Организация пространства

Михаил Викторович Коротунов

Сборник рассказов. Между датой рождения и датой смерти происходит масса интересных мелочей, которые и отличают жизнь Ивана Ивановича от жизни Сидора Петровича. Разве Вам не хотелось бы рассказать о том, что произошло с Вами? Вдруг кому-то это будет интересно? А кто-то расскажет Вам свои истории. И не будет недоуменного вопроса: «А поговорить?».

Декламатор

Однажды в нашем городе остановился поезд. Мало ли поездов останавливается? Узловая станция, как-никак. Только Москва-Адлер и обратный Адлер-Москва каждые полчаса становились. А с этого сошла молодая пара. Женщина была на сносях. По смешному теперь тарифу две копейки километр они проследовали прямо в роддом. Здесь молодая мама, благополучно разрешилась от бремени, и оставила новорожденного. Снова такси, вокзал и поезд, и никто не скажет теперь приезжали они на южный перрон или, наоборот, с южного уехали.

А мальчонка пошел по кругу. Роддом, дом малютки, детский дом, интернат. Тогдашнее государство старательно воспитывало брошенных детей. Куча мероприятий, утренников, концертов, соревнований и так далее, заменяла семейный уют. Кружки, библиотеки, походы в музеи, поездки в столицу — все было для того, чтобы сироты не чувствовали себя одиноко. Ну, а воспитатели, это отдельное дополнение системы Макаренко и Сухомлинского. Сколько энтузиазма проявляли они, чтобы развить замечательную личность нового строителя коммунизма. Кстати, в пенсионном возрасте среди бывших педагогов мне мало попадалось людей со здоровой психикой. Профессиональное, видимо. Да, нелегок был их труд…

Как-то, к очередной годовщине готовился не то концерт, не то… ну, что-то показушное.

— Витя, — так назвали нашего кукушонка — ты прочитаешь стихотворение!

— Хорошо.

— Какое ты будешь читать?

— Это сюрприз!

— Нет, Витя, так нельзя. Будет много гостей. Из отдела образования приедут, из райкома. Я должна знать, как у тебя получится.

— Нормально, как всегда.

— Нет, Витя, ты нам прочитай сейчас, мы послушаем, и тебе полезно повторить будет. И с выражением чтобы…

Но Витя уперся. Нет, и всё! Или я выхожу и читаю то, что приготовил, или не выйду, и точка.

И никакие уговоры не действовали. Теперь я думаю, что талантливых ребят было не очень много, поскольку Витя и другие выступающие были завсегдатаи сцены от праздника к празднику. В суете подготовки вышло так, что воспитатели сдались и доверились случаю, предполагая, что снова будет нечто о Ленине, матери, войне и тому подобное.

Рассаживались гости и воспитанники, важные конферансье бравурно объявляли номер за номером. Работники советских организаций потихоньку начинали скучать, и директриса отвлеклась на важные указания по подготовке чаепития в маленькой комнатке у сцены. И тут объявляют ученика второго класса Виктора Боркова. Занавес, нарядная сцена, белая рубашка, ботинки одного со всеми фасона. И восьмилетний мальчуган, слегка грассируя, стал с выражением декламировать хорошо поставленным голосом:

— Шарль Бодлер, «Падаль».

Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы,

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

В рядах гостей стали переглядываться, а соученики вовсю растягивали улыбки на лице…

— Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной,

Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,

Зловонный выделяя гной.

Кто-то из гостей решительно хотел выйти попудрить носик, но его уговаривали остаться, мол, сейчас директриса подойдет, вмешается. А воспитанники хихикали не скрываясь.

— И солнце эту гниль палило с небосвода,

Чтобы останки сжечь дотла,

Чтоб слитое в одном великая Природа

Разъединенным приняла

В заботе о пирожных, компотах директриса не ведала подвоха.

— Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи

Над мерзкой грудою вились,

И черви ползали и копошились в брюхе,

Как черная густая слизь

Дети смеялись, не таясь, но сдерживали друг друга, понимая, что веселью может придти конец, если дать себе волю. Гости обсуждали кто виноват и что им делать.

— Все это двигалось, вздымалось и блестело,

Как будто, вдруг оживлено,

Росло и множилось чудовищное тело,

Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,

Как ветер, как бегущий вал,

Как будто сеятель, подъемля плавно руки,

Над нивой зерна развевал.

В зале начали показывать приступы рвоты, заглушаемые смехом. Дети корчились от смеха, великие педагоги из ОНО встали и пытались перекричать оратора и утихомирить детей. А юный ценитель поэзии безмятежно продолжал:

— То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,

Как первый очерк, как пятно,

Где взор художника провидит стан богини,

Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,

Косила сука злой зрачок,

И выжидала миг, чтоб отхватить от кости

И лакомый сожрать кусок.

Оживление достигало крещендо и директриса, услышав и предчувствуя недоброе, спешила в зал развлекать гостей, а со сцены взволнованно звучало:

Но вспомните: и вы, заразу источая,

Вы трупом ляжете гнилым,

Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,

Вы, лучезарный серафим.

Обращаясь, как вышло, к стоящим в междурядье гостям из отдела народного образования, Виктор продолжал, добавив громкость и жесты:

— И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых гостей.

Последнюю строфу пришлось прокричать на бегу, уклоняясь от директрисы:

— Скажите же червям, когда начнут, целуя,

Вас пожирать во тьме сырой,

Что тленной красоты — навеки сберегу я

И форму, и бессмертный строй.

Зал визжал!

Дети с шумом выбегали из зала и творили хаос. Ругаясь на детей и воспитателей, «ноги нашей здесь не будет, мы с вами еще поговорим», расходились гости. Такого успеха не знали многие государственные певцы и артисты-декламаторы. Долго никто не мог успокоиться.

Спустя какое-то время ученики и воспитатели вошли в прежние педагогические отношения, но Виктора на сцену больше не пускали.

До самого выпуска.