Горбовский

Марьяна Куприянова, 2016

Жгучая ненависть вспыхнула между учёным и практиканткой. Она амбициозна и мечтает освободиться от тирана-отца, а он – битый жизнью профессионал своего дела. Но как не вовремя она устроилась в НИИ! Именно сейчас внутри него завёлся шпион, а снаружи нависла угроза биологической катастрофы.

Глава 2. Три-Г

«Жизнь дает человеку три радости. Друга, любовь, работу. Каждая из этих радостей уже стоит многого. Но как редко они собираются вместе!»

Бр. Стругацкие, «Стажеры»

Солнце еще только показало свои первые холодные лучи, окрасив горизонт в бледную мягкую сирень, а трое мужчин уже забрасывали удочки на глиняном бережке, поросшем редкой тусклой травой, больше похожей на зеленую проволочку.

Эту компанию любя называли «Три-Г»: так сложилось, что трое коллег по работе, у каждого из которых фамилия начиналась на соответствующую букву, являлись давними товарищами.

Гордеев разматывал спутанную леску, сидя с широко расставленными ногами на крошечной деревянной табуретке, взятой из дому, и с удовольствием напевал себе под нос что-то знакомое, но неразборчивое. Он любил петь, и петь в голос, но сейчас приходилось сдерживаться из нежелания спугнуть утренний клев. К тому же не хотелось нарушать таинственную тишину этого прохладного утра, когда им наконец-то удалось вместе выбраться на рыбалку.

Гаев проверял червей на наличие признаков жизни, перебирая их скользкие бледно-розовые тельца в комочках сырой земли, а также проводил ревизию остальной приманки: кукурузы, хлеба, соленого теста и опарышей. Время от времени он поглядывал на спокойную воду, в которой отражалось серебристо-лиловое небо, находил глазами пуговку поплавка и возвращался к прежнему занятию. Рыба не спешила быть пойманной, Гаев тоже решил не торопиться.

— Гордей, — обратился он вдруг, выпрямив спину и сморщившись от того, как хрустнули позвонки, — а мормышки ты взял?

— Взял, как же, — откликнулся Гордеев. — Вон там, в свертке посмотри. Да нет, в брезентовом.

— Наше-ел, — довольно протянул Гаев. — И блесна тут как тут.

Он стал копаться в брезенте, извлекая рыболовные снасти и бережно раскладывая их на видном месте. Гаев любил, чтобы все было под рукой и в полном порядке. Уже час не клевало. Речка словно издевалась над ними. Товарищи переглядывались, понимая, что терпение — главное для рыбака, и торопиться некуда. Решили перекусить, но тут у Гаева клюнула и сорвалась, блеснув серебристым хвостом.

— Гай, ну что ж ты! — прошипел Гордеев, кинувшись к своей удочке на всякий случай. Подумал: а вдруг у него сейчас клюнет, раз у коллеги только что ушла?

— Первый блин комом, — с улыбкой заявил Гаев, подтянул леску и, насадив на крючок ароматизированную кукурузу, лихо закинул поплавок метрах в семи от берега. Тот весело булькнул в тишине и закачался на воде, как крошечный буек. — Зато теперь мы хотя бы уверены, что рыба здесь водится. А то я уж думал…

Позабыв о перекусе, рыбаки с азартом и надеждой не сводили глаз со своих поплавков. Рыба «проснулась», раздразнила воображение, теперь только и успевай вытаскивать, думали они.

— Донку поставлю, пожалуй, — поднялся Горбовский спустя десять минут тишины, нарушаемой только вкрадчивым шумом листвы на деревьях и хлопками ладоней (беспощадно грызли злые утренние комары).

— Дело хорошее, Лев Семенович, — одобрил Гордеев, прихлопнув очередного кровососа на шее, и принялся растирать кровь между пальцев с задумчивым выражением небритого лица.

Горбовский выпрямился, хрустнул засиженными суставами, размялся и покрутил головой. На природе, подальше от города, дышалось гораздо свободнее, чем в лаборатории. Он вдохнул полной грудью этот влажный и вкусный воздух и задумался, глядя туда, где всходило солнце. Ему редко удавалось вырваться из круговорота институт-лаборатория-дом куда-нибудь еще, поэтому сейчас внутри него царило странное спокойствие, а в чертах лица угадывалось умиротворение, которое так редко посещало его натуру. Мужчина думал о своем, редко и напряженно моргая большими синими глазами и покусывая тонкие бесцветные губы.

Гордеев и Гаев уже много лет называли друг друга кратко, даже как-то по-ребячески — Гордей и Гай, а вот Горбовскому не решались видоизменять фамилию. И на то были свои причины.

Во-первых, Лев Семенович был старше на семь лет, хоть и являлся им другом со времен учебы. Он поступил на первый курс, когда ему было двадцать пять, а Славе Гаеву и Саше Гордееву — по восемнадцать. Горбовский получал второе высшее образование, а они только что выпустились из школы. С тех пор миновало семнадцать лет. Гордей и Гай обзавелись семьями, а вот Горбовский…

Да, у него судьба сложилась иначе.

Во-вторых, Лев Семенович был старшим научным сотрудником, правой рукой Пшежня, его уважали и ценили, несмотря на множество вещей, из-за которых обычно увольняют. Рабочая субординация, отточенная за столько лет, сказывалась и в обыденной жизни.

В-третьих, Горбовский никогда не был человеком, к которому уместно обращаться в той или иной мере шутливо, пусть даже давним друзьям. Его характер определял отношение к нему, и два близких товарища звали его чаще по имени-отчеству, реже — по фамилии. Это всех устраивало.

Лев Семенович очнулся от думы и принялся заниматься снастью. В этот момент у Гордеева клюнуло — он с азартом вытащил красноперку с ладонь длиной и теперь удовлетворенно улыбался, отправляя добычу в водак.

— Ну, вот и пошел клев-то, — сказал он, поддевая свежего червя на крючок.

— Где тут поглубже? — спросил Горбовский, приготовив донку и подойдя к самой кромке воды.

Ему подсказали, где глубже, и он, по-молодецки замахнувшись, лихо забросил грузик почти на середину речки — только леска свистнула. Затем установил донку на берегу, соорудив держатель из раздвоенной коряги, и ощутил, что вот сейчас ему действительно спокойно и на уме, и в сердце. Он глянул на наручные часы и предложил все же позавтракать.

— Сейчас отвлечемся — и заклюет, — уверенно сказал Гордеев, распаковывая галеты.

— Значит, надо немедленно отвлечься, — резюмировал Гаев.

Горбовский извлекал из рюкзака покупные закуски, в то время как два его товарища — преимущественно домашнюю снедь, приготовленную руками сварливых, но все-таки любимых женушек. То были бутерброды в ассортименте, гренки из черного хлеба с чесноком, вареные яйца, зелень, румяная жареная картошка. Все угощали друг друга, выкладывая еду на импровизированный столик, крытый грубой покоцанной клеенкой возрастом никак не младше их дружбы.

— Лев Семенович, как ты думаешь, Пшежень не обидится, что мы его не позвали?

— Пожалуй, ему не до рыбалки сейчас.

Три товарища удобно разлеглись на траве, с удовольствием вытянув затекшие от долгого сидения ноги.

— А что, снова ревматизм?

— Если бы, — сказал Горбовский. — Начальство.

— Лев Семенович, пока суд да дело, расскажи-ка нам, как совещание прошло.

— Нечего рассказывать, — нахмурился вирусолог, испытав, однако, странное желание поделиться с друзьями постигшей его несправедливостью, — идиоты, вот и вся беда.

Сейчас он был не так зол, как на совещании — природа успокаивающе действовала на него и приглушала возмущение. Не хотелось даже начинать злиться, когда вокруг такая благодать.

— И что там за комиссия, я слышал?.. — не отставал прилипчивый Гордей.

Горбовскому пришлось рассказать, как он был категорически против, но его не послушали и назначили (без его ведома!) председателем комиссии по отбору студентов на практику в лаборатории НИИ, о чем он сам узнал позже, ибо в знак протеста покинул совещание досрочно.

— И сколько раз ты успел назвать Бориса Иваныча добрым словом? — усмехнулся Гаев.

— Это неважно. К тому же я такое не считаю, — ответил Горбовский раздраженно. — Дело в том, что они действительно не понимают и не хотят понять, насколько это опасно — неопытные студенты в лаборатории вирусологии. Ведь я у них преподаю, и… поверьте, — заверил он с каким-то затаенным злорадством, — знаю как облупленных. Даже самые лучшие из них недостойны сделать шагу в НИИ.

— Экий ты строгий, Лев Семенович. А что говорит наш уважаемый Юрек Андреевич?

— А что может он сказать? Слушайся, говорит, начальство. Не гневайся, говорит. Остынь.

— И что ты, послушаешься будто?

— Послушаюсь. Но отыграюсь я на них со всем зверством, на какое способен. Ни один не пройдет эту бессмысленную проверку, для галочки затеянную.

— Думаешь, студенты рискнут идти на комиссию, узнав, что ей заправляешь ты? Может, они и глупы, но не настолько же.

— Зато наглости у них хватало всегда, — заметил Горбовский. — Беспредел, в котором мне предстоит поучаствовать, обернется в мою пользу. Эта комиссия — пустая трата времени, я все равно всех завалю, а директору даже это непонятно. Набитый дурак не признает, что я прав, пока весь город не сдохнет от эпидемии, виной которой станет какой-нибудь Петя Иванов с дырявыми рука…

— Клюет! — подпрыгнул Гаев и ринулся к своей удочке, опасно споткнувшись, но сохранив равновесие.

Пока он боролся с рыбиной, не желающей выбираться на отмель, Гордеев мечтательно закинул голову и произнес, глядя в небо:

— А с другой стороны, Лев Семенович, было бы неплохо взять в помощницы пару молоденьких студенточек…

«Началось», — подумал Горбовский, но промолчал, угрюмо пережевывая гренок и с прищуром наблюдая за своим поплавком. Гаев вытащил карася — с крупной матовой чешуей, почти в локоть длиной — похвастался с глупой улыбкой и поместил рыбину в водак.

— Слышишь, Гай? Я говорю, было бы неплохо разбавить наш сугубо мужской рабочий коллектив симпатичными практикантками. Как ты на это смотришь?

— Положительно, мой друг! Что может быть лучше молодых девушек в личном подчинении?

— И не говори. Я бы их так напрактиковал, на всю жизнь бы запомнили, — сладко улыбался Гордеев.

— Женатые мужики, — выговорил Горбовский с чувством. — Никак не нагуляетесь.

— Ой, не начинай, Лев Семенович! Я в самом расцвете. Помечтать-то можно мне или нет?

— Что с того, что я женат? — подхватил Гордеев. — Каша кашей, а мяса хочется всегда.

Горбовский осуждающе покачал головой. Ему было противно, но уже привычно слушать подобные рассуждения. Двое товарищей с самой молодости были такими. Смутное воспоминание тронуло его память и бесследно утонуло в речке. Он не стал вспоминать всерьез. Не стал портить себе настроение. Слишком редко удавалось вот так забыться.

— Слушай, а может, все-таки пропустишь хотя бы пару девчонок к нам? Ну, чтоб не так уныло было. Пусть сидят в комнате отдыха и выполняют какие-нибудь незначительные поручения для отвода глаз, не ставя под угрозу население всего мира. И глазу приятно, и мелкую работу всегда есть, кому сделать. Веселее будет. М? Есть там, в институте, симпатичные девочки? Уверен, что есть.

— Для вас двоих любая юбка симпатична, — холодно заметил Горбовский.

— Ты сам мужчина хоть куда, не прибедняйся. Если бы ты не был таким суровым со студентками, многие из них бегали бы за тобой. Где твой мужской инстинкт? Неужели никого нет на примете?

— Прекрати, — чуть слышно предупредил Гаев, чувствуя, что товарища понесло в опасные воды. И оба прекрасно знали, что есть темы, которых лучше не касаться в присутствии Горбовского. Гордей закусил губу и замолк.

— Мне это безразлично, — ответил Горбовский. — А вы бы лучше думали о безопасности объекта, чем о собственном увеселении. Надоели жены? Сходите в стриптиз-бар, снимите проститутку, в конце концов. Только не путайте работу с развлечением. У нас слишком ответственная должность, чтобы успевать ухлестывать за слабым полом в рабочее время. К тому же женщине в лаборатории делать нечего, тем более — в вирусологической. Сплетни, ненужные эмоции… — Горбовский скривился. — Нет. Женщин к этому подпускать нельзя, беда будет. Тем более — молодых. Дисциплина и субординация полетят к чертям. Так что закатайте губу. Наш мужской коллектив таким и останется, это я вам обещаю.

Переглянувшись, Гордеев и Гаев не стали спорить. Оба знали, что переубеждать Горбовского тщетно. Продолжать эту тему дальше тоже было опасно. Все-таки они понимали, почему Лев так рассуждает. Лишний раз напоминать о том, как сложилась его судьба, совсем не по-дружески. Нужно было срочно перевести тему, но об этом заботиться не пришлось — у Горбовского клюнуло.

Он с азартом поднялся, отбросив надкусанный огурец, и побежал к удочке. По-видимому, на крючок попался кто-то крупный, если даже такой мужчина, как Горбовский, прилагал усилия, подтягивая рыбину к берегу. В один миг ему даже показалось, что леска вот-вот лопнет. Гордеев с Гаевым подбежали к нему и принялись помогать (в основном бесполезными советами), обступив с обеих сторон.

Это оказалась щука — длиннющая, крепкая, зубастая и красивая, почти в руку от плеча до кисти. Она долго изворачивалась, била хвостом, даже страшно было, что пальцы откусит, но с ней все же справились. Не рискнув помещать в водак (щука могла просто-напросто порвать сеть и уплыть, освободив собратьев), ее поместили в большой таз, припасенный как раз для таких случаев, и залили туда речной воды.

— Пор-родистая, мерзавка! — оценил Гордеев, наклонившись и опасливо поглаживая щуку по спине. Рыбина без устали билась, разбрызгивая вокруг себя фонтаны воды. — И с характером. Надо бы ее накрыть, а то ведь, того и гляди, улизнет.

— Сеть накинь, — посоветовал Горбовский. — И таз подальше от берега.

Сам же он насаживал на крючок червя, и вид у него при этом был, как у человека, достигшего вершины Эвереста. Гордеев с Гаевым принялись перетаскивать таз к машине. Когда они возвратились, Горбовский спросил:

— Кто из вас заберет ее?

— Чужих трофеев не беру.

— Я тоже, Лев. Такому улову любой позавидует, но… Ты поймал — ты и забирай.

— Во-первых, вы мне помогли ее вытащить. А во-вторых, на что она мне, вы подумали? Готовить я не умею, живу один, — Горбовский прервался, как будто вспомнил о чем-то, о чем не хотел бы вспоминать.

— Женщину тебе надо, — не удержался Гордеев. Слишком жалко ему было одинокого холостяка, над которым жизнь вволю поиздевалась.

Пожалуй, все трое в тот миг ощутили болезненный укол в груди. Горбовский прочистил горло — оно запершило без видимой причины. Гордеев успел тысячу раз пожалеть, что не удержал языка за зубами. Так боялся затронуть больную тему, и вот — затронул. И теперь чувствует все то же самое, что и его товарищ, и ему больно, и ему тоскливо, несмотря на это прекрасное утро, несмотря на хорошую компанию и несмотря на неугомонную щуку.

Горбовский, однако, отреагировал совсем не так, как ожидалось. Бесцветным голосом он заявил, что и без женщины обойдется.

В тот момент Гордеев и Гаев как никогда прозрачно увидели истину, похороненную семнадцать лет тому назад под тоннами грубости, колкости и замкнутости: Горбовский уверен, что не заслуживает быть счастливым. Уже не в этой жизни. И эту трещину в его панцире способны заметить лишь самые близкие.

Товарищи переглянулись и отвели взгляд — им было стыдно смотреть друг другу в глаза. Они так остро ощущали вину и обиду, но ничего не могли сделать.

Ничего.