Шах и мат

Марк Максим, 2020

Автор включенных в эту книгу произведений Борис Олидорт, писавший под псевдонимом Марк Максим, был не только поэтом и журналистом, но и ярким представителем «литературы коммунистического Пинкертона», как её назвал Николай Бухарин. Критики двадцатых годов прошлого века отмечали: «Форма авантюрного романа, романа приключений, увлекательного, захватывающего читателя и в то же время идеологически правильного – как нельзя более теперь своевременна». Все это наличествует на страницах книг Марка Максима: головокружительные приключения, убийства и их расследования, коварные заговорщики, пытающиеся подмять под себя всё человечество, и мужественные люди, мешающие им сделать это.

Шах и мат

Глава 1. Что произошло в кабинете мистера Хорлэя

Ровно в половине десятого утра лакей Джон постучался в дверь кабинета Самюля Хорлэя, миллиардера, банкира и автомобильного короля Соединенных Штатов Северной Америки. Ровно в половине десятого, ни секундой раньше, ни секундой позже (ибо во дворце мистера Хорлэя любили точность), ровно в половине десятого согнутый палец Джона стукнул в дверь кабинета.

За дверью — тишина.

Джон, рослый и сильный нью-джерсиец, во фраке и белых печатках переложил серебряный поднос в другую руку и постучал сильнее.

Ответа не было.

Тогда согнутый палец Джона постучал сильно и четко, соблюдая все-таки установленную вежливость.

Ответа не было.

Лоб лакея сморщился. Он подумал с минуту, затем попробовал тихо открыть дверь. Дверь легко подалась, и Джон, придерживая поднос, вступил в комнату.

Комната была пуста.

Ноги лакея бесшумно скользнули по мягкой поверхности ковра. Он удивленно посмотрел на мягкие и широкие кресла, стоявшие в беспорядке вокруг стола, на незакрытую дверцу несгораемого шкафа в углу. Затем медленно поставил поднос на стол и хотел выйти из комнаты, в которой царило странное молчание. За этот момент его взгляд упал на диван и застыл на мгновение. То, что лежало на диване, приковало к себе взгляд лакея. Он осторожно подошел и нагнулся над диваном. Прямо в глаза лакея взглянул мертвый, остановившийся взгляд миллиардера Хорлэя, навзничь застывшего на диване. В углу бритого рта мистера Хорлэя застыла тонкая струйка крови. Мистер Хорлэй был мертв.

— Мертв, как нельзя больше, — сказал самому себе лакей. Нечто вроде удовлетворения скользнуло по лицу лакея, на мгновение исказив и изменив это брито-чинное лицо выдрессированного для нужд миллиардера раба. Он еще раз качнул головой и сказал шепотом:

— Разделались-таки. Поделом тебе, цепная собака.

Миллиардера Хорлэя в разных концах Нью-Йорка звали разными прозвищами. В конторах, компаниях и банках Бродвея его звали «Свирепый Самюэль», газеты окрестили его королем биржи, заграничная пресса называла его «Миллиардером Хорлэем», в одном странном бюро, о котором речь будет дальше, о нем глухо говорили «Сам приказал», а в некоторых кругах, которыми меньше всего интересовался мистер Хорлэй и дельцы из Бродвея, в мастерских, на фабриках и заводах, которые, как паутину паук, раскинул мистер Хорлэй, а также в нижнем этаже дворца, в службах прислуги, его величали шепотом «цепная собака». Шепотом потому, что если бы Хорлэй это услышал, — он расправился бы безжалостно, как безжалостно расправился с тремя тысячами рабочих, осмелившихся требовать прибавки к нищенскому жалованью на одном из его заводов.

Лакей Джон постоял одно мгновение над тем, что несколько часов назад было миллиардером Хорлэем, нечто вроде тихого удовлетворения разлилось по лицу лакея. Он тихо свистнул и выбежал из комнаты. Через минуту он стоял перед дверью мисс Этель, приемной дочери Хорлэя, и отчаянно колотил кулаком в эту дверь…

— Вы с ума сошли! — крикнула из-за двери мисс Этель.

— Мистера Хорлэя убили, убили! — крикнул в ответ лакей.

Мгновение молчания. Затем легкий крик за дверью. Лакей помчался дальше…

Еще через минуту весь огромный дворец гудел встревоженными людскими голосами. Повсюду мелькали удивленные лица. Но убитых горем не замечалось…

Поваренок Сэм и горничная Анни столкнулись внизу, у лестницы.

— Цепную собаку убили, — шепнул поваренок.

— Тс-с, что ты кричишь, — испугалась Анни, молодая, цветущая ирландка.

— Все равно, он уже не услышит, — легкомысленно сказал поваренок и помчался вверх по лестнице…

У телефона бледный секретарь Хорлэя мистер Вуд кричал, надрываясь:

— Алло! Убит! Очевидно, утром. Немедленно вышлите полицию и следователя! Что? Да-да, конечно…

Он снова схватил трубку:

— Алло, алло… Дайте квартиру мистера Хорлэя Младшего! Что? Да. Мистер Хорлэй убит. Да!

Еще через десять минут прибыли репортеры. Их было около сорока человек, с кинематографическими аппаратами, записными книжками, пишущими машинками и стенографами. Они осадили секретаря, сняли его для кино, для газеты, для световых известий и засыпали его вопросами, на которые бледный секретарь не успевал отвечать.

— В каком часу?

— Кто заподозрен?

— Как звали мать мистера Хорлэя?

— Что говорит следователь?

— Где труп? Его надо сфотографировать.

— Где дочь? Ее надо сфотографировать.

Бледный секретарь, спасаясь от репортеров, поскользнулся на мраморе лестницы и упал. Пишущие машины пятнадцати репортеров затрещали:

«Потрясенный горем любимый секретарь покойного упал в обморок на наших глазах. Температура нормальная, скоро поправится. На лице любимого секретаря ясно написано отчая…»

Наконец мистер Вуд стратегическим маневром проскользнул в дверь и, захлопывая ее, крикнул:

— Еще ничего не известно!

Машинки затрещали:

«Подробности убийства кошмарны. Показания секретаря. Кто убийца? Мисс Этель, приемная дочь миллиардера. Ее портрет анфас. Ее портрет в профиль. Ее потрет в детстве. Потрет любимой собаки мисс Этель, бульдога Пиля. Какой породы Пиль? Почему эта порода, а не другая? Почему бульдог, а не фокстерьер?»

Знаменитый «король репортеров» Гарри Стоун установил маленький радиотелеграф у входа и передавал непосредственно в редакцию самой желтой газеты во всем Нью-Йорке:

«На мраморе лестницы дворца миллиардера. Кто был богаче: Карнеджи, Рокфеллер или Хорлэй? Биография лакея Джона. Биография поваренка Сэма. Что говорит горничная. Что утверждает шофер. Возможен заговор. Тайное общество коммунистов! Как проник убийца в окно? Обстановка кабинета Хорлэя. Качество ковров на полу кабинета».

Радиотелеграф под руками Гарри Стоуна трещал, трещали машинки репортеров, звенели телефоны, подлетали к подъезду новые автомобили. «Король репортеров» Гарри Стоун с шляпой на вспотевшем затылке накинулся на начальника полисменов:

— Сколько лет службе? Как фамилия? Национальность? Когда узнали об убийстве? Ваше мнение о происшедшем?

— Мистер Стоун… — взмолился полисмен.

Но Стоун уже не слышал. Его переносной радиотелеграф уже стучал:

— Показания полисмена. Биография упомянутого полисмена. Был волонтером в Канаде, затем копал золото в Калифорнии, затем… Портрет покойной жены полисмена.

Рядом трещали восемнадцать пишущих машин других репортеров.

Настоящий бедлам поднялся, когда подкатил шестиместный автомобиль «Хорлэй Девидсон» со следователем по особо важнейшим делам и его помощниками. Обезумевшие репортеры накинулись на них, как волчья стая, кинематографические аппараты затрещали, как пулеметы. Отряд полисменов едва оттеснил репортеров. Гарри Стоун сидел на радиоаппарате, согнувшись, как гонщик на мотоцикле, и несся со скоростью пятидесяти слов в секунду:

«Какого цвета глаза следователя? В каком году окончил Гарвардский университет? Почему сделался следователем, а не зубным врачом? Наши вопросы. Его ответы. Наши подозрения. Его утверждения. Потрет следователя. Потрет его помощника. Портрет его второго помощника. Портрет его автомобиля. Потрет его шофера».

Гарри Стоун несся со скоростью пятидесяти слов в секунду, за ним мчались остальные сорок два репортера, пятнадцать кинооператоров и двадцать шесть фотографов.

Радиотелеграф, радиотелефон, пишущие машинки всех систем от Ундервудов, Ремингтонов до переносных маленьких «Эрик», киноаппараты, телефоны, записные книжки, стенографы работали беспрерывно.

Газеты Нью-Йорка, Чикаго, Бостона, Иллинойса, Миссури и всех других центров готовили экстренные выпуски. Биржа созывала экстренное собрание. Радио несло через океан тысячи депеш. Деловой Нью-Йорк был взбудоражен.

«Цепная собака» и «Свирепый Самюэль» в последний раз взбудоражил Нью-Йорк.

Глава 2. Странный разговор по телефону

Два телефонных аппарата находились в разных концах Нью-Йорка. Один во дворце миллиардера Хорлэя, другой в отеле «Сплендид», на шестнадцатом этаже, в номере 218-с.

Эти два аппарата были соединены Северной Центральной Станцией. О третьем же аппарате, включенном и слушавшем странный разговор, происходивший по первым двум аппаратам, не знали ни те, кто разговаривал, ни Северная Станция Городских Телефонов. Однако этот третий телефон внимательно выслушал весь разговор.

— Алло. Алло… Кто говорит?

— У аппарата секретарь. Алло?

— В какой комнате находится ваш аппарат?

— В кабинете покойного мистера Хорлэя.

— Хорошо. Дверь закрывается плотно?

— Да.

— Никто подслушать не может?

— Нет.

— Хорошо. Попросите к аппарату мистера Хорлэя Младшего.

— У телефона Хорлэй Младший.

— Говорит Н. Б.13.

— Хорошо. Слушаю.

— Что похищено?

— Точно не установил. Думаю… что…

— Какие документы остались?

— Никаких. Только деньги и деловые бумаги, не имеющие отношения к З.8. и Л.15.

— Расписки отосланных сумм?

— Похищены.

— Документы сенаторов?

— Похищены.

— Документ, помеченный Р.129?

— Похищен.

— И… Это… вы знаете… тоже?

— Да. Похищено…

Минута молчания.

— Какие меры приняты полицией?

— Сейчас прибудет следователь по важнейшим делам.

— Кабинет опечатан?

— Да.

— Полиция во дворце?

— Да.

— Хорошо. Не забудьте о ящике.

— Нет.

— Завтра экстренное собрание.

— Там же?

— Да.

— Прощайте.

Две телефонные трубки упали на вилки. Третья же была положена очень осторожно. Слушавший по ней задумчиво сказал:

— Странный разговор…

Он с минуту подумал, затем записал в блокноте:

«12 апреля, 2 часа пополудни, 16 мин. Странный разговор телефон № 25–678 и 87–65, Северной Телефонной Станции».

Затем положил руку на кнопку звонка. Вошедшему полисмену было сказано отрывисто:

— Немедленно пригласите Грэффи.

Полисмен исчез. Через минуту он доложил:

— Мистер Грэффи.

— Пусть войдет.

Вошедшему была показана записка. Он кивнул бритым лицом и уселся на стул.

— Вы можете узнать, кто говорил оттуда?

— По телефону 256–78?

— Да.

— Хорошо.

— Сейчас же?

— Будет исполнено.

Мистер Грэффи встал и исчез за дверью. Блокнот скрылся в ящике стола.

Между тем говорившие по телефону, бросив трубки, вышли из комнат. Неизвестный человек вышел из номера 218 из отеля «Сплендид», закрыл дверь на ключ, положил его в карман и съехал на лифте вниз. Негритенку у входа он сказал:

— Если кто-нибудь будет спрашивать — буду завтра.

— Слушаю, мистер.

— Понял?

— Понял, мистер.

Неизвестный человек вышел из отеля, сел в таксомотор, сказал адрес шоферу и уехал.

Мистер же Хорлэй Младший вышел из кабинета, подумал с минуту и спросил подошедшего лакея:

— Следователь прибыл?

— Да, сэр.

— Хорошо. Я пойду к нему. Следите за телефоном.

— Слушаю, сэр.

Мистер Хорлэй Младший быстрыми шагами пошел через анфиладу комнат по направлению к кабинету покойного Хорлэя, где перед дверью уже стоял следователь, три сыщика с собаками и несколько полисменов.

Проходя через приемный зал, он заметил, что свисавшие с окна складки занавеси шевелятся, и невольно быстрым жестом опустил руку в карман, нащупав холодную сталь небольшого парабеллума, на пять зарядов, с автоматическим затвором и костяной ручкой.

Складки занавеси заколыхались сильнее, и перед испуганным мистером Хорлэем Младшим очутился Гарри Стоун, «король репортажа», который крикнул:

— Не стреляйте! Два слова: кто по вашему мнению был убийцей мистера Хорлэя?

Мистер Хорлей Младший махнул рукой, вынул другую из кармана и поспешно вышел из комнаты. Гарри Стоун отправился обратно тем же путем по пожарной лестнице и через секунду уже передавал по радио мнение мистера Хорлэя Младшего о личности убийцы.

В типографии «Нью-Йорк Ворлд» рядом с двумя линотипами сидели два наборщика в синих блузах. Быстро набирая привычными пальцами последнее сообщение Гарри Стоуна о личности убийцы Хорлэя, один сказал другому:

— Кто бы он ни был, он молодец, что убрал эту старую цепную собаку.

Глава 3. На одном из заводов «Хорлэй и К°»

Среди капиталистических династий Америки, раскинувших щупальца по всему миру, среди династий Рокфеллеров, Асторов, Карнеджи, Гульдов, Вандербильдов, династия Хорлэев славилась особенной жестокостью, хищностью, безжалостностью во всем, что касалось денег и эксплуатации. Сотни тысяч рабов, сотни тысяч рабочих работали на заводах, фабриках, железных дорогах, портах, банках, конторах династии Хорлэев, и горе было тем, кто осмеливался сказать хоть слово протеста против бесчеловечного угнетения, против самого жестокого подавления всякого проявления человечности. Газеты, кинематографы, сенаторы, судьи были в руках у Хорлэев, получали подачки и молчали, что бы ни случилось, прерывая свое молчание только для восхваления династии Хорлэев.

Иностранные министры финансов приезжали на поклон к Хорлэю, прося о займе, и единственным условием его предоставления было: «Не выпускайте из рук вожжи, не распускайте рабочие массы».

Что означало в устах мистера Хорлэя «не опускайте вожжей», достаточно хорошо знали тысячи рабочих. Когда в далекой России рабоче-крестьянские массы свергли монархию, а за ней капиталистическое владычество, мистер Хорлэй одним из первых позаботился о высадке американского десанта в Архангельске и Владивостоке, через английские банки субсидировал Колчака.

На международный фашизм мистер Хорлэей жертвовал значительные суммы, и многие банки Англии и Америки видели чеки, подписанные с этой целью «Свирепым Самюэлем».

Автомобильный завод № 14 был гордостью династии Хорлэев.

Механизация работы, без всякой заботы о последствиях ее для здоровья, была доведена до максимума. 62 тысячи рабочих с утра до вечера непрерывно работали на этом заводе, выпуская каждую минуту по десять автомобилей и в благодарность за это получая два доллара ежедневно. Через определенный срок они делались инвалидами и выбрасывались на улицу.

Зато по улицам и дорогам всего мира, в Америке, в Азии, в Европе бегали автомобили с маркой «Хорлэй».

Специальные шпионы следили на заводе за «благонадежностью» рабочих. И когда один из них во время начала революции в России осмелился выразить симпатию русским рабочим, на другой день он был уволен без объяснения и внесен в «черные списки».

Это означало, что нигде в Америке он не смог бы найти работу. Двух его товарищей ждала та же участь.

Через два часа после смерти Хорлэя на этом заводе, как и на других предприятиях «Хорлэй и К^о», были приостановлены работы в знак траура. Рабочие толпами расходились по двору в синих, покрытых масляными пятнами куртках. Слова «цепная собака» произносились шепотом на разные лады.

Инженеры хлопотливо сновали из одного корпуса в другой. Один из инженеров, еще молодой, высокий, с синими глазами Северной Америки, уроженец Аляски, вышел во двор и, задумавшись, остановился. Его стройная сильная фигура в рабочем сером костюме выделялась из толпы. К нему подошел один из рабочих, ранее служивший солдатом в одном из оккупационных отрядов на севере России и сказал негромко:

— Алло, Хэллтон, «цепная собака» кончила свою карьеру…

Молодой инженер оглянулся и сказал шепотом:

— Тише, Кэлли, шпионы везде…

Инженер Хэллтон, сын рабочего с Аляски и служащей на фабрике в Чикаго, был близок рабочим массам, они чувствовали в нем своего. Поэтому компания «Хорлэй» относилась к инженеру со скрытой враждебностью и явным недоверием, но вынуждена была держать его на службе, как талантливого инженера, изобретателя усовершенствованного карбюратора для автомобильных моторов.

— Тише, — повторил инженер, окидывая пространство вокруг синими, как никелевая сталь, глазами.

Администрация завода № 14 не однажды прозрачно намекала инженеру Хэллтону, что если бы он согласится быть покладистей, если бы он согласился вступить в «Союз индустриальных рабочих», союз, который носил название рабочего союза, но на самом деле был филиальным отделением капиталистов, через который они и действовали на рабочих, стараясь предохранить их от «вредного» влияния коммунизма, если бы инженер Хэллтон согласился вступить в этот союз и дурманить рабочим головы, то его карьера загорелась бы ослепительным светом.

Инженер Хэллтон молча выслушивал предложения, глядя синими, стальными глазами и так же молча отрицательно качал головой. Он хорошо знал цену «Союзу индустриальных рабочих Америки». Поэтому по пятам инженера Хэллтона на всякий случай следовал всегда молодой человек в пальто горохового цвета, состоящий на службе у компании «Хорлэй».

Кэлли пожал плечами, его коренастая фигура, рыжеватая шевелюра и карие глаза выражали явное удовольствие по поводу бесславной гибели «цепной собаки».

Он еще раз пожал широкими плечами и отошел, сказав на прощание:

— До завтра, Хэллтон.

Инженер кивнул головой и, закурив трубку, продолжал размышлять о чем-то известном ему одному. Молодой человек в гороховом пальто, стоявший поблизости, тщетно мучился соображениями разного рода и напрасно старался отгадать, о чем думает его подопечный. Лицо инженера было непроницаемо, синие, стальные глаза глядели холодно, из трубки вился легкий синеватый дымок.

Соглядатай тихо выругался и пошел к воротам завода.

Хэллтон постоял еще немного, докурил трубку, аккуратно выбил из нее пепел, положил в карман и медленными, неторопливыми шагами вышел на улицу. Здесь он постоял еще с минуту в нерешительности, а затем, сев на мотоцикл, помчался на второй скорости по широкой, утрамбованной дороге в город.

Молодой человек в гороховом пальто быстро вывел из ворот второй мотоцикл, сел, дернул рукоятку и с треском и бензиновой гарью поехал в том же направлении.

За поворотом дороги он увидел издали мотоцикл Хэллтона, придержал свой и поехал медленно, не выпуская из вида инженера.

Глава 4. Мистер Грэффи недоумевает

Маленький негритенок в синей каскетке, «лифтбой» отеля «Сплендид» был очень удивлен, когда мистер Грэффи явился в отель и коротко приказал указать, где контора отеля. Тон мистера Грэффи был суров. Негритенок приподнял каскетку и сказал:

— Третий этаж, сэр, направо.

Мистер Грэффи подумал, потом спросил:

— Управляющий здесь?

— Здесь, сэр…

— Хорошо, — сказал Грэффи и вошел в кабинку лифта.

Негритенок повернул рукоятку, и лифт пошел вверх. Мистер Грэффи сказал негритенку тем же суровым голосом:

— Если кто-то спросит обо мне, скажешь, что никого не подымал на лифте.

— Слушаю, сэр.

Лифт остановился, и мистер Грэффи выскочил в коридор. Быстрым шагом он пошел в контору и сказал седому управляющему два невнятных слова негромким голосом.

— Прошу сесть, — сказал управляющий коротко.

Он посмотрел на Грэффи внимательно.

— Чем могу служить?

— Вашу книгу записи жильцов.

Книга оказалась перед мистером Грэффи. На цифре 218-с палец мистера Грэффи остановился, он прочел:

— Архитектор Джон Маунинг из Флориды.

Отрывистым голосом Грэффи спросил:

— Когда приехал?

— Три дня назад.

— Поездом или пароходом?

— Скорым, с юга.

— Один?

— Да.

— Хорошо. Его номер закрыт?

— Вероятно.

— Проводите меня в номер. Лишних глаз не нужно.

— Слушаю.

Управляющий и Грэффи прошли к лифту и поднялись на шестнадцатый этаж небоскреба «Сплендид». Перед дверью № 218-с они остановились на минуту. Грэффи вытащил из кармана блестящий маленький предмет, нагнулся над дверью и через секунду она легко открылась. Грэффи и управляющий вошли в номер, притворив за собой дверь.

Номер состоял из двух комнат: из спальни и кабинета-приемной. Мимоходом заглянул в спальню и, буркнув себе что-то под нос, Грэффи подошел к письменному столу, маленький предмет опять блеснул в его руках, и средний ящик стола легко и беззвучно открылся.

Управляющий внимательно следил за руками Грэффи, рывшимися в ящике письменного стола.

Несколько записных книжек Грэффи просмотрел очень бегло: его опытному взгляду они ничего не сказали. Но на маленьком блокноте он остановил свое внимание. Буквы и цифры, которыми пестрел блокнот, привлекли к себе внимание Грэффи. Он внимательно ознакомился с его содержанием, затем быстрым жестом сунул его себе в карман.

Затем, аккуратно закрыв ящик письменного стола, он поднялся, заглянул в спальню, осмотрел ночной столик, выдвинул ящик платяного шкафа, осмотрел карманы висевшего на стуле дорожного пальто из прорезиненной материи темно-коричневого цвета. После этого он сказал управляющему:

— Достаточно. Можно идти. Ни один человек не должен знать…

Он погрозил пальцем. Управляющий кивнул.

Грэффи добавил:

— О поведении и остальном сообщайте… Вы знаете…

В первый раз управляющий назвал его «сэром».

— Я знаю, сэр, — сказал он коротко.

Оба они двинулись к двери. В этот момент она распахнулась, и коренастый, широкоплечий архитектор Маунинг из Флориды вошел в номер без всякого предупреждения.

Мгновение пораженного, остолбенелого молчания. Остолбенели все трое. В следующее мгновение архитектор Маунинг сделал быстрое движение, повернулся к двери, замок щелкнул: архитектор закрыл изнутри дверь. Опомнившийся Грэффи сунул руку в карман, но следующим коротким и точным движением архитектор сбил его с ног и неизвестно откуда взявшейся веревкой связал руки и ноги. Затем, заткнув рот платком бессильному Грэффи, он бросился к управляющему, в одно мгновение проделал с ним ту же операцию.

Обыскав карманы Грэффи, он нашел свою записную книжку, кротко сказал:

— А…

И сунул ее в карман.

Потом легко, как перышко, поднял связанного Грэффи и положил его на диван. Управляющего он перенес в спальню и опустил на кровать.

Через минуту дверь щелкнула снова: архитектор Маунинг медленно вышел из номера, замкнул аккуратно дверь за собой, положил ключ в карман и постоял с минуту в коридоре, прислушиваясь к чему-то.

Потом быстрыми шагами пошел к лифту.

В лифте он сказал негритенку:

— Если кто-нибудь спросит обо мне — скажи, что никого не было.

Мальчик вытаращил глаза. Он сегодня второй раз слышал эту фразу. Архитектор сказал внушительно:

— Ты слышишь?

— Да, сэр.

Рука архитектора полезла в карман, вынула доллар и сунула его в руку негритенка. Лифт остановился, и архитектор вышел.

Негритенок посмотрел на доллар и сказал самому себе:

— А почему тот не дал за это доллар?

Это было выше его понимания. Эти белые люди очень странные существа. Но негритенок все-таки остался доволен:

— Сэм, — сказал он сам себе, — завтра ты сможешь пойти в кино и, кроме того, купить себе трубку, чтобы потихоньку курить ее, как большие белые люди.

И он рассмеялся, сверкнув белоснежными зубами.

Глава 5. Еще один разговор по телефону

Мисс с Северной Центральной телефонной станции сказала «да» и соединила два провода Нью-Йоркской телефонной сети: номера 98–765 и 22–31–18.

— Алло, дворец Хорлэя?

— Алло, слушаю.

— Кто говорит?

— Секретарь Хорлэя.

— Следователь и полиция здесь?

— Да.

— Младший Хорлэй с ними?

— Да.

— Осмотр комнаты производится?

— Сейчас начнут.

— Хорошо. Сообщите результаты.

— Слушаю.

— Алло, подождите. На заводах прекратили работу?

— Да.

— Чье распоряжение?

— Хорлэя Младшего.

— А завод № 14?

— Тоже.

— Отдайте распоряжение возобновить работу.

— Но мистер Хорлэй…

— Ничего не значит. В интересах Н. Е. З. немедленно распорядитесь.

— Слушаю, сэр.

Трубки упали на вилки. Затем секретарь мистер Вуд, пожав плечами, вызвал администрацию заводов Хорлэй.

— Возобновить, — сказал он коротко в трубку.

— Есть, — послышалось в ответ.

Мистер Вуд положил трубку и пошел к кабинету Хорлэя.

Через пять минут гудки многочисленных предприятий «Хорлэй и К^о» сзывали вновь на работу. Через пять минут вновь работали мастерские, плавильные печи, конторы, сборочные пункты, ремонтные мастерские, пакгаузы, железнодорожные магистрали и пароходные доки.

На заводе № 14 «Автомобили Хорлэй» работа пошла таким же обычным темпом.

Только инспектор труда пометил в своей книжке:

— Не явились на работу инженер Хэллтон и рабочий из механического цеха Кэлли. Вычесть недельный заработок.

Через десять минут это было занесено в конторские книги, а еще через десять к инспектору ворвался молодой человек в гороховом пальто, закопчённый от гонки на мотоцикле и хрипло спросил:

— Хэллтон на работе?

— Нет.

Молодой человек сделал жест отчаяния. Затем спросил:

— Еще кто не явился на работу?

Инспектор, заглянув в записную книжку:

— Из механического цеха.

— Фамилия?

— Кэлли.

В руках у молодого человека тоже оказалась записная книжка, он быстро вписал: «Кэлли».

Затем спросил отрывисто:

— Давно служит?

— Кто?

— Кэлли.

— Год и два месяца.

— Где работал раньше?

— Был солдатом-мотоциклистом связи в Архангельске в оккупационном отряде.

Молодой человек свистнул, как паровоз, и вылетел из конторы. Инспектор посмотрел ему вслед и усмехнулся:

— Много работы задал сегодня «Свирепый Самюэль» шпикам. Тяжелая профессия, мисс.

Она кивнула.

Инспектор подошел ближе.

— Ваша мать еще больна, мисс? — спросил он, упираясь взглядом в девушку.

Она еще раз кивнула. Грусть на ее лице сгустилась.

— Деньги нужны на лечение?

Мисс молчала.

Инспектор нагнулся к ней:

— Деньги достать можно… — сказал он, тихо, странным голосом.

И он обнял девушку за талию.

Отвращение и ужас отразились на бледном лице белокурой мисс… Она отшатнулась и вырвалась резким движением.

— Вы уволены, — сказал коротко инспектор и вышел из комнаты.

В следующей комнате инспектор коротко сказал:

— Мисс Ада Вилькинс, конторщица, уволена. Произвести расчет.

Мисс Ада, бледная, как мел, сидела над конторской книгой и тихо плакала.

Глава 6. Сыскная собака Блэк на работе

Когда Хорлэй Младший подошел, у двери кабинета, где лежало тело убитого, собрались: следователь по особо важны делам С. Ш. С. А., три сыскных агента с собаками-ищейками, которые, натягивая кожаные шнурки, нюхали воздух влажными носами, чуя работу, два младших следователя и пять полисменов. У одного из полисменов оказалось странное лицо. Он немедленно был разоблачен одним из следователей и оказался тем же королем репортеров Гарри Стоуном, облачившимся в костюм полисмена.

Его удалили силой, добровольно он не хотел уходить. Это не помешало ему немедленно сообщить в редакцию последние известия о следствии.

Дверь была открыта, и в комнату вошли все, кроме двух полисменов, оставшихся на страже у входа.

Тело Хорлэя Старшего лежало на том же месте. Та же струйка крови застыла у уголка рта.

Следователь, высокий, рыжий, веснушчатый американец, обратился к Хорлэю:

— Кто был за вчерашний день у мистера Хорлэя?

— Это можно узнать у секретаря, мистера Вуда.

— Хорошо. Где он?

Мистер Вуд подошел в этот момент, несколько запыхавшись от быстрой ходьбы.

— Кто был у мистера Хорлэя?

Он задумался на минуту. Затем сказал, припоминая:

— Гресби, с компаньоном, знаете, банкиры из Лондонского Сити.

Карандаш следователя записал.

— Затем… кажется, заходил мистер Граутон, старший инспектор предприятий «Хорлэй и К^о».

Карандаш следователя вновь отметил.

Мистер Вуд назвал еще несколько фамилий ровным безразличным голосом. И затем добавил:

— Кажется, больше никого не было.

— Так, — сказал следователь. Он взглянул внимательно на Вуда. — А кто из домашних, я хочу сказать, из близких мистеру Хорлэю лиц, был последним в его комнате? Я хочу сказать — до убийства, кто последним видел мистера Хорлэя живым?

Секретарь сказал неуверенно:

— Кажется… кажется… нет я не помню…

— Так, — сказал следователь ровным голосом, отмечая что-то в книжке.

Он снова спросил:

— Кто первым узнал сегодня об убийстве?

Мистер Хорлэй Младший и секретарь ответили одновременно:

— Лакей Джон.

— Он здесь?

— Его можно позвать?

Джон был вызван. Этот рослый нью-джерсиец сразу не понравился следователю своим мрачным видом и неразговорчивостью.

Он спросил:

— Вы были утром в комнате мистера Хорлэя?

— Да.

— Убитый лежал в том же положении?

— Да.

— Больше ничего особенного вы не заметили?

— Нет. Но…

Лакей Джон запнулся…

— Но… что… — уточнил следователь. Его веснушчатое лицо порозовело.

— Мне показалось… Нет, пустяки…

— Говорите, — приказал следователь.

Джон быстро сказал:

— Мне показалось, что тело мистер Хорлэя лежало несколько в ином положении, чем лежит теперь.

— Вот как… — протянул следователь.

Он оглянулся на убитого.

— А в каком же положении он лежал утром?

— Мне кажется, что он лежал несколько на бок, ноги были согнуты в коленях, а одна рука закинута за спинку дивана.

— Так, — мрачно пробурчал следователь. Затем спросил: — Больше ничего не имеете сказать?

— Нет.

— Вы арестованы, — неожиданно сказал следователь.

Джон побледнел, его немедленно окружили полисмены, надели наручники и вывели.

В этот момент помощник привратника заявил, что у него есть показания. Он объяснил, что ночью слышал довольно ясно стук чего-то тяжелого, но не придал этому никакого значения. Затем на рассвете ему показалось, что кто-то скользнул мимо стекла двери привратника. Но так как входная дверь закрыта очень тяжелыми запорами и снабжена автоматическими сигналами — он и этому не придал особого значения.

— Вы арестованы, — сказал следователь тем же тоном.

Привратника увели.

— Собаку, — сказал коротко следователь.

В комнату пропустили знаменитого Блэка, биографии и портреты которого усиленно рекламировала вся желтая пресса. Коричневый с белыми крапинами Блэк обнюхал убитого, зарычал на окно и письменный стол, подбежал к несгораемому шкафу и обнюхал его очень тщательно. Присутствующие внимательно следили за ним. Внезапно Блэк бросился в угол, за шкаф и зарычал. Подошедший сыщик нагнулся и вытащил из-за шкафа небольшой аппарат.

— Фонограф, — одновременно сказали следователь, сыщики и мистер Вуд.

— Да, фонограф, — медленно повторил следователь.

Он осмотрел аппарат.

— Этот фонограф находился все время в комнате. Вы знали о нем?

Секретарь отрицательно покачал головой.

Фонограф был вскрыт. Он оказался пустым. Записи, которые в нем были, исчезли.

— А между тем фонограф записал все, что здесь происходило ночью, — сказал задумчиво следователь. — Его могли опорожнить только утром. Записывающая иголка вся сточилась.

Он снова приказал:

— Продолжать с собакой.

Блэк снова обнюхал комнату, направился к двери и с навостренными ушами вышел из комнаты.

Присутствующие последовали за собакой. Блэк медленно прошел ряд комнат, внимательно обнюхивая ковры, подошел к двери мисс Этель, приемной дочери Хорлэя, и зарычал.

Мистер Вуд побледнел, как мел, и взглянул на Хорлэя Младшего. Глаза Хорлэя округлились от изумления. Следователь постучал вежливо в дверь. Из-за нее раздался стук упавшего стула. Палец следователя вновь настойчиво постучал.

— Сейчас, — ответил мягкий женский голос.

Прошла минута, но дверь не открывалась. Новый настойчивый стук и снова голос, на этот раз раздраженно с ноткой гнева:

— Сейчас!

Через мгновение дверь широко открылась, и мисс Этель появилась на пороге в легком домашнем костюме из светло-серой шерсти и внимательно посмотрела серыми холодными глазами на стучавших.

Блэк ринулся было вперед, но, увидев мисс Этель, отступил. Он был буржуазной собакой, слугой капиталистического мира и привык бросаться на людей другого класса, а не на нарядных, надушенных дорогими духами мисс. Он зарычал и отступил с поднявшейся дыбом на шее шерстью.

— Что такое? — спросила мисс Этель очень мелодичным и спокойным голосом.

Следователь вежливо поклонился:

— Вы разрешите ввести собаку в вашу комнату, мисс? — спросил он. — Следы привели к вашей двери.

— Это невозможно, — ответила мисс Этель тем же спокойным голосом.

Следователь сказал вежливо, но сухо:

— Я вынужден настаивать. Прошу прощения, мисс, но это необходимо для следствия.

— Пожалуйста, — раздраженно сказал мисс, отступая в глубь комнаты.

Блэк опять обнюхал комнату и на этот раз, немного привыкнув к незнакомой обстановке, подошел к мисс Этель, обнюхал ее глубокомысленно и внезапно бросился к горлу мисс. Его едва оттащили, он рычал с пеной на морде и всеми силами старался вновь броситься к горлу мисс Этель, которая, побледнев, сказала:

— Глупое животное!

Она нервно поправила воротничок, за который ухватился безжалостными зубами Блэк.

Хорлэй Младший, до сих пор молчавший, сказал:

— Животное сбилось со следа.

Один из полисменов сказал обиженно:

— Прошу прощения, мистер Хорлэй, Блэк никогда не ошибается.

— Молчать, — сказал следователь.

Он приказал:

— Пусть снова обнюхает.

Блэк снова обнюхал комнату, снова приблизился к мисс Этель и без всякого предупреждающего рычания бросился на нее.

Мисс Этель громко вскрикнула…

Глава 7. Собака Блэк ошибается

Мисс Этель снова громко и резко вскрикнула. Один из полицейских схватил Блэка за ошейник и едва оттащил от перепуганной мисс, которая опустилась на кушетку, бледная от волнения. Мистер Хорлэй Младший посмотрел на сенатора Вудда, мистер Вудд, очень бледный, посмотрел на следователя. Воцарилось молчание. Блэк продолжал рычать с ощетинившейся шерстью, пытаясь вырваться из рук полисмена. Через минуту следователь коротко сказал:

— Уведите собаку.

Ошеломленного Блэка пинками выпроводили из комнаты. Он имел подавленный вид и молча плелся за полисменом, поджав хвост. На его морде явственно можно было прочесть глубокое изумление. Блэк не вполне понимал все тонкости капиталистического мира. Ему оставалось уныло следовать за полисменом в полицейский автомобиль. Карьера Блэка закатывалась. Вечерние газеты писали стилем, за которым ясно угадывался Гарри Стоун:

«Ошибка собаки Блэка. Король сыскных собак выходит в тираж. Где же убийца? Портрет неизвестного человека, вышедшего из дворца Хорлэя накануне вечером! Мисс Этель Хорлэй заболела от волнения. Мнение домашнего врача мисс Этель!»

Вечерние газеты рвали нарасхват, тираж самой желтой в Нью-Йорке газеты достиг трех миллионов экземпляров. Эту газету читали в самых разных концах Нью-Йорка с разными чувствами разнообразные люди. Несколько человек, собравшихся в отдаленной комнате небольшого отеля за Мэдисон-сквером, читали еще сырые оттиски газеты молча. Затем один из них снял телефонную трубку, сказал короткий номер и еще короче приказал:

— Алло. Хорлэя!

Он положил трубку на место, сел в кресло и погрузился опять в газету. Остальные молчали, как прежде.

Через полчаса на пороге комнаты появился Хорлэй. Он приветствовал присутствующих в комнате молчаливым кивком головы. Они ответили тем же.

Затем прозвучал вопрос:

— Что предпринято?

Хорлэй медленно ответил:

— Собака ошиблась. Лучшие сыщики Нью-Йорка брошены в работу. А что у вас нового?

— Ничего пока. Срочные меры приняты. Необходимо как можно скорее ликвидировать дело с документами. «Свирепый Сэм» наделал нам хлопот своей смертью.

Молчание.

Затем мистер Хорлэй сказал, поднимаясь с кресла.

— Я сделаю все, чтобы найти документы.

Один из сидевших добавил:

— Чем скорее, тем лучше. Сегодня ночью в Сити-Сквере. Вы знаете?

— Да.

— Не опоздайте.

— Да.

Затем шесть голов нагнулись друг к другу. Шёпот стал так тих, что даже коридорный, прильнувший к дверной скважине, ничего не расслышал. А ему, очевидно, было очень нужно расслышать, потому что он с досады махнул рукой, отскочил от замочной скважины, вынул из кармана маленький фотографический аппарат и приставил его к замочной скважине. Гашетка несколько раз щелкнула. Затем коридорный спрятал в карман фотографический аппарат, отошел в сторону и сделал несколько пометок в записной книжке. Дверь хлопнула, и мистер Хорлэй показался в коридоре. Коридорный очень низко поклонился, и так низко, что лицо его никак заметить нельзя было. Мистер Хорлэй прошел совсем близко мимо лакея и не поинтересовался взглянуть на согнувшуюся фигуру.

Когда миллионер прошел, лакей выпрямился и сказал сквозь зубы:

— Сосчитаемся, Хорлэй…

Через несколько минут вышли из номера остальные. Лакей выждал с минуту, пока они скрылись, затем быстро вошел в номер, нажал маленькую, совершенно незаметную для неопытного взгляда кнопку на стене. Квадратный ее кусок медленно откатился, открыв углубление, в котором стоял небольших размеров аппарат. Лакей быстро сунул его в карман, затем закрыл тайник и осторожными шагами вышел из номера.

В конце коридора он сказал сменившему его дежурному:

— Все в порядке, Том. Я еду.

Том кивнул головой.

Через пять минут лакей, сменив фрак на прорезиненное пальто и каскетку темно-серого цвета мчался на мотоцикле по улицам Северного Нью-Йорка с быстротой пятидесяти верст в час, чуть не раздавил по дороге какую-то богобоязненную мистрис и, ловко свернув, промчался по Бродвею, свернул налево, пролетел мимо Сити-Парка, обогнул автомобильную биржу и полетел по наклонной, широкой малолюдной улице. Доехав до шестиэтажного, мрачного дома старой постройки, он подкатил к тротуару, остановил мотоцикл, несколько раз оглянулся и затем спрятал мотоцикл в тени ворот. После этого, еще раз оглянувшись, он вошел в дом, поднялся на пятый этаж и стукнул три раза в тяжелую окованную железом дверь.

Голос из-за двери спросил:

— Алло?

— Десятый просит.

— Погода?

— Сырая.

Замок щелкнул, и лакей исчез в темном отверстии двери. Дверь тяжело захлопнулась. Пройдя через несколько небольших коридоров, лакей вошел в просторную комнату, носившую все признаки мастерской или лаборатории: станок, несколько баллонов, груды проволоки, стол, уставленный множеством склянок. Человек, сидевший за столом, в синих очках с небольшой бородкой, поднял глаза на вошедшего, спросил:

— Есть?

— Да.

— Начнем.

Лакей вынул из кармана фотографический аппарат и тот небольшой аппаратик, который достал из тайника в номере. Человек в синих очках взял оба аппарата и вышел в соседнюю комнату. Лакей остался в выжидательной позе. Через несколько минут послышалось восклицание.

— А! Я так и думал…

Человек в синих очках вошел в комнату, неся в руках проявленные снимки и маленькую пластинку фонографа. Он сказал коротко лакею:

— Кто сейчас на очереди?

— Джим.

— Позовите сюда.

Джим, молодой, сильный янки, вошел в комнату. Человек в синих очках сказал:

— Немедленно разыщите поименованных здесь лиц и передайте эту пластинку. Возьмите у ворот мотоцикл Стрейтона. Он останется пока здесь.

Лакей утвердительно кивнул головой.

— Есть, — сказал Джим, поворачиваясь к двери.

Когда они остались одни, человек в синих очках медленно сказал:

— Фотография и пластинки не лгут, конечно. Наблюдайте и дальше. Новый номер телефона вы знаете?

— Знаю, — ответил тот.

— Хорошо. Друзья предупреждены. Вы свободны.

Лакей медленно вышел. Человек в синих очках сел за стол и принялся снова смешивать жидкости: занятие, от которого его оторвал приход лакея. Он смешал ярко-синюю жидкость с лиловой, и они приняли в небольшой колбе молочно-белый цвет. Человек в синих очках посмотрел на свет, полюбовался, покачал головой и вылил жидкость в чан. Из чана поднялся легкий пар. Человек в синих очках еще минуту постоял и вышел из комнаты. Часы медленно прозвонили десять.

Глава 8. Сто тысяч долларов за украденный документ

Инженер Хэллтон сидел за рабочим столом в синей просторной блузе и обсуждал детали небольшого усовершенствования в своем карбюраторе для автомобильных моторов. Изредка он слегка насвистывал, тщательно исправляя карандашом детали чертежа.

Когда вошел коренастый Кэлли, Хэллтон молча поднял на него глаза. Кэлли так же молча протянул газету. Синие, стальные глаза Хэллтона скользнули по первой странице, не вчитываясь, пробежали обычные сенсации желтой газеты и остановились на огромных буквах:

«Сто тысяч долларов за украденный документ. Хорлэй»

Хэллтон медленно кивнул головой: он был немногоречив. Кэлли сказал:

— Ничего, еще немного выжмет из нас соку, оправдает расходы.

Инженер снова кивнул головой. В этот момент часы, висевшие на стене, прозвонили половину одиннадцатого, и одновременно раздался громкий стук в дверь. Кэлли приоткрыл ее, и рука, покрытая чернильными пятнами, просунув в отверстие небольшой пакет, быстро произнесла:

— От друга.

И скрылась так же быстро, как и появилась. На улице раздался шум мотоциклетного мотора. Хэллтон поглядел с удивлением на Кэлли. Кэлли пожал плечами и разорвал тонкую бечевку, которой пакет бы тщательно перевязан. Он удивленно произнес:

— Фотографическая пластинка и снимок, шесть на девять.

Оба наклонились над снимком. Он изображал шесть джентльменов, близко склонившихся друг к другу и, очевидно, ведущих крайне интимную беседу.

Кэлли, всмотревшись, сказал быстро:

— Хэллтон, да ведь один из них Хорлэй. Вот он.

Он показал пальцем загрубевшей в пятнадцатилетней работе на заводе руки. Хэллтон качну головой.

— Я начинаю понимать, — сказал он медленно.

Он вышел и вернулся с небольшим фонографом в руках.

— Попробуем, — сказал он, беря в руки пластинку.

Кэлли молча следил за ним.

Пластинка была вставлена в аппарат. После характерного шипения, во время которого инженер Хэллтон пробормотал:

— Надо бы на свободе заняться усовершенствованием фонографа.

Шипение прекратилось, и фонограф явственно произнес:

— Что предпринято?

Голос Хорлэя (при этом Хеллтон и Кэлли посмотрели друг на друга) ответил:

— Собака ошиблась. Лучшие сыщики брошены в работу…

Опять шипение фонографа. Затем прежний голос:

— Сегодня ночью в Сити-Сквере. Вы знаете?

И снова фонограф зашипел. Кэлли сказал с нетерпением:

— Проклятая машина!

— Подождите, — сказал Хэллтон. — Мы поставим усилитель.

Он повозился несколько минут с фонографом и опять поставил пластинку. Снова фонограф произнес, на этот раз очень громко:

— Сегодня ночью в Сити-Сквере.

И затем из фонографа стал вырываться тихий, но явственный шепот, усилитель делал свое дело:

— Необходимо все-таки на кого-нибудь пока свалить вину, чтобы удовлетворить любопытство и не привлекать внимания к делу.

Другой голос:

— Только таким образом мы сможем заняться делом на свободе.

— Нам никто не будет мешать!

Голос Хорлэя:

— Я совершенно согласен с этим.

Молчание. Хрипение фонографа. Кэлли сказал:

— Это все?

Хэллтон схватил его за руку:

— Подождите. Молчите…

Фонограф снова заговорил:

— Но кого же именно?

Голос Хорлэя:

— Я думаю, найдется… На нашем автомобильном заводе № 14 есть люди, от которых я хотел бы избавиться…

Фонограф повторил двумя голосами:

— Кто именно?

Хрипение фонографа и затем:

— Инженер Хэллтон, я подозреваю его во многом, рабочий Кэлли, он дружен с Хэллтоном и еще кое-кто…

Хэллтон и Кэлли вздрогнули. Машина продолжила с хрипом:

— Так действуйте.

Голос Хэллтона:

— Завтра вечером, перед окончанием работ.

Затем фонограф снова захрипел. Хэллтон механически остановил его и сказал Кэлли:

— Теперь понимаешь?

Кэлли разразился проклятием:

— Они хотят выехать на нас!

Хэллтон кивнул головой:

— Да. Но кто?

Помолчав, он сказал:

— Они хотят убить двух зайцев: заткнуть рот газетам и расправиться с нами. Наше дело плохо. Кэлли, эти молодчики не задумаются посадить нас на электрический стул, если это им нужно.

Кэлли тихо свистнул. Хэллтон нагнулся над пластинкой.

— Но кто мог нас предупредить?

Внезапно он вздрогнул и приподнял пластинку. На оборотной стороне была приклеена маленькая бумажка.

Наклонившись, Хэллтон прочел:

— «Только не на пассажирском пароходе. Друг».

Он выпрямился и сказал:

— Кто бы он ни был — дело ясно. Нам надо убираться, Кэлли, чтобы не доставить этим молодчикам приятного удовольствия созерцать нас на комфортабельном электрическом стуле.

Кэлли сжал кулаки.

— Если бы мне попался этот Хорлэй…

— Для этого придет время, — прервал его Хэллтон. — Медлить нечего…

Он оглянулся.

— Надо только взять свои бумаги и чертежи… Кэлли, мы должны…

Он задумался. Через минуту, ударив кулаком по стулу, сказал:

— Едем.

— Куда? — спросил Кэлли.

Хэллтон пожал плечами.

— Куда-нибудь, только не оставаться здесь. В записке ясно сказано: «Только не на пассажирском»… Но кроме пассажирских существует еще много других судов: каботажных, грузовых, наконец, частных яхт.

Кэлли кивнул головой. Затем спросил коротко:

— Сейчас?

— Да.

Через две минуты две фигуры скользнули из темных ворот и исчезли за поворотом. А через четверть часа у ворот остановились несколько других фигур. Одна произнесла тихо:

— На шестом…

— Тише. Я пойду впереди, вы позади.

У дверей комнат Хэллтона фигуры остановились, произвели несколько манипуляций над входной дверью, и она распахнулась. Освещая путь карманными фонарями, фигуры ринулись в комнаты.

Электрический выключатель сухо щелкнул. Комната залилась светом. Она была совершенно пуста. На полу и на столе валялись груды бумаг.

— Проклятие, — сказал один из пришедших. — Они бежали. Что скажет Хорлэй?

Наступило молчание. Затем один из них сказал:

— Надо допросить квартирную хозяйку.

Миссис Вилькинс, кроткая старушка, вдова надсмотрщика работ была перепугана насмерть. Глядя выцветшими, когда-то голубыми глазами, она шептала прерывисто:

— Мистер Хэллтон был час назад дома. Я не знаю, может быть, он пошел прогуляться?

Раздался смех, от которого у миссис Вилькинс холодок прошел по спине.

— Имеет он время гулять… Кто у него бывал?

Миссис Вилькинс этого не знала. Мистер Хэллтон был такой хороший квартирант, ни разу не было с ним споров. И квартирную плату он тоже вносит аккуратно.

— Придержите язык, вы, старая болтунья, — грубо сказал один из посетителей.

Он добавил, потрясая перед носом миссис Вилькинс револьвером:

— И, если вы будете болтать о нашем визите, понимаете? Молчать, как удавленная…

Миссис Вилькинс тряслась, как древесный лист в Центральном парке осенним вечером. Она тряслась и в то время, когда пришедшие производили тщательный обыск, и в тот момент, когда они перед уходом снова пригрозили ей револьвером и еще час или два после их ухода. Миссис Вилькинс в бессилии опустилась на старое изодранное кресло в комнате своего квартиранта, и внучка отпаивала ее валериановыми каплями. Отдышавшись, миссис Вилькинс сказала:

— И все-таки он хороший человек. Я не знаю, что он сделал и чего они от него хотят, эти люди с револьверами, совершенно не умеющие обращаться со старыми миссис. Но он хороший человек. Мэри, слышишь?

— Слышу, бабушка, — сказала Мэри.

Она тоже была испугана.

— И кроме того, нам надо искать нового квартиранта. Мистер Хэллтон уже не вернется. Слышишь, Мэри?

— Слышу, бабушка, — снова сказала Мэри.

Что касается до испугавших миссис Вилькинс людей, то они, выйдя из дома, разразились такими проклятиями, что даже в горле у одного из них пересохло.

— Надо сообщить Х 2, — сказал наконец один из них.

Он вынул из кармана моток проволоки, подбросил его вверх к линии телефонной сети, включил в течение полминуты, взял в руку небольшую трубку и сказал:

— Дайте 24–567–74–в.

Мисс телефонной станции соединила. И грубый голос, охрипший от ругательств, сказал мистеру Вуду, секретарю, подоспевшему к телефону в дворце Хорлэй:

— Хорлэй здесь?

— Да.

— Позовите его.

— Кто спрашивает?

— Н. Р.13.

— Сейчас.

— Алло. Слушаю.

— Хорлэй?

— Да.

— Птички улетели.

Хорлэй издал подавленное восклицание. Затем спросил:

— Когда?

Еще одно подавленное восклицание. Затем:

— Примите меры! Немедленно сообщите полиции. Разошлите агентов в порт, на все вокзалы. Сейчас же, понимаете?

— Да.

Хорлэй с досадой бросил трубку.

Говорившие сняли проволоку, спрятали трубку и пошли за угол, где из ждал автомобиль. Один сказал, садясь рядом с шофером:

— Гони к начальнику. Дик. Птички улетели.

Дик выругался и дернул ручку. Автомобиль ринулся и помчался по улице…

Когда он скрылся в отдалении, из углубления в воротах медленно вышел Хэллтон, за ним Кэлли, стряхивая с рабочих штанов пыль. Они с минуту постояли. Хэллтон спросил:

— Ты все слышал?

— Да.

Еще мгновение молчания. Затем они медленно пошли вперед и исчезли в темноте переулка.

Глава 9. Два изречения миллиардера Хорлэя

Перед мистером Хорлэем стоял главный управляющий заводами. Спина главного управляющего образовала почти прямой угол, так он сгибался перед властью, выше которой, по его мнению, не было на целом свете: властью миллиардеров. Мистер Хорлэй, посасывая сигару, смотрел на управляющего. Нижняя челюсть мистера Хорлэя выдавалась несколько вперед и производила впечатление такой несокрушимой силы, что управляющему было жутко смотреть на эту стальную челюсть, выделявшуюся на гладко выбритом лице всесильного миллиардера. Мистер Хорлэй Младший уже получил прозвище на бирже и на Бродвее, и на собственных заводах. Это прозвище было не менее ярко, чем прозвище старшего Хорлэя и вполне определяло характер нового властелина: «Акула Хорлэй» называли мистера Хорлэя. В противоположность старшему, младший Хорлэй без разрешения принял новый титул: он признавал за собой некоторые особенности, дававшие ему право на такое прозвище.

Мистер Хорлэй снова поглядел на управляющего, пососал сигару и сказал внушительно:

— Покажите списки служащих на заводе № 14.

Книга списков показалась из портфеля управляющего и была положена на стол перед миллиардером.

Глаза Акулы Хорлэя медленно просматривали списки рабочих, при этом он постукивал слегка рукой по столу. Затем спросил скрипучим голосом:

— Кроме Хэллтона и Кэлли кто у вас на подозрении как неблагонадежный?

Управляющий торопливо начал:

— Прошу прощения, сэр…

Он был прерван в самом начале:

— Короче.

Управляющий торопливо сказал:

— Мы уволили согласно распоряжению все неблагонадежные элементы. Подозреваемые в сочувствии коммунизму занесены в черные списки. В расчетных книгах сказано, что они не рекомендуются для работы на каком-либо другом заводе в Америке.

Палец миллиардера остановился на одном имени.

— Почему была уволена вот эта мисс… как ее… конторщица Мэри Браун?

Лицо управляющего снова приобрело пурпурный оттенок заката солнца, а затем побледнело:

— За дерзость, сэр, за неисполнение приказаний.

— Так. А вот этот рабочий, как его… с иностранной фамилией.

— Он выразил, сэр, сочувствие русским рабочим и их методам…

Управляющий вновь был прерван мановением пальцев.

— Хорошо, хорошо, достаточно… Назовите мне подозрительных рабочих и живее. Не пытайтесь уговорить меня, что у вас на заводе исключительно кроткие овечки.

Управляющий поднял глаза к потолку… Он подумал и вспомнил, что уловил еще вчера насмешливый взгляд негодяя из котельного цеха. И этот взгляд относился определенно к его, управляющего, личности.

— Том Грэди, сэр, — сказал он без заминки.

— Возраст?

— 32 года.

— Время службы?

— Два года.

— Откуда?

— Миссисипи сэр. Работал на плантациях и…

— Довольно. Вы можете идти.

Управляющий повернулся, но был вновь остановлен.

— Вы знаете мой принцип?

— Я, сэр…

— Довольно. Я могу изложить его в двух словах: «Одной или двумя, или тысячью жизней больше или меньше — неважно, важен дивиденд».

— О, сэр…

— Довольно. Вы можете идти.

За дверью управляющий вытер пот со лба с помощью довольно подозрительного платка и сказал самому себе:

— Я питаю уважение к личности столь всемогущей, как мистер Хорлэй. Когда я подумаю, что у него в распоряжении столько денег, сколько не было у моих предков за тысячу лет — я проникаюсь еще большим уважением. Но…

Управляющий поднял палец и показал его самому себе:

— Имя, данное ему, не напрасно дано: «Акула». Лучше нельзя было бы его окрестить, если даже над этим ломали бы головы все президенты, начиная с Вашингтона.

Он покачал головой и пошел к выходу. Голова его продолжала покачиваться: управляющий размышлял, ибо в свободное от надзора время он любил пофилософствовать. Во все остальное время он наблюдал за рабочими и почитал хозяев.

Изречение, столько поразившее управляющего, не было единственным изречением мистера Хорлэя. Акула Хорлэй был человеком одаренным и четверть часа спустя он изрек второе:

— Убийцу найти легче, чем это кажется сыскному отделению Нью-Йорка, — сказал Акула Хорлэй человеку средних лет со странными глазами, из которых один был серый, другой карий, а оба вместе носили выражение такого беспримерного плутовства, что при одном взгляде этих разноцветных глаз люди хватались за боковой карман в полной уверенности, что он вырезан, а содержимое похищено.

Человек кивнул головой: он вполне понимал изречение.

Миллиардер перегнулся через стол:

— Рабочий с завода № 14 Том Грэди. Примите меры и научите этих дураков из сыскного с их идиотскими собаками.

Карий глаз несколько прищурился в то время, как серый с ясным и невинным выражением смотрел на мистера Хорлэя. Мистер Хорлэй привык понимать без слов: он выписал чек, показал его через стол человеку с разноцветными глазами и, подписав, передал.

Участь рабочего Тома Грэди была решена двумя людьми и одним чеком на предъявителя в Сити-Банк, коммерческий отдел, комната № 143.

Глава 10. «Правосудие свершается!»

Том Грэди стал в течение одного дня популярней в Америке, чем Вильсон, Чарли Чаплин и Мэри Пикфорд. Его имя тысячу раз повторяли газеты. Гарри Стоун сбился с ног, принимая меры к доставке интервью с Томом Грэди, жена и дочь Томаса Грэди были сфотографированы тысячу двести раз, а сам Том Грэди стал героем дня. «Убийца Хорлэя» — этот заголовок не сходил со страниц желтой прессы Америки.

С момента ареста главным чувством, овладевшим Грэди, было огромное, ни с чем не сравнимое изумление. С того момента, как он был арестован, с того момента, как у него в квартире были найдены некоторые вещи, забрызганные кровью и тщательно спрятанные в таких местах, о которых и в голову бы не пришло подумать самому Грэди, его изумление превратилось в окаменение. Ему казалось, что все это снится, что вот он проснется, чихнет и скажет жене:

— Черт знает, что за дичь мне снится, Энни, после пирога с картофелем.

Ибо главной страстью Грэди был пирог с картофелем. Его жена и двое маленьких детей были так же настолько потрясены арестом, что в комнате, которую занимал Грэди с семьей, воцарилось огромное отчаяние. Этот маленький, тщедушный Грэди, который, казалось, курицы обидеть не мог, этот Грэди — поднял руку на самого свирепого Самюэля Старшего. Это не укладывалось в сознании жены Грэди. Что касается до вещей, полотенца и рубахи со следами крови, найденных в квартире, то жена Грэди могла бы поклясться, что это были не его вещи. Уж она-то знала его белье, сама его метила зелеными нитками. Но судебные власти не слушали маленькую болезненную женщину с ребенком на руках. Улики были: предстоял сенсационный процесс.

Том Грэди сидел в одиночной камере, растерянный и убитый до того, что казался самому себе неживым человеком. Трое людей только проникли в камеру Тома Грэди. И эти трое людей были настолько разнообразны, так не похожи друг на друга, что о них стоит рассказать подробно.

Утром Нью-Йорк был потрясен известием, переданным Гарри Стоуном по радиотелефону из тюрьмы, где Стоун ночевал даже в последнее время, чтобы не пропустить сенсации. Это известие было о том, что дочь покойного мисс Этель Хорлэй собирается навестить тюрьму, чтобы лично увидеть человека, убившего ее отца. «Ее горячо любимого отца», — писал Гарри Стоун, имея в виду вкусы семейной публики. Это известие было придумано вдохновенным репортером в один момент и набрано газетами треста гигантскими буквами. Мисс Этель прочла это известие и внезапно решила в самом деле навестить убийцу своего отца. Это и было первое лицо, которое увидел окаменевший Том Грэди.

В его камеру вошла высокая белокурая девушка в сопровождении своего секретаря. Ее серые, холодные глаза смотрели в упор на Тома Грэди. Том Грэди молчал, глядя на нее почти не видящими глазами. Ибо Том Грэди думал о своей жене и о двух малышах.

Мисс Этель спросила ясным и звонким голосом:

— Чувствуете ли вы угрызения совести?

Том Грэди отрицательно покачал головой. Он ничего не чувствовал. Он чувствовал только окаменение и отчаяние настолько холодное и глубокое, что оно превращалось в нечто, чему Том Грэд не подобрал названия.

Мисс Этель внимательно посмотрела на убийцу. Затем кротко спросила:

— Что побудило вас к убийству моего отца?

Том Грэди посмотрел на нее и вдруг почувствовал сквозь окаменение нечто такое жуткое, чего он не чувствовал за всю свою жизнь.

Он встал и сказал неожиданно сильным голосом:

— Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты! Это говорю вам я, Том Грэди, за всю свою жизнь ничего не сделавший, кроме любви к жене и ребенку. Я, Том Грэди, никогда не занимавшийся политикой, я, Том Грэди, всю жизнь работавший на вас, я говорю вам: придет и день вашей гибели. Будьте вы прокляты!

И тут случилось нечто, чего не предвидели ни секретарь, ни тюремный надзиратель. Том Грэди плюнул прямо в лицо мисс Этель, наследнице капиталистического престола Хорлэев, самой богатой невесте Нью-Йорка.

Он был немедленно награжден пинками надзирателя. Мисс были принесены извинения администрацией тюрьмы, мисс вымыла лицо сулемовым раствором, мистер Вуд, провожая мисс, сказал ей:

— Я говорил вам, что не следовало приходить сюда.

Что касается слов Тома Грэди, то они были сказаны для судебного протокола.

Вторым лицом, навестившим Тома Грэди в его камере, был представитель самой крупной фирмы в Америке «Аткинсон и Сын». Эта почтенная фирма изготовляла пуговицы. Представитель фирмы, очень тучный человек, долго убеждал Тома Грэди, что его последним словом перед казнью должны быть всего только три слова:

— Лучшие пуговицы Аткинсона!

За это представитель фирмы обещал передать жене Тома Грэди две тысячи долларов наличными. Том Грэди долго слушал представителя, не понимая, в чем дело, а затем зарычал так, что представитель выкатился из камеры и огорченно сказал:

— Этот человек не понимает, что значит рациональная реклама.

Том Грэди начинал чувствовать в себе зверя.

Третьим лицом, посетившим убийцу, был не кто иной, как Гарри Стоун, король репортажа. Как он проник в камеру, установить не удалось, но для Гарри Стоуна не существовало никаких препятствий. Он долго пытался соблазнить Тома Грэди тем, что интервью с ним будет помещено в самой распространенной газете в Соединенных Штатах на первой странице. Но это не тронуло Тома, и он молчал, совершенно обессилевший.

Интервью было, однако, напечатано, и в нем Гарри Стоун передавал такие слова Тома Грэди, что после них стало ясно: электрический стул, во всяком случае, не минет Тома Грэди.

В день суда над Томом Грэди улица перед зданием суда была так запружена автомобилями, что наряд полисменов с ног сбился, распределяя места подъезда. Вся Пятая Авеню, улица миллиардеров, присутствовала на суде. Разряженные жены и дочери королей масла, стали, автомобилей, бетона, железных дорог, пароходств, в мехах и драгоценностях разместились для редкого спектакля в партере суда. Репортеры, потные и запыхавшиеся, отмечали в своих блокнотах:

«Миссис Астор, шеншеля, бриллианты, сто двадцать каратов. Мисс Этель Хорлэй, черное платье, жемчуга, цена сто пятьдесят тысяч долларов. Миссис Форд, вечерний туалет, розовый жемчуг, три тысячи долларов».

Фраки, лорнеты, запах духов. И только одна-единственная женщина не могла пробраться в здание суда, ее отгоняли от подъезда суда полисмены: это была маленькая худощавая женщина в старом платье с ребенком на руках, это была жена Тома Грэди, для которого собрались сюда все короли Пятой Авеню.

Том Грэди стоял перед судом, сгорбившись. Он отвечал на вопросы едва слышно.

— Вы убили мистера Хорлэя?

— Нет.

— Вы категорически отказываетесь?

— Да.

— Вы состояли в коммунистическом обществе, имеющем целью свержение существующего в Соединенных Штатах строя?

— Нет.

— Вам не помогут запирательства. Сядьте!

Показания давал человек с разноцветными глазами. Для торжественного случая он надел розовый галстук и смокинг; он недурно зарабатывал в последнее время. Серый глаз был прищурен, карий смотрел прямо на судей, когда он повествовал, как заподозрил Тома Грэди в убийстве, как сделал у него обыск и нашел вещественные доказательства: белье, забрызганное кровью.

Мнения экспертов разделились: одни утверждали, что это кровь человека, то есть кровь Хорлэя, другие утверждали, что это установить невозможно.

По всей Америке сотни тысяч людей сидели за радиотелефонными приемниками и жадно слушали слова процесса.

Подпольная коммунистическая газета выпустила листовки, в которых говорила, что собираются убить совершенно ни в чем не повинного человека. Эту листовку отбирали полисмены; те, у кого была найдена эта листовка, заносились в подозрительные и отмечались в особых списках.

Суд удалился на совещание. Присяжные состояли из двух фабрикантов, одного врача, служащего в больнице, субсидируемой Хорлэем, и одного почтово-телеграфного чиновника.

Уставшие от наплыва впечатлений жены миллиардеров обмахивались драгоценными веерами.

Через двадцать минут суд вынес приговор.

— Да, виновен.

Электрический стул ждал Тома Грэди, маленького тщедушного Тома Грэди, который очень любил жену и двух детей, и пирог с картофелем, и который всю жизнь проработал на фабриках, добывая себе и своей семье этот пирог.

Сотни биноклей щелкнули, уставившись в Тома, чтобы посмотреть, как он примет приговор. И маленький Том Грэди нашел в себе силы для того, чтобы выйти с честью из последнего испытания. Он выпрямился и оглянулся на аудиторию, из сотни разряженных женщин и людей во фраках. И сказал четким и спокойным голосом:

— Будьте вы прокляты! Настанет день, когда вам воздастся за мою кровь и за кровь многих других.

Тома Грэди подхватили и повели из зала. Толстый представитель фирмы «Аткинс и Сын» сказал своему соседу:

— Не понимаю этих людей. Вместо того чтобы заработать две тысячи долларов, он говорит совершенно ненужные и даже вредные слова.

Мисс Этель вышла из здания суда в сопровождении секретаря мистера Вуда. Усаживаясь в автомобиль, она сказала с облегчением:

— Правосудие совершилось.

Мистер Вуд кивнул головой и сказал шоферу:

— Уолл-стрит. Медленно, хорошая погода.

Вечерние газеты сообщали о последних минутах Тома Грэди: этот маленький заморыш, этот измученный человек уселся на электрический стул так же непринужденно, как сел бы на скамью трамвая. Последних слов Тома газеты не приводили, считая это вредным. Зато гигантскими буквами они печатали о великой милости мистера Хорлэя: он велел выдавать по пятьдесят долларов ежемесячно на воспитание детей Грэди. Но его жена отказалась от этих денег. Газеты очень скорбели о такой грубости и неблагодарности жены Грэди.

Воспитание детей взяла на себя группа рабочих завода № 14. Том Грэди перестал существовать, и Гарри Стоун и остальные репортеры обратились к новым сенсациям: приезд Ллойд-Джорджа в Америку и мировой рекорд бокса негра Кимлэя.

Дело об убийстве миллиардера Хорлэя, взволновавшее всю Америку, кончилось. Но, по мнению некоторых, о которых речь будет впереди, оно еще только начиналось…

Глава 11. «Акула» отправляется на добычу

Яхта «Акула», двухтрубная, белоснежной окраски — самое быстроходное судно, приписанное к Нью-Йоркскому порту, — принадлежала Хорлэю. Капитан Сток был самый испытанный капитан, о нем поговаривали, что он прошел достаточно почтенный стаж в качестве контрабандиста и морского разбойника в свое время. Капитану Стоку было всего пятьдесят восемь лет, но и их нельзя было дать этому крепкому, загорелому моряку, с жесткими неподвижными глазами цвета морской воды и постоянной трубкой во рту. Дисциплина на яхте была образцовая; на языке моряков, подобных Стоку, это называется: прежде всего неумолимая жестокость, а затем уже остальное. Яхта «Акула», которая по чистой случайности носила прозвище своего владельца, была оборудована с чисто царской роскошью. На ней были салоны, площадка для прогулок, ванные, комнаты для занятий и библиотека. Радиотелеграф и кинематограф, целый штат людей обслуживали яхту «Акулы Хорлэя».

В этот день капитан Сток встал не в духе. У него сильно ломило голову, редкий случай, когда капитан Сток чувствовал недомогание. Но количество виски, влитое капитаном Стоком накануне в свой собственный желудок, всякого другого повергло бы в состояние белой горячки. Капитану Стоку оно причинило только головную боль и скверное расположение духа. Это расположение не замедлило сказаться, когда капитан в белом кителе и с неизменной трубкой вышел утром на палубу. Уже из того, что капитан стал обращаться к команде на «вы» с безукоризненной вежливостью, явствовало, что шторм близок. И он разразился. Весь экипаж, тридцать два человека, включая сюда двух негров-кочегаров и китайца-повара, почувствовал, что такое капитанский гнев.

Но шторм не успел разразиться, как следует: капитану Стоку подали запечатанный конверт. Капитан Сток, упоминая в разных сочетаниях о тысячах ведьмах и о том же количестве дьяволов, вскрыл конверт. В нем оказался второй, запечатанный сургучной печатью. Записка, находившаяся в нем сообщала, что пассажиры должны прибыть на судно сегодня. Капитан Сток снова упомянул о тысяче ведьмах и отдал приказ готовить «Акулу» к отходу. Избитый в кровь кочегар-негр поплелся к машинному отделению. Скрывшись в нем, он остановился на минуту и погрозил по направлению капитана кулаком. «Акула» стала разводить пары.

Между тем в маленьком отеле за Мэдисон-сквером происходило срочное совещание. Несколько человек, наклонившись друг к другу, в течение трех с половиной часов обсуждали, очевидно, очень важные вещи. Среди них был Хорлэй. До слуха лакея, тщательно следившего в замочную скважину, долетало:

— Ку-клукс-клан…

В полдень пассажиры прибыли на судно. Это были мистер Хорлэй, встреченный капитаном и двумя помощниками с надлежащим почетом. С мистером Хорлэем были три джентльмена: опытное око капитана Стока немедленно определило их сущность.

— Бандиты, — сказал капитан самому себе сквозь зубы, выпуская струю синеватого дыма из трубки.

Кроме них было еще человек десять, игравших, очевидно, служебную роль.

«Акула» медленно стала отходить, держа курс в открытое море. В комнате радиотелеграфа мистер Хорлэй, наклонившись к телеграфисту, диктовал последние распоряжения в Нью-Йорк. Тайна, окутавшая отбытие «Акулы», не рассеялась даже тогда, когда в портовом управлении на Лонг-Айленд отметили: «Яхта „Акула“, владелец Хорлэй, назначение неизвестно».

Но в глубине своих трюмов «Акула» помимо легальных уже упомянутых пассажиров везла еще двух, о которых никому не было известно, кроме одного негра-кочегара. Эти двое устроились в самой глубине трюма между ящиками и бочками, и о их пребывании на судне не было известно ни портовой полиции, ни капитану Стоку, ни кому бы то ни было в Нью-Йорке.

— Хэллтон, — сказал один из них, присаживаясь, — слышишь, мы вышли в море.

— Путешествие начинается, Кэлли, — последовал ответ. — Крепи шкоты, парень, нам придется вынести не один шторм. А мертвой зыби и считать нечего.

Кэлли усмехнулся:

— Я представляю себе физиономию Акулы, если бы он узнал, что с ним едут два таких безбилетных пассажира, как мы с вами, Хэллтон…

В это же время в другом конце трюма находился еще третий, тоже неизвестно как попавший на судно пассажир. Этот пассажир проник в трюм, очевидно, совершено непостижимым способом. Ибо, если первых двух пропустил ночью на судно негр-кочегар, то как попал туда третий неизвестный пассажир, так и осталось навсегда тайной.

Во всяком случае, он там был и чувствовал себя крайне жизнерадостно. Он мотал головой, слушал, как дребезжали якорные цепи и, наконец, услышав, что вышли в море, разразился хохотом. «Молодчина!» — повторил он себе несколько раз в полном восторге от собственной персоны.

Мерное колыхание судна и стук винтов, однако, скоро надоели таинственному пассажиру. Он поднялся наверх и вышел на палубу, пройдя мимо помощника капитана совершенно хладнокровно, как будто дело происходило на Бродвее, а не на палубе судна, идущего с неизвестной целью в дальнее плавание.

— Том, — сказал помощник младшему помощнику, изумленно глядя вслед новому пассажиру. — Том, я готов поклясться, что этого джентльмена не было на «Акуле»…

Оба они с разинутыми ртами следили за медленно прогуливавшимся по палубе неизвестным джентльменом в дорожном пальто, с сумкой через плечо.

Через минуту капитан Сток был оповещен о новом таинственном пассажире, а еще через минуту капитан стоял перед неизвестным пассажиром и коротко спрашивал:

— Вы колдун, сэр?

Неизвестный пассажир вежливо ответил, что он не имеет чести состоять в этом почтенном сословии.

— Так не по радио же телеграфу вы прибыли сюда, — взревел капитан Сток. И он упомянул при этом, что это совершенно невозможный случай, тысяча чертей и две с половиной тысячи ведьм.

Неизвестный пассажир ответил безукоризненно вежливо, что, по его личному мнению, нет ничего невозможного в мире, в особенности в наш век сильно развитой техники.

Капитан Сток, оцепенев от ярости, глядел на неизвестного пассажира. Его трубка задымилась бурно, и все предвещало наступление бешеного шторма. Однако шторм не наступил.

Неизвестный пассажир сказал:

— Будьте добры, капитан, проводите меня к мистеру Хорлэю, я объясню, в чем дело…

Бессильный от ярости капитан повиновался. И неизвестный пассажир очутился перед мистером Хорлэем. Он вежливо снял шляпу, достал из дорожной сумки блокнот и спросил онемевшего от изумления миллиардера:

— Ваше мнение, сэр, о конечной цели поездки этой очаровательной яхты?

— Кто вы такой, черт возьми? — спросил изумленно мистер Хорлэй, выдвигая нижнюю челюсть.

Неизвестный джентльмен улыбнулся:

— К вашим услугам мистер Хорлэй. Гарри Стоун, король репортажа, сотрудник самой распространенной в Нью-Йорке газеты.

Рты капитана и мистера Хорлэя являли поразительное зрелище: они были раскрыты и зияли, как две пещеры. В одной из этих пещер, Хорлэевской, сверкали три золотых зуба.

— Как вы попали сюда?! — заревел взбешенный миллиардер.

Капитан Сток повторил, как эхо:

— Как вы попали сюда?

Гарри Стоун сказал вежливо и скромно:

— Редакционная тайна, джентльмены. Смею спросить: как ваше мнение относительно последнего рекорда боксера Кимэля?

Капитан и миллиардер, выпучив глаза, смотрели друг на друга. Гарри Стоун выждал с минуту и сказал так же учтиво:

— Вы разрешите мне, джентльмены, пройти к радиотелеграфу, чтобы передать последнее известие — мнение мистера Хорлэя о рекорде боксера Кимлэя?

Он вежливо приподнял шляпу и отправился к радиотелеграфу, никого не спрашивая о дороге: Гарри Стоун ориентировался на судне так, как будто он прожил на нем с самого детства.

Через минуту он уже диктовал телеграфисту:

— Последние известия. На палубе «Акулы» миллиардер Хорлэй рассуждает о последнем рекорде боксера Кимлэя. Куда едет Хорлэй? Таинственная поездка! Капитан и его судно! Мраморные ванны на яхте миллиардера! Кто лучше обставил яхту: Хорлэй и Астор? Как проводят время миллиардеры на яхте во время таинственной морской прогулки? Читайте заметки нашего собственного корреспондента.

Со сдвинутой на затылок шляпой, с упоенным лицом Гарри Стоун работал во славу прессы в радиотелеграфной комнате яхты «Акула».

Глава 12. В трюме и над ним в салон-каюте

Осмотревшись внимательно вокруг, исследовав ящики и бочки с провиантом, Кэлли сказал:

— Хэллтон, едой мы обеспечены, но…

Они посмотрели друг на друга, Хеллтон махнул рукой, Кэлли улыбнулся.

— Ладно, — сказал он, — я пойду на разведку. Трюм велик, надо осмотреться.

Он поднялся с ящика и широкоплечий, коренастый, твердо шагая, исчез в полумраке.

Хеллтон остался один. Он что-то замурлыкал себе под нос, прислушался к мерному ходу корабля — быстроходной «Акулы», и открыл табакерку. Табаку было немного. Хеллтон набил трубку, с наслаждением затянулся и сказал вполголоса:

— Не догадался захватить табак. Скверно! Алло, Хорлэй, как бы у вас там, наверху, раздобыть немного кэпстена, а?

Он опять замурлыкал под нос любимую песенку:

Ай, дубль, ай, дубль, ай, дубль, ю,

Как бы наполнить мне трубку свою.

Алло, товарищ, мне кэпстона дай,

С кэпстоном легче…

Он оборвал, потому что из полумрака появился Кэлли и, широко улыбаясь, протянул коробку с табаком:

— Запаслись, черти, чем угодно! Конденсированного молока около десяти ящиков, шоколада — пять с половиной, я подозреваю, что этот самый репортер Стоун успел опорожнить пол-ящика.

Он сел и посмотрел, как обрадованно Хэллтон сунул табак в карман.

Потом сказал:

— Ладно. Здесь, на этой «Акуле», недурно все оборудовано. Гараж великолепный. Три машины.

Хэллтон встрепенулся:

— Какие?

— Один «роллс-ройс», шестиместный, и два «хорлэй-дэвидсона». Акула Хорлэй везет свои машины больше для рекламы, сам он ездит на «роллс-ройсе».

— Сколько шоферов?

— Два и два механика.

— Где они помещаются?

— Наверху. А что?

— Кэлли, мы ведь с тобой неплохо сами управляем машинами, а?

Кэлли ухмыльнулся и мотнул головой.

Хеллтон подумал и сказал:

— Ладно! Там подумаем. Надо все-таки было бы узнать, куда они направляются на этой самой «Акуле».

Кэлли пожал широкими крепкими плечами:

— Вечером узнаю. Я устроил себе небольшой проспект вверх, он, конечно, уже Бродвэя, но для меня достаточно. Прямо над нами…

— Ну…

— Салон самого Хорлэя. Вечером проберусь в гости к нему.

Они молчали. В этот момент тяжелая дверь, которой запирали трюм, заскрипела.

— Лезь в ящик, — быстро сказал Кэлли.

Через мгновение, когда в трюм вошел боцман с тремя матросами, там никого не было, только молчаливо чернели ящики с сухарями, конденсированным молоком, шоколадом и прочими припасами.

Боцман сплюнул:

— Что этому старому дьяволу все мерещатся безбилетные пассажиры? Жалко ему, что ли. Никого нет!

— И не было, боцман. Давай покурим.

Боцман посмотрел на матроса:

— Ты мне должен говорить «мистер боцман», я твое начальство.

— Ладно, мистер боцман, давай закурим.

Они закурили маленькие прокопченные трубки и уселись на ящиках.

— Уильстон, — сказал боцман, — куда мы, собственно, мчимся на этой дьявольской яхте?

— Говорят, что…

— Дураки те, кто говорят. Я кое-что знаю, но…

— Но что?

— Но ничего не скажу.

— Ладно. Боцман, здесь есть ящик с виски. И очень недурным виски. Закон о трезвости, «сухой билль», хе-хе, их не касается, этих дьяволов.

Боцман невольно прищелкнул языком, но спохватился и сказал:

— Мне нельзя пить с тобой, Уильстон, я твое начальство, тысяча чертей…

Уильстон прищурил правый глаз.

— Да ведь никто не видит, боцман. И чем больше мы здесь пробудем, тем лучше, значит, искали безбилетных пассажиров. Правда, ребята?

Два другие матроса подтвердили:

— Сущая правда, мистер боцман.

Боцман повернул к ним свое багровое лицо с фиолетовым носом:

— Это настоящая бестия, этот Уильстон, хо-хо. Не успеешь опомниться, а он уже уговорил. Тебе надо было бы быть адвокатом. Уильстон, хо-хо.

Уильстон сказал, подмигивая:

— Я и сам так думал. Да не пустили. Ты, говорят, Уильстон мало пьешь виски, а настоящие джентльмены из суда, те никогда не просыхают.

Матросы покатились со смеху. Боцман, багровея и задыхаясь, сказал:

— Настоящая бестия, будь я проклят!

Через минуту послышалось два звука: один от выскочившей пробки, другой шел из горла боцмана и не оставлял сомнения в том, что бутылка быстро опустела.

В этот момент послышался третий звук, боцман оторвался от бутылки и спросил:

— Это ты чихнул, Уильстон?

— Нет!

— Это вы, ребята?

— Нет!

— Сто дьяволов с одним прихвостнем… Кто здесь чихает?

На честный вопрос боцмана никто не ответил, и четыре бутылки снова забулькали, опрокидывая в четыре горла живительную влагу.

Эти четыре бутылки опорожнились и были заменены ее четырьмя. Вторые четыре опустели так, как будто никогда не были полными, и снова были заменены новыми. Осоловевшие глаз боцмана прищурились от удовольствия, нос стал еще более темным, жидкость громко булькала в почтенном боцманском горле.

Три матросских горла поддерживали начальство.

В этот момент опять раздался странный звук, как будто в ящике рядом кто-то громко и сочно чихнул.

Бутылка опустилась, и пьяные удивленные глаза боцмана уставились на матросов:

— Бросьте штуки шутить, ребята, кто здесь чихает?

Все четверо прислушались. Но ничего не было слышно, кроме шуршания воды за бортом.

Боцман сказал хрипло:

— Ты чихнул, Уильстон?

— Боцман, не валяй дурака, я не чихал.

— Пятьдесят четыре ведьмы, кто чихает?

На этот короткий вопрос вновь не последовало ответа, и четыре бутылки снова опрокинулись в четыре горла.

Когда матросы выходили из трюма, они шли не по прямой линии, но фантастическим путем: сначала к одному борту, потом к другому, потом опять к первому. Они шли очень долго, и боцман сказал:

— Уильстон, дружище, как будто трап стал длиннее, а?

Уильстон поддержал боцмана. Он ответил, качаясь, как судно в шторм:

— Святая правда, мистер боцман. Чудеса творятся на этой проклятой яхте. Кто-то удлинил трюм, чтобы четыре бедных моряка еще больше устали, тысяча чертей!

— Не ругайся, Уильстон, — кротко сказал боцман и покачнулся. — Ты знаешь, что я не люблю ругательств, сто тысяч дьяволов и тридцать четыре ведьмы.

Когда они дошли до верха трапа, два ящика сами собой открылись, и Хэллтон сказал, вылезая:

— Что это ты расчихался так, Кэлли?

— Проклятый ящик, — сказал Кэлли и чихнул еще раз. — Там столько мучной пыли, что мой нос не выдержал.

Между тем боцман стоял перед капитаном и невнятно говорил:

— Ни чуточки безбилетных, мистер Сток… Ни-ни-ни… Даже и не пахнет.

Его сильно качнуло.

— Зато от вас сильно пахнет, — сказал капитан Сток, не выпуская трубки из зубов.

— Чем? — удивился боцман.

Его еще раз качнуло.

— Виски, — объяснил капитан.

— Виски? — переспросил боцман.

И махнул рукой.

— Это с детства. Еще в детстве моя мать говаривала: что это от тебя так несет, Джон, как из винного погреба? Моя бедная мать…

Капитан Сток прервал его:

— Ладно. Пойдите, выспитесь.

Боцмана снова качнуло. Он взял курс на дверь, справился с этой трудной задачей и причалил к койке. А капитан Сток отправился в каюту-салон с докладом.

Глава 13. Сны мистера Хорлэя

В каюте-салоне яхты «Акулы», каюте, скорей напоминающий салон дворца, чем каюту, и убранной с тяжелой роскошью, в которой сквозило стремительное желание династии Хорлэев поразить своими богатствами и могуществом, в этом салоне присутствовало три человека. За столом сидел сам Акула Хорлэй, он внимательно смотрел на капитана Стока, стоявшего перед ним. Немного поодаль скромно стоял в углу не кто иной, как мистер Грэффи, один из самых опытных сыщиков лучшего сыскного бюро, учрежденного династией Хорлэев для защиты своих интересов.

Мистер Хорлэй сказал, следя за дымом сигары:

— Вы утверждаете, Сток, что никого больше в трюме нет и что этот Стоун, репортер, был единственным, неожиданным пассажиром?

— Совершенно верно, сэр.

— Ваше мнение, Грэффи?

— Я тоже так думаю, сэр. Никто не мог знать, что яхта снимается с якоря. Тем более что приказ, данный капитану, был в запечатанном конверте, сэр.

Мистер Хорлэй сделал короткий жест.

— Хорошо. Вы оба свободны, можете идти. Я отдохну немного.

Почтительный поклон: капитан и сыщик вышли. Мистер Хорлэй молча докурил сигару, аккуратно положил ее в пепельницу и прошел в смежную каюту, спальню, где была приготовлена постель. Медленно и неторопливо Акула Хорлэй снял костюм, облачился в шелковую пижаму бледно-кремового цвета с синими отворотами и лег. Еще мгновение он лежал с открытыми глазами. Затем глаза его сомкнулись, и он крепко заснул, убаюкиваемый мерным ходом яхты к северо-востоку по гребням океана.

Акула Хорлэй спит, мерно поднимая дыханием застежки пижамы. Под сомкнутыми веками Акулы Хорлэя проходят разные видения, разные сны. Несмотря на свое могущество, несмотря на свои богатства, Акула Хорлэй так же подвержен сновидениям, как любой лифт-бой любого из его дворцов. Но в противоположность лифт-боям сны неприятны, не велосипеды, не трубки, не кинематограф снятся мистеру Хорлэю, миллиардеру Хорлэю, Акуле Хорлэю. От этого он стонет во сне, изредка вскрикивает, изредка рычит почти звериным голосом.

Под сомкнутыми веками Акулы Хорлэя проходят волны видений.

Экран, на котором эти видения скользят, то светлеет, то темнеет, в зависимости от того, что чувствует Акула Хорлэй.

Прежде всего — это цифры. Это длинные ряды цифр, они скользят, множатся, вытягиваются длинными вереницами. Тысячи, миллионы, сотни миллионов, миллиарды пролетают перед заснувшим Хорлэем. И руки Хорлэя сжимаются: этого он не должен выпускать, это те миллиарды, которые множеством ухищрений, преступлений, зачастую ценой тысяч человеческих жизней сколотил беспощадный «Свирепый Самюэль», глава династии Хорлэев. И его достойный потомок, его наследник Акула Хорлэй рычит во сне: этого он не выпустит из рук! Экран слегка темнеет, чье-то лицо смутно маячит во сне. Этого лица никак не может узнать Акула Хорлэй, и потому он тихо стонет, переворачиваясь на другой бок. И вдруг он вспоминает: это лицо того рабочего, которого… По лицу Акулы Хорлэя пробегает что-то в роде странной усмешки. Его губы бормочут:

— Важен дивиденд…

Картина за картиной проходят перед сонной памятью спящего Хорлэя. Вот заводы, десятки заводов и на каждом надпись: «Хорлэй и К°». Вот тысячи, десятки тысяч рабочих, занятых службой на заводах Хорлэя. Они сгибаются, работая без устали, их сотни тысяч, их столько, что нельзя сразу сосчитать. И снова губы Хорлэя бормочут:

— Важен дивиденд.

И вдруг из-за спин рабочих показывается кто-то. Хорлэй еще не видит его лица, но чувствует, что это враг. Что это враг не на жизнь, а на смерть. И снова Хорлэй рычит во сне, фигура человека приближается, он все ближе. И Хорлэй видит во сне широкоплечего, сильного, коренастого янки, в синей блузе, с замасленными, загрубевшими в работе руками.

— Кто? — спрашивает беззвучно Хорлэй во сне.

И широкоплечий человек говорит твердо:

— Мститель.

Хорлэй вздрагивает во сне. Человек в синей блузе делает жест, и перед памятью Хорлэя всплывает кладбище, огромное кладбище, трупы, трупы, трупы, миллионы трупов. И надписи:

«Погиб на заводе Хорлэя от…»

«Погиб на заводе Хорлэя…»

«Погиб на заводе Хорлэя…»

Тысячи надписей. Губы Хорлэя шепчут во сне:

— Важен — дивиденд.

Человек в синей блузе сурово смотрит вдаль.

И Хорлэй видит, как вдали поднимается гигантское зарево, гигантский пожар.

— Россия… — презрительно шепчут губы мистера Хорлэя. — Мы с ней справимся!

Зарево охватывает все небо, в его блеске фигура человека в синей блузе кажется гигантской, и он говорит, он, сонное видение Акулы Хорлэя, осмеливается сказать:

— Это начало! Смотри, Акула Хорлэй!

И мистер Хорлэй видит во сне будущее. Он видит, как улицы Нью-Йорка заполняются бегущими толпами, видит, как горят небоскребы, обрушиваясь на стриты и авеню, видит, как гибнут банкирские конторы и заводы, видит, как бегут переодетые миллиардеры… И мистер Хорлэй стонет.

— Полиция, войска…

Человек в синей блузе показывает вдаль. И снова видно, как войска переходят на сторону мятежников, как красные знамена взвиваются над небоскребами, как единый крик ширится над Америкой, над всем миром:

— Да здравствует освобожденный пролетариат!..

И снова идут колонны людей под красными флагами, миллионы людей шагают, как один человек, единым вздохом вздымается грудь миллионов, среди них женщины и дети, много детей, и видно, как сияют их лица.

Конец ознакомительного фрагмента.