О чем шепчутся травы

Михаил Былых, 2012

Былых Михаил Михайлович родился в 1935 году в селе Новая Заимка Тюменской области. Был рабочим на предприятиях Урала, а после окончания Свердловского юридического института работал судьёй в судах различных уровней Архангельской и Московской областей. В настоящее время судья в отставке, проживает в Подмосковье. Автор сборников стихов «Закаты», «Когда твой век дымится за спиной…». Его стихи публиковались в литературных журналах и альманахах. В новую книгу поэта вошли стихи, посвящённые трагической судьбе русского крестьянства в XX веке. Пронзительные строки о Родине и русской природе, о судьбе многострадальной Отчизны в веке ушедшем и нынешнем напоминают нам об истинных корнях наших («Мы все из российской глубинки…»). Не городу с его высотками и асфальтированными улицами, а земле нашей русской, хлебопашцам её посвящены лучшие стихи поэта.

Белый май

«Из детских открытий Господнего мира…»

Из детских открытий Господнего мира,

Из маминых сказок на сон,

С берёзки, во поле маячащей сиро,

Из бора, таящего звон,

С пробитой копытцем журчливой криницы,

Из песен и плачей как стон —

Слетают ко мне дивнопёрые птицы

Утраченных нами времён.

На пень отшумевшего древа присяду,

Они — в полукруг на пеньки.

Орлу и пичуге по чину и ладу

Из сердца дам корма с руки.

Они мне споют, что нашли-потеряли,

Как пили из вечной реки.

И светлыми будут в напевах печали,

А думы о прошлом легки.

1941 год

Два суть ручья — Ольховка с Безымянкой —

На деревенский выскочили круг,

Померялись мелодией с тальянкой

И, обнявшись, умолкли речкой Ук.

Лягушки в той не знали укороту,

Хотя исток был до обиды мал —

Любой петух, не прибегая к лёту,

Через реку подругу настигал.

Ещё вчера по насту пели сани,

Сегодня яр открыл нам с высоты,

Как Ук, резвясь, переставляет бани,

Как он крушит в неистовстве мосты.

И мать меня рукою прижимала,

Чтоб не отдать мальца шальной волне.

А бабка всё крестилась и шептала:

— К войне вода, родимые, к войне.

«Я кустарь-одиночка…»

Я кустарь-одиночка,

Без нужды, навсегда.

Строчка лепится к строчке,

А к годам лишь года.

Я давно бы забросил

Это всё ремесло,

Но небесная просинь

Мне легла под крыло.

Дни и вёрсты листая

И крича вразнобой,

Журавлиная стая

Позвала за собой.

Порыдаем, мол, вместе

На осенний очёс —

Туча туч в поднебесье

Неисплаканных слёз.

Я прибился бы, птицы,

К вашей жали веков,

Но достало синицы

Мне из Божьих силков.

«Мы все из российской глубинки…»

Мы все из российской глубинки —

Кто волей могучей страны,

Кто зовом обманной тропинки,

Кто эхом Великой войны.

Манили обратные дали,

Колхозный толкал недород.

О, как же мы дружно сигали

За паспортной крепи заплот!

И мы города без оглядки

Локтями раздвинули вширь.

Вдогон, наступая на пятки,

Стелился отчизны пустырь.

Тот век, обдувая пылинки,

Храню в очарованном сне,

И кто-то со старой пластинки

Поёт о счастливой стране.

России

Из голубой озёрной колыбели

Ты разлилась на полматерика

В заброшенные дали-параллели,

Оставленные Богом на пока.

Пусть тяжелы нетучные суслоны

И проголосна песенная жаль —

Чисты церквушек утренние звоны,

Светла твоя равнинная печаль.

Но грозен бой нежданного набата,

Страшны пожарищ горькие дымы,

И ворог шёл с мечом, и брат на брата,

И все тебя зорили до сумы.

Всего лишь искру жизни в чаще ржавой

В непроходимых дебрях затая,

Ты поднималась заново державой,

Казалось бы, из тьмы небытия.

Рубились грады, и роились веси,

И в радостном сиянье куполов

Мир воскресал, по-прежнему чудесен,

Коль Бог дарил и труд, и хлеб, и кров.

Рождала ты подвижников великих

И мудрых и заботливых царей,

А в немощи — правителей безликих,

И в помраченье тяжком — лопарей.

Звалась Святой, но в святость узки двери,

Широк проход к лукавому с вершой.

Ты, соблазнясь, не устояла в Вере

И оказалась с вынутой душой.

Отвергнув прочь в гордыне Божью милость,

Увязла в словоблудии и лжи.

Себе самой другою ты приснилась

И кровью истекла за миражи.

Ни ратный подвиг во спасенье мира,

Ни подвигов космических парад

Не оправдают выбора кумиров

И тьмы утрат, увы, не возместят.

Обрушив вновь державные основы,

На тот же Запад мчишься, как с горы,

Где для тебя давным-давно готовы

Духовной инквизиции костры.

Я не корю — ты мати мне родная.

Но коль разъята в клочья связь времён,

Ты, выжившая, будешь уж иная,

Нам о себе оставив только сон:

Младёшенька, в кокошнике старинном,

С небесным взором и зарёй ланит,

Взметнёшь меня к груди, и по равнинам

Седой ковыль веков прошелестит.

Безъязыкий

В проломы стен ушли из церкви лики

И затерялись в буйстве бузины,

А колокол всё виснул, безъязыкий,

Клонясь на все четыре стороны.

Быть может, в ком он отзывался болью,

Но не во мне. Ослушник и пострел,

Таясь людей, я лез на колокольню

Узнать, о чём он синим ветрам пел.

Знобящий страх, дуван, немые гуды —

Не разгадал я медную главу.

Лишь через годы, беды и остуды

Увижу в ней себя как наяву.

Во временах завис я безъязыким:

Поруганного прошлого налёт,

Отторгнутого нынешнего блики,

И непогодь грядущего сечёт.

Дым в горсти

Мы двигались уверенно к восходу,

И было нам в ту пору невдогад,

Что угодим невдолге на закат

И попадём как кур в ощип и воду.

Не мне искать, кто не разведал броду

И кто там прав, и кто тут виноват.

Я оптимист от маковки до пят

И не готов к печальному исходу.

Трясу мошной, где время взаперти, —

Увы, пуста, и мига не найти.

И заплутал я заодно с тропою.

А мир торит, но не мои пути.

Бегу вослед и жизнь ловлю рукою —

Ан только дым, былого дым в горсти.

«Запоздалым волчком, невесомо…»

Запоздалым волчком, невесомо

Я пророс из крестьянской избы,

Из великой беды перелома,

От пенька отшумевшей судьбы.

И пускай баламутному веку

Я был пасынком — чужд и немил, —

Горстку счастья и горестей реку

Я с Отчизною честно испил,

И до спазмы, хватающей в горле,

Уберёг, полюбил, как ни кинь,

Журавлиные цепки на взгорье

Деревень, улетающих в синь.

И пустынные эти просёлки,

Где ты с Богом один на один,

Только стругами дальние колки

Проплывают в безбрежье равнин.

Эти зимы, от века глухие,

Белым звоном залитые всклень,

Где стыдливо берёзки нагие

Убегают под хвойную сень.

Русь — и радость, и боль, и кручина:

Буреломная наша судьба.

Для меня ты, как мати для сына,

Навсегда молода и люба.

«Ты бежала по вешнему лугу…»

Вере

Ты бежала по вешнему лугу

Вдоль поющей о счастье реки,

И ромашки склонялись упруго,

А по платью вились васильки.

Ты бежала из утренней дали,

Из моей сокровенной мечты,

И под сенью ресниц расцветали

Голубые, как небо, цветы.

Мир в ту пору был радостно юным,

А дороги беспечно легки,

И цикады по солнечным струнам

Упоённо гоняли смычки.

…Покачнётся ли жизни основа

Или гибнешь в объятьях тщеты,

И бегут укрепить из былого

Луг ромашковый, речка и ты.

Осень

Время лисицею рыжей

Лес обежало и дол,

Птичьими цепками крыжит

Блекнущий неба подол.

Тлеющий угль по рябине,

Ныне чаруя дрозда,

Вспыхнет весной на чужбине

Зовом родного гнезда.

Лета остатние струи

Кружат, свиваясь в кольцо,

То, приласкавшись, целуют

Мне напоследок лицо.

В горькой чреде расставаний

Теплится вера сберечь

Будущность жданных свиданий

И неожиданных встреч.

Осень, красу доживанья,

Мне б не вспугнуть невзначай.

— Осень, — шепчу, — до свиданья.

Ветер рыдает: — Прощай!

В том краю

Всё-то в том краю неповторимо —

Солнца шар оранжев поутру,

Росы трав горят неопалимо,

Ветер дремлет даже на юру.

Притулясь к решетчатому тыну,

Там лопочет старая ветла.

С нею сросся я до сердцевины,

Как и жизнь, корявого ствола.

Птахи льют с вершины капли-звоны,

Синь полощет кружево ветвей.

Там, в проёме двери отворённой,

Мамин лик в косынке до бровей.

Я беспечно бросил всё, и ныне

Дом почил, подворье заросло,

Только ворон хохлится на тыне,

А ветлу обрушило дупло.

Мне б сквозь годы в этот край пробиться,

Чтоб вернуть, чего не уберёг, —

Не берут под небо в стаю птицы,

А наземных в детство нет дорог.

«Мой прадед, современник Льва Толстого…»

Мой прадед, современник Льва Толстого,

Орал поля не с блажи — из нужды,

Но графа чтил он как отца родного

За светлый ум и знал его труды.

Что их роднило — пахаря и графа?

Глубинный взгляд на мир и суть войны?

Конечно, не посконная рубаха,

Скорее поиск Бога и вины.

Свои пути у них, свои Голгофы,

Но даже смерть, как знак, в единый год

В преддверии российской катастрофы

Какой-то смысл зловещий обретёт.

Достались мне жесточе власть и вера.

В толстовский мир из правды и добра

Моя тропа легла от «Холстомера»,

Из детских лет и вот до серебра.

На краткий век как беды три эпохи,

И что несёт последняя? — ни зги.

Дела в Поляне, может, и неплохи,

Коль наш язык прорвётся из туги.

Вариации

Ласкает ветр листву дерев рукою,

И гладит мать головку малыша.

Мальчонка нюни тянет не спеша,

А тени туч, скользя, шуршат травою.

Любовно гладит ветр листву дерев,

И дремлют липы под его рукою.

Осина лишь не ведает покою

И жалуется ветру, поседев.

Ерошит мать головку малыша,

А взгляд бежит поверх куда-то в дали.

Гнетут её, наверное, печали,

И тихо страждет светлая душа.

Малыш канючит под нос не спеша,

Ему коня игрушечного надо.

И знают оба — женщина и чадо, —

Что ноет зря, что денег — ни гроша.

А тени туч скользят, травой шурша,

Берёзам ветр расчёсывает кроны,

И женщина застыла отрешённо,

Прижав к бедру головку малыша.

Альбинос

Множиться чтобы и длиться,

Купно растут дерева,

В стадо сбиваются птицы,

Встав на крыло соднова.

Серые хищники в стае

Делят добычу и пост,

Но одинцом пролистает

Дни свои волк-альбинос.

Меряют времени вёрсты

Тьмы человеческих ног.

Вон промелькнул белошёрстный,

Он и в толпе одинок.

«Тихо крячут в заводи чирки…»

Тихо крячут в заводи чирки,

И, раздув закат в небесной свили,

Уронил над садом ветер крылья,

Чуть тревожа белые верхи.

От соцветий облетает прах,

Медленно спускается по кругу,

И на вздох я чувствую упруго,

Как густеет запахов распах.

И в душе, глухой от жизни вскачь,

Прорастают, слышны еле-еле, —

Этот листьев безмятежный шелест,

Этот дальний полусонный кряч.

«Нет ни послуху, ни слуху…»

Нет ни послуху, ни слуху

О луне среди светил.

Даже месяца краюху

Чёрт на звёзды искрошил.

Темень напрочь зализала

На тропе ко мне следы.

Было б горюшка в том мало,

Если б не было беды.

То не ревность сердце точит,

То нашёптывает мгла,

Что тропиночка короче

Другу милому легла.

Я найду луну-дурёху,

На полнеба разожгу.

На соперницу рассоху

Наведу печаль-тугу.

Пусть толчёт, как воду в ступе, —

Не убудет от воды.

На тропиночке проступят

Снова долюшки следы.

Старый дом

Не для гульбы был прадедами ставлен

Крестовый ладный двухэтажный дом,

С резьбою по карнизам и по ставням,

С амбарами, под крышею двором,

Но чтоб жилось в трудах и вере справней,

Чтоб и моим он стал потом гнездом.

Прожекты предков оказались плохи.

Хозяев смыл эпохи новой вал,

Оставив дому шорохи и вздохи.

Дом оседал и гулко тосковал.

От прежней жизни уберёг он крохи:

Библиотечки сытинской развал.

И в этих чудных книжках без обложек,

Читавшихся подряд и впопыхах,

Воображенье детское тревожа,

Переплетались и восторг и страх,

Кидало в жар, мороз бежал по коже,

И люди жили словно нараспах.

Двадцатый век сгорел, отдав другому

Перерешать российскую беду.

Мой дом раскатан, я готовлюсь к слому,

Но прошлому выплачивая мзду,

В тревожных снах брожу, брожу по дому,

А половицы стонут как в бреду.

«Из множества дорог одна прямая…»

Из множества дорог одна прямая —

Дорожка на последний перевоз,

Где, прах людской бессменно охраняя,

Растут кресты под пологом берёз.

Переплелись дерев и предков корни

В родной земле за долгие года,

А души ждут пред входом в мир тот горний

Пришествия Второго и Суда.

И нам бы так, готовясь к упокою,

Не нарушать завещанный устав,

Но век шальной сорвал с ветвей листвою

И закружил, по свету разметав.

На голом месте, как наступят сроки,

Себя забывших, нас зароют в ряд,

И в скопище мы будем одиноки —

Все души прочь, к истокам, улетят.

Вон та душа, с волны срывая гребень,

Кричит надрывно чайкою седой —

Былой погост давно отправлен в небыль

Безумно затворённою водой.

Как много неприкаянных стенает

Над милою растерзанной страной!

Всего лишь шаг, шажок, и купина их

Ещё моей пополнится одной.

Безымянка

До горизонта ни куста, ни колка,

Лишь звон цикад да свистнет где сурок,

То из-под ног метнётся перепёлка,

И режет мне под речку поле лог.

Я глыбь ищу, спеша от переката, —

Воркует он обманные слова,

Здесь рыбы нет, стрекают лишь малята,

Да мельтешит придонная трава.

Река не удостоилась названья,

А в омутной бездонной темноте

Мне блазнится уж бездна мирозданья,

Исконно равнодушная к тщете.

И я смущён картиною случайной,

Но вновь и вновь, чаруя и маня,

Из глубины невысказанной тайной

Вода глядит как будто сквозь меня.

Белый май

Сошлись, слились, как в сказке, явь и небыль:

И облаков в заливы намело,

И не понять, где сад в цвету, где небо, —

И сине всё, и всё белым-бело.

Сады, леса, поляны ошалели

От звона, щёлка, посвиста певцов,

И соловьёв классические трели

Переплелись с эстрадою скворцов.

В стремительном порыве пробужденья

Легко себя надеждой опьянить,

Что и тебя волною обновленья

Он увлечёт, продляя жизни нить.

Не обманись! Уж в горние пределы

Душа зовёт от суетности дел.

Но предо мной разлив черёмух белый,

И взгляд к земле навеки прикипел.

«Няндома, Мезень, Двина, Онега…»

Няндома, Мезень, Двина, Онега —

Чудно леп повенчанный глагол!

Россыпями говоров и снега

Высветлен архангельский подол.

Коноша, Шалакуша и Моша,

И озёрный шелест камыша.

Шебаршит шуга, пушит пороша,

И метели стелются, шурша.

По пригоркам разбежались веси.

Рубленые в обло — высь низка —

Храмы, изукрасив поднебесье,

На кресты подняли облака.

Сутки ткут архангелогородки

Вечерами летними из дня.

Потому и ночи так коротки,

Но звенит повсюду ребятня.

Ветер там в седых волнах гнездится,

Он хмелён и лёгок, как буза.

Сиверик дубит поморам лица,

А шелоник голубит глаза.

Я почти из тех же мест и брашен,

Где есть всё, опричь краёв-концов, —

Предки шли за Камень с этих пашен,

И мой пращур звался — Удальцов.

Заимка

У ручья в бору кондовом,

Отложив пальбу,

Взял охотничек бедовый

И срубил избу.

Та избушка-перезимка

На краю земли

Стала Новою Заимкой,

Как леса свели.

Притекал народ из дали,

Оседал вокруг,

И ручей рекой прозвали:

Лягушатник — Ук.

Коренясь на взгорке малом,

Шли дома-грибы,

И село перемогало

Выверты судьбы.

Пережило даже страсти,

Как до тьмы с утра

Рвали храм и трос на части

С рёвом трактора.

Только стало как-то ниже,

Распластавшись ниц.

Много я потом увижу

Деревень без лиц.

Пусть с высот столичных плоско

И мало село,

Мне по самую ту доску

В сердце залегло.

Кержак

В слепой тайге да на реке студёной

Попал рыбак в оплошку и беду —

На камень сел и скарб свой немудрёный

На дно пустил к досаде и стыду.

На берег влез, кляня судьбу такую, —

На сотню вёрст нет признаков жилья,

У ног река, свивая, гонит струи,

Над головой меж сосен мчит своя.

И вспомнилось — на слухи бабы падки, —

С десяток лет тому назад кержак

Ушёл в тайгу, избу срубил в распадке,

Живёт в глуши отмирной как чужак.

В пустыню он бежал с чумного пира

От скопища, погрязшего в страстях,

Чтоб за чертою гибнущего мира

Вернуть себя молитвою в постах.

Погибель зрима, время лишь сокрыто,

Но и оно летит под сосен гул.

Без выбора попыток не убыток,

Перекрестясь, в тайгу мужик шагнул.

Всевышний не оставил горемыку,

Наткнулся тот в распадке на избу,

И принят был он старцем, поелику

Мы купны днесь, а розны уж в гробу.

Отшельничек ни валко и ни шатко

Помог в лодчонке течи запереть,

Снабдил харчом с таёжного достатка,

С избытков тощих выделил и сеть.

Изжал слезу из глаз приречный ветер,

И бьёт рыбак поклоны, голос — крик:

— Что хошь проси! За то, что ты приветил,

Доставлю всё!

— Добро, — сказал старик, —

Когда в аду гореть я буду, грешный,

Не позабудь своих обетных слов,

Не пожалей, прошу тебя, сердешный,

В кострище мне бросать поболе дров.

Исход

Днём ли лазурным иль ночью,

Право, не грезилось мне:

Время разорвано в клочья,

Гибнет прогресс на Земле.

Вольты, амперы, кулоны —

Мёртвый истории груз.

Встали в цепях электроны,

Минус потерян и плюс.

Смрадная урбоволчица

Дух испустила на нет.

Люд обезумевший мчится

Пеши за крысами вслед.

Мчит в позабытые веси,

Падает, мрёт на бегу.

Словно во всём поднебесье

Гонит предзимник шугу.

Мчится по зною, по стыни,

Мчится и ночи, и день,

Только в безбрежной пустыне

Нет никаких деревень.

Дел-то всего: остояться,

Выкинуть лишек ума,

С полем, сохой побрататься,

В обло срубить терема.

Тщетно взывает землица:

Предков бытьё навсегда

В памяти стёрто, и мчится

Люд городской в никуда.

«Под птичий свист, что льют апрели…»

М. Аввакумовой

Под птичий свист, что льют апрели,

Играя с шуткой в поддавки,

Пожать с приветом лапу ели

Я обходил близ дач лески.

И вот она. Как для парада,

Строга, стройна и высока.

Защитный цвет её наряда

Однажды дан — и на века.

А где-то там, под сетью хвои,

Души заветный самоцвет

И космос свой, но в те покои

Гостям случайным хода нет.

Я лапу жму — не кинет взгляда,

Как будто я не тать, так плут.

А по-над нами синь-прохлада,

И гуси-лебеди плывут…

«То ветер в окно или совесть стучится…»

То ветер в окно или совесть стучится —

Конец ознакомительного фрагмента.