Жемчужина во лбу

Михаил Дорошенко

«В „Жемчужине во лбу“ предпринята попытка превратить подлинные события истории двадцатого века в ряд сюрреалистически воспринимаемых образов. Проекция его мысли направлена не в будущее, ставшее настоящим, а в прошлое, имеющее черты вневременного».Олег Серов

Нечаянные чары

«Датская киноактрисы Гармония Брамс и Патриция Шарм, — рассказывает Кирсанов в салоне дирижабля, — бегут от ужасов гражданской войны в Бухару. Эмир присылает за ними поезд со своим личным вагоном. По пути на них нападают красные. Белые офицеры, охраняющие поезд, переводят дам в кочегарку паровоза, а поезд отцепляют. Паровоз ускоряет ход, а вагон эмира остается на разграбление большевиков».

* * *

В вагон входит человек в круглых очках с бритой головой и подвижным лицом с крючковатым носом, похожим на клюв хищной птицы. Он приподнимает стекла очков вверх, и одну пару вниз, оставляя два стекла посередине, создающие ощущение шести глаз. Он берет со стола украшенную бисером сверкающую ткань и, пропуская ее сквозь пальцы, роняет на пол.

— Красота, — говорит один из солдат.

— Хм, красота, — говорит Шестиглазов и проводит пальцем вокруг.

Два его охранника из ручных пулеметов расстреливает роскошную обстановку вагона.

— Вы лучше занимались бы тем, что вам поручили, а не смотрели по сторонам. Опять упустили, — морщится Шестиглазов, с отвращением отпихивая попавшуюся под ноги голову. — Расстреляйте каждого десятого из… оставшихся в живых, — указывает он адъютанту на солдата, сказавшего о красоте, — в назидание за плохую работу.

* * *

— Жаль красоты, — говорит адъютант, выходя из вагона. — В том смысле, что ценности можно продать.

— Красота развращает людей, — говорит Шестиглазов. — Она не нужна. Красота пережиток прошлого. Она требует денег, чтобы ее покупали. Спрос рождает предложение. Необходимо разорвать замкнутый круг. Нужно уничтожать всю красоту на земле.

— Всю? И красоту заходящего солнца? — указывает помощник на заходящее солнце.

Шестиглазов делает знак рукой, и его пулеметчики, задевая верхушку бархана, стреляют в закат.

— Не подчиняется?

— Пока, — говорит Шестиглазов. — Солнце, склонись! — достает он часы на цепочке и стучит по циферблату. — Даю полчаса!

— Вы победили.

— Мы осажденная крепость… как всегда… на которую смотрят в лорнеты, монокли, пенсне, телескопы, бинокли, очки, перископы и… микроскопы. Действуя с военной беспощадностью, зная о том, что наступит всеобщая социалистическая война, и при гораздо большем оружии, чем можно учесть и раздать для обучения взрослого населения без различия пола и возраста даже, мы в силах одолеть изъявления усталости и колебаний и укрепить себя в сознательной выучке, став как светоч для всех в горниле кровопролития.

— Умно, ох как умно!

— У нас хватит денег, экспроприированных у преступных элементов, скрывающих золото, серебро, ювелирные изделия… и антикварные, вывозимые под видом посольского инвентаря дипломатами для растления жен и дочерей угнетенного класса, чтобы купить паровозы, машины, станки, на которых мы сделаем танки, орудия и броненосцы, чтобы отвоевать у них впоследствии все, чтобы уничтожить в горниле пролетарской ненависти последние следы феодализма и мракобесия.

* * *

«В знак особого благоволения эмир приглашает Гармонию Брамс и Патрицию Шарм на прием в свой гарем. Придворный геомант ведет дам по залу со свисающими с потолка стеклянными клетками в форме шестигранных китайских фонарей. В них — наложницы. При появлении гостей, они, изнывая от страсти, принимают всевозможные позы чувственного характера».

* * *

— Милые дамы, сюрприз, — объявляет эмир и щелкает пальцем. — Ваш режиссер!

— Глаза б мои не смотрели, — закатывает вверх глаза Гармония, и отворачивается. — Как же ты мне надоел, — заявляет она, когда он подходит к ней и целует в щеку.

— Вы отлично владеете русским, — удивляется эмир. — Вы датчанка?

— Наполовину. Отец у меня датчанин французской генерации, а мать русская.

— Понятно, тогда понятно. Теперь вы, мадмуазель! — обращается эмир к Патриции. — Мы все знаем роли Гармонии. Расскажите теперь о себе. Говорят, вы превзошли Мату Хари в коварстве!

— Мюзидору, скорее, и только в кино. В богатый дом в предместье Парижа, — начинает рассказывать Патриция, — является женщина под вуалью, — чтобы продать в рабство подругу, задолжавшую деньги…

* * *

— Говорят, вы скупаете ценные вещи, картины и…

— Статуи, — говорит хозяйка дома.

— А людей вы скупаете? — сдергивает посетительница покрывало, и в зеркалах, заполняющих холл, отражается обнаженное тело Патриции.

— Как же ее можно использовать? В качестве женщины, разве что?

— Для курьеза! Берете?

— Разве что из курьеза, — говорит хозяйка и щиплет ее за щеку.

* * *

«Хозяева дома покупали ее из курьеза, но она вскоре подчиняет их своей воле. Будучи цирковой актрисой, выступающей в роли женщины-змеи, она принимала немыслимые позы, производя ужасающее впечатление на свидетелей. Патриция становится на руки и скручивается так, что превращается в нечто вроде сирены или гарпии. Обтянутое в чешуйчатое с золотистым отливом трико тело затейницы под гипнотическим воздействием твердеет и металлизируется. Статую продавали на аукционе, а ночью Патриция оживала и обворовывала очередного владельца. Фейяд объявляет конкурс на роль Мюзидоры в фильме „Вампиры“. Побеждает актриса, которая наиболее точно воспроизвела танец авантюристки. Снимаясь в роли Мюзидоры, она появляется в закрытом с ног до головы прозрачном кружевном трико. Чтобы ее не узнали, она появляется в обществе под густой вуалью. Влюбившись в Гармонию Брамс, следует за ней в Россию…»

* * *

— Что это было? — спрашивает эмир, вставая. — Я все увидел. Как называется то, что увидел?

— Нечаянные чары, — поясняет Кирсанов, проводя полукруг рукой, как бы включая присутствующих в сюжет.

— А, понятно, — кивает головой эмир, — забавно, забавно. Затейливо, во всяком случае.

— Ваше величество, — подходит к эмиру один из придворных, — разрешите обратиться. Неприятная новость.

— Моя лошадь заболела или гарем объявил забастовку, — говорит эмир, оборачиваясь к Кирсанову, — как это модно сейчас в Европе?

— Не столь страшная весть, однако, достаточно неприятная…

— Говори, не тяни!

— Посол из Совдепии.

— У нас есть преступники в зиндане?

— Разумеется, преступники всегда имеются.

— Казните двух-трех!

* * *

— Быть беде, — говорит про себя английский посол.

— Почему он велит казнить своих преступников, а не пришлых? — спрашивает его Гармония.

— Высшая степень раздражения у его величества, коей, в сущности, либерал.

— Хорош, либерал!

— По меркам востока, мадам.

* * *

— Предлагаю пари, — говорит геомант после ухода эмира. — Я соблазню вас за десять минут.

— Вы привлекательны, не спорю, — отвечает Гармония, — боюсь только, после всего сказанного о ваших особенностях, у вас нет шансов на успех.

— Не соглашайтесь, — кричат из своих клеток наложницы, — он вас обманет!

— Вы боитесь?

— Отнюдь! — заявляет Гармония, достает из сумочки браунинг и кладет рядом с собой. Раскинув руки по спинке дивана, она смотрит на него и снисходительно улыбается.

— Восточная мудрость гласит, — медленно с расстановкой начинает говорить геомант, — если шакал выпивает луну из бассейна в саду Словоохотливых Роз, он становится принцем на час.

— На час… — еще иронично вторит Гармония, но ее голос уже плывет.

Она замирает под пристальным взглядом чародея, ее голова откидывается назад, и она несколько раз вскрикивает от неожиданного наслаждения.

— Я ненавижу свою плоть, ненавижу! — восклицает Гармония. — Это она победила меня, а не вы!

— Вы должны переспать с тем, на кого я укажу.

Гармония с ужасом взирает на украшенный каменьями халат эмира, уроненный им на ковер.

— Нет, — качает головой геомант. Он притягивает ее за бусы к себе и шепчет что-то на ухо.

Она разворачивается и уходит. В его руке остаются бусы — нитка лопается, и бусинки рассыпаются. Она заходит в оранжерею со статуями между кустами. Солнечные лучи, проходящие сквозь витражный стекла оранжереи, отражаются в колеблющейся воде бассейна, наполняя зал радужным изменчивым светом. Наложница показывает в танце недвусмысленные знаки.

— Нет, нет и нет! — машет руками Гармония и отворачивается к изразцовой стене с раковиной у дивы в руке.

— Становись на колени и проси прощения, — требует геомант.

— У кого?

— У стены.

Она сползает по стене и приникает губами к раковине:

— Нет, нет, нет и нет…

* * *

«Геомант руководит происходящими интригами, создавая для развлечения эмира бесконечный спектакль, а ваш покорный слуга снимает его на пленку. „Составителю самой изощренной интриги, — объявляет геомант, — предлагаю приз Хрустальная Гармония — вазу в виде женской головки из горного хрусталя, обладающую по древнему поверью способностью зачаровывать всякого, кто к ней прикоснется“. Побеждает Гармония Брамс фактом своего присутствия при дворе. Гармония мечется ночью по комнате, не в состоянии заснуть. Несколько раз приближается к вазе, протягивает руку и отдергивает ее. Наконец, набрасывает на нее покрывало, но через некоторое время вскакивает с постели, срывает тонкую ткань и медленно приближает губы к холодному лику хрустальной чаровницы. На мгновение ей кажется, что лицо оживает. Она вскрикивает и убегает в комнату Патриции. Геомант приглашает всех на ритуал наказания „беспутницы“. Он бьет хрустальную красотку тростью по лицу. Сверкающий бисер два-три мгновения висит, словно роса на паутине, в воздухе, после чего узоры стягиваются к центру и превращаются в кустистый канделябр, затем — в букет причудливых цветов и в вазу вновь».

* * *

По ступенькам мраморной лестницы поднимается Гармония в пышном подвенечном платье, которое она, не надевая, прижимает к себе. На верхней площадке лестницы восседает на диване Патриция с маской Кощея в руке.

— Приближайся, — раздается голос режиссера, — роняй свое платье…

Гармония швыряет платье на пол.

— Но этого не было в сценарии!

— Это повод лишний раз показать тебя в нижнем белье на экране. Переступай через платье, поднимайся по лестнице.

— Скажи, Аламед, — спрашивает Гармония, — зачем ты постоянно принуждаешь меня играть сцены подобного рода? Я играю, потому что актриса, но в жизни — нет, не играю!

— Скажи-ка, дорогая, ведь недаром Москва, захваченная большевиками, на разграбленье отдана?

— То Бог, а то твои прихоти!

— Не кажется ли тебе, что все происходящее вокруг не жизнь, а репетиция того, что предстоит еще снять.

— Зачем ты отдал меня геоманту?

— Ты же влюбилась в него!

— Он влюбил меня в него посредством гипноза, но я испытываю чувства к нем только тогда, когда он находится рядом. Я здесь прочла книги ваших ортодоксальных святых, и все они в один голос называют все это, — делает она полукруг рукой, — прелесть. Ложь — то есть!

— Правильно — прелесть.

— Еще сказано: отдай Богу богово, а кесарю — кесарево.

— Если отдать Богу богово, то на земле ничего не останется, самой земли не останется. Что останется кесарю? А человек сам себе кесарь и бог. Зачем, спрашивается, Богу создавать женщину столь привлекательной, что ею прельщаются даже ангелы?

— Любовь возвышает, а порок убивает.

— От перемены пола партнера ничего не меняется.

— Нельзя сводить возвышенное к низменному.

— Что есть возвышенное? Мысль уходит вверх, но никогда не может достичь конца бесконечности. Не лучше ли облагородить…

— Порок?

— Соединив его с добродетелью.

— Несоединимые явления!

— Все соединимо, — говорит Кирсанов, — все! Особенно в кино. Он разворачивает ее к зеркалу и, стоя за ее спиной, начинает расстегивать пуговки у нее на груди.

— Это еще для чего? — делая удивленное лицо, спрашивает она и поднимает руки как бы для защиты, но не препятствует, ожидая ответа.

— Для иллюстрации тезиса, дорогая Гармони о соединении моего порока с твоей добродетелью.

— Нет… нет… о, нет! — разворачивается она к нему лицом и делает движение рукой, как отталкивая нечто исходящее от него. Он целует ее в ладонь и вновь разворачивает к зеркалу.

— И не закрывай глаза, я хочу видеть отраженье моего порока на твоем лице, преисполненном добродетели во гневе…

* * *

Гармония сбегает по лестнице в слезах.

— Сцена возмущения! — объявляет Кирсанов с верхней площадки лестницы, обращаясь к игрушечному клоуну в рост человека. Он снимает голову клоуна и сталкивает ее вниз по лестнице вслед за убегающей Гармонией.

— Бедный Йорик, — поднимает эмир голову с пола, вкладывает в рот перстень с камнем, роняет ее и уходит, слегка похлопывая в ладони.

Навстречу ему ползет по ковру черепаха, разукрашенная драгоценными камнями, пылающими в луче солнечного света из окна.

— Браво, браво! — аплодирует эмир. — Прекрасная выдумка!

— Цитата из Гюисманса, ваше величество.

— А, «Наоборот», припоминаю.

— Трудно удивить человека, который бывал в Париже.

— Его величество, — берет за рукав Кирсанова один из придворных, — не человек! Он посланец Аллаха на земле!

— И.о. пророка, — иронизирует эмир. — А это еще что такое? — останавливается он перед красным ромбом — неожиданную вставку в черно-желтом орнаменте изразцового пола.

— Для диссонанса! — говорит геамант.

— Я-то подумал, что это намек на вторжение красных.

— Убрать! — говорит один придворный другому.

— Нет, — останавливает его эмир. — Оставить! Для… диссонанса

* * *

В одном из флигелей дворцового комплекса находится оранжерея, в которой по вечерам собираются представители полутора десятка посольств.

— Вы помните меня, господин комиссар? — спрашивает один из гостей.

— То-ва-рищ, нужно обращаться ко мне!

— Гусь, положим, свинье не товарищ, хотя мы состояли в одной с вами ложе, о чем теперь сожалею.

— Я помню великого князя, но после его расстрела, всякий, кто выступает от его имени, — самозванец.

— Как видите, я выжил.

— Вы для себя только выжили, а для истории — нет. Я, кстати, подписывал приговор. К сожалению, не исполнял: сейчас бы вы передо мной не стояли. Хотите вызвать меня на дуэль?

— С плебеями не стреляюсь.

* * *

— Ненавижу! — со злобой, выпучив глаза, говорит Шестиглазов в своем кабинете. — Всех ненавижу! Специальное упражнения, — поясняет он, заметив удивленное лицо адъютанта в зеркале, — для поддержания классовой ненависти в необходимой кондиции. Весьма полезное упражнение, особенно перед посещением двора эмира. Когда-нибудь такое упражнение назовут психотренингом. Э-мирр… мо-нар-р-рхия… феодалы… князья! Особливо — великие! Не-на-вижу! Больше всего ненавижу! — Входя в раж, он начинает разбивать вазы тростью. — Тело ко мне!

— Не понял: вам — труп? И кого?

— Я сказал, тело! Обычное женское, теплое тело — жи-во-е! Для удовлетворенья инстинкта.

— Где же я на ночь глядя…

— Вот именно — на ночь! У нас есть машинистка?

— Да, есть, но она замужем за нашим сотрудником…

— Приведите!

* * *

Адъютант вталкивает в кабинет женщину в нижней рубашке.

— Вы знаете, что ваш муж шпион? — спрашивает Шестиглазов.

— Уверяю вас, он не шпион!

— Может быть, вы вместе шпионите? Раздевайся! — тычет ей в спину пистолетом адъютант.

— Я сделаю все, что вы скажете, — говорит она, стаскивая рубашку.

— О чем это вы? — с возмущением спрашивает Шестиглазов. — Что вы себе вообразили? Я буду пытать вас.

— Не надо пытать, я скажу все, что вы посчитаете нужным. Вы считаете мужа шпионом, я не догадывалась, но сейчас все поняла.

— Этого недостаточно. Говори, говори…

* * *

«Борьба за влияние на эмира приобретает форму всеобщего увлечения Гармонией. Она становится поводом к соперничеству английского посла лорда Марлоу, Патриции Шарм, эмира и офицеров белогвардейского корпуса. Шестиглазов также вступает в борьбу за обладание Гармонией, что выражается в простом шлепанье по заду. „По привычке, — заявляет Шестиглазов в клубе. — Ничего не могу пропустить, не залапав“. В своей революционной деятельности комиссару приходится прибегать к посредникам. Итальянский посол Гвидо Венециано обещает ему содействие в его „освободительной миссии“, если тот поможет ему раздобыть драгоценную вазу, и он тайно проводит комиссара во дворец. Шестиглазов появляется в спальне Гармонии из потайного люка в полу, как злой дух, он срывает с нее одеяло и видит свою искаженную физиономию в зеркале, заранее подложенное ясновидцем».

* * *

— Шестиглазов ведет себя вызывающе дерзко, — докладывает начальник охраны эмиру.

— К сожалению, — отвернувшись к окну, отвечает эмир, — мы ничего с ним не можем поделать. Москва угрожает ввести войска в Бухару в случае непочтительного отношения к своему представителю. Кажется, он уже всех подкупил, кроме тебя, геоманта и…

— Офицеров белой гвардии.

— К сожалению, присутствие русских офицеров… верных мне… является главным камнем преткновения в переговорах с Москвой.

* * *

«Эмиру кажется, что он переиграет Шестиглазова с такой же легкостью, с какой обыгрывает его в карты и шахматы. Лорд Марлоу предостерегает эмира от „шахматной дружбы“ с послом опасного соседа. Он предлагает поставить английские танки вокруг Бухары…»

* * *

— Мы поставим вокруг Бухары полторы сотни танков, чтобы вас защитить.

— Боюсь, как бы мы навеки не остаться под вашей защитой.

— Не лучше ли быть под опекой большевиков?

— Я отказываюсь заниматься политикой, пока Гармония не войдет в мои покои в неурочный час. Всего на час!

* * *

«Эмир все же склоняется к идее размещения танков. Шестиглазов, узнав о решении эмира, требует вывода белогвардейского корпуса из Бухары. В городе остается только один полк во главе с полковником Алексеевым».

* * *

— Если танки подойдут к Бухаре, — заявляет Шестиглазов, — мы будем расценивать это, как акт помощи белогвардейцам.

— Мы попросим уйти офицеров из города.

— Из страны, — с металлом в голосе говорит Шестиглазов, — хотели вы сказать!

— Я сказал то, что сказал, — теряет терпение эмир.

— Мы приблизим наши войска к границе ровно настолько, насколько английские танки подойдут к Бухаре.

* * *

— Что будет, — спрашивает адъютант Шестиглазова, выходя из дворца, — если танки войдут в город раньше прихода наших передовых частей?

— Сражение.

— Бойня будет, а не сражение. Не лучше ли избежать…

— Кровопролития? На какую-то сотню тысяч убитых, мы получим полсотни новеньких танков. К тому же у нас появится повод обвинить Англию в экспансии.

— Сотню тысяч!? Неужели нельзя избежать стольких жертв?

— Мы будем штурмовать их танки, пока у них не кончатся боеприпасы, и тогда возьмем их голыми руками.

— Но это ужасно!

— А ля герр ком а ля герр! Если французы так считают, то мы и подавно!

* * *

«Белогвардейский полк покидает Бухару. С уходом полка образуется опасный промежуток в двое суток до прибытия танков. Геомант предлагает устроить праздник, чтобы показать большевикам, что эмир не боится».

* * *

— Праздник… — рассеянно отвечает эмир, перебирая драгоценные камни на столе. — Праздник всегда хорошо.

— Деньги нужны…

— Деньги это пыль, — рассеянно говорит эмир, смотря на закат сквозь прозрачный кристалл.

— Кто мне их даст?

— Спросите у министра финансов, скажите, я повелел.

— М-да. Придется самому доставать.

* * *

— Покупаю у вас драгоценную вазу, — говорит итальянский посол геоманту, — с условием забрать ее, как только начнутся военные действия и всем будет не до вещей с чудотворными свойствами.

Он раскрывает саквояж и, набирая в ладони золотые монеты, высыпает на стол.

— Откуда у вас золотые червонцы? — спрашивает геомант. — Только один человек здесь располагает такими деньгами. Признайтесь, Шестиглазов заплатил вам за шпионаж?

— Знавал человека, — говорит итальянец, — который падал в обморок от лицезрения большого количества денег.

— Презренный металл! — поднимает геомант руки с прилипшими к ним монетами. — Деньги необходимы для устройства зрелища: миража в пустыне.

Он протягивает руки вперед, и монеты осыпаются на стол.

— Праздник, хм! Не лучше ли использовать деньги на подкуп тех же самых большевиков, чтобы они на пару дней отодвинули дату начала войны.

— Не лучше! Кроме того, большевики неподкупны.

— На самом деле… открою вам тайну… подкупать нужно английского генерала, вернее — перекупать. Большевики заплатили ему, чтобы он опоздал. Все подкупны: зависит от суммы.

— Праздник важнее.

— Разумеется. Ключ от сейфа, пожалуйста, — протягивает итальянец руку.

* * *

Между двумя рядами низкорослых гор раскинулась широкая долина с причудливым облаком вдали. Перед купоросно-синим озерцом стоит стол. Над пустынной долиной, похожей на сцену, возникают миражи. Время от времени в озерце появляются пузыри газа, и Шестиглазов надевает на лицо мокрую повязку, чтобы не поддаваться наркотическому воздействию. Геомант раздает раковины, чтобы все трубили в них, призывая чудо. Из глубины закатного облака появляются фантастические птицы и драконы, медленно проплывает над головами старинный замок.

— Нет, этого не может быть! — кричит Шестиглазов. — Это все надувное… я хотел сказать — надувательство. Впрочем, я понял! Дайте-ка мне ружье, и я спущу ваше чудо на землю!

По приказу эмира приносятся ружья, и все начинают палить в небо, но безрезультатно — патроны оказываются холостыми.

* * *

«Сквозь сонмище беснующихся нищих Гармонию в полупрозрачном платье проносят в стеклянном портшезе по городу, словно в батисфере среди глубоководных рыб. Шестиглазов пытается поднять народ на восстание, но терпит неудачу. Разъяренная толпа несется по узкой улице. Неожиданно раскрываются двери, и перед народом появляется эмир. Толпа падает на землю, те, кто впереди, подползают к эмиру по очереди, целуют его туфли и отползают в сторону. Шестиглазов смотрит с балкона своей резиденции в бинокль. Он фыркает и поднимает трубку: „Можете вводить войска в Бухару… — и кладет трубку, — безо всякого повода!“ — добавляет он на вопросительный взгляд адъютанта».

* * *

— Покажите мне что-нибудь, — говорит эмир, — чтобы я успокоился. Что-нибудь умиротворяющее.

Геомант включает кинопроектор, и на стене появляется изображение. Гармония сбегает вниз по лестнице, не замечая, что из расстегнувшейся блузки то и дело выскакивает ее ничем не стесненная грудь. Она сбегает вниз, затем, оказывается наверху, вновь сбегает вниз…

Сидящий спиной к экрану эмир берет за руку Патрицию:

— Милая Патриция, почему никто не любит меня? Я самый несчастный человек на свете. Меня, получившего европейское образование, проведшего большую часть жизни в Петербурге, принуждают управлять чуждым мне народом, язык которого мне пришлось выучивать, как иностранный! Судебная система вверенного мне государства столь варварская, что включает лишь два способа решения проблемы: провинившемуся рубят голову или осыпают золотом. Я, пожалуй, выбрал бы роль короля в изгнании, благо все золото переведено в Швейцарские банки, чем ждать пока тебя убьют родственники или свергнут большевики и придется бежать в самый последний момент, чтобы не терять лица, что опасно и неприятно. Если эмир не всесилен на своей земле, то, кто же тогда? К тому же я несчастен в любви.

— В вашем распоряжении лучший гарем на востоке.

— Именно из-за него я и несчастен, — разводит он руками, изображая на лице все тяготы жизни. — Для меня любая красотка из кабаре привлекательней всех красавиц востока! Я им счет уже потерял, а мне их все дарят и дарят, как будто ничего лучшего найти для подарка не могут! Из-за все той же потери лица я не могу позволить им изменять мне. На следующий же день за оправданье изменницы, что считается слабостью здесь, меня свергнут родственники. Вокруг столько блюстителей нравственности! Осведомители так и роют паркет копытами, чтобы выслужиться. — Эмир замолкает, уставившись на экран. — Дорогая Патриция, вы хотя бы могли быть со мною добры?

— Ваше величество, я могу как-нибудь заглянуть на часок к вам.

— О, Гармония! — встает эмир и возводит руки к небу. — В черных чулках, — останавливается он у двери, — и красных подвязках, как в кабаре.

* * *

Похожие на узоры орнамента извивы барханов, редкие саксаулы, раскрашенные шары перекати-поле.

Лимузин подъезжают к оазису, останавливаются перед узорными воротами запущенной виллы.

— Прежде чем войти в этот дом, — говорит Кирсанов, обращаясь к Гармонии, — я должен предупредить тебя, милая Гармония, чтобы ты ничему не удивлялась и сделала все, что попросят. В этом доме — наше спасение!

— Спасение?

— Не сегодня-завтра в Бухару войдут большевики, и нам понадобятся деньги не только на продолжение фильма, но и спасение жизни. Здесь проживает крепостная актриса, ей, кажется, больше ста лет, но она все еще верит, в обретение счастье. Существует поверье, если на ее ковре проливается кровь, то счастье обеспечено на сто лет вперед. Местные жители почитают ее за святую. Они все освещают, что выходит за рамки их воззрений на жизнь. Если мы угодим хозяйке дома, мы получим деньги на фильм и отъезд…

* * *

В зале, заставленной антиквариатом, на некоем подобии трона восседает старуха. Над ней из стены вытягивает шею и крылья изразцовый орел с циферблатом в когтях.

— Явился, мерзавец, — восклицает она. — Где пропадал, признавайся?

Кирсанов разводит руками:

— То там, то сям…

— Обманщик!

— Да, — кивает Гармония, — он известный обманщик, но как умудрился он вас обмануть?

— В году эдак двенадцатом, кажется, когда Ирод город спалил.

— Что за Ирод, мадам? — спрашивает Гармония.

— Ну, как же, Ирод, как его, а, Буонопарте! Мне в сей год как раз тринадцать годков исполнилось, и была я актрисой у барина нашего. Когда наш дом загорелся, я стала кричать. С улицы входит гусар. Поднял меня и понес, а потом передумал, вернулся к дивану, обесчестил, а потом уже спас. Я его полюбила навек, а ты только сегодня вернулся. Поздно, однако, я мужчин разлюбила за то. Я велю Луизе негодяя убить, а потом оживить, чтобы снова убить!

— Разве так можно? — спрашивает Гармония.

— Можно, — заявляет служанка.

— Об-манщик, прохвост, негодяй! Слов не хватает! Да, что говорить тут? У-бей негодяя, Луиза, — обращается она к служанке и тычет пальцем в сторону Кирсанова, — у-бей!

Позевывающая молодая служанка с роскошным телом, потряхивая пышной, ничем не стесненной грудью под блузкой, несколько раз втыкает кинжал в спину Кирсанова. Он падает на белый ковер с яркими красными узорами и черным квадратом, вплетенном в орнамент.

— Ах, — восклицает Гармония, в ужасе выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, как если бы ее сейчас тоже должны поразить кинжалом. — Мне плохо, — едва произносит она и сползает по стене с картиной: обнаженная с надкушенным яблоком с изумлением выслушивающей то, что ей нашептывает Мефистофель.

— Ладно, — заявляет хозяйка, — можешь теперь его оживить.

Служанка брызгает на распростертое тело водой. Кирсанов встает, как ни в чем не бывало. Ухмыляющаяся служанка несколько раз втыкает бутафорский кинжал с уходящим в рукоятку лезвием себе в ладонь.

— Убивать еще раз мы его больше не будем, раз вам его жалко, барышня, а накажем примерно, как встарь. На ковер! — указывает старуха рукой на Кирсанова. — Вы, барышня, посечете его.

— Я!? — изумляется Гармония. — Но…

— Никаких возражений не принимаю. Луиза, розги! А, уже принесла, молодец.

— Ну, почему я? — пытается протестовать Гармония. — Почему не Патриция? Она справится лучше меня. Во всяком случае, ей это нравится.

— Действительно, у меня лучше получится.

— Я сказала, э-та барышня! — тычет старуха пальцем в сторону Гармонии.

— Дорогая Гармония, — убеждает ее Кирсанов, — если ты не согласишься, мы уедем ни с чем.

— Ну, держись!

Луиза и Патриция стоят по бокам кресла. Слышен свист розги.

— Так его, так его! — подбадривает Гармонию сидящая в кресле старуха. Кажется, что орел вот-вот взмахнет крыльями и вырвется из барельефа на стене.

Наконец, вырывается и летит над песками.

* * *

Лимузин едут по пустыни. Над ними низко парит орел. Кирсанов достает из сумочки Гармонии браунинг и наставляет на него. Тот отлетает в сторону, но не отстает.

— И сколько денег мы выручи, — спрашивает Гармония, — за эту отвратительную сцену?

— Неужели ты не понимаешь, — смеется Патриция, — спектакль заранее был подготовлен для развлечения нашего гения.

— Для развлечения?! Какие могут быть развлечения, когда большевики вот-вот захватят Бухару?

— Уже захватывают, — подтверждает Кирсанов. — Слышите выстрелы? Бухара обречена. Мы уже не вернемся туда.

— Возможно, ваше последнее представление переполнило чашу терпенья небес.

— Зато у нас будет везенье и счастье.

— Каким унижениям завтра готов ты подвергнуть меня?

— Позволь, дорога, позволь: не я ли был в унизительном положении, а ты — в возвышенном?

— Какой же ты негодяй!

— Я? Я — нет! Пока, правда, я исполняю роль негодяя, а завтра, возможно, стану другим, оставаясь при этом собой. Я ведь живу несколькими жизнями одновременно.

— Одной из них сейчас ты лишишься! — говорит Гармония и направляет на него браунинг.

Кирсанов разводит руками, изображая на лице покорность судьбе. Некоторое время Гармония держит пистолет у лба, а затем стреляет в воздух.

* * *

«Сквозь иллюминатор на полу кабины английского дирижабля эмир смотрит на украденную у него страну. Далеко внизу — игрушечные домики Бухары. С башни броневика Шестиглазов с упоением расстреливает из пулемета карнавальных чудовищ. Объятые пламенем надувные драконы мечутся, словно живые, сея панику в рядах наступающих красноармейцев, на голову которых опускаются еще и парящие в небе воздушные змеи. Английские танки выползают на пригорок и останавливаются. Из люка вылезает английский офицер и смотрит в бинокль на объятый пламенем город. Наконец, он машет рукой: танки разворачиваются и, оставляя тучу пыли, уходят. Победители в долгополых шинелях запутались в расшитых бисером вуалях ширм и занавесок гарема, словно серые птицы в сетях. Геомант надевает усыпанное бриллиантами облачение эмира и садится на трон. Он берет с подноса жемчужные ожерелья, расстегивает их и сыплет жемчуг на ладонь. Жемчужины с треском рассыпаются по мозаичному полу. Малолетняя наложница выскальзывает из корзины с цветами, усаживается к нему на колени и засыпает. Он прикладывает палец ко рту, когда штурмовики Шестиглазова врываются в тронный зал. Они закалывают новоявленного эмира сквозь обнаженное тело наложницы штыками».

* * *

Гармония и Патриция бредут по пустыне в шикарных вечерних платьях. Итальянский посол в разодранном узбекском халате покидает Бухару. Он достает из саквояжа вазу — полюбоваться. Раздается выстрел. Гвидо падает. Ваза остается висеть в воздухе. Гармония просыпается, под ней карта. Над ней висит ваза. Она протягивает к ней руку, но коварный фетиш улетает. Рядом — корявый саксаул инкрустирован драгоценными камнями, сверкающими на солнце, с веток свисают бусы. Она выпускает на карту жука. Увеличиваясь в размере, жук превращается в черепаху, инкрустированную драгоценными камнями. Гармония идет по пустыне вслед за черепахой, оборачивается: карта улетает с порывом ветра вдаль. Ее обгоняют несколько раскрашенных шаров перекати-поле с крохотными колокольчиками. Старик в рваном узбекском халате с кряхтением тащит скалу на плечах. Он останавливается перед героиней, сбрасывает непосильную ношу — земля вздрагивает от удара. Старик, указывая на скалу, что-то говорит на своем языке.

— Брось монету! — раздается голос с небес.

Гармония достает монету и бросает в маленькую щелку, на которую указывает старик. Скала расщепляется на две половины. Акробатка в кружевном трико извивается змеей на красном шелке внутри. Она берет Гармонию за руку и тянет к себе.

— Не сопротивляйся, иди к ней! — вновь раздается голос с небес.

— Я боюсь.

— Ну, хорошо, отпусти ее, — вещает голос.

Акробатка отпускает руку и скала захлопывается. Гармония сбрасывает туфли и бежит по пустыне, ее обгоняет корзина низко висящего воздушного шара, объятого сполохами пламени, которые при ближайшем рассмотрении оказываются пурпурными флажками. Патриция подает ей руку и помогает залезть в корзину.

Всадники в полосатых халатах уже в двух шагах от корзины, и дамы бросают в них гранаты. В руках Гармонии оказывается английский дисковой пулемет с обрезанным дулом. Ее спасительница указывает направление, Гармония стреляет в упор, но всадникам не причиняет вреда. Дамы пускают деньги по ветру, и всадники отстают.

* * *

Пролетая над морем, шар начинает терять высоту. Появляется воздушная змея, они кружатся вокруг шара, улетают и вновь возвращаются. Гармония в истерике стреляет ей вслед из браунинга. Дно корзины касается воды. Гармония вздрагивает и закрывает глаза. Шар начинает набирать высоту.

* * *

— Где, где — озирается Гармония по сторонам, — я оказалась?

— Во дворце у эмира на Капри, — говорит молодой человек во фраке.

— А вы кто?

— Мы — эмиры бухарские, — указывает он на таких же фрачников с восточными лицами. — Живем здесь в Швейцарии к нашим вкладам поближе, а здесь отдыхаем.

— Что-то вас много.

— Мы все наследники, следим друг за другом.

— Но как я здесь оказалась?

— Вы увлеклись так игрой, что…

— Меня усыпили и…

— Не усыпили, а загипнотизировали.

— Час от часу не легче. Что же случилось со мной после того, как…

— Вы очнулась от сна? Вы оказалась во дворце у эмира на Капри.

— Все возвращается на круги своя, — добавляет другой придворный.

— Что же все эти круги или дни…

— Вы спали в хрустальном гробу, как и полагается спящей красавице, а мы вас обожали. Целомудренно, заметьте.

— Представляю ваше целомудрие. Ну вот, закончились съемки, все позади, одного не могу понять…

— Вам не нужно ничего понимать: исполняйте и все!

* * *

На верхней площадке круглой башни, опираясь на зубцы руками в черных перчатках с блестками, стоит Гармония Брамс. Согнутая в колене нога опирается на перемычку между зубцами. Патриция Шарм указывает на что-то вдаль. Физиономия сатира ехидно ухмыляется в изразцовом барельефе под зубцами.

Шарм шара

«В конце войны я летал с английским генералом из Афганистана в Бухару. Генерал предлагал ввести английские войска для защиты от большевиков, но эмир отказался, хотя и встретил нас, как королевских особ. Я использовал опыт пребывания в Бухаре в гостях у эмира Бухарского, чтобы снять „Нечаянные чары“. Фильм снимался на деньги барона фон Мерц. Бучи мастером ложи Кинжала и Розы, барон оказался хранителем философского камня, отвечающим за передачу артефакта от одного члена ложи к другому. Время от времени скрижаль возвращается к нему, и с ее помощью он творит чудеса. Поскольку Шестиглазов постоянно крутится на лимузине вокруг дворца барона на Капри, где идут съемки, Фон Мерц предлагает пригласить его ко двору в качестве постоянного представителя Совдепии, с которым можно вести бесконечные переговоры, что является неуемной страстью комиссара, и держать тем самым его в поле зрения».

* * *

За обеденным столом барон опускает хрустальный шарик в бокал с вином. Под его пристальным взглядом из бокала выплывает колеблющийся золотистый шар, повисающий в воздухе сверкающим кристаллом. Шар начинает вращаться, рассыпая искры во все стороны. В глубине светоносного облака, постепенно заполняющего зал, возникали конторы оранжереи, разрывая усыпанную росой паутину, вспархивала сирена.

* * *

«Не понимая, что шар является лишь феноменом сознания, Шестиглазов предпринимает попытки похищения бесценного раритета. Вопреки здравому смыслу и мировоззрению, он пытается вступить в контакт с возникающими образами. В разросшемся до размера человека шаре сидит японская кукла и качает головой. В руке у него рождаются сверкающие колибри, они снимаются с ладони и разлетаются по комнате».

* * *

— Эй, как там тебя, — обращается Шестиглазов к видению, — я буду говорить, а ты знаками показывай, что правильно, а что нет. Кыш, чертовы курицы, — отмахивается он от взлетающих колибри. — Где золото Колчака, в Сибири? В Японии? В Америке? Где тогда? Может, в Европе? Где конкретно? Тьфу ты, исчез!

* * *

«Не добившись вразумительного ответа, он прячет магическую штуковину в сейф, открывает через минуту — сейф пуст. Рискуя получить пулу в лоб, комиссар стреляет из маузера в стальное нутро, пока не заканчиваются патроны, захлопывает сейф и плюет в рожу сатира в орнаменте двери. Он никак не может понять, почему шар, который он только что держал на ладони, ощущая всю его тяжесть, исчезает через пару минут. Поиски магической штуковины занимают все время и деньги комиссара. Он начинает терять ориентиры и вскоре оказывается в психиатрической клинике. Разбуженная бароном метаэнергия вызывает в сюжете необратимые процессы, не только Шестиглазов, но и никто уже не может понять, где сон, где явь, а где кино…»