Путь палача

Мария Турдиева, 2023

Стенфорд спит. Он видит сон, который продолжается на протяжении всей его жизни. Неважно, он маленький, подросток или взрослый, сон снится и не прекращается. А там – он совсем другая личность, немой палач, исполняющий приказы безумного президента Аллена Уокера. Как стыкуется его настоящая личность и личность из сна? Он пытается решить загадку, пока взрослеет и встречается с жизненными тяжёлыми испытаниями. И, как назло, почти никто не верит в его продолжительные сны.А в сновидениях Стенфорд казнит людей, ничего при этом не чувствуя. Но чем дальше, тем больше смятений, непониманий, зачем он всё это делает. И уже начинает замечать, что президент отдаёт приказы не ради благих побуждений, а ради собственного удовольствия.

5 глава

Удар. На пол стекает багровая кровь: даже слышно, как огромные капли соприкасаются с линолеумом, убыстряются в темпе, а потом текут уже струйкой.

Удар. На кулаке белеют костяшки пальцев, измазываются кровью, что моментально засыхает. От ударов не больно — кисть привыкла к таким маневрам. Уже не чувствует ни боли, ни даже физической нагрузки.

Удар. В глазах жертвы темнеет. Но я не убийца. И хоть я наслаждаюсь их страхами, вкалываю их панику себе в вены, как дозу, я не убийца. Я всего лишь палач, и это — является частью моей жизни, моего заработка.

Человек, задохнувшись, замертво падает вниз. Почему? Почему ты сопротивляешься, ведь знаешь, что иного исхода нет? Сам встал на пути Аллена Уокера и теперь получаешь то, что сам себе нажил — те проблемы, которые сам создал. И получил по заслугам. И хоть ты и был хорошим, может быть, человеком, но увы, это уже не сочтётся. И вот я не на месте казни, а в башне Тасмагонии, рядом с Президентом, внимательно вглядывающимся в то, что я сделал два часа назад. На следующий день — то же самое. Снова я сижу на стуле, поглядывая на Аллена, чье лицо вытягивается в удовольствии от увиденного. Серьёзно? Ты вообще человек? Я думаю про себя много отвратительных вещей про него, но понимаю, что мы на одной волне жажды крови.

Очередная жертва, бьющаяся в конвульсиях, в глазах которой темнеет и надежда, и сила воли, и желание жить. Так ловко отбирать у них то, что они выращивали всю свою жизнь — настоящие ли они? Ведь если делаешь из себя сильного человека, ты не можешь одномоментно потерять всё, ведь для этого потребуется особенное усилие.

Но казнь с моей стороны проходит легко и обычно без усилий. Это значит, что они — жалкие, слабые существа, жизнь которых ничего не стоит.

Во сне порой я вспоминаю о себе другом — о себе в реальной жизни, и тогда я прекращаю рассуждения о том, кто достоин смерти, а кто изначально внутри себя труп. Я начинаю себя даже гнобить, но это длится короткое время, потому что сон заглатывает. И не отпускает.

Дышать нечем.

Башня Тасмагонии — не то место, где я нахожусь двадцать четыре часа в сутки. Максимум — час, два. Остальное время — вне зданий и помещений, изучаю толпы людей, чтобы стать похожим на них, незаметным.

Шестую часть своей жизни нахожусь в своей квартире.

Мне многое неизвестно о том, как живёт человек, отдающий мне приказы — Аллен Уокер. Мне неизвестно, кто его родители, с кем он живёт, есть ли у него другие родственники. Хотя я знаю его уже долгое время. Кажется, мы знакомились даже в детстве, я знал его, забывал нём, потом снова виделся и вроде бы общался. Мне сложно вспомнить, почему я забыл об этом? Почему, пытаясь зацепиться за мысли о прошлом, нить постоянно ускользает, щекочет меня, но не даётся в руки? Почему так ясно воспринимается настоящее, а прошлое покрыто мраком?

Просыпаясь, я приходил к выводам, что так как всё происходит во сне, у меня «другого» нет истории, как я пришёл к такой жизни.

День сегодняшний оказывается более напряженнее, чем в предыдущие дни. По Тасмагонии пробегается еще большая волна волнений и противостояний. Меры по отношению к народу только ужесточаются, а Президент не собирается снимать ежовые рукавицы. Он настроен решительно. Здесь нужно кардинально всё изменить. Поэтому переписывание законов уже происходит в самом разгаре.

Выхожу из Кибер-маркета, где продаются устройства гаджетов, планшетов, чипов. Я поднимаю взгляд вверх — солнце ослепляет, прищуриваю глаза, натягиваю капюшон и иду вперёд. Но меня резко толкают, что я поддаюсь назад. Начинается небольшая потасовка, толпа вокруг одной женщины. Ей выкрикивают:

— Долгой ведьму! Долой ведьму!

И её рыжие локоны дёргают со всех сторон. Глаза женщины — мутные. Кажется, ей всё равно, что происходит и неважно, что сделают. Рядом с ней ещё какие-то девушки и молодые люди. Но именно в этой рыжеволосой женщине узнаю знакомые черты. Пробираюсь внутрь толпы, запихивая смартфон в карман. Оказываясь рядом с ней, касаюсь её кончиков пальцев и заглядываю в зеленоватые, будто болото, глаза. Указываю кивком головы двигаться за мной. Та кивает и нехотя повинуется мне.

Пока все заняты возмущениями и толкучкой, мы выбираемся из потасовки и скрываемся за углом, где сильно накурено и воняет помоями.

— Кто ты? — сразу спрашивает меня женщина. До уха всё ещё доходит:

— Долой Уокер Долой Уокер!

Достаю смартфон, пишу в заметках: «Стенфорд Хилл».

— Я знаю тебя. Меня зовут Вера Уокер. Ты вряд ли обо мне что-то слышал. Только сегодня кто-то слил информацию. Все разбушевались. Ну, знаешь же, моего брата ненавидят.

Только сейчас осознание возникает как ледяная прорубь передо мной. Сестра Президента. Именно его черты увидел я в её лице. Местами она похожа лишь слегка, а порой — кажется точной копией.

От неё несёт сильным перегаром, которым невозможно дышать, поэтому я стою в метре с половиной от неё, чтобы не чувствовать удручающий запах. Я в принципе никогда не переношу аромат алкоголя, а тут — уже тянет блевать.

— Вчера была бурная ночка, — оправдывается Вера, хватая меня за руку. — Проведи, пожалуйста, в магазин. Мне нужна минералка и жвачка.

Мы моментально уходим отсюда, скрываясь от небольшого бунта на площади. Покупаем всё необходимое, уходим в безлюдной сквер, где она садится на скамейку и с жадностью выпивает треть литра минеральной воды. Она проливает её слегка себе на подбородок и на шею. Я облизываю пересохшие губы и смотрю на женщину в упор, без стеснения.

— Присядешь? — Вглядывается в меня сестра Президента, изучает. — Я ещё купила булочки с повидлом. Очень хочется сладкого… Будешь?

Уокер достает из кармана шелестящий пакет, внутри ароматная выпечка. Я снова мотаю головой и оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что рядом нет никого. У неё изящные руки, немного трясущиеся с похмелья. Ровная кожа, бледная, такая же, как и у её брата. Вампирически манящее лицо с резкими чертами лица. Долго смотреть на неё невозможно — настолько идеальна внешне, что нет изюминки. И до тошноты противный идеальный образ не совмещается с её натурой, вечно тянущейся к алкоголю.

— Спасибо тебе, Стенфорд. — после того, как стало лучше, говорит неожиданно Вера.

Тот случай, когда я вытащил девушку из недружелюбной толпы, сильно повлиял на наши взаимоотношения. Во-первых, мы начинаем плотно общаться. Круговорот событий уже не складывается только вокруг меня и моей работы. Иногда я переписываюсь с Верой, а иногда мы устраиваем небольшие встречи, чтобы проводить время вдвоём. Во-вторых, появилось некое чувство привязанности к молодой девушке, я узнаю её со всех сторон и начинаю приближаться немного к истории Аллена, ведь сестра так или иначе с ним связана.

Вера Уокер оказывается девушкой красивой. На первый взгляд я думал, что она — пуста внутри. Да, алкоголь в ней много сделал чёрствым, выел самые светлые черты, но я ныряю в эту женщину как бросаются в тёмной омут, где неизвестно, что ожидает. Ныряю без оглядки. За долгое время Вера — единственное тёплое человеческое существо, к которому можно прижаться в любую минуту жизни. Или спросить совета. Я не называю эти взаимоотношения как между братом и сестрой, однако и в качестве своей женщины её тоже не рассматриваю. На самом деле, любить — это десятое дело. Я давно уже так не умею.

Иногда мне нравится кто-то. Позволяю себе смотреть на красивого человека пристально, рассмотреть черты и даже запомнить, забывая уже в первые минуты, когда отвожу от него взгляд. Но любить? Так, чтобы до сильного сердцебиения? До мурашек и ватных ног? Увы, такие сильные чувства не посещают дважды. И если посещают, то уже не в области сердца. Я говорю об удовлетворении сексуальных желаний. О том, когда женщина — не то, в чём можно разбираться всю жизнь, но та, которая заводит с первых секунд.

А потом также моментально тебя остужает. В дальнейшем она уже теряет всякое значение, какое имела до этого. И вообще имела ли?

Вера нравится мне и как женщина тоже. И как друг, с которым просто комфортно проводить время. Возможно, она думает то же самое: считает меня привлекательным мужчиной, и одновременно ей не хочется перекрыть всё это чем-то напоминающим романтику. Мы не пересекаем ту грань, которую сами прочертили: четко обозначили — дружба. И больше ничего.

После очередного рабочего дня (звучит обыденно, но знаю, что на деле — ужасно), по приглашению Веры прихожу к ней в гости. Когда я врываюсь в квартиру, то первым делом бегу в ванную, чтобы очистить кожу с мылом. Это простая процедура всегда для меня обязательна, хотя я осознаю, что настоящую кровь не смоешь ни за что. И я по гроб своей жизни буду ходить в окровавленном виде, пусть этого никто не будет видеть. Но я чувствую нечто особенное в ритуале мытья рук. Чистоплотность от воспитания? Возможно. Поверхностное успокоение? Может быть. Вода — ключ к очищению не только тела, но и души. Если она, конечно, у человека есть.

Я направляюсь первым делом в ванную. Мне неважно, убрано здесь или нет, мне просто необходимо раковина. И вода, текущая из неё. Я включаю кран. Как только струя касается моих пальцев, приятная нега разливается по телу. Я стою так секунд 15, прикрыв глаза и забыв обо всём. Но только распахиваю их, взгляд бросается на стенку в ванной, где стоит несколько шампуней, гелей, масок и прочей ереси, в которой я не заинтересован. Но среди всего, что там есть, из-за бутылочки с жидкостью, выглядывает ещё один сосуд, только уже стеклянный. Я наклоняюсь, беру его в руки и вижу «Мартини». Самого алкоголя — на самом дне. Я тут же кладу его обратно. Стук по кафелю врезается в уши.

Вера возникает будто из ниоткуда:

— Какие-то проблемы?

Я спокойно разворачиваюсь, а перед глазами шприц, что спрятан в том же месте, но который я примечаю не сразу.

Вся квартира в приятных зелёных тонах напоминает мне цветущий сад, за которым усердно ухаживают. Мне удивительно, что по всем окнам расставлены цветы, домашние или декоративные растения, среди которых и розы, и каланхоэ, и большой фикус… Легкая небрежность на диване, в спальне, но при этом идеально чистый пол, как будто недавно вымытый. Ни одной пылинки на поверхности. Хотя и специально провожу пальцами, чтобы удостовериться — за квартирой ухаживают.

Перехожу на язык рук и спрашиваю прямо: «Тебя напрягает, что я немой? Ведь со мной невозможно поговорить».

— С тобой и не обязательно говорить. — Вера, забравшись на диван, раскидывает ноги в разные стороны и падает головой на синтепоновую подушку.

«Откуда ты знаешь язык жестов?»

— Отчим научил. Он работал с глухонемыми людьми. Кстати говоря, они всегда мне нравились больше, чем обычные.

Я замечаю её лесть, с помощью которой она хочет расположить меня к себе. Но я не поддаюсь — я знаю этот психологический прием. Всё это нужно для того, чтобы моё доверие возросло. На самом деле, Уокер отлично понимает, что то, что я увидел в ванной, подрывает всё, что мы с ней пытаемся построить. И осознает, что я без всяких выдумок испытываю настоящую неприязнь и даже ненависть к алкоголю и наркотикам. Если к первому я мог относиться более или менее нейтрально, то ко второму меня четкий принцип: не связываться с наркоманами.

— Будем молчать?

«Шуточки про немых?»

Женщина вспыхивает после моего замечания и вскакивает с места. Её рыжие локоны касаются моей груди, и Вера смотрит мне прямо в глаза. Я вижу расширенные зрачки — мне ясно, трезвый человек или нет. Взгляд смотрящего не на меня, а в пустоту. И отвратительный запах изо рта, оповещающий о перегаре.

«Что ты имеешь в виду?» — спрашиваю я.

— Какую роль играешь при моем брате? Шпион? Доносчик? Это он тебя ко мне подослал?

Её голос срывается в нервозности, скулы трясутся, и изгибается нервно нижняя губа.

— Скажи, — донимается упрямо, — он приказал тебе притвориться моим другом, верно? Чтобы ты следил за мной и рассказывал ему, где я, чем занимаюсь, какую пью дрянь или что колю себе в вены… Так?

Её щёки багровеют, а руки хватают мои локти. Самое главное в ситуации, когда человек на грани — самому не впадать в истеричное состояние. Поэтому ни одна мышца на моём лице не дёргается, и я ни на долю секунды даже не шевелюсь. Вера начинает требовать с меня ответа, крича прямо в лицо. И ясно видно, насколько она опустошена. От того, что каждый день доставляет самой себе мучение. От того, что на деле понимает о бессмысленности алкоголя. Что, на самом деле, он не расслабляет её. Он лишь отсрочивает ту боль, которую она старается приглушить. Ведь так или иначе это чувство возвращается.

Я заламываю руки Веры безболезненно и немного отталкиваю от себя, чтобы всё обошлось без повреждений. Ошарашенно женщина разворачивается, замахивается на меня рукой, но я вовремя хватаю её запястье и отбрасываю в сторону.

У неё нет больше сил бороться. А у меня нет чувств, чтобы я мог переживать из-за этого. Всё, что я делаю — разворачиваюсь и ухожу. К сожалению или к счастью, драмы не вписываются в мою жизнь. Поэтому нет смысла держать рядом тех, кто всегда ищет только этого.

С того самого инцидента мне кажется, что больше не увижусь с Верой Уокер, хотя периодически обновляю соцсеть, чтобы проверить новые сообщения. Но кроме Аллена мне теперь больше никто не пишет. Изредка я захожу на её страницу, чтобы проверить новые посты или какие-нибудь изменения. Но ничего не происходит. Лишь только виден значок «в сети» и ни одного сообщения. Ни от меня ей. Ни от неё мне. Постепенно и мысли о ней уходят на самый дальний план.

В один из дней снова устраивается заседание, на котором я не присутствую, но сижу в том кабинете, в котором отдалённо можно услышать обрывки фраз из зала. Здесь моя якобы официальная работа: сижу за персональным компьютером и составляю отчёты, иногда выезжаю в командировку для дополнительного сбора данных.

— Меры ужесточаются… — доносится из соседнего зала. Голос — лезвие. Он принадлежит Аллену. — Никаких поблажек… берёшь… Карты… После окружения я должен буду знать, что происходит… Захват должен…

И множество других фраз, обрывок, которых не разобрать. Я пишу, стараясь не отвлекаться. Чья-то дверь где-то громко хлопает. Я заглядываю в стекло, разделяющее меня и коридор, и чья-то фигура стремительно приближается к моему кабинету. В дверном проёме предстаёт Вера, вся пропахшая пивом и сигаретами. Она пьяна. Пьяна настолько, что ноги её едва держат, но она ведет себя уверенно и спрашивает:

— Брат мой где?

И тут же из зала заседаний выходит кто-то, кто-то хватает её за воротник пальто и несёт свой кабинет. Я выхожу и вижу, что вся толпа возникла и подслушивает, что происходит у Президента. И мы все ясно слышим их разговор.

— Если ты считаешь, что мне 7 лет, то почему же сам не нянчишься со мной?

— Как ты посмела сюда явиться? Охранники тебя пропустили?

— Извини, но они не могли выдержать этот чудеснейший аромат перегара. Возможно, это их спугнуло?

— О чем ты…

— Ты подсылал ко мне шпиона. Ну так что, много он обо мне выяснил? Что ты обо мне теперь знаешь? Почему не идёшь на разборки, трячик не даёшь? В тюрьму, может быть, не посадишь?

— Какая муха тебя укусила, Вера? Какие шпионы?

Они кричат минут 6, пытаясь выяснить отношения, и лишь только я знаю, что тот шпион, о котором она говорит — это я.

— Ты дрянь, Вера. Будто по тебе не видно, что ты алкашка и наркоманка? Тут и шпионы не нужны.

— Но как же…

— Ты хоть знала, что мне абсолютно насрать на твою никчемную жизнь? Ты просрала её уже давно. Мне нет до неё никакого дела.

Ещё какое-то время в кабинете висит гробовое молчание, пока Аллен не говорит сестре:

— Пошла вон. — И выталкивает её оттуда, как ненужную псину.

Он приказывает мне проводить её до дома. Шатаясь, она идёт без сопротивления со мной под руку, и по пути не говорит ни слова.

На следующий день, в районе 15:30, она пишет мне сообщение:

«В общем, ты не мог бы мне помочь? Кажется, я в дерьме».