тронула маленькая рука. Ниилит стояла подле него на коленях.

— Господин, — прошептала она. — Пойдём, господин!

Волкодав молча смотрел на неё и не шевелился. Ниилит потянула его за руку:

— Тилорн очень просит, чтобы ты простил его, господин…

У меня тоже имя есть, подумал Волкодав. Вслух же сказал:

— Я не знаю, о каком Тилорне ты говоришь.

Ниилит всхлипнула, прижалась лицом к его ладони и принялась твердить, дрожа и задыхаясь от слёз:

— Господин… нам холодно без тебя, господин…

Пришлось-таки Волкодаву подняться и, превозмогая себя, пойти с ней. Хорошо хоть, у Тилорна хватило ума больше не заговаривать с ним. Наверное, понял, что уже всё сказал. Он лишь тоскливо вздохнул, когда Волкодав забрался на своё место и повернулся к нему спиной, постаравшись не прикоснуться ни плечом, ни коленом.

Розовый отблеск зари медленно полз по северному краю небес. Нелетучий Мыш сидел на телеге, на самом верхнем тюке. Раскрывая крылья, он поворачивался туда-сюда и негромко щебетал, а потом настораживал уши — не послышится ли ответ. Он знал, что неподалёку в лесу гнездились его сородичи, и неуверенно ждал — не слетит ли подруга?..

Утром Волкодав подошёл к Аптахару, неся Нелетучего Мыша на запястье.

— В чём дело? — сердито буркнул Аптахар. Близко знавшие его шутили, что по утрам к нему лучше не обращаться: Аптахар, мол, гуляет всю ночь, зато потом просыпается к полудню.

— Он беспокоится, — сказал Волкодав. Действительно, чёрный зверёк непоседливо переступал по руке, озирался по сторонам и то и дело шипел, разворачивая крылья.

— Ну и что? — раздражённо спросил Аптахар.

— К нему прилетали дикие мыши, — объяснил Волкодав. — Похоже, они видели кого-то в лесу.

— Наденем кольчуги? — предложил подошедший Авдика, и Волкодав подумал про себя, что юноша, верно, не прочь был с ним подружиться. Не иначе, ради Ниилит. А может, ради кан-киро.

— Иди на своё место, венн! — приказал Аптахар. Он вовсе не был намерен прислушиваться к новичку только из-за того, что им случилось вместе стоять на страже. Волкодав пожал плечами и отошёл. Однако успел услышать, как Фитела, усаживаясь на коня, заметил:

— Если припоминаешь, Аптахар, я плачу тебе за доставленный в целости груз, а не за то, чтобы сберегались кольчуги.

Некоторое время Аптахар, багровея, молча наматывал на палец длинный полуседой ус. Потом возвысил голос:

— Надеть брони!

Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги. Вот только ехал Волкодав не так, как вчера: не с той стороны повозки, где помещался Тилорн, а с противоположной. Лесное солнце вновь скользило по лицу учёного, но тот больше не ловил его глазами, радуясь возвращению света, и не изводил Волкодава вопросами, разузнавая о местах, которые они проезжали, и о том, кто как живёт-может в здешних лесах… Ниилит держала вожжи, тоже совсем как накануне, но саккаремских песенок не мурлыкала. Волкодав смотрел на жёсткую, жилистую травку, которой заросли неглубокие дорожные колеи, и пробовал убедить себя, что был не прав.

Окажись здесь Мать Кендарат, вот ведь всыпала бы непутёвому…

В самом деле, откуда мог знать Тилорн, что его слова были худшим оскорблением для мужчины из рода Серого Пса? Что веннская Правда велела мерзкому насильнику измерить шагами собственные кишки? Что тот, кого облыжно винили в кощунстве над женщиной, не брал в отплату ни золота, ни серебра — только жизнь?..

Тилорн говорил по-веннски без запинки, чуть не лучше самого Волкодава. Значит, знал. Должен был знать. Но если знал, тогда почему?.. За что?.. И как он испугался, когда смекнул, что сморозил не то. Так притворяться нельзя. Или всё-таки можно?..

И не поквитаешься с ним, с калекой, иначе станет вовсе незачем жить. Волкодав продолжал мыть и кормить его и нёс, когда требовалось, за куст или дерево. В конце концов, без Тилорна он бы так и не вышел из подземелий сгоревшего замка. И, что гораздо важнее, навряд ли отыскал бы Людоеда. Таких долгов венны тоже не забывали.

Волкодав хорошо знал, что такое оскорбление и месть, что такое долг крови. Но вот обида… Обидеть может только друг. Обида — это когда тебя насмерть ранит кто-то, к кому ты успел привязаться…

Подобного с ним ещё не бывало.

День стоял жаркий и душный: охранники парились в бронях и шлемах, надетых на меховые подшлемники, и на все лады поддразнивали Волкодава. По их дружному мнению, он испугался тени, и добро бы ещё своей, а то — мышиной. Он знал, что нужно было отшучиваться. Справный воин никогда не осердится на чепуху, разве что срежет зубоскала ответной насмешкой на потеху товарищам. Но этой премудрости Волкодав так и не обучился. Поэтому он молчал.

Две густые ели начали падать одновременно: одна впереди повозок, другая — чуть позади. И сразу полетели стрелы — почти в упор, с обеих сторон.

Охранникам Фителы пришлось бы несладко, будь они без кольчуг. На их счастье, нападавшие не ожидали от них такой предусмотрительности и запаслись в основном срезнями — стрелами с широкими наконечниками, способными пробить грудь человека и выпустить кровь коню. Однако в кольчуге такая стрела застрянет и, ранив, убить всё-таки не убьёт. Спешившиеся обозники живо бросили на левую руку щиты и, ругаясь, принялись отстреливаться.

Волкодаву понадобилось мгновение, чтобы выдернуть из налучи натянутый лук и не глядя вырвать из берестяного тула стрелу. Ещё миг спустя стрела ушла туда, где между деревьями в подлеске мелькнуло что-то живое. Из чащи послышался крик.

У Волкодава не было шлема, и Нелетучий Мыш, покинув его плечо, повис на затылке, мёртвой хваткой вцепившись в перекинутые за спину косы. Ему было не привыкать.

Если Волкодав что-нибудь понимал, нападавших было примерно столько же, сколько и обозников. Стало быть, всё зависело от количества стрел. Если разбойники принесли с собой по два тула — тогда дело плохо.

Стрелы начали иссякать одновременно у тех и у других. Вот в чаще глухо протрубил рог, и разбойники с рёвом хлынули на дорогу. Вместо лиц жутковато белели берестяные личины. Грабители были на удивление славно вооружены. Один из троих, ринувшихся к телеге Волкодава, размахивал даже мечом. У другого было копьё, третий тянул руку к секире, болтавшейся в матерчатом чехле у ремня. Он соображал на бегу, придётся ли драться с одиноким охранником или можно сразу хватать с телеги мешки. Его товарищ с размаху пырнул Волкодава копьём. Тот поймал мелькнувшее жало краем щита и, прыгнув в сторону, что было силы пнул в рёбра третьего грабителя, уже схватившегося за бортик телеги. Он почувствовал, как хрустнули кости, разбойник с криком свалился. Посмотрим, сумеет ли подняться. На узкой обочине было не развернуться, кусты мешали противникам Волкодава напасть на него разом. Он увернулся от свистнувшего меча, успел заметить опасный взмах копья и тут же, не раздумывая, ударил сам. Ему случалось пропарывать кольчуги, но бок всё ещё немилосердно болел, и он нацелил свой удар в горло. Широкий отточенный наконечник почти перерезал шею разбойника. Тяжёлое тело безжизненно повалилось, ломая кусты. Волкодав высвободил копьё и сразу отскочил назад, к телеге. Если повезёт, меченосец всадит клинок в деревянный бортик повозки и мгновение промешкает…

Однако тот неожиданно остановился шагах в пяти, так, чтобы не вдруг достало копьё.

— Послушай-ка, венн, — сказал он. Поправил съехавшую личину и слегка опустил щит, желая обезопасить себя от коварного удара в живот. — Оглянись кругом: ваших уже добивают. Ты, я вижу, неплохо дерёшься, незачем без толку пропадать такому молодцу. Я бы замолвил за тебя словечко Жадобе. Не прогадаешь!

И тут с другой стороны телеги раздался вскрик Тилорна и почти одновременно — отчаянный вопль Ниилит.

Волкодав прыгнул вперёд, как рысь на охоте, и ударил ногой в нижний край разбойничьего щита. От такого удара не было обороны. Его противник отлетел назад и умер, ещё не коснувшись земли. Кому-нибудь могло показаться, что он, раскрыв рот до ушей, кусает собственный щит, но Волкодав этого уже не видал. Он не стал обегать телегу кругом. Схватился за бортик и махнул верхом, прямо через тюки, в которых обильно торчали засевшие стрелы.

Он успел охватить взглядом сражение, ещё кипевшее кое-где у повозок, увидеть Фителу, умело орудовавшего длинным, тонким мечом. Он успел заметить Тилорна, прижавшего ладони к окровавленному лицу. И конного разбойника, уже исчезавшего среди елей. На седле перед ним кричала и билась Ниилит, перекинутая через холку коня.

Волкодав схватил один из двух своих топоров, тот, что был покороче, — и метнул.

Топор со свистом перевернулся в воздухе… но лошадь резко вскинула задом, перепрыгивая валежину, и тяжёлое лезвие, нацеленное между лопаток седоку, ударило её в круп.

Лошадь дико завизжала и рухнула на всём скаку. Волкодав прыгнул с телеги, перелетев через скорчившегося Тилорна, через какого-то разбойника и одного из охранников — кажется, Авдику, — что катались, вцепившись друг другу в глотки, возле колёс. Мягкая лесная земля спружинила под ногами. Волкодав мгновенно вскочил и помчался туда, где визжала и молотила копытами лошадь. Спешенный разбойник нисколько не пострадал. Он тоже был на ногах и уже удирал в лес, таща Ниилит. Девчонка сопротивлялась отчаянно — упиралась, пыталась схватиться за еловые ветки, укусить его руку. И кричала:

— Волкодав!.. Волкодав!..

— Зови громче, — посоветовал ей похититель. Потом обернулся и увидел погоню: — Ага, вот и твой дружок подоспел.

Он разглядел хрустальную бусину, украшавшую волосы Волкодава.

Больше всего венн боялся, что разбойник струсит и попробует заслониться девчонкой. То есть Волкодава это ничуть не смутило бы, но Ниилит и так натерпелась достаточно страху, зачем её ещё хуже пугать… Боги не попустили. Стоило лиходею немного отвлечься, оценивая противника, — и острые зубы Ниилит глубоко впились в запястье.

— Кусаешься, сучка!..

Рукоять меча опустилась на черноволосое темя. Не слишком сильно, не насмерть — просто чтобы полежала тихонько, покуда приканчивают дружка.

Секира Волкодава встретила и отшвырнула просвистевший меч. На мече была кровь. Чью голову он успел разрубить? Тилорна?..

— Северный ублюдок! — по-сольвеннски сказал разбойник Волкодаву, и тот не сомневался, что это был его родной язык. — Ты идёшь через наши земли вместе с вельхами и сегванами. С ними и подохнешь!

Волкодав не ответил. Длинный меч вновь свистнул, целя ему по ногам. Волкодав легко ушёл от удара, перепрыгнув через летящий клинок. Меч был великолепен. Если довелось обладать таким, следовало бы владеть им получше. Очнувшаяся Ниилит приподнялась и, не имея иного оружия, запустила в похитителя подвернувшейся шишкой. Шишка безобидно отскочила от облитого кольчугой плеча.

Венн понимал, что перед ним был опытный воин. Опытный и жестокий. Но высокомерный. Привык побеждать сразу. Значит, можно попробовать одурачить его.

Отбивая очередной удар, Волкодав запутался ногой в можжевеловом корневище и упал на колено, едва не выронив топор. Его противник одним движением развернул тяжёлый меч и, крякнув, с силой рубанул сверху вниз. Ниилит пронзительно завизжала. Разбойник почти уже видел перед собой распластанное надвое тело, но вместо русой головы меч со звоном и скрежетом прошёл по толстому кованому обуху. Лезвие секиры тотчас скользнуло вперёд, и уже разбойник взвыл дурным голосом: его меч и два пальца правой руки упали в траву.

У него хватило ума сразу броситься наутёк. Петляя, кинулся он за пушистые ёлки, в густую поросль ольхи. Волкодав мог бы без особого труда догнать его или выследить по пятнам крови из раны. Он даже шагнул было вперёд, но остановился. Не годилось бросать напуганную девчонку одну. Жива, цела — и добро.

Ниилит повисла у него на шее. Она не плакала, только дрожала всем телом. Волкодав гладил растрёпанные чёрные кудри и думал, что непременно найдёт для неё такой дом, где в эти волосы никогда больше не вцепится ничья жадная лапа. А если такого дома нет на земле, он его выстроит.

Он подобрал меч разбойника и пошёл назад, на дорогу. Уж если конник сцапал девчонку и поскакал прочь, значит, о победе в схватке речи не шло. И точно — спереди раздавались голоса перекликавшихся обозников. Нападение было отбито.

В горячке погони Волкодаву казалось, будто он удалился от дороги на какой-то десяток шагов. На самом деле пробежал он не менее сотни. Ниилит поспевала за ним, путаясь в вереске. Она всё старалась схватиться за его поясной ремень, но пальцы соскальзывали.

Если головорез что-нибудь сделал с Тилорном, думал Волкодав, я его выслежу. И выпущу ему кишки.

Он ещё остановился возле упавшего коня. Увидев людей, тот приподнял голову, застонал и попробовал встать. Но не смог. Задние ноги не двигались.

Как назло, конь был белый, без единого пятнышка. Венны знали, что именно такие влекли по небу солнечную колесницу. Волкодав опустился подле него на колени, снял седло и расстегнул уздечку, окованную узорчатым серебром, освобождая коня.

— Скачи на Небо, лошадка, — негромко проговорил он, гладя мягкие ноздри. — Скачи по вечному Древу сквозь небеса, за синий Океан, на серебряные луга. Там тебе Матери соткут новое тело, скроят новую шубку краше нынешней. Станешь опять жеребёнком, опять родишься на свет. Да скажи Старому Коню, что злой человек привёл тебя на мýку, а Серый Пёс отпустил.

Ниилит не заметила, когда он успел вытащить нож. Конь затрепетал и затих. Судорожно вздымавшийся бок опал в последний раз…

Ниилит отшатнулась прочь, всхлипнула и побежала к дороге. Волкодав поднял меч, седло и узду и пошёл за ней.

Тилорн был не только жив, но даже впервые без посторонней помощи ухитрился сесть на телеге, и у Волкодава отвалился камень от сердца. Калека всё пытался утереть с лица кровь, но, конечно, только больше размазывал. Ниилит суетилась подле него, смачивая из фляги тряпицу.

Подойдя к телеге, Волкодав бросил наземь добычу, оттолкнул руки учёного и сам принялся осторожно и быстро ощупывать его голову. Десять длинных пальцев с нежными зародышами ногтей немедленно обхватили оба его запястья, и Волкодав отметил, что пожатие учёного обрело какое-то подобие силы.

— Волкодав! — страдающим голосом выговорил Тилорн. Разбитые губы плохо повиновались ему. — Сними с меня шкуру, я заслужил! Я не ведаю ваших обычаев и сам не знаю, о чём болтает мой поганый язык. Ну, ударь меня! Выругай!.. Только не уходи!

Волкодав вспомнил, как этот человек разговаривал с палачом, и удивился. Но всего удивительнее был комок, застрявший в горле у него самого.

— А катись ты в… — буркнул он наконец. Оставил Ниилит унимать кровь, всё ещё сочившуюся из ноздрей у Тилорна, обошёл телегу и стал снимать оружие и одежду с троих разбойников, валявшихся у колёс.

Несколько обозников было ранено в стычке, но тем, если не считать вспоротых кое-где вьюков, потери и ограничились. Вечером у костра Волкодав чистил отобранный у разбойника меч, вполуха слушая рассуждения Фителы о том, что, мол, в следующую поездку надо будет взять с собой чутких собак.

— Нынче обошлись Волкодавом, — блеснул крепкими зубами Авдика. Охранники захохотали так, что Аптахар даже толкнул сына локтем и бросил на венна быстрый взгляд — не обиделся ли. Волкодав не обиделся. Его предок в самом деле был псом, который избавил праматерь племени от лютых волков, а потом, как водится, обернулся статным мужчиной. На что обижаться?

Мягкой тряпочкой он в сотый раз протирал уложенный на колени клинок. Меч был веннский, отличной старой работы. Неведомый мастер долго варил чистое железо с жирным чёрным камнем, вынутым из земли, а потом заботливо дал остыть, не понукая ни сквозняком, ни холодной водой. Неспешно выгладил, выласкал молотом на наковальне и наконец умыл особым жгучим настоем, отчего на клинке проявился узор — буро-серебряные полосы шириной в палец, хитро свитые и много раз повторённые от кончика до рукояти. Волкодав не нашёл на мече никакого клейма. Понимающему человеку это уже само по себе говорило кое о чём. Волкодав слыхал от отца — великие мастера прежних веков никак не помечали свои клинки, полагая, что люди и так их отличат. Краем глаза он ловил завистливые взгляды охранников. Все видели, что на железном обухе его секиры красовалась изрядная зарубка, клинок же нисколько не пострадал. За такие мечи на торгу дают равный вес золота и не жалуются на дороговизну.

Надо будет справить для него какие следует ножны…

— Ниилит сказала мне, — негромко проговорил Тилорн, — что ты… что тебе пришлось прикончить коня.

— Пришлось, — сказал Волкодав и легонько щёлкнул ногтем по лезвию. Звон был высоким и чистым.

— Его совсем нельзя было выходить? — спросил Тилорн. — Если он сломал ногу, я бы попробовал…

Волкодав повернулся к нему. Учёный лежал на животе, подперев кулаком подбородок, и пальцем дразнил Нелетучего Мыша, путавшегося в его бороде.

— Он сломал спину, — сказал Волкодав. — Я метил в седока, но промахнулся.

Тилорн вздохнул:

— Меня ты не прикончил.

— Надо было, — проворчал Волкодав. Положив меч себе на голову, он с силой пригнул к плечам рукоять и округлое остриё. Отпущенный клинок распрямился, точно пружина. Можно вставить его в расселину камня и повиснуть всем телом, он не сломается. Теперь Волкодав точно знал, что узор — не подделка, что меч перерубит гвоздь и разрежет пушинку, упавшую на лезвие.

Тилорн долго собирался с духом и наконец решился.

— Пожалуйста, не сердись на меня, — начал он виновато. — Я невежда, которого надо учить и учить. Сделай милость… растолкуй мне, чем всё-таки я обидел тебя.

— Людоедом ты меня обозвал, вот что, — сказал Волкодав.

— Как? — ужаснулся Тилорн. — Я…

Волкодав поставил локти на меч, и тот едва заметно прогнулся. Волкодав долго молчал. Как объяснить чужаку, что там, наверху, есть Великая Мать, Вечно Сущая Вовне, которая однажды в день весеннего равноденствия родила этот мир вместе с Богами, людьми и девятью небесами? Как рассказать ему, что Хозяйка Судеб, Богиня закона и правды — женщина? И ещё о том, как из другого мира прилетела пылающая гора, и Отец Небо заслонил Мать Землю собой?..

Позже любопытный Тилорн ещё расспросит его и мало-помалу вызнает всё. В частности, и то, что ни один венн не лёг бы наземь ничком, приникая к ней, как к жене, если только не справлялся обряд засевания поля. Ну там ещё на войне или на охоте, когда другого выхода нет. Но пока до этого было далеко, и Волкодав мрачно молчал, отчаиваясь подыскать нужное слово.

— Женщины святы! — сказал он наконец. И больше ничего не добавил.

…Оказывается, в ватаге у Фителы было заведено освобождать от ночной стражи воинов, отличившихся в стычке. Но когда осмотрели раненых, выяснилось, что наслаждаться заслуженным сном Волкодаву не придётся.

Он молча пожал плечами, забираясь под полог: пускай разбудят его, когда настанет черёд…

— Мне кажется, сегодня ты убивал, — осторожно сказал ему Тилорн.

— Убивал, — сказал Волкодав, не вполне понимая, куда клонит учёный.

— Значит, — продолжал тот, — на третью ночь они снова придут?

Волкодаву показалось, что Ниилит перестала дышать в темноте, заново переживая минувший ужас и боясь услышать «да».

— Не придут, — сказал он.

— Это потому, что был бой? Твоя вера отличает его от убийства?

— Не в том дело, — проворчал Волкодав. — Ночью будет гроза… никто не приходит после грозы.

— Прости моё любопытство, — помолчав, спросил учёный. — Там, под дубом… Когда ты осиновым колом… Что это было?

— Души, — сказал Волкодав.

— Но мне показалось, ты сражался с чем-то материаль… с чем-то вещественным…

Волкодав долго думал, прежде чем ответить.

— Души бывают разные, — проговорил он наконец. — У праведника она — как светлое облачко… Боги призывают её, и она улетает. А у таких, как Людоед или тот палач, и души как трупы.

Пчёлы, прятавшиеся в дуплах, лошади, с фырканьем нюхавшие воздух, и Мыш, порывавшийся влезть за пазуху, не обманули его. Глубокой ночью, как раз когда Волкодав вдвоём с Аптахаром обходили телеги, с запада, со стороны Закатного моря, выползла громадная туча. В её недрах беззвучно трепетали красноватые молнии. Потом стали доноситься глухие раскаты. Проснувшиеся обозники с благоговейной робостью смотрели в охваченные пламенем небеса. Один из воинов, молодой вельх, осенял себя священным знамением, выводя ладонью разделённый надвое круг. Ниилит сжалась в комочек и что-то шептала, закрыв глаза и уши руками. Её народ считал грозу немилостью Великой Богини.

Когда налетел дождь, Аптахар залез под телегу и позвал к себе Волкодава, но тот не пошёл. Выбравшись за составленные повозки, венн повернулся туда, где молнии хлестали чаще всего. Поднял голову к разверзающимся небесам и начал тихо молиться.

— Господь мой, Повелитель Грозы, — шептали его губы. — Ты, разящий холодного Змея золотым своим топором… Мертва душа моя, Господи, в груди пусто… Зачем я? Зачем ты меня к себе не забрал?..

Живые струи умывали шрамы на обращённом к небу лице, текли по щекам, сбегали по бороде и туго стянутым косам. Близкие молнии зажигали огни в хрустальной бусине, надетой на ремешок. Громовое колесо катилось за облаками. На какой-то миг морщины изорванных ветром туч сложились в суровое мужское лицо, обрамлённое чёрными с серебром волосами и огненно-золотой бородой. В синих глазах пылало небесное пламя.

— Иди, — сказал гром. — Иди и придешь.

На другой день вдоль дороги всё чаще стали попадаться селения. Дыхание западного ветра сделалось ощутимо солёным. Потом кончился лес, и повозки выкатились на большак, по которому сновали туда-сюда конные и пешие. К полудню у дальнего небоската показалось бескрайнее голубое море, а впереди выросли деревянные башни стольного Галирада.