Моя семья. И другие рассказы…

Марк Агабальянц, 2021

Марк Агабальянц (1961) – профессиональный музыкант, композитор, создатель и художественный руководитель Ансамбля камерной музыки «Classic'n'Jazz», автор интернет-проекта «Фамильный сайт семьи Агабальянц – agabalov», член Российского музыкального союза, Российского союза писателей. Автор сборников «Рассказы по памяти. Невыдуманные истории, записанные кое-как», «Ереванские рассказы. О музыке и не только», «Моя семья. Память…». Книга «Моя семья. И другие рассказы…» – вторая часть дилогии «Моя семья». Сборник состоит из авторских рассказов, отдельных по содержанию, но так или иначе связанных между собой сюжетами семейных историй, эпизодов, воспоминаний…

Эпизоды

Небольшие эпизоды не менее важны, чем глобальные события — они так же остаются в семейных анналах и вносят свою лепту в историю, оставляя в памяти запомнившиеся реплики и яркие ассоциативные зарисовки…

Со-чувствие

В незапамятные времена две очаровательные сестрички, маленькие, пронырливые, склонные к всяческим проказам и проделкам, лёгкие на язык и колкие на восприятия гуляли в саду возле дома. Куклы заброшены, мячики закатаны, совочки-вёдрышки закопаны — сейчас объект их внимания бреется, примостившись у зеркала в тени деревьев. Плавно водит он механической бритвой, смешно раздувая попеременно то одну, то другую щёку, подкладывая язык под губы, чтобы изнутри обеспечить удобный плацдарм для ножей жужжащей машинки. Рожи при этом получаются наизабавнейшие и, если не понимать прямое назначение такой мимики, то можно делать различные предположения относительно чувств и эмоций эту мимику вызывающих. Старшая из сестер — она старше на целых десять минут, что придаёт взрослую степенность её поведению при всяких житейских коллизиях — стои́т чуть поодаль и философски наблюдает за происходящим. Младшая — опять же, по возрастному принципу — проявляет бо́льшую прыть и нескрываемую любознательность. Она крутится вокруг, залезает к плечам, засматривает в глаза, вылезает из-под мышки, чтобы лучше изучить ситуацию со всех ракурсов. Бреющийся продолжает свое дело, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость и, в то же самое время, немного подыгрывает ситуации. Подставив стул и пытливо заглянув в глаза, младшая, наконец, спрашивает:

— Что, больно, да?

— Да, — отвечает он, желая вызвать жалость и сочувствие у девочки исключительно в воспитательных целях. Отношения у них хорошие и он вправе рассчитывать на сочувствие.

— Вот и хорошо, — говорит она и, деловито спрыгнув со стула, убегает по своим делам.

…

Вот и вся история. Девочки эти сейчас бодро идут по жизни — на двоих у них пятеро детей и семеро внуков. И ничего, кроме любви, тепла, заботы и прочих человеческих добродетелей от них никогда не исходило. А реплика осталась:

— Тебе больно? — Да. — Вот и хорошо…

Со-страдание

Когда в семье появился первенец, мы решили воспитывать его «правильно». Мы кинулись за советами к Дядюшке Бену (известный своими воспитательными комментариями доктор Бенджамин Спок), безмерно увлеклись методом Никитиных (популярная в ту советскую пору многодетная семья с собственной системой образцового воспитания) и прочая-прочая… В общем, легкомысленно решив, что теперь (именно теперь!), мы (именно мы!) сможем, вобрав в себя всю мудрость предшествующих веков, взрастить настоящего Человека. Мы закаляли нашего первенца, приучая к холоду и спартанскому образу жизни, воспитывали волю, не потакая капризам и слезам, проводили «тренинги» по паданию, чтобы в случае такового — что по малолетству и непоседливости характера случалось с ним довольно-таки часто — оно, это падание, было бы наиболее безопасным. И малыш учился, сжимал, как мог, свою волю в маленькие кулачки и стойко переносил все тяготы и невзгоды. Во всяком случае, мы, родители, думали, что это так. И еще мы пытались привить ему доброту и сострадание. На примере всё тех же каждодневных падений мы подсаживались к нему и спрашивали:

— Тебе больно?

— Да, — глотая слезы и потирая ушибленное место скулил он.

— А полу тоже больно, — резонно (как нам казалось) говорили мы. — Давай пожалеем пол.

И мы принимались вместе с ним усердно гладить точку соприкосновения на злосчастном полу.

Через какое-то время уроки наши претерпели экзаменационное испытание. Мы шли по улице, малыш, нарезая круги, носился около с нарастающим ажиотажем и темпом и вскоре, как того и следовало ожидать, споткнулся и упал. Ситуация, в смысле её исполнения, развивалась художественно: он не просто упал, а перелетел через голову — к моему наставническому удовлетворению хорошо сгруппировавшись — перекатился через бок и еще какое-то время елозил по земле, тормозя коленками, животом, ладошками и носом. В общем, несмотря на внешнюю грамотность приемов, применённых сыном, сердце у нас, родителей, замерло. Уже было не до воспитательных моментов — мы кинулись к пострадавшему в слабой надежде, что всё не так плохо. Когда мы добежали, то застали такую картину: поджав под себя ноги, малыш одной рукой утирал струящиеся слезы, а другой гладил асфальт и, сквозь частые нервные всхлипывания, приговаривал:

— Ну ведь больно же…

На нас он не обращал внимания, у них была общая боль с Землей, одна на двоих.

…

Сейчас он уже взрослый человек, воспитывает сына и дай Бог ему удачи в этом нелегком деле! Дай Бог им всем меньше падений, но больше умений, дай Бог сохранить умение со-страдательного со-причастья к боли того, кто рядом!

Со-вместимость

Младший сын абсолютно не похож на старшего. Если старший болтлив, причём с самого своего детства, как только научился произносить первые звуки и по сию пору, то младший — молчун. Тоже, с детства. Начинать разговаривать он не спешил, когда начал — шепелявил и проглатывал мысли, не выдавливая их из себя в слова. Старший тоже не выдавливал — он их выплёскивал. Младший, не выплёскивая, глотал. И тогда, когда старший, проехавшись по асфальту коленками, мог сидеть на нём и жалеть его, асфальт, подтверждая это словесно, то младший в аналогичной ситуации просто сидел на нём беззвучно, игнорируя наворачивающиеся слёзы и размазанную кровь.

Мне комфортно с обоими — со старшим я молчу, потому что некогда вставить слово, с младшим мы молчим оба, потому что слова вставлять незачем. Но иногда — или чаще? — общаясь с младшим, я ловлю себя самого на собственной чрезмерной болтливости, присущей старшему. Для себя я объясняю это семейной совместимостью…

Со-трудничество

Однажды, от нечего делать, взбрело мне в голову переставить дачный туалет на садовом участке. Дело нехитрое, вполне себе бытовое, но как это осуществить? Ну вырыл я яму, ну поставил тумбы, выверив расстояния между ними и уровень по отношению к линии горизонта, но само-то строение одному не поднять и не перенести! В голове мельтешили древнегреческие пирамиды — может придумать нечто подобное? Ведь двигали они как-то свои плиты-глыбы! Инженерная мысль заработала. Вскоре, увлёкся я так, что потерял интерес к конечному результату, но сам процесс захватил меня необычайно.

Думал-думал и придумал вот такую конструкцию — благо, подручного материала на даче хоть отбавляй: выложил три брёвнышка одно за другим и две лаги-доски положил сверху, перпендикулярно, так, чтобы они лежали на брёвнах, как рельсы на шпалах. Дальше, чисто теоретически рассчитал, что завалю сооружение на доски и перекачу эти доски вместе с постройкой с первого и второго бревна на второе и третье. После, освободившееся первое бревно перенесу вперёд и вновь перекачу всю конструкцию. Вот так, шаг за шагом и оттранспортирую туалет к новому его месту дислокации. А там уже подниму и выставлю на приготовленных тумбах. И до того воодушевился я своей собственной идеей, что несколько дней представлял себе в мыслях, как грандиозно всё это проверну.

Пока я смаковал свою задумку, на дачу приехал младший сын со своим другом. Я был несказанно рад, что могу поделиться распиравшим меня изнутри планом, к тому же, появившиеся на объекте две дополнительные пары рук сделали возможным его реализацию.

Я предложил им по бутылочке пива с дороги, чтобы отдышались, и пока они пили это пиво, повёл их по территории, презентуя свой инженерный гений. Господи, как я был горд собой! Я водил их по двору, размашистыми шажищами, по-петровски рассекая пространство, широким наполеоновским жестом иллюстрируя развитие грядущих событий, красочно, с кутузовским прищуром, обрисовал действо, по-суворовски цитируя «тяжело в учении, легко в бою», намекая на то, что придумать это всё было тяжело, а теперь нам уже будет легче несравненно… В пылу своего творческого экстаза я даже не обратил внимания на то, что ребята, поначалу семенившие следом, уже остановились поодаль в теньке и наблюдали за мной со стороны, лениво потягивая напиток. А вскоре, и вовсе, так увлёкшись собственным вдохновением, на какое-то время я потерял их из виду.

Когда подготовительный инструктаж был проведён, и я повернулся в сторону ребят — их там не было. Только две опорожнённые бутылки и остались. Не оказалось на месте и туалета — домик только что находился в этой части участка, а сейчас там пусто. Я обернулся к противоположному углу — туалет красовался на месте новой своей дислокации, аккуратно выставленный на подготовленных мною тумбах. Ребята лишь притаптывали песок вокруг только что перенесённого строения. Доски и брёвна остались в стороне нетронутыми.

Конец ознакомительного фрагмента.