Мистическое кольцо символистов

Мария Спасская, 2020

В издательстве «Скорпион», где объединились знаменитые поэты начала XX века Андрей Белый и Валерий Брюсов, основоположники российского символизма и признанные мистики эпохи, царило оживление. К ним со своими стихами обратилась внебрачная дочь опального князя Ольга Волынская. Но мало кто знал, какую постыдную тайну она хранила… Следователь Цой с детства стеснялся своей громкой фамилии. Однако ему пришлось забыть об этом, когда он начать расследовать убийство известного биоэнергетика Ильи Панаева. Знаменитого гуру-мистика убили в собственной квартире, причем с его руки пропало кольцо, по легенде, принадлежащее поэтам-символистам начала XX века…

Москва, август 1910 года

Большую часть жизни Долли провела в Британии, но к двадцати трем годам вдруг ощутила острую потребность вернуться домой. Должно быть, этому желанию поспособствовала неожиданно объявившаяся графиня Святополк-Червинская, тетушка по материнской линии, оплачивавшая пансион. Графиня забросала племянницу письмами с рассказами о замечательных вещах, которыми в последнее время наполнилась ее некогда унылая жизнь. После смерти графа Екатерина Францевна всей душой отдалась теософии — мистическому учению с восточным колоритом. Создательница учения, Елена Блаватская, почитавшаяся как носительница великой мудрости, некогда уехала из России на Запад, оттуда и транслировала в мир тайные знания, ставящие своей целью примирение всех сект и религий под единой системой этики, базирующейся на вечных истинах.

Тетушка писала, что по субботам в ее доме собираются именитые теософы, и увлеченно перечисляла на страницах писем незнакомые имена. Также она писала, что одна теософская дама, Анна Рудольфовна Минцлова, не только знакома с самой Блаватской, но и как две капли воды походит на их великую соотечественницу. И, кажется, так же осведомлена обо всем, что касается тайных знаний. Минцлова недавно вернулась из Германии, где свела знакомство с главой немецкой секции теософского общества Рудольфом Штайнером, основавшим собственное учение. Штайнер во главу угла ставит мистерии, считая разыгрывание библейских сцен лучшим погружением в эзотерические тайны. Русские последователи немецкого новатора тоже задумали ставить теософские сценки, дабы пережить те же самые откровения, что и участники великих событий мировой религии.

Ведь только подумать, как будет чудесно воссоздать «Рождение Христа»! Или «Поклонение волхвов Божественному Младенцу принесением даров»! И даже «Танец Саломеи с головой Иоанна Крестителя» был бы не лишним на их еженедельных субботних вечерах. А кому танцевать Саломею? Не преклонного же возраста дамам теософского склада ума и солидной комплекции. Вот если бы Ольга вернулась в Россию и влилась в их ряды!

Ведь не зря тетушка выбрала эстетический пансион леди Эмили — она, графиня Святополк-Червинская, догадывалась — да что там догадывалась, знала наверняка! — что искусство свободного танца, которым за годы ученичества в совершенстве овладела племянница, когда-нибудь обязательно послужит для высших целей. Екатерина Францевна ни на что не намекает и вовсе не хочет давить, но все эти годы она оплачивала содержание племянницы за границей, и полагает, что вправе рассчитывать на ее отзывчивость.

Искусство свободного танца, о котором писала графиня, захлестнуло Европу и Америку, породив многочисленные школы, где по методике француза Дельсарта обучали выражать свои чувства посредством пластических движений, которые с некоторой долей условности можно было назвать танцем. Было начало века, конец традиционной религии, конец традиционного искусства. В пику классическому балету сцены заполонили последовательницы Айседоры Дункан и Лои Фуллер, босоногие танцовщицы, учившиеся танцевать не у строгого преподавателя балета, готового отчислить из училища за малейшее самоволие, а у матери-природы, самоволие поощрявшей.

Долли с тетушкой спорить не стала. Собралась и поехала в Россию. Поехала вместе с Лили, такой же русской девушкой, дружба с которой помогла пережить все невзгоды и тяготы пансионной жизни. Они знали друг о друге все. Тайны, секреты, надежды и чаяния. И, окончив пансион, девушки открыли школу танцев, где всех желающих обучали ритмике и пластике по методу Дальсарта. Подруги считали себя почти что сестрами, и даже назвали свое заведение «Sister`s Volinskay modern dancing school».

Поначалу все шло хорошо. Ученикам «сестер Волынски» льстило, что в любом возрасте они могут вместе с тесной обувью скинуть душившие их комплексы и, отдавшись чувствам, начать кружить по просторной зале, рассказывая движениями ног, взмахами рук и эффектными позами обо всем, что накопилось на душе. Но постепенно обучающихся становилось все меньше, ведь для того, чтобы завести патефон и закружиться в свободном, навеянном сиюсекундным вдохновением танце, вовсе не обязательно приходить в «dancing school». Ученики это быстро понимали и теряли к обучению интерес.

И когда Долли объявила, что едет в Россию, Лили сложила в чемодан свой нехитрый скарб и отправилась вместе с ней. Пути их разошлись на Николаевском вокзале. Лили взяла извозчика и отправилась в лучшую московскую гостиницу. Конечно же, это оказался «Метрополь». Долли же встречал присланный тетушкой экипаж, доставивший девушку в дом родни.

Вдова графа Святополк-Червинского, статского советника, бывшего предводителя дворянства в Калужской губернии и масона ложи «Полярная звезда», занимала особняк на Варварке. Прожив у тети пару дней, Долли поняла, что мистика здесь сочетается с последними достижениями науки, астральные тела подвергаются фотофиксации, а потусторонние звуки записываются на фонограф, после чего предаются тщательному изучению. И всем этим занимаются многочисленные теософы, полноправно проживающие в доме графини как единомышленники и друзья. С приездом племянницы активность Екатерины Францевны устремилась в новое русло — на подготовку танца Саломеи.

Показ первой мистерии решено было приурочить к возвращению из Петербурга Анны Рудольфовны Минцловой, и тетушка изрядно волновалась, что могут не успеть. Однако оказалось, что племяннице ничего не нужно объяснять — достаточно включить музыку, специально написанную к действу близким к теософским кругам композитором Лагиным, и Долли тут же принималась кружить по просторному бальному залу в танце «Семи покрывал».

Прозрачная и легкая, с невесомой вуалью в руках, Долли казалась осенним листком, подхваченным ветром, уносящим ее хрупкое тело на край мироздания. Тонкие руки ее, вскидывая отрез золотой тафты, произвольно взлетали над головой, подобно крыльям парящей птицы, босые узкие ступни скользили по наборному паркету, почти его не касаясь, а тонкая белая туника, сшитая специально на заказ, эффектно развевалась шлейфом, при движениях повторяя контуры хрупкого тела.

После генеральной репетиции с костюмами и музыкой тетя, видя, что не ошиблась, прониклась к племяннице особым доверием. И даже позволила себе за обедом пуститься в довольно откровенные рассуждения, чего, возможно, в другой ситуации никогда бы и не допустила. Они сидели за десертом, когда Долли, закончив говорить о своем видении образа Саломеи, вдруг спросила:

— Тетушка, мы все ждем госпожу Минцлову. Чем она знаменита?

— Анна Рудольфовна? — Тетка вскинула тонкие брови, собрав складками лоб и сделавшись похожей на маленькую обезьянку, на секунду задумалась. Затем поправила пышную прическу и с напором заговорила:

— Ну, прежде всего, Минцлова сильный медиум. Я и сама обладаю медиумическими способностями, но с Минцловой сравниться не могу. Вот, к примеру, был такой случай. На острове Рюген в Финляндии на Анну Рудольфовну нахлынули вдруг ассоциации. В одном ущелье ей было знамение, будто бы много столетий назад на этом самом месте были перерезаны германцами все жрецы Арконы.

— Что за город такой — Аркона? Никогда о нем не слышала.

— Это даже не город, а древний поселок, центр славянских мистерий, и Анна Рудольфовна рассказывала о кровавой трагедии так, будто сама присутствовала при казнях. Она удивительная. О Минцловой ходят легенды. Говорят, она была правой рукой Рудольфа Штайнера, но не сошлась с ним во взглядах и сейчас создает свое собственное учение и отбирает учеников.

Тетка понизила голос и проговорила:

— Я подозреваю, что многие поклонники оккультных знаний крутятся у меня в доме с единственной целью — попасться на глаза к Минцловой и стать ее последователями.

— Вы имеете в виду кого-то конкретного? — обмирая от радостного предчувствия, чуть слышно спросила Долли.

— Ну, как сказать… Не то чтобы конкретного. Анна Рудольфовна ищет учеников среди людей творческих, присматривается к первым величинам символистского движения. Из бесед с ней можно понять, что интересуют ее Брюсов, Белый, Вячеслав Иванов. Кстати, Белый ко мне частенько захаживает, и, полагаю, что неспроста.

— А про Льва Тихомирова вы от Минцловой никогда не слышали?

— Ну как же, — согласно кивнула Святополк-Червинская. — Лев Семенович — помощник Минцловой, что-то вроде секретаря. Однако не думаю, что Анна Рудольфовна принимает его всерьез. Говорит, что Левушка — не мистического склада человек. Простоват не в меру, хотя и стремится угодить.

— Лев Семенович приедет вместе с Минцловой?

— Вероятнее всего.

Тетушка внимательно взглянула на племянницу.

— Отчего он тебя интересует?

— Совсем нет, не интересует вовсе, — окончательно смутилась Долли.

И торопливо вышла из-за стола, почти бегом устремившись в свою комнату.

Оставшееся время не жила — существовала, в волнении ожидая день премьеры. Она любила и знала Льва всю жизнь. Закрыв глаза, вспоминала его лицо, его запах, руки, сильные и нежные одновременно. Когда ей было грустно, воображала себе, будто Лев рядом с ней. Что стоит ей захотеть, и Лев тут же придет по первому ее зову. В пансионе и после, когда с Лили открыли школу танцев, девушки часто разговаривали о Льве, и Долли убедила подругу, что Лев — третий член их крохотной семьи, и как только они, трое, встретятся, все тут же станет совсем-совсем иначе.

И вот настал долгожданный день. День приезда Минцловой.

Гости съезжались ближе к вечеру. Долли обрядилась в белый хитон, украсив руки предложенными тетей драгоценностями, высоко взбила длинные светлые кудри и, прихватив многометровую золотую вуаль, босиком выпорхнула в зал. В центре высился накрытый яствами стол, на возвышении возлежал царь Ирод в исполнении одного из членов их теософского кружка. Вдоль стен тянулись кресла, в которых разместились люди, но Долли никого не видела — она смотрела только на Льва.

Вот он, Лев! Ее Лев! Так долго Долли мечтала его увидеть снова, и наконец мечта ее сбылась.

Заметив, что танцовщица смотрит исключительно в их сторону, большая и грузная Минцлова приняла взгляд Долли на свой счет, с тюленьей грацией заворочавшись в кресле и в знак одобрения царственно кивая. Из небрежно собранных в пучок желтых волос на ковер посыпался град шпилек, и самодовольная улыбка осветила одутловатое лицо теософки. Анне Рудольфовне казалось вполне естественным, что хрупкая девочка пляшет исключительно для нее, стараясь понравиться. Что в этом особенного? Все мечтают ей нравиться.

Но Долли не замечала двусмысленности положения. Она парила по залу только для него, для Льва Тихомирова. Она жила им, каждый день, каждый час вспоминала о нем. С того самого дня, как приехала в Лондон. Заметив в одном из писем графини имя Минцловой, поняла, что Лев где-то рядом, и тут же решила возвращаться в Россию. И вот она здесь. И танцует перед ним и только для него!

Не чувствуя от счастья под собою ног, взмахивая вуалью, она кружилась перед теософами в полном драматизма танце, и, когда, похожий на ассирийца «царь Ирод» поднялся со своего ложа и вручил прекрасной танцовщице блюдо с «головой» Иоанна Крестителя, Долли приняла протянутый ей дар и, грациозно скользя по паркету, приблизилась ко Льву. Приблизилась, и, упав на колени, опустила блюдо между креслами Минцловой и ее помощника.

Зал потонул в шквале аплодисментов, а Долли вскинула на Льва глаза и, лучась от восторга, чуть слышно выдохнула:

— Боже, как я счастлива! Я нашла вас!

Позже, после шумных оваций и поздравлений, Долли приблизилась и робко спросила:

— Господин Тихомиров, не могли бы вы уделить мне пару минут?

Лев удивился, но ничего не сказал, покорно дав увести себя от шума и восторженных рукоплесканий.

Они сидели в ее комнате, и Долли говорила:

— Ну же, вспомните, Лев Семенович! Вы были в Англии, у нас в пансионе. В девятьсот пятом году. Вспомнили? Эстетический пансион леди Эмили Грэхен. Вы тогда сидели с другими теософами и с Минцловой в первом ряду, и мы, воспитанницы, танцевали перед вами, гостями директрисы. Леди Эмили сказала нам, что Анна Рудольфовна — невероятная, почти святая. А мне стало дурно, и я упала. Вы взяли меня на руки и понесли в лазарет. А потом вы заговорили с Минцловой по-русски, и я, много лет не слышавшая родной речи, поняла, что готова слушать ваш голос вечно.

— Вы преувеличиваете, Ольга Павловна, — тепло улыбнулся Тихомиров, но Долли его горячо перебила.

— Нет-нет, вы особенный, Лев Семенович, и не смейте этого отрицать! Минцлова называла вас Лев, я запомнила. Вам так подходит ваше имя! У вас такое доброе, хорошее лицо. Вы похожи на херувима с рождественской открытки. Я тогда уже подумала, что обязательно вас разыщу. Вернусь в Россию и найду вас.

— Зачем же я вам понадобился? — ласково склонился к ней собеседник, принимаясь теребить пшеничные усы, переходящие в благостную русую бородку.

Он был по-своему красив. Светловолос, высок, хотя и несколько рыхловат. В полном лице его было нечто такое, что вызывало безотчетное доверие, в карих глазах светилась любовь ко всему миру, тихий голос звучал с бесконечным участием.

— Я очень хочу быть вам полезной, — восторженно шептала Долли, пожирая глазами его атласный жилет и толстую серебряную цепочку, выглядывающую из-под респектабельного пиджака. — Распоряжайтесь мной, милый Лев Семенович, как посчитаете нужным. Вы и я — мы одно целое. Неужели вы не чувствуете нашей внутренней связи?

— Де нет, ну что вы… — смутился Тихомиров, оставив бородку в покое и тряхнув золотистыми прядями волос. — Мне, право, неловко. Я ничем не заслужил.

Он помолчал, растерянно глядя на собеседницу, и вдруг оживленно проговорил:

— Хотя, Ольга Павловна, знаете что? Вы и в самом деле можете мне помочь. Я дам вам стихи одного поэта, хорошего, современного автора. Александра Зорина. А вы отправитесь в редакцию «Скорпиона» и отнесете рукопись, сказав, что стихи ваши. Как вам такая помощь?

Долли смутилась от неожиданности.

— Вы думаете, у меня примут стихи? — чуть слышно прошептала она.

— Непременно примут, — горячо заверил ее гость. — Особенно если назовете Брюсову свое имя и скажете, что прибыли из Англии.

— Отчего вдруг такое предпочтение именно Англии?

Тихомиров ласково тронул ее руку и мягко заговорил:

— Ну как же, Ольга Павловна, неужто вы не знаете! Ведь Англия — колыбель символизма. Оттуда родом эстет и романтик Джон Китс. Опять же Оскар Уайльд и его учителя — великие «парнасцы». В конце концов, Уолтор Пейтер с его «Очерками по истории искусства Ренессанса». В свое время Оскар Уайльд называл эту книгу «My golden book». Какие имена, какие люди! Валерий Яковлевич благоговеет перед ними. И вдруг являетесь вы, пришелица оттуда, из далекого эстетствующего Лондона. Как же главному редактору «Скорпиона» не влюбиться в ваши стихи? К тому же Брюсов крайне тщеславен, ему будет лестно, если сама дочь Опального Князя Ольга Волынская станет у него печататься. Хотя бы и под псевдонимом Зорин.

— Лев Семенович, зачем вам это? Вы просто хотите помочь?

— Очень хочу, Ольга Павловна. И если у нас получится помочь начинающему поэту Александру Зорину, поможем потом и еще одному хорошему человеку, Модесту Рюмину.

— Да вы и в самом деле святой! Лев Семенович! Это так прекрасно — помогать людям! Конечно, я сделаю все, что от меня зависит! Я завтра же отнесу стихи. Где я смогу увидеть вас, чтобы сообщить результат?

Тихомиров расцвел улыбкой, прижавшись губами к ее руке.

— Ольга Павловна, дорогая моя, я знал, что смогу на вас положиться! На Лубянском проезде, в доме Стахеева, есть магазинчик «Антикварная книжная торговля Захара Тихомирова». Владеет лавкой мой дед, Захар Акимович. Мы проживаем там же, в задних комнатах и допоздна не ложимся. Можете приходить, когда вам будет угодно. Завтра с утра посыльный доставит рукопись.

Тетушка деликатно стукнула в дверь, и, заглянув, напомнила, что уже поздно и Льву Семеновичу, должно быть, пора домой. Лев заторопился, снова поцеловал Долли руку и вышел. Долли отправилась следом и застала Минцлову в гостиной. Теософка никуда не торопилась, и сидела за накрытым столом Ирода Антипы. Почти шепча, провидица очень тихо и многозначительно говорила прислушивающимся к ней собратьям — теософам:

— Представить страшно, какой творится ужас! За время моего отсутствия в городе поднялась черная банда оккультистов самого низменного разряда! Эти изверги начали страшную деятельность в Москве. Случилось так, что я сейчас одна из представителей «белой школы». Против нас сейчас толпа сильных, темных, абсолютно незнающих, но практически очень сильных оккультистов.

Минцлова еще больше понизила голос и чуть слышно выдохнула:

— За ними стоят еще другие, приближающиеся.

Помолчала и чуть громче продолжила:

— Когда я была в Москве проездом из Крыма в Петербург, ко мне обратились с отчаянной просьбой — очень серьезный случай одержимости. Но я отказала, я всей душой рвалась в Петербург, к Вячеславу. Меня не было три недели, и обратились к другому «оккультисту». И тот пришел в призвавшую его семью и, взглянув на одержимую, изрек следующий приговор: «Эта женщина неотвратимо должна погибнуть от самоубийства, которое внушает ей дух, одерживающий ее. Спасти ее нельзя. Ей грозит страшная участь в будущих мирах, если она покончит с собой под давлением духа темного, и спасти ее можно только одним — убить ее». Муж этой дамы, несмотря на искреннюю любовь к ней, согласился на убийство, убийцей вызвался стать друг семьи, а самой жертве все равно, что с нею будет.

Минцлова закончила вещать и деловито приступила к трапезе, однако никто за столом не посмел взяться за приборы. Замерев в напряженных позах, теософы завороженно смотрели на Анну Рудольфовну, ожидая ее дальнейших откровений.

Прожевав и проглотив, Минцлова обвела сотрапезников близоруким взглядом и шепотом закончила:

— Но я все-таки успела вернуться в Москву до того, как случилось страшное. И не позволила свершиться злу. Я вызволила одержимую из вечного ада, изгнав злого духа с помощью Учителей.

Закончив говорить, Анна Рудольфовна с аппетитом продолжила трапезу. Теософы не смели шелохнуться.