Брак по расчёту

Михаил Волков (Мотузка)

Чтобы выжить, я, провинциальный художник, занялся рекламными билбордами и сделал предложение страшной тётке с огромным приданным. А потом мне поступил заказ от неких очень важных (и странных, если не сказать — страшных) людей — написать их портреты. Три штуки. За очень и очень большие деньги. Вскоре выяснилось, что и люди эти — не совсем люди, и портреты — больше, чем портреты.В конце концов мне стала известна тайна, которую лучше бы и не знать… Книга содержит нецензурную брань.

Иллюстратор Михаил Волков

© Михаил Волков (Мотузка), 2024

© Михаил Волков, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0062-1894-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

В которой я в очередной раз прикидываюсь целкой-неудачницей, пытаюсь устроиться на постоянную работу и еду к жуткой бабке покупать халявные холсты.

1.

Ирина Анатольевна Новослободская качнула бокалом с шампанским и красивым (как ей, очевидно, казалось) жестом стряхнула с сигареты пепел.

Мы сидели в кафе на улице Трёхперстной, куда мне было приказано прибыть ровно в полдень, бритым, трезвым, прилично одетым, без пива и перегара. Ирина Анатольевна имела права это требовать, поскольку, во-первых, являлась хозяйкой данного, как раньше выражались — «пункта общественного питания», а во-вторых, была моей невестой. Вот уже полгода как.

— Опять сорок пять! — недовольно сказала она, делая глубокую затяжку. — Ну, почему когда у меня появляется свободное время, ты всегда оказываешься занят?!

Я состроил на физиономии кисляк и сокрушённо вздохнул.

— Мне нужна работа.

Ирина отхлебнула шампанского, снова затянулась.

— Упрямство — не лучшее качество для мужчины! — она подумала, затем уточнила: — Для МОЕГО мужчины!

Пришлось делать мужественную морду, слегка разбавив её выражением крайнего умиления и обожания.

— ТВОЙ мужчина должен тебе соответствовать. Быть достойным тебя.

Боже, какая пошлятина! Женский роман в мягкой обложке. Космические страсти Эллочки — людоедки, возглавившей совет директоров крупной финансовой корпорации. Беседы о вечном на берегу океана, под южными звёздами, безумный трах с утра до вечера на низком ложе размером с небольшой аэродром, красные шёлковые простыни, бардовое трёхсотлетнее вино, чёрный виноград и возлюбленный главной героини — трагичный и прекрасный, с лучистым взглядом, никогда не падающим членом, небритым подбородком и сильными руками. Умеющий бить морды негодяям и задумчиво наигрывать Шуберта на фоне развевающихся под лёгким морским бризом занавесок. С видом на прибой.

Если кто не понял, возлюбленный — это я. Правда, пальцы у меня не музыкальные, мужские достоинства самые обыкновенные, а взгляд скорее мутный. Ну, это после вчерашнего…

Ирина расплылась в довольной улыбке, став ещё страшнее, хотя, как правило, у некрасивых людей улыбки располагающие.

— У меня претензий к тебе нет, — сказала она. — Я вижу — ты стараешься.

Во. Что нам и нужно по большому счёту. По очень большому. Миллионов эдак на семь — восемь долларов. Приданное госпожи Новослободской.

Мне легче. В том смысле, что считать особо нечего. На текущий момент — семьсот рублей в кошельке, начатая пачка «Донского табака» в кармане, дешёвая пластмассовая зажигалка и древний айфон. Билл Гейтс, твою дивизию!

Есть, правда, ещё двухкомнатная квартира в центре, доставшаяся в наследство от папеньки, но она в таком состоянии, что недвижимостью это можно считать с большой натяжкой. Никто же не считает недвижимостью городскую свалку, правда?

Окна у меня выходят не на море, а на ту же помойку. То есть — на мусорные контейнеры, в которых по вечерам копаются бомжи. Очень такое назидательное зрелище. Сразу работать хочется.

Было бы где.

Я мрачно посмотрел на возящихся возле кафе гастарбайтеров, которые не то укладывали булыжники в стилизованную под старину мостовую, не то наоборот — их выковыривали.

— Ты меня вообще слушаешь? — обиделась Ирина.

— А? — встрепенулся я. — Извини, задумался.

— Бухал, что ль вчера опять?

— Ну, почему сразу — бухал?! Так, посидели с Михалычем, молодость вспомнили….

— Понятно, — Новослободская нахмурилась. — Я этого твоего Михалыча в дурку сдам! Как белогорячечного! Кто в одних трусах, в три часа ночи с балкона стихи читал?!

— Да ладно, ладно, — я успокаивающе поднял руку. — Он же извинился.

— Перед тобой, не передо мной! И вообще, чего он тогда припёрся?! Единственная, можно сказать возможность, побыть одним, и нате вам — нарисовался, алкоголик недоделанный!

— Ну, алкоголик, он как раз доделанный, — вполголоса произнёс я, вспоминая тот вечер.

По сути, Михалыч, а в миру — Серёга Воронин — поэт, рок-музыкант и просто — хороший мужик, тогда выполнил мою просьбу: незамедлительно приехать ко мне домой, нажраться, упасть на диван и проваляться на нём до утра. Пока уважаемая Ирина Анатольевна не свалит куда подальше. Меня она тогда застала врасплох, решив всё-таки затащить будущего мужа в постель.

Вообще, конечно, дурдом полный! Обычно бывает наоборот. Мужик домогается, девушка отбрыкивается, типа — «только после свадьбы». А в нашей, прости, Господи, паре, приходиться отбрыкиваться мне. Поскольку моя потенциальная вторая половина ужасна, как ядерная зима, и никакого сексуального желания пробудить не в состоянии. Пока по крайней мере.

Если кто до сих пор не понял, объясняю: я решил жениться на деньгах. Брак по расчёту называется. Поскольку задолбало сидеть в нищете, питаясь магазинными пельменями да «бомж-пакетами», куря самое дешёвые сигареты и давясь палёной водкой. Надоело ходить пешком или ездить на раздолбанных маршрутках с водилами — шахидами; осточертело жить в медленно, но верно разваливающейся «сталинке», которая на своём веку видела всё, кроме капитального ремонта!

Нищета унижает, а я унижаться не хочу.

Мне тридцать четыре года, у меня высшее образование, да и внешностью мама с папой не обидели — не кадавр какой. Плюс бонус: я рисовать умею, и неплохо это делаю.

Так какого хрена, спрашивается, эта сраная вселенная не даёт мне развернуться?! Если подворачивается работа, то обязательно оказывается, что зарплата там вдвое, а то и втрое ниже обещанной, что начальник полный даун, а фирма давно уже балансирует на краю финансовой пропасти.

Если я в кого-нибудь влюблюсь, то выясняется, что эта женщина замужем, с двумя детьми, а со мной в кабак попёрлась, что бы «малость развеяться».

И так далее, и тому подобное.

В общем, когда, примерно год назад, количество всяческих засад окончательно перешло в качество, я озверел и решил стать негодяем. Хочет человечество получить в свои ряды ещё одного отморозка? Получит! И первым моим негодяйством станет эта жуткая каракатица в центнер весом, с циничным и хамским характером, к тому же с полным отсутствием чувства юмора. Страшная, как современный ремейк советской комедии семидесятых.

Тем более, эта, неприятная во всех отношениях дама, дочь одного из самых богатых в Центральном Федеральном Округе хряков, воспылала вдруг ко мне неземной любовью. А когда в руки сами лезут бешеные деньги, длинные лимузины, бутылки с марочным пойлом и яхты, отказываться как-то не принято. Ибо второй раз могут и не предложить.

Правда, как ни крути, как ни оттягивай, рано или поздно в постель с ней лечь придётся. С этим я вроде как уже смирился, и даже придумал кучу всяких отмазок — от больной головы до психической импотенции. Типа в детстве напугали, теперь лечиться надо. Пока по врачам похожу, пока то, пока сё, глядишь — что-нибудь и изменится. Похудеет моя каракатица, пластику сделает, там отрежет, тут приклеит….

«Тьфу ты, чёрт!» — я покосился на целлюлитную ляжку Ирины Анатольевны, выглядывающую из безумно дорого платья в обтяжку и тяжело вздохнул. Мысленно, разумеется.

Ирина Анатольевна красиво раздавила сигарету в красивой пепельнице (попробовали бы официанты принести некрасивую!), посмотрела на меня взглядом дознавателя в СИЗО.

— И куда ты сейчас?

— Да вот, — я пошарил в кармане, достал смятый листок с адресом, развернул. — Надо съездить — с человеком поговорить. Ему дизайнеры нужны.

— Зачем?

— Для наружной рекламы.

— Будешь по лесенкам лазить и эти дебильные плакаты клеить? — испугалась она.

— Не, — я помотал головой. — Буду дебильные плакаты придумывать. Типа — «ещё пять гигабайт подлости по смешной цене!».

Ирина Анатольевна посмотрела на меня, как на идиота. Впрочем, она на всех так смотрела.

— Подлости?

— Ты, что, рекламу мобильного интернета никогда не видела?

— А… — моя целлюлитная невеста кивнула. — Только там, кажется, про подлость ничего не было.

— Там было про бездушие.

— И чего?

Уф! Никогда не связывайтесь с бабами, умеющими очень хорошо считать, но совершенно лишёнными… даже не чувства юмора, а элементарной логики! Жуткое сочетание.

— А потом?

— Чего — потом?

— Потом куда поедешь?

Я перевернул листок.

— На Великоламский проспект.

— Там-то ты чего забыл? Или это — ещё одна вакансия?

— Да нет, — я поморщился. — Просто, нашёл объявление — тётка одна старые холсты распродаёт. Буквально — за копейки. И уже использованные, и вообще — новые…. В смысле — не новые, конечно, но чистые.

— А на фига?

— А картины мне на чём писать? На стенах?

— На бумаге.

— Маслом?! На бумаге?!

Ирина Анатольевна нахмурилась.

— Так. Поедем сейчас в художественный салон и купим всё необходимое! Холсты, краски, кисти….

— Нет, — я покачал головой. — Кажется, мы уже договаривались….

— Договаривались — не договаривались! — раздражённо произнесла она. — Достал ты меня со своими принципами! У тебя деньги-то есть? Хоть какие-нибудь?!

— Хоть какие-нибудь есть, — буркнул я. — Мне хватит.

— Хватит ему! — продолжила ворчать моя каракатица, впрочем, посмотрев на меня с уважением. — Ладно. Езжай. Вечером созвонимся.

2.

Дизайнерская контора носила название «Дженерал — график» и располагалась на улице Крымова. Я с сомнением глянул на покосившуюся вывеску с двумя отсутствующими буквами и вошёл внутрь. В офисе, а точнее — переделанной двухкомнатной квартире первого этажа стояло несколько конторских столов, протёртый чуть ли ни до дыр кожаный диван и древний пузатый телевизор. Кажется ещё советский.

Пахло свежемолотым кофе, перегаром и почему-то керосином. На стене висел старый, с измочаленными краями, рекламный плакат фильма «Омен».

— Добрый день, — поприветствовал я мрачного лысого мужика, сидящего за столом в углу. Там же (в смысле на столе) стояло несколько открытых пивных бутылок (частью — ополовиненных, частью — ещё целых) и лежала растерзанная вобла. На газетке.

— Хай! — лысый лениво помахал в воздухе рукой. — Ты к кому?

— Я по поводу работы.

Мужик усмехнулся.

— Нам хлеба не надо работу давай? — он перевёл взгляд на бутылки. — Пива хочешь?

Я сглотнул слюну.

— Хочу.

— Держи!

Напиток оказался неожиданно холодным и свежим. После вчерашнего — самое то!

— Фу! — я, наконец, оторвался от горлышка, стёр с губ пену. — Спасибо.

— Алкоголики должны друг другу помогать, — наставительным тоном произнёс незнакомец. Глаза у него, кстати, были мутные. Как у меня.

— Воблу бери.

Я ещё раз поблагодарил, оторвал от рыбной мумии кусочек, зажевал.

— Так как насчёт работы?

— Люди нужны, — неопределённо высказался лысый. — Ты дизайнер?

— Художник.

— О как! — удивился мой собеседник — собутыльник. — А чего рисуешь?

— Всякое разное…. Да вот, — я достал из кармана айфон, нашёл папку с рисунками. — Посмотрите.

— Ага, — мужик схватил со стола какой-то документ, вытер им руки, после чего взял протянутый телефон и принялся листать файлы.

— Умеешь, — наконец сказал он, возвращая мне гаджет. — Фантазия есть.

— Стараюсь….

Лысый схватил бутылку, хлебнул.

— И ты хочешь у нас работать?

— Хочу.

— Дизайнером?

— Да.

— А ты знаешь, чем мы занимаемся?

— Ну… — я неуверенно обвёл глазами помещение, — наружной рекламой…. Наверное.

— Хернёй мы занимаемся! — неожиданно рявкнул мужик. — Всяких психов рекламируем.

— Каких психов?! — не понял я.

— Долбанутых на всю голову! Вот, неделю назад заказ поступил…. — сейчас, — он покопался в груде бумажек на краю стола, нашёл отпечатанный на принтере листок и протянул мне.

На нём, на фоне горящего камина, был изображён седой дядька лет шестидесяти, в смокинге. В одной руке у него была гитара, во второй — бокал вина. Сверху имела место надпись. Красивыми золотистыми буквами: «Галечке Епифановой от возлюбленного: ты моя, а я твой навеки!».

— И чего? — удивился я. — Обычное дело. Мужик выразил свою, так сказать любовь, через наружную рекламу. Первый раз, что ли?!

— Ага! Мужик! — лысый фыркнул, после чего ткнул пальцем в изображение. — Этот усатый хрен, вовсе не муж этой долбанной Галечки! И даже не любовник! Он её начальник. В какой-то государственной конторе. К тому же примерный семьянин. Плакат же заказал бывший супруг вышеупомянутой Епифанцевой, у которого та, в своё время отжала «мерс».

Я усмехнулся.

— Отомстил?

— Отомстил, — мой собеседник тяжело вздохнул. — И нас подставил по полной. Тут такой ор стоял — мама не горюй! Суды, пресса, телевиденье, — он безнадёжно махнул рукой.

— И что?

— Наложили штраф, мы потом два месяца без зарплаты сидели.

— Бывает, — философски заметил я. — Сегодня — без зарплаты, завтра, глядишь — с зарплатой…

Лысый хохотнул.

— А ты оптимист!

— Оптимистом быть выгодно, — я отхлебнул ещё пива. — Во всех смыслах.

— Точно. Рыбу бери.

Оторвав от усопшей в незапамятные времена рыбки ещё кусочек, я принялся жевать.

— Ладно, — мой собеседник снова махнул рукой. — Если хочешь присоединиться к нашему дурдому, я не возражаю. Кстати, — он протянул мне руку. — Григорий Александрович. Бакланов. Директор всего этого бардака.

— Леонид, — представился я, пожимая потную ладонь.

— А фамилия-отчество? — лысый пододвинул к себе ежедневник, схватился за ручку.

— Леонид Владимирович. Фамилия — Кремлёв.

— О! — он записал и поднял на меня взгляд. — Классное погонялово. С таким хорошо в аппарате Президента работать.

Я скорбно покачал головой.

— Не берут.

Бакланов снова хохотнул, после чего записал мой телефон, захлопнул ежедневник и отпил ещё.

— Зарплаты у нас какие, знаешь?

— Догадываюсь.

— Да ты не переживай, — будущий начальник подмигнул. — Есть ещё премиальные. Как ты, должно быть, догадываешься, налогом не облагаемые.

— Серьёзно? — обрадовался я. — Это хорошо.

Бакланов неожиданно нахмурился.

— Это плохо! Если б не зверские поборы, всем бы было гораздо лучше и проще. Мы бы получали нормальные, белые зарплаты, государство — свою «долю малую», пенсионеры — приличные пенсии, мамашки — пособия, на которые можно не только коробок спичек купить, но и что-нибудь для киндера — молочную смесь там, памперсы…. Вот ты мне скажи, — он сделал несколько глотков, — почему в Рассее — матушке у власти всегда дураки? Так вроде живёшь, с людьми общаешься — все себе на уме, все соображают неплохо, анекдоты прикольные рассказывают…. Почему в Москве-то столько идиотов?! Где они их вообще берут?!

— Специально выращивают. Что бы нам тут жизнь мёдом не казалась.

— Возможно, — с серьёзным видом кивнул Григорий. — Жидо-масоны хреновы.

Я согласился, хотя сам, разумеется, ни в какие теории заговоров не верю. Почему не верю? Да потому что не первый год в России живу. И вообще — на белом свете. И людей знаю.

Есть у меня…. даже не предположение, а твёрдая уверенность: сохранить какой-либо секрет достаточно продолжительное время, скажем больше двадцати — тридцати лет, невозможно в принципе. Поскольку в ЛЮБОМ тайном обществе ОБЯЗАТЕЛЬНО найдётся тот, кто об этом самом обществе кому-нибудь да расскажет. Либо по пьяной лавочке, либо преследуя свои, сугубо эгоистические цели — хапнуть побольше бабла, прорваться во власть, да просто — соблазнить понравившуюся бабу.

Не верю я в законспирированных мудрых бессмертных старцев, правящих миром и время от времени подкрепляющихся кровью христианских младенцев. Дешёвка всё это. Роман в мягкой обложке.

— Ладно! — Бакланов грохнул ладонью по столу и… достал откуда-то снизу (из сумки, кажется), бутылку конька. — По граммульке? — предложил он.

Я махнул рукой.

— Давай!

Тут же на столе возникли две стопочки и бутерброд с колбасой. Мой будущий начальник разлил, мы выпили.

— Во! — Григорий широко улыбнулся. — Считай — познакомились. Но! — он поднял указательный палец. — В рабочее время бухаем в первый и последний раз! После окончания трудов праведных, хоть укушайся! А на работе ни-ни! Согласен?

— А как же! — подтвердил я, окончательно приходя в хорошее настроение. — Пьянству — бой!

— И гёрл! — добавил Бакланов, снова разливая.

— Всё! — я поднял ладонь. — Эта — последняя. Мне ещё в одно место заехать надо — холсты купить.

— На фига?

— Рисовать буду. То есть писать. Маслом.

— Давай-давай, — поддержал он. — У тебя получается.

— Кстати, мне когда на работу выходить?

— А вот завтра и выходи, — Григорий хмыкнул. — Часам к десяти подгребай, сразу тебя и оформим.

— И трудовую брать?

— Бери. Ну и паспорт заодно. Только сегодня много не бухай. У нас заказ висит срочный — для ДК. Туда и поедешь.

3.

Нужную мне «хрущобу» на Великоламке я нашёл с трудом. Но не потому что выпил, а потому что номера на домах привычно отсутствовали. Местные аборигены (в основном — праздношатающиеся бабки) показывали то в одну, то в другую сторону, мамашки с колясками сразу начинали с подозрением принюхиваться и даже местный сантехник ничем мне не смог помочь. Поскольку, будучи пьяным, плохо ориентировался в пространстве. Наконец, выбивающий ковры мужик ткнул пластмассовой, ещё «совковой» выбивалкой в грязноватую пятиэтажку.

— А вон он, твой дом. На нём номер был, но потом всё проржавело и отвалилось.

Он подумал и добавил:

— Лет пятнадцать назад.

Поблагодарив, я нашёл нужное парадное (получилось — третье слева) и набрал на домофоне номер требуемой квартиры — 37.

Раздалось электронное пиликанье, а потом из динамика — сиплый бас:

— Кто там?

— По объявлению, — ответил я. — Насчёт картин. Помните, мы созванивались?

— Заходите, — пробасил домофон, замок щёлкнул и я потопал вверх по лестнице.

На третьем этаже одна из дверей оказалась приоткрытой, а из щели выглядывала жуткая рожа с растрёпанными седыми волосами, кривой челюстью и бородавкой на щеке.

— Здрасьте, — кивнул я. — Можно?

— Можно, — бабка шмыгнула носом и отошла в сторону, пропуская меня в прихожую.

При ближайшем рассмотрении пенсионерка — божий одуванчик оказалась выше меня чуть ли ни на голову, с мощными руками и тапочками пятидесятого размера на ногах. Одета она была в вязанную кофту и чёрную юбку — всю в кошачьей шерсти.

— А деньги у вас с собой? — ревниво поинтересовалась она, окидывая меня взглядом.

— С собой, — подтвердил я, похлопав себя по карману.

— Ну, хорошо, проходите. Ботинки можете не снимать.

Мы переместились в комнату, плотно заставленную древней, ещё советской мебелью и заваленную всяким хламом. На тумбочке, возле телевизора сидел огромный серый кот, злобно на меня поглядывая.

— Достаньте пакет, — бабка ткнула пальцем в один из углов комнаты. — Холсты там. Да сами увидите.

Я, с позволения хозяйки квартиры, отодвинул в сторону швейную машинку, с валяющимся на ней огромным пакетом с катушками разноцветных ниток, потом — стул, невидимый из-за сваленной на спинку одежды, две большие картонные коробки, покрытые толстым слоем пыли, уродливую пластмассовую ёлку, целлофановый мешок, набитый непонятными пластиковыми штучками и, наконец, выудил из-под двух толстых кусков фанеры пакет с картинами.

— Вытаскивайте сюда! — распорядилась бабка, показывая взглядом на относительно свободное место в центре комнаты.

Холсты и вправду оказались неплохими. Причём большинство — действительно, ни разу не использовались. Таких было штук шесть, ещё три — с карандашными набросками, один — с начатой было, но так и не оконченной картиной — кусок неба с церковным куполом в верхнем левом углу.

— Эх! — бабка провела по несостоявшемуся пейзажу рукой. — Попытался Генрих Романович, под конец жизни в другую сторону податься, да так не дошёл. Интересно, что бы было, если бы дошёл?

Она неожиданно смахнула с глаз слёзы, всхлипнула, после чего, вытащила из кармана кофты платок и громко высморкалась. Словно слон в джунглях протрубил.

— Ну, чего? — хозяйка квартиры перевела взгляд на меня. — Устраивает?

— Вполне! — кивнул я обрадовано. — Очень хорошие холсты! И на подрамники натянуты!

— Генрих Романович Панагеев любил порядок, — согласилась она. — Во всём. Жалко только у себя в голове бардак устроил.

Не зная, как на это среагировать, я промолчал.

— И царство ему небесное! — старуха истово перекрестилась, потом немного подумала и добавила: — Ну, или геенна огненная. Там, в конце концов, тоже люди живут. В смысле — мучаются. Бедолаги.

Я вытащил из кармана заранее оговоренную, ещё во время телефонного разговора, сумму, передал хозяйке.

При виде заветных бумажек, она тут же перестала скорбеть по подавшемуся не в ту сторону Генриху Романовичу и пришла в хорошее настроение.

— А вы тоже художник?

— Так, — я в приступе скромности потупил взгляд, — балуюсь.

— Это хорошо! — старуха кивнула. — А хотите, я вам покажу работы моего мужа?

«Ёпрст! Ну, почему я не сказал, что покупаю холсты в подарок любимому племяннику? Или любимому дедушке?».

Пришлось изображать энтузиазм. Ей Богу, воспитанность меня когда-нибудь точно — погубит!

— Конечно!

Мы снова вышли в прихожую, и хозяйка квартиры открыла дверь в другую комнату, всю, с потолка до пола, увешанную картинами.

— Вот, — произнесла старуха, щёлкая выключателем. — Работы Генриха Романовича.

Я обвёл стены взглядом.

М-да. Такого я ещё не видел. На меня будто рухнул кусок материализовавшейся тьмы. С лицами, из этой самой тьмы, выглядывающими. Жуткими, уродливыми, тоскливыми. Трудно было сказать — мужчин изображал художник? Женщин? Стариков? Детей?

Белая, изъеденная язвами кожа, огромные, полные ужаса глаза, сомкнутые губы, изломанные, тонущие во мраке, тела.

Вот, собственно и всё. Штук пятьдесят, если не больше, картин, и на всех — одно и то же в разных вариациях: чернота, бледные лица, да извивающиеся в бесконечной пляске фигуры не то лагерных доходяг, не то — мертвецов.

Правда, нарисовано было и вправду хорошо.

Что ещё меня удивило: в этой комнате совсем не было мебели. Даже стульев. Словно тут устроили мемориал.

— Ну, как? — поинтересовалась хозяйка квартиры. — Впечатляет?

— Более чем! — пробормотал я. Вполне искренне.

— Знаете, — сказала она, проходя в центр комнаты, — далеко не все на эти картины могут смотреть спокойно. Вот, скажем, племянник мой. Мужику уже далеко за сорок, в областной администрации работает, на ответственной должности, а в гости ко мне приходит, и бегом — в гостиную. Только бы побыстрей мимо этой двери проскочить.

— Наверное, он этих картин в детстве испугался? — высказал предположение я.

— Да! — старуха с ностальгической улыбкой кивнула, словно рассказывала о милых детских проделках будущего «слуги народа». — До сих пор сюда заходить боится.

«Мне, скорее всего, тоже было бы не по себе» — прикинул я, впрочем, озвучивать эту мысль не стал.

Ещё раз обвёл глазами комнату и неожиданно заметил стоящие у окна, прямо на полу, три холста, написанные совсем в другом стиле. Настолько не похожим на развешанный по стенам экспрессионизм, что я волей-неволей шагнул вперёд и принялся их внимательно разглядывать.

Это были стилизованные под живопись восемнадцатого — девятнадцатого веков, портреты. Классические портреты — мягкие полутона, безупречная работа кистью, на заднем плане — скорее угадываемые, чем написанные, пейзажи.

И ещё. Если чёрно — белую живопись на стенах обрамляли скромные, в основном — тёмные рамки, то эти работы венчал широкий, с фальшивой позолотой, багет. Уже потемневший от времени.

— Тоже работы вашего мужа? — спросил я, опускаясь на корточки, дабы получше разглядеть картины.

— Тоже, — каким-то странным, не особо приветливым голосом, подтвердила старуха.

Я вгляделся в искусно прописанные художником лица, и мне вдруг сделалось не по себе. Трудно сказать, в чём тут было дело. Вроде — никакого экстрима, а тем более — экспрессии, все пропорции соблюдены, свет падает правильно, тени ложатся туда, куда им и положено, цвета естественные, полутона безупречные.

И всё же….

Я наклонился к холстам поближе.

На первом был изображён мужчина лет пятидесяти с бульдожьими щеками, толстыми, явно — слюнявыми губами, узким лбом и настороженно выглядывающими из глубоких глазниц маленькими водянистыми глазками. Тройной подбородок почти скрывал под собой воротник белой рубахи и тёмный галстук. Зато был хорошо виден безупречный костюм с каким-то официальным значком на лацкане. Кажется — с депутатским.

На следующем портрете загадочный Генрих Романович запечатлел хищного типа с костлявым, тем не менее, красивым лицом. Густые чёрные волосы с благородной сединой на висках, чуть кривоватый рот, волевой, выпирающий вперёд подбородок, пронзительный взгляд угольно — чёрных глаз.… Вместо официального костюма — красная водолазка и кожаная куртка.

С третьего холста на меня уставился очкарик со столь отвратительной физиономией, что ещё чуть-чуть, и его смело можно бы было считать уродом. Жидкие рыжие пряди, прилипшие к потному лбу, бесформенный, усыпанный веснушками нос, полураскрытый рот.

Я оглянулся на хозяйку.

— А это кто? Начальники какие?

Старуха помолчала, затем мрачно подтвердила:

— Начальники, да.

— Ваш муж их на заказ писал?

— На заказ.

— За деньги или по дружбе?

— Не знаю. Он мне ничего не говорил.

Я задумался.

«Если эти картины заказные, то почему заказчик…. ну, или заказчики их не забрали? Хорошо ведь нарисовано, даже здорово! Может дело в том, что здесь всё без прикрас? Никакого гламура, заглаженных морщин и откорректированных лысин?».

— Ваш муж давно умер? — я повернулся к старухе.

— В прошлом году, — она вздохнула.

— Простите, — спохватившись, пробормотал я.

— Да ничего! — хозяйка квартиры отмахнулась. — Все там будем.

— Будем! — оптимистично подтвердил я, вспомнив, тем не менее, присказку одного моего знакомого: «он был настолько крут, что когда слышал фразу «всем там будем», упрямо выпячивал челюсть и бурчал: «ну, это мы ещё посмотрим».

— А больше холстов на продажу нет?

— Увы, — та помотала головой. — Хорошо хоть я эти-то не выкинула.

— Да, хорошо.

Из подъезда я выбрался, крепко держа в руках перевязанный бечёвкой свёрток. Спустившись со ступеней, аккуратно поставил его на землю, закурил.

Что-то меня тревожило, никак не отпускало, что-то мешало радоваться удачной сделке, дескать, молодец — не поленился, позвонил — съездил.

И через пару затяжек, я понял, что именно.

Эти чёртовы портреты.

Изображённые на них, далеко не самые приятные лица, по-прежнему стояли перед моим мысленным взором, вызывая не самые приятные ощущения. Не то брезгливость, не то отвращение. Словно нечаянно коснулся рукой чего-то холодного, склизкого.

«Вот хлябь его твердь!» — я помотал головой, прогоняя наваждение, выкинул окурок и, перехватив пакет поудобнее, двинулся к остановке.