Мотылетки на мельнице

Мария Фомальгаут

Книга расскажет, как надо крутить мельницу, чтобы не наступил конец света. Или наоборот, чтобы наступил. И как бить мотылеток. Или не бить. И как подслушать разговор, чтобы он состоялся. Или не состоялся…

Между небом и землей

Я стоял между небом и землей.

До земли был один шаг и до неба был один шаг, я стоял на стыке миров, ждал у ворот. Изредка на меня посматривал охранник в воротах, что за человек, диверсию, что ли, хочет устроить, или шпион, все-таки дверь между землей и небом — объект секретный, вот и написано, посторонним вход воспрещен. Да не бойся, мужик, не зайду я к тебе, нужны мне твои секреты…

Да и не смотрит охранник в мою сторону, что ему до меня, мало ли кто здесь околачивается между небом и землей. Ты не бойся, я уйду, вот только дождусь его — и уйду сразу, уйдем вместе, как только он появится из ворот.

Хотя…

Заглянуть туда тоже интересно. Посмотреть, как оно там — уже не на земле, но уже не на небе…

А то просто обидно получается, всю жизнь живу возле космодрома, и не знаю, как оно там. Почему-то представлялось что-то кафельное, клетчатое, усеянное ракетами, я видел такой космодром в каком-то мультфильме, уже не помню…

Я смотрю на звезды — одинаковые и по ту и по эту сторону ограды, звезды не загонишь в колючую проволоку. Я ищу одну-единственную звезду — мою, она не такая, как все, она мерцает и движется ко мне, все ближе, ближе, скоро она упадет с небес на землю. Я даже знаю, как зовут эту звезду, Кентавр, звезда упадет, раскроет стальные люки, на поле выйдет он…

Он…

Я даже не помню, как он выглядит…

Мой отец…

Снова смотрю на телефон, снова проверяю дату — двадцатое августа, ни больше, ни меньше. Телефон еще утром напомнил мне про дату, как только спел — «Просыпайся, мой хозяин…» Помню, еще испугался, вот опять про какую-то дату записал в телефоне, и не написал, что за дата, день рождения у кого, или свадьба, или что… до собственного восемнадцатилетия вроде бы еще далековато… Тут же спохватился, как обожгло что-то внутри, хорош я, хорош, считал дни, считал недели, месяцы, годы до встречи, а когда день наступил — забыл, начисто забыл…

А не до того было, экзамены выпускные, экзамены вступительные, ты давай учись, Гаврик, вот вырастешь неучем, отец вернется, что я ему скажу? Он-то знаешь как хотел тебя с собой взять, когда подрастешь, а неучей-то туда не берут…

Я и сам знал, что неучей туда не берут, что близ Цереры или Андромеды без высшего образования делать нечего. Конечно, одного диплома мало, надо еще что-то, ну это уже отец вернется, скажет, какие курсы, тренировки, еще что…

Отец…

Смотрю на часы.

Даже не знаю, во сколько он упадет с небес на землю, да он и сам этого не знает, космические челноки не ходят по расписанию…

Стою между небом и землей.

Мужичок у шлагбаума хмуро смотрит в мою сторону. Смотри, смотри, не взорву я твой космодром…

Вспоминаю, как улетал отец — пытаюсь вспомнить, не могу, слишком давно это было, толком даже не помню, сколько мне было лет, шесть или семь… нет, шесть, еще в школу не ходил… помню, как мать подняла меня среди ночи, пойдем, пойдем, Гаврик, да не кричи, тихо ты… Я не понимал, куда меня тащат, зачем, почему, и почему в комнату отца, знаю же, что отца нельзя тревожить, болеет отец, сам мне говорил, подцепил какую-то лихорадку в ядовитых болотах Венеры, до сих пор мается…

— А папу нельзя тревожить, ты говорила…

— Пойдем, пойдем, он тебя хочет видеть… — голос матери дрожит, — попрощаться с тобой…

— А лихорадка не заразная?

— Не заразная, не бойся… пошли…

Мать заводит меня в комнату, здесь мерзко пахнет аптекой, вот это я хорошо помню — запах аптеки, отец сидит в кресле, закутанный в старенькие одеяла, длинный, худой, руки у него неровные, рельефные, извилистые полоски пересекаются на руках, я много позже узнал, что это вены…

— Ну что, Гаврик, как жизнь? — спрашивает отец почему-то шепотом, подмигивает мне.

Я не знаю, как у меня жизнь, я еще не понимаю, что такое жизнь, на всякий случай отвечаю — хорошо.

— Ну и славно… вот что… папка-то твой опять улетает.

— А меня с собой возьмешь?

— Ох ты какой, с собой его взять… Это, брат, тебе не в Крым летать, это, брат, в космос…

— А в космос возьмешь?

— Нос не дорос… — отец выжимает из себя улыбку, — детям до восемнадцати нельзя.

— Как в кино?

— Ну… Ты, Гаврик, смотри, тебе восемнадцать стукнет, я как раз вернусь к тому времени… ну, контракт-то кончится… Вот, вернусь, пару годочков отдохну, там и с тобой вместе махнем куда-нибудь… я тебе Плутон покажу, там наши парни ледяные дворцы строили…

— У-у, долго ждать…

— А ты что хотел, все и сразу? Не-е, парень, в жизни так не бывает, в жизни и добиваться своего приходится, и ждать подолгу… Я, брат, знаешь, сколько за твоей мамой ухаживал?

— Да брось ты… — шепчет мать.

— Да что брось, у нее и жених видный был, и отец военный, а у меня что, ни кола ни двора, она на меня и не смотрела… а потом сбежала со мной в Магадан, вот оно как… долго по России мыкались, там уже и родители ее спохватились, нас домой позвали, отец ее квартиру нам сообразил… О-ох, черт, больно… — он прижимает к впалой груди исхудалые руки, — лихорадка проклятая… меня же там этот, мордохвост цапнул, ну, ребята наши тварей этих мордохвостами называют… Ну вот, от него этой дрянью и заразился…

— А как же ты больной полетишь?

— А так… уж долечусь, куда денусь… — обессилено падает в кресло, — они без меня там дров наломают, господи прости… Там видишь, какое дело… — тяжелый вздох, он как будто задыхается, — там сигналы обнаружены… вроде как от разумных существ… черт их знает… а по контактам с цивилизациями один спец, это я… Ну все… — вздох, — дай лапку… давай, учись хорошо, маму слушайся…

— А ты мне писать будешь?

— А куда же я денусь… подарки слать буду, это не бойся, без обмана… Ну все, давай, спать иди, мне ехать на космодром надо…

Мать буквально вытаскивает меня из комнаты, волочет в комнату, спать, спать иди, Гаврюшенька, тебе что отец сказал, чтобы меня слушался, да?

Спать… легко сказать, спать, когда где-то через час дом наполнился негромкими голосами, стуком, куда-то ходили, что-то носили, я все думал, как потихонечку выбраться из комнаты, может, тайком проникну в машину, в корабль, не будут же ради одного меня возвращаться на землю… Помню, как бесшумно вышел из комнаты, в коридоре столкнулся с матерью, как получил от нее подзатыльник, марш, марш спать, тебя еще не хватало…

Стою между небом и землей.

Охранник косится на меня, снова окунается с головой в газету. Не бойся, не взорву я твой космодром. Больно надо…

Смотрю в небо.

Ищу свою звезду…

Вспоминаю…

— Танцуй, Гаврюшка, тебе письмо…

Да, были письма, много писем, обычно появлялись к какой-нибудь дате, например, когда был Новый год, или первое мая, или двадцать третье февраля, и на восьмое марта я всегда обижался, что письмо приходило не мне, а матери, и в день рождения матери я тоже обижался, потому что ей, а не мне отец высылал что-то совсем уж особенное, какие-нибудь причудливые цветы, или украшения из кости какого-нибудь крылатого единорога, или драгоценные камни, обязательно большие, блестящие, посмотришь на них, сразу становится ясно — на земле таких не было и нет…

Зато в свой день рождения на пятое мая я ходил гоголем, тогда отец присылал что-нибудь для меня, что-то особенное, как в позапрошлом году, когда я открыл коробку, и увидел камень с серой дымкой внутри…

Привет, Гаврюшка, пишу тебе с Аргуса, это планетка близ Фомальгаута. Высылаю фотки, пейзажи здесь что надо, вот у нас на Земле ландыши крохотные-крохотные, а у них такие же цветут, так там в каждом бутоне жить можно…

…я аргусинцев не видел, штурман рассказывал, встречался с ними. Похожи на гриб дедушкин табак, а из-под гриба лапки торчат, то ли шесть, то ли семь, они этими лапками по джунглям ползают. Штурман хотел их со мной познакомить, они ни в какую, чужих боятся, а штурман для них вроде как уже свой… Так и получается, исследователь в корабле сидит, штурман гуляет с иноземцами по лесу…

…мне они, правда, тоже кое-что передали, вот, высылаю тебе камень, в нем, если присмотреться, можно увидеть свое будущее. Правда, аргусинцы говорят, это будущее только специальный шаман расшифровать может. А мне шамана не надо, я сразу в шаре увидел, как домой возвращаюсь, а ты меня перед космодромом ждешь…:)

Я стоял между небом и землей, мысленно перебирал подарки, которые присылал отец. Сначала хотел даже взять их с собой, передумал, побоялся чего-то. Камни-предсказатели, сухой орех, выполняющий желания, раковины неведомых тварей из каких-то кратеров, на шестнадцатилетие отец выслал мне мешочек, который надо было носить на шее, чтобы влюбить в себя свою избранницу. Два месяца я носил на шее мешочек, два месяца гулял с Ариадной, у которой были золотые волосы, понравился не только ей, но и ее отцу, он приглашал меня в их особняк, катал нас на своем майбахе, а ты ничего, Ариша, хорошего парня отхватила, на каникулы вас обоих в Париж отправим, мир посмотрите… Что, Гаврик, мама-то твоя ругаться не будет?

Через два месяца я не утерпел, развязал мешочек, посмотрел на серебристо-белый песок внутри. В тот же день Ариадна прошла мимо, не замечая меня, из школы уехала в машине с каким-то старшеклассником…

Привет, Гаврюша, пишу тебе с Кобольда, это планетка под безымянной звездой в созвездии Кассиопеи. Высылаю тебе фотку на фоне камней, ты даже не сомневайся, вот все эти россыпи — это чистое золото. Золотишко здесь лежит, как у нас булыжники, реально золото лопатой грести. Андрюшка, лаборант наш, потерял голову, набил полную каюту этого золота, уже с капитаном скандалил, с пеной у рта доказывал, что «Кентавр» не перегружен, и дальше полетит без проблем, и все такое. Короче, половину золота все-таки выбросили, он плакал даже…

Так ты представь, что дальше было… Стартуем с Кобольда, выходим с орбиты, берем курс на Андромеду… Утром просыпаюсь от крика, все бежим в Андрюшкину каюту, он стоит не живой, не мертвый, смотрит на рыбьи чешуйки. То есть, это мы их так назвали, рыбьи чешуйки, легенды вспомнили, как люди ночью у каких-нибудь колдунов золото брали, а наутро оно рыбьей чешуей обращалось…

Высылаю тебе пару чешуек. Андрюшка все не теряет надежды, что когда-нибудь в каких-нибудь условиях эти чешуйки превратятся в золото. Если что-нибудь такое случится, пиши.:)

Я писал. Отец отвечал мне. В школе с восторгом рассказывал, что мой отец космонавт, показывал письма Леньке Чижикову, рыжему и конопатому, мы сидели за одной партой, он списывал у меня диктанты, я списывал у него математику. Мне не верили, Ленька вообще смеялся надо мной, ага, космонавт, а у меня батя вообще Бэтмен, по ночам над городом летает…

Я здорово дрался с парнями, кулаками доказывал, что мой отец космонавт… меня побаивались. Мне верили — или делали вид, что верили, кивали, когда я показывал письма или фотографии. Кончилось тем, что я здорово сцепился с кем-то из старшеклассников, в школу вызвали мать, дома был короткий разговор, который запомнился мне на всю жизнь.

— Тебе заняться больше нечем, драться со всеми? Я тебя зачем в бокс отдавала, чтобы морды всем бил?

— Так они не верят…

— Чему не верят?

— Как чему… что папа наш космонавт, — ответил я с гордостью.

Я и правда гордился собой, еще бы, отстоял отца, отстоял честь семьи, пусть теперь кто-нибудь только попробует вякнуть, что у него отец Бэтмен…

— Ты что, с ума сошел?

— А что?

Первый раз я видел мать в таком состоянии, не злую — но какую-то чужую, незнакомую, испуганную, я видел ее такой только когда улетал отец.

— Ты что, с ума сошел? Вырастили на свою голову…

— А что, что такое? Я же правду им сказал…

— Пра-авду… это же секретный проект, горе ты мое лыковое, я уж на работе изолгалась всем, что с мужем черт знает когда развелась, знать его не знаю, где его черти носят… Отец тебе как родному доверял, письма эти слал, у них же знаешь, как строго, писать-то вообще нельзя, отец эти письма по каким-то каналам передает, если кто узнает, его вообще расстрелять могут, как изменника родины… а ты…

Я почувствовал, что заливаюсь краской с головы до ног.

— Эх ты.. отцу сказать, то-то позорище будет… Чтобы он тебе еще написал, да ни в жизнь…

Вот тут-то я и разревелся, в голос, сам не помню, от чего ревел, то ли от того, что отец больше не напишет, то ли от того, что я предал отца. Ждал, что мать утешит, успокоит, мать не подходила ко мне дня три, на четвертый день, загадочно улыбаясь, вошла в мою комнату, положила на стол письмо в синем конверте, к письму был приложен крохотный череп какого-то целатавра с какой-то планеты Снмлунмль…

Здорово, Гаврюшка, ну и удружил ты мне, спецслужбы эту космическую программу нашу скрывали, как могли, ты за один день все рассекретил, тебе только шпионом работать. Ну да ничего, не поверили тебе, и ладно. Сейчас пролетаем мимо портала в параллельную вселенную, портал большой, оттуда видно Солнце другого мира и Землю другого мира. Вышли на контакт с тамошними жителями, вроде бы люди, такие, как мы, только у них все по-другому, и страны другие, и государственный строй… А я все думаю, как бы самого себя в этом мире найти, и тебя, и маму.. хоть вспомнить, как вы выглядите…

Стою между небом и землей.

Смеркается — как-то слишком быстро для августа, розовый закат с ласточками меняется длинными тенями, длинные тени сливаются в темноту ночи, в небе проступают первые звезды. Спохватываюсь, смотрю на часы — половина одиннадцатого, сердце подпрыгивает — нет, что-то не так…

Мужичок на проходной смотрит на меня, похоже, все-таки придется идти к нему, что я ему скажу, нечего мне ему сказать…

— Пропуск ваш.

— Н-нет.. пропуска.

— А вы к кому? Вы смотрите, там уже разошлись все в такое время…

— К-как разошлись?

— А ты что хочешь, парень, время-то недетское, рабочий день у них до шести… Так что завтра приходи уже.

— К-куда приходить?

— Да куда… ты же на Уралтранс?

— Нет… я на космодром.

— А, на космодром хоть сейчас заходи, я Уралтранс охраняю, они тут арендуют…

Я прошел через вертушку, спохватился:

— А… космодром кто охраняет?

— А на хрена его охранять, что там есть, железки ржавые какие были, все уже на металлолом растаскали, что осталось, тем даже бомжи брезгуют…

— Какие железки ржавые? Это же стратегический объект…

— Ага, конечно. Парень, ты в каком веке живешь? Это при Хрущеве при каком-нибудь был стратегический объект, а сейчас какой век? Раскупили уже все давно к чертям, самих себя продали… На всю страну один космодром остался, этот, как его… Ну оттуда еще на-днях запустили спутник какой-то, он у них там куда-то не туда улетел… В газете писали, марсиане виноватые, ну правильно, чем свои ошибки разбирать, проще на марсиан свалить…

— Слушайте, вы что-то путаете, сегодня мой отец прилететь должен…

— Откуда?

— Да из космоса… он же в экспедиции был…

Почувствовал, как краска заливает лицо, опять я выбалтываю то, чего выбалтывать не должен, рот у меня не закрывается, хоть зашить его, что ли… Охранник скрылся в своей будке, завозился с телефоном, я почувствовал неладное, нырнул в темноту ночи, скрывающей космодром…

Какой я идиот, ну конечно, проект-то секретный, вот и не знает никто, что отец вернется, он, может, и не на космодром опустится, да и вообще где это видано, чтобы капсула с космонавтом падала ровнехонько на космодром, свалится где-нибудь в сибирской тайге, и будет звездный странник сидеть три дня и три ночи, отстреливаясь от волков, пока не найдут его с вертолета…

Господи, какой я идиот… даже не спросил у матери, где ждать…

Включил телефон, в глаза бросились десять непринятых вызовов, ну конечно, мать мне телефон оборвала, звонила, я как всегда в облаках витаю…

— Алло, мам, а отец когда вернется?

— Ты с ума сошел, что ли? Ты сам-то когда вернешься? Или экзамены сдал, можно и по клубам загулять? Так хоть бы сказал, где ты, а то я уже и не знаю, то ли с друзьями пьешь, то ли мертвый где-нибудь лежишь…

— Да мам, я на космодроме…

— На каком еще космодроме? А ну дыхни… то есть, что я говорю… Клуб ночной, что ли, так называется, Космодром?

— Да нет… отец же сегодня вернуться должен, вот я на космодром пришел… а там никто ничего не знает про отца… Ты чего?

Я испугался. Я никогда не слышал, чтобы мать так смеялась, так человек не хохочет, когда ему смешно, так смеются в истерике, когда теряют рассудок, когда случается что-то… что-то…

— Ты что, мам?

— Ох, горе ты мое… тебе сколько годиков-то в сказки верить?

— К-какие сказки?

— Умер твой отец, десять лет как умер, рак печени… Тебя тогда расстраивать не хотел, вон что выдумал… Умирал уже, в компьютере все возился, показывает мне кучу файлов, говорит вот, Гаврюшке нашему письма, ты ему подкладывай по праздникам… Еще много всякого надавал, черепки, мешочки, камушки… Я уже думала, он с ума сошел, а он тебя велел позвать… И вот что выдумал… чтобы тебя не пугать…

— Да слушай, я все понимаю, проект секретный, да ты хоть мне скажи, где отец приземлится?

— Ты идиот, что ли? Быстро домой иди, пока тебя собаки там на космодроме волки не съели!

Я не понимал, почему мать не может сказать мне правду, обидно прямо, мне, сыну, не хочет признаться, где отец. Придумала тоже, рак… герои не умирают от рака в своих постелях, это удел простых смертных, герои если и гибнут, то где-нибудь в созвездии Волопаса в схватке с целатавром, или при неудачной посадке на черную дыру…

Я бежал и бежал по космодрому, в ничто, в никуда, в ночь, я должен был найти отца, я найду его, в сибирской тайге, за полярным кругом, в африканской пустыне, я найду его…

Ночь выплюнула из темноты ржавые обломки, то, что какие-то эпохи назад было космическим кораблем, теперь ржавело на семи ветрах — безмолвным курганом. Я плохо понимал, что делаю, когда забирался в машину, когда выискивал какие-то рычаги, клавиши, еще уцелевшие от времени, извивался по тесным коридорам, как червяк, забивался в каюты, как в коконы…

ЗАДРАИТЬ ЛЮКИ…

СТАРТ…

Земля упада из-под корабля, небо навалилось на грудь всеми своими атмосферами. Я им покажу, умер от рака, нечего врать, я найду его, нельзя про него знать — и не надо, уйду с отцом, туда, в небо, на земле был Гавриком, там буду архангел Гавриил…

Это еще что…

Я даже не понял стразу, где горит — горело повсюду, со всех сторон, горел, казалось, я сам. Сам виноват, хорош я, хорош, правильно, сначала делаю, потом думаю… куда я на этой ржавой посудине намылился на край Млечного Пути, спасибо, что она вообще взлетела, хотя лучше бы не взлетала, не горел бы я сейчас, не задыхался в дыму… кого я там искать собрался в бескрайнем космосе, космос, это тебе не соседний бар, куда зашел, огляделся — и нате вам, знакомые все лица, тут же нашел, кого надо… где я его искать буду в космосе, мотаться по созвездиям, шугать гуманоидов, ау-у, папашу моего не видели?

Кто-то вцепился в загривок, кто-то волочил меня куда-то, от кого-то я отбивался, кого-то укусил, кто-то дал мне затрещину. Я еще не понимал, в чем дело, почему огонь больше не жалит меня со всех сторон, почему дым больше не рвет легкие, почему…

— Да уймись ты, кусаться будешь, сейчас на улицу выгоню! А на улице у нас знаешь как, температура в тени абсолютный нуль, и воздуха нет…

Я еще не понимал, я еще не узнавал этот голос, кто-то растирал мне виски, кто-то сдирал с меня прожженную одежду, смазывал опаленные руки чем-то мерзко пахнущим…

— Архаровец… куда ты на этой дряни в космос, ты бы еще в корыте к звездам полетел… три мудреца, блин… в одном тазу… на хрена мудреца в тазу тереть…

— Пап, я к тебе…

— Да я понял уже… А ты как меня нашел, я ж тебе письмо последнее не выслал еще?

— Да… искал и нашел…

— Верно… Тут же какое дело, меня еще лет на десять отправляют… до соседней вселенной… Я тебе письмецо хотел скинуть, мол, давай, на космодром и ко мне, коли хочешь… Только надо же было на нормальный космодром, а не на этот, богом убитый… Институт ты не кончил, вот что плохо…

— Да ладно, разберусь…

— Экой ты шустрый, разберется он… Тут исследователи разобраться не могут во всех явлениях, там тебе и обратный ход времени, и антиматерия, и антиэнергия, и хоть что… А он разберется, ну конечно, он самого Перельмана за пояс заткнет… Эй, парни, я вам тут нового Эйнштейна привел, он вам сейчас быстро все про соседнюю вселенную разузнает…

— Это что, никак звезда с неба упала?

— Какая звезда… метеорит…

— Да нет, мужики, это этот… парень.

— Какой парень, Икар?

— Да какой Икар, этот… все крутился тут вокруг да около, ходил, больной какой-то… все говорил, отец его из космоса прилетит…

— Так в дурку звонить надо было…

— Так я хотел звонить, он смотался уже куда-то… А потом смотрю, забрался в корабль ржавый, ну, стоял там какой-то… и сидит. А потом фьюить, посудина-то эта и полетела… Видать, топливо там осталось… Ну вот, взлетел, да видно, недалеко улетел-то…

— Так пошли, посмотрим…

Конец ознакомительного фрагмента.