Газетайна

Мария Фомальгаут

Рыцарь работает на полставки кофейником, осенняя поэма плывет на мечте, ноябрь забирает человека – совсем, навсегда, газета летит среди звезд и читает газету, а четверг читает письмо…Будьте осторожны – персонажи срываются со страниц, лезут в реальный мир, впутывают читателя в свои разборки с автором, и кто знает, чем это обернется для самого читателя?Книга содержит осенние луны и облетевшие сны.

Силки на летающий город

В этом году умерла зима. Торав понял это далеко не сразу. Когда зима не пришла в конце сентября с первыми холодами, он еще только надеялся, что зима задержится. Когда зима не пришла в октябре с первым снегом, тяжело облеплявшим деревья — Торав тоже только надеялся, что зима задержалась где-то нигде, вот и хорошо, пусть подольше стоит благодатная осень. И даже когда миновал ноябрь, а зима все не показывалась, и люди стали нервно перешептываться — Торав все еще мрачно говорил себе, что такое бывало и раньше, ничего удивительного, в кои-то веки удалось хоть немножко обуздать зиму. Мокрый черный лес за городом простирался до самого Нового Года, и даже после середины января не собирался укрываться снегом — вот только тут-то Торав понял, что зима мертва, что пало ледяное чудовище, ежегодно вымораживающее души.

Зиму отпели в соборе, все как полагается, даже соорудили гробницу из белоснежного мрамора, куда все несли белые цветы — даже те, кто не любил зиму и желал ей погибели. Тораву было не до того — давно прошло время праздности, уже пора было двигаться дальше по страницам, которые сложатся в новую удивительную историю.

Торав караулит истории, ставит на них силки, приманивает еще не остывшими поутру снами — ему даже удается раздобыть героя, правда, герой получается какой-то странноватый, с будильником вместо головы и скрипкой вместо туловища — ну да ничего, у Торава у самого вместо головы скрипичный ключ, а за спиной страницы вместо крыльев, хотя какие вообще могут быть крылья у человека, вы о чем. Торав караулит дальше, расставляет сети в полнолуние — наутро в сетях оказывается перелетный город, чем-то похожий на птицу, — отлично, здесь и будет жить герой, будет будить всех по утрам, по вечерам наигрывать веселые мелодии. А однажды городу надо будет куда-то лететь, а герой проспит и не разбудит город к назначенному сроку, и город куда-то опоздает, и это будет очень плохо. И теперь герой должен сделать что-то хорошее, чтобы отстоять свое право жить в городе, а времени у него не так много… А вот, город скитается по свету, улетает от чего-то плохого, и герой должен сразиться с этим плохим…

Осталось поймать плохое — это самая легкая часть работы, и в то же время самая неприятная — ну в самом деле, кому понравится ловить что-то плохое, дурное, страшное. А куда деваться, без дурного и страшного и истории не будет, и не от кого будет убегать, и не с кем будет сражаться.

Торав ставит силки на плохое, ложится спать, вешает на окно луну.

Ждет.

Утром просыпается, смотрит на силки, ничего не видит.

Нет плохого.

Торав не понимает, как такое вообще может быть, чтобы плохого не было, вот уж, казалось бы, только силки поставь — и вот оно, само прилетит, а то и без силков, а тут нате вам…

Делать нечего, Торав собирается в лес, ох, как не хочется Тораву идти в глубину черного леса, а куда деваться, плохое искать надо…

Торав считает страницы — триста, семьсот, тысяча, две, три тысячи — много, но еще слишком мало, чтобы лететь на крыльях-страницах. Торав дописывает еще одну страницу про крылатый город, вкладывает в крылья — пробует взлететь, получается слабо-слабо, на таких крыльях далеко не улетишь, уж тем более — к дальним берегам…

«…ты понимаешь, что самое удивительное, — я вот уже сколько дней ищу хоть что-нибудь по-настоящему плохое для моей истории — и совершенно не могу найти. Колдуны и драконы как будто вымерли, космические чудовища испарились, коварные злодеи словно бы навсегда покинули эти края. Я не припомню ничего подобного, такого не было ни разу — и, тем не менее, я не могу собрать фрагменты для моей истории…»

Торав пишет письмо самому себе в прошлое, Торав часто так делает, пишет письма самому себе в прошлое, тут бы надо предостеречь себя в прошлом от… от… а от чего — от, черт пойми, что не надо делать, чтобы вот так не случилось, чтобы не рассыпались еще не созданные истории…

Наутро Торав видит вчетверо сложенный листок бумаги на столе — это еще что, он ничего такого не оставлял, — разворачивает, видит ответ от самого себя из прошлого.

Торав не удивляется, Торав частенько получает такие ответы из прошлого, только на этот раз что-то быстро…

«…друг мой, что может быть проще, чем найти что-то злое? Ведь сейчас зима, самое зловещее время года, когда как не сейчас искать чудовищ? Вернее, их даже не надо искать, потому что с тобой единственное и главное чудовище — зима, и на страницах твоих историй она примет любое обличье…»

Торав перечитывает письмо, Торав хватается за голову, глупый, глупый Торав, а ведь теперь…

–…теперь не получится ни одной истории.

— С чего вы так решили? — настораживается герой: ему не хочется исчезать, так толком и не появившись.

— Ну как же… какая история без чудовища, без зла, с которым надо сразиться?

— Верно, никакой.

— А откуда взять зло?

— Ну, этого я даже не знаю, я же герой, а не автор…

— А все очень просто, зло берется из зим…

–…а зима что-то запаздывает.

— Зима не запаздывает, зима умерла… а вместе с ней и зло…

— Ну, так это же прекрасно…

— Что прекрасного, вы хоть понимаете, что теперь я не смогу сложить ни одной истории? — Торав хватает страницы, пытается сложить из них что-то, не может, — вот, видите, все разваливается на куски…

— Ну что же в этом такого страшного… — не понимает герой.

— Как что страшного, я же не напишу больше ни одной истории! Он еще спрашивает, что страшного, да тут все страшное, если хотите знать!

— Так может вам… заняться чем-то другим?

— А как же крылья?

— Крылья? — герой совсем ничего не понимает, — какие… крылья?

Торав показывает крылья-страницы, большие, длинные, они кажутся бесконечными, но их не хватит, чтобы лететь над землей в дальние края…

— Эти.

— Вам нужны крылья?

— Ну как же я иначе полечу к дальним берегам?

— А зачем вам… из-вините, я, наверное, не в свое дело лезу…

— Да нет, отчего же… вы же понимаете, я всю жизнь мечтал улететь туда… к дальним берегам, на которых не бывает зимы… убежать от зимы, порождающей чудищ…

–…но вы это уже сделали.

— Что сделал?

— Вы избавились от зимы… зима умерла… её похоронили неделю назад…

Торав спохватывается, Торав не верит себе, неужели… а ведь правда… гнался за чем-то всю свою жизнь, а ведь все так просто…

Торав еще не верит, что все так просто, Торав снимает крылья, так непривычно без крыльев, вроде должно быть легко, а получается наоборот…

— Что же, — герой встает, — имею честь откланяться.

— Постойте… вы… вы куда?

— Искать себе автора.

— А… ну да… конечно… автора…

Торав теряется, Торав ищет какие-то слова, чтобы остановить героя, чтобы он остался, потому что неправильно это, когда уходит герой, непонятно, почему, но неправильно, герои, они… вот черт.

Хлопает дверь.

–…нет-нет, вы ошиблись…

Торав непонимающе смотрит на море, вытащенное из силков, где он ошибся, почему он ошибся, что он сделал не так. А ведь всего-то навсего поставили в море силки на море, чтобы поймать море, чтобы попросить его…

–…уважаемое море, вы бы не могли дать мне пару-тройку чудищ? Мне очень нужно… для истории…

И меньше всего Торав ожидает ответа —

–…но вы ошиблись.

— Ошибся? У вас… у вас нет чудищ?

— Что вы, их больше, чем достаточно, я само — то еще чудище…

— Тогда в чем же…

–…я же не ваше.

— Ну да, конечно же, вы общее… то есть… вы само свое, я хотел сказать.

Море смеется:

— Ну, иногда я бываю и само не свое… но я же не ваше чудище.

— Ой, простите…

–…вот если бы вы родились на каком-нибудь острове или на моем берегу, по вечерам у очага с замиранием сердца слушали сказки про затонувших моряков, рыбаков, пропавших без вести… тогда да, я бы наполнило ваши страницы страхом и ужасом… но я не ваш враг…

— Простите…

— Это вы меня простите… ничем не могу помочь…

–…а вы не знаете, что делают авторы… у которых исчезли чудища?

— Так не бывает.

— Нет, ну что они делают, чем занимаются?

— Но так не бывает.

— Ну, вот если автор всю жизнь боролся с каким-то чудищем, а теперь победил, вот что он…

–…так не бывает.

Торав понимает, что путного ответа не дождется, да и какого ответа можно ждать от летающего города, который живет на свете без году неделю. Торав выходит на улицу непривычно осеннего городка, нужно куда-то идти, нужно что-то делать, знать бы еще, куда, и что…

–…а у вас… страшного не найдется? — спрашивает Торав в маленькой таверне, которая затаилась в переулке.

— Гхм… вроде не держим такого… Ну, хорошо, хорошо, — примирительно говорит хозяйка, — сейчас посмотрю…

Хозяйка уходит, Торав остается наедине с гулом таверны, с пряными и мясными запахами, подернутыми сладкой патокой и туманами осени. Торав ловит обрывки фраз, вертит в пальцах, пытается скрутить из них что-нибудь для истории, — обрывки не скручиваются, рассыпаются сухими листьями, тонким пеплом.

–…мир как с ума сошел, говорят, Дальние Берега снегом замело…

— Да ну, бред какой-то, быть того не может в самом-то деле…

–…а вот может, говорю же, мир с ума спятил, у нас зима умерла, вон, давеча похоронили, а тут нате вам, вон чего делается… Они там уж и не знают, как с зимой с этой совладать с окаянной…

Торав прислушивается.

Не верит себе.

Бросается прочь из таверны, чуть не сбивает с ног дверь, чуть не отдавливает ноги улице, бежит к дому (еще его дому), хватает крылатый город, дергает его за поводья — полный впер-ред, летит к далеким берегам, что значит, крыльев не хватит, вон, мои возьми… Жалко, героя нет, ну что теперь поделать, значит, самому героем побыть придется, никуда не денешься…

Люди высыпают из таверны, смотрят вслед летящему Тораву, кто-то даже покручивает пальцем у виска, кто-то пожимает плечами, ну что поделаешь, автор, что с него взять…

–…получилось, — шепчет Торав супруге.

Супруга шикает на Торава.

Не на того Торава, на другого Торава, у него тоже фамилия Торав, ну а что вы хотели, у брата Торава должна быть такая же фамилия, как и у самого Торава…

–…да, я предъявляю свои права на наследство…

— Позвольте-позвольте, для начала необходимы доказательства, что вашего брата действительно нет в живых…

— Он улетел сражаться с зимой и не вернулся, какие еще могут быть доказательства?

— Гхм… пожалуй, вы правы…

— Я могу осмотреть дом? Особняк большой, год стоял без хозяина…

Торав (другой Торав) опускает шторы, закрывает ставни, боязливо присматривается к темноте ночного леса.

Зима умерла, говорит себе Торав.

Зима умерла.

Бояться нечего.

Бояться нечего — говорят себе жители городка, которые давно уже не закрывают на ночь ставни, не прячутся по домам от метелей, которых нет, не вешают на окна обереги. Торав (другой Торав) отшучивается, что все еще побаивается зимы, зимы, которой больше нет…

Торав (другой Торав) сам не понимает, чего боится, почему с опаской смотрит на дверь, рассеянно кивает жене, да, да, иду, иду, счас, еще посижу маленько в холле…

Время подбирается к полуночи, медленно-медленно, нехотя-нехотя, кажется, что тянется к двенадцати и тут же отползает назад.

Щелкает дверной замок, нет, быть не может, ошибка какая-то, показалось, послышалось, померещилось…

Торав (другой Торав) не понимает, почему распахивается дверь, почему на пороге стоит Торав, а рядом с ним машет хвостом зима, снежная, белая, студеная…

…Торав распахивает дверь, уходит прочь из таверны на дальних берегах, пропади, пропади они все, подлые, лживые, лицемерные, вот из кого нужно делать зло… Торав бежит прочь к мертвому от морозов тропическому лесу, он знает, что там затаилась зима, если она еще жива. Замечает что-то белеющее в зарослях, осторожно ступает туда, натыкается на угрожающее рычание — но уже знает, у зимы нет сил нападать, она может только скалить зубы. Торав гладит когда-то серебристую, а теперь грязную шерсть, обнимает побежденную зиму…