Первая волна: Сексуальная дистанция

Мила Левчук, 2020

Мир после пандемии никогда не будет прежним. Государства превратились в изолированные миры и создают общество, в котором не работают законы свободы и прав человека. Что если тебе запрещено любить того, кого выбрал? Если разводы запрещены, а ты много лет мечтаешь о той, что уже замужем? О единственной на всю жизнь, той, которую однажды потерял. За связь с чужой женой тебя могут отправить копать могилы для погибших от смертельного вируса, лишить свободы и даже мужского достоинства. Но что если так вышло и ты самый упрямый человек на земле и раз сказал «добьюсь», значит так оно и будет? Главный герой антиутопии Алекс нравится множеству женщин, но любит одну, которую потерял еще в школе. В попытке вернуть свою единственную, он готов преодолеть пропасть, что разлучила его с любимой, схватиться с ее новым мужчиной, который способен превратить его в ничто и даже противостоять всему государству, которое запрещает любить. Что случилось в его прошлом? Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Какой она была? Мне трудно отвечать на этот вопрос, потому что я настолько ссался от восторга, что не мог бы описать ее по-человечески. Ну в смысле хоть сколько-нибудь объективно. Вот ее сильные стороны, вот слабые. Вот плюсы, вот минусы. В этом луче света из недр моей памяти она была совершенным существом. Но сейчас, вспоминая ее, будучи взрослым, я вижу и достоинства, и недостатки. Проблема в том (моя проблема) что все они мне нравятся. Но в первую очередь я восхищаюсь ее мужеством и бесстрашием. Ага, вот так после всего, что вы о ней успели узнать.

Эта история произошла, когда ей было 12 лет, а мне соответственно на год больше. Это было одно из самых счастливых времен моего детства, потому что на все лето нас, черт возьми, оставили в покое. Никто не выслал ее к бабушке в Сибирь, чтобы мы писали километровые письма и словно каторжники, зачеркивали дни до встречи. Никто не ссылал меня в спортивный лагерь, чтобы я сбегал оттуда и два дня шастал по поселкам в поисках пригородного маршрута автобуса.

От нас просто все отвязались и все лето мы утром встречались и шли гулять, играли дома в приставку или комп. Она жарила мне блинчики, мы вместе портили продукты, пытаясь приготовить пиццу. А иногда она заставляла меня читать произведения школьной программы. Вслух, черт возьми. И я читал, как миленький. Польза была обоим. Она опережала свою программу на год, а я не имел соблазна выехать на сообразительности. Интеллект креп, успеваемость по литературе повышалась. Но в самом деле я уступал ей по двум причинам: это было время вместе, наедине, без посторонних. А во-вторых, это мои первые сексуальные переживания. Ага. Под Достоевского.

В свои 13 я был уже в том возрасте, когда хочется прикасаться к девочке совсем не по-дружески, не за ручку, знаете ли, подержать. А как минимум целоваться. А она в свои 12 все еще оставалась на стадии, когда подобные темы — это фу, противно! Не мог же я целовать ее против воли. Мне оставалось лишь просыпаться и засыпать с этими мыслями. Каждый чертов день.

Так вот, при чем тут Достоевский и его «Бедные люди»? Это в самом деле мог быть и Гоголь, и Лермонтов, и даже Пушкин наше все. Дело было в том, что, читая, я ложился на свою или ее кровать на живот. А она укладывалась рядом. Наши плечи, а главное, бедра соприкасались. И само ощущение момента, то, что мы оба в постели, что я прикасаюсь к ней, вводило меня в такое томительно приятное оцепенение всего тела, что я едва помнил себя от этих ощущений. Я читал и возбуждался. Мне кажется, если я перечитаю произведения для 8-го класса, то снова заведусь.

Надо сказать, по этому поводу наши родители были настороже. Чаще всего мы сидели именно у нее дома, таково было требование ее отца. Бабушка для разнообразия приехала из Сибири сама и позволяла нам закрывать дверь только при условии, что слышала мой голос, читающий вслух. Это гарантировало, что я не присосался к любимой внучери и не повергаю ее душу в грешный ад.

Что сказать, ее родители не питали иллюзий на мой счет (это было обоснованно), при нашей плотности отношений, моей гиперактивности, явной акселерации и отсутствии контроля все это закончилось бы подростковой беременностью. Поэтому они держали нас в поле зрения и заблаговременно начали обработку морального облика Альбины (а вот это уже отскочило будь здоров). Мой отец тоже предпринимал серьезные разговоры часа на полтора-два о мужской ответственности, о том, что торопиться становиться взрослым — это глупо и что Альбина мне доверяет, ее родители тоже и достаточно одного эпизода пересечения линии, чтобы все это облажать.

Поэтому я писал ей стихи. Читал русскую классику вслух и сплошь покрывался мурашками, когда она прикасалась к моему колену или не дай бог клала на них голову. А когда мы смотрели фильмы, в которых был какой-нибудь эпизод с поцелуем или страстными объятиями (сексуальные сцены не пропускала строгая родительская цензура), я сидел как на иголках. Сжимал и гладил ее руку, а потом бежал в туалет. Вспоминаю и смешно.

Побочным эффектом такого насыщенного летнего общения стало то, что мы обошли всю округу, пересмотрели десятки фильмов и прикончили школьную программу. В наших идеях, как себя развлечь мы заходили все дальше. И уже не в эротическом смысле. Мы начали покидать пределы знакомой территории района, ограниченной большими автомобильными дорогами. Случай, который я помню, произошел именно потому, что мы решили разведать большой мир за тем светофором.

Пацаны постарше, с которыми я был на короткой ноге, рассказывали, что минутах в десяти пешком от нашего дома есть заброшка. Замершая стройка, где дом успели построить на пару этажей, а потом что-то пошло не так. За годы простоя шпана наделала дыр в заборе и скелет здания пестрил граффити, был сплошь усеян окурками, бутылками и презиками. В общем, место, в которое Альбина не попала бы и в страшном сне. И именно туда я ее потащил.

Сначала мы гуляли, велик лучше у того забора было не оставлять. Потом некоторое время плутали в поисках прохода в бетонном заборе и вот, наконец, забрались. Кучи строительного мусора, стихийная помойка и заросли бурьяна не содержали никакого практического интереса. Все любопытное там давно нашли до нас. Поэтому мы сначала полезли на второй этаж, ходили, разглядывали артефакты местной загадочной цивилизации — кострища на бетонном полу, залежи бутылок, надписи на стенах и даже подобие спальных мест в закутках, где задумывались ванные.

Я понимал, зачем это надо, Альбина же недоумевала, кто и в какой нужде здесь мог ложиться спать на грязном матрасе среди тряпья. Нет, с этой стороной жизни я не посмел бы столкнуть ее даже имея черепно-мозговую травму. А дальше мы полезли в подвал. До сих пор не понимаю, чем я думал, что был за идиот.

Как многое брошенное в Питере, это самое брошенное со временем уходило под воду. Частично подвал был затоплен. Он уходил под землю лишь до середины, был темным и затхлым, несмотря на отсутствие внешних стен. Мы передвигались почти наощупь, замирая от страха и испытывая адреналиновое опьянение.

Моя любимая не ныла, не жаловалась, не просилась уйти. Ей было любопытно, она лишь крепче сжимала мою руку и совала нос в каждую дверь. И правда, мы вместе, в центре города, среди бела дня, что с ней может произойти? Ровным счетом ничего. И этот тезис на практике не подтвердился.

Началось с того, что я не смог больше терпеть. Отлить хотелось еще до того, как мы форсировали забор, и какое-то время я мужественно сдерживал позывы, но в подвале, где то и дело журчало, капало и булькало, я сдался и выпустил ее руку из своей.

— Подожди здесь, ладно? Я сейчас, — торопливо шепнул я и бросился в темный угол.

Там зашел за стенку, испугался, что она услышит журчание и спрятался еще дальше. А она тем временем и правда услышала, но вовсе не то, чего я боялся. Ее слуха коснулся жалобный, едва слышный кошачий мяв. Ни секунды не раздумывая, моя маленькая ринулась навстречу зову о помощи. С ее эмпатией она скорее крокодила поцелует, чем останется стоять на месте, когда где-то страдает живое существо. А в том, что оно именно страдает, не было никаких сомнений.

Альбина попетляла по лабиринту, двигаясь на звук и вышла к шахте лифта, а вернее ее квадратному бетонному основанию, которое из-за воды превратилось в бассейн с отвесными стенами. Понять глубину, стоя снаружи, было невозможно. От края ямы до кромки воды было примерно полметра. И если допустить, что дно близко, то и спуститься, и вылезти не составило бы труда. А сделать это было надо. Именно в этой яме из последних сил барахтался и доживал свои последние минуты крошечный котенок.

— Ай мамочки! — она едва не заплакала от жалости (это все пересказываю с ее слов). Котенок душераздирающе мяукнул.

Альбина осмотрелась в поисках чего-то, что могло бы ей помочь и, разумеется, кроме битого кирпича и стальной арматуры, торчащей из стен, ничего не обнаружила. Она уж было хотела позвать меня, но тут котенок ушел под воду и, о, безумие и отвага! Она прыгнула следом, не раздумывая. И ушла под воду с головой.

Плавать она, слава богу, умела, поэтому вынырнув, первым делом выловила настоящего утопающего, усадила себе на голову и попыталась дотянуться до края шахты, чтобы уцепиться. Но нет. Дно было близко, но ей не хватало роста встать ногами. А, удерживаясь на плаву, дотянуться до бортика не хватало длины рук.

Котенок впился когтями в ее шею и блеял дрожащим голосом, сама Альбина тяжело дышала и скребла пальцами по холодным стенам шахты. В грязной, затхлой воде, без помощи, в полумраке подвала, в заброшенном доме она была обречена на смерть вместе с глупой животиной, которая втравила ее в этот кошмар. Но у нее был я. Где-то там за лабиринтом. И она закричала.

— Лееееешааааа! Помогииииииии! Лешааааааа!

Я услышал зов в ту же секунду и побежал. К тому моменту я уже вышел из сумрака и пытался понять, это я заблудился или она нарушила мое указание ждать здесь и никуда не уходить. И тут крик. Сердце упало и пробило бетонный пол. Я понесся на голос и заметался среди стен.

— Ты где? — кричал я и слышал плеск воды, уже догадываясь, что произошло, не понимая только, как умудрилась?!

Я в панике терял драгоценные секунды, бросаясь из стороны в сторону, пока не вылетел к шахте и едва не загремел с края просто по глупости. Увидев эту картину, я задохнулся от ужаса. Альбина с мокрыми, грязными волосами, среди пластиковых бутылок и окурков, в какой-то яме с котенком на шее тянется ручками к краю бассейна и не достает. Я немедленно упал на живот, протянул ей руку, и она вцепилась в нее до самого плеча.

Изнемогая от напряжения, я тянул, что было сил, но у худосочного подростка не было и шанса одной рукой вытянуть две трети собственного веса из воды. Сейчас я это понимаю, тогда не понимал и рыча от напряжения тянул до красных пятен перед глазами, но не вытащил и до пояса. В довершение кошмара, она снова сорвалась и ушла под воду с головой. Когда она вынырнула, меня уже трясло.

— ПОМОГИТЕ! — заорал я во всю глотку, понимая, что бежать за помощью нет времени, а сам я не справляюсь.

— Лешечка, возьми котенка, — сказала она, стуча зубами, и протянула мне его на ладони.

Я едва не заревел. Выхватил чуть живое тщедушное тельце грязно-серого цвета с белым пятном на груди и отсадил на кучу кирпичей. Я и сам стучал зубами от осознания происходящего. Стоило мне представить, что она сейчас умрет на моих глазах и решение пришло только одно — умирать вместе.

— ПОМОГИТЕ! — мой рев раскатами заметался между страшными серыми стенами.

— Леша, я больше не могу, — проговорила она.

И я решился.

— Я сейчас прыгну, — сказал я спокойно, — далеко до дна?

— Нет, я достаю, если нырнуть.

— Значит, не утону, — мой голос не дрогнул, я уже тогда был выше нее больше чем на голову, — подплыви ближе.

Она подчинилась, и я прыгнул через ее голову, в черную, жуткую яму. Прыгнул, без колебаний, вслед за ней. В костер бы вошел, если б надо было. Я погрузился с головой и ощутил, какая же ледяная и затхлая эта вода. Вынырнул, отфыркиваясь и подплыл к ней. Альбина тут же вцепилась в мои плечи, я обхватил ее за талию и прижал к себе. Ноги крепко встали на бугристое дно и мы замерли, тяжело дыша и стуча зубами.

Было тихо, холодно и чудовищно страшно. Альбина тряслась в моих руках и дышала мне в шею, а я лихорадочно шарил взглядом по стенам, пытаясь отыскать намек на спасение. Всюду, всюду темнота и голый бетон с черными следами от спичек и надписями. Ни намека, ни шанса воспользоваться им изнутри ямы, гений, твюмть, я не обнаружил. Из нашего колодца даже потолок был едва виден, так темно было вокруг.

Неужели все? Неужели мы умрем? От паники подташнивало и в память вплавлялись все потеки на стенках шахты, все сколы и пятна. Все плавающие здесь бутылки, обертки и прочий мусор. Я помню все это и сейчас. А еще запах… Мне до сих пор именно тот тягостный сырой дух кажется запахом смерти. Здесь была наша с Альбиной страшная могила. Как нас найдут? Через сколько дней? В каком виде? Я представил это и застучал зубами. Не важно, не важно, твердил я себе, главное, что вдвоем, а остальное мы не узнаем. Улетим отсюда прямо на небо, держась за руки. Меня заколотило еще и от ужаса.

— Мы умрем? — едва слышно прошептала она.

— Нет, — твердо сказал я. — Я удержу, не выпущу тебя, буду стоять до вечера, а вечером кто-нибудь придет. Там же кто-то живет, ты видела? Вернется на свой лежак, мы позовем и нас вытащат.

— Мы замерзнем? — я улавливал слова по движению дыхания на моей шее, казалось, что она уже умирает. Меня пробило волной крупной дрожи.

— Нет, слышишь меня? Не замерзнем! — Я повернулся к ней и заставил посмотреть мне в лицо.

— Мы не умрем и навсегда будем вместе, — выдохнула она, глядя мне в глаза и стуча зубами. И столько в ее глазах было решимости, смелости и уверенности что ли. Не заплакала, не сдалась. Такая храбрая, такая сильная. — Я тебя обниму и тебе не будет холодно, — шептала она, сотрясаясь всем телом, — и ты не устанешь, ты сильный. Ты самый сильный на свете.

Самый сильный на свете застыл и едва чувствовал ноги. Я думаю, та вода была около 12-15 градусов и наши тела быстро теряли тепло и силы. Мы умирали, это ясно. Еще полчаса-час, я вконец окоченею, не устою, и мы захлебнемся.

— Не бойся, я с тобой, — прошептал я синими губами и погладил ее по волосам.

— Я ничего с тобой не боюсь, — ответила она, подалась вперед и ее мягкие, холодные губы прижались к моим.

В первую секунду я оцепенел, моргнул, а потом чуть шевельнул губами, и мы слились как два подходящих кусочка пазла в неподвижном, согревающем до живота поцелуе. От восторга в моей груди дыханье сперло и сердце забилось быстро-быстро. Это был наш первый поцелуй! И, похоже, последний. Он длился и длился. Я не знал, что делать и надо ли, просто замер и наслаждался узким лучиком счастья в черной яме нашей судьбы.

Когда наши губы разомкнулись, я тяжело дышал и отчаянно, до крика хотел жить, а не умирать. Только не сегодня, только не так!

— Я тебя спасу. Ты веришь мне? Веришь?

— Я верю тебе, — она улыбнулась, мягко, одними губами. Уже не такими синими, но очень-очень бледными.

Прижимая ее к себе как драгоценность, я сделал шаг к стене, протянул руку и кончиками пальцев провел по краю шахты.

— Сядь ко мне на спину, держись за шею! — велел я и она быстро подчинилась.

Я пошел вдоль ямы, ощупывая край окоченевшими пальцами и пол кедами. На дне было много битого кирпича и я, пиная крупные осколки, соорудил себе небольшую горку, привстал на нее и крепко ухватился за выступающий штырь арматуры у края.

— Аль! Лезь по мне как по лестнице. Хватайся, подтягивайся. Наступи на колено. Быстрей, пока держусь!

Я согнул ногу, уперся в стенку шахты и почувствовал, как она подтянулась на мне удушающим приемом, воткнулась острыми локтями в плечи, оперлась на мое бедро коленом и уцепилась за руки, впиваясь ногтями. Потом встала уже ступней, осторожно распрямилась.

— На плечо коленом! Давай! — командовал я, трясясь от натуги. Шершавая бетонная поверхность словно стружку снимала кожу со сползающего по ней колена, пальцами я до крови вцепился в бетонный край.

Она послушалась. Уперлась и в следующую секунду легко вспорхнула с моих плеч за край могилы. От облегчения я рассмеялся и затрясся еще сильнее. Те участки тела, где она согревала меня собой, стремительно и очень неприятно остывали.

— Беги за помощью, приведи кого-нибудь, я дождусь. Я в порядке! — я изо всех сил старался не стучать зубами слишком громко, но выходила очень сбивчивая, прерывистая речь, как будто я пытался говорить на бегу.

— Нет! Я не брошу тебя здесь! Ты сказал верить в тебя, я верю. Ты можешь сам! Я тебя не оставлю одного в этом жутком месте. — Она легла на живот, как я до этого и хватала, гладила мои руки, подтягивая к себе. — Я столько раз видела, как ты красуешься на турнике. Я же знаю. Ты можешь. Я видела! Хватайся и подтянись, — ее голос дрожал, она была в безопасности, но я понимал, не уйдет, не оставит.

А потом она схватила мою руку с окровавленными пальцами, которыми я цеплялся за край, когда она выбиралась и начала целовать, повторяя:

— Бедный мой бедный. — и прижалась щекой к ладони, — Ты же герой, ты сможешь.

И я, мать его так, смог! Присел так, что вода сомкнулась у меня над макушкой и толкнулся от дна что есть силы. Выпрыгнул чуть дальше, ударился пальцами о камни, заскользил назад, обдирая локти, но одна рука крепко схватила кусок арматуры, вторая ухватилась за вмурованный в пол камень, в плечи вцепилась Альбина и потянула на себя что есть силы. И я рванул. Ей навстречу, на адреналине, на мощном, разрывающем меня чувстве любви и какого-то душевного подъема, как бывает у людей в минуты высшего героизма. Наверное… Не так уж часто меня посещают приступы высшего героизма, извините.

Подтянул себя чуть выше. Уперся в край локтем, заскреб кедами по стене, резиновая подошва хорошо цеплялась за шершавый цемент. Подтолкнул себя ногами и вывалился за край до пояса, тяжело дыша пылью и мусором. Потом перекатился на спину, весь ободранный, мокрый и грязный как черт и оттолкнул себя ногами от края. А Альбина упала мне на грудь и только тогда разрыдалась.

— Ты спас меня, спас… спас… — шептала она, вся черная до самой макушки, залитая слезами, рисующими светлые дорожки у нее на щеках.

— А ты меня, — выдохнул я и крепко-крепко прижал ее к себе.

Мы бежали домой со всего духу. От пережитого смертного ужаса, от переохлаждения и перенапряжения, я то и дело спотыкался и удерживал от падения Аль, но мокрые насквозь, израненные мы бежали, согреваясь на ходу. Альбина прижимала к груди третьего выжившего: тощего, драного котенка, который отдался на волю судьбе и молча цеплялся за ее грязное платье, зажмурив глаза.

Прохожие оборачивались, пытались нас окликнуть, слишком уж вызывающе мы выглядели. Три существа, явно попавших в беду, но догонять нас никому в голову не пришло.

В свой двор мы входили в режиме стеллс. Я шел на разведку, выглядывая из-за угла, а Альбина двигалась следом. Не хватало только, чтоб начатое моим безответственным поведением довершили родители, которые без колебаний свернут мне шею, как только узнают и встречаться нам больше никто не позволит. Вот этого я боялся больше всего на свете.

У меня дома не было никого и хоть ее подъезд манил юркнуть в спасительную темноту от самого угла, но мы пересекли двор и нырнули в мою парадную, взлетели на второй этаж и только захлопнув дверь, я почувствовал себя в безопасности.

Альбина, не снимая босоножек, бросилась в ванную вместе с котенком. А я прямо на пороге начал раздеваться, срывая с себя вонючую, мокрую одежду. За дверью ванной зашумел душ и я, грязный и дрожащий стащил покрывало с дивана, завернулся в него и привалился к стене рядом с дверью. Как же хотелось принять душ! Я закрыл глаза и меня горячей волной смыло в черный кадр, где мы целовались и были во всем мире только вдвоем.

Может из-за этого я со временем перестал вспоминать ту жуткую историю, как самый страшный эпизод в жизни? Особенно на фоне событий, которые действительно осуществили мои глубинные страхи.

О том, что это было никто кроме нас двоих так и не узнал.

Не глядя на обескураженную Евгению, он прижал трубку плечом, застегнул штаны и как последний мудак вылетел из клуба. Прохладный вечерний воздух обдул его горячее лицо и грудь наполнилась восторгом и волнением.

— Что случилось? — Лекс осмотрелся, его тон тут же стал собранным и деловым, — ты где?

— Я на работе. Монблан у Финляндского, знаешь? — ее голос дрожал.

— Еду, — он стартовал с места к своему шерику. — Объясни, что произошло?

— Леш… комендантский час! — выдохнула она, будто что-то очевидное и Лекс уставился на часы.

Десять минут до выхода патрулей! Он собирался проторчать в клубе до утра, а потому начисто забыл, что с минуты на минуту город замрет. Уже сейчас станции метро закрыты на вход, таксисты завершают поездки и весь общественный транспорт направляется в парк. Хорошо, кар шеринг, еще не научился блокировать машину после наступления часа «всем сидеть по норам!».

— Мчусь, жди! — Лекс сбросил звонок и побежал.

Он вылетел за угол, где оставил машину и обнаружил, что той на месте уже нет. Кто-то перехватил ее и уехал к себе домой.

— Блт! — выдохнул Вольский и завертелся на месте, лихорадочно соображая, где взять свободную тачку.

Двор! Кто-то обязательно должен был вернуться с работы и припарковаться у дома! Лекс метнулся через дорогу, в арку. Восемнадцать шагов, влево, вправо, в уме он считал убегающие секунды. До Финляндского было рукой подать, но только если ты на колесах.

Вот! Стоянка! Он запустил приложение и увидел горящую синюю точку в дальнем углу двора. Есть! Еще двенадцать шагов и 4 секунды.

На ходу разблокируя двери, Вольский влетел на водительское и, не пристегиваясь ударил по газам. Оп-па! Взвизгнул парктроник. Бетонный ящик с клумбой, поприветствовал задний бампер. Черт с ним! Лекс лихорадочно крутил руль, разворачиваясь в три приема, набирая скорость, вписался в узкую арку и вылетел на опустевшую дорогу. Минус 38 секунд.

Замелькали столбы и дома, светофоры на пути уже мигали желтым. Все говорило о том, что ты, идиот проклятый, что жмешь по набережной 120 км/ч должен находиться в любом другом месте. Любом! Но Лекс упрямо топил педаль в пол, обгоняя припозднившихся собратьев. И только когда в поле видимости начала вырастать стеклянная громада здания Монблан, он ощутил, как сжалось сердце. Он же увидит ее… прямо сейчас!

Полторы минуты.

Он свернул на Финляндский проспект и остановился у пешеходного. Гуднул и запустил обратный дозвон, когда увидел, как из вращающихся стеклянных дверей выбежал узкий, стройный силуэт в распахнутом плаще. Сердце Вольского задрожало, время остановилось. Он смотрел, как она приближается, подсвеченная из-за спины сияющим вестибюлем бизнес-центра. Черная фигура с тонкой талией и стройными ножками на каблуках, бежала, будто не касаясь земли, словно крыльями окутанная развивающимися полами плаща.

Снова, как и тогда, вокруг нее разливалось сияние, а он цепенел, узнавая походку, профиль, мягкую волну волос, перекинутых на одно плечо и поворот головы. Она промелькнула в пятне света под фонарем. Лекс вздрогнул и до боли впился пальцами в руль, на мгновение увидев лицо бесконечно любимой женщины впервые за десять лет.

Альбина перебежала дорогу, и он опомнился, лишь когда потерял ее из поля зрения за бампером. Алекс перегнулся через соседнее сиденье и распахнул дверь. Через секунду в салон впорхнула она, а вместе с ней легкий цитрусовый запах и звуки дыхания, шуршания одежды и ощущение, будто он сидит в тридцати сантиметрах от ядерного реактора и жить ему осталось несколько секунд.

Она села, потянула изящной ручкой ремень от плеча, а Лекс, стараясь не залипнуть и не выдать свои чувства, погладил взглядом ее профиль. Высокий, чистый лоб, изгиб ресниц, аккуратный ровный нос, тронутые улыбкой уголки мягких притягательных губ и светлые глянцевые волосы, заправленные за ухо. Он помнил эти волосы наощупь, мягкие, тонкие, гибкие, как будто детские, они как вода всегда струились между его пальцами и ладони вспомнили это ощущение. Кожу щекотнуло флешбэком. В мочке уха сверкнула блестящая круглая капля прозрачных сережек.

На ней был легкий бежевый плащ с остроугольным распахнутым воротником, открывающим изящную шею с нежной ямочкой между ключицами на дне которой поблескивал прозрачный драгоценный камень на тонкой серебряной цепочке. Нырнуть взглядом в просвет белой офисной блузки глубже в декольте не позволяла одежда и состояние, которое утягивало в эйфорические приливы, которых лучше было не допускать, чтобы немедленно себя не выдать. Сразу под грудью ребра стягивала высокая плотная юбка-карандаш, которая словно футляр для скрипки захлопывала ее фигуру в корсет и прорисовывала все плавные изгибы ее тонкого тела и заканчивалась чуть ниже колена.

Альбина скрестила тонкие запястья, сложила узкие ладони, с длинными пальцами, на одном из которых тускло блеснуло простое золотое обручальное кольцо. Алекс споткнулся об него и будто обжегся, отвел глаза, а она повернулась к нему, мягко улыбаясь губами, глазами… жемчужно-серыми, бездонными с искорками любопытства и приязни, как будто не было этих лет и не выглядит она роскошной женщиной, а не угловатой старшеклассницей. Как будто они расстались друзьями и нет никаких поводов сомневаться, стоит ли радоваться встрече. И как будто не понимает, какое производит впечатление и не видит, как у него все внутри трясется от восторга и волнения. А еще от какого-то странного, трудно объяснимого чувства, в котором смешались тоска и облегчение.

— Ну здравствуй, Леш, — сказала она и его тело отозвалось волной мурашек.

— Здравствуй, Аль, — вытолкнул он слова сквозь пересохшее горло.

— Давай скорей! — она подняла брови и закусила губу с извиняющимся видом.

Лекс опомнился. Надо было переключиться, и он радостно нырнул в этот предлог, как в убежище, будто отгораживаясь от источника своего бешеного волнения и нажал на газ.

— Где ты живешь? — он отвел глаза и стало полегче.

— На Савушкина…

Он снова медленно перевел взгляд на нее, этой красноречивой паузой давая понять, что миссия невыполнима. До перекрытия дорог и развода мостов оставалось 3 минуты.

— Не успеем. — Коротко резюмировал он и дал по газам, разворачиваясь через двойную сплошную.

Альбина притихла, а Лекс лихорадочно соображал, разгоняясь вдоль сквера, откуда на них пялился памятник Боткину и очень не одобрял! К себе не успеет тоже, они живут в десяти минутах друг от друга. Семен вообще на Просвещения — 20 минут без светофоров. Выход один — тащить ее обратно в бункер. Он представил радость Евгении от новой встречи. Представил, как заведет эту испуганную лань в стены нелегального заведения, тем самым подводя ее под статью. Прикинул, что она о нем подумает, распознав завсегдатая, и едва не застонал. Но условия задачи двух вариантов решения не предполагали.

Машина мчалась мимо Выборгского сада, мимо собора и резко повернула налево, на Гренадерскую. На часах мигало 21:58, на дороге кроме них никого не было.

У моста уже собиралась спец техника. Лекс обогнал автозаки с мигающими габаритами, которые разворачивались, чтобы перекрыть дорогу и с замиранием сердца влетел на мост. С обратной стороны барьер тоже не успели сомкнуть, и он вписался в узкий просвет между щитами.

Выскочил на перекресток. С одной стороны уже сдвинули барьеры, он свернул на набережную, потом еще раз мимо ботанического. Навстречу по улице двигалась колонна автозаков. Алекс сбросил скорость и нырнул в ближайшую арку. Машина остановилась, и заглушила мотор. Оба, молча, не сговариваясь, обернулись и посмотрели в заднее стекло, мимо которого неспешно прогрохотали четыре тяжелых автобуса.

— Сейчас я найду парковку, и мы попробуем добраться до одного места. Оно не очень легальное, вернее очень нелегальное, но выбора нет, — шепотом сказал он.

— Хорошо, — тихо отозвалась она и его снова обдало волной тепла.

Медленно-медленно он тронулся с места. С выключенными фарами они вкатились в чужой двор. Почти все окна в колодце горели мягким желтым светом и Лекса ударило дежавю. Школьный двор, льющееся из классных окон сияние и маленькая девчонка, обнимающая его тонкими ручками… И как же захотелось обратно! Все переиграть, прожить жизнь заново, и кое-что сделать иначе.

Тихо шурша шинами, они крались вдоль плотного ряда бамперов в поисках окошка, чтобы всунуть машину. Разумеется, в час, когда без преувеличения, дома абсолютно все, на стоянке не было места даже велосипед припарковать.

— Черт с ним, — сдался Алекс и запер сразу три машины, уткнувшись носом в палисадник. — Это же шерик, кому надо, сами откроют и отгонят утром. Пошли.

Он выбрался из машины и чуть не бегом обогнул ее спереди, чтобы успеть изобразить джентльмена. Но торопился зря. Альбина отстегнулась и смирно сидела, дожидаясь его. Их взгляды встретились сквозь стекло. Она спокойно, с интересом смотрела на него снизу вверх своими инопланетными глазами и у Вольского едва ноги не подкосились. Он распахнул дверцу и будто во сне протянул ей руку. Тонкая кисть с длинными изящными пальцами легла в его горячую ладонь, и он закрыл глаза, пропуская сквозь кожу по всему телу электричество этого прикосновения.

Альбина вышла и забрала руку, зябко запахнувшись в свой тонкий плащ, осмотрелась. Он сжал в кулаке ощущение легкой щекотки от трения ее выскользнувших пальцев и тоже завертел головой. Маленький двор, проход в соседний забран решеткой. Не тот! Слишком рано свернул, ошибся аркой! Лекс поморщился. Да что толку сожалеть, какие у них варианты?

— Стой здесь, — тихо сказал он и быстрым шагом направился к выезду.

Выглянул на улицу и отпрянул. Колонна, что двигалась им навстречу, сейчас развернулась. Два автозака морда к морде перекрыли перекресток и вокруг в свете прожекторов мелькали вооруженные тени. О том, чтобы выйти на улицу и речи быть не могло! Он вернулся к смирно стоящей Альбине, достал телефон и окинул взглядом карту. До нужного им двора было несколько домов, которые хаотично слипались друг с другом боками. Добраться до цели можно было только по воздуху.

— Твюмть, — выругался Лекс.

— Что случилось? — она переступила с ноги на ногу.

— Дело дрянь. Мы чуть-чуть не доехали. А из этого двора выхода нет.

— И что будем делать? — Она заглянула ему в лицо без тени тревоги и сомнений, что сейчас будет предложен достойный вариант спасения.

И снова его ударило дежавю: они двое в затопленной шахте и выхода нет, но она верит в него и спокойно ждет спасения. Что бы он отдал ради полной симметричности сюжета! Все, что имел и без колебаний.

Он встряхнул головой, запустил обе пятерни в волосы и повернулся на месте, окидывая взглядом все возможности их положения.

— Итак, варианты следующие, — тихо произнес он. — Переночевать в машине. Будет холодно, предупреждаю, потому что двигатель крутить всю ночь нам не позволят жильцы. Вызовут наряд и рассвет мы встретим в обезьяннике. Вариант второй: звонить по домофонам и напрашиваться на ночлег. Я не беру его в расчет, потому что нас никто не пустит, а кто-нибудь обязательно вызовет наряд, на колу мочало. И третий вариант… — он помолчал, понимая, что впустую тратит слова, надо было возвращаться в машину и ждать утра. В животе сладко и больно замерло — всю ночь в замкнутом пространстве с ней наедине!

— Какой третий? — поторопила она его.

— Видишь ту пожарную лестницу? Я буду человек-паук, ты женщина кошка, мы влезем на крышу и по ним доберемся до места. Там есть питье, еда, диван. Правда музыка орет и ты не выспишься…

— Ерунда, — заявила она, — возьму отгул!

— Что? Мы лезем на крышу? — он со смехом поднял брови.

— Ну конечно лезем, — она широко с озорством улыбнулась и решительно направилась к лестнице, — тебе впервой что ли, Вольский? — Она бросила в него смеющийся взгляд через плечо, как выстрелила и отвернулась, ускоряя танцующий шаг.

— Вотэтоповорот за вотэтоповоротом, — пробормотал он и обогнал ее.

Пожарная лестница начиналась на высоте человеческого роста, чтоб шпана не шастала, а с крыши пожарной машины оставалось только шагнуть. Он легко подтянется на ней как на турнике, но Альбина… Они остановились плечом к плечу и посмотрели вверх.

— А как… — начала она, но Лекс перебил.

Он зашел сзади, наклонился, присел, обхватил рукой ее за голени и усадил к себе на плечо, после чего без усилия распрямился. Альбина только охнула, вцепившись пальцами ему в волосы. А у него «лифт» решительно устремился пробить крышу и вылететь на орбиту Сатурна.

— Ух, — выдохнула она, — подрос ты с тех пор, когда я тебя последний раз видела.

— Жизнь полна сюрпризов, — отозвался он и подставил ладонь под ножку в качестве ступеньки.

Альбина бестрепетно наступила и вторым шагом оказалась на нижней перекладине лестницы. Лекс отступил назад. С любой другой барышней, он бы не упустил своего шанса встать ровно снизу и насладиться видом из-под юбки и в высоком разрезе сзади. Но с ней он не мог даже так пошутить. Цепенел. И поэтому ждал, пока она проворно лезла вверх по ступенькам, до тех пор, пока ее плащ не мелькнул за краем крыши. Она выглянула между перилами и вопросительно уставилась на него. Тогда он легко подпрыгнул, ухватился за вторую перекладину, рывком подтянулся и за считанные секунды влез и перемахнул на крышу.

— Ты можешь мне объяснить? — произнесла она смеющимся тоном, — почему, как только ты пишешь мне спустя столько лет, я оказываюсь ночью, на крыше на пути в притон?

— Тот же вопрос к тебе, — он улыбнулся. Широко и искренне. Так, будто не испытывал всех этих болезненных приступов, будто она просто девушка, которая ему нравится и которой хочет понравиться сам.

В поддержание дискуссии Альбина, стоящая на скате крыши, покачнулась на каблуках, и он ухватил ее за запястья, чтобы все это не кончилось коротким полетом вниз.

— Снимай туфли, — велел он, — нам недалеко.

И вместо возражений, она оперлась на его локоть и стянула свои изящные ботильоны на шпильке и тут же стала ростом ему ниже плеча.

— Да ты авантюристка, — усмехнулся он, протягивая руку и забирая у нее обувь.

— Вот не поверишь, — отозвалась она, — со мной никогда в жизни ничего подобного не происходит, — а у самой глаза горят азартом и как бы говорят, а давай еще куда-нибудь залезем?

Медленно и осторожно, стараясь не грохотать, они двинулись вперед по самой кромке крыши вдоль ограждения, мимо антенн и слуховых окон. Альбина шла чуть выше по скату, перешагивая ребра жесткости, Алекс страховал ее у края, но у него сердце вздрагивало каждый раз, когда она оступалась и покачивалась и он подсунул ей локоть, а так хотелось взять за руку. Она вцепилась в него и больше не отпускала. Пару раз пришлось пересекать крышу, перебираясь через конек вдоль каменных дымовых труб, тогда она хваталась за его ладонь и на пару мгновений его мечты сбывались. Навигатор показывал близость цели.

Всю дорогу, Алекс косил на нее взглядом. Так хотелось рассмотреть подробнее. Все черты лица, родинку, заглянуть в глаза как следует, прикоснуться к волосам. Все мысли стекались к тому месту, где она держала его под локоть, к тому, как пахла и как дышала.

Его охватывало странное, удивительное чувство, будто не было этих лет. Будто они встретились незадолго до момента, на котором он все разрушил и просто продолжили с того же места. Так с ней было легко, понятно и при всем при этом так невыносимо держаться на расстоянии. Не обнять, не прижать к себе, не вдохнуть запах ее волос и не сказать как невыносимо, страшно, чудовищно соскучился. Что чувствует она? Хотел бы он знать.

И пока он все это переживал, крыши закончились. Поручни такой же лестницы, как в начале пути замаячили впереди, и он совсем уж было вылез на нее, как на дороге из-за угла плеснуло красно-синими огнями проблесковых маячков. Лекс резко сел и потащил Альбину за собой. Они затаились, прижимаясь друг к другу плечами и кажется, даже перестали дышать.

Полицейская машина остановилась, из нее вышел патрульный. Было слышно, как хрипит его рация. Он лениво прошелся вдоль машины, привалился к ней задом и залез в телефон.

— Че ты приперся? Давай уже, вали отсюда, — прошипел Лекс.

И в ту же секунду откуда-то справа будто бы прямо в ухо оглушительно заиграла бестолковая мелодия звонка. Он отшатнулся и увидел, как Альбина с побелевшим лицом лихорадочно вытряхивает из кармана мобильный. Патрульный внизу насторожился, прислушался, осмотрелся. Телефон оказался у нее в руках, но от нервов вышло это так неловко, что он выскочил из ее пальцев, ударился о край крыши и, продолжая истошно звонить, кувыркнулся в воздухе, ухнул вниз, жахнулся о землю и замолк. Она замерла, вся белая, ни жива ни мертва. Патрульный отделился от машины и направился в сторону, откуда слышал звук. Как только он пропал из виду за краем крыши, Лекс распрямился, схватил ее за руку и потащил за собой.

— Уходим, — выдохнул он и Альбина послушно двинулась следом.

Они тихонько зашли за ближайшую дымовую трубу и прижались к ней спиной.

— Простииии, — пропищала она.

Но Алексу не за что было ее прощать. Он знал, кто звонил. Жена не явилась после комендантского часа. Странно, что он не обрывал телефон еще в машине. Странно, что она позвонила не ему… Странно вот это вот все. Но было приятно понимать, что звонков и переписок в его присутствии не будет.

— Сейчас он найдет твой мобильник и может вызвать патруль, чтобы они тут все обыскали. Надо уходить. — Ответил он. Путь к бункеру был отрезан. Оставался лишь один вариант — ночевка в машине.

Они двинулись в обратный путь. Лекс телефон не доставал, надеясь, что вспомнит дорогу и так. Слишком свежи были воспоминания об улетающем вниз смартфоне. И, разумеется, они заблудились. Питер был единственным городом в стране, где по крышам можно было пройти хоть целый километр. Здания срастались между собой на целые кварталы. Этажом выше, этажом ниже, не важно, они образовывали ни с чем не сравнимый ландшафт, по которому когда-то, до пандемии даже проводились экскурсии. Теперь лезть на крыши было некому и незачем. Туристы закончились, а местным выжившим хватало хлопот.

И вот, они стоят, задрав головы, перед стенкой дома, что выше на этаж, рядом с лестницей наверх и никто из них этого препятствия на пути в ту сторону не помнит.

— Надо вернуться, — сказал он, и почесал в затылке.

И тут сзади они услышали отдаленный звук голосов. Не сговариваясь, резко обернулись и замерли.

— Да из окна он выпал, нет тут никого! — донесся недовольный голос и Алекс с Альбиной отшатнулись за трубы.

По крыше в отдалении загрохотали шаги. По скатам и трубам мелькнул луч света. Преступники переглянулись и сползли по стенке на корточки.

— Леш, — Альбина произнесла его имя одними губами и выглядела такой испуганной и виноватой одновременно, что он насторожился.

Алексу показалось, что она сейчас встанет и примет вину на себя, скажет, что одна здесь или что-то в этом духе. И картинка была такая яркая, слишком хорошо он ее знал, что стоило ей шевельнуться, привставая, как он одной рукой обхватил ее за талию и дернул вниз и на себя, а другой ладонью зажал ей рот.

— Не вздумай, — едва слышно выдохнул он ей в лицо и только после этого осознал, ЧТО ИМЕННО сейчас происходит.

Теперь они стояли на коленях на жестяной крыше, прижимаясь друг к другу, он обнимал ее, их губы разделяли пара сантиметров и его ладонь. Альбина не вырывалась, смирно сидела в его лапах и смотрела на него в упор. Эти огромные глаза так близко, Вольского окатило волной нестерпимого жара. Поцелуя захотелось настолько сильно, что он почувствовал, как кровь толчками бьется в губы и они начинают гореть от сумасшедшего желания трения. Почему она не отводит глаза? Неужели не понимает, что это значит? Неужели может иметь в виду что-то другое? Все его тело стремилось в атаку, а в ней не чувствовалось ни напряжения, ни желания отодвинуться.

Лекс медленно, как во сне, разжал ладонь на ее лице, осторожно убрал и, не отрывая взгляда, сократил расстояние между ними настолько, что почувствовал тепло ее кожи. В животе разливалось медовое тепло, сердце сладко замерло. Его пальцы ласкающим движением погладили висок, убирая прядь за ухо и нырнули дальше в волосы, мягко прочесывая их к затылку. Он потерся о крыло ее носа вверх-вниз, и легонько задел губами губы. Альбина вздохнула, приоткрыв рот и у него зашумело в голове.

С любой другой женщиной у него не оставалось бы сомнений и в следующую секунду он бы уже целовал ее, не заботясь о том, правильно ли считал ситуацию. Даже если бы потом получил по морде, все равно остался бы абсолютно доволен. Но только не с ней! Только не с ней… Слишком высока важность ее не потерять, слишком велика цена ошибки. Одно неверное движение могло грубо оборвать тонкую ниточку, что натянута между ними и она перестанет отвечать на сообщения, исчезнет и все его безумные мечты накроются одним поцелуем, с которым он поторопился, слишком рано сократив дистанцию.

Но все это не отменяло того, что Алекса обдало волнением и возбуждением такой силы, что он пошатнулся. Внутри все дрожало, дыхание сперло в груди, пока его опаляло близостью ее губ, в которые болезненно жарко долбил пульс. Вторая рука крепче сжала ее, притискивая к себе, а где-то там, вдалеке, в другой реальности их искали, раздавались голоса, грохот шагов, пока Вольский переживал лучшие мгновения своей чертовой жизни!

Альбина закрыла глаза, положила ладони ему на грудь, чуть отталкивая от себя и слегка отвернулась вбок так, что он притерся колючей щекой к ее нежной коже. Оба судорожно вдохнули.

— Леш, пожалуйста, не надо, — умоляюще прошептала она.

Он улыбался, слыша этот протест, и гладил большим пальцем ее висок, растворяясь в ощущении прикосновений. Он знал, что это значит. И продолжал улыбаться, обнимая ее, когда совсем рядом словно выстрел раздался крик: «Сюда! Я их нашел!» и Лекса рывком выхватили из рая.

Глава 5

В 14 лет Альбина была не из тех девчонок, что сносят головы парням своим ранним развитием женских форм. В восьмом классе таких, у кого округлились бедра и в лифчике вырос второй, а то и третий размер, было уже предостаточно, она же выглядела как угловатый худенький подросток с огромными настороженными глазами на бледном лице. Времена, когда мальчики влюблялись в красивые банты и кукольные платья, безвозвратно прошли. И тот ажиотаж, который своим вниманием я привлек к ней в начальной школе, в средней был уже неактуален.

В тот период звездой параллели был я. Чертов КВН-щик, заводила и балагур. На всех вечеринках в центре внимания, я увлекся капоэйрой, и зал визжал, когда я исполнял какой-нибудь простенький акробатический этюд на концерте в честь дня Восьмого марта. И, что скрывать, мне, малолетнему понторезу, это нравилось.

В меня была влюблена половина класса, если не половина школы. По крайней мере, так я это ощущал. На голову выше других одноклассников, всегда на виду, дерзкий, я пререкался с учителями, умничал и не упускал возможности иронично поддеть преподавателя, цепляясь ко всем нестыковкам и оговоркам. Я был невыносим, но именно это нравилось одноклассникам и особенно одноклассницам.

Вместо форменного пиджака я носил кожаную куртку и не упускал возможности повыпендриваться, читая наизусть стихи или подтягиваясь по 30 раз под хоровой счет всего класса.

Вот честно, вспоминаю себя: и смешно, и стыдно, а больше всего хочется втащить подзатыльник.

На моем фоне Альбина выглядела бледной тенью. Аккуратно причесанная, прилежно одетая строго по форме, тихоня и отличница на год младше. Рядом со мной она казалась чудовищным мезальянсом. Что я нашел в этой малявке? Этот вопрос доносился из каждого угла, когда я приводил ее на школьные дискотеки и, не сводя глаз, танцевал с ней все медляки без исключения.

Для меня она по-прежнему была особенной. Я смотрел на других девочек и видел девочек: кто-то симпатичнее, кто-то умней, одна привлекательная, другая не очень. Смотрел на Альбину и видел принцессу. Просто другой вид человеков. Одна из всей толпы другая, не отсюда.

Своим лидерским статусом я доставлял ей массу проблем. Во-первых: поневоле она тоже была в центре внимания и ее постоянно обсуждали! Фигуру, лицо, волосы. За глаза дразнили «Смертью», потому что идиотка биологичка при всем классе выдала: «Тихомирова! Ты вообще ешь? Кожа да кости, бледная как смерть».

Это дурацкое замечание вызвало радостный хохот аудитории, и «Смерть» приклеилась к ней намертво. Пардон за каламбур. Только ревнивые соперницы предпочитали вариант: «страшная, как смерть». С чем я категорически спорил! Но Альбину не убеждали ни мои слова, ни признания, ни бешенство, с которым я бросался на каждого, от кого слышал это слово. Она плакала, отворачивалась от зеркала, чахла и увядала. Избегала взглядов и сборищ, всегда была сама по себе и оживала, только когда мы оставались с ней вдвоем.

Той биологичке я отомстил. Пробрался в класс после уроков с пацанами и нацарапал метровыми буквами на доске: «Марьиванна без мозгов!» (любимое выражение нашей директрисы). А потом поверх мы натерли доску свечками, чтобы мел не писал и надпись можно было стереть лишь ценой большого труда. Как она орала! Вся школа шепталась об этом. Но никто из подельников меня так и не выдал.

А еще Альбина испытывала тотальное одиночество. Если я был окружен друзьями-приятелями, каждый был рад отозваться на мое «привет, бро» и давал пять, то у нее не появилось ни единой подруги. И причиной этому снова был я. В начальных классах, когда начинается самая крепкая, многолетняя школьная дружба, я замещал собой всех. У нее не было шансов с кем-то подружиться, потому что все свободное от уроков время забирал я. Позже трудно было найти не парных девочек. А когда мы стали подростками, она угодила в изгои из-за ревности тех, кто считал, что мы не подходим друг другу, не то что любая из них. И если я мог над этим прикалываться, то ей-то было не до смеха. Хотя где мне было понять? Все это продолжалось и угнетало ее, пока не появилась Катерина.

В седьмом классе к Альбине подсела девчонка и приклеилась, как жвачка к тапку. Она вела себя смело и напористо, напросилась в гости, гулять с нами в парк и с тех пор стала постоянно фигурировать третьим колесом в наших отношениях. Теперь, если я нес Альбине мороженое, будь добр, купи два. Две шоколадки, два цветка, две валентинки, черт возьми! Своей писал в открытку стихи, другой «Поздравляю».

Мне Катька сразу не понравилась. Я ревновал и не желал отдавать монополию. В присутствии третьего лишнего мне было меньше позволено, и вообще, она сама по себе казалась мне лживой и лицемерной. Но Альбина расцвела. Вместе они смотрели девчачьи сериалы, читали какие-то сопливые романы и смотрели на меня блестящими от восторга глазами, когда я входил на очередном эпизоде «Сумерек». Раньше я был единственным, кому Альбина несла все свои горести и мысли, с кем делилась мечтами и страхами. Катька быстро стала ей еще ближе. С ней она могла обсуждать меня! Жаловаться, не без этого, делиться чувствами относительно моих выходок и ситуаций, которые вечно со мною случались и которые я провоцировал вокруг нее.

Так продолжалось полтора года. Катька стала частым поводом для наших ссор. Она умела так технично влезть в каждую тему, что спустя двадцать минут разговора уже была главным героем обсуждения. Меня воротило от ее имени и от ее любопытного носа в наших отношениях. Но я терпел. И чтобы доставить Альбине удовольствие, водил по коридорам под руку их обеих, обеих защищал, обеим улыбался.

А потом Катька внезапно принялась написывать мне в личку о том, что влюблена в моего одноклассника и страшно по этому поводу страдает. «Помоги мне, Леша, как ему понравиться», — канючила она, а я и рад стараться, так обрадовался! Ведь если надоеда заведет себе парня, то, может быть, наконец-то отвяжется от нас. И я активно включился в коучинг Екатерины: как понравиться парню.

«Одевайся в платья, распусти волосы» — писал я ей, и она приходила в короткой юбке и с распущенными волосами.

«Говори ему комплименты, улыбайся» — и она тренировалась на мне.

Вскоре и Альбина подключилась к переживаниям подруги. Вместе они строили планы, как завоевать сердце неприступного мучачо, и я как-то даже оттаял на Катькин счет. Правда, я тотально не понимал, для чего городить огород? Нафига они звонят с чужого номера, молчат и бросают трубку? Нафига изучают его ленту в соцсетях на четыре года назад? Нафига хихикают по подоконникам, если я давно мог подойти к Сереге и нормально объяснить, что есть девчонка, которой ты нравишься, не будь дураком — подкати. Серега ж не дурак. Мы тогда все только о девочках и думали, а они думали о нас. Но с меня взяли клятву, что я ничего такого ни за что не сделаю, и цирк продолжился.

Я думаю, в тот вечер все и произошло… начало нашего конца.

— А может, не пойдем? — вздохнула Альбина из-за двери шкафа, которой отгораживалась от меня.

— Что-о-о-о? — возопили мы с Катькой хором.

— Да ну я просто спросила, — с досадой отозвалась Аль и продолжила одеваться.

Я валялся на ее кровати, закинув руки за голову. В своей кожаной мотокуртке, на которую вкалывал все прошлое лето на складе стройтоваров. На мотоцикл не хватило, а вот на куртку да. Облегающая с воротником-стойкой и поперечными полосами на плечах и локтях, тонкая, черная, кррррутая. В ней я чувствовал себя рок-звездой. Не снимал ее вообще. К началу учебного года я еще и перчатки без пальцев себе купил на кнопках и все, круче меня были только яйца. На моей груди, свернувшись жирным семикилограммовым калачом, дрых Фалафель. Огромный дымчато-серый кот с белой грудью.

Катька сидела рядом в фиолетовом, блестящем, как рыбья чешуя, платье, едва прикрывающем задницу, с длинными рукавами и голой спиной. С начесанной, накрученной гривой, накрашенная, как… в общем, вызывающе. Серега должен был упасть к ее ногам, что при учете длины юбки было вовсе недурной идеей. Правда… Я помалкивал об этом, но Катька мне казалась слишком простой, что ли. Она изображала из себя такую светскую сучку, а у самой веснушки, каштановые пушистые кудряшки, пухлые щеки, раскатистый смех и привычка слушать, раскрыв рот. Тем она мне и не «заходила», что старалась казаться не тем, кто она есть. Подражала кому-то, выпендривалась и была искусственная насквозь. Хотя вот у нее-то и грудь уже выросла, и задница в наличии, чего для большинства моих тогдашних сверстников было более чем достаточно. Сегодня я был твердо намерен кинуть Сереге подсказку. Сколько можно?

Моя принцессишна вышла из своего укрытия, и я повернулся на бок, подперев голову рукой, чтобы полюбоваться. Улыбка сама собой наползла на мое лицо. У нее был совсем другой стиль: жемчужно-белое платье из плотной глянцевой ткани, наглухо захлопывающее ее тонкий силуэт в футляр с воротником-стойкой и голыми руками. От талии начиналась объемная юбка, похожая на бутон тюльпана, длиной до середины бедра. Выбирали его вместе, и в сочетании с вертикальными локонами смотрелась она волшебно. Никакой броской сексуальности, но почему-то именно ее мне хотелось сгрести в объятия, прижать к стенке и сожрать всю помаду на нежных губах.

— Согласен, — тут же выступил я, — Кать, ты иди, а мы останемся. — Я криво ухмыльнулся.

Я в то время часто в шутливой форме сообщал ей о своих желаниях, потому что на прямые предложения уже получал прямой отказ и не раз. Чертово родительское воспитание, превратившее ее едва ли не в монашку, вызывало во мне лютую ненависть и отторжение к ним.

— Ага, щазз, — возмущенно отозвалась Катерина, — ну мы идем? Я сейчас только в тустик сбегаю, — сообщила она свою бесценную информацию и выскочила из комнаты.

Меня молниеносно вынесло из кровати, Фалафель с возмущенным мявом шваркнулся об пол, и, наступая на свою любимую, желанную, неприступную девушку, я загнал ее обратно за дверцу шкафа и прижал к запертой соседней створке. Лапами сжал ее ребра под грудью и склонился над губами.

— Помада, — выдохнула она, закидывая тонкие ручки мне на плечи и приоткрывая губы.

Остановила бы меня помада, как же! Одну руку я завел ей на скулу, за ухо и жадно нырнул в поцелуй, пока вторая поползла на спину. Дьявол, как я заводился от этих поцелуев! Тем более что больше мне ничего толком не перепадало. А ведь я чувствовал, как она отзывчива на мои ласки, на тот напор, с которым я сминал ее губы своими и как быстро разгоняется ее дыхание, розовеют щеки, напухают губы. Мне казалось тогда, герою-любовнику, что мне достаточно остаться с ней наедине на час-другой, и она не устоит. Уговорю, зацелую, заласкаю, и все случится. Но наедине мы не оставались совсем.

Глубокий быстрый поцелуй сменился короткими, частыми, которыми я покрыл ее лицо, спустился на шею, и она задышала, царапая мой затылок.

— Сейчас Катя вернется, — почти простонала она.

— Да пошла она, — отозвался я, оторвавшись от нежной кожи, и Альбина тут же оттолкнула меня.

— Не люблю, когда ты грубый! Катя моя подруга, — она выкрутилась из моих лап и покинула наш интимный закуток.

— Она нам постоянно мешает! — для меня это был очевидный повод злиться.

— Это у тебя все мысли только об одном, — фыркнула Аль и принялась восстанавливать съеденную помаду.

— Ну… о разном у меня мысли, — я против воли снова похабно ухмыльнулся, но поддержки не нашел.

— Подумай, может, я тебе не подхожу? Любая в нашей школе даст тебе сегодня же вечером, — с вызовом ответила она.

Да что ж такое… я несколько раз с глухим стуком ударился лбом в створку шкафа и вернулся к кровати, сел на край.

— Понял, отвалил, — буркнул я с досадой.

Не знаю, большинство моих друзей как-то обходились без интимной жизни в свои 15, а кто не обходился, скорее всего, врали, судя по тому, какую ахинею они об этом несли. Но, казалось, мне труднее всех, ведь одно дело пускать слюни на каких-то абстрактных девчонок или порноактрис, а другое любить, желать и постоянно обламываться с той единственной на всю жизнь, созданной для тебя. И я понимал, и она понимала, что это неизбежно должно произойти. Всем уже было очевидно, что наша любовь — это не детская блажь, что мы вместе навсегда. Свадьба, дети, совместная старость, это все ждало нас неизбежно! Я был в этом уверен. Так чего ждать? Чего? Я не понимал. И злился. Очень сильно злился.

В моем тупоумном пубертатном мозгу приведенный Альбиной аргумент только усиливал внутреннее напряжение. Я мнил себя неотразимым, и меня с ума сводило то, что устоять может только она.

Катя вернулась и поторопила выдвигаться. Новогодняя дискотека уже началась, и всем, кроме Аль, не терпелось присоединиться к празднику. Уже спускаясь по лестнице на улицу, мы в дверях столкнулись с мамой Альбины.

— Уже началось? — улыбкой встретила она нарядную дочь.

— Здрасьте, — Катька протиснулась мимо нее на улицу первая.

— Здравствуй, Катенька, — ласково отозвалась та, потом перевела взгляд на угрюмого меня. Улыбка померкла и вовсе исчезла.

— Здравствуйте, — сухо сказал я, глядя в сторону.

— Добрый вечер, — последовал холодный ответ, — Альбина, в одиннадцать дома.

— Ладно. — Мы вышли на мороз, меня тут же крепко прихватило, так как в своей куртке поверх футболки одет я был явно не по сезону. Но крутизна для меня была важней здоровья.

Мы заскользили по снегу к школе, к счастью, ее окна светились за ближайшим поворотом. А я все шел и кипел. Маме своей любимой я давно разонравился. С тех пор как перестал быть розовощеким, бойким мальчишкой и вырос в неуправляемого, трудного подростка. Ухаживания растущего на глазах бандита переставали казаться трогательными и милыми. Альбину больше не отпускали ко мне в гости, только по согласованию с моими, что они встретят и проследят, чтобы мы не оставались наедине. Даже начали отказывать от дома, доводя до отчаяния обоих. И все становилось только хуже и напряженней с каждым годом, до появления Кати.

Эта девица выступила их безусловной союзницей и, буквально лишив нас малейшего шанса побыть только вдвоем, превратилась в самого желанного гостя. Еще бы, я агрессор, хулиган, пубертатный террорист, а Катенька — умница и прелесть. Пусть они вместе «Сумерки» смотрят про то, как дерутся вампиры и волки, чем их нежный цветочек уединится с таким оборотнем, как я. Хотя бы приходить разрешили, правда, обидно было все равно! Но как это изменить, я понятия не имел.

Мы вошли в пустую школу и двинулись на приглушенные звуки музыки. Я шел в центре коридора, справа, сплетя свои пальцы с моими, шла Аль, слева на локте висела Кэт.

На подоконниках сидели парочки и разные компании. Со мной здоровались, кто-то лез обниматься, я отвечал лучезарной улыбкой на приветствия. Мимо нас прошмыгнули два девятиклассника, и у меня аж ухо дернулось, как у собаки, когда за нашей спиной я услышал: «Смерть моя пришла» и сдавленный смешок.

— Прошу прощения, леди, — ласково улыбнулся я, вынимая руки у обеих, развернулся на 180 градусов и в два шага догнал недомерков. — И ты, блт, не ошибся, — процедил я сквозь зубы, сделал поганцу подсечку и толкнул в затылок одновременно. И побежал юморист, размахивая крыльями, носом в пол. — Еще раз увижу, башку проломлю, — добавил я вслед догоняющему дружку болтуна, который уже покатился по полу и заныл.

Альбина стояла, обнимая себя за плечи, и смотрела в окно, с трудом удерживая слезы. Катька же смотрела с азартом и восторгом и была не прочь, если б я еще кому добавил. Конечно, не о ней же болтают. Я вернулся на свое место, обеих сгреб за плечи и потащил в толпу. На случившемся внимание лучше было не заострять, а то точно расплачется и уйдет домой. Школа для нее была не самым комфортным местом, и во многом из-за меня.

Мы вошли в темный зал, где мельтешила скромная светомузыка и дрыгались старшеклассники. В центре зала стояла нарядная елка, переливающаяся разноцветными огнями. Народу было весело. У большинства на головах были то оленьи рога, то светящиеся звезды, множество шапок Санта-Клауса. «Но-о-о-овый год к нам мчится, ско-о-оро-о-о все случится», — скакал танцпол, и было ясно, что в такую развеселую толпу ее не утащить. Не то настроение. Я тут же отодвинул Катерину и увел свою маленькую к стеночке.

— Я урою каждого, обещаю, они перестанут, — упрямо твердил я.

— Не перестанут, — Аль смотрела себе под ноги, — и потому что ты так реагируешь. И из-за того, что я плачу.

— Так ты не плачь! — воскликнул я.

— Легко сказать, — она поежилась, — на нас все смотрят.

Я огляделся и увидел, что группка старшеклассниц хихикает неподалеку, бросая в нас любопытные взгляды. С другой стороны шушукаются две подружки. Стоило мне обратить взгляд на них, как высокая покраснела и отвернулась. Я закатил глаза.

— Ну и че? — пожал плечами я. — Тут на десять девчонок по традиции семь пацанов, вот и смотрят. Тебе не пофиг?

— Может, я туфли не в тему надела, — пробормотала она.

— Да все в тему! Пошли танцевать! — я попробовал сдвинуть ее с места, но встретил решительное сопротивление.

— Ой все, уйди, — между нами влезла Катька, оттирая меня плечом.

Они о чем-то пошептались, а через минуту Альбина уже улыбалась и дала себя вытащить на танцпол. Вдвоем они принялись отплясывать, а мне оставалось только признать свое поражение. Я не хотел быть посланным еще раз и вышел в коридор, где меня тут же облепили друзья-приятели. Здесь статистика соотношения мальчиков к девочкам выглядела иначе. Все девочки хотели танцевать, а у всех мальчиков были дела поважнее.

— Леха-а-а! — мне на спину тут же запрыгнул Толик, я заржал и легонько перекинул его через плечо. Меня начали бить по спине, жать руку и сунули в руку бумажный стаканчик с соком.

— Апельсиновый, — широко лыбился товарищ, — твой любимый.

Я, не раздумывая, опрокинул стакан в себя. Так и есть, отвертка. Они налили водки едва ли не больше половины. Уф, такой концентрат меня мощно взбодрил, и уже через пару минут мы оглушительно ржали на всю школу у одного из подоконников. Я порозовел, развеселился, расстегнул куртку. В общем, вечер начался.

— Пойдем, покурим, — минут через двадцать предложил Толик.

— Нее, моя унюхает, еще неделю не подойду к ней.

— Да ты забе-е-ей, — рассмеялся тот.

— Вот ты где! — раздался требовательный девичий голос за спинами моих корешей. Они обернулись и засвистели. Там в позе запорожца за Дунаем стояла Катерина в своем откровенном платье. — Мы его ищем, а он!

Я огляделся поверх голов, Альбины нигде не было.

— Кэтти, Кэтти, кискискис, — я с улыбкой Мефистофеля увлек ее за плечи в наш порочный круг, — хочешь сока?

Пацаны заржали, быстро смекнули и намутили полный стакан. Я вручил его ей и лично проследил, чтобы выпила до дна.

— Фу-у-у, — она допила, и ее передернуло, но других протестов не последовало.

— Для храбрости, — я подмигнул и приложил палец к губам, — только тс-с-с-с.

Моментально порозовевшая Катя скисла от смеха и приклеилась к моему плечу.

— Пойдем танцевать, — промурлыкала она, — тебя Аля ждет.

— У-у-у-у-у, — завыли товарищи, — намечается групповушка! Возьмите меня, я пригожусь! — они заржали.

С тех пор как мне навязали общество второй девицы, про нас болтали, что мы устраиваем тройнички. И за это я снова огребал сомнительной, но славы, а Альбина позора. Катерина же повышенным вниманием искренне наслаждалась.

— Не мечтайте, мальчики, у нас своя атмосфера, — и она силком уволокла меня обратно в зал.

Под градусом и ритм музыки, и мелькание огней зашли гораздо лучше, тут же потащило на подвиги и танцы, и я под всеобщий свист и вой показал пару эффектных элементов, постоял на ушах в буквальном смысле. А когда вернулся на ноги, мир ощутимо пошатнулся.

— Где Аль? — я беспрестанно осматривался в поисках любимой.

В голове бродил алкоголь, и меня неистово тянуло на любовь! Зажать в уголочке, потискать. Все, о чем я мог думать. Но Катя не отвечала. Вместо этого она устроила какие-то брачные пляски самки бегемота. Грация кошки, ловкость картошки. Я то и дело ловил ее и удерживал от неизбежного падения.

— Подыграй мне, — задыхаясь от плясок, проговорила она, — он смотрит!

Я огляделся в поисках Сереги, но задний план уже расплывался перед моими глазами. Мы еще немного подрыгались, пока я не выхватил из окружающей действительности белое пятно и немедленно ринулся к Альбине навстречу. Снес ее своим напором, подхватил, обнял, полез целоваться. И она, разумеется, тут же учуяла алкоголь.

— Леш! Ты что, пил? — она увернулась от поцелуя.

— Я чу-у-у-у-учуть, — я улыбался и не оставлял свои попытки поймать ее губы, вместо этого попадал поцелуями то в висок, то за ушко, но мне было все одно, — в честь наступающего… нового… года…

— Кать, и ты, что ли?

— Он меня соблазнил! — Катька засмеялась. — Ну че ты, Аль, как маленькая? Хочешь тоже?

— Да-а-а-а, — мой Мефистофель поднял голову, — пойдем, выпьешь капельку для настроения!

На мое удивление, Альбина поддалась и спустя минуту держала в руках стаканчик с отверткой, а я, мягко раскачиваясь из стороны в сторону, обнимал ее сзади, положив голову на плечо.

— Залпом, — шептал я, окутывая горячим дыханием ее шею.

И она, как делала это всегда, шагнула за мной, зажмурив глаза. Только вот влить в девчонку водку даже залпом оказалась нетривиальная задача. Один глоток, и вот она кривится, давится, отворачивается.

— Я не могу-у-у, — она всунула стаканчик мне в руки.

— Ну один глото-о-ок, — канючил я, — иди сюда.

Отпил сам из ее стаканчика, повернул к себе и зажал Альбине рот поцелуем, а когда ее губы разомкнулись, влил в нее все, что держал во рту. И она как птенчик проглотила, только часто-часто задышала, обхватывая меня обеими руками за шею. Пацаны заорали и засвистели.

— Катька, давай тоже, я возбудился, — орал Толик.

А мы продолжали целоваться, тушить алкогольный пожар во рту, и я чувствовал, как она пьянеет, слабеет в моих руках. С двух глотков. Невинный ребенок. Это была ее первая водка в жизни, пусть и с апельсиновым соком. Я оторвал Альбину от пола, и она сразу стала выше меня. Мое лицо окутало волной ее волос, запахом, знакомым с детства. Закружилась голова, и для меня перестали существовать все в этой вселенной, кроме нее и ее послушных губ.

Я слышал голоса как сквозь воду снаружи нашего поцелуя, меня кто-то бил по спине, пытался сдвинуть с места, но я чувствовал только ее тело в руках и пальцы в своих волосах. Очнулся лишь когда начал задыхаться от возбуждения и выпустил. Открыл глаза и посмотрел в ее блестящие, затуманенные то ли опьянением, то ли возбуждением глаза, и у меня голова закружилась повторно. Я поставил ее на пол, к ней тут же пристала Катька с какими-то вопросами о впечатлениях. Я нашел Толика взглядом и подозвал к себе.

— Отвлеки ее, — я кивнул на Катерину, — мы свалим.

Тот широко ухмыльнулся и кивнул. Через минуту он уже уволакивал ее в актовый зал танцевать едва ли не силой, а мы с Альбиной бочком, бочком и в противоположный конец коридора к пустой, тихой лестнице. Я завел ее туда, закрыл стеклянные двери, и мы спустились на два пролета, в тупик к дверям закрытой столовой. Я усадил ее на подоконник и залез руками под юбку, на бедра, и, тяжело дыша, впился поцелуями в шею. Я даже не буду задаваться вопросом, чем я думал. Известно, чем! Она всегда шла за мной, какой бы опасности я ее ни подвергал, а в тот день источником опасности стал я сам.

В этом закутке было темно и тихо, свет лился с улицы из окон напротив и от фонаря на школьном дворе, музыка была едва слышна, долбил бит, от которого вздрагивало стекло и больше никаких звуков, кроме шуршания одежды, нашего тяжелого дыхания и звуков поцелуев.

Я целовал ее как одержимый, выныривал из переплетения губ и целовал лицо: щеки, скулы, виски, веки. Она послушно замирала, приоткрыв припухшие губы, подставляла розовое от румянца лицо и запрокидывала голову назад, когда я лез на шею. Мои лапы сжимали и гладили ее бедра, забираясь дальше под юбку, достигая кромки трусиков на попе. От возбуждения мне было так жарко, что пришлось вынуть руки и сбросить с себя куртку. И тогда я взял ее ладонями за колени, подтащил ближе к краю подоконника и медленно развел ножки в стороны. Мои ладони заскользили по внутренней стороне бедра и пальцы прикоснулись к шелковистой ткани трусиков.

Альбина замерла. Я не уверен, понимала ли она, зачем я сюда ее привел, до этого момента или просто наслаждалась близостью и моими ласками, считая, что, как и раньше, я остановлюсь. Она посмотрела мне в глаза, и я шагнул в пространство между ножек и принялся целовать висок, скулу и под ушко на шею. Я знал, как она заводится от этого. А тем временем мои пальцы ласково гладили ее поверх трусиков. И тут я услышал:

— Леш, не надо, пожалуйста, — тихий, срывающийся шепот сквозь частое, частое дыхание.

И я знал, что когда она хотела меня остановить, то просто отталкивала и напоминала: «Ты же знаешь, что нам за это будет?». А сегодня это было так беспомощно и нежно, в сочетании с полным отсутствием сопротивления и даже, напротив, с тем, что ее пальцы царапали мою спину и блуждали в волосах, я понял, что она не может совладать с собой и остановиться. Поэтому я просто продолжил целовать ее шею и полез под край трусиков.

— Не бойся, — шептал я горячо, — доверяй мне, я тебя не обижу.

И в моем понимании так и было! Я имел целью доставить удовольствие нам обоим. Быть вместе, окончательно, до конца и навсегда. Прекратить свои страдания и открыть для нас мир секса, в котором нас давно заждались.

— Я не боюсь, — отозвалась она, — если ты хочешь, чтобы это было так, я готова.

И я замер.

Темная, глухая, обшарпанная лестница. Облупленный холодный подоконник, на котором Альбина сидит в тонких трусиках. От окна тянет морозом, и воздух пахнет отголосками дневного меню с жареной капустой на второе. В довершении картинки мы услышали голоса наверху у двери. Один смеялся, второй был неразборчив, и тут этот второй прервался характерным, тошнотворным звуком. Кого-то вырвало двумя пролетами выше.

Моя спина покрылась мурашками омерзения, и волшебство прошло. Я увидел, как она дрожит, увидел ее напряженное, чуть испуганное лицо с блуждающим по щекам румянцем возбуждения и понял, что сейчас, только что чуть безвозвратно не испортил, как мне казалось, лучший миг в нашей жизни. Она заслуживала другого воспоминания. Других ощущений!

И я отступил. С чувством вины я вышел из пространства между ее ног, помог соскочить с подоконника и набросил на озябшие плечи свою куртку. Обнял ее крепко-крепко и прижался губами к волосам на макушке, изгоняя из тела одержимую дрожь предвкушения. Она обхватила меня за пояс и вцепилась пальчиками в спину, прижимаясь ухом к моей груди.

— Прости, — прошептал я, — у нас все будет по-другому.

И мы медленно поднялись наверх по лестнице, где начинало пахнуть еще омерзительнее. Прошли опустевшим коридором к актовому залу и вошли внутрь. На танцполе дрыгалось уже совсем немного народу. Кто-то разошелся по домам, кто-то сидел на стульях в зрительном зале. Большинство уже устали и наплясались.

Альбина огляделась в поисках подружки, но Катьки нигде не было видно. Меня это более чем устраивало. А через минуту зазвучал медляк, и я поволок свою драгоценную партнершу в центр зала. Под гитарный перебор я обнял ее за тонкую талию, она меня за шею, мы прижались друг к другу и задвигались в ритм музыке. Я склонился к ее ушку, и шепотом подпевал солисту «Don’t you cry tonight, I still love you baby», и чувствовал, как она улыбается. Я улыбался тоже, мы слились, раскачиваясь в танце, повторяя движения друг друга, и будто дышали в одном ритме. Я закрыл глаза, растворяясь в музыке и ощущении ее тепла, и чувствовал нас двоих в моменте как самых близких, самых счастливых людей на планете.

Я помню этот танец так отчетливо, так ярко, настолько он отзывается теплом во всем теле потому, что это были, наверное, последние мгновения нашего незамутненного счастья и нашей близости.

А с заключительными аккордами музыки в зал ввалилась растрепанная и какая-то странная Катька, я не сразу понял, что с ней не так. Мы остановились, и она бросилась к нам, на ходу начиная рыдать. Она повисла на Альбине и зашлась, обливаясь слезами. Я остолбенел, перед очередным ударом бодрой музыки успев разобрать только одну фразу:

— Он… они… изнасиловали меня!

— Аль, ты как? — Алекс глянул через решетку в соседнюю камеру.

— Ну что тебе сказать? — Она сидела на полке, поставив локти на колени и закрыв лицо ладонями.

Ее классический бежевый плащ, ухоженные волосы и замшевые ботильоны смотрелись в камере предварительного заключения как шедевр да Винчи на стене в туалете. Она отняла руки от лица и взглянула на него.

— Это пздц! — из ее груди вырвался смешок, будто она сдерживала полномасштабный хохот.

Лекс расплылся в широченной улыбке.

— Не парься, это не так уж страшно, нарушения коммендани — штраф и предупреждение. Ну и ночевка в участке. Я уже раз пять попадал.

— Я ни разу, — вздохнула она.

— Не сомневаюсь. К утру будешь дома с офигительной историей. Внукам будешь рассказывать.

Она напряженно улыбнулась.

— А большой штраф? — ее голос дрогнул.

— Не бери в голову, я угощаю. — Лекс оскалился. — Вот если бы они нашли нас минутой раньше или минутой позже… Вот тогда административка, и поехали бы мы с тобой копать могилы за черту отчуждения.

— Да ладно! — В ее глазах мелькнули восторг и ужас одновременно.

— Ну… замужним девушкам целоваться и все вытекающие с посторонними мужиками государством запрещено. Нарушение карантина и угроза демографии на минуточку. — Он уставился на нее в упор. Делать вид, что ничего не произошло, он точно не собирался.

А она собиралась.

— Леш, не надо об этом. Случайно вышло, ты же понимаешь. — Она отвела глаза в сторону.

— Охрененная случайность, — выдохнул он, — я тоже там был, помнишь?

— Ну чего ты от меня хочешь? — Она встала и вовсе отвернулась. Как же ему хотелось дотянуться до ее плеча и развернуть обратно, чтобы в глаза ему смотрела, когда будет говорить! — Это как… старая привычка. Ты это ты, и в тот момент две реальности как будто склеились… в общем, это неправильно со всех сторон. Извини… Я замужем, это не должно повториться.

Лекса передернуло, и кровь отхлынула от сердца.

— Не со всех, — процедил он сквозь зубы, — с моей стороны правильно.

— Ты просто… такой человек, с кем рядом как дома, как в своей старой куртке, которая сидит как влитая. И это странное чувство… Просто давай держаться на расстоянии, ладно?

— А то что? Боишься кладбищ?

— Я выросла из детской куртки, понимаешь? — Она повернулась и взглянула на него. Твердо, серьезно, уверенно. До того невыносимо, что он не выдержал.

— Тогда, надеюсь, твой муж не прочитает протокол. Там ведь подробно написано, за каким занятием нас нашли.

Алекс знал, что посторонним людям не дают читать протокол, данное обстоятельство, что они обнимались при задержании, всплыло бы только на суде, а судить их не за что. Но она-то этого не знала. Впрочем, в таких ситуациях копы не скупились на шуточки в присутствии мужа. И протокол бы не пригодился.

— Что? — Теперь в ее глазах он увидел ужас. Ноги подкосились, и она села обратно на полку, а краска сбежала с ее лица.

Его немедленно обдало чувством вины. Хотел бы он относиться к ней иначе и извлечь выгоду из того, что стражи порядка в самой глумливой форме донесут до мужа бесценную информацию о том, что в его руках она чувствует себя как дома. Кому больше него выгодна их ссора и трещина в отношениях? Но стать причиной этого…

— Начальник! — гаркнул Лекс на все КПЗ.

— Ведите себя прилично, задержанный! — донесся угрюмый голос из окошка кабинета дежурного.

— Позвольте вас отвлечь. Есть разговор, — интригующим тоном произнес он, стараясь не смотреть на Альбину.

Лязгнул замок, дежурный вышел из своей коморки и загородил собой весь обзор на соседнюю камеру.

— Какой еще разговор, задержанный? — он уставился на Лекса красными от недосыпа глазами.

— Послушайте, уважаемый, у вас уже есть протокол задержания?

— Допустим.

— Я был бы очень благодарен, если бы вы и ваши коллеги забыли из него одну строчку. Всего одну!

По лицу дежурного промелькнула тень раздумья, и Алекс прямо увидел момент, когда в голове его зажглась лампочка озарения.

— Девушке стало плохо, — вкрадчиво объяснял он, — я придержал ее, чтоб не упала и не скатилась с крыши. Это же можно понять?

— Понять, конечно, можно, — осклабился полицейский, с удовольствием глядя на своего перспективного задержанного.

— Понять и простить, — Лекс против воли заулыбался, такая комедия сейчас происходила между ним и этим парнем, притом что оба все понимали.

— За десять тыщ, — подхватил дежурный его тон и утвердительно завершил фразу.

— А че так дорого? — возмутился тот.

— Во-первых, надо поделиться с патрулем, тоже, знаете ли, должны понять… и простить. А во-вторых, барышня уж больно красивая.

— При чем тут это?

— Притом что ты, голубчик, ради нее не десять, а все пятьдесят выложишь, у тебя вон часы дорогие, а ребятам детей кормить. Понял?

Алекс понял.

— Договорились, — вздохнул задержанный, — дайте мне телефон, и я скину на счет.

— Нашел дурака, — нахмурился полицейский, — наличкой принесешь, а она здесь посидит.

Он отвернулся и ушел в свою коморку. Лекс закатил глаза и вздохнул.

— Сп-п-пасибо, — выдохнула Альбина, — я отдам! Попозже.

— Только попробуй, — хмуро отозвался он.

— Извини. Правда! Это я тебя во все это втравила и должна была сидеть здесь одна. — Ну как на нее злиться?

— Да брось, — смягчился Алекс, тем более что злился он на нее вовсе не за это. Выросла она… — Лучше расскажи, как все это вышло? Почему ты оказалась на улице за десять минут до начала комендантского часа?

— Ах это, — ее тон выражал такое облегчение, что он снова надулся, — просто начальник меня не очень любит…

— Тебя? Начальник? Скажи лучше, очень любит и хотел бы взаимности.

Альбина горько вздохнула.

— Ну да. Я отказала, он хотел уволить, но я официально устроена, а по собственному не пишу и нужна причина. И вот он уже полгода ее ищет. И вчера нагрузил как Золушку. Тридцать розовых кустов… Не закончишь — вылетишь за служебное несоответствие. Если в переводе с начальнического.

— Да пошли ты его на хрен! — возмутился Лекс.

— Не могу, я эту-то работу с таким трудом нашла… лучше не вспоминать. В пандемию люди за свое место держатся.

— А почему позвонила мне… а не мужу? — Он с болью выдавил из себя последние слова, в мозгу эхом множилась фраза «я замужем». В груди снова ощущалось нарастающее давление.

— Он дома, не успел бы, к тому же его прав лишили. А ты… это был выстрел наудачу. Друзей в иммунной зоне у меня не осталось, а новых не завела. Ты как-то сразу в голову пришел. Я же тебя знаю… приключенца авантюриста. Повезло.

Повезло, не то слово! Если бы в этот день он решил остаться дома, не успел бы тоже. Никак не успел. А за эту ночь он не пятьдесят тысяч, миллион бы сержанту выложил.

— Ага, везунчики, — Лекс засмеялся, широким жестом обводя камеру.

Она тоже рассмеялась.

— Запопали мы, как тогда с котенком, помнишь?

— Конечно помню. Как Фалафель?

— Он умер пару лет назад от старости… — она помолчала. — Тоже ведь влипли из-за меня.

— Влипли мы из-за меня, — возразил Лекс. — Я тебя туда притащил, я был старше и отвечал за тебя.

— Ты был ребенком, Леш, и никогда ты не отвечал за меня. Мы оба были детьми, и отвечали за нас взрослые.

— Мне нравилось о тебе заботиться.

— Да, я помню и благодарна. — Ее тон потеплел. — Я всегда доверяла тебе, и ты ни разу не обманул мое доверие.

— Обманул, — с горечью выдавил он и зябко сложил руки на груди, будто отгораживаясь от этой мысли.

— Ты был подростком, Леш. Не будь слишком требователен к себе. Ты и так делал много такого, чего нельзя было ожидать от школьника.

Они помолчали. Альбина ласково смотрела на него, он, сглатывая горький комок, смотрел в потолок.

— Давай поспим часок? — предложила она. — Я с ног валюсь.

— Давай, — выдохнул он. — Спокойной ночи, Аль.

— Спокойной ночи, Леш.

Она легла на голую полку, поджав ноги, и просунула кулак под голову. Лекс посмотрел на это и встал. Снял с себя куртку и протянул сквозь прутья.

— Возьми, — тихо позвал он, — будет подушка.

Альбина протянула руки, и он метко бросил кожанку через коридор.

— Спасибо, — она улыбнулась и через минуту уже спала, уткнувшись лицом в импровизированную подушку.

А он не спал. Сидел и думал, вспоминал, перебирал в памяти эпизоды прошлого, стараясь срастить их с мыслью, что слишком требователен к себе, и его поведение было естественным в тех обстоятельствах. Не срасталось. Не укладывалось. Никак.

Глаза резало, и перед ними все расплывалось, когда, лязгая засовами, к нему вошел дежурный и бросил на полку изъятую ранее банковскую карту.

— Шесть утра, — сказал он, — вали до банкомата и можете быть свободны.

Альбина спала, когда он, ежась от недосыпа, прошел мимо ее камеры, скользнул взглядом по стройной фигуре, стянутой узкой юбкой-карандаш, и ладони загудели от желания прикоснуться. Он отвернулся и вышел на улицу. Ранним утром в Питере было даже слишком свежо. Его быстренько продрало до костей, и Лекс бегом рванул к ближайшему супермаркету. Мимо. В шесть утра никто не работал. Круглосуточные магазины со времен введения карантина исчезли как вид, а Петроградка была не самым благоустроенным в плане банкоматов местом. Пришлось топать аж к станции метро, где железный ящик работал уже в это время. И только когда он торопливо шел обратно, на дорогах появился транспорт. Люди поехали на работу.

Конец ознакомительного фрагмента.