Братья. Книга 1. Тайный воин

Мария Семёнова, 2015

Прошло семь лет после Беды – вселенской катастрофы, погрузившей весь мир в бесконечную зиму. От могущественной империи, угодившей под удар кометы, уцелела только периферия и независимые племена вдоль внешних границ. В одном из этих племён, в нищей лесной деревне, подрастает маленький царевич, чудом спасённый в момент Беды. Родительский сын становится его старшим братом, лучшим другом, защитником и героем. Однако трагические обстоятельства разлучают мальчишек. Родной сын насильственно уведён из семьи. Маленький царевич решает посвятить свою жизнь поискам и возвращению пропавшего. Но не всё так просто! Уведённый юноша попадает в своего рода школу, где умный и харизматичный учитель принимается лепить из него тайного воина – изощрённого убийцу для негласных дел…

Доля вторая

Последний приказ

Старенькое бёрдо было заправлено на непростой трёхцветный узор — для опытной ткахи. Светловолосая девочка поглядывала на клочок берёсты с нанесённым рисунком, напряжённо хмурила брови, боясь ошибиться.

— Зелёная вниз… Красная вверх… Ой… Опять пропустила!

И досадливо выдернула бральницу, чтобы начать ряд сначала.

— Дай я попробую? — переступила с ноги на ногу вторая девочка, державшая бёрдо.

Девки-полугодьё выглядели ровесницами и были похожи, как сёстры, только вторая обещала подняться настоящей красавицей. Может, поэтому и считала, что всё у неё должно получаться лучше, чем у других.

— Погоди, — отмахнулась первая. — Сама хочу.

Было уже далеко за полночь, у неё отчаянно слипались глаза, но она не сдавалась.

— Я рядок всего, — сказала красёнушка.

Ткаха снова сбилась с узора:

— Ты братца Аро попроси другое бёрдышко сладить, если терпежу нету! Сладишь ведь, братец?

Круглолицый мальчик подумал, хмуро отозвался:

— Почего уж не сладить…

Ему под ноги на чистый пол слетали прозрачные стружки. За стружками добычливо бросалась резвая кошечка, пушистая, нежной облачной шерсти. Она то валялась на спине, теребя пойманный завиток, то запрыгивала мальчику на колени, желая проследить, как являлись игрушки. Неулыба кошку не гнал, только следил, чтобы не лезла под ложкорез.

Дом выглядел полупустым, зато все сидели обутыми по-уличному и у каждого под рукой лежала толстая одежда. Так ведут себя люди, которые уже сложили в путь вещи и только ждут слова, чтобы поклониться порогу и идти со двора. Но слово мешкает, и они маются в повалуше, коротая ожидание за рукодельем.

Поджарый седоватый мужчина, сидевший на лавке, поднялся на ноги, беспокойно заходил из угла в угол. Из-под рукавов кожаного чехла выглядывала кольчуга, сбоку в потёртых ножнах висел прямой меч.

— Ещё и Серьга вот запропастился, — пробормотал он вполголоса. — Ну, пусть догоняет как хочет… Ларец куда уложили?

В сенях зашуршало. Сероглазая ткаха уронила разом и бральницу, и берёсту с узором, братец Аро подхватил на руки кошку, мужчина мигом оказался возле двери.

Та приоткрылась. В щель сунул вихрастую голову молодой парень. Заметив, какой переполох вызвало его появление, он подмигнул девкам, смущённо заулыбался:

— Да тихо всё, дядя Космохвост… Я так просто.

Мужчина убрал руку с меча:

— Серьга-то появился?

— Нет, дядя. Не появлялся.

Дверь снова закрылась.

— Шапку вздень, олух! — рявкнул вслед Космохвост.

В сенях прыснули смехом. Шаги удалились.

— Ещё вот и Серьга как в прорубь свалился, — проворчал Космохвост. Проходя мимо резчика, подгрёб ногой стружки, строго велел: — Станем насовсем уходить, подметёшь тут.

Мальчик, не поднимая глаз от работы, послушно кивнул:

— Подмету, дядя Космохвост.

Как и сестрица, он брал ремесленную снасть левой рукой.

Перепутный дом, выстроенный ещё прежде Беды, был просторным. В большой избе, где прежние хозяева витали семьёй, теперь была чистая повалуша. В малой, некогда предназначенной для гостей, стучали горшками стряпеи. Решив перебраться за море, хозяева оставили двор двум вольноотпущенницам, старой и молодой. Женщины взялись домостройничать, дело пошло неожиданно споро. Не пожалели небось, что решили остаться. Проводят нынешних жильцов и с теми же поклонами выйдут новых встречать.

За стеной послышались голоса, потом дверь снова открылась. Вошёл крепкий мальчишка, принёс шаечку да деревянное ведёрко. Над горячей водой перебегал пар.

— Полночи осталось, — проговорил мальчик с надеждой. — Может, хватит уже мне голову светлить?..

Волос у него был по концам в точности как у белобрысого Аро, возле корней проступала природная русость.

Космохвост кивнул, думая о своём, проворчал:

— Верно, хватит. А ты светли знай.

Красёнушка взяла у паренька шайку, посыпала на дно горсть колючего порошка из лубяной коробочки, залила водой. Изошёл такой дух пареного сена и летних цветов, что даже братец Аро оставил работу и потянул носом, а на губах обозначилось что-то вроде улыбки.

Ткаха пересела, оттягивая привязанные к поясу нитки, свободной рукой подняла бёрдо, напряжённо зашевелила губами, глядя на берёсту. В таком положении считать узорные нитки было ещё тяжелей.

Русый мальчишка обречённо вздохнул, усевшись, низко наклонился над шайкой. Из-под ворота стёганки явили себя железные звенья.

— Шею вытяни, — велела девочка.

Стала привычно плескать ему на голову душистое зелье, с тщанием втирать в корни волос. Он что-то бормотнул ломким голосом, недовольно. Остаток ночи ему предстояло маяться в старом полотенце, намотанном словно бабий повойник, и терпеть шуточки по этому поводу.

Братец Аро вдруг сказал:

— Дядя Космохвост, может, лучше меня под него луковой шелухой красить? Я небось терпеливый…

Страдалец погрозил ему кулаком. Девки засмеялись.

Космохвост не ответил. Он смотрел на кошку. Та, оставив играть стружками, подбежала к двери и напряжённо выслушивала за ней что-то, ускользавшее от косного внимания людей. Когда кошка вдруг распушилась, став в три раза больше обычного, поставила веретеном хвост и яростно зашипела, Космохвост принял решение. Обернулся к четверым подопечным, увидел, что все они тоже смотрят на кошку, резко выдохнул:

— Прячься!

…Ребята на миг замерли. Или наоборот — не они замерли, а время продлилось. Ткаха медленно-медленно резала маленьким ножиком привязанные к поясу нити, они утекали в щели и отверстия бёрда, знаменуя неворотимый конец. Космохвост накануне услышал, как шептались названые сестрицы: пояс, если выйдет хорош, предназначался ему. Мокроголовый парнишка отряхивался по-собачьи, не дожидаясь рук с полотенцем, а у вдумчивого Аро падал из-под резака последний завиток стружки. Ложка, и это Космохвосту тоже было известно, предназначалась дядьке Серьге. Всё равно больше нечем было отблагодарить за верную службу, а ложки получались сущее загляденье…

А потом они все разом сорвались с мест, потому что он крепко научил их, как поступать, если однажды он вот так велит прятаться.

Братец Аро только оглянулся в поисках кошки, но любимица успела исчезнуть, недосуг было искать, куда подевалась. Брат с сестрой мигом закатились под лавку, юркнули в узкую дыру, съехали в тёмное подземелье. Съёжились, притихли возле дощатой стены. Рядом зияло отверстие бокового лаза, оттуда тянуло морозом.

Двое оставшихся задвинули на место тяжёлую западню, оклеенную берёстой. Горстями бросили мусор. Не догадаешься, где пол нарушали.

Со двора донёсся крик, звучавший последним предупреждением и последней болью.

— Эх, — горестно зарычал Космохвост.

Выдернул из вторых ножен кинжал, бросился в сени. Мальчик с девочкой переглянулись, побежали за ним. Настала пора сделать то, к чему он их готовил несколько лет. А сделав — скорее всего, умереть, как уже умер старший воспитанник Космохвоста.

Наружная дверь распахнулась навстречу, со двора проникла хищная тень… Соприкосновение с мечом Космохвоста заставило тень обрести плоть, залиться кровью, рухнуть им под ноги.

Выскочив вон, Космохвост мгновенно метнулся в сторону. В мёрзлую притолоку на пол-ладони вошли сразу два болта.

— За спину! — громко приказал он подросткам. — Прорубимся!..

— Эльби́з, не отставай! — крикнул мальчик.

— Братец Аро… — жалобно, как учили, пискнула девочка.

Страх изображать не пришлось, ей и так было страшно. Она выхватила из-под плаща маленький самострел. Разрядила туда, откуда прилетели первые болты. Из темноты послышалась ругань. Игрушечное с виду оружие с двадцати шагов разило без шуток.

Они выполнили приказ Космохвоста, но намерение прорубиться оказалось куда проще высказать, чем исполнить. Толком не отойдя от крыльца, их наставник уже отбивался сразу от двоих в удобных короткополых одеждах цвета снега в ночи. Люди казались гибкими и проворными, но надо было видеть, что творил Космохвост. Меч и кинжал пели на голоса, выводя любому, кто совался, жуткую погребальную песню.

Не только для двоих подростков это был самый главный бой, а скорее всего, что и последний…

Мальчишка ахнул, споткнулся, сломался в поясе.

Девочка с перепугу чуть не назвала его настоящим именем, однако выучка взяла своё.

— Братец Аро!..

Он пытался говорить, но только хрипел.

За углом клети послышался злой крик, кого-то приложили о брёвна.

— Сказано, ососков не трогать!

Наказанный жаловался: «ососок» только что проткнул ему болтом ногу, да и брать непременно живьём никто вроде не велел. Стрелка приложили вдругорядь. Живого всегда убить можно, а вот мёртвого поди оживи!

Космохвост оглянулся посмотреть, что там с воспитанником. Не надо было ему этого делать. Чужой быстрый меч тут же вскроил на нём кожаный чехол, проскрежетал по кольчуге. Воин досадливо зарычал, убил слишком шустрого нападавшего, схватился с другим.

Подбитый парнишка мотал головой, силился разогнуться. Названая сестра обхватила его поперёк тела: хоть собой прикрыть. Их защитник, понемногу теснимый обратно к двери, вновь оглянулся. Хотел, наверное, выкрикнуть последний приказ, но в этот раз не довелось.

— Во имя Владычицы! Погоди, Космохвост, — поднял руку вражий вожак.

Голос оказался молодым, звонким, совсем как у погибшего Бранко. Все налётчики были в меховых рожах, что надевают в крепкий мороз. Щель для глаз да круглый продух у рта. На этой личине были нарисованы ещё и усы, не иначе в знак старшинства.

Космохвост опустил меч, поглядел на раскиданные тела, хмыкнул:

— Плохо учит вас Ветер. Нас в своё время строже учили!

Вожак не остался в долгу:

— Сам в сапогах, да след босиком! Бранко так натаскал, что он нас мало не проворонил… Лучше скажи, кого за спиной прячешь? Правских царевичей или подставу?

— Мальчишка — заменок, — уверенно сказал стрелок. — Ишь, корчится! Царевича он сразу на руках бы унёс!

— Зато девка точно царевна, — сказал другой. — Хороша-а! Вот бы её…

Девочка ахнула, испуганно и стыдливо, хотя на языке висело ругательство. За неё, с натугой разогнувшись, выбранился парень.

— Нешто и Эрéлис настоящий? — удивились из темноты.

— А подстава где же?

— Заместки в доме сидят, — догадался стрелок. — В царских ризах. Он истовиков поплоше одел и вырваться думал с ними, нас обмануть!

Вожак вновь поднял руку. Стало тихо.

— Ты добрый пёс, Космохвост, — сказал он спокойно. — И дом сгорел, и хозяина давно нет, а всё стережёшь!

Воин засмеялся.

— Плохо учит вас Ветер! — повторил он. — Откуда тебе знать, Белозуб, сколько у меня подстав и куда я правских царят дел?

Тени засмеялись в ответ.

— Знаем уж, — отмахнулся вожак. — Сдавайся, рында. И нам лишнего не мёрзнуть, и тебе меньше ран принимать.

Космохвост пожал плечами:

— Боялся бы я ран, вовсе тут не стоял бы.

Вожак насмешливо покивал. Из-под нарисованных усов вырвалось облачко пара.

— Сеггара на подмогу ждёшь? Так не жди, не придёт. Мы о том позаботились.

— Сеггар придёт, — спокойно сказал Космохвост. — Моё дело дождаться.

Вожак покосился на своих:

— А нам тоже спешить некуда. Сейчас дом-то подпалим…

— С твоих гроз я велик возрос, — сказал Космохвост. — Не подпалишь. Тебе доказать надо, что сущих царевичей погубил.

Человек в меховой харе переступил с ноги на ногу. На это движение из сеней вылетел шипящий клубок и, взмыв, шарахнул когтями прямо в глазную скважину.

— Кошка!.. — закричали во дворе. — Царская дымка! Это истовики у него!..

Космохвост резко обернулся к подросткам:

— Бегите!..

Вот он и прозвучал, последний приказ, ослушаться которого было нельзя… Девочка снова обхватила названого братца. Оба повернулись, молча юркнули обратно в сени.

Вожак нападавших метнул руки к лицу, но сорвал только личину. Кошка уже исчезла, бесследно растворившись во мгле.

— Так я и знал, что это ты, Белозуб, — сказал Космохвост. — Поделом тебе, дураку! Разбойников нанять ума не хватило? Сам решил славу взять? Или Ветер денег не дал?

— Вперёд!.. — зажимая лицо ладонью, рявкнул вожак.

Охромевший стрелок и его товарищи вновь выхватили оружие.

Мощный голос рынды был хорошо слышен в погребе. Стало понятно, что наверху дела совсем плохи. Тогда брат с сестрой нащупали и сдвинули вторую западню, тайную, о которой не знали ни служанки, ни даже дядька Серьга. Отворилась ещё яма, совсем тесная, только-только вжаться вдвоём. Ребята спустились в нижний погребишко и затворились. Коленки, поджатые к груди, не давали вольно дышать.

Братец Аро вдруг начал шарить кругом себя, не нашёл искомого, потянулся к западне, пригнетавшей им волосы:

— Тесличку сверху покинул…

Вот ведь как. Привелось от смерти скрываться, и что с собой унесли? Небось не ларец с дорогими памятками родителей, оставшийся в мякоти дорожного вьюка.

Сестрица Эльбиз поймала руки брата, крепко сжала.

— И добро, что покинул, — шепнула она. — Станут смотреть, скажут: были, ушли…

Сестра говорила дело. Царевич опустил голову.

Наверху лязгало, громыхало, там ревели жестокими голосами и что-то падало так, что с западни сыпалась пыль. Потом всё начало затихать.

Брат с сестрой ухватили друг дружку, слиплись в один комок. Они знали, что вот теперь нужно ждать самого страшного.

Кто-то не вошёл — ворвался в хоромину, затопал над головами, рубанул дверку голбца, с грохотом опрокинул скамью… Эрелис и Эльбиз втиснулись пуще. Долетел девичий крик. Надсадный, беспомощный, полный страха.

— Нерыжéнь… — стуча зубами, выдохнул мальчик.

— Нет, — тряским голосом возразила сестра. — Нерыжень бы им с три короба наплела и мною сказалась.

Крик стал совсем нестерпимым. Захотелось сотворить всё равно что, лишь бы он прекратился. Эрелис всхлипнул, завозился впотьмах:

— Её же… они её… выйду…

Эльбиз что было мочи вцепилась в его руки:

— Дядя Космохвост не для того им путь заступал! И Нерыжень с Косохлёстом под стрелы шли! И Бранко…

Она была на год старше, поэтому сразу вырваться он не смог. В доме взвыла ещё и старуха. Толком разобрать из погреба не получалось, лишь то, что она велела молодой прикусить язык, не брать на душу срама.

— Тебе помнить, как за тебя умирали, — глотая слёзы, шептала брату сестра. — Тебе праведно царствовать ради их чести…

Раздались удары топора, треск дерева. В повалуше корчевали лавку. Потом со стуком отвалили верхнюю западёнку. Царевичи разом уставились вверх, замерли в темноте, прикрывая лица ладонями. Когда в погреб, прямо им на головы, спрыгнул человек, дети судорожно дёрнулись, стукнувшись лбами. Однако тяжёлая крышка не выдала, не оказала себя среди других половиц. Человек заметил сперва ложкорез под ногами, потом дыру бокового лаза. Торжествующе заорал, начал втискиваться в нору. Его сапоги скребли и скользили по доскам.

За первым полез второй, остальные побежали наружу.

Тайный лаз, устроенный ещё прежним хозяином перепутья, выводил в дровник. И поди разбери в снегу слабенького зеленца, вылезал ли кто оттуда недавно.

Довольно долгое время наверху ничего не происходило. Потом в погребишко начал проникать спирающий дыхание чад, а слуха достиг тяжёлый глухой треск.

— Запалили всё-таки, — сказала Эльбиз.

Эрелис отозвался:

— Само могло, от лучины…

— Так и так гибель, — закашлялась сестра.

Она держала в руках никому теперь не нужное бёрдо. Резные углы оставили глубокие следы на ладонях.

Западня, плотно всевшая от тяжести и возни, поддалась через великую силу. Приподняв её наконец, царята увидели над собой тучу плотного дыма и сквозь неё — багровые сполохи. Дышать сразу стало нечем. Как раз когда они высунулись, что-то начало рушиться. Пришлось снова прятаться. Второй раз они поднимали крышку уже вкупе с большой горящей доской, порывавшейся упираться и застревать. Стало ясно, что в третий раз может не получиться. Эрелис сжал в кулаке подобранный ложкорез и, понукаемый сестрой, полез через ход.

Крышка в дровнике, которую берегли и никогда не заваливали тяжёлым, оказалась прижата. Сколько ни пыжились брат с сестрой, она едва подалась, только дерево чуть слышно постукивало о дерево. Случайно раскатилась поленница или в ней что-то искали — какая теперь разница. Сзади подбирался гибельный чад. Немного подышать таким, и сперва тело разучится двигаться, потом душа забудет, как ей в теле держаться.

— Покричим? — спросила Эльбиз.

— Нет, — принял решение Эрелис. — Кому надо, те знают, а кто не знает, те нам не друзья.

Девочка еле слышно заспорила:

— Дядя Космохвост ради нас…

Мёрзлые поленья над ними затеяли дробную торопливую пляску.

Царевич устроился перед ходом, где таилась сестра. Поудобнее перехватил нож… Сердце колотилось во рту.

Крышка лаза откинулась. Эрелис выдохнул. Сверху на него смотрели оба заменка. Зря ли они в этом доме прожили целых полгода? Тайная хоронушка поблизости у Космохвоста была далеко не единственная…

В раскрытых дверях гибнущей избы метался огненный свет, пожар уже подгрызал изнутри тяжёлую крышу. Скоро она обрушится, станет погребальным костром девушке, замученной подручными Белозуба. Молодой Бранко, всё ладившийся к ней с поцелуями, разметался в углу двора. Он так и не надел шапки. Его убили длинным ножом в шею: он не должен был закричать, но как-то сумел. Другие тела все исчезли. Бабка, простоволосая и босая, сидела на колоде, качалась, плакала. Рубаха на ней была разорвана донизу, попятнана кровью. Подростки едва успели заскочить в стряпную, где бросили женщин. Теперь девки пороли тёплый плащ, ладили старухе какие-никакие опорки.

И никто даже не поминал о драгоценном ларце, то ли сгинувшем в пожаре, то ли украденном. О нём ли печалиться!

— Дядя Космохвост… — глядя на пылающий дом, тихо выговорил царевич.

— До места, где сани стояли, кровяной след, — ответил юный рында. — Чей, не разберу.

Он горбился, прижимал руку к груди. Добрая кольчужка выдержала удар, но ребро было сломано. На волосах болтались шарики льда.

Подошла сестрица Эльбиз.

— Не так-то долго искали, — тревожно поделилась она. — Решили, мы все дымом задохлись? Али спугнул кто?

Ребята переглянулись.

— Значит, Сеггар близко уже, — рассудил царевич. — Навстречу пойдём или дядьку Серьгу обождём? Твоё слово, Косохлёст.

И чинно поклонился, свидетельствуя, что верен зароку и помнит, кто отныне главный защитник.

— Ждать некогда, — сурово, сквозь зубы ответил тот. — Бабку…

— Ступайте налегке, детушки, — утёрла слёзы старуха. — Я-то пожила.

— Мы повезём, — одним голосом взмолились девчонки. — В дровяных саночках, вон стоят…

— Бабушка Орепея нас не выдала, — добавил Эрелис.

— А ещё слушать обетовались, — голосом, какой наверняка был в юности у прежнего рынды, проворчал Косохлёст.

Скоро о том, что в разгромленной избе погибли не все, говорила только узкая полозновица, протянувшаяся к дороге. Да и та от жара огня уже оплывала.

Растрёпанные рукавицы

— Вот тебе ещё вот так! И вот так! Что, получил, Ветер?.. Щады тебе? А не пощажу! Ты моему ате кровь отворил! А ну говори, таракан, куда брата увёл?! Не то сейчас доказню!..

Кулаки Светела крушили невидимого врага. Он не замарает меча, меч против таких ему не потребен. На руках у него не нагольные дельницы, а сущие латные рукавицы, пластинчатые, со злыми выступами на костяшках. И сам Светел — рослый, бородатый и гордый, с блёстками серебра по вискам, в доспехе на широких плечах.

— А тебя, Лихарь, я и спрашивать не стану, я тебя сразу ногой в землю втопчу!

И Лихарь распростёрся рядом с Ветром, униженно моля взмиловаться.

— Живо говорите, дрянчуги, где брат?!

Под снегом пробудились бурлящие кипуны, поверженные враги стали биться, проваливаясь в клокочущий вар. Светел разжал грозные кулаки, повернулся в другую сторону, туда, где был Скварко. Брат стоял на коленях у каменной стены, заморённый голодом и закованный в тяжёлые цепи, потому что его хотели заставить служить жестокой Моране, да не на такого напали.

— Пойдём домой, братёнок, пойдём домой, — зашептал Светел и могучими руками разорвал цепи, поднял брата, обнял, повёл…

Сквара с самого начала называл его «братищем», а он Сквару — «братёнком», хотя надо бы наоборот, но уж так у них повелось.

«А если он меня, взрослого, не узнает? Если ему там вовсе глаза выкололи за смелость?..»

Он всего на миг представил Сквару слепого… нутро стиснула холодная лапа. Светел крепко зажмурился.

— Брат за брата, встань с колен…

Это он выговорил одними губами, но с такой жаждой и мечтой, что, отзовись ему Сквара прямо сейчас, дивиться было бы нечему.

Сквара не отозвался…

Светел тяжело вздохнул, открывая глаза. Кругом было пусто. Только Зыка, задравший ногу возле сугроба, да снежный горб дальнего амбара, куда их послали за куском сала.

Мечтать было весело. Одна беда — сидя на полатях, до дела не домечтаешься. Перво-наперво Светел взбежал на самый верх амбара, огляделся: не идёт ли великая тётушка Шамша Розщепиха, вдовая сестра большака. Её ещё называли Носыней, за длинный нос и привычку всюду его совать. Удостоверившись, что старухи не видно, Светел зашёл в амбар, открытый ради обновления воздуха. Вытащил наружу мешок.

Это был его мешок, который взрослые считали потешным. В нём хранилась порядочная чушка льда, вырубленная на спускном пруду, обложенная сухой травой и хвойными лапками, завёрнутая в рогожу, повитая верёвкой. Светел поднял мешок на уступ в плотном снегу, утвердил его там и стал бить. Спохватился, скинул с ног поршни и продолжил битьё, прыгая по снегу босиком. Когда жгучая боль в ступнях начнёт делаться глухой и далёкой, пора будет прятать мешок, возвращаться домой. Так он отмерял время. Мать всё чаще бранилась, что в амбар его хоть не посылай: уйдёт — не дождаться. Это ей лишь бы поворчать. Мороз-то здесь с приближением зимы знай усиливался.

Светел молча колошматил мешок, бросал кулак вперёд не рукой, не плечом — особым слитным движением, которое они со Скварой подсмотрели когда-то у взрослых стеношников. Оно рождалось глубоко в животе, продолжалось разворотом бёдер, всего тела — и лишь в последнюю очередь выхлёстывало кулак. Зато и летел тот боевой гирей, разогнанной на ремне.

«Вот тебе, шашень. Вот тебе, гнида. За атю. За брата. Уж приду, не спущу…»

Верно ли у него получалось, Светел не знал. Сладят потеху на корочун, тогда поглядим. Вконец перестав чувствовать ноги, он обулся, стащил мешок обратно в амбар, камнем отбил от мёрзлой груды нужный ему свёрток, заложил дверь, пошёл по тропинке в зеленец. Подошвы горели, медленно отогреваясь, а дельницы выглядели так, что мать уши оборвёт, если увидит.

Их с отцом спасла чужая упряжка. На Коновом Вене было принято чтить симуранов, поэтому двое охотников не на шутку перепугались, когда золотой кобель со злым рыком упал на них из-под туч, погнал собак куда-то к реке. Эти люди не умели говорить с симуранами и не понимали, отчего рассержен благородный летун… Пока не увидели под скалами обросшего инеем угрюмого Зыку и вымотанного Светела, пытавшегося обогреть отца, оживить его правую руку.

Мать потом кланялась в ноги братьям Синицам. Обещалась им верно служить до старости лет. Целовала Рыжика, гладила Зыку, впервые допущенного в избу. Бабушка Корениха молча растирала в ступке вязовую кору на припарки, бережно делила луковку, грела в горшочке козий жир с солью для спасительной мази…

Даже куклы, выстроенные свадьбой возле божницы, словно пригасили веселье.

«Те люди, котляры… даже Звигуры не вступились… — тихо всхлипывая, пересказывала мать принёсшей луковку свойке. — А Светел, он же что, мал ещё…»

Скоро вся Твёржа прослышала, как негодные Воробьи прятались за углами, пока Жог давал неравный бой котлярам, силясь отстоять первенца. И как после Пенёк уже раненным, с помощью верного Зыки дошёл почти до своего берега. Довёл младшего приёмного сына…

Светела никто вслух не корил, но он чувствовал себя виноватым.

Отец уже ходил, когда у Светела поползла по швам старенькая рубашка. Мать решила примерить на него братнину. Вытащила из скрыни одёжки старшего сына, стала было раскладывать… Вдруг сгребла всё в охапку, зарылась лицом, охнула, взялась баюкать, припевая и приплакивая, как по мёртвому.

Завлекло избушку тьмой,

Измерцался яхонт мой.

Развязался поясок,

Отзвенел твой голосок.

Ты привстань, моё дитя,

Вновь дыханье обретя.

Резвы ножки распрями,

В ручки бавушку возьми.

Мой сынок, на твой помин

Кружевной спекла я блин.

Все едят, покуда свеж,

Только ты один не ешь…

Светел хотел сказать ей, что Сквара живой и обязательно вернётся, но не посмел. Ему стало страшно. Он увидел, как нахмурилась Корениха, уже кроившая старую тельницу на лоскуты. Повернулся к отцу… Жог, сидя на лавке, тёр здоровой рукой живот, кривился, точно от боли. Когда бабушка бралась за жгучую мазь, он терпел крепче. И губы у него были какие-то синие… Светел подоспел к нему, сел рядом.

«Атя?..»

Огонёк отца бился и трепетал над пустотой. Светел в ужасе приник к нему, подхватил, обнял… Жог закашлялся, с облегчением перевёл дух…

«Не моги реветь, Равдуша! — велела матери суровая Корениха. — Сказано тебе, живой он! Живой! — И шуганула внука: — А ты что расселся, дела нету руки занять? Поди светец воскреси, совсем, вишь, загас…»

Прежде это Сквара всё был у неё и белоручка, и лодырь, и праздный шатун. И младшенького прижать норовил, если бабка с матерью недоглядят.

Светел вскочил. Жог взял его за плечо, тоже встал, ни дать ни взять опираясь.

«Пошли, сынок. Поможешь…»

Вернувшись из амбара, Светел ещё в сенях услышал голоса бабки и матери, звучавшие за дверью. Мальчишка на всякий случай притих, прислушался: наверное, это его ругают? За то, что слишком долго ходил?

–…Да засмотрелся он поди на котляров этих!.. — безутешно всхлипывала Жига-Равдуша. — И тётенька Розщепиха сказала… Они ж вон какие! Сильные да страху не знают! К ним захотел…

Светел не сразу и сообразил, что речь шла о Скваре.

Бабушка осведомилась вроде даже насмешливо:

— А ты, значит, Розщепихе веришь больше, чем сыну? Что ж так? Не сама ль растила, кормила?

— Так своевольник он! — в голос вскрикнула мать. — Неслушь! Ему говори, а он всё по-своему!

— А ты бы хотела, чтобы он мягким воском у тебя в руках гнулся? — спросила Ерга Корениха. Когда Светел уходил, она обувала в крохотные поршеньки новую куклу, кудельные волосы были окрашены сажей. — Воск тебе кто угодно снова растопит и по-своему перелепит. Податливый да мягкий вышел бы отца с братом заслонять? — Помолчала, добавила: — Гордись, дура.

Она ведала небось, что говорила. Дедушка Единец Корень тоже не за так своё прозвище получил. Знали в нём люди негибкий нрав и упрямство. А кто не помнит, что внуки удаются все в дедов!

— Я бы не гордилась, а кашей его лучше кормила!.. — вконец расплакалась мать.

— Ты Розщепиху слушай больше, — посоветовала бабушка. — Уж она-то лучше всех знает, как детей нужно растить.

Мать вдруг вскрикнула:

— На себя оборотись! Кто его поленом тогда… за кугиклы… Скварушку… сыночка моего…

Светел снял со стены лапки, со стуком бросил на пол. Голоса немедля примолкли. Светел повесил лапки на место, вошёл:

— Вот… Сало принёс… Благословите, к ате пойду?

Мать отвернулась, пряча мокрые глаза. Корениха, стоявшая поджав губы, строго оглядела избу. Дрова сушатся, воды натаскал…

— Ступай.

Светел выскочил обратно в сени и уже не слышал, как бабушка негромко сказала невестке:

— И меньшому ты не веришь, а зря. Он кровей хоть и пришлых, а кремлёвым мужиком будет.

В ремесленной Жога Пенька пахло смолистой елью, черёмухой и берёзой, дёгтем, маслом и воском, дымом, шкурами, клеем из рыбьей кожи, кипятком. Ждал дела станок для выгибания лыж, рядом стояли распаренные заготовки… а сам Жог сидел на скамейке, ссутулившись и повесив голову. Руки лежали на коленях, замерев в непривычной праздности. Вот жил-был человек, вершил хорошее ремесло, радовал себя и людей… а потом содеялось зло, и гордый промысел, никого не сумевший защитить, оказал себя бессмысленным и никчёмным. Страшно это, если подумать. Светелу бросилась в глаза обильная седина, побившая волосы Жога, ещё недавно такие же чёрно-свинцовые, как у старшего сына.

Он, вообще-то, хотел попросить лоскут ненужного камыса, подлатать рукавицы, но посмотрел на отца и сказал совсем другое:

— Атя, благослови, я бы лыжи гнуться поставил?

Жог медленно поднял глаза. Впрозелень голубые, Скварины. Только какие-то… пыльные, что ли. Совсем потускневшие.

Светела как ударило. «А если я Сквару где-нибудь в темнице такого же отыщу… Погасшего… Безразличного… Стану по имени называть, а он и не встрепенётся…»

— Атя?..

Жог молча кивнул. Снова уронил голову.

Светел взял заготовку, устроил в станке, начал бережно забивать клинышки, чтобы носок точно улёгся в «лесенку» из брусков. Обретались чудные лыжи с гребнями для упругости, с узкими носами и широкими прямыми пятками, на весенний оттепельный снег. Жог бережно выколол заготовки из мелкослойного елового кряжа, взятого от комлевой части ствола. Обратил сердцевинную сторону кверху, где будут падласы. Когда лыжи высохнут, утвердятся в красивом изгибе, источник ещё укрепит их над углями, промаслит, обошьёт лосиным камысом — станут они служить и служить, год от года бегая лишь вернее и легче…

Сын взялся за вторую заготовку. Жог наконец поднялся, подошёл проверить, всё ли он правильно делает.

— Атя, — с большим облегчением сказал Светел. — Можно, я вон тот обрезок возьму дельницы подлатать?

И показал Пеньку изодранные рукавицы, счастливо избежавшие материнского глаза.

Жог даже удивился:

— Где растрепал-то так?

Мальчишка смутился, ведь отцу его воинские намерения могли не понравиться. Но куда теперь денешься, пришлось всё рассказать.

— Убью их… Ветра с Лихарем. — Подумал, докончил: — Если Сквара наперёд не убьёт.

Услышь Жига-Равдуша, ведро слёз пролила бы. Куда дитятко разлетелось, будто одного горя ей мало? Услышь Корениха, тут же задала бы внучку всяких дел, чтобы разом не до придури стало. Пенёк, сам былой стеношный разбивала, сперва только хмыкнул. Прошёлся туда-сюда. Неожиданно погладил усы… И наконец снова посмотрел на сынишку. Светлые камни верилы как будто обрели блеск. Жог мотнул головой:

— Вон кожи висят… Показывай, каково бьёшь.

И Светел показал. Въехал по кожам с левой и с правой, поднёс в разбор, всем телом вкладываясь в удары. У Ветра тотчас осиротели сусала, у Лихаря глаза уплыли под лоб, из носу потекла красная юшка. Ужо вам! Шутил волк с жеребцом, да зубы в горсти унёс!..

Он почти ждал, что Пенёк похвалит его, но тот лишь головой покачал:

— Руки разуй.

Светел стащил рукавицы. Костяшки были красными, распухшими и болели.

— Ты их, значит, как честный стеношник бить намерился? — спросил Жог. Невольно посмотрел на свою правую кисть с белеющим рубцом. — Дадутся они тебе сам на сам, как же. У них чести нет, они тебя издали стрелами утычут… Или как меня вот… — Он сжал кулак, поморщился, разжал. — Да сами будут не в тулупах овчинных с толстыми воротами, а в железных рубашках. А ты руки так-то разобьёшь, ни лука, ни меча, ни ножа толком взять не возможешь, о гуслях я вовсе молчу.

Светел слушал его, насупившись, упрямо наклонив голову. «А я всё равно мешок бить буду», — говорил его вид, но глубоко внутри он уже знал: отец прав. Жог давным-давно понял, как справляться с упрямыми сыновьями. Мальчишки удались таковы, что ломать, запрещать — без толку. Он сам был той же породы. Зря ли прозывался Пеньком.

Он прошёлся туда-сюда по ремесленной, тронул заготовки, стиснутые в станке. Вдруг спросил сына:

— Ты чего вообще хочешь? Себе чести? Или им смерти?

Светел подумал, ответил:

— Сквару вызволить хочу. А котляров примучить, чтобы больше не встали.

Жог прошёлся ещё. Взял кожевенный нож, пальцем испытал остроту.

— Был бы жив твой первый отец, — сказал он затем, — он бы посмотрел, что творят крапивники-котляры, и совсем их извёл бы. Ты мал был, не помнишь небось, как крапиву на репищах изводили…

Светел прошептал:

— Помню, атя…

— Её до последнего корневища если не выдернуть, не изживёшь, — продолжал Жог. — Вот будет праведный царь, да с верными вельможами, да с неприступной дружиной…

У Светела аж зачесалась правая половина груди, где пониже ключицы являлись в банном жару отчётливо различимые знаки. «И дядя Кербога то же самое баял. О праведном царе, пожалевшем сирот. А потом крапива завелась. Мораничи…»

Жог вздохнул.

— А то будто не думал я, как тебе жизнь жить, — проговорил он глухо. — Всяко не в Твёрже век вековать… Да вот… поторопили малость. А твоя судьба гордая… Чтобы Сквара… не зря…

Он запнулся, на лбу выступили холодные капли. Светел тут же подскочил к нему, схватил за руки:

— Атя, ты не надо про Сквару, живой он, я его домой приведу. Ты меня научи! Как мне их бить, чтобы не поднялись!

Жог перевёл дух, сел на скамеечку, но голову, как прежде, не свесил. Поставил перед собой сына. Положил ему ладони на плечи.

— Будет что будет, даже если будет наоборот, — повторил он присказку бабушки Коренихи. — Ты вот что послушай. Младших царевичей, сказывают, в Андархайне много витает, и каждый вперёд других кичиться горазд. Кто к жрецам с подарками, чтобы лествицу подправили, кто старших наследников извести норовит… Станут важные вельможи ещё одного слушать, если он, никто и звать никак, из лесу постучится? — И сам ответил: — Небось и до ворот не допустят.

Светел подумал было о Рыжике. О том, что люди, так неправедно и страшно живущие, поди, не захотят слушать даже симурана. Он тихо спросил:

— Как мне быть, атя?

— Если хочешь, чтоб слушали, сильным стать надо. Ты того прогони, у кого за плечами дружина.

Светел смотрел на него, молчал, напряжённо хмурился. Он видел захожую дружину в Торожихе, на прошлогоднем торгу. Спокойные такие, не задорливые мужики. Девки им улыбались наперебой, парни косились, но предпочитали не ссориться, это Светел крепко запомнил. А ещё взрослым витязям служили отроки. Ребята чуть постарше, чем он сам сейчас был. Они со Скварой тогда на дружинных смотрели издали… точно севляжки на симуранов…

С той разницей, что обычным псам летать никак не судьба, а толковые отроки сами однажды могли встать на крыло. Принять воинское достоинство. Иные — и воеводское.

А как они играли на гуслях!..

— Вижу, разумеешь, — сказал Жог.

Светел ещё не всё себе уяснил, только то, что дорога впереди обозначилась ухабистая и тёмная. Он очень тихо спросил:

— Благословишь ли, атя?

У Жога снова полыхнула в глазах боль, но не такая беспомощная, как по Скваре, а какая-то гордая.

— Благословлю, — пообещал он твёрдо. — Когда время придёт.

И некоторым образом было понятно, что срок измерялся не вёснами, не снегопадами, а его, Светела, упорством. Да не в колотушках безответному мешку, не в затрёпанных дельницах, а кое в чём поболее.

— Атя, — сказал он. — Теперь-то что делать мне, научи…

Жог притянул его к себе, обнял. Потом сказал:

— Воин неистомчив быть должен. На ногах крепок и станом надёжен, чтобы не свалили в бою. Чтобы раненого побратима нести. Возьми-ка на плечи… — И указал сыну черёмуховый кряжик возле стены. — Присядь с ним да под потолок выпрыгни. Возможешь?

— Возмогу, — нахмурился Светел. — Атя… а гусли что?

Жог улыбнулся:

— Так куда воину без гуслей. Они, если хочешь знать, главнее даже меча. Изначальные гусляры рождение мира приветствовали. Белый свет не остановится, пока гусли поют… Неси-ка дедушкины сюда!

Семья Жога Пенька жила в сильном зеленце. Не таком большом, чтобы держать своё купилище, но и не в каком-нибудь едва теплящемся хуторке. После Беды сюда собрались шабры из трёх лесных деревень, разошедшиеся потомки одного давнего праотца. Заново свели родство, назвались одним именем: Твёржа — и стали жить дружно, потому что иначе было не уцелеть. Прежние деревни теперь стали концами.

Избы полумесяцем выстроились по берегу кипунов, с наветренной стороны, чтобы тёплая сырость поменьше лезла в дома. Дымящийся вар истекал в пруды, из них в другие и третьи. Были пруды с питьевой водицей, были банные и для стирки, были целебные, где горячие воды точились сквозь россыпь чёрного камня. Зелёные заводи с болотником, озёрной капустой и другими водорослями, годными в пищу. Влажные камни над ними обрастали мхом вроде того, из которого бабки делали горлодёр. Было длинное проточное озеро, где кормились утки и гуси, плавали коропы и жирел на придонных рачках тот самый шокур, которого Пенёк с сыновьями стружили в походе. Старикам кормлёная рыба казалась не так вкусна, как когдатошняя, из вольных притоков Светыни. Верно или нет, но рос озёрный шокур уж точно быстрей дикого, и на торг везти его не стыдились. Лишняя вода из озера бежала в спускные пруды, где замерзала.

Чтобы она могла течь, пруды чистили. Это была всем работам работа. Мужики сокрушали прозрачные наплывы тяжёлыми пешнями с железками как топоры, бабы подгребали, ребятня оттаскивала битые пешенцы, сперва на саночках, потом на себе. В сильные морозы вроде нынешних подводили по желобам кипяток, потому что каменный лёд без него было не одолеть.

Светел, как все мальчишки, примеривал руку к тяжеленной пешне и с обидой понимал, что не дорос. То есть поднять-то мог, но работать, доколе не покажется дно…

«Какое тут мечом в битве махать!..»

Выручало опять же мальчишеское, нутряное, природное понимание: не в эту зиму, так на следующую он с пешней непременно поладит. Жогу было обидней. Его всегда хвалили среди самых ломовитых работников. А в этот раз дядя Шабарша, большак, приставил Пенька чуть не к стариковскому делу — направлять желоба. Да ещё нарядил к нему в помощники двоих дюжих парней, чтоб не сам колоды переставлял.

Светел видел: отец восстал было, но Шабарша лишь строго зыркнул на него из-под кустистых бровей, и отец покорился. Кто от сыновей послушания ждёт, должен сам уметь слушаться, иначе никак.

— Ой-ёй, понамёрзло льду-то!.. — взлетел над струями пара, над перестуком пешней задорный девичий голос.

— Да и мы с лопатами тута!.. — дружно отозвалось твёржинское женство.

Сколько голосов, но материн возносился отдельно от всех, слышимый ясно и внятно. «Крылатый…» — вспомнилось Светелу. Он давным-давно уже не слыхал, как поёт Жига-Равдуша.

Дедушка Игорка пробежался пальцами по гусельным струнам. Руки у него сильно обгорели в Беду, лишились ногтей, но чудесная снасть вернула им ловкость. Внучка Ишутка подняла рогатый бубен, стукнула колотушкой в растянутую козлину.

— Ой-ёй, груды да комки! — вновь воззвала слава деревни. — Где ж вы, наши мужики?

Те — сила деревни! — слаженней застучали тяжёлыми лезьями, точно плясовой шаг задавая. Грянули в ответ:

— Кыште, девки, тресни, лёд! Рать могучая идёт!..

Битое крошево бросали лопатами в кожаные кузова. Ребячьи ватаги ставили их на санки, впрягались и наперегонки везли к ледяным валам. Там с внутренней стороны были давно отлиты и забросаны песком ступеньки наверх. По ним кузова втаскивали на плечах. Вываливали с наружной стороны, спешили за новой насыпкой. Младшие девки ведёрками носили тёплую воду, поливали откосы, чтобы оставались скользкими и крутыми.

Спускных прудов в деревне было достаточно, валы кругом зеленца намерзали уже восьмой год. Скоро и места не узнать будет, где бегал с кузовом Сквара.

— Кто хлабоня, кто у нас только ложкою горазд? — вопрошали девки.

Парни отзывались, ухая в лад ударам пешней:

— На таких наш норов крут! Вмиг загоним в бабий кут!

— Кто не яр, не спор, не дюж, не жених нам и не муж! — обижались неугомонные девки. — Лень работе не указ, забери таких от нас!

Пенёк стоял на самом верху, поправлял то один рычаг, то другой, посылал дымные струи туда, где лёд уступал всего неохотнее. Может, ему казалось, будто девки пели о нём, хотя, конечно, это было не так. Светел всё оглядывался на отца, втаскивая на вал очередной кузов и сбрасывая, куда указывала палкой большуха.

«Если чем занят, будь там весь, — наставлял Жог. — Нет на свете дела важнее…»

Светел брался за кузов потяжелей, не давал себе никакой щады и чувствовал, что, кажется, не зря приседал с увесистым кряжиком на плечах.

«А не запрошу передыху! Смогу! Я раненого побратима несу!» Опорожнял кузов и всякий раз смотрел на дорожку, по которой они тогда ходили за реку. «Вот гляну сейчас, а там Скварко идёт…»

Сквара не шёл.

«Ничего. Я сам туда приду, где его мораничи неволят. Я все их двери с петель снесу. Все стены на дрова разберу, всю крапиву повыведу. Сквара меня узнает… И обнимет… Я ему на гуслях стану играть… Мы домой вместе пойдём…»

Братскому труду — братская трапеза! Внутри зеленца работников ждали столы, заботливо накрытые старухами. Взрослые шабры стали чинно рассаживаться, ребятня болталась кругом — подхватывать, что останется. Светел ещё немного послушал, как пели струны деда Игорки, но к сверстникам не пошёл, хотение пропало ещё со Звигуровых застолий. Побыл немного, поплёлся домой, начиная чувствовать, насколько устал. Не гордый будущий витязь — глупый малец, сам себя уходивший невмерным трудом. Потрепал по ушам Зыку, толкнул дверь, привычно покосился на полицу… Из рубашечных лоскутов родились новые куклы, они сидели вплоть братины. Одна темноволосая, другая жарая и растрёпанная. Светел скинул кожух, уселся на тёплом припечке, сомкнул глаза…

Он уже спал, свесив голову на плечо, когда появилась бабушка Корениха. Светела разбудил запах. Бабка тихо открыла заслонку и рогачом, поставленным на деревянный каточек, вывела из вчерашнего жара толстостенный горшок.

Двигаться не было мочи, но мальчишка сразу поднялся:

— Бабушка, благослови, помогу?

Корениха чуть не сказала ему, что спросонья он, чего доброго, вывернет посудину на пол, но не сказала, отдала ухват. Светел перенёс тяжёлый горшок сперва на хлопот, после на стол. Пахло из-под крышки — голова кругом: кашей из рогульника с салом и зеленью!..

Корениха заметила, как проглотил слюну внук, сказала с усмешкой:

— Погоди чуть… Придут сейчас.

Она как в воду глядела. Почти сразу в сенях послышались шаги. Пригнувшись в дверях, ввалился хмурый Жог, за ним перелезла порог чуть не плачущая Равдуша. Корениха только кончила раскладывать ложки.

— Садись, сынок, садись, государыня невестушка, вечерять пора.

Светел смотрел на отца, беспокоился. Может, кто не думавши брякнул, дескать, прежде Жог всё пешней махал, что ж теперь? Куда, мол, такому бессильному сына было сберечь!.. Или атя сам напраслину выдумал и на себя осерчал? А то просто смекнул, кто шепнул большаку: мужу-де с той несчастной поездки всё нездоровится, ты уж поберёг бы его…

Вот был бы Сквара, небось совсем скоро встал бы в пешни со взрослыми молодцами, да и сейчас учинил бы всё равно что, лишь бы отец не грустил…

Мать вдруг щёлкнула Светела звонкой деревянной ложкой по лбу:

— Куда не в черёд!

Размечтавшийся Опёнок уронил ложку, виновато заморгал. Бабка и мать строго смотрели на него, Пенёк молча жевал. Когда оказалось, что Светел без уважения крошит на пол лепёшку, да к тому ж норовит подцепить лишнюю толику сала, Жог вдруг встал и по-прежнему молча вышел за дверь. В стену ремесленной с силой грохнули тяжёлые, ещё не обтёсанные заготовки.

Равдуша вскочила, всплеснула руками, громко, со стоном, заплакала, принялась хвататься за какие-то дела, но чего не упустила, сама тут же бросила. Светел по вершку передвигался на край скамьи: куда бы деться?..

Бабушка толкнула его локтем:

— Ступай к отцу, утешь.

Повторять не понадобилось. Светела сдуло прочь. Жог бродил из угла в угол, натыкался то на верстак, то на станок. Мотал серой головой, икал, тёр ладонью живот… Светел рванулся к нему. «Ну даст подзатыльника… Ну прибьёт, пусть…»

— Атя!..

Подскочил, уцепился, ткнувшись лицом прямо в руку со шрамом, прижимавшую подложечье. Кажется, Жог был вправду готов оттолкнуть его… не оттолкнул. Выдохнул, сел и сам притянул сына к себе. Светел привычно ощутил его огонёк, обхватил, взялся храбрить. Как же он хотел сказать Жогу, что тот всех лучше, что ни у кого больше нет такого отца… Не сумел, да, по сути, и не надо было ничего говорить.

Дверь снова открылась, в ремесленную робко сунулась мать. Посмотрела на них, вытерла слёзы, подошла. Погладила мужа по волосам: отстранится ли?.. Жог не отстранился. Выпростал одну руку, обнял Равдушу за пояс.

Светел почему-то смутился, почувствовал себя лишним. Огонёк отца стоял крепко. Светел сполз со скамейки, убрался за дверь. Внутри тихо заговорила мать. Жог прогудел что-то в ответ. Светел не разобрал слов, только то, что в голосе отца прозвучало неожиданное лукавство. Потом дверь заложили изнутри.

Светел вернулся в избу.

— Садись, — велела Корениха. Заново сняла крышку с горшка. — Ешь.

Он ковырнул почти нетронутую кашу. На самом деле ему хотелось только спать. Вот бы опять устроиться на припечке… На полатях хорошо, если рядком, но что-то подсказывало — нынче мать с отцом не скоро объявятся. А брат, у которого пригреться бы под боком…

— Ешь давай! — повторила строгая бабка. — А то в плечах моченьки не будет!

Светел нахмурился, зачерпнул полную ложку. Куклы смотрели на него с полицы.

«Я силу наберу. Я велик поднимусь. Я Сквару пойду искать…»

Так он и задремал, поникнув на столешницу головой.

Рында

Прежде Беды крепость звалась Царским Волоком, потому что здесь кончался залив, а дальше торговые пути шли надвое: болотными речками к югу или через волоки в Левобережье. Старое название до сих пор бытовало, но теперь больше в ходу было новое: Чёрная Пя́терь. Со времени Беды успело повзрослеть племя, которому прежнее название требовалось объяснять. Нынешнее и без толкований было понятно.

Сквара таких больших построек никогда раньше не видел. Только избы в два жилья в купеческой Торожихе, где держали торг и витали богатые люди. Да и то внутрь не входил. Светел ему рассказывал о просторных каменных лестницах, о сводчатых палатах, открытых тёплому солнцу и свежему ветру с моря… Теперь Сквара лучше представлял себе, о чём вспоминал брат.

Старшего Опёнка снедало любопытство, он рад был бы всё здесь облазить — от подвалов до смотровых площадок на башнях, но покамест новые ложки мало куда ходили одни. А открытого глумления над запретами мораничи не прощали, это он тоже успел себе уяснить.

Выпустив из загаженного подвала, мальчишкам для начала почти под корень обкромсали овечьими ножницами волосы. После чего, окончательно униженных и несчастных, повели — почему-то крича и подгоняя, как на пожаре, — в другую хоромину, чуть менее зябкую, по крайней мере без потёков сырости на стенах. Здесь несколько самых робких и безразличных облюбовали себе уголок, где и засели. Другие обнаружили неструганые доски, сваленные под стеной. Тут же разгорелась драка из-за самых широких, годившихся для настила. Ознобиша первым сообразил, что на полу валяются не просто доски, а разобранные топчаны.

— Всё пытают нас, — тихо сказал он Скваре, когда они вдвоём воздвигли первый лежак и взялись за следующий. — Смотрят на каждого… И в дороге, и здесь…

Топчанов хватило на всех. Они были не очень устойчивыми и могли держаться только упираясь один в другой. Скоро деревянные подвыси рядком выросли вдоль стен, ещё восемь заняли середину хоромины.

Двоим строителям достались уже привычные места возле двери.

— Значит, тут жить будем, — сказал Сквара.

Похлопал по занозистым доскам, улыбнулся.

— Весело тебе?.. — хмуро спросил Лыкаш.

Без кудрей у него мёрзла голова, топчан казался ненадёжным, а будущее — вовсе безрадостным.

— Не, — сказал Сквара. — Чтоб весело, так не очень. А больше толку нос вешать?

В тот день их ещё заставили чистить холодницу. Для уборки туда внесли свет. Сквара увидел по стенам кольца со свисающими цепями. Цепи заканчивались ошейниками. Сквара с Ознобишей только переглянулись. Может, Ивень тут перед казнью сидел? Ознобиша взял в руки один из ошейников, показавшийся менее ржавым с внутренней стороны, долго не выпускал…

Когда с работой было покончено, их накормили. На чёрном дворе, у порога поварни, какими-то остатками, вполсыта… но накормили. Не иначе — корками с пира, что любовно готовил к возвращению котляров толстый державец Инберн.

— Больше даром ничего не получите, — насмешливо предупредил Лихарь.

Новые ложки испуганно таращили на него глаза.

— Это как? — спросил Сквара.

— Господин стень!

— Это как, господин стень?

— А так, что из лука станете стрелять, кто попал, тот и съел. На шест лазить начнёте, а лепёшки наверху будут висеть!

Ознобиша сразу загрустил. Метко выстрелить или влезть куда-то вперёд других он не надеялся.

Лихарь добавил:

— Грамоте возьмётесь учиться, кто прочёл, тот и сыт!

Тут уже Сквара наклонился к уху братейки, решил подбодрить:

— Со мной-то поделишься?..

Когда их вели обратно, навстречу вдруг проплыла волна одуряюще сдобного запаха. Потом донеслось шарканье шагов, неровный стук сошки. Наконец из-за поворота каменного коридора вышла сгорбленная старуха. Она несла под мышкой опрятный лубяной короб. Из него-то и распространялся упоительный запах.

Мальчишки так и потянулись на дивный дух. Каждый немедленно вспомнил самую вкусную перепечу, когда-либо пробованную дома. Избяное тепло, ласку родных рук…

Одна нога у старухи была согнута то ли давней хворью, то ли увечьем. Тем не менее ковыляла древняя карга на удивление шустро.

— Здравствуй, бабушка, — уважительно поздоровался Сквара.

Он никак не чаял её осердить. Еле увернулся, когда старуха вдруг зло зашипела, развернулась и со всего маху треснула по нему костылём. Мальчишки влипли в стены, освобождая ей путь. Сквара заметил, как опасливо посторонились межеумки.

Позже они узнали, что склочная бабка звалась Шерёшкой. Она обитала на дальних выселках, где её дружно ненавидели и боялись шабры. Грозна она была, конечно, не сама по себе, а потому, что ей благоволил Ветер. Межеумки знали причину благоволения, но мелкой шушели не рассказывали. Знай оттопыривали губу: мол, сведаете в свой черёд. Скваре было любопытно, но что поделаешь, если не говорят. Да и не самое насущное, чего они ещё не знали про Пятерь.

Ветер не показывался уже несколько дней. Лыкаш, обладавший, кажется, способностью всё как есть вызнавать, от кого-то услышал, будто господин учитель уехал по важному и даже опасному делу. Так было или нет, а новыми ложками без него распоряжался Лихарь. Когда их в одних рубашках выгнали в передний двор, все ждали, что вот сейчас придётся лезть на шесты или сбивать стрелами лепёшки. Но в углу двора виднелся всего один столб примерно в человеческий рост. Толстый, чёрный от времени и смолы. Наверное, он и прежде там был, только они мимо смотрели. Стоёк выглядел мало подходящим для лазанья, не нёс отметин от метания и стрельбы.

— Столб видите? — спросил Лихарь.

Ложки посмотрели в угол, а стень с удовольствием пояснил:

— Там ленивых и непослушных наказывать будем. Чтобы оставляли у столба либо свою вину, либо свою честь!

Ознобиша споткнулся на ровном месте. Сразу вспомнил вывернутые руки Ивеня. Да, кажется, не он один.

Сквара присмотрелся к столбу. Ни кольца, ни рассошины, чтобы перебросить верёвку.

Он спросил:

— А как наказывать будут, господин стень?

Лихарь покивал головой:

— Уж тебя-то длинный язык первого туда приведёт. Тогда и узнаешь.

Вместо луков им вручили широкие лопаты, окованные железом, велели подвязать ледоходные шипы к валенкам. Недавно прошёл снегопад — нужно было чистить дорогу.

В крепостные ворота упиралось много путей. Новых ложек погнали на тот, по которому собирались вывозить поганые бочки. С высокого берега была хорошо видна белая равнина залива и подползавшее с юга тёмное пятнышко. Кто-то ехал в Пятерь. Может, Ветер возвращался?

Ознобиша поднял голову:

— С чего взял, что Ветер?

— Дозорные на башне уже давно небось разглядели, а войско не всполошилось, — сказал Сквара. — И нас вот за ворота ведут… Значит, Ветер не Ветер, но всяко свои.

Ознобиша вдруг спросил:

— Ты что, соскучился по нему?

Сквара подумал, ответил:

— Его спросишь, он хоть объяснит. А Лихарь только гвоздит, какие мы дураки, да язык отрезать грозится.

— А тебе спрашивать охота…

Сквара нахмурился:

— Я сюда не хотел. Но коли попал, толку-то притворяться, что сейчас дома проснусь.

За пределами зеленца дорога некоторое время тянулась по гребню, где почти не было снега. Потом ныряла вниз и довольно скоро превращалась в этакий ров между двумя гладкими льдистыми стенами. Здесь уже пошли в ход лопаты. Оплавленные оттепелями стены стояли высокие, в хорошую косую сажень, поди ещё приноровись, чтобы выброшенный снег перелетал край и не валился обратно. Половину мальчишек, тех, что были поменьше, с самого начала загнали наверх — отгребать, перекидывать дальше. Иначе к концу зимы будет и не добросить.

Сквара поддевал снег, зашвыривал туда, где переступали обшитые кожей валенки Ознобиши. Привычное, но натужное дело требовало усилия всего стана. Здесь было ещё не так холодно, снег садился на лопату сплочёнными глыбками, работа шла споро. Дальше, где снег станет сыпучим, будет труднее.

Рядом топтался недовольный Пороша.

— Пускай бы дикомыты лопатами и махали! — зло сказал он подошедшему межеумку. — Вон, ему нравится! А мы воинской учельне обязывались!

В ответ он получил подзатыльник. Очень сильный и такой быстрый, что парень не успел ни увернуться, ни даже сообразить, с какой стороны прилетело. Лишь бестолково взмахнул руками, сплющил нос о ледяную стену, оставил на ней ярко-красную кляксу.

— Воин должен слушаться и терпеть, — спокойно сказал межеумок.

Пороша сразу перестал спорить. Подхватил лопату, начал бросать, зло шмыгая и время от времени осторожно сморкаясь.

Сквара смотрел на взрослых парней, пытаясь поверить, что всего через несколько лет они с Ознобишей станут такими же. Верилось плохо.

Уже к сумеркам дорога повернула последний раз. Стал виден ещё один зримый след стародавних корчей земли. Снежный ров упирался в широкую трещину с отвесными и почти чистыми стенами. Судя по тому, что снег до сих пор не заполнил её, трещина была неимоверно глубокой. Возле самого края позаботились устроить бортик и в нём слив, чтобы опорожнять бочки.

Последние рассыпающиеся сугробы спихнули прямо в обрыв.

— Домой! — велел Лихарь.

Новые ложки устало потащились обратно.

Лихарь посмотрел на их понурые головы:

— А хвалу петь я за вас буду?

Что петь, они уже знали.

— Славься вовек… — уныло, враздрайку затянули мальчишеские голоса.

Петь было велено по-андархски. Не все верно выговаривали трудные чужие слова, не все их и понимали.

Господин стень отвесил ближайшему отроку сокрушительную затрещину, швырнув на соседа:

— Я петь сказал, а не скулить! Порадуйте Владычицу, не то я сам вас порадую! К столбу захотели?

Угроза была непонятной и от этого особенно страшной. Испуганные ложки заголосили по-прежнему нестройно, зато во всё горло:

Славься вовек, Мораны справедливость!

Праведный суд и верность навсегда!

Будем служить мы Ей, покуда живы,

Разум наш ясен, и рука тверда!

Мы расточим врагов Её державы,

Трепет и ужас до скончанья дней

В них мы вселим — и Ею будем правы,

Гибель неся любому, кто не с Ней!

На втором круге песни они даже начали попадать в лад.

Сквара больше впустую открывал рот, потому что песня ему не нравилась. Под неё удобно получалось шагать, но и только, стихотворец был далеко не дядя Кербога. Вот кто песни слагал — заслушаешься! Даже та неправильная колыбельная краше была. А уж мораничам он такое бы сочинил, чтобы они со злости в поганую трещину сами попрыгали…

Сквара жгуче пожалел, что лишь мимолётно соприкоснулся с ремеслом скомороха.

«Царица… удавиться… провалиться…»

Новые ложки топали валенками по плотно убитому снегу и блажили:

Славен разящий гнев Твой, о Царица!

Славен котёл и братья за спиной!

Круг Мудрецов, что выучил молиться

Приснодержавной Матери одной!

И как бы отдельно от всех плыл один голос, в восторге выводивший совсем другие слова.

Если мы вдруг прогневаем Царицу,

Свяжут верёвкой руки за спиной.

Бросят в котёл, чтоб до смерти свариться,

Или запрут в подвале за стеной…

— Молчать!.. — не своим голосом заорал Лихарь. Вмиг стало тихо. Тогда он зловеще, с нешуточным бешенством выдохнул: — Кто?!

Хотён и Пороша одновременно вытянули руки, указывая на Сквару.

Тот успел только зубы оскалить. Межеумки единым духом завернули ему за спину руки, поступив в точности по его песне. Согнули пополам, поддёрнули за штаны — и быстрым шагом потащили вперёд, прикладывая по дороге о каждый выступ стены. Ознобиша заплакал, побежал следом. Лихарь поймал его за ворот, швырнул к остальным, едва не снеся голову оплеухой.

Напуганные ложки сбились в кучку, молча затрусили дальше. Каждый представлял себе столб и то тёмное и ужасное, что возле него сейчас сделают с виноватым.

Сквара тоже думал о столбе, насколько ему вообще удавалось думать между сыпавшимися тумаками. Когда добрались до ворот, он исполнился решимости затеять последний бой и погибнуть, но к столбу не даваться. Беда только, ловкие межеумки никак не позволяли ему крепко стать на ноги, а как без этого задерёшься? Сквара отчётливо понимал: что захотят над ним, то сотворят, и не вдвоём, а каждый поодиночке. Как Лихарь и Ветер в Житой Росточи…

По счастью, его протащили мимо столба. Спустили в уже знакомый подвал. Только не оставили спокойно отлёживаться на полу, а поволокли в глубину, нацепили ошейник. Дали ещё по пинку. Захлопнули за собой дверь…

Немного проморгавшись, Сквара разжал кулаки, утёр лицо рукавом, начал было думать, как пересидеть ночь раздетому… и неожиданно понял, что в покаянной он не один. У противоположной стены, ближе к каменной пасти, кто-то дышал.

Насторожившись, Опёнок притих, стал ждать, пока глаза привыкнут к скудному освещению. И наконец различил взрослого мужчину, сидевшего на такой же цепи, только в дополнение к простому ошейнику на нём была какая-то треугольная снасть из железных прутков: ни руки вместе свести, ни нос почесать. Мужчина молчал и в свою очередь пытался рассмотреть Сквару. Было видно, как блестели глаза.

— Ты кто, дядя? — сипло спросил Сквара.

Человек не ответил. Тогда он повторил по-андархски:

— Ты кто?

— Всё тебе скажи, — проворчал низкий голос. Мужчина передвинулся, на ногах звякнули кандалы. — Сам кто таков?

— Я-то?.. А я с Конового Вена, меня в котёл сильно забрали… Скварой люди ругают.

Мужчина подумал, отозвался:

— Тогда меня ругай Космохвостом.

— Ух ты!.. — восхитился Сквара и на время забыл даже про холод. — А у тебя, дядя, правда, что ли, хвост есть? Косматый?..

Человек негромко засмеялся:

— Рассветёт, тогда увидишь. — Помолчал, спросил: — Ты-то здесь за что, малый? Лихарю не так поклонился?

— Не, — сказал Сквара, забыв удивиться, откуда неведомый узник знает Лихаря и его нрав. — Нам хвалу велели петь ихней Моране, а мне слова не полюбились, я и давай свои складывать.

Космохвост вдруг помрачнел:

— Полно заливать-то, парнишка. Ведь врёшь…

Сквара нахмурился:

— А вот не вру!

— А не врёшь, спой, что сложил.

Сквара с готовностью набрал воздуху в грудь:

— Если мы вдруг…

— Тихо ты!.. — сразу щунул его Космохвост. — Придержи голосину! Допоёшься, что отступником назовут! А с отступниками знаешь что здесь творят?

— Знаю, — вздохнул Сквара. — Видели.

— То-то, олух… Тихонько петь можешь?

Сквара кивнул и шёпотом повторил свою крамолу.

Узник расхохотался — громко, от души. Тут же охнул, настигнутый болью, смолк. Обождал, успокоил дыхание, опять засмеялся, уже осторожнее.

— Ну, парень!.. Если снова не врёшь…

Теперь Сквара лучше видел его. Этот человек выглядел настоящим воином, плечистым и крепким. Когда-то он брил бороду по-андархски, но теперь скулы облепила щетина. Голову охватывала повязка, запёкшаяся кровью возле виска.

Сквара хотел спросить Космохвоста, за что тот к мораничам в холодницу угодил, но его отвлекла тень, мелькнувшая наверху. Во дворе горели факелы. Мимо окна прошёл Ознобиша.

Узник заметил его взгляд, тихо спросил:

— Что там?

— Дружок мой, — сказал Сквара. — Братейко.

— Небось пожрать тебе сунуть хочет? Самого дурака сюда же запрут, да ещё откулачат…

— Не, — мотнул головой Сквара. — Не запрут. Умный он, не попадётся.

Ознобиша прошёл снова, в другую сторону, не глядя на окно, и пропал.

Космохвост потянулся к повязке на голове, но жестокая снасть остановила его. Он усмехнулся:

— А я, выходит, дурак, коли попался.

Сквара обождал, потом спросил:

— Ты, дядя, что им сделал-то?

В трубе над каменной пастью негромко зашуршало. Вылетела туча сажи, на дно очага шлёпнулся узелок.

— Спасибо, братейка, — пробормотал Сквара.

Третьего дня они с Ознобишей мыли пол наверху и увидели дверку в стене. Она ржаво заскрипела, когда её отворили. В чёрной трубе обнаружилась железная перекладина. «Лодырей коптить», — насмешливо пояснил межеумок…

Космохвост с любопытством спросил:

— Как добывать будешь?

Сквара потёр ладонями озябшие плечи. В ту дверку человека нельзя было пропихнуть, даже мальчишку. А вот откуда тянулся дымоход и как мог пригодиться, они быстро смекнули.

— Ты, дядя, если под стену достанешь, там палка припрятана…

Мужчина завозился, привстал на колени, сгребая кандалами каменный бой на полу. Рукой не сумел, повернулся, ногой выудил палку. Не с первой попытки перекинул в ладонь — и выгреб свёрток из очага.

— Лови, малец.

— Не, дядя, стой! Пополам…

На битых камнях не очень-то разоспишься. Особенно в холоде, под урчание несытого брюха… Временами узники замолкали, клюя носом в ошейниках, потом опять начинали разговаривать.

К полуночи Сквара узнал, что Космохвост был рындой. Этим словом, звонким, словно удар колокола, андархи называли телохранителей. Да не тех подобранных по статям праздных красавцев, что во время великих приёмов стоят в белых кафтанах возле трона властителя. Стоят, маются, щиплют себя, боясь выронить золочёные топоры… Космохвост обходился без жемчугов и шитья. Был просто хранящей тенью за плечом Эдарга, царевича одной из младших ветвей. Тенью неприметной, но грозной.

Однажды господин с госпожой собрались из родного Шегардая в столицу: Эдарга пожелал видеть царь Аодх. Венценосные супруги отправились в самый дворец… а лучшему своему, самому доверенному рынде велели остаться в дальнем загородном подворье, поберечь двоих дыбушат — годовалого царевича Эрелиса да старшенькую Эльбиз. Недовольный Космохвост остался ругаться с няньками и кормилицами. Тогда-то грянула Беда с победушками. Жар, плавивший южные склоны холмов, дотла сжёг подворье. Вот так скромный телохранитель в одночасье стал для венценосных сироток и воспитателем, и защитником, и едва ли не единственным другом…

— Это почему? — спросил Сквара. — Куда ж окольные подевались?

Он помнил рассказы Светела о многолюдье высоких палат. Царедворцы, воины, слуги…

— А ты представь, тебя бы целая деревня баловала и любила, а потом явился медведь, и все растеклись.

Сквара попробовал вообразить. Не получилось.

Космохвост понял его недоумение:

— Каждый, кто уцелел, к своей семье побежал. А у меня семьи не было, только господин да дети его.

В первые, самые страшные годы, когда ласковая зелёная страна оказалась под снегом и люди изо всех сил чаяли протянуть ещё день, маленького Эрелиса считали седьмым наследником трона. Это, может, было и хорошо. Кому нужна жизнь или смерть захолустного царевича, который никогда не станет царём?.. Потом что-то начало происходить. Один из первых наследников заблудился во время охоты, замёрз насмерть. Другого в лютую метель нелёгкая потянула на башню, откуда сильный порыв швырнул его наземь. Ещё один выбрал неудачное место для переправы, канул под лёд вместе с санями… В общем, Эрелис довольно скоро вместо седьмого стал третьим.

Космохвост, не веривший в совпадения, нашёл где-то на улице других двух сирот, мальчика с девочкой. Выучил одеваться в узорочье, носить чужие волосы, ладить с царскими кошками…

Сквара сразу догадался зачем, но догадка была такой страшной, что верить не захотелось. Он спросил:

— На что, дядя?

Космохвост ответил без затей:

— Не каждый рында бьётся оружием. Иные просто умирают вместо господина и госпожи.

Сквара представил себе, как взрослый мужчина объясняет двоим голодным оборвышам, что их отдадут подосланному убийце. Стало ещё страшнее. Но с тем и любопытнее.

Цепь не позволяла ему лечь у стены, спасибо на том, что удавалось подняться. Он встал, сунул руки под мышки, начал быстро приседать, пытаясь согреться.

— А дальше что было, дядя?

— Дальше… — Рында вздохнул. — Так тебе скажу, парень: боялся за своих царят я не зря.

— Нешто убили?

Космохвост пожал плечами:

— Надеюсь, что нет.

— А… тех других ребят? Заменков?

— Я всех спрятал, как почуял, что злыдни настали. — И усмехнулся: — Пускай за многими зайцами бегают.

— А сам ты?

— А я бой дал, чтобы скрыться успели. Благо ваши мораничи без хитростей обошлись, просто в дом влезли.

— Ну тебя, дядя… Скажешь тоже, наши!..

— А меня кто, по-твоему, сюда приволок?

Сквара долго молчал.

— И вовсе они не мои, — пробурчал он затем. — Слышь, дядя… Теперь-то что с тобой будет?

Узник зябко пожал плечами. Цепь звякнула.

— А что гадать… Ветер небось про царят выпытывать станет. Потом убьёт.

— Ты и Ветра знаешь?

— А как мне его не знать? — удивился Космохвост. — Я сам ложкой в котле был. Только при праведном царе первые ученики становились телохранителями. Теперь мы, рынды, — второй разбор, а лучшие убивают.

Сквара стал думать о маленьких сиротах, вряд ли толком помнивших солнце. И как они, прижавшись, тихонько сидели в тесной и тёмной скрыне, пока их защитник отбивался от страшных людей в короткополых одеяниях котляров. И как теперь брат с сестрой шли, взявшись за руки, по ночной снежной дороге, держа путь в тайное место… о котором Ветер станет выпытывать, но дядька Космохвост нипочём ему не расскажет…

Почему-то он очень зримо представил кошку облачно-голубой шерсти за пазухой у девчушки.

Рында вдруг тоскливо проговорил:

— Хорошо вы живёте там у себя, на Коновом Вене. Я слышал, у вас до сих пор двери не запирают… Правда, что ли, или всё врут?

— От кого запирать? — удивился Сквара.

Космохвост снова вздохнул:

— Вот и живите так ещё тысячу лет да счастью своему радуйтесь…

Сквара худо-бедно заснул только под утро. Приснилось ему всякое непотребство. То он убегал из подвала, таща на себе Жога, одетого и закованного, точно Космохвост, то рвался отбивать Светела, которого собирались вздёрнуть, как Ивеня…

Проснулся он от лязганья засова. В холоднице было почти светло. Сквара увидел, как у противоположной стены зашевелился рында. Дверь отворилась. Вниз сошёл Лихарь.

— Утро доброе, — весело сказал ему Космохвост. — Пожрать принёс или сразу пальцы обрубишь?

— Нужен ты мне, — буркнул стень. — Тебе Ветра ждать.

Узник поудобней устроился возле стены, подобрал ноги:

— Так я и знал, что он тебе до сих пор никакого веского дела вверить не хочет. Ты небось ещё крови-то не видал.

Сквара чуть не взялся рассказывать ему про Подстёгин погост, но увидел, как Лихарь сжал кулаки, и что-то остановило. Космохвост отвернулся, бросив:

— Жалко мне тебя, Дудырь.

Почему это рекло так взбесило молодого котляра, Сквара не понял, а задуматься или спросить не стало времени, поскольку дальше всё произошло очень быстро. Стень шагнул к узнику, желая то ли припугнуть его, то ли пинка дать…

Космохвост метнулся навстречу движением, больше всего напоминавшим прыжок, хотя в его-то веригах какие вроде прыжки? Тело рынды выхлестнуло вперёд, распрямившись над полом, ноги оплели ноги Лихаря, подрубили их цепью. Стень заорал от неожиданности и свалился прямо на пленника. Космохвост, успевший перевернуться, метил схватить его за волосы или за шею, но снасть помешала — не достал. Правая рука лишь вцепилась в плечо, Лихарь сумел вырваться. В кулаке рынды остался порядочный клок сукна. Котляр откатился, вскочил, в два прыжка скрылся за дверью. Сквара только заметил, какое белое у него было лицо.

— Эх, — досадливо проворчал Космохвост.

Бросил лоскут, устроился на прежнем месте возле стены.

Сквара отклеился от камней, снова начал дышать.

— А ты его, дядя, убить мог…

Язык почему-то заплетался.

— Жаль, не убил, — сказал Космохвост. Помолчал, непонятно добавил: — Прости, парень, если и на тебе отыграются.

Пока Сквара соображал, что имел в виду рында, вернулся Лихарь. Красный вместо белого, трясущийся от ярости и унижения. Он даже каменную крошку не выбил из одежды, зато в руках держал небольшой самострел. Едва сойдя со ступеней, стень молча навёл его на Космохвоста, спустил тетиву. Рында охнул, потянулся к бедру, к торчащему древку… обмяк. Свесил седоватую голову в заскорузлой повязке.

Следом за Лихарем в подвал ввалилось с полдюжины старших и межеумков. Космохвост потерялся у них под ногами. Только было слышно, как били.

Сквара шарахнулся и закричал. Это небось не сверстника, одетого в толстый кожух, ногами в мягких поршеньках отпинать. Сейчас Космохвоста убьют. Растопчут по полу.

— Лихарь, вонючка! Дудырь несчастный! Отлезь от него, короста! Чтоб тебя Морана твоя сосулькой прибила!..

Он во всё горло выкрикивал поношения, одни других опаснее и страшнее, каким-то уголком разума уже ощущая верёвку Ивеня у себя на запястьях. Но не умолкал — просто потому, что иначе было совсем невозможно.

Как позже утверждал Ознобиша, Сквару стало слышно по всей Пятери. Меньшой побратим сразу понял, что старшего пришла пора выручать. Ветер в нетчинах, к кому плакать?.. И Ознобиша бросился на чёрный двор, в поварню, — Лыкаш наверняка вызнал, что именно там видели Инберна.

Строго говоря, державец был над Лихарем не начальник. Он гоил крепость: следил, чтобы на головы не сыпались камни, чтобы содержались в порядке пруды и ухожи и люди не сидели голодными. Однако межеумки ему почтительно кланялись, Ветер разговаривал как с равным… Значит, оставалась надежда, что как-нибудь со стенем управится. Если пожелает, конечно. Если же нет…

Страшно сидеть и гадать, как всё будет. Когда начинаешь действовать, становится не до боязни. Ознобиша влетел в поварню, не спросившись возле порога. Седобородый приспешник заподозрил в нём воришку, потянулся схватить, но не поймал юркого мальца, с маху сел на пол.

В стряпной было почти ничего не видно из-за едкого дыма: в горячие угли пролилось жирное. Зато было хорошо слышно, как ругался державец, костеривший растопыр за испорченную подливу.

Подстёгин сирота припал к самому полу, спасаясь от удушливой пелены. Почти вслепую устремился на голос. Выкатился под ноги Инберну, обхватил сапоги:

— Господин, не погуби!.. Добрый высокоимён… высокодержав…

Следом на четвереньках выполз старик, снова попытался схватить отрока. Штаны у приспешника от волнения успели некрасиво промокнуть, подтверждая презрительную кличку: Опура.

— Добрый господин! Там Лихарь Сквару в холоднице убивает!..

Державец чуть не дал мальчонке пинка. Тоже успел решить, что бесстыдник посягал на хозяйский кусок. Потом начал кое-как разбирать, о чём тот верещал. Нахмурился. Новые ложки все были ему бровь в бровь, а дикарское слово «холодница» заставляло вспомнить о драгоценных погребах с припасами. Возможно ли, что ненасытные пролазы и туда добрались?..

— Доброе высокостепенство, там ещё пленник и…

Наконец всё стало понятно. Пленник, на которого у Ветра имелись особые замыслы, был важен. Державец стряхнул Ознобишу. Устремился к выходу из поварни, кашляя, ладонью разгоняя перед лицом чад. Он-то собирался неспешно, со вкусом обсудить с главной стряпухой, в чём способнее душить вепревину: в жидком отходе горлодёра, в масле с водорослями или в пряном вине. От какого дела, злыдари, оторвали!..

Лихарь вдруг услышал Скварины вопли. Оставил Космохвоста, повернулся и подошёл, тяжело дыша.

Дикомыт перестал кричать, лишь смотрел на него зло и отчаянно и понимал, что погиб.

В это время снова открылась дверь. На пороге появился Инберн.

— Лихарь, — громко сказал он. — Погоди, ты чего хочешь, чтобы Ветер нам обоим головы оторвал?

Сквара вскинул глаза. Успел увидеть Ознобишу, мечущегося за спиной у державца. Ещё кого-то из ложек…

Лихарь ударил без предупреждения, наотмашь. Мальчишка всё-таки вскинул руку, но это ему не особенно помогло — отлетел обратно к стене, ударился спиной и затылком, повис на цепи.

Лихарь указал на него межеумкам:

— Этого спустить. Воды принесите. Пусть за вторым ходит.

Столб

— Дядя!.. Дядя, ты живой, что ли?..

Космохвост целую вечность не открывал глаз. Однако дышал, ресницы вздрагивали. Сквара всё протирал ему мокрой ветошкой то лицо, то ладони, окликал, тормошил и не знал, что ещё сделать. За руку подержать, как Светел его самого, когда палец лечил?.. Только Светелко вправду боль отзывал…

Он уже ощупал узника с головы до пят, завернул драный кожаный чехол, рубашку и убедился: повязка на голове была не единственная. Кое-где сквозь тряпки проступала новая кровь.

«Иные просто умирают вместо господина и госпожи…»

Повязки выглядели очень несвежими. Сквара начал их разматывать, промывать раны и повивать заново, благо стираных полос ему дали в достатке. Вот только как быть с правой рукой, сломанной в локте? Поди вправь, чтобы зажила и снова работала. Если бы хоть эту железную штуку от ошейника отстегнуть…

Космохвост вздрогнул, зарычал:

— Хорош лапать! Не девка…

— Дядя! — обрадовался Сквара. — Живой!

Рында отозвался не сразу. Говорить ему, кажется, было больно.

— Зря ты, — прошептал он затем, — ему помешал…

— Что?.. — переспросил Сквара… и вдруг понял.

Космохвост в самом деле знал опальчивый нрав стеня. Он решил укусить Лихаря, добыть огня. Доискаться скорой расправы. Пока не приехал Ветер да не взялся выспрашивать, где скрылись царята.

— Ладно, малый, не плачь, — сказал Космохвост. — Что ж теперь… Не свезло.

— Дядя, нам тут по одеялу принесли, — виновато захлопотал Сквара. — Я одно постелил, дай тебя перекачу и сверху укрою?

Узник кое-как переполз на тощую мякоть, с облегчением вытянулся.

Некоторое время оба молчали, потом Сквара спросил:

— Дядя, а кто такой Сеггар?

Рында сразу открыл глаза. Зоркие, холодные, колючие.

— Чего врёшь! Знать такого не знаю.

— Сам не ври, — обиделся Сквара. — Ты, пока лежал, три раза просил: «Сбереги, Сеггар…»

— А ещё кого я просил?

— Я тебе помню? Какого-то Косохлёста…

Узник подумал, помолчал, сказал:

— Вот что, парень… Если я опять без ума что сболтну, сразу кулаком тычь, добро?

Сквара опустил голову:

— Не буду. Жалко.

Рында усмехнулся:

— Себя пожалей, олух. Тебя Ветер тоже спросить может, что от меня слышал. А врать ты не умеешь.

Оба снова умолкли. Сквара горестно прикидывал, как бы изловчиться разомкнуть на нём железные путы, утешить и выпрямить руку. А потом Ознобиша со свёртком еды закинул бы им маленький нож. Такой, что сможет просунуться в дверную щель: небось до утра поладили бы с засовом. А там метель, да посвирепее, пусть не только разиню с башни — дозорных сдует со стен. Только до леса бы дохромать, уж тогда-то…

Космохвост вдруг начал смеяться. Сквара удивился, поднял глаза. Худое избитое лицо рынды впрямь светилось весельем. Может, он догадался, как ему спастись, и сейчас расскажет об этом?

— Дядя, ты что?..

— Чужой беде радуюсь, — фыркнул Космохвост. Охнул, сморщился, но смеяться не прекратил. — Ветер сведает, Лихаря по головке погладит?.. Кабы не пожалел ещё, что у меня из рук увернулся…

От беспокойства и наползающей жути Скваре не сиделось на одном месте. Он вскакивал, метался туда и сюда, в сто первый раз обшаривал холодницу, ища ход на волю. Заглядывал в очажную пасть. Пытался двигать расшатанные вроде бы камни внешней стены. Куда там! Едва сбитые с места силами, отворявшими земную твердь, они собирались держаться ещё не один век. А уж если рассыпаться, то всяко не от жалких потуг какого-то мальчишки. Сквара переходил к двери, пробовал дёрнуть или толкнуть, но больше с отчаяния, уже понимая, что не помог бы и ножичек. Когда Инберн уходил, с той стороны не просто засов щёлкнул — ключ в замке проскрипел.

Космохвост наблюдал за ним, терпеливо щуря глаза.

— Не мельтеши, — сказал он затем. — Сядь!

Сквара сел. Поднял щепочку, стал крутить.

— Не так, так этак, лишь бы голова вкруг! — проворчал рында. — Чего ради пальцы ломаешь?

Сквара ответил:

— Они так ножи вертят. Я тоже хочу.

— Зачем?

Сквара пожал плечами:

— Я сюда не просился. Но коли попал, надо все умения превзойти.

В это время со двора послышался шум, громкие голоса. Рында тотчас насторожился, даже вскинулся на левой руке, но боль уложила.

— Что там?

Сквара мигом взлетел к окошку. Неужели Ветер? Так скоро?.. Посмотрел, оглянулся, с облегчением сообщил:

— Старшие с Лихарем на деревянных мечах пляшут.

Космохвост прикрыл глаза. Некоторое время лежал молча, потом сказал:

Конец ознакомительного фрагмента.