Драгоценность

Мари Князева, 2022

Андрей молод, не женат, состоятелен. Добился всего, чего только можно желать, но бесконечно одинок, потому что вообще забыл, каково это – чувствовать. Но необычная девушка, встретившаяся на его пути, напомнит ему об этом, а жизнь закрутится в невероятное приключение, став богаче во всех смыслах этого слова. *юмор и романтика *интересные приключения *необычная героиня *поиск сокровищ *тайны прошлого Однотомник! Хэппиэнд!

Глава 1. Наследники

Андрей, племянник покойного

— Андрей Палыч, ваш дядя умер, — прощебетала в трубку секретарша Танечка таким тоном, будто говорила о падении курса доллара или погоде.

Я поморщился от неприятного чувства стыда за её бестактность:

— Который?

— Эм… Георгий Степанович. Сумасшедший, который себя графом воображал.

— Татьяна, ну что за выражения об умершем! — возмутился я, но не сильно.

Устало вздохнул, снял компьютерные очки, потёр переносицу. И попытался вспомнить, когда в последний раз видел дядю…. Получалось, давно. Года два назад, не меньше. А в прежние времена, бывало, проводил в его"поместье"чуть не по целому месяцу. Тоже воображал себя потомком дворянского семейства, помогал дядьке делать ремонт, гордо называемый им реконструкцией. Реконструировать в той куче хлама было нечего: древнее здание не рухнуло только потому, что его всё это время — считай, лет двести — практически не трогали. Дядя лишь обои поклеил да провёл электричество и водопровод в свою крохотную берлогу в левом крыле. А что касается дворянского происхождения, то с тех пор, как моих предков по отцовской линии выслали в Сибирь, в голубую кровь подмешалось столько пролетарского генетического материала, что было просто смешно считать себя настоящим графом, пусть даже я и был старшим наследником мужского пола в роду.

— Ой, простите, Андрей Палыч! — продолжала тем временем щебетать Татьяна. — Вас ждут в будущее воскресенье на похороны и оглашение завещания.

Я внутренне усмехнулся: было бы что оглашать! Всё дядькино богатство — родовая рухлядь, которой цена — копейка — налог на неё в год больше, чем она сама стоит. И немногим более дорогая земля под Старым Осколом, в замшелой глуши, куда даже дороги нормальной асфальтированной нет.

Во времена своей зрелости дядя Гоша (так его называли в семье исключительно за глаза: сам он не переносил никакого обращения, кроме гордого полного имени), будучи успешным председателем строительного кооператива, вложил все имевшиеся у него средства в свою мечту — вернуть роду Любимовых некогда принадлежавшее им поместье в центральной России. На заре времён свободного капитала он выкупил клочок земли и аварийное здание у местного предпринимателя Хвастовского, хозяина лесопилки, благополучно отпиленной у государства по программе приватизации. Чего только не натерпелся наш дом-милый-дом за свою долгую жизнь! Выпестовал не одно поколение графов Любимовых, побывал штабом продразвёрстки, военным госпиталем, сельской начальной школой и, наконец, административным зданием лесопилки. Чудом его не снесло ветрами времени, и полагаю, роль чуда зачастую исполняло полнейшее бездорожье.

Оставив успешную карьеру кооператора, холостой бездетный Георгий Степанович посвятил свою жизнь дальнейшему воплощению мечты. Я впервые попал в Любимово, когда мне было семь. Тогда у дяди ещё горели глаза и чесались руки. Он водил меня по полуобрушенным комнатам и говорил:

— Вот здесь была малая гостиная, а тут — спальня хозяина…

Он рассказывал мне о том, какие ремонтные работы планирует здесь провести и что за люди были наши славные предки. Кто-то служил в гвардии, кто-то был статским советником. Менее амбициозные, но не менее достойные Любимовы становились врачами, учителями и просто крепкими хозяйственниками.

Сказать, что я был впечатлён этими байками — ничего не сказать. Я ощущал себя буквально принцем в изгнании или, по меньшей мере, героем приключенческого фильма. Родители разрешили мне остаться у дяди помочь с ремонтом: он был безобиден и вполне в состоянии позаботиться о мальчике семи лет. Мы вместе очищали комнаты от мусора, целыми днями перетаскивая старую конторскую мебель на задний двор, а вечерами жгли из неё костёр.

С тех пор я посещал Любимово чуть не каждые каникулы, что очень радовало и поддерживало дядю. Конечно, со временем мой пыл угасал, а дел на"большой земле"прибавлялось. Поступив в институт, я стал приезжать не чаще, а то и реже двух раз в год, а уж после визиты стали совсем редкими. Бизнес, дела, друзья — всё это затягивало и, разумеется, было интереснее, чем повторяющиеся истории, которые изначально вряд ли были правдой, а потом постепенно обрастали совсем уж невероятными подробностями. Параллельно с этим дядя потихоньку старел и впадал в уныние. Дом требовал не просто ремонта, а полной перестройки. Дядины пассивные доходы были совсем невелики, а родственники не желали финансово поддерживать реконструкцию древней рухляди, хотя некоторые из них были весьма состоятельны. Сам я, начав зарабатывать, старался выделять небольшие суммы ему в помощь, но это были крохи. Нельзя выводить много нала из бизнеса, всё нужно пускать в дело, — так я оправдывался перед ним и собой, а на самом деле, конечно, как любой нормальный взрослый человек считал этот ремонт бессмысленной тратой.

Кончилось всё тем, что Георгий Степаныч заперся в крошечной комнатке — единственной, где не текло с потолка — и доживал в ней свой век, слывя среди родных и знакомых в лучшем случае чудаком, в худшем — сумасшедшим. Я приехал к нему пару лет назад на день рождения. Привёз в подарок большой красивый чемодан и сказал, что ему пора, по традиции всех русских дворян, двинуться в путешествие по Европе. Когда, если не сейчас? Всё-таки 72 года — не шутка для мужчины. До меня он был старшим наследником в семье. Я планировал даже присоединиться к нему в путешествии (не полностью, а где-нибудь под конец) и уговорить переехать в город, но дядя разгадал все мои недостойные намерения за версту. Прогнал с позором и сказал больше не возвращаться. Будто бы я предал нашу мечту…

Тяжёлые это были мысли, неприятные. Даже голова начала болеть. Я чувствовал ответственность за то, что дядя умер вот так, в одиночестве, брошенный и забытый всеми.

— Вряд ли он мне что-то завещал, — задумчиво пробормотал я как бы про себя. Но на похороны, конечно, надо съездить.

— Так, наверное, им виднее. Не просто же так вас зовут! — возразила Танечка. — Заказать вам билеты на самолёт?

Я задумался на несколько секунд:

— Нет, не хочу на самолёт…

— Поезд?

— Сам поеду.

— За рулём?! — изумилась Таня. — Это… — она явно производила расчёт, — восемь часов пути, да по российским дорогам… Может, хоть водителя возьмёте?

— Нет-нет, я сам.

Проветрю голову, отключусь от забот. Побуду без связи хоть несколько часов…

Если бы я знал тогда, на что подписываюсь..!

— Хорошо, как скажете. Когда планируете вернуться?

Я прикинул. Выеду в пятницу вечером, часа в четыре, пока пробки ещё не такие глухие. Там буду в двенадцать — в два. Посплю в отеле, съезжу в Любимово… А в воскресенье сразу после похорон выдвинусь обратно.

— Забронируй мне гостиницу в Старом Осколе какую-нибудь поприличнее, на двое суток. Заезд ночью с пятницы на субботу, выезд в воскресенье.

— Хорошо. Значит, встречи в понедельник переносить не нужно?

— Нет, я успею.

Устану, конечно, но мне не привыкать. Да и хотелось уже какой-нибудь другой усталости, кроме как от бесконечных мыслей о деньгах.

Положив трубку, секретарша неожиданно открыла дверь в мой кабинет и вплыла туда со скорбным личиком. Ярким контрастом к этому выражению сияло глубокое декольте в вырезе пиджака, где по краям даже виднелось мелкое кружево нижнего белья. Я выпустил воздух, как сдувающийся шарик:

— Татьяна, опять ты за своё!

Надув и без того надутые губки, она торопливо просеменила вокруг моего огромного стола и прислонилась к нему бедром, обтянутым мини-юбкой. Эта девушка — очень толковая в плане делопроизводства и при этом выглядит на все сто (не может же генеральный директор компании держать при себе какую-нибудь мымру! Это несолидно…), но, несмотря на мои многочисленные отповеди, продолжает считать, что интимные услуги входят в её должностные обязанности. Это, мол, древнейшая традиция, возникшая вместе с понятием"секретарша".

— Вам же нужно как-то утешиться! — жалостливо пролепетала она. — Дядя умер — это ведь такое горе… Можете поплакать у меня на груди…

Она еле заметно выгнула спину, и её мягкие пышные округлости в вырезе призывно колыхнулись, вызывая у меня непроизвольную улыбку. Всё-таки мужчине трудно испытывать негативные эмоции, глядя на молодую девушку с тонкой талией и большой грудью. Но мне кажется, что заниматься сексом на рабочем месте — это не комильфо. Как есть в ванной или мыться в спальне. Лишние ненужные ассоциации. А когда начнутся проблемы в отношениях с такой секретаршей (что неизбежно), то придётся искать новую, и это целое дело — найти такую, которая удовлетворит меня по деловым и внешним качествам. Глупенькая Татьяна, должно быть, предполагает, что так она упрочит свои позиции, а на самом деле только ускорит увольнение.

С личной жизнью у меня проблем нет. В том смысле, что no woman — no cry (англ."нет женщины — нет слёз"). Точнее, женщин-то хоть отбавляй, удовлетворить физиологические потребности организма проще простого, а вот на отношения нет ни времени, ни желания. Терпеть не могу всякие там разборки и обидки:"Ты мало времени проводишь со мной!","Ты мало внимания мне уделяешь!"и так далее и тому подобное. Мне в последнее время стало казаться, что я вообще разучился влюбляться — вот так, как в юности. Безоглядно терять голову и возводить женщину на пьедестал. Сразу вижу намётанным глазом все недостатки и проблемы. И сразу предупреждаю: на долго и счастливо не рассчитывай. Некоторые отсеиваются, но большинство, конечно, рассчитывает стать"той самой". И ни у кого не выходит. Но я не переживаю по этому поводу: у меня есть моя компания, и нам хорошо вместе.

— Спасибо, Танюш, — поправляю полы пиджака секретарши. — Но у меня встреча сегодня вечером — там и утешусь.

Она ещё чуть сильнее надувает губы и опускает плечи, а я беру портфель и уезжаю домой. Размышлять о судьбах Российского дворянства.

Яна, воспитанница кузины покойного

Я стояла возле высокого, длиной в полтора этажа, узкого окна и смотрела на дождь. Удивительное явление природы! Вот лично меня завораживает его одновременное величие, спокойствие и грусть. Нет, бывает, конечно, и другой дождь — порывистый, бурный, как гневающийся человек, но он никогда не длится долго. А вот этот, способный растянуться на целый осенний день, затрагивает очень глубокие и нежные струны души.

Мне никогда не удавался дождь на картинах. Я вообще не бог весть какой художник, хоть и мечтаю стать настоящим. Но правдиво написать дождливый день, показав всю его красоту и печаль — дано немногим.

Глядя на падающие с серого неба капли, я думала о своей приёмной бабушке Лидии Матвеевне и недомоганиях, мучивших старую леди в последнее время. Да, бывают в мире и такие чудеса, как приёмная бабушка. Раньше у меня была родная — самоотверженно воспитывала после гибели родителей — но она умерла несколько лет назад в весьма почтенном возрасте. И её близкая подруга пожелала заменить 16-летней сироте последнюю почившую родственницу. Печальная история, но я считаю себя не вправе жаловаться, потому что и с родителями, и с бабушками мне очень повезло.

Мама с папой прожили недолгую, но счастливую жизнь. Они горячо любили друг друга и меня — так, что эта любовь до сих пор согревает мою юную душу. Бабушка по маминой линии, Мальвина Богуславовна, полька по происхождению и весьма неординарная личность, напротив, прожила долго — аж до 83 — и до самой смерти не уставала удивлять меня своей бурной активностью во всех мыслимых и немыслимых сферах жизни. В старости её зрение стало совсем слабым, но до этого бабушка очень много читала, в том числе — мне вслух. Она познакомила меня и с графом Монте-Кристо, и с Монтесумой, и с Шерлоком Холмсом. Считаю, что шириной своего кругозора я обязана именно ей. Кроме того, бабуля любила танцы, прогулки, общение с разнообразными людьми, выставки, музеи и концерты. Сама творчеством не занималась, но уважала фантазию в других — с её лёгкой руки я и увлеклась рисованием. Она всецело поддерживала моё намерение поступить в институт на художественную специальность. Бабушка много разговаривала со мной, делилась опытом и знаниями, прививала нравственный взгляд на жизнь, и в то же время не пыталась контролировать каждый шаг: вследствие разнообразных увлечений, её жизнь была полна, ей не требовалась постоянная компания или самоутверждение за счёт командования другими. В общем, это был уникальный человек, и я всегда буду вспоминать с большой теплотой те шесть лет, что мы прожили бок о бок.

Ещё когда она была со мной, то брала в гости к некоторым подругам. Я хорошо знала Лидию Матвеевну и, можно сказать, дружила с ней, насколько это возможно между двумя женщинами с почти 60-летней разницей в возрасте. Едва узнав о смерти подруги, Лидия Матвеевна пришла ко мне — поплакать вместе, утешить и предложить переехать к ней.

— Ты ещё несовершеннолетняя, — сказала она. — Думаю, тебе не полагается жить одной. А у меня огромные площади пустуют. Мы привольно заживём вдвоём.

Вы, наверное, думаете, что она превратила меня в Золушку, которая только и делает, что занимается уборкой да готовкой, но — ничего подобного. Лидия Матвеевна сама очень любит поколдовать на кухне. Мыть полы, в силу возраста, ей, конечно, уже тяжело, но у меня это не занимает много времени.

Сама Лидия Матвеевна — тоже необычный человек. В её роду были дворяне, которых сослали в Сибирь во времена революции, но они, по мере возможности, позднее вернулись из-за Урала. Разумеется, Лидию Матвеевну нельзя было назвать чистокровной аристократкой: её предки женились и выходили замуж за простых людей, но голубая кровь чувствовалась во всей её натуре. Как она любила порядок, каким языком разговаривала с любым человеком, даже первым встречным, как тщательно следила за своим внешним видом и гигиеной. Несмотря на почтенный возраст, Лидия Матвеевна носила длинные волосы и каждый день укладывала их в замысловатый, изящный пучок.

Её квартира была настоящим произведением искусства: просторные трёхкомнатные апартаменты с высокими потолками в четырёхэтажном доме сталинской постройки. Обои были сравнительно свежими, но мебель — старинной, с мягким кисловатым запахом, который я обожала. Во всех комнатах было по два окна, да не простых, а арочных. Тут легко было воображать себя принцессой или царевной, особенно с моим пристрастием к древней одежде, выцыганенной ещё у родной бабушки, когда она была жива.

Мы сдали полученную мной по наследству квартиру в аренду и стали жить вдвоём, ни в чём особенно не нуждаясь. Я спокойно закончила школу и поступила на учителя рисования на заочное отделение в Костромской государственный университет. Мне показалось зазорным протирать штаны на дневном обучении: деньги были всё-таки нужны, и я решила пойти работать, а в Ярославле подходящей специальности на заочном не нашлось.

Так что я устроилась работать продавцом в галерею изобразительного искусства и ездила на сессии два раза в год в Кострому. Моя жизнь представлялась мне вполне успешной: я жила с близким мне по духу человеком, который стал за эти несколько лет почти родным, занималась любимым делом, не знала большой нужды.

Конечно, порой не хватало на некоторые потребности. Вот, например, в последнее время у Лидии Матвеевны стал ухудшаться слух. Я ходила в аптеку и узнавала цены на слуховые аппараты. Просто космос! Конечно, я старалась откладывать из зарплаты"на чёрный день", но он как правило наступал всякий раз, когда я загоралась желанием прикупить себе какие-нибудь новенькие инструменты для творчества. Краски, кисти, мастихины*…

Слушая шуршание дождя за окном, я как раз размышляла о том, где бы найти дополнительный источник дохода, и вдруг смутно знакомый хрипловатый голос вырвал меня из задумчивости, заставив вздрогнуть:

— Здравствуйте, Яна!

На меня из-под кустистых чёрных, чуть посеребрённых бровей смотрели блестящие тёмные глаза-пуговки. Внимательно, как будто испытующе. Сосед. Вениамин Аристархович. Подозрительный тип, как сказала бы моя бабуля. Очень вежливый, до приторности, с вечной полуулыбкой на немолодом лице. Лидия Матвеевна, правда, называла его иногда юношей, но в её 78 такими, наверное, кажутся все, кто моложе 50, а Вениамин Аристархович, как я предполагаю, всё-таки моложе, хотя и не намного.

— Здравствуйте… — пробормотала я, не зная, куда деваться от его пристального взгляда.

— Как здоровье вашей бабушки?

— Хорошо, благодарю.

Лидия Матвеевна просит меня называть её ба — так короче, удобнее и не нужно объяснять посторонним, почему мы живём вместе.

Вениамин Аристархович помолчал как будто в задумчивости и наконец оторвал от меня внимательный взгляд. Повёл им по стенам помещения.

— А не посоветуете ли вы мне, Яночка, какую-нибудь хорошую картину? Знаете, такую талантливую, но не слишком дорогую. Я слышал, знаменитые художники любят брать плату просто за своё имя на холсте…

— Хорошо. Какой жанр вы предпочитаете? Натюрморт? Пейзаж? Портрет?

— Портрет… ну, или что-то с людьми.

— Понятно… бытовой жанр. А по стилям есть предпочтения? Классика, импрессионизм, декоративный..?

— Что-нибудь на ваш вкус. Чистое, скромное, наивное… — он снова принялся сверлить меня взглядом, от этого пробирало мурашками до костей.

Я поспешила отвернуться и стала выбирать картину.

— Вот, эта отличная. Девушка за вышиванием, — указала на талантливую копию Адольфа Журдана.

— Великолепно… — прошипел Вениамин Аристархович. — Сколько стоит?

Я заглянула в ценник:

— Двадцать восемь.

— Оу… — мужчина скроил кислую мину. — А нет ли картины с девушкой, похожей на вас? Люблю, знаете ли, блондинок…

Мурашки заскребли ещё активнее.

— Ээ, нет, бытовой нет. Есть портрет, но он в современном стиле…

Я указала рукой на стену, где висела странная девушка, сотканная из ярких геометрических фигур. Волосы были обозначены жёлтыми треугольниками, так что можно сказать, она блондинка.

Я нервно поправила свой белокурый хвостик, желая, но не зная, как его спрятать от жадных, неприятных глаз посетителя.

— Хм, хм, это не совсем то… — замычал Вениамин Аристархович. — Я предпочитаю, знаете ли, более классический стиль изображения…

— Что ж, тогда, возможно, вам стоит зайти позже. Через неделю или месяц — может быть, появится что-то более подходящее.

— Непременно, так и сделаю.

Я вежливо улыбнулась ему и стала ждать, когда он уйдёт, но мужчина принялся прохаживаться по галерее, делая вид, что рассматривает картины, регулярно бросая на меня всё те же внимательные, будто препарирующие взгляды. Это ужасно нервировало.

Он был среднего роста, одет в хорошо сидящий, явно не дешёвый костюм и шерстяное осеннее пальто. До блеска начищенные ботинки, длинный зонт-трость и шляпа с узкими полями дополняли образ, делая его представительным и в меру недосягаемым. Но меня этот человек скорее пугал, чем притягивал или заинтересовывал. Я пару раз замечала на себе его пронизывающие взгляды сразу после озарений, и это не могло не нервировать…

О, это отдельная, тайная часть моей жизни, о которой знают лишь самые близкие люди — мои бабушки: родная и названая. Моя странность проявилась уже после смерти мамы, поэтому круг посвящённых совсем узкий…

Дело в том, что иногда, спонтанно и без всякой регулярности, я вижу прошлое или будущее разных людей. Невозможно определить, что именно вызывает эти видения, а уж объяснить их природу и вовсе не под силу простым смертным. Поэтому мы с бабушками держали и держим их в тайне.

Сами озарения, как окрестила их моя покойная бабушка Мальвина, похожи на воспоминания или дежавю, внезапно вспыхивающие в моей голове. Обычно я вижу что-то важное, какие-то предупреждения или объяснения происходящего. Не всегда они бывают очевидно связаны с настоящим, и порой приходится поломать голову над тем, куда пристроить новый факт, пришедший непонятно откуда. Поначалу я, разумеется, принимала их за случайные фантазии или обрывки снов, всплывшие в голове, но когда мой рассказ о событиях, произошедших задолго до моего рождения, подтверждала бабушка, или увиденное случалось со мной в абсолютной точности — сомнений не оставалось. У меня дар. Ну, или проклятие — тут как посмотреть. Если о нём узнает кто-то посторонний и донесёт"куда следует", эта особенность может изменить мою жизнь до печальной неузнаваемости. Поэтому я стараюсь не реагировать остро на приходящие озарения и пользуюсь даром как можно осторожнее.

Но была пара моментов, когда это случалось, что называется, при всём честном народе. Например, однажды во дворе гуляли две мои маленькие соседки — Нина и Женя, девчонки лет по десять. Они дружелюбно поздоровались со мной, пробегая мимо на роликах, я провела рукой по голове одной из них — и вдруг увидела внутренним взором, как из-за поворота во двор влетает на скорости чёрная"Ауди". Невольно вкрикнула:

— Девочки!

Они резко остановились, обернулись и даже немного подъехали ко мне, а через пару секунд на дорожке показалась та самая машина. Она неслась неподобающе быстро для движения по двору, но так как девчонки встали на другом конце дома, водитель успел затормозить, и беда не случилась. Вениамин Аристархович тоже был там. Он всё видел и смотрел на меня так… сверляще.

Потом я как-то поймала падающего с лесенки ребёнка на площадке во дворе, хотя сама шла мимо и остановилась только на секунду — поздороваться с его мамой… может, и ещё что-то подобное происходило на глазах странного соседа — не помню. Но он стал постоянно присматриваться ко мне, я видела, и из окна наблюдал, когда я выходила на работу. До этого жил пять лет — и ничего, а тут вдруг пригласил нас с бабушкой на чай к себе домой. Я хотела отказаться, но бабуля возразила, что это невежливо, и пришлось пойти.

Квартира у Вениамина Аристарховича выглядела одновременно богато и сдержанно. Скромный шик — наверное, так этот стиль можно назвать. Однотонные стены, по современной моде, минималистичная мебель, необычные декоративные элементы на потолках… Стеклянный сервиз, рассыпной чай, печенье, какое я не позволяла себе покупать в магазине… Вениамин Аристархович очень подробно расспрашивал Лидию Матвеевну про хитросплетения наших родственных связей, но она ловко отшучивалась и уходила от прямых ответов. Так и не сказала ему, что мы вообще чужие по крови. Мне был неприятен этот допрос, но так увлекательно наблюдать за их витиеватой беседой, переполненной уводящими в сторону реверансами. Похоже было, что столкнулись два титана дипломатии и риторики.

— Вы тоже как-нибудь заходите к нам на чай, — сказала бабушка напоследок, когда мы с ней уже обувались в прихожей.

— Всенепременно, — хозяин даже слегка поклонился, с лица его не сходила приторная вежливая улыбка. — В ближайшее время навещу.

— О, ба, зачем ты его пригласила?! — принялась возмущаться я, прикрыв за нами уже собственную дверь.

— Так положено, милая. По законам вежливости, я не имела права не сделать ответное приглашение. А чем же тебе так не угодил наш сосед? Он довольно представительный мужчина и, кажется, заинтересовался тобой.

— Мной?! — в ужасе переспросила я.

— Ну не мной же. Дорогая, я знаю себе цену, но не люблю придаваться иллюзиям. Я гожусь этому мужчине в матери…

— А я в дочери!

— Ты права, но такой союз намного правдоподобнее.

— О Господи, о чём вы говорите? Я ни за что не заключу союз с человеком старше меня на тридцать лет.

— Вряд ли тридцать, милая. Двадцать семь-двадцать восемь, не более.

— Для меня это одно и то же.

— Что ж, дело хозяйское. Если не нравится, значит, не заключай. Хотя я бы на твоём месте присмотрелась. Человек импозантный, состоятельный… и за здоровьем следит. Я как-то видела его в шесть утра на велосипеде…

Но все эти рассуждения для меня, разумеется, не играли роли. Я рисовала в своём воображении образ молодого человека — возможно, художника, как и я, светлого, возвышенного, вдохновлённого… А никак не банковского служащего с таким взглядом, как будто он меня на атомы мысленно раскладывает. Брр!

Вениамин Аристархович тем временем прошёлся по галерее туда-сюда и вернулся ко мне.

— Яночка, не одолжите ли мне на минутку свой телефон? Мой совсем сел, а нужно непременно сейчас позвонить в одно учреждение.

Мне не хотелось давать ему свой телефон, грызло какое-то тяжёлое предчувствие:

— Как же вы узнаете номер?

— Элементарно, в интернете. Это муниципальное учреждение, с общественно доступным номером.

Я вздохнула и протянула ему телефон. Он отвернулся и даже сделал несколько шагов в сторону. В принципе, логично: хоть учреждение и общественное, но разговор-то личный. И всё-таки мне было неприятно. Вениамин Аристархович поговорил всего несколько секунд, а потом сразу вернул устройство:

— Благодарю! А вы во сколько заканчиваете, Яна? Я мог бы подвезти вас до дома…

— О, нет, спасибо! Я ещё долго…

— Насколько мне известно, галерея закрывается через пятнадцать минут.

— Ээ, да, но… мне ещё нужно разобрать новый поступивший товар…

— Может, это сделает за вас кто-то из коллег?

— Нет, к сожалению, нет. Им всем нужно забирать детей из детского сада.

— Понятно. Есть свои недостатки в том, чтобы быть единственной незамужней девушкой в коллективе, да? — он улыбнулся как-то намекающе, будто хотел предложить помощь в исправлении этой ситуации, но больше ничего на эту тему не сказал. — Что ж, тогда увидимся в другой раз. Ваше приглашение на чай ещё в силе?

Не моё! Не моё, а бабушкино!

— Ээ, да, конечно! Когда вы сможете прийти?

Меня как раз случайно не будет дома. Отправлюсь на пленэр или к подруге…

— Пока не знаю, я вам позвоню.

О, нет!

— Надеюсь, вы не против, что я сделал себе дозвон с вашего телефона? Добрым соседям — как без связи?

Вот чёрт! Наглый, беспардонный тип!

— Разумеется, — пробормотала я, едва сдерживая раздражение.

Он наконец ушёл, а я просидела на работе лишние полчаса на случай, если он всё-таки решил меня подкараулить, и вернулась к Лидии Матвеевне уже в полной темноте. Она была явно чем-то взволнована, но оказалось — не моим опозданием:

— Яночка, милая! У меня в семье горе. Умер мой двоюродный брат, Гоша… нам нужно непременно ехать на похороны!

Я тоже мгновенно встревожилась:

— Куда?

— В Белгородскую область, Старый Оскол.

— Так далеко…

— Да разве это далеко? От Москвы одна ночь на поезде…

Я тяжко вздохнула. Во-первых, придётся мотаться по Москве с вокзала на вокзал — возраст Лидии Матвеевны не слишком располагал к таким путешествиям. Во-вторых, наши финансы в настоящее время не так велики, чтобы проехать этот путь с комфортом. А в-третьих, я вообще не могу ехать на поезде: недавно мне исполнилось двадцать, и мой паспорт всё ещё находился в миграционной службе.

— Когда похороны, ба?

— В это воскресенье.

— Но ведь у меня нет документов… помните, я вам говорила?

— Значит, поедем на автобусе, — похоже, эту женщину ничем нельзя было смутить. Завидное самообладание!..

Я же предалась волнению в полный рост. Но Лидия Матвеевна была непреклонна:

— Если ты откажешься поехать со мной, я сделаю это одна!

— Ба, ради всего святого, когда вы в последний раз виделись с кузеном?

За те несколько лет, что мы жили вместе, я, конечно, слышала упоминания про различных родственников, но Лидия Матвеевна ни разу даже не заикалась о поездке в Старый Оскол, и к ней точно не приезжал никакой двоюродный брат Гоша.

— Это не имеет значения, моя дорогая. Там, в его поместье… хранится одна важная вещь. Честно признаться, я почти забыла о ней за эти годы, но смерть дорогого брата… напомнила мне.

— Что за вещь? — нахмурилась я, с трудом представляя, насколько ценен должен быть предмет, чтобы пожилая леди в её возрасте проехала через полстраны на автобусе.

Лидия Матвеевна оглянулась, будто мы не находили наедине в её запертой квартире, и, понизив голос до шёпота, таинственно произнесла:

— Фамильные сокровища!

*Мастихин — специальный инструмент, использующийся в масляной живописи для смешивания или удаления незасохших остатков красок, очистки палитры или нанесения густой краски на холст.

Альбина

Я отвлеклась от невероятно познавательной переписки со свекровью и принялась будить мужа:

— Саань!

— Мм? — бурчит хрипло, но я знаю, что на самом деле спит. Такого ленивца, как мой муж, ещё поискать!

— Да проснись ты!

— Чего такое? — недовольно хмурится, а глаза по-прежнему закрыты.

— Ты слыхал, дядя твой помер? Григорий… или как его там?

— Георгий. Ну и что?

— Как что? Разве тебя не трогает смерть близкого человека?

— Он не был мне близким, я его видел-то пару раз в жизни. Дядя Гоша жил в лесу, как монах-отшельник, а моя матушка терпеть не может сельскую глушь.

— Ну тогда, может, наконец, оторвёшь свою глупую башку от подушки и включишь мозги? Обычно умирающий оставляет после себя наследство…

Саша фыркнул, наконец приоткрыв один глаз:

— Да какое там наследство? Из его хором, наверное, и дров не получится — сырое всё насквозь, мхом поросло. И земля в таких… дубенях, что только на внедорожнике проедешь. Всё это гроша ломаного не стоит, а если на всех наследников разделить, то и ногтя отрезанного. К тому же, единственный, с кем дядя общался в последние лет пять, был Андрюха, магнат наш семейный. Скорее всего, ему всё и отписал старый мразматик…

Я цокнула языком:

— Говорила мне мама: не выходи за него, он туповат малость, да я, дура, не послушала. Алехандро, ну вот объясни мне, как можно быть таким… — с трудом удержала рвущееся с языка резкое слово. — Недальновидным? Почему ты дядю не навещал? Как можно было забросить старика одного в этой глуши? Конечно, теперь этому прощелыге весь куш достанется. Он и так в золоте купается, как Скрудж Макдак, а мы с копейки на хлеб* перебиваемся!

Честно говоря, ещё во времена Сашиного сватовства ко мне я пыталась подкатить к его двоюродному брату — уже тогда было ясно, что с него куда больше толку будет. Но Андрей не обращал на мои потуги ни малейшего внимания, а потом добрые люди меня предупредили, что он сердцеед ещё тот: пользуется женским пристрастием к комфорту, приманивает на денежки, как говорится, матросит — и тут же бросает. Я быстро сориентировалась и выбрала брата попроще, тем более, что он был влюблён, как мальчишка. Понадеялась, что магнат родню не оставит, пристроит к тёплому местечку в своей будущей мегакорпорации. Корпорация случилась, а вот родственные чувства подкачали. Видимо, Андрюша водит дружбу только с теми членами семьи, у кого есть что в наследство оставить, а всякую голодрань не привечает.

В итоге осталась я у разбитого корыта: с мужем монтажником видеонаблюдения, ребёнком и без какой бы то ни было роскошной жизни. Как это могло со мной произойти, при всём моём потенциале — непонятно. Я ведь ещё пять лет назад такой красоткой была — пальчики оближешь! Сейчас тоже ничего, но ближе к тридцати женщина волей-неволей тускнеет…

Хорошо, хоть жильём мой муж обеспечен, а не таскает по съёмным халупам. Но всё равно — где моя жаждущая королевского шика душа, а где двушка на окраине Москвы?

— Ты чего несёшь-то? На что тебе не хватает, жадина ты этакая?

— На шубу!

— Так есть же…

— На третью! И на пятую! И на Бали раз в месяц! И на сапоги от Gucci! И на бриллианты, чтоб в театр ходить! Когда мы в последний раз ходили в театр, м?

Свиное ты рыло…

— Слушай, ну чё ты начинаешь?

— Я тебе сейчас расскажу, что я начинаю. Бабки давай, чёртов монтажник! Не подмазался к дядьке — так хоть завещание подделай, неудачник!

— Че-го?! — лицо наконец проснувшегося мужа изменилось до неузнаваемости. — Это что ещё за чушь?! Какое завещание, да с чего ты взяла, что у этого безумного деда были какие-то средства?

— А с того, что его любимый племянничек едет в Старый Оскол завтра! На похороны и оглашение завещания! И чёрта с два я поверю, что он бы поехал, если б там нечем было поживиться!

— Ну конечно, ты б не поехала… — буркнул Саша презрительно.

Козёл! Намекает на то, что я алчная и жадная. Да разве я была бы такой, если б он меня нормально обеспечивал? Если б мне не приходилось постоянно только облизываться на чужую красивую жизнь? Да я бы и щедрой, и доброй, и ласковой была… это бедность людей злыми делает!

— Ах так… ах вот ты как заговорил! В последний раз спрашиваю: поедешь в Старый Оскол за наследством?

— Нет!

Какая стойкость в вопросах лени и трусости!

— Незачем туда ехать! — горячился Саша. — Нет в том поместье ничего ценного, а подделывать завещание — это преступление. А мне на монтаж сегодня надо! Ты бы лучше выспаться дала, чем всякую ересь городить… Забыла, кто тебя кормит?

— Да ты меня на голодной диете держишь, нищеброд! Ну ладно, не хочешь ехать — я сама всё сделаю. Только потом не приползай на коленях за подачками. Я всё на себя запишу, так и знай!

Он фыркнул:

— Мы как бы супруги, если ты забыла, у нас всё общее…

— Значит, на маму.

— Ага, так и представляю нотариуса, зачитывающего завещание моего дяди, который всё оставляет… незнакомой чужой женщине. Это не вызовет подозрений, нисколько…

Я прищурилась злобно:

— Ничего! Что-нибудь придумаю!

— Придумывай! — выскакивает из постели, вылетает из комнаты в одних трусах и хлопает дверью. Дурак! Лучше бы помог…

А впрочем, и сама справлюсь.

У меня не было ни единого сомнения в том, что ценности в поместье точно есть. Андрей Любимов на ерунду не разменивается, его вообще ничем из офиса не выманишь, кроме как контрактом на миллион долларов. Дядя его тоже, наверняка, неспроста к рухляди своей прирос. Всё-таки древний род, должны у них быть фамильные сокровища. Наверняка кто-то из последних чистокровных дворян припрятал, да как следует. Так, что потом ни красная шваль, ни даже сам потомок найти не смогли. А я смогу. Только надо поискать хорошенько. А для этого — забрать поместье себе. Чёрт с ним, пусть на Сашку будет записано. Главное — чтоб там не шлындал никто посторонний. Я золотишко-брильянтики откопаю — и в закат. На них же не написано"собственность Любимовых", а даже если написано, можно стереть при помощи ювелира.

Оставалось только придумать, как подменить завещание. А для этого стоило бы притормозить настоящего наследника…

*героиня спутала две поговорки:"с хлеба на воду"и"с копейки на копейку"