Элитная западня. Часть вторая. Сокровища Гериона

Мирослава Чайка, 2021

Ева отправляется в романтическое путешествие в Париж, чтобы избавиться от постоянного преследования тайной организации, в которой она состоит. Но и тут ей не скрыться от вездесущего Гериона. Девушка получает послание, которое приводит ее к загадочному кольцу. Что же это? Совпадение или первый кусочек пазла, ведущий к разгадке, кто такой Герион и зачем ему нужна Ева. Матвей, Алекс и Герман думают только о собственном успехе, пока не обнаруживают, что их история переплетается с судьбой трех друзей из послевоенного прошлого. Но что сулит Еве и ее друзьям разгадка старой тайны, если на одной чаше весов любовь, а на другой жизнь.

Глава 4. Синица в руках

Ева сидела в гостиной, залитой солнечным светом, льющимся из гигантских окон. Взгляд ее был отрешенным и пустым, казалось, она лишь бионическая копия самой себя, лишенная чувств и переживаний. Посредине комнаты стояло большое ведро для бумаг, и Ева прицельно метала в него одну за другой прекрасные алые розы из огромного букета, безрадостно лежавшего у ее ног. Лана суетилась вокруг, пытаясь вывести Еву из меланхолии:

— Не понимаю, при чем здесь розы? Ну обидел тебя Герман, с кем не бывает, ну он же извинился! — кряхтела она, собирая с пола цветы, не долетевшие до цели.

— Букет — это не извинение, а жалкая подачка, — процедила Ева сквозь зубы, отправляя в полет следующий цветок, приземлившийся точно в центре ведра.

— В яблочко! — констатировала Лана. — Твои навыки метания становятся все лучше, но с настроением совсем беда, может, сделать чаю? — беспокойно глядя на подругу, предложила Лана.

— Надо говорить не «чаю», а «чай», — не отрываясь от своего занятия, все так же отрешенно сказала Ева.

— Нет, раз уж на то пошло, то правильней будет сказать «Шампанского!», — заливисто хохоча и дергая Еву за руки, пыталась расшевелить ее Лана. — Ну все, Ева, бог с ним, с этим Германом, не могу видеть тебя такой, у тебя этих парней целый строй, а ты сидишь тут и грустишь по этому негодяю.

— Вовсе я не грущу по нему, еще не хватало, — фыркнула Ева, — просто я не ожидала, что он не поддержит меня, а я не люблю ошибаться, ты же знаешь!.. Ах, а еще я не люблю опаздывать, я совсем забыла, у меня же назначена встреча в музее, — резко вставая, сказала Ева и направилась в гардеробную. Когда через минут двадцать она снова предстала перед подругой, та уставилась на Еву в таком недоумении, что даже ее крошечные глазки на секунду стали похожи на крупные блестящие бусины. Ева облачилась в черное кожаное платье, плотно обтягивающее ее стройную фигуру с обольстительными формами, на ногах красовались красные туфли с острым носком. Волосы были уложены не в мягкие локоны, а выпрямлены и отполированы до зеркального блеска, мягкий излом бровей был исправлен на горделивые брови вразлёт, а чувственные губы покрывала матовая помада цвета спелой вишни. Еве и раньше был чужд сентиментально-поэтичный образ, но сегодня, отправляясь на встречу с Алексом, она хотела быть ни больше ни меньше роковой красавицей.

— А ты уверена, что у тебя встреча в музее? — беспокойно осведомилась Лана, прибирая в гостиной остатки оставленного Евой беспорядка.

Здание корпуса Бенуа в Санкт-Петербурге составляет неотъемлемую часть Государственного Русского музея, и всем, кто является поклонником русского авангарда или в чей круг интересов входит изобразительное искусство конца XIX и XX веков, хорошо знаком ионический портик строгого фасада в неоклассическом стиле, который торжественно смотрит на набережную канала Грибоедова. Одним из таких любителей модернизма в этом прекрасном городе на воде был Алекс, точнее Александр Лисовский. Первый раз в корпус Бенуа его привел отец, когда маленькому Сашеньке было всего шесть лет. Он провел сына по залам, наполненным непривычно яркими, будоражащими воображение красками. Это впечатление было таким пронзительным, что спустя двенадцать лет оно не стёрлось из памяти Александра, а, наоборот, лишь заиграло новыми, более осознанными гранями. Юноша хорошо помнил, как ребенком, бегая из зала в зал, присматривался к огромным полотнам, принюхивался, пытаясь почувствовать запах масляных красок, который обычно исходил от работ его отца, потом садился прямо на паркет, в свете солнечного луча, любуясь какой-нибудь непонятной скульптурой, и, немного передохнув, вскакивал и снова несся в следующий зал за новыми впечатлениями. Однажды он остановился у большой картины Марка Шагала «Прогулка» и долго стоял, рассматривая необычный для него сюжет. На полотне был изображен мужчина в черном костюме, стоящий на лужайке на фоне городского пейзажа. Подняв руку над головой, он крепко держал парящую в небе девушку с большими черными глазами, которая была одета в розовое платье. Отец Алекса стоял позади и не мешал мальчику обдумывать увиденное, ожидая, когда сын поделится с ним впечатлениями. И вот, спустя минут пять Саша, недоумевая, спросил:

— Зачем он держит ее?

— Наверное, очень сильно любит и боится потерять, — задумчиво произнес мужчина, вкладывая в слова свои собственные переживания.

— Я не про девушку, с ней все понятно, — со взрослой не по годам иронией произнес Саша, — я про птицу. Зачем он правой рукой сжимает птицу, почему не выпустить хотя бы ее?

Мужчина был в замешательстве. Он много раз рассматривал эту картину и всегда был так поглощён полетом Беллы, жены Шагала, что не замечал птицы, про которую сейчас спрашивал маленький Саша. Поэтому он повернулся к малышу и, скрывая за улыбкой свое удивление, произнес:

— Наверное, он хотел иметь все сразу: и синицу в руках, и журавля в небе. Знаешь такую русскую поговорку?

Тогда Саша не понял, что хотел сказать ему этим отец, но сегодня, ожидая Еву, которая опаздывала уже на полчаса, он вдруг почувствовал себя героем этого бессмертного шедевра. Он уже ухватил в руки синицу в образе нужного ему факультета и организации, которая сулила успех в будущем, но был не в силах выпустить журавля — свою губительную страсть, свою всепоглощающую любовь, свою красавицу — Еву.

«Надо со всем этим завязывать, — прошептал Алекс, вглядываясь в картину, — я должен отпустить Еву, не могу больше находиться в этом дурацком униженном положении, вот сейчас она придёт, и я скажу, что все кончено, только поцелую ее в последний раз и отпущу». Алекс начал придумывать красивые фразы, представляя момент их расставания, когда услышал шаги позади себя. В совсем пустом зале это легкое постукивание тоненьких каблучков вторило ударам взволнованного сердца юноши, он постарался унять волнение и обернулся, предвкушая их прощальный разговор.

Ева по плотно сжатым губам Алекса сразу поняла, что он чем-то озадачен. Она остановилась в шаге от него и несколько раз обернулась вокруг своей оси, демонстрируя свой наряд. Отчего Алекс не смог сдержать улыбку и тут же расслабился, забывая о своих переживаниях. Улыбка Алекса уже сроднилась с Евой, с ее именем, ее образом, звуком ее голоса. Каждый раз, когда он видел ее, вокруг будто взрывались тысячи звезд, и противостоять ей он был не в силах. Это было удивительно, но каждый из них считал другого своей роковой страстью, оба они знали, что будущего у их отношений нет, оба понимали, что их тайную связь пора прервать, но оба не могли найти в себе сил это сделать, столь велико было наслаждение от каждой минуты, проведенной наедине, столь необузданно было желание обладать хотя бы частичкой сердца другого, что решиться поставить точку никто из них не мог.

Алекс с восторгом смотрел на Еву и в первый миг не мог проронить ни слова, потом порывисто приблизился и с жадностью поцеловал, обреченно констатируя в уме, что не в силах отказаться от нее сию минуту.

Он втянул аромат ее сладких духов и, коснувшись теплой щеки губами, подумал: «Сначала нужно убедить ее провести со мной ночь, иначе я никогда не смогу выкинуть ее из головы». Потом немного отстранился от ее лица, вглядываясь в до боли знакомые черты: ровный нос, капризный изгиб губ, пытливо смотрящие глаза, полные желания подчинять своей воле. «Нет, никогда мы не сможем быть вместе по-настоящему, уж слишком похожи», — заключил мысленно Алекс, а вслух сказал:

— Может, спустимся в кафе, я уже полчаса мечтаю о чашке кофе.

— А как же картины? — удивилась Ева.

— Главный шедевр моей жизни и так предо мной, — заявил Алекс, снова сжимая ее в объятиях. — Прибавить еще эспрессо, и я буду абсолютно счастливым человеком, — смеясь сказал он, мечтая как можно быстрее покинуть зал с картиной, которая так разбередила его душу.

— Знаешь, почему я задержалась? — как ни в чем не бывало начала щебетать девушка, увлекая Алекса в беседу. — Я вошла в музей с площади Искусств и хотела быстренько добежать до корпуса Бенуа, но случайно остановилась у «Ангела Златые власы», присмотрелась и почувствовала, что глаза архангела Гавриила хранят такую тихую печаль, я вдруг поняла, что это самый трогательный лик, который я когда-либо видела на иконе. Я начала размышлять, сколько людей за девять веков вглядывались в это изображение, пытаясь найти умиротворение или, может, прося о помощи, так я и стояла, потеряв счет времени, ну ты же сам знаешь, как это бывает. Истинные шедевры пишут не для того, чтобы украсить стену, а для того, чтобы задеть душу.

Алекс в ответ лишь сжал ее руку, он часто приглашал Еву в корпус Бенуа на необычные свидания, они бродили среди картин, делясь своими впечатлениями об увиденном, потом садились на диванчик, напротив какого-нибудь полотна и целовались без устали, не боясь быть замеченными знакомыми, а через время спускались в кафе, поглощённые друг другом. И вот сегодня, когда они зашли в просторное кафе корпуса Бенуа, выдержанное в изысканном неоклассическом стиле, то немногочисленные посетители залюбовались столь очаровательной парой, привлекающей внимание не хуже, чем скульптуры, выставленные в этом музее. Столько в них было грации и стати, столько утонченной, почти античной красоты, которую невозможно было не оценить. А молодые люди, полностью увлечённые друг другом, сели на излюбленное место — за круглый столик у стены — в ожидании официанта. Ева картинно положила руки на стол, и Алекс сразу прикрыл их своими ладонями, а потом подался вперёд и, приподняв их, с жаром начал покрывать ее тонкие пальцы поцелуями. Ева тут же отреагировала на его порыв, она неспешно облизнула губы, начала чуть чаще дышать и подняла на Алекса томный взгляд, тоже слегка наклонившись над столом, так, чтобы ее грудь в черном платье контрастировала с фоном белой скатерти. Алекс поднялся, придвинул свой стул вплотную к стулу Евы, приподнял ее личико за подбородок и жадно впился в губы горячим поцелуем.

Поскольку зал был очень хорошо освещен и столы располагались достаточно просторно, то немногочисленная публика, состоящая в основном из пожилых дам и мамочек с детьми, сразу обратила внимание на целующихся в храме искусства. Молниеносно возле стола появилась официантка и, прокашлявшись, чтобы привлечь к себе внимание, произнесла:

— Что будете заказывать?

— Капучино, эспрессо с молоком, пожалуйста, и две булочки с черникой, — ответил Алекс, подняв на официантку затуманенный взор, и, как только она отошла, хотел тут же продолжить целовать Еву, но она вдруг отстранилась и, прикрывая пальцами его губы, сказала:

— Неловко, здесь так светло.

— А может, рванем в кино? Ну его, этот кофе, оставим деньги под сахарницей. А лучше поедем ко мне, родители навещают родственников, дома только Акрил, — многозначительно понижая голос, предложил Алекс.

Но Ева отрицательно покачала головой:

— Прости, но у меня сегодня совсем немного времени, в 15:00 встречаюсь с Тарэком по поводу торжественного собрания Гериона, будем озвучивать фильм. Оказывается, этот год для организации юбилейный, Герион существует уже тридцать пять лет, и на этот юбилей придет человек, который возглавляет нашу организацию, мы, наконец, сможем узнать, кто это.

— А что, разве всем руководит не Тарэк-старший? — спросил Алекс, и было заметно, что эта информация его озадачила, мгновенно вырвав из сладостной любовной истомы. Он приподнял брови, сморщивая лоб, сплел в замок пальцы рук и начал что-то прикидывать в уме.

— Я тоже раньше так думала, но вчера Петр так загадочно говорил об этом, что мне стало казаться, будто Герион — это какое-то мифическое существо, а вовсе не отец Тарэка. А когда я спросила у Инги, она сказала, что ее в такие подробности не посвящают.

— Вот это поворот! — протяжно произнес юноша. — Интересно, кто же этот загадочный человек, который тайно руководит Герионом? Как только мне начинает казаться, что я понимаю суть нашей организации, все вдруг встает с ног на голову.

— Кстати, я все забываю у тебя спросить, неужели у тебя не было заданий от Гериона? С тех пор как я передала тебе карточку, с трудом, между прочим, добытую, прошло уже столько времени, неужели они не попытались тебя испытать?

— Почему не попытались, очень даже. Только вот беда, я не смог выполнить свое задание… пока не смог, — тяжело вздыхая, ответил Алекс и снова обхватил Евины теплые руки.

— Может, тебе нужна помощь? Или это большой секрет?

— Задание, конечно, секретное, но ты же знаешь, у меня нет от тебя тайн.

— Тогда рассказывай, я большой спец по заданиям Гериона, — оживилась Ева, предвкушая новую порцию приключений.

— Я наслышан, что все испытания организации весьма странные, но мое вообще за гранью здравого смысла. Представляешь, мне нужно разыскать дома у Матюши часы.

— Часы?

— Подожди, ты не дослушала, не просто часы, а старинные каретные часы французских мастеров, с расписными фарфоровыми панелями. Смешно, правда, откуда у Матюши в доме такие часы? У них даже ни одной ложки старинной нет. А самое главное, я не должен ему об этом говорить, вот и рыскаю у него по квартире, будто вор какой-то, ужас.

— Я думала, вы подружились, — грустно произнесла Ева, вспоминая, как держала эти часы в руках у Матвея в загородном доме и как обрадовался его отец, когда вдруг эти часы издали мелодичный негромкий бой.

— А мы действительно стали друзьями, он клёвый и верный, хоть и простачок, — ответил Алекс, возвращая Еву от воспоминаний к их разговору.

— И зачем эти часы понадобились Тарэку?

— Я думаю, никаких часов не существует, это просто проверка для меня, расколюсь я Матюше или смогу сохранить тайну, несмотря на нашу с ним дружбу.

— Да, наверное, — неопределенно произнесла Ева, глядя в глубину зала.

— Что «да»? Это не совет, Ева, я не знаю, как мне теперь быть, скоро собрание, а я даже приглашение еще не получил. И если не исполню задание, то, скорее всего, и не получу. А ты же знаешь, как для меня все это важно.

— Да, знаю, я придумаю что-нибудь, не переживай, — затараторила Ева, поспешно вставая. — Мне пора, прости, — скороговоркой проговорила она, спешно чмокнула Алекса на прощание и быстро вышла из зала кафе, оставляя недоумевающего юношу наедине со своими догадками, вопросами и булочками с черникой.

Ева шла на встречу с Тарэком, перебирая в голове внезапно открывшиеся факты, которые казались ей все подозрительнее. Во-первых, ей хотелось как можно скорее избавиться от кольца, полученного в Париже, и было не понятно, зачем оно понадобилось Тарэку и почему его так таинственно нужно было передавать. Во-вторых, ее мучил вопрос, откуда Тарэк узнал о семейной реликвии Матвея и что он собирается с ней делать, если Алекс все-таки выполнит свое задание? Ну и, конечно, самый главный вопрос, который не давал покоя не только Еве, но и Алексу, — кто на самом деле возглавляет Герион?

— Алло, Матюш, мне срочно нужно с тобой встретиться, — громко проговорила Ева, пытаясь перекричать звуки большого потока автомобилей, едущих по Московскому проспекту.

— Ева, это лучшее, что можно было услышать, отвечая на твой звонок, — произнес Матвей, и по его голосу было понятно, что он приятно удивлен. — Но я не могу сейчас приехать, жду доставку мебели для гостевой спальни, дома больше никого нет. А ты сейчас где?

— Я вышла из универа, мы с Тарэком озвучивали фильм к собранию.

— Это же недалеко от моего дома. Может, зайдешь в гости? Я буду очень рад.

Ева быстро поднималась по ступенькам просторной парадной сталинского дома. Она держала в руках изысканную коробочку с пирожными макарони, поправляя на ходу распушившиеся на ветру волосы. Впереди неспешно шла тучная женщина в синем плаще и в белом крошечном берете, тяжело дыша, и когда девушка поравнялась с ней, то обнаружилось, что это Екатерина Ивановна, мать Матвея. Обе они были изрядно удивлены такой неожиданной встрече.

— Здравствуйте, а я вот к вам, Матвей пригласил на чай, — приветливо улыбаясь, произнесла Ева, а сама подумала, что гораздо лучше было бы, если бы Екатерина Ивановна пришла домой позже.

— Здравствуй, Ева, давно тебя не видела. Или ты специально забегаешь к нам, когда меня нет дома? — улыбаясь ответила женщина, переводя дух, и Ева в язвительных нотках ее голоса уловила еле заметный двусмысленный намек.

Девушке сразу захотелось оправдаться, но потом она подумала, что ей нет дела, какие мысли блуждают в голове этой заносчивой дамы, и, слегка понизив голос, спросила:

— Екатерина Ивановна, у моего дяди ощенилась собака, золотистый ретривер, мне очень хочется одного из щенков подарить Матвею, думала, это могло бы порадовать его после смерти Захара, только вот хотела прежде посоветоваться с вами, потому что понимаю: собака в доме — это как новый член семьи.

Дама замерла, она стояла с раскрасневшимся лицом, выпучив глаза на Еву, и буря эмоций нахлынула на нее с такой силой, что, казалось, еще немного, и с ней случится удар. С момента гибели их лабрадора прошло чуть больше полугода, но боль утраты еще жила в ее исстрадавшемся от череды потерь сердце. Екатерина Ивановна отвернулась и молча продолжила свой путь, но, пройдя несколько ступенек, все же решила ответить. Она, медленно переставляя ноги, тихо бросила через плечо:

— Ужасная идея, мы не станем больше к кому-то привязываться, чтобы потом опять потерять.

Пожалуй, если бы Ева говорила с кем-то другим, то непременно сказала бы что-то вроде того, что если постоянно бояться потерь и страданий, то не узнаешь радости, но, зная историю этой женщины, которая потеряла сына, Ева решила, что не ей учить Екатерину Ивановну. Да и, может, в чем-то дама была права, привязаться к кому-то, пустить его в свое сердце — значит навсегда обречь себя на страх этого кого-то потерять.

Не успела Екатерина Ивановна вставить ключ в замочную скважину, как входная дверь распахнулась, и на пороге появился Матвей с сияющим от удовольствия лицом. Он не знал, кому первому помочь снять верхнюю одежду, поэтому стушевался, на что Екатерина Ивановна недовольно фыркнула и, сбрасывая на ходу туфли, прямо в плаще проследовала в свою комнату. Матвей, увидев грустное от разговора с его матерью лицо Евы, приобнял ее своими мощными руками и, слегка наклонившись к ней, с участием прошептал:

— Евочка, что случилось? На тебе просто лица нет.

Девушка вдруг ощутила тепло и заботу, которая исходила от этого некрасивого, но очень доброго парня. Они часто делились друг с другом своими проблемами, а та страшная ночь, когда Матвей рассказал ей, что виновен в смерти своего брата, соединила их, казалось, нерушимыми узами. Ева совсем забыла о причине своего визита, ей почему-то захотелось пожаловаться Матвею и рассказать, что поссорилась с Германом и теперь не знает, как это исправить, и еще Екатерина Ивановна отклонила предложение, которое она так долго вынашивала, хотела порадовать их семью. Ева внезапно уткнулась в грудь юноши и всхлипнула.

— Что ты, милая? — поглаживая по спине Еву, шептал юноша, он прижал ее нежное тело и хотел что-то еще сказать, ласковое и приободряющее, но в прихожей неожиданно загорелся свет, и послышался недовольный голос Екатерины Ивановны:

— Что это вы в темноте стоите? Матвей, приглашай гостью к столу.

Этот громкий голос тут же остудил Евино желание излить душу другу, она быстро вытерла мокрые глаза и, украсив лицо сияющей улыбкой, прошла в гостиную. Екатерина Ивановна хлопотала у стола, расставляя чайный сервиз. Матвей, конечно, мечтал схватить гостью за руку и потащить в свою комнату, но огорчать мать не хотел, поэтому скрепя сердце усадил Еву за стол, надеясь, что беседа с Екатериной Ивановной не затянется. Екатерина Ивановна же, как и всякая мать, не могла допустить, что Еве нравится кто-то другой, кроме ее драгоценного сына, поэтому смотрела на Еву пристально и с опаской.

Екатерине Ивановне непременно хотелось выяснить, какие у Евы планы относительно ее сына, она начала разливать чай и тут же без лишних церемоний принялась задавать Еве недвусмысленные вопросы:

— Евочка, а о чем вы мечтаете? — спросила Екатерина Ивановна, так что девушке поначалу показалось, что она просто планирует вести светскую беседу, и поэтому Ева ответила первое, что пришло ей на ум.

— Как и большинство, наверное, жить на красивой зеленой планете, где нет ни войн, ни болезней, ни страданий.

— Нет, вы не поняли, о чем вы мечтаете лично для себя, как женщина? — настаивала Екатерина Ивановна. Ева, кажется, начала понимать, к чему дама клонит, и это почему-то вызвало у девушки приступ бунтарства.

— Ах, вы об этом, ну, конечно же, я мечтаю как можно скорее выйти замуж за Матюшу и родить побольше детей, — объявила, улыбаясь, девушка.

Матвей от ее слов поперхнулся чаем и начал кашлять, краснея.

— А как же карьера? — заохала мама Матвея, плюхаясь на стул прямо с чайником в руках.

— Ну я работать точно не собираюсь, у вас есть деньги и связи, вы же нас с Матюшей не оставите. Зачем мне работать? — не унималась Ева, готовая во всю вступить в противостояние с женщиной, которая явно подозревала Еву в намерении стать ее невесткой.

— Мама, я прошу тебя, ты не понимаешь, Ева просто шутит, — попытался вмешаться едва пришедший в себя Матвей.

— Нет, Матюша, это ты не понимаешь, что шутит Ева вовсе не со мной, а с тобой, дружочек. Как только у нее какие-то проблемы, так ты ей сразу нужен, а как у нее все хорошо, так она в Париже с другими, — высказала дама то, что никогда бы не решился сказать вслух ее сын.

— Я, пожалуй, пойду — заявила Ева, вставая.

— Нет, нет, Ева, я прошу, просто подожди меня в моей комнате, — запротестовал растерявшийся Матвей.

В любой другой подобной ситуации Ева обязательно бы покинула недружелюбно расположенное к ней общество, но сейчас ей непременно хотелось обсудить с другом задание Алекса и выяснить причину, по которой Тарэки могли разыскивать его каретные часы. Поэтому она все же прошла в комнату Матвея, который появился там через пару минут, пунцовый от разговора с матерью, и тут же начал извиняться:

— Евочка, ты прости ее, не знаю, что на нее нашло.

— Это ты прости меня, я не думала, что все это тебя так ранит и что мама твоя переживает, тебе следовало мне что-то сказать.

— А что бы я сказал? Я же вижу, что тебе нравится другой… — грустно отводя взгляд в сторону, ответил Матвей.

— И кто, по-твоему, мне нравится? — настороженно переспросила Ева.

— Герман, но я знаю, что вы в ссоре, и, очевидно, ты расстроена из-за этого, он тоже очень огорчен, звонил мне несколько раз, спрашивал, где может тебя найти. Говорит, ты не отвечаешь на его звонки. Может, расскажешь, что случилось?

— Знаешь, Матюш, сейчас не до Германа, — усаживаясь в глубокое серое кресло, произнесла девушка. Как только она услышала, что Герман планирует с ней помириться, от ее печали не осталось и следа. — У меня тут такая новость.

— Новость? — удивился Матвей, растерянно присаживаясь на вертящийся стул напротив гостьи.

— Ты не поверишь, я и сама до сих пор в шоке, но Герион дал Алексу задание похитить ваши каретные часы!

— Не может быть!

— Я тоже сначала так подумала, вот только они знают, что часы старинные, французские, но не подозревают, что вы храните их в загородном доме. Вспомни все, что ты знаешь об этих часах, как они у вас появились, что про них говорил твой дед. Мы должны разобраться, зачем они могли понадобиться Тарэкам.

— Я толком ничего не знаю, мне известно лишь то, что дедушка перед смертью отдал отцу эти часы и сказал, что они помогут ему в затруднительной ситуации. Я был уверен, что в них тайник, и еще подростком снял одну из панелей, надеялся, что дед спрятал там драгоценные камни, но внутри часов ничего нет.

— Так, ну они явно представляют какую-то ценность, судя по словам твоего деда и по тому, что их ищет Герион. Вот только бы понять какую, но в любом случае мы организации их не отдадим. Это уж слишком, — взволнованно заявила Ева.

— Ты Алексу не сказала, что видела эти часы?

— Конечно нет, это же ваша семейная реликвия!

— А как же его задание? Вдруг из-за провала Алекса исключат из Гериона, а он так радуется, что его приняли, все время об этом говорит, — разволновался Матвей. Он очень дорожил дружбой Алекса и готов был сделать для него что угодно, но Ева так убедительно говорила, что жертвовать часами ни в коем случае нельзя, что Матвею ничего не оставалось, как согласиться.

Пока Матвей пытался припомнить что-то еще о часах, Ева огляделась вокруг, внимательно рассматривая яркую комнату друга. Ее удивило такое бесчисленное количество разных сценариев света на многоуровневом потолке и стенах, выкрашенных в темно-синий цвет, поразила круглая кровать, стоящая вплотную к раскрытому окну, и огромное полотно в тонкой позолоченной раме с напечатанным на нем изображением двух лошадей на фоне неестественного пейзажа. Она перевела взгляд на компьютерный стол с многочисленными полочками, заставленными шкатулками, коробочками, фигурками разной тематики, моделями машин, коллекцией наушников и песочных часов. Ева прикрыла на мгновение глаза, чтобы переварить в голове этот калейдоскоп впечатлений, и снова обратилась к Матвею:

— Алекс сказал мне, что твой дед был дипломатом, может, он по службе пересекался с Тарэками?

— У меня есть фотографии деда с друзьями и коллегами, я, кстати, показывал их недавно Алексу. Сейчас принесу альбом, может, нам удастся найти какую-то зацепку, — выпалил на ходу Матвей, выбегая из комнаты.

Вернулся юноша не только с альбомами, но и с хрустальным салатником, доверху наполненным крупной спелой черешней. Он поставил его на низкий журнальный столик рядом с Евой и, пристраивая рядом ветхие пыльные альбомы, радостно проговорил:

— Мама немного расстроилась, что вы повздорили, но вот, передала для тебя черешню.

— Ой, надеюсь, она не как яблочки для Белоснежки и я не засну мертвым сном.

— Было бы не очень удобно, так как ты в ссоре с принцем, кто бы тебя разбудил поцелуем? О, вот, кстати, и принц, — вглядываясь в экран звонящего телефона, на котором высветилось имя «Герман», сказал Матвей. — Мне ответить? — спросил он, дотронувшись до Евиной руки.

Секунду она колебалась, но потом все-таки кивнула.

— Слушаю, — сказал Матвей, многозначительно глядя на подругу, ожидая от нее подсказок, что говорить Герману.

— Матвей, привет, слушай, ты случайно не знаешь, где Ева? Я тут пришел к ней домой, а Натали сказала, что ее нет с самого утра, и Лана ее не видела. Может, ты в курсе?

Матвей прикрыл микрофон рукой и спросил:

— Ищет тебя, позвать его к нам?

Ева сделала равнодушный вид и слегка пожала плечами. Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что без Германа краски ее жизни немного потускнели, но она не могла себе позволить быть с тем, кто не станет за нее бороться или не будет на ее стороне в любой ситуации. Но рубить с плеча Ева тоже не хотела, поэтому решила посмотреть, что все-таки Герман предпримет, чтобы вернуть ее расположение и доверие.

— Она у меня, если хочешь, приходи, — услышала Ева слова Матвея, и ее сердце учащенно забилось.

И не успели они доесть черешню и обсудить, как наказывала Екатерина Ивановна Матвея в детстве, дверь комнаты открылась и на пороге сначала показалась мать Матвея со словами: «Матюша, к тебе еще один гость», а следом появилась спортивная фигура Германа с неизменной улыбкой на лице. Матвей тут же сделал шаг навстречу гостю, пожимая ему руку, но Герман смотрел мимо него, его внимание было всецело приковано к Еве, которая листала старинный фотоальбом в коричневом кожаном переплете.

— Привет, — наклоняясь к ней для поцелуя, произнес Герман, но Ева подалась вперед, будто хотела взять другой альбом, тем самым избежав прикосновений юноши.

— Привет, — ответила она так безэмоционально, что Герман даже растерялся. С того момента, как она оставила его с Владимиром за столом ресторана, окинув испепеляющим взглядом, прошел сорок один час. Сорок один час страданий, сомнений и самобичевания. Сначала Герман решил, что жизнь его в этом городе кончена, и начал собирать вещи, чтобы отправиться к матери в Турцию, примерно на втором собранном чемодане Герман осознал, что все это чудовищная ошибка и глупо разрушать их с Евой отношения из-за приступа необоснованной ревности, но все попытки оправдаться или хотя бы увидеться с Евой оказались тщетными. Герман понимал, что она была шокирована тем, что он не защитил ее, когда Володя обвинил Еву в похищении кольца у Авроры, но искренне надеялся, что все еще можно исправить. Юноша стоял посреди комнаты и какое-то время не знал, что ему делать, но потом совладал со своим волнением и начал расспрашивать Матвея, чем они занимаются.

— Да вот, рассматриваем старые фотки.

— Круто, я люблю черно-белые снимки, — сдержанно произнес Герман и начал листать альбом, переворачивая одну страницу за другой. — А вот Вовкин дед.

— Да, в то время все были похожими друг на друга, один стиль в одежде, одинаковые стрижки, — рассуждал Матвей, подходя к Герману.

— При чем здесь стиль в одежде? Это Иван Сергеевич, дедушка Вовы, я с ним хорошо был знаком, да он умер не так давно.

Ева быстро поднялась с кресла и, недоумевая, подошла к ребятам:

— Ты уверен, что не ошибся?

— Конечно уверен, вот эту фотку я недавно видел у Вовы, еще советовал ему отдать ее Авроре. Этот светловолосый мужчина и есть Иван Сергеевич, очень уважаемый был человек, кстати, тоже занимался политикой.

— Не может быть, я не верю своим ушам! На этой фотографии друзья моего деда, значит, один из них — дед Володи? — рассматривая фотографию, на которой три друга стояли в обнимку на фоне Министерства иностранных дел, проговорил Матвей. — Этого не может быть.

— Это очень странное совпадение, — объявила Ева, забирая у Матвея фотографию и всматриваясь в черты изображенных на ней мужчин.

— Герман, смотри на третьего мужчину на этом фото, он же точная копия того, с которым я встречалась в Люксембургском саду, — объявила Ева, позабыв от шока демонстрировать свое безразличие к нему.

— Да, очень похож, но время снимка — семьдесят пятый год, может, это его сын?

— Нет, племянник, и это он передал мне то самое кольцо для Тарэка, — поднимая глаза на Германа, произнесла Ева, отчего Герман изрядно покраснел.

— Так, стоп, какое еще кольцо для Тарэка? — вмешался Матвей.

— Это было новое задание от Гериона, мне в Париже передали кольцо.

— Давайте еще разберем все факты: мой дед, дед Володи и некий человек из Парижа были друзьями или коллегами, и у них были некие предметы, которые почему-то ищет Тарэк. Кольцо и наши каретные часы, а может, что-то еще, и это что-то, скорее всего, дома у Володи. Осталось только понять, зачем Гериону эти вещи?

Ева была так возбуждена, озадачена и шокирована открывшимися подробностями, что тут же готова была бросить все силы на разгадку этой тайны.

— А куда ты дела кольцо? — поинтересовался Матвей.

— К сожалению, я его сегодня отдала Тарэку.

— Жаль.

— Мне бы в любом случае пришлось бы его отдать, я же не могла себе присвоить чужое кольцо.

— Как же нам во всем разобраться? — потирая голову, спросил Матюша.

— Я думаю, стоит дождаться общего собрания Гериона. Может, там нам удастся все выяснить.

— Только я прошу вас, будьте осторожны, а может, лучше вообще в это не лезть, — предостерег их Герман.

— Нет, мы не можем отступить, это же касается семей наших друзей, — возразила воинственно настроенная Ева. — Но от тебя, Герман, никто и не ждет помощи, ты уже проявил себя, — намекая на историю на двойном свидании, высказалась Ева, — а сейчас мне пора домой.

— Я тебя отвезу, — в один голос выпалили парни и засмеялись.

— Я поеду с Матюшей, — выбрала Ева, убив этими словами Германа наповал.

Молодые люди вышли втроем в просторную гостиную, кучно по-мещански заставленную добротной мебелью, и направились к выходу, но их по пути перехватила Екатерина Ивановна в домашнем шелковом костюме и, хватая сына за руку, нервно выпалила:

— А куда это ты собрался? Сейчас привезут мебель, мне понадобится твоя помощь!

— Ма, я быстро.

— Нет, хочешь оставить меня одну с мужланами грузчиками, — не унималась, краснея от негодования, Екатерина Ивановна.

Герман в этот момент просиял и, хлопая Матвея по плечу, радостно проговорил:

— Матюш, нехорошо расстраивать маму, а о Еве я позабочусь.

Ехали молча, Герман, привыкший на каждом светофоре брать Еву за руку, несколько раз делал такую попытку, но она сидела, скрестив руки на груди, и рассматривала в окно опускающийся на город вечер. Девушка, конечно, понимала, что гораздо больше виновата перед Германом, чем он перед ней, но все же ждала, что он будет просить прощения. Спустя время она обратила на Германа удивленный взгляд и, недоумевая, спросила:

— А куда мы едем, мы повернули не в ту сторону?

— Ох, Ева, — протяжно начал объяснять юноша, — моя мама редко занималась моим воспитанием, но две вещи она мне внушила четко: не есть с ножа и никогда не выяснять отношения за рулем, вот я и решил отвезти тебя в одно прекрасное место.

— Я не хочу.

— Ева, уверяю, тебе понравится.

— Я не хочу выяснять отношения.

— Хорошо, никаких выяснений, просто поговорим.

Как только Герман помог ей выйти из машины, то не удержался и прижал к себе.

— Пойдем, пока я не передумала, — высвобождаясь из его объятий, холодно произнесла Ева и направилась вдоль роскошной ограды Летнего сада ко входу, понимая, куда намерен повести ее Герман. Она подумала о странном совпадении: утром Алекс ее пригласил в корпус Бенуа, принадлежащий Русскому музею, а вечером Герман привез ее в Летний сад, тоже принадлежащий Русскому музею. Хоть эти два молодых человека были очень разными, но, видимо, что-то всё-таки было у них общее — они точно знали, чем ее можно порадовать. Вот о чем размышляла Ева, любуясь чугунной решёткой ограды в классическом стиле.

Герман немного отстал, с кем-то разговаривая по телефону, а потом, очень довольный, присоединился к подруге, которая уже начала свое движение по главной аллее самого романтичного сада Петербурга. Только Ева подошла к первому фонтану, носившему название «Царицын», разглядывая его основание в виде черных и белых квадратных мраморных плит, расположенных в шахматном порядке, как вдруг к ней приблизился незнакомый парень и, протянув пышный розовый пион, произнес:

— Это для вас, — не успела Ева опомниться, как этот незнакомец затерялся в людской толпе.

Пройдя немного вперед, Ева заметила еще одного молодого человека с пионом в руках; у фонтана «Пирамида», напоминающего свадебный торт, ее ожидала парочка влюбленных с пионами, и тут же малыш, пробегая мимо, вручил ей еще один цветок. Ева шла, а из разных концов парка к ней стремились молодые люди, протягивая ароматные пионы. Она обернулась на Германа, идущего позади, и хотела спросить, как ему удалось такое устроить, но тут у статуи «Нимфа Летнего сада» появились живые руки, которые держали табличку с надписью: «Ева, прости Германа», человека, который держал эту табличку, не было видно, он стоял позади скульптуры, и поэтому казалось, что к Еве обращается сама статуя. Ева прошла еще немного, и такая же табличка появилась у изваяния Минервы, а затем и у скульптурной группы «Амур и Психея». Будто с ней говорило само искусство. Ева задержалась, внимательно рассматривая этих героев, а потом, покачав головой, смеясь обратилась к Герману:

— Ну все, Герман, может быть, уже скажешь что-нибудь сам?

— Конечно, я хочу извиниться за свое ужасное поведение в ресторане. Я понимаю, что тебе могло показаться, будто я встал на сторону Володи или, еще того хуже, могу подозревать тебя в краже. Но ты должна знать, будь ты хоть трижды расхитительницей гробниц, я все равно бы был на твоей стороне, единственное, что я не смогу вынести, — это измена. Но теперь, когда я узнал, какие тайны существуют в вашей организации, то понимаю, что Алекс, скорее всего, приходил к тебе домой из-за какого-то важного задания и ты не могла мне об этом сказать, сохраняя секретность. Но в тот момент, когда я увидел вас вместе, просто потерял голову, а когда ты солгала мне, сказав, что не дома, а в библиотеке, у меня будто помутился рассудок, поэтому в ресторане наговорил тебе всякого. Но такого больше не повторится, обещаю.

Герман говорил много и слегка сбивчиво, Ева его не перебивала, она смотрела, широко раскрыв глаза, и ее щеки все больше заливались румянцем от каждого произнесенного им слова. Ужасаясь, она думала, как хороший человек, добрый человек, искренний пытается оправдать ее отвратительные, странные поступки. Она могла бы убедить себя, что во всем виноваты Герион и Алекс, которые оплели ее паутиной тайн, лжи и соблазнов, но Ева знала, что она не из тех, кем можно управлять, а значит, все эти поступки были ее личными грехами. От осознания этого девушке невыносимо захотелось, чтобы Герман поскорее замолчал. Ева сделала шаг к нему и, приблизившись вплотную, вдруг прекратила поток его взволнованной речи горячим поцелуем. Она знала, что делает это очень умело, не оставляя партнеру ни малейшего шанса владеть своими мыслями и эмоциями, и Герман, обхватив пленительное тело девушки, моментально растворился в ее очаровании. Они стояли, слившись в поцелуе, среди античных скульптур из мрамора на фоне буйной зелени вековых деревьев и, словно мифические боги на Олимпе, отражались в брызгах чарующих фонтанов Летнего сада.