Я вернусь в твою жизнь

Маша Малиновская

— Она моя дочь, Василина, думаешь, я останусь в стороне? — складывает руки на груди. — Это наши проблемы, Семён, тебя они не касаются. Мы пять лет были одни, и дальше как-нибудь справимся. — Меня касается всё, что связано с вами двумя. Я больше не совершу такую глупость, не отпущу тебя. Он был моим студентом. Я знала, что наш роман — ошибка. Знала и нырнула в него с головой. И разбилась… Осталась среди осколков и боли с особенным ребёнком на руках. Семья Семёна откупилась от меня, призывая избавиться от “последствий”, но я не смогла. Пять лет я собирала себя по кускам, а теперь он хочет вернуться в мою жизнь. Но выдержу ли я, если он снова причинит мне боль?

3

Василина

— Тебе идут тёмные волосы.

Серьёзно? Обсудим мои тёмные волосы, встретившись случайно через пять лет в самолёте.

— Здравствуй, Семён, — говорю на выдохе, а вдохнуть потом оказывается сложно.

— Здравствуй, Василина, — чуть сощуривается, внимательно глядя, поджимает уголки губ.

Мы смотрим друг на друга как заворожённые. Потеряно, оторопело. Как будто проваливаемся в безвременье, в вакуум. На секунды всё вокруг исчезает: люди, самолёт, собственные мысли…

— Я… — с трудом выталкиваю себя из этого состояния. — Я ошиблась местом, наверное.

— Ты вместо Риммы? — спрашивает, а мой мозг лихорадочно анализирует его голос. Он стал ниже, приглушённее, будто сдержаннее, тембр привычный, слышится немного гуще, взрослее.

— Да, — киваю, а внутри всё подбирается. Неужели он и есть босс моей подруги?

— Тогда не ошиблась, — кивает на место рядом.

В первые несколько секунд мне хочется развернуться и дать дёру. Причём бежать долго и быстро, не останавливаясь. Пока силы не иссякнут, а дыхание не собьётся так, чтобы я думала лишь о том, как вдохнуть, а не об этой встрече. Чтобы адреналин сгорел в работающих мускулах и оставил в покое сердце.

Но вместо этого я с деревянной спиной опускаюсь на сиденье, будто на гвозди. Не знаю, не понимаю, как вести себя, нужно ли что-то говорить, обсудить предстоящую работу. Я в ступоре. Растеряна. Ещё и чувство долга мигает, обещание подруге держит.

Странная пауза затягивается. Я дышать не могу, потому что в нос забивается его запах. Тоже такой знакомый, но в то же время другой. Не такой резкий, но чуть более тяжёлый, с нотой горечи.

Впериваюсь глазами в спинку сидения напротив, а вот Семён смотрит на меня. Слишком близко, слишком интимно. Чувствую это. Мне кажется, он даже видит, как у меня на шее под его взглядом встают волоски.

— Выучила испанский?

— Вроде того, — киваю, продолжая смотреть в спинку переднего кресла.

— Вроде того? Римма сказала, что никого не знает, кто бы владел языком лучше.

— Она преувеличила. Но моих знаний должно быть достаточно для выполнения поставленных задач.

Мы ещё не взлетели, но мне кажется, что у меня заложены уши.

— Условия она тебе озвучила?

— Да. Твоя секретарша утром прислала документы на подпись. Наталья Визян — твоя же секретарша?

— Да, она. Всё верно.

Киваю, надеясь завершить разговор. Ну хотя бы на время. Мне нужна передышка, чтобы прислушаться, как там тот зверёк в непроницаемой металлической коробке в груди. Не начал ли царапаться наружу. Он давно уже молчит. Когда-то, почти пять лет назад я закрыла его, израненного и измученного, надеясь, что он сдохнет к чертям. Закрыла, но прислушивалась. Он ещё долго стонал и выцарапывался, а потом затих. Но я чувствовала, что он жив. Впал в анабиоз, застыл, но дышит.

И сейчас я больше всего боюсь, что этот загнанный, изувеченный зверёк по имени “любовь с Семёну Радичу”, вздрогнет и откроет свои прожигающие насквозь глаза.

Нет, не хочу. Я едва пережила всю ту боль, едва выкарабкалась. Можно даже сказать, что оправилась, но иногда, пусть и всё реже и реже, мне что-то снится. Утром не помню что, память услужливо стирает эти сны, но остаётся ощущение. Необъяснимое, размытое, странное. Но я понимаю, откуда оно и с кем связано. Да и сложно забыть, когда…

Объявляют взлёт. Стюардесса просит пристегнуть ремни и поставить смартфоны и ноутбуки в режим полёта. Ещё раз напоминает о правилах безопасности и как действовать при чрезвычайных ситуациях. Говорит, что время полёта два часа пятьдесят минут. Вчера, когда я пообещала Римме её заменить, я думала, это недолго, но сейчас эти почти три часа представляются нескончаемыми.

Я выполняю все действия, как и Семён, выключаю сеть в телефоне, осторожно отвернув экран от Семёна, а потом подтягиваюсь и крепко сжимаю пальцами поручни кресла.

— Боишься летать? — Радич поднимает брови, поворачивая ко мне голову. — Не знал.

Смотрю на него удивлённо в ответ.

— А почему ты думаешь, что вообще знаешь обо мне что-то?

Получилось резковато, но его, кажется, это ни капли не смутило. Он снова чуть прищуривается, а губы трогает мимолётная улыбка, которую он тут же прячет, слегка прикусив их. И это движение заставляет меня моргнуть. А заодно понять, что я уже слишком долго смотрю ему в глаза. И расстояние между нами слишком близкое.

Самолёт начинает движение, и я впервые так этому рада, потому что это помогает сбежать от внимательного взгляда Семёна. Ему что, никто не сказал, что пялиться на посторонних некрасиво?

Хотя да, о чём это я… Это же Радич. Взрослее, крупнее, шире в плечах, с бородой и более квадратной челюстью, но Радич. Вряд ли он все пять лет потратил на глубинное изучение норм этикета.

— Испанцы уже в Питере, — начинает говорить. Нашёл время — взлёт же! — После прилёта у нас есть четыре часа на дорогу и обустройство в отеле, потом официальная переговорная встреча. Предварительная. Деловая. После — речная прогулка и ужин на теплоходе. Завтра утром официальное подписание, если придём к соглашению. А вечером неформальная встреча, ужин в ресторане. У тебя есть всё необходимое?

— Есть, конечно, — отвечаю, судорожно вспоминая, положила ли туфли, а то придётся тащиться на встречу в платье и лоферах.

Семён продолжает разъяснять некоторые детали, которые мне нужно знать, чтобы подготовиться. Сообщает о составе делегации испанцев, примерно поясняет, кто есть кто, показывая на экране телефона.

Ну что я там могу запомнить? Особенно сейчас, в стрессе перед самым-самым вылетом.

— Слушай, давай позже, мы тут взлетаем, — обрываю его, не выдержав, и продолжая вдавливать затылок в кресло.

— Расслабься, Адамовна, мы уже, — усмехается, и я замечаю, что табло “пристегните ремни” уже не горит красным, а большинство пассажиров расслабленно болтают. Некоторые даже ремни отстегнули.

Вот же… заговорил. Что я и не заметила. Двадцать минут взлёта оказались незаметными.

Особенно после этого “Адамовна”, прошившего иглой насквозь.