Остановка первого вагона

Михаил Викторович Батурин

Первый сборник пьес современного драматурга Михаила Батурина. В книгу вошли пьесы «Неразлучники Фишера», «Последний герой», «Фельдшер Петя и его женщины», «Две звезды» и «Хрен и перепёлки».Все пьесы отмечены на международных конкурсах современной драматургии: входили в шорт и лонг-листы, становились победителями.В сборник пьесы объединены автором по «территориальному» признаку: события в них происходят в малых городах, деревнях и даже на полустанке. Книга содержит нецензурную брань.

Дизайнер обложки Яна Михайловна Михель

© Михаил Викторович Батурин, 2021

© Яна Михайловна Михель, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-8776-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«НЕРАЗЛУЧНИКИ ФИШЕРА»

Пьеса в двух действиях

Действующие лица:

ГЛАФИРА — талантливая девушка, 18 лет;

МОТЯ — её жених, 20 лет;

АННА — её мать, 40 лет;

НАФИК — её отец, 40 лет;

СЕМЁН — помощник депутата, 40—45 лет;

КАТЮХА — любовница Нафика, около 30 лет.

Остановочный пункт железной дороги где-то на просторах нашей России. Остановочный пункт, станцией назвать язык не поворачивается. Такие называли раньше полустанками, но слово, увы, выходит из оборота. По-современному — это именно «остановочный пункт», а по смыслу, как было двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад, так и осталось…

Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, столбы и провода. Метрах в ста от полотна стоит двухэтажный панельный дом на три подъезда: строение типа «хрущёвка». Уверенная дорожка вытоптана к дому прямо от таблички «Остановка первого вагона». Балконов нет. Покосившиеся двери в подъезды распахнуты, видимо, давно. Крыша утыкана самодельными антеннами, но и четыре тарелки спутникового телевидения таки торчат из облупленных стен дома. Хоть какая-то цивилизация добралась…

На задворках дома ряд сарайчиков, налепленных из того, что плохо лежало да под руку попало. Всевозможный скарб и хлам хранится там, а может и ямки есть — под картошку, соленья-варенья. Жить-то надо…

Деревуха уже за ними — за сарайчиками: деревянные домишки вылепились в ряды тупиковых проулков. А такой дом один. Многоквартирник!

Люди в нём живут возле самого остановочного пункта: товарняки, поезда, электрички — и днём, и ночью. Но шума они уже не замечают, привыкли. А ведь ещё и грязь. Можно ли привыкнуть к грязи? Можно. Грязь засасывает…

А что делать? Судьба такая! Кто-то свыше распорядился уродиться именно здесь: упрятал, засунул, обрёк. Край географии, глубинка, дыра — самые приличные названия такой малой родине. Сколько таких полустанков в России? И ведь везде жизнь: любовь и радость, боль и страх. Надеются на что-то, мечтают. Мечтают найти себя, свой путь, дорогу в лучшую жизнь, вырваться…

Первое действие

Сцена 1-ая

У подъезда на лавочке сидит МОТЯ. Давно сидит. Парень курит и поплёвывает себе под ноги. Плевки сначала образовывали причудливый узор, а теперь уже слились в лужицу. А окурки МОТЯ бычкует аккуратно и впихивает в большую жестяную банку из-под растворимого кофе: банка уже набита доверху.

К подъезду на белом «Ford» подъезжает СЕМЁН. Видно, как он сверяется с навигатором и записями в смартфоне. Удостоверившись в правильности, СЕМЁН выходит и машины, подтягивает галстук, надевает пиджак.

МОТЯ: Заблудился, дядя?

СЕМЁН: Родня, прям, в каждой деревне.

МОТЯ: Такие здесь не ходят.

СЕМЁН: Глафира Шакирова здесь проживает?

МОТЯ: Чё надо?

СЕМЁН: Семён Наумыч, помощник депутата Алексея Старосельцева.

МОТЯ: Не голосую!

СЕМЁН (смотрит на него): Да, и слава богу…

МОТЯ: Чё?

СЕМЁН: А вас как величать?

МОТЯ: Мотя я… То есть… это… Матвей Сергеич.

СЕМЁН: Так что там с Глафирой, Мотя?

МОТЯ: Нету её.

Из подъезда с мусорным ведром выход ГЛАФИРА.

СЕМЁН: Глафира! С полным ведром и мне на встречу!

ГЛАФИРА: Ой! Ой! Здрасьте! Я вас помню! Ой! Вы мне диплом вручали от депутата и статуэтку. Я сохранила. Мы за него теперь проголосуем обязательно.

СЕМЁН: Вместе победим!

ГЛАФИРА: Там на полочке у меня. Мы на первом живём. Хотите, покажу?

СЕМЁН: Всенепременно.

МОТЯ (поднимается со скамейки): Ага, щас!

ГЛАФИРА: Мотя! Человек по делу.

МОТЯ: Приехал тут в костюмчике! На машине!

СЕМЁН: Молодой человек, уймитесь.

МОТЯ: А то чё?

ГЛАФИРА: Ты — вообще?!

МОТЯ: Певица! Мать зови, а я не пущу.

ГЛАФИРА: Мотя! Матвей!

МОТЯ встал в дверях, перегородил путь, набычился.

ГЛАФИРА: Дурак!

ГЛАФИРА отталкивает парня, суёт ему ведро с мусором в руки, сама проходит в подъезд.

МОТЯ: Она — моя!

СЕМЁН: Да и… Рад за вас! А, кстати, как мать-то зовут?

МОТЯ: Чью?!

СЕМЁН: Как зовут мою, я знаю. Твою мать — мне без надобности. Так значит чью?

МОТЯ: Чью?

СЕМЁН: Как всё запущено…

МОТЯ: Анна Вольфрамовна.

СЕМЁН: Вольфрамовна? Вот здесь (обводит взглядом окрестности) и Вольфрамовна?! Ибонатрий.

МОТЯ: Чё?

СЕМЁН: Ибо натрий — тоже хороший материал.

МОТЯ: Здесь тоже люди живут.

СЕМЁН: А я разве против?

Из подъезда выходят ГЛАФИРА и АННА.

СЕМЁН (целует руку): Анна Вольфрамовна!

АННА: Я же грибы чистила! Грибов в этом году много. Маслята, скользкие такие, зараза, пока сопли снимешь, вся уделаешься. Пальцы, вон, аж черные…

СЕМЁН: Семён Наумыч — помощник депутата…

АННА: Знаем-знаем! Статуэтка — на полочке! Теперь проголосуем! Как фамилия-то только?

ГЛАФИРА: Депутат Новосельцев.

СЕМЁН: Старосельцев. «Старо», а не «ново». Понимаете? Старо-сельцев.

АННА: Вот! Хорошая такая фамилия, русская. Проголосуем.

СЕМЁН: Анна Вольфрамовна…

АННА: Можно — Анна.

СЕМЁН: Польщён! А я к вам по делу!

АННА: Как отец скажет, так и будет.

ГЛАФИРА: У нас всё папа решает.

СЕМЁН: Он домостроевец?

АННА: Нет, на железной дороге работает, в ремонтной бригаде.

ГЛАФИРА: Мама, не про то же!

АННА: Отец — главный!

СЕМЁН: Дело в том, собственно, что дочь ваша очень талантлива! Очень!

АННА: Это — да! Это вы правильно! Её на областной конкурс отбирали. Из всего района — её! Так я гордилась! Но у нашего, районного-то, отдела этой… как её…

ГЛАФИРА: Культуры.

АННА: Вот — культуры. Так денег нет. Возить же надо, жить там где-то, кушать чего-то.

СЕМЁН: Культурка у нас по остаточному принципу.

АННА: Нам-то не по силам. Отец говорит: баловство, не дам.

СЕМЁН: Бюджет на культуру выделяют люди совершенно от неё далёкие.

АННА: А ещё говорят, Глафире на шоу «Голос» надо. Ну, это там, где по кнопке так «бах» — и ты в этом… С Нагиевым. Мы смотрим. Но на какие шиши голосить-то? В Москве!

СЕМЁН: Москва-Москва… Столица-матушка. Бочка бездонная…

АННА: Глафирка талантлива с детства. В садике на всех утренниках — запевала! Дед Мороз к нам приезжал, один хоть раз, но приезжал! И как она рада была! Ой, все песни ему спела!

СЕМЁН: И в кого она такая талантливая?!

ГЛАФИРА: Ваш дед Мороз еле ноги унёс после папиной самогонки.

АННА: Но ведь талант! И куда его? В школе, вон, тоже: конкурс песни этой… когда ходят.

СЕМЁН: Строевой?

АННА: Ага, строевой. Глафирка — запевала. Первое место взяли, да. Опять гордость! А сейчас что? Где ей петь? Ой, как бы я хотела её пристроить!

СЕМЁН: А я, собственно! Есть предложение забрать Глафиру в областной центр.

МОТЯ: Чё, на?! Я тебе заберу, на!

ГЛАФИРА: Да?!! Ой, мамочка! Неужели?!

АННА: А что это? Куда это? Зачем это?

СЕМЁН: Будем продвигать!

АННА: Надо отца дождаться!

МОТЯ: Вы охренели?!

ГЛАФИРА: Мотя!

АННА: А чего вы с ней делать-то будете?

МОТЯ: А чё непонятно?!

ГЛАФИРА, АННА: Мотя!!!

СЕМЁН: Молодой человек, не подходите, пожалуйста, ко мне с этим ведром.

АННА: Иди вынеси!

МОТЯ: Щас!

АННА: Так что там?

СЕМЁН: Ну… Не в этой обстановке хотел… Собственно, всё просто. Алексей Петрович Старосельцев, депутат областной думы, принял решение о поддержке особо одарённой творческой молодёжи нашего округа. Всех, у кого есть талант, мы намереваемся собрать вместе. «Академия будущего депутата Старосельцева»!

АННА: Будущего депутата?

СЕМЁН: «Академия будущего», а депутат действующий.

МОТЯ: Депутат-шмудатат.

СЕМЁН: Как такое название? Звучит? Я придумал. Мы выделяем стипендии, мы обеспечиваем жильём и помогаем с поступлением в профильные вузы.

ГЛАФИРА: А ЕГЭ?

СЕМЁН: ЕГЭ — это происки… Мы поможем с поступлением! Мы поможем учиться достойно и достойно жить во время учёбы. Нам все интересны: писатели и поэты, актёры и танцоры, певцы и композиторы, а также художники там всякие, дизайнеры… Ещё и гранты под это дело подтянем: президентский там, областной…

ГЛАФИРА: Мамочка! Мама, о боже!

МОТЯ: Дура! Тьфу!

АННА: А от нас чего?

СЕМЁН: Согласие. Морально-волевая поддержка.

МОТЯ: Халявы не бывает.

АННА: Мотя, люди, вон, статуэтку уже вручили! Диплом!

СЕМЁН: Нет-нет! Матвей прав!

МОТЯ: Я?

СЕМЁН: Мы попросим взамен.

МОТЯ: Попросят они! Возьмут, на!

СЕМЁН: Попросим дать нам возможность наслаждаться их талантом. Из студентов нашей «Академии» мы создадим агитбригаду, которая будет ездить по городам и сёлам, по ДК. Давать концерты. Бесплатно для зрителей!

ГЛАФИРА: А потом?

СЕМЁН: В большой путь! Поможем пробиться и в Москве! У нас тоже далеко идущие планы.

АННА: Дайте, я вас обниму!

АННА обнимает СЕМЁНА. ГЛАФИРА сияет от счастья, даже слёзки блеснули. МОТЯ набычился, подошёл к СЕМЁНУ вплотную, а что сказать, не знает.

МОТЯ: Теть Ань, ты чё?

АННА: Какие молодцы! Вот, от души вам материнской благодарна. Нет, большей радости, лишь у ребёнка светлый путь был.

МОТЯ: И светлая память.

СЕМЁН: У вас, наверно, зелёный лук пропал.

АННА: А что это?

СЕМЁН: Ведро ваше… невыносимо.

АННА: А я пирожки хотела… А он того… Процесс разрушения органики пошёл уже.

СЕМЁН: По всему видно, что вы женщина не простая: Анна Вольфрамовна. И как же здесь-то вы оказались?

АННА: Так ведь любовь.

СЕМЁН: Ну, а как! Любовь! Это — да. И всё же?

АННА: Дедушка мой учёный был. Широко известный в узких кругах. Марк Исаакович. Очень узких. И очень секретных. Вот он папу Вольфрамом и назвал. А папочка — дурень, хоть и Вольфрам Маркович. На последнем уже курсе с запрещёнными книжками попался. «Посадить» не стали, но сослать — сослали. Учителем в деревню. Дедуля вступился. Вот. Мыкался-мыкался папа, царствие ему небесное, да мамочка его и обогрела, не к ночи будь помянута.

СЕМЁН: А вы?

АННА: А я поступила. И целый курс отучилась на мат-мехе.

СЕМЁН: Мат-мехе?!

АННА: А Нафик из армии пришёл. Взял меня. А потом и говорит: или я, или твой институт. Мол, знает, чем там в общагах-то… ну того-этого.

СЕМЁН: И что?

АННА: Любовь!

СЕМЁН: Любовь…

МОТЯ: «Слёзы и сопли», второй канал в двадцать один ноль-ноль. По будням.

СЕМЁН: Но как же пахнет ваше ведро!

АННА: Мотя! Мусорку выкинь!

МОТЯ уходит с ведром за дом.

АННА: А что это мы всё во дворе. Надо стол накрыть. Гость такой. И Нафик скоро придёт. Вы обождите, я быстро.

АННА уходит.

СЕМЁН: А папу вашего как звать-то?

ГЛАФИРА: Нафик… имя такое…

СЕМЁН: Это я понял.

ГЛАФИРА: Нафик Радикович.

СЕМЁН: Нафик Радикович и Анна Вольфрамовна?

ГЛАФИРА: И что?

СЕМЁН: Гремучая смесь.

ГЛАФИРА: Вы что-то против имеете?

СЕМЁН: Характер должно быть у вас боевой. То есть вы — Глафира Нафиковна?

ГЛАФИРА: Не смейтесь! Не смейте смеяться!

СЕМЁН: Да, ну что! Это вас, наверно, в школе дразнили. А в моей практике я привык. Я не первый раз сталкиваюсь с именем Нафик. У нас даже депутат есть с таким именем. А когда я работал в Средней Азии, у меня был кандидат в депутаты Ибай Ибаевич Ибаев. А помощницу его звали вообще — Насрулла Говетдиновна Нафикова.

ГЛАФИРА: И что?

СЕМЁН: Вы не подумайте, я татар уважаю. Татары — они…

ГЛАФИРА: Мы!

СЕМЁН: Вы.

ГЛАФИРА: Да!

СЕМЁН: Многонациональна страна наша. Вот въезжаешь в деревню и сразу понимаешь, русская она или татарская. И не надо флагов, церквей-мечетей. В татарской деревне всё четко-конкретно: ровные заборчики, покрашенные крыши, газоны ухоженные, дорожки там отсыпаны. Гуси такие жирные ходят. Смотреть приятно! А в русскую въедешь: забор завалился, канавы-лужи, грязь, стены облезлые. Коровы грязные бродят, а дороги лепёшками заминированы. Татары — трудяги они.

ГЛАФИРА: Мы. И это правда! Отец опять поздно с работы придёт.

Мимо полустанка проходит скоростной поезд. Конечно, если он здесь и остановится, то лишь по причине нестандартной, или экстренной. Один шанс из тысячи. В окнах — скучающие лица. Не брезгливые, не равнодушные, а вот именно — надоело одно и тоже.

Из блога ГЛАФИРЫ

@Gla_Best_Fira

«В приёмной в управлении появились попугайчики. Неразлучники Фишера. Не знаю, кто такой Фишер, такая порода просто. Бывают ещё масковые неразлучники — с черными головками, розовощекие — с розовыми пёрышками на голове, как щечки. А в управление купили неразлучников Фишера.

Маленькие такие, ладненькие. Сами зелёные, головушки жёлто-оранжевые, красные клювики. Чудо! Такие они нездешние! Из другого какого-то мира! Из параллельной вселенной! Нереальные просто!

Одинаковые. Но самочка, сказали, та, которая покрупнее. Сидят вместе всегда, головками вертят, щебечут чего-то по-своему — по-попугайскому. Неразлучниками их прозвали за то, что они жить не могут друг без друга. Если один вдруг умрёт, ну или погибнет как-то, то и второй попугай-неразлучник умрёт тоже. Как это красиво! Как это трогает, до слёз прямо.

Мы ходим с девчонками смотреть на них почти каждый день. Секретарша тёть Лена гоняет нас даже, если много придёт сразу. Я приношу им яблочко или морковку, они это страсть как любят.

Я могу смотреть на них часами, наверно. Кто бы ещё разрешил…

Я просила у папы в детстве питомца, сказал — баловство. А попугаи — они из другой жизни, красивой, большой! Из той, что за окнами спальных вагонов. Скорые поезда у нас не останавливаются, но ход замедляют. Там, за окнами, другие люди. Мне кажется, они все красивые и счастливые.

Я хоть и живу у железной дороги, еще ни разу не ездила на поезде: вот так, чтобы в спальном вагоне! Лишь однажды папа нас с Мотей катал на маневровом. Мы ещё мелкие были…

Неразлучники! Какие они всё-таки! Бывает так у людей?

Я верю: бывает! Я смотрю на моих родителей и верю.

Будет ли у нас с Мотей так?

#моймотя #неразлучникифишера #любовьнавсегда».

Сцена 2-ая

Дом КАТЮХИ стоит в тупике на краю деревухи. С одной стороны — удобно: нет лишних глаз, нет ушей ненужных. С другой стороны — если идёшь оттуда, сразу понятно от кого именно. Надо быть осторожными.

В комнате наглухо задёрнуты шторы, приглушенный свет горит. В кровати лежит НАФИК, одежда его сложена на стуле, что стоит рядом. Одежда сложена аккуратно, стопочкой — как в армии. Входит КАТЮХА, на ней халатик, видно, что накинула наспех. В руках у неё сковородка, над которой идёт парок от горячей еды. Она ставит её на стол, где уже сервировано на двоих.

КАТЮХА: Вздремнул? Поешь горяченького.

НАФИК: Поешь! Куда поешь? Я ж домой иду. Там опять — садись ужинать! Вон уже брюхо какое!

НАФИК встает, неспешно одевается.

КАТЮХА: Не брюхо, а животик. Для солидности. Мне нравится.

НАФИК: Вы сговорились что ли с Анькой?

КАТЮХА: Ты говорил, не спишь с ней давно.

НАФИК: Жена всё-таки.

КАТЮХА: Вот ты сволочь, Нафик!

НАФИК: Ты бы рот не открывала, цены б тебе не было!

КАТЮХА: Молчи, женщина! Твоё место на кухне! Вечно беременная и на кухне! А потом приползёшь: Катюха-Катенька, ласки хочется!

НАФИК: Завелась опять… Уймись.

КАТЮХА: Чё уймись? Ну, чё уймись? Сколько ещё ты меня мурыжить будешь? Надо ждать, пока дочь вырастет. Выросла, восемнадцать уже. И чё? Опять ждать? Чего? Когда за муж выйдет? Так там внуки пойдут. Для них опять трагедь — бабка с дедом развелись! А вот возьмёт и не выйдет она за Матвея, и чё тогда?

НАФИК: С хрена ли не выйдет — то?

КАТЮХА: Так он ж мудак!

НАФИК: Нормальный парняга, на меня молодого похож.

КАТЮХА: Ты серьезно, Наф?

НАФИК: Я его с горшка знаю. Мы с его папашей… Мы с Серёгой, знаешь! Ух! В своё время…

КАТЮХА: И папаша у него мудак был, земля ему пухом.

НАФИК: У тебя с ним было что-то?

КАТЮХА: Ты шалаву-то из меня не делай! У меня мужиков-то было в жизни трое, ты всех знаешь.

НАФИК: Я тебя ушибу когда-нибудь! Два мужа, третий кто?

КАТЮХА: Да ты ж, придурок!

НАФИК: Я?

КАТЮХА: Горящая ты головня. Ты! Валька, Костик и ты! А про других не слушай: врут, суки. Баба, если не дала, — вот же шлюха!

НАФИК: Ладно. А Серёга не мудак был.

КАТЮХА: Мудак и алкаш.

НАФИК: Алкаш — да, сгорел по синему. Но вон какого парня родить успел!

КАТЮХА: Какого? Весь в отца!

НАФИК: Нормально, как все.

КАТЮХА: Эх, Наф. Наф-наф, ты мой!

НАФИК: Не люблю! Я тебе порося что ли?

КАТЮХА: Так, порося ты и есть… Как же я тебя ненавижу…

НАФИК: Чего ешё…

КАТЮХА: Ненавижу… Мне тридцатка уже.

НАФИК: И чего?

КАТЮХА: Мне родить надо.

НАФИК (садится за стол): Не пригорело?

КАТЮХА: Ты мне тот плов всю жизнь вспоминать будешь?

НАФИК: Не люблю.

КАТЮХА: Да, мой господин.

НАФИК: Чаю налей мне.

КАТЮХА: Хочу чаю аж кончаю.

НАФИК: Давай-давай, зелёного с чабрецом. Знаешь, как я люблю.

КАТЮХА: А, может, с хреном тебе заварить?

НАФИК: Ты чего добиваешься?

КАТЮХА: Да, ну нафиг, Нафик!

НАФИК: Уйду!

КАТЮХА: Нафик — Наф — Наф-наф!

НАФИК: Рот закрой и чай налей. Ну?

КАТЮХА: А Анька хорошо готовит. Я помню, приносила она на восьмое марта постряпушки свои. А я зато трахаюсь хорошо! Да, Нафик? Удобно! Там жрёшь, тут ебёшь.

НАФИК: Ну, с-сука! Задрала!

НАФИК резко встает, порывается уйти. КАТЮХА вскакивает преграждает ему путь: обнимает его, не пускает, виснет на нём, целует лицо, одежду, руки.

КАТЮХА: Нет-нет, не уходи! Нет! Прости, прости-прости! Дура я, дура! Ну, дура-баба. Ну, что взять! Ну, что взять?! (Скидывает с себя халатик). Ну, Нафик! Нафик мой! Хороший мой, любимый! Возьми! Возьми! Все для тебя… Да!

НАФИК отстраняет её от себя, начинает расстёгивать одежду.

НАФИК: В койку!

Сцена 3-я

У подъезда на лавочке сидят СЕМЁН и ГЛАФИРА. СЕМЁН крутит в руках телефон.

ГЛАФИРА: А у вас смартфон или андроид?

СЕМЁН: Чего?

ГЛАФИРА: Ну, телефон у вас.

СЕМЁН: Айфон.

ГЛАФИРА: Большой у вас, а у меня экран маленький.

СЕМЁН: Рабочий инструмент, собственно. С экрана тексты читать приходится.

ГЛАФИРА: А вы в «Фейсбуке» есть?

СЕМЁН: Обязательно.

ГЛАФИРА: А в «Одноклассниках»? (СЕМЁН кивает). А «ВКонтакте»? (Кивает). А в «Инстаграме»?

СЕМЁН: Работа такая. Мы — везде.

ГЛАФИРА: А мне вот «Фейсбук» вообще не понравился. Там выёживаются все.

СЕМЁН: Это как?

ГЛАФИРА: Ну… Так! Все такие умные, куда бежать. А сами параболу от гиперболы не отличат. Это мама так говорит. А папа говорит… но он не прилично говорит, я вам не скажу.

СЕМЁН: Я догадываюсь.

ГЛАФИРА: А в «Одноклассниках», вот, наоборот. Ну, тупые все. Не современные.

СЕМЁН: Мы работаем с любой целевой аудиторией. А связь у вас тут хорошая, как ни странно.

ГЛАФИРА: А у нас в том году вышку поставили. Мужики в мастерских говорят, что облучает. Зато теперь интернет есть. Вайфай. А раньше только в клубе, в соседней деревне, точка доступа была. Можно было по субботам полчаса полазить. А вы на меня в «Инсте» подпишитесь?

СЕМЁН: У вас красивое имя, Глафира.

ГЛАФИРА: Да! Красивое! Напевное такое, да? Мне снится вот иногда. Афиши! С моим именем! Поёт Глафира Шакирова! Или соло — Глафира Шакирова! Красиво! И фото моё! Портрет! И я там такая! Такая! Ну, как в журнале! И голова так поднята! И глаза — глаза блестят! Гордо! Счастье такое! И я смотрю во сне на афишу и смеюсь! А афиша не на ДК висит! Не-ет! В городе! В большом-большом таком городе! Там дома высокие! Щиты рекламные везде! Всё светится! Магазины, вывески. Машины красивые, дорогие! И люди ходят нарядные, чистые. Вот…

А потом вдруг товарняк за спиной грохочет, стучат рельсы-вагоны. Откуда в центре большого города товарняк? Я оборачиваюсь… А они едут и едут, едут и едут: вагоны и вагоны, цистерны и цистерны, лес-кругляк, щебёнка… Я смотрю: так это ж наша дорога. «Остановка первого вагона». Резко так оборачиваюсь. Нет! Нет! Нет афиши! Дом наш… дом стоит. Просыпаюсь.

На их остановочном пункте затормозил товарный состав, на минуту. Потом снова дернулся, вагоны сгрохотали и потекли дальше, постепенно набирая прежнюю размеренную скорость.

СЕМЁН: Глафира, а вы чем занимаетесь?

ГЛАФИРА: Телятницей с мамой работаю. (Пауза). Телятам пою…

СЕМЁН: Нравится им?

ГЛАФИРА резко отворачивается, вытирает лицо. Возвращается с пустым ведром МОТЯ. Девушка вскакивает и убегает.

МОТЯ: Ты чё ей сделал, а?!

СЕМЁН: Всё уже сделали до меня.

МОТЯ: Кто?!

СЕМЁН: Ты в том числе.

МОТЯ: Не вкурил! Ты чё, помощник, бессмертный что ли?

СЕМЁН: Будущее её в чём? Что ты можешь, Мотя?

МОТЯ: Слышь, ты это! Не аллё! Понял?!

СЕМЁН: Вот-вот.

МОТЯ: Она моя! Мы поженимся! Жить будем! Детей родим! Пацанов и девку!

СЕМЁН: Мотя, ведро поставь куда подальше, а?

МОТЯ (кидает ведро к подъезду): Любовь у нас, понял! Помощник, мать твою!

СЕМЁН: Как и мать…

МОТЯ: Чё мать? И отец, и мать её меня принимают. Как родной им стал, привыкли уже.

СЕМЁН: Нельзя жить по привычке. У неё талант. Понимаешь? Талант!

МОТЯ: Ну, и норм! Пацанам колыбельную споёт.

СЕМЁН: Мотя, для того, чтобы трахаться с тобой под одеялом, провонять перегаром твоим… и нарожать детей, и растолстеть — таланта не надо. А у неё талант. У неё будущее есть! Перспектива, понимаешь?

МОТЯ: А если она беременная?

СЕМЁН: Аборт сейчас не проблема.

МОТЯ: А ты козёл, помощник.

СЕМЁН: Работа такая. С кем поведёшься.

МОТЯ: Депутаты все козлы.

СЕМЁН: Не все. Но речь не о них, собственно.

МОТЯ: Чё, на?!

СЕМЁН: Собственно, ничего…

МОТЯ: Вот ты мутный, Наумыч. Ты из этих что ли?

СЕМЁН: Которых?

МОТЯ (делает пальцем движение у виска, будто кудри накручивает): Ну… с пейсами, типа.

СЕМЁН: Жидов, ты имеешь в виду?

МОТЯ: Чё уж сразу жидов-то. Может, просто еврей.

СЕМЁН: А ты, Мотя, — представитель великой русской нации.

МОТЯ (сплёвывает сквозь зубы): Развелось тут… Русскому человеку плюнут некуда!

СЕМЁН: А, по-моему, ты прекрасно с этим справляешься.

МОТЯ: Чё на?!

СЕМЁН: Да, ни чё на! Это я на!

Мимо остановочного пункта проходит очередной «товарняк». МОТЯ закуривает, сплёвывает. СЕМЁН пишет сообщение в WhatsApp.

МОТЯ: Помощник, а дай на флакон.

СЕМЁН: Собственно, мы такими вещами не занимаемся.

МОТЯ: Чё, как баба-то? «Я не такая!» А присунешь, — всё тоже самое.

СЕМЁН: Ибо натрий…

МОТЯ: Ну!

СЕМЁН: Ладно, не выборы же.

МОТЯ: Ну, да чё.

СЕМЁН (протягивает пару сотенных): Ни в чём себе не отказывай.

МОТЯ: Норм! И пивасиком шлифанём!

Появляется ГЛАФИРА, спотыкается о валяющееся у входа в подъезд ведро. Поднимает, ставит.

МОТЯ: Вот тебе и баба с пустым ведром. Давай, помощник! Будь!

ГЛАФИРА: Мотя! Ты, куда?

МОТЯ: Да, щас я. Не бзди.

ГЛАФИРА: Мотя, завтра собеседование!

МОТЯ: Плавали-знаем!

МОТЯ уходит.

ГЛАФИРА (вслед): Мотя, вернись! (Ушёл). Вы ему денег дали?

СЕМЁН: Собственно…

ГЛАФИРА: Зачем?! Ему пить нельзя! Он завтра на работу к отцу идёт устраиваться. Год уже после армии болтается. В электричках охранником был — выгнали. На ферму сторожем устроился, через неделю другого взяли. И сейчас! Кто его с выхлопом возьмёт?

СЕМЁН: Но я же…

ГЛАФИРА: Семён Наумыч!

СЕМЁН: Послушайте… Он попросил… я, собственно…

ГЛАФИРА: Уй, нажрётся. На старые-то дрожжи.

СЕМЁН: Да, где?! У вас тут даже ларька нет!

ГЛАФИРА: Спирт! Спирт — в первом подъезде! По сорок — резиной пахнет, а по шестьдесят — медицинский.

СЕМЁН: В смысле, шестьдесят?

ГЛАФИРА: За сто грамм.

СЕМЁН: О-йо! А я ему двести дал.

ГЛАФИРА: Семён Наумыч…

СЕМЁН: Послушайте, ну я лажанулся. Но вам-то это на кой ляд?

ГЛАФИРА: Какой лад?

СЕМЁН: Ляд! Вот это всё здесь? Поезда, электрички? Ляд! Грибы сопливые, лук гнилой! Папа-деспот, жених-алкаш?

ГЛАФИРА: Это жизнь моя… It’s my life… Слышали песню?

СЕМЁН: Глаша, у вас талант! Вы красивая молодая девушка! Вы чистый, светлый человечек! Вы можете добиться бОльшего! Здесь, на этом полустанке, можно прозябать всю жизнь! Прозябать-прозябать, да выпрозябывать! Делайте свою жизнь своими руками!

ГЛАФИРА: Вы мне ещё про Ломоносова расскажите с рыбным обозом.

СЕМЁН: Полустанок — полужизнь. Одумайтесь!

ГЛАФИРА: Не кричите на меня.

СЕМЁН: Я не кричу, я громко говорю.

ГЛАФИРА: Вот и всё, вот и не надо… It’s my life…

Девушка садится на скамейку, отворачивается. Мимо их остановочного пункта проезжает маневровый локомотив.

СЕМЁН: А как вы поёте! Я аж заслушался. Да-да, правда. Что вы думаете?

ГЛАФИРА: Да, ладно вам.

СЕМЁН: Наш округ избирательный по площади — всё равно что Дания. Знаете, сколько ДК на территории округа. Ха! И везде концерты, праздники, Дни всяких там профессий. И везде надо вручить что-то: грамотку, статуэточку. Важен не подарок, важно внимание. Банально, но работает! Вам статуэтку с дипломом подарили — вы и голосовать готовы теперь. Как дикари на бусы. Цена вопроса — сто двадцать рублей. А минимум три голоса в нашу кассу. И везде так, в каждой деревне, в каждом ДК. Такая работа.

ГЛАФИРА: Серьёзно?

СЕМЁН: Народ — быдло в основной массе. Да, и не народ это, а так… человеческий материал. Сто двадцать рублей — ещё дорого. Голоса скупаются за бутылку палёной водки, килограмм сахара, пакет молока или гречки. Они ведь как думают? От меня ничего не зависит, так хоть что-то урвать. А что там рвать-то?! Подарки ветеранам на день Победы — сплошная просрочка и пальмовое масло. Но довольны, как дети… (Пауза). Собственно, о чём я? О таланте! Знаете, сколько песен я выслушиваю в домах культуры каждую неделю? У меня способность выработалась: отключать слух! А как иначе?! Уши вянут. А надо сидеть на заднице ровно, смотреть на сцену, хлопать и улыбаться! Такая работа.

ГЛАФИРА: Бедный вы, бедный. Кругом дерьмо, а тут вы на белом коне.

СЕМЁН: На «Форде».

ГЛАФИРА: Циник.

СЕМЁН: Такая работа. Да. Но ваш голос включил мой слух обратно! Реально! Я много слушал, я знаю. У вас, Глафира, талант. У вас есть шанс вырваться из этого болота, пробиться наверх — бомонд, элита. Вот ваша судьба. А что вам Мотя? Его судьба — цирроз печени. Он пустой, как это ведро помойное.

ГЛАФИРА: Да, как вы смеете?!

Появляется АННА.

АННА: Жарёха готова. Я там настоечку в морозилку положила. Сама делаю, на ягодках.

ГЛАФИРА: Ешьте сами свои грибы!

ГЛАФИРА убегает в подъезд. На остановочном пункте — электричка, двери распахиваются автоматически, но никто не сходит, и никто не заходит. Двери закрываются, электропоезд следует дальше.

Из блога ГЛАФИРЫ

@Gla_Best_Fira

«Мне кажется, что жизнь человека похожа на сигарету.

Вот поджигают её, прикуривают: огонёк загорается — жизнь зародилась.

И сигарета эта дальше может просто истлеть, тихо и спокойно, сама собой. Догорит до фильтра и погаснет.

А может гореть, периодически вспыхивая, на затяжках — это такие яркие моменты в жизни.

И можно выжечь моментально, если сильно так затягиваться, быстро. Жить в затяг!

А можно спокойно, маленькими такими затяжечками, растянуть наподольше.

А бывает, что одну сигарету курят на двоих. Это так… когда есть кто-то, с кем готов разделить жизнь на двоих. Вместе! Или оставить докурить другому!

Мне нравится, когда Мотя курит. Мне нравится, когда Мотя курит молча. Когда он затягивается, огонёк от сигареты чуть-чуть озаряет его лицо. Он прищуривается, вид такой задумчивый.

О чём он думает? Ведь он думает о чём-то!

Спрашивала, чушь говорит. Видимо, отшучивается.

#моймотя #любовьнавсегда».

Сцена 4-ая

Комната КАТЮХИ. Любовники лежат под одеялом.

КАТЮХА: А как ты думаешь, война будет?

НАФИК: Чего?

КАТЮХА: С американцами?

НАФИК: С какого перепугу?

КАТЮХА: Нострадамус ещё писал, что третья мировая начнётся с Востока, и мы там с американцами воевать будем. А в Сирии-то вон чё! Страшно! А что ты думаешь, я слежу за событиями!

НАФИК: Ты б лучше за борщом следила.

КАТЮХА: Ну, пересолила…

НАФИК: Если б только раз.

КАТЮХА: Так это ж от любви!

НАФИК: А ты про Нострадамуса-то откуда, вообще, знаешь?

КАТЮХА: Ленка сказала.

НАФИК: Это ведьма которая?

КАТЮХА: Ничё не ведьма! Просто способности у человека.

НАФИК: И чё ты у неё делала?

КАТЮХА: Не будешь сердиться?

НАФИК: Я спросил, что ты делала у этой ведьмы!

КАТЮХА: Ну, Наф…

НАФИК: Ну!!!

КАТЮХА: Ну, гадала. На тебя гадала.

НАФИК: Вот дура-баба!

КАТЮХА: И ничё не дура. А тебе крестовый король выпал. Ленка на тебя как пикового гадала, а выпал рядом ещё крестовый. Он жизнь твою изменит, представляешь?!

НАФИК: Вот дура, а!

КАТЮХА: Вот те крест! У Ленки карты правду говорят.

НАФИК: Ещё скажи, что на колоде нецелованный сидел перед гаданием.

КАТЮХА: Да, где ты у нас нецелованного найдёшь. Подростки, вон, с двенадцати лет сосутся. Но у Ленки-то колода не игральная! Специальная колода-то!

НАФИК: Херь!

КАТЮХА: Херь ни херь, а ты верь! Вот! Лишь бы войны не было. В Венесуэле тоже вон чё!

НАФИК: Чё?

КАТЮХА: Хуан Гуайдо вернулся!

НАФИК: Не знаю, кто это. Но хорошего человека Хуаном не назовут.

КАТЮХА: А Хулио?

НАФИК: Ты совсем?

КАТЮХА: Ну, а Хулио?

НАФИК: Катюха!

КАТЮХА: Иглесиас? Хулио Иглесиас.

НАФИК: А-а! Ну, и чё там с этим Хуаном в Венесуэле?

КАТЮХА: Прям, война гражданская. И опять америкосы эти!

НАФИК: Не бабского это ума дело.

КАТЮХА: А я о хозяйстве думаю. Война начнётся, это ж как продукты подорожают. Соль, сахар, гречка.

НАФИК: Бумага туалетная.

КАТЮХА: О жопе тоже надо думать.

НАФИК: Я о твоей часто вспоминаю.

КАТЮХА: Анькина-то не устраивает?

НАФИК: Да, иди ты!

КАТЮХА: Война начнётся, где я тебе чай с чабрецом искать буду. В Венесуэле, вон, даже воду питьевую солдаты развозят!

НАФИК: Ты телевизор смотри поменьше. Хуже нет, жить с умной бабой.

КАТЮХА: Купи мне попугайчика, я его говорить научу. В управе вон какие чудные попугайчики!

НАФИК: Баловство.

КАТЮХА: Хоть поговорить с кем будет.

НАФИК: Идти пора.

НАФИК встаёт, одевается.

КАТЮХА: Ты меня любишь?

НАФИК: На элеваторе кошка окотилась. Возьми котёнка, если не утопили ещё.

КАТЮХА: У меня аллергия.

НАФИК: Ты так и будешь валяться?

КАТЮХА: Да, мой господин.

НАФИК: Вставай, проводишь.

КАТЮХА: Как скажете, мой господин.

НАФИК: На следующей неделе приду, во вторник.

КАТЮХА: Во вторник?! Так долго?

НАФИК: Я перед тобой отчитываться должен?

КАТЮХА: Ну, Наф! Я буду скучать же…

НАФИК: Копи страсть!

КАТЮХА откидывает одеяло, встает на четвереньки и, как кошка, по кровати движется к НАФИКУ. Выгибается перед ним, пытаясь соблазнить.

КАТЮХА: Ты помнишь все мои трещинки? Ага-ага?

НАФИК: Всё на сегодня.

КАТЮХА: Ты помнишь, где у меня родинка? Ага-ага?

НАФИК: На сегодня — всё!

КАТЮХА: О, боже! Какой мужчина! Я хочу от тебя сына!

НАФИК: Катюха, перестань!

КАТЮХА: И я хочу от тебя дочку!

НАФИК: Мне пора!

КАТЮХА: И точка! И точка!

НАФИК (начинает раздеваться): Ах, ты ж гадина!

КАТЮХА: Гадюка! Я твоя гадюка! А ты мой великий питон!

НАФИК: Вот чё мне опять Аньке врать?

КАТЮХА: Скажешь, резьбу сорвало… Надо было срочно болт приладить…

НАФИК: И где только набралась этих гадостей.

КАТЮХА: А по телевизору не только новости показывают.

НАФИК: Восемнадцать плюс?

КАТЮХА: Да-да. Где там твои восемнадцать плюс… Мои восемнадцать плюс!

НАФИК: Что ты делаешь?!

Сцена 5-ая

На лавочке у подъезда сидит СЕМЁН. АННА стоит перед ним.

СЕМЁН: Первая моя выборная компания. Девяносто седьмой год. Северная слободка. Там дорога в городке одна — центральная. И кто-то собаку сбил. Прям по среди дороги так и осталась лежать. Приехал туда в феврале, а уезжал в апреле — её никто и не убрал. Только колеи вокруг наездили, объезжали.

АННА: А вы сами?

СЕМЁН: А что я?

АННА: Не убрали?

СЕМЁН: У меня тогда мобильная агит сеть была. Утром подгоняли автобус, девчонок молодых — там парикмахерское училище было — загружали, и на весь день. А то и на два: район большой! Матери только рады. Их детей куда-то увозят, а они рады. Тоже, как вы, пристроить хотели. И это в девяностые! Тогда жизнь ничего не стоила! Но люди смелее были. Потому что — голодные! А теперь? Ведь реальный же шанс даём! Но свою жизнь менять страшно. Всем страшно.

АННА: Я вот не смогла.

СЕМЁН: Была возможность?

АННА: Дважды.

СЕМЁН: Даже так? Первый — когда поступили. А второй?

АННА: Дедушка.

СЕМЁН: Широко известный в узких кругах Марк Исаакович?

АННА: Профессор, светило.

СЕМЁН: Опять Нафик не пустил или… (Смотрит на неё). Неужто сама?

АННА: Дура… Дед приезжал после свадьбы. Разведись, говорит. Квартиру оставлю, машину, деньги. В городе жить будешь, доучишься. А я — куда там, я уж Глафирку под сердцем носила. Никто не знал ещё, даже Нафик, а я чувствовала её… (Пауза). Ну, дед плюнул: отрезанный ломоть, говорит. Наследства лишил. Он тогда на молодухе уже женат был, лаборанточке своей. Ей всё и оставил.

СЕМЁН: Печалька.

АННА: Да, нет… Любила его. Такое вот еврейское счастье с татарином. Даже не еврейское, бабское.

СЕМЁН: Любила. А сейчас?

АННА: Уважаю.

СЕМЁН: Ибо натрий… Так помогите дочери, Анна. (Встаёт, подходит к АННЕ, берёт её за руку). Мотю есть за что уважать?

АННА: У Глафиры характер-то тот ещё. Она себя покажет.

СЕМЁН: И будет жить долго и счастливо!

АННА молчит долго. Мимо, по путям, успевает пройти товарняк.

АННА: Сейчас я её к вам пришлю.

Появляется в хлам пьяный МОТЯ.

МОТЯ: И снова — здравствуйте! Тётя Аня, вашей дочке зять не нужен?

АННА: Чего-о?!

СЕМЁН: Как быстро-то!

АННА: Долго ли умеючи?

СЕМЁН: Если умеючи, то долго.

АННА: Нафику такое не скажите!

МОТЯ: Аллё! Где она?!

АННА: Тебе утром в отдел кадров.

МОТЯ: Где она?!!

АННА: Мотя, нажрался — иди спать.

МОТЯ: Где?!!! (Орёт). Гла-фи-ра! Гла-ха!!

АННА: Ой, всё…

МОТЯ: Гла-ха!!

Кто-то на втором этаже закрывает форточку. АННА берёт МОТЮ под руку, хочет увести.

МОТЯ: Где твоя дочь?! Я хочу ей сказать. Имею право!

ГЛАФИРА выходит из подъезда.

ГЛАФИРА: Ну?

МОТЯ: Моя ж ты любимка!

ГЛАФИРА: Любовь — это поступки! А ты чё?

МОТЯ: Я ни чё…

ГЛАФИРА: Ты нажрался! А ты обещал!

МОТЯ: Да, хрен с ним.

ГЛАФИРА: Скотина.

МОТЯ: А ты — певица! Ты — талант! А мы дворняжки… нажремся и лежим.

АННА: И лаем по чём зря.

МОТЯ: Тяф-тяф! Гав-гав! Р-ррр!

СЕМЁН: Похоже.

МОТЯ: Кто лает? Кто?! Я тоже человек! Поняли?! Ты, помощник, понял?!

СЕМЁН: А…

АННА: Молчите, Семён Наумыч.

ГЛАФИРА: Да, талант! Да, певица! И я увижу своё имя на афишах! А ты чё увидишь? Фуфырики свои!

МОТЯ: Афиши?! Иди коровам хвосты крути…

ГЛАФИРА: Тебя даже к коровам не подпускают!

МОТЯ: Певица! Афиши! Кто тебя пустит-то?

СЕМЁН: А…

АННА: Молчите, Семён Наумыч.

ГЛАФИРА: Я совершеннолетняя.

МОТЯ: Ты чё, на?! Ты не вкуриваешь? Депутаты-продюссеры! Будешь там как насос! Как швейная машинка будешь! (Показывает неприличные жесты). И с тем, и с этим!

ГЛАФИРА: Что?!

АННА: Матвей!

СЕМЁН: А…

ГЛАФИРА: Молчите, Семён Наумыч!

МОТЯ: Актриса-певица, шоу-бизнес. Станешь, ага, певицей! Широко раздвинув ноги!

АННА: Мотя, замолчи!

ГЛАФИРА: Заткнись! Пошёл вон! Вон! Скотина! Мразь!

МОТЯ: Есть женщина — мать, а есть женщина… Кто? Вот! Все певицы — бля…

ГЛАФИРА, не дав договорить, отвешивает МОТЕ пощёчину, тот отлетает к АННЕ, и та в свою очередь сходу бьёт парня по второй щеке. МОТЯ падает на пятую точку, сидит трясет головой. Девушка убегает в дом, мать следом.

СЕМЁН: Ну, ты могуч, Матвей Сергеич!

СЕМЁН садится на скамейку. МОТЯ кое-как встаёт, плюхается рядом. Достаёт из кармана бутылёк спирта, протягивает.

МОТЯ: Будешь?

СЕМЁН: Да, иди ты!

МОТЯ: За рулём! Понимаю.

МОТЯ пьёт спирт, затем резко притягивает к себе голову СЕМЁНА, занюхивает волосами. СЕМЁН отталкивает его, вскакивает.

МОТЯ: Вкусненько…

СЕМЁН: Ты чё, мудила, охерел!

МОТЯ: Помощник! Да, пошутил я, пошутил.

Из подъезда выходит АННА, останавливается в дверях. Мужчины её не замечают.

СЕМЁН: За такие шутки в зубах бывают промежутки. Базар тебе нужен, баклан?! Рамсы попутал?! Я тебе щас хавальник порву, до смерти мякиш жрать будешь!

МОТЯ: Э-э…

СЕМЁН: Сдриснул отсюда фуфел! Чтоб запаху твоего рядом не лежало!

МОТЯ (встает): Э-э… Помощник… В натуре…

СЕМЁН: В натуре — хер в прокуратуре! Вафельник закрой и вали отсюда!

МОТЯ: Понял-понял…

МОТЯ уходит. СЕМЁН замечает удивлённую АННУ.

АННА: А что это сейчас было?

СЕМЁН: Анна Вольфрамовна! Трудное детство, деревянные лошадки, прибитые к полу. Простите, что пришлось всё это наблюдать.

АННА: А я думала вы… А вы вон чего!

СЕМЁН: Анна, я же сам — всё детство в штопанных носках.

АННА: Как это?

СЕМЁН: На поселении родился. Чтоб пописать во двор выйти, надо было лом в руки брать. Или крыс отгонять, или двери отжимать, когда снегом занесло.

АННА: Увозите её сейчас.

СЕМЁН: А-а… собственно…

АННА: Отец, Мотя… они её не отпустят. Из таких мест надо сбегать.

СЕМЁН: Со всех ног! Дорогая Анна Вольфрамовна! Со всех ног и без оглядки!

АННА: Заводите машину, сейчас Глафира придёт.

СЕМЁН: Я, собственно, не рассчитывал забрать её сегодня.

АННА: Другого раза не будет.

СЕМЁН: Целую ваши руки, героическая вы женщина.

АННА: Никакого тут героизма нет.

СЕМЁН: А если я маньяк?

АННА: Тогда повешусь… или под поезд. Я же Анна.

СЕМЁН: Я…

АННА: Молчите, Семён Наумыч. Я всё решила.

АННА уходит.

СЕМЁН: Ибо натрий — тоже хороший материал.

СЕМЁН садится в машину, заводит мотор. Достаёт телефон, звонит.

СЕМЁН (в телефон): Лиля, давай без вопросов. Организуй где-то жилье срочно для девушки… Хостел там какой-нибудь… Да, едет со мной… Да… Сам охренел. Долго говорить… Сделаешь? Вот за что тебя люблю я, вот за что тебя хвалю я, моя же ты бубусечка.

ГЛАФИРА решительно выходит из подъезда, садит в машину.

ГЛАФИРА: Здесь грязь, а я — чистая душой?

СЕМЁН: Что, собственно, смущает?

ГЛАФИРА: Боюсь, что грязь предлагаете мне вы. Эту грязь можно смыть, прибраться, а вашу?

СЕМЁН: И что ж не приберётесь?

ГЛАФИРА: А вашу?!

СЕМЁН: А предлагаю шанс, девочка. Шанс! Такое бывает раз в жизни, и то — не у каждого! А как ты им распорядишься, зависит только от тебя.

ГЛАФИРА: Я же должна буду переспать? С тобой или с депутатом?

СЕМЁН (после паузы): Это не обязательное условие.

ГЛАФИРА: Но…

СЕМЁН: Но!

ГЛАФИРА: Поехали.

СЕМЁН: А папа?

ГЛАФИРА: Родители должны желать счастья своему ребёнку.

СЕМЁН: А мама?

ГЛАФИРА: Ей не привыкать.

СЕМЁН: Ей же достанется по полной.

ГЛАФИРА: Ей не привыкать.

СЕМЁН: Налегке поедешь?

ГЛАФИРА: Мать там собирает какие-то шмотки. Поможете?

СЕМЁН: Не проблема! Музычку пока послушай.

СЕМЁН включает радио, выходит из машины, заходит в подъезд. ГЛАФИРА находит на радио любимую песню, подпевает. Девушка не замечает, как в подъезд за СЕМЁНОМ проникает МОТЯ.

ГЛАФИРА поёт, закрывая глаза от удовольствия, даже пританцовывает, насколько это можно, сидя в автомобиле.

В подъезде раздаётся крик. ГЛАФИРА замирает, выключает музыку.

МОТЯ выбегает из подъезда, мечется, не зная в какую сторону бежать, выбрасывает наотмашь нож. ГЛАФИРА выходит из машины, осторожно идёт к дому.

Из подъезда неровной походкой, держась за живот, выходит СЕМЁН. Рубашка в крови. Сочится она и сквозь пальцы. СЕМЁН подходит к ГЛАФИРЕ, падает на колени.

СЕМЁН (показывает руки): Что это? А? Это всё что ли?

ГЛАФИРА: А-а! А-а! Ма-ма!!!

СЕМЁН: Полужизнь…

СЕМЁН падает ничком. ГЛАФИРА убегает. Мимо остановочного пункта пролетает скоростной поезд.

Появляется НАФИК, подходит к подъезду, натыкается на СЕМЁНА.

НАФИК: Крестовый король? Вот ведьма!

НАФИК переступает через СЕМЁНА и заходит в подъезд.

Сцена 6-ая

В камере темно, лишь свет Луны сквозь оконное стекло освещает небольшой участок. В него-то и выходит из мрака МОТЯ. Смотрит на луну, бормочет.

МОТЯ: Вышел ёжик из тумана. Вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить, всё равно тебе галить… Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать. Кто не спрятался, я не виноват… Я не виноват… Не виноват я… Виноват… не я. (Изображает звук поезда). Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых…

Второе действие

Сцена 1-ая

Освещена лишь сцена ДК, зрительный зал в темноте. Кто сидит на местах — не видно. ГЛАФИРА выходит на сцену в рабочей одежде: как в коровник ходит, так и на сцену.

ГЛАФИРА: Я спою вам песню, которая для меня стала актуальной. Вы поймёте сейчас. Олег Газманов, «Мама». (Начинает играть музыка, ГЛАФИРА поёт).

«В полночной тишине ты пела песни мне и улыбалась я тебе во сне.

Ночные облака качали на руках и вдаль несла нас времени река.

Мама, я без тебя всегда скучаю.

Мама, хожу и поезда встречаю.

Мама, как грустно мне без тёплых рук твоих».

В зале нарастает гул, заглушающий песню. ГЛАФИРА прекращает петь, растерявшись. Вначале кажется, что мычат телята, но потом звуки выстраиваются в чёткий ряд.

НЕВИДИМЫЕ ЗРИТЕЛИ (Изображают звук поезда хором): Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых. Ты-ды-тыдых…

ГЛАФИРА просыпается в своей комнате.

Но это не комната ГЛАФИРЫ в полном смысле слова, это комната, где ГЛАФИРА спит на старенькой тахте. В их квартире всего две комнаты: побольше, именуемая почему-то «залом», и поменьше, там была родительская спальня. Теперь там спит отец.

Обстановка в «зале» обычная: тахта, несколько стульев, стенка со множеством ящичков, полками с посудой за стеклянными дверцами, отделениями для одежды. Обычная, типичная мебель. Книг почти нет, лишь несколько из школьной программы пылятся на верхней полке. У окна — на тумбочке — телевизор. У тахты — на тумбочке — фотография МОТИ в рамочке. На стене над тахтой иголочками прикреплены дипломы и почетные грамоты ГЛАФИРЫ, на отдельной полочке — несколько статуэток и пара кубков — призы ГЛАФИРЫ. Давно всё стоит и висит — запылилось, поблекло.

ГЛАФИРА просыпается, но не встаёт с постели. Берёт в руки смартфон (точно такой же, как был у СЕМЁНА), проверяет сообщения в соцсетях.

Из спальни выходит НАФИК.

НАФИК: Шары не успела продрать — уже в телефоне.

ГЛАФИРА: Я сама его себе купила. Сама заработала, сама купила.

НАФИК: Почти две зарплаты. За старый!

ГЛАФИРА: Бэу, а не старый.

НАФИК: Иди умойся, зубы почисти.

ГЛАФИРА: Угу.

НАФИК: Во сколько Мотя приезжает?

ГЛАФИРА: На пятичасовой.

НАФИК: Успеешь, значит. Мяса ему побольше пожарь. Мужику мяса надо. И салатов вкусных. Чё он там на зоне-то ел? Там салаты — не дай бог.

ГЛАФИРА: Пять раз обсудили!

НАФИК: А ты ещё раз послушай! Слушай, что отец говорит! А то опять всё через одно место получится.

ГЛАФИРА: У меня готово всё.

НАФИК: Пару бутылок в морозилку положи в обед, чтоб охладилась, но не ледяная была.

ГЛАФИРА: Он больше не пьёт.

НАФИК: Такой день, святое дело за возвращение.

ГЛАФИРА: Не пьёт он больше.

НАФИК: Я ушёл.

ГЛАФИРА: Угу.

НАФИК: К пяти вернусь.

ГЛАФИРА: Угу.

НАФИК: Встань, отца проводи!

ГЛАФИРА: Я закрою, иди.

НАФИК: Встань, я сказал!

ГЛАФИРА: Да, блин!

ГЛАФИРА встаёт, идёт провожать отца. Перед выходом из квартиры НАФИК подставляет щёку. Дочь чмокает его, словно птица клювом тыкает. Отец уходит.

ГЛАФИРА: Наодеколонился опять!

ГЛАФИРА возвращается в комнату, вытаскивает из угла раздвижной стол, ставит его по центру комнаты. Из шкафа достаёт скатерть, накрывает стол. Раздаётся звук открывающегося замка. Девушка не поворачивается на звук, подставляет стулья к столу, достаёт из стенки стопочку тарелок.

ГЛАФИРА: Опять кошелёк забыл?

В комнату входит СЕМЁН, за его спиной АННА.

АННА: И замок не поменяли, и вообще — ничего.

ГЛАФИРА резко оборачивается, несколько тарелок падает на пол. Тарелки бьются, но девушка не обращает на это внимания.

ГЛАФИРА: Семён Наумыч?!

Из-за спины СЕМЁНА выходит АННА, она на седьмом месяце беременности. Увидев это, ГЛАФИРА роняет остальные тарелки. Осколки разлетаются по комнате. Девушка машинально садится на стул, показывает рукой на живот матери.

ГЛАФИРА: Семён Наумыч?! Семён! Наумыч!

АННА: Ну, здравствуй, доченька.

Из блога ГЛАФИРЫ

@Gla_Best_Fira

«Природа тоже лжёт! Равнодушная, жестокая природа ещё и лжёт.

Один из неразлучников пропал. Мы все переживали! Мы так боялись за второго! Ведь они — неразлучники! Неразлучники! Не разлучить! И если один умрёт, то и второй умрёт следом.

Хрен там! Фишер всё наврал. Да, кто вообще такой этот Фишер?

Самка пропала месяц назад. Почему? Кто его знает! Птичий грипп, может, и она сдохла. А, может, тёть Лена забыла закрыть дверцу, когда кормила, и та улетела. Разное говорят. А сама тётя Лена только матерится.

Мы с девчонками ходили проверять второго по несколько раз в день. Дежурство установили! Носили ему вкусняшки попугайские.

И он их жрал, как ни в чём не бывало! Жрал, жрёт и будет жрать! И нет у него потуги сдохнуть следом за подругой! Ложь! Всё — ложь!

А вчера ему купили другую самку. И что вы думаете?!

Да, всё прекрасно. Чирикает с ней сидит. Башками вертят вместе, как и с той. Вместе жрут свои зёрнышки.

Но повеселел, конечно: ещё бы — самку новую принесли.

Но как так-то?! Есть, вообще, правда в жизни? А любовь есть? Хоть где-то? Хоть у кого-то? Одна надежда: Матвей выходит условно-досрочно. Жду!

#природажестока #ложь #неразлучникифишера #моймотя».

Сцена 2-ая

Дом КАТЮХИ. Шторы на окнах в комнате всё также плотно задёрнуты. Вообще, ничего не изменилось в обстановке. Вот только сама КАТЮХА беременна, рожать уж скоро. НАФИК стоит перед ней на коленях, ухом приложился к животу.

КАТЮХА: Зачем столько одеколона на себя льёшь.

НАФИК: Это туалетная вода. После бритья как по-другому?

КАТЮХА: Аж тошнит.

НАФИК: Ты ж подарила.

КАТЮХА: Тошнит!

НАФИК: Тошнит не от этого. Пинается! Точно пацан!

КАТЮХА: Ну, сказали же!

НАФИК: Узи-шмузи, а потом — бац — и девка!

КАТЮХА: Ленка тоже говорит, что пацан. Видишь, живот аккуратненький, остренький. Знать, пацанчик там!

НАФИК: Опять к этой ведьме ходила?!

КАТЮХА: Ну, Наф.

НАФИК (встаёт): Я запретил!

КАТЮХА: Я сон такой видела странный, а как понять… ну, вся измаялась. Вот и пошла к Ленке. Наф, я не гадала больше.

НАФИК: Шиздец: сны у неё теперь.

КАТЮХА: Ленка сказала, что сон к нечаянной встрече. Но всё хорошо будет!

НАФИК приседает, снова прикладывается к животу ухом.

НАФИК: Пацан! Пацан!!!

КАТЮХА: Глафире казал?

НАФИК (встаёт): Нет.

КАТЮХА: Наф!

НАФИК: Ну, не пришлось как-то…

КАТЮХА: Чё ты сопли жуёшь?!

НАФИК: За языком-то следи, женщина!

КАТЮХА: Вот ты жёсткий мужик, Наф. За то и полюбила, между прочим.

НАФИК: Да, как сказать-то? Надо, чтобы к слову пришлось или ещё что.

КАТЮХА: Стареешь, соплежуй.

НАФИК: Она ж для меня осталась! Со мной! Глафира на мою сторону встала. И чё теперь? Спасибо, доча, у меня своя жизнь?

КАТЮХА: А ничё, что ты со мной лет пять кувыркался, когда Анька с этим хреном свалила?

НАФИК: Это… ну… я же не уходил из семьи.

КАТЮХА: Анька — молодец! Ухаживала-ухаживала в больничке и выходила!

НАФИК: Так сложилось!

КАТЮХА: Пасьянс-косынка! Пазлы!

НАФИК: Ты сама того короля нагадала крестового!

КАТЮХА: Я ещё и виновата!

НАФИК: Я скажу. Обязательно скажу.

КАТЮХА: Когда рожу?

НАФИК: Сейчас-то уже не велика разница: когда беременная ты или когда родишь.

КАТЮХА: Ты! Ты! Ты!

КАТЮХА садится на кровать, отворачивается, плачет.

НАФИК: Катюха, ну ладно. Ну, чё ты? Ты пойми, это ж как предательство с моей стороны. Мать предала — уехала. А тут ещё и отец! Она ж думала, что мама с папой — это идеалы такие. Я для неё как образец верности что ли. Она пение своё забросила. Меня поддержать чтобы. Ну, не могу я предать её.

КАТЮХА (поворачивается): А нас?

НАФИК: Какого — вас?

КАТЮХА: Меня и сына. Он ещё не родился, а ты его предал уже.

НАФИК: Я терплю, только потому что ты беременная! Поняла?!

КАТЮХА: Предал! Предал! Предал!

НАФИК: Заткнись, женщина!

КАТЮХА: Я назову его Семён!

НАФИК задыхается от возмущения: пытается что-то сказать, но не находит слов. Но гримасы на лице и крепко сжатые, до побелевших костяшек кулаки, говорят больше чем слова. Того и гляди, удар хватит. КАТЮХА встает, приводит себя в порядок.

КАТЮХА: Значит так, Наф! Не скажешь ты, скажу я.

НАФИК (выдыхая): Ты не сделаешь этого.

КАТЮХА: За своё счастье надо бороться. Вот я и поборюся. Хватит! У сына должен быть отец и семья полноценная. Поборюся!

Пауза.

НАФИК: Сегодня Мотя возвращается.

КАТЮХА: Мне-то что?

НАФИК: Хочу посмотреть там, как они с Глафиркой сойдутся.

КАТЮХА: Мне-то чё с того?

НАФИК: Как — чё? Подумай: если они сойдутся, то всё! У неё своя жизнь!

КАТЮХА: А если не сойдутся?

НАФИК: Да, ладно. Как нет-то?

КАТЮХА: Я бы не сошлась. Он и раньше «аллё» был. А теперь? Три года на зоне. Поумнел что ли?

НАФИК: Зона — университет жизни.

КАТЮХА: Если от рождения на чердаке сквозняки гуляют, то никакой университет не поможет.

НАФИК: Нормальный парняга, попал в обстоятельства.

КАТЮХА: У тебя тоже сквозит?

НАФИК: Язык прикуси.

КАТЮХА: По пьяни человека ножом пырнуть, — это попал в обстоятельства?

НАФИК: Нормально всё будет. Глафирка говорит, типа, изменился он. Письма писал, говорит, хорошие и умные. Не пьёт больше.

КАТЮХА: Сегодня ты всё ей скажешь.

НАФИК: Мне на работу пора.

КАТЮХА: Во сколько Мотя приезжает?

НАФИК: Опоздаю, премию срежут.

КАТЮХА: Во сколько он приезжает?

НАФИК: Нам на пятьдесят первый километр ехать, там надо…

КАТЮХА: Во сколько?!

НАФИК: На пятичасовой. Чё завелась-то?

КАТЮХА: Иди.

НАФИК: Иду, надо.

КАТЮХА: Иди работай, папочка. Зарабатывай денежки. Надо много скоро будет.

НАФИК: Ну да… памперсы там, пелёнки-распашонки.

НАФИК целует КАТЮХУ, наклоняется и целует живот. Уходит. КАТЮХА отдёргивает штору, смотрит в окно, машет рукой.

КАТЮХА: Иди-иди. Соплежуй.

Сцена 3-я

Комната ГЛАФИРЫ. АННА сидит, ГЛАФИРА и СЕМЁН собирают в ведро осколки разбитой посуды, ползают по полу. Слышно, как за окном остановилась, постояла минуту, и снова отправилась в путь электричка.

АННА: Глафирка, подумай. У Сёмы теперь совсем другие возможности. Перспективы!

ГЛАФИРА: Пер — спек — ти — вы!

СЕМЁН: Мы практически родственники!

ГЛАФИРА: Родня! Родова! Кровные узы! Мы с тобой одной крови, Маугли!

СЕМЁН: Не надоело вам телятам петь?

ГЛАФИРА: А я люблю своих телят! Я люблю им петь! Обожаю! А вам — спасибо! За доброту! За ласку! За заботу! Низкий поклон! (Кланяется). И за перспективу — особенно! А чё припёрлись-то?

СЕМЁН: А у вас сегодня праздник какой-то?

ГЛАФИРА: Долгожданный! Мотя из тюрьмы вышел, сегодня приедет. Мотя! Помните такого, Семён Наумыч?

СЕМЁН и АННА переглядываются.

ГЛАФИРА: Да, ему, конечно, ещё пару лет сидеть, благодаря вам.

СЕМЁН: Благодаря мне?! Благо даря?!

ГЛАФИРА: Он там вёл себя хорошо: руки мыл и старших слушал. И выпустили раньше.

СЕМЁН: Вы серьезно думаете, это я его засадил? Ибонатрий…

ГЛАФИРА, собрав все осколки, выносит ведро на кухню, возвращается.

ГЛАФИРА: Что вам надо?

АННА: К отцу приехали.

ГЛАФИРА: С чего вдруг?

АННА (показывает на живот): А ты не догадываешься?

ГЛАФИРА (показывает на живот матери): Но он-то тут не причем!

АННА: Не тупи.

ГЛАФИРА: Я — телятница.

СЕМЁН: Нам развод нужен.

ГЛАФИРА: Какой вы молодец, Семён Наумыч!

СЕМЁН: Собственно… Глафира, я понимаю ваше недовольство. Но…

ГЛАФИРА: Всё, что после слова «но», лошадиное говно!

АННА: Годы с отцом один на один даром не прошли.

ГЛАФИРА: А кто меня с ним один на один оставил?

ГЛАФИРА сервирует стол. Все долго молчат. За окном грохочет товарный состав.

СЕМЁН: Глафира, вы, вероятно, в курсе, что депутат Старосельцев стал теперь депутатом Государственной думы. (ГЛАФИРА продолжает накрывать на стол молча). Вот. И в Москву уехал соответственно. А его место — место депутата в Областной думе — освободилось. И на него теперь избираюсь я. Мне оказана всестороння поддержка. И депутатом я стану.

ГЛАФИРА: Кто бы сомневался!

АННА: У Сёмы теперь совсем другие возможности, доча.

ГЛАФИРА: Как ты могла, мама?

АННА: Повезло…

ГЛАФИРА: Ты предала нас.

АННА: Ты многого не знаешь, доча. Да. Никогда я не была счастлива с твоим отцом. Никогда. Теперь только поняла. Это была привычка, а не жизнь.

ГЛАФИРА: Вредная?

АННА: Кто?

ГЛАФИРА: Привычка?

АННА: Местами… (Пауза). И эта беда с Сёмой, она же счастьем для меня обернулась. Сёма — он такой хороший. Правильный. И одинокий. Был. А ты большая уже.

ГЛАФИРА: На мужа — насрать! На дочь — насрать! Буду пить кофе в постели!

АННА: А вот так всё и устроено, доча. Вот там всё — шампанское брют, икра, вода горячая и ляжки тебе массируют. А здесь — крысы, говно и поезда грохочут. Нравится телячье дерьмо нюхать? Нюхай и пой им дальше!

СЕМЁН: Аня! Тебе нельзя волноваться!

ГЛАФИРА: Спасибо тебе, мамочка! Низкий поклон! (Кланяется в пояс).

СЕМЁН: Девушки, давайте сбавим обороты! Глафира, у вас ведь тоже может всё измениться. Стоит только захотеть.

ГЛАФИРА: Можно в небо полететь?

Открывается дверь, входит НАФИК с пакетом в руках.

НАФИК: Я хлеба свежего купил. Лаваша не было… (Видит АННУ с СЕМЁНОМ). Суки… (Проходит в комнату, вкладывает хлеб из пакета). Цены подняли опять. На два рубля за булку. Да, хрен с ними с двумя рублями. Суки… Но ведь третий раз за год уже. (Сворачивает пакет). А пакет-то забыл опять. А пакет-то уже семь рублей стоит. (Убирает свёрнутый пакет в карман). Суки… (ГЛАФИРЕ). В морозилку водку не забудь положить. Три бутылки положи.

ГЛАФИРА: Говорил — две.

НАФИК (смотрит на СЕМЁНА): Две мало будет.

НАФИК хочет уйти. АННА встаёт перед ним, преграждает дорогу. НАФИК смотрит ей в глаза, затем взгляд спускается на живот.

НАФИК: Ну, с деньгами-то всё можно. А ты вот без денег попробуй…

АННА: Здравствуй, Нафик.

НАФИК: Не дождётесь. Так у вас говорят?

ГЛАФИРА: Я — на кухню. Скоро Мотя приедет.

АННА: Я помогу тебе, дочь.

ГЛАФИРА: Я ведь большая уже.

АННА: Вдвоём быстрее.

АННА и ГЛАФИРА уходят на кухню. Мужчины долго смотрят друг на друга молча.

НАФИК: И хера ли вы припёрлись.

СЕМЁН: Нафик Радикович…

НАФИК: Да, брось ты! Радикович! Мы ж с тобой молочные братья, практически!

СЕМЁН: Ибо натрий.

НАФИК: Ну, а как? Одну сиську… так сказать…

СЕМЁН: Грубо, Нафик, грубо!

НАФИК: И ведь я сам, главное, Аньку к тебе подослал. Думал, ухаживать будет за тобой в больнице. То да сё. Ты заяву заберёшь. Мотьку не посадят.

СЕМЁН: Старосельцев не потерпел.

НАФИК: Понимаю: холопа его покоцали. Надо наказать, престижу ради. Сбежать втихаря тоже депутат сказал?

СЕМЁН: Я виноват. Но дело прошлое. Уже — всё! Что ты как собака на сене? Дай развод Анне. Дай развод, третий год прошу. Ей рожать скоро, мы бы расписаться успели.

НАФИК: А чё, Сёма, в Израиль не расписанных не пускают?

СЕМЁН: Какой Израиль? Ей рожать. А у меня выборы на носу.

НАФИК: А-а… Вон оно чё. Выборы.

СЕМЁН: Старосельцев — в Москве, а я, вместо него, в облдуму избираюсь.

НАФИК: Избираешься. И чужую бабу обрюхатил. Не выберут. Жениться надо, да?

СЕМЁН: Не в Советском Союзе живём.

НАФИК: Всё равно: мутишь ты чё-то!

СЕМЁН: Ты ж молодой мужик! Пойми, Анна не вернётся. Всё! Дочь взрослая. Живи для себя. Получаешь нормально. Новую жену найди, молодую. Сына родит тебе. Плохо что ли?

НАФИК: Следишь за мной?

СЕМЁН: Ибонатрий.

НАФИК: Больно складно трындишь.

СЕМЁН: Обычная логика. Ведь это же логично: такое развитие событий?

НАФИК: Это всё ваши еврейские штучки! Говорила мне мать!

СЕМЁН: Да, какая вообще разница? Мы в России живём, все мы — русские.

НАФИК: Ага, щас!

СЕМЁН: Вот ты, когда молотком по пальцу долбанёшь, на каком языке материшься?

НАФИК Ну, дык… Мать его!

СЕМЁН: Значит, ты — русский!

НАФИК: Русский?

СЕМЁН: Русский! Хоть и татарин.

НАФИК: А если чернокожий, то русский негр!

СЕМЁН: Ну, это уж перебор, конечно!

НАФИК: Умеешь ты заболтать! Но вот как тебе Анну отдать? Как? У вас всё: семья, дети. Муж депутат. Пальмы в Израиле. А я тут по шпалам да по шпалам! Да? Разрушил ты семью, Сёма. Крепкую ячейку общества, основу государства. А, значит, ты — вредитель, а не депутат! Подрываешь основы Великой России! Пока такие люди, как я, днём и ночью, за гроши, здоровье своё гробим на благо родины. Такие как ты! Ты! Да, вы прощение вымаливать должны! Простого человека обидеть может каждый! Обокрасть! Развод вы просите?! А разве так просят?

Раздаётся звонок в дверь. ГЛАФИРА выскакивает из кухни. Открывает дверь, впускает в комнату КАТЮХУ. АННА тоже выходит ко всем. За окнами маневровый даёт гудок.

АННА (глядя на живот КАТЮХИ): Вот ты простихульда!

КАТЮХА: На себя посмотри!

СЕМЁН показывает на живот КАТЮХИ, смотрит на НАФИКА:

СЕМЁН: По шпалам да по шпалам?

ГЛАФИРА: Папа?!

КАТЮХА: Вот.

ГЛАФИРА смотрит на живот АННЫ, потом на живот КАТЮХИ.

ГЛАФИРА: Охренеть, дайте две.

Все молчат, по кругу смотрят друг на друга.

НАФИК: Ну… Развод так развод.

Из блога ГЛАФИРЫ

@Gla_Best_Fira

«Человек рождается — в пелёнках лежит. Потом пополз, потом — на четвереньках. Потом — пошёл, а то и побежал. И каждый человек в один момент оказывается на перекрёстке: направо пойдёшь — одно, налево — другое. Как тот богатырь сказочный. И как выбрать правильно?

Пойдёшь не туда: блудишь-блудишь, и ладно если обратно на перекрёсток выйдешь. А если болото? А если тупик?

Как правильно-то?

Почему так? Одним — всё, другим — ничего. Почему одни рождаются в городе со всеми удобствами, а другие — ну, вот как здесь. Что за судьба такая? Или это прятки какие-то. Нашёл правильную дорогу, вырвался — молодец… Не нашёл: ну, не судьба, значит. А то может и не искал даже. Прятки. Кто их придумал? Судьба? Господь Бог? Что за бог такой жестокий?

Хорошо, если ты родился сразу в семье какого-то актера или певицы. Помогут, вытолкнут на ровный путь. А если ты рождён на полустанке? Не у всех же сил хватает, как Ломоносов — из ебеней и с рыбным обозом.

Умом-то я понимаю, что надо уезжать. Но есть ещё совесть у человека. А как же папа тут один? А Мотя вернётся: он как без меня? Вот и рвёшься, терзаешь себя.

И ещё. Одно знаю точно. Никому нельзя рассказывать о своей мечте. Если и сбудется, то не так, и кайфа не будет того, что возможен. Не нахлынет волна, не обрушится!

Все знают мою мечту, и что? Ржут только. Певица вся в навозе!

Уехать? Можно и с Мотей уехать. Что ему делать здесь? А папа?!

#моймотя #любовьнавсегда #мечта».

Сцена 4-ая

Комната ГЛАФИРЫ. АННА сидит, ГЛАФИРА и СЕМЁН накрывают на стол. Слышно, что на кухне говорят НАФИК и КАТЮХА, но слов не разобрать.

ГЛАФИРА: А тёть Катя она несчастная. Два мужа было. Один по пьянке утонул, через неделю после свадьбы. А другой в город уехал на заработки и там новую семью себе завёл. Год только вместе и прожили.

АННА: Да, какой год? Он через месяц, как поженились, уехал. Через год вернулся за разводом. Городские бабы — они такие.

ГЛАФИРА: Ты теперь городская?

АННА: С Нафиком они лет восемь назад сошлись. На дне Колхозника.

СЕМЁН: Правильно говорить — «День работника сельского хозяйства и перерабатывающей промышленности».

Конец ознакомительного фрагмента.