Маршал. Том 1

Михаил Ланцов (2014)

Проклятый 1993 год. Старый Маршал Советского Союза умирает в опале и в отчаянии от собственного бессилия — дело всей его жизни предано и растоптано врагами народа, его Отечество разграблено и фактически оккупировано новыми власовцами, иуды сидят в Кремле… Но в награду за службу Родине судьба дарит ветерану еще один шанс, возродив его в Сталинском СССР. Вот только воскресает он в теле маршала Тухачевского! Сможет ли убежденный сталинист придушить душонку изменника, полностью завладев общим сознанием? Как ему преодолеть презрение Сталина к «красному бонапарту» и завоевать доверие Вождя? Удастся ли раскрыть троцкистский заговор и раньше срока завершить перевооружение Красной Армии? Готов ли он отправиться на Испанскую войну простым комполка, чтобы в полевых условиях испытать новую военную технику и стратегию глубокой операции («красного блицкрига»)? По силам ли одному человеку изменить ход истории, дабы маршал Тухачевский не сдох как собака в расстрельном подвале, а стал ближайшим соратником Сталина и Маршалом Победы?

Пролог

25 декабря 1993 года. Российская Федерация. Московская область. Дача Николая Васильевича Агаркова ^[1].

Сильно потертый жизнью старик сидел на небольшом диване и вдумчиво, не спеша пил водку. Ему уже некуда было спешить. Жизнь прошла. Мечта растоптана. А планета так и не перевернулась, флегматично вращаясь вокруг своей оси. Все шло своим чередом, абсолютно наплевав на переживания и чаяния одного, пусть и заслуженного человека.

Почти полвека его жизнь напоминала бег внутри гигантского, бешено вращающегося колеса. Сначала, едва минуло полуголодное деревенское детство — рабфак, военное училище, академия. Потом — война. Она длилась, казалось, вечно, даже после того, как стихли последние залпы в Берлине. Она вошла в его плоть и кровь как судьба, всегда была рядом: таилась, как вор, за ближайшей подворотней, дышала в затылок на соседней беговой дорожке, смотрела в глаза, как соперник на ринге. И нужно было не дать ей прокрасться в дом, опередить — на волосок, на полшага, на шаг и ни в коем случае не дрогнуть самому. Человек задыхался от непосильного темпа, сердце колотилось, казалось, у самого горла, пот заливал глаза, но был счастлив: у него было большое дело и великая страна, ради которых можно отдать всё.

Сначала у него отобрали дело. И не в честном поединке — в грязных подковёрных играх. Он стерпел, ведь оставалась страна, которая продолжала идти вперёд. Приучал себя к новому режиму: днём полоть грядки или убирать снег с дорожек, вечером писать мемуары и наблюдать за жизнью страны хотя бы с обочины — через экран телевизора и газетные строчки. Но едва лишь сумел приспособиться к размеренной жизни пенсионера, получил новый удар — у него украли страну. Так же подло, из-за угла. Жизнь потеряла остатки смысла, но человек продолжал упорно бороться с судьбой. И зубами цеплялся за последний рубеж обороны — память о былом величии и призрачную надежду донести её поколениям внуков и правнуков. Но те, кто украл великую страну, продолжали методично убивать и надежду. Его воспоминания оставались лежать мёртвым грузом в ящике письменного стола, а с газетных строчек и экранов сочилась, нет — хлестала мутная вонючая жижа лжи.

На видавшем виды журнальном столике лежало несколько публикаций, поливающих грязью всех деятелей Советского Союза «старой» школы. Особенно доставалось Сталину и Берии как символам ушедшей эпохи. Тошнотворные, ужасающие материалы. Они были лишены всякой логики и хотя бы какой-нибудь достоверности. Но из-за того, что все было написано очень эмоционально и пафосно, с чрезвычайным нагнетанием красок и отсутствием какой-либо альтернативы этому потоку лжи, то оказалось сложно устоять перед напором талантливого оратора. И если бы Николай Васильевич не был живым очевидцем тех событий, то мог бы и поверить. Однако теперь эффект получился обратный — старый маршал не на шутку разозлился, покрывшись красными пятнами. Добила же Агаркова бравурно написанная статья о гениальном полководце Михаиле Николаевиче Тухачевском, «несправедливо» казненном сталинскими «людоедами». Этого он уже выдерживать не мог, а потому пошел на улицу — погулять и проветриться, а заодно спустить поднакопившийся за утро пар.

Во входную дверь энергично постучали.

— Эй, Василич. Ты дома? Гостей принимаешь? — раздался с крыльца знакомый голос. Николаю Васильевичу пришлось, брезгливо бросив на стол разозлившие его публикации, вставать и идти открывать дверь гостю.

— Иду.

— Как здоровье, Василич? — Уже войдя в дом, спросил Иван Петрович Иванов — старый знакомый и сосед Николая Васильевича. Такой же старик, как и он сам, прошедший через огни и воды и выброшенный на обочину уже во времена «торжества истинной демократии». В прежние времена и он носил мундир с лампасами и «беспросветными» погонами, теперь — тоже влачил жизнь всеми забытого отставника.

— Какое здоровье в наши годы, Петрович? — улыбнувшись, ответил Агарков. — Не желаешь? — кивнул он на початую бутылку.

— Даже не знаю, — помялся старый знакомый, — тяжко как-то. Вон как от погоды выворачивает, потепление. Совершенно весь расклеился.

— Да я что-то тоже, — грустно сказал Николай Васильевич, — но на душе очень погано, вот и решил немного подлечиться.

— Так ты после вчерашнего? — сочувственно произнес Петрович.

— Как ни странно, нет.

— Тогда от чего? Что случилось?

— Умирать мне пора, Петрович, вот и грущу.

— Как так? — удивился старый приятель. — Ты ли это?

— Я… представь, каково мне на старости лет вот такую мерзость читать, — кивнул он на стол, где беспорядочно валялись журнальчики.

— А… — затянул ухмыльнувшийся Петрович, — так ты об этом. А я уж грешным делом подумал, что наш бравый маршал смерти испугался.

— Смерти? — Николай Васильевич улыбнулся. — Если бы только можно с ней договориться, чтобы всю эту мерзость исправить. Если бы только можно… — покачал он головой. — Кто же знал?

— Василич, что с тобой? Неужели эти каракули мерзопакостные тебя так расстроили? — взволнованно спросил Петрович.

— Нет, что ты. Это так… мусор, — сказал Николай Васильевич и поиграл желваками. — Мне больно и тошно сейчас жить. Понимаешь?

— Все переживаешь из-за Советского Союза? Не перегорел? — спокойно и внимательно спросил резко подобравшийся Петрович, превратившийся в несколько мгновений из старика в старого солдата с цепким и тяжелым взглядом.

— И никогда не перегорю, — ответил мгновенно протрезвевший и ставший таким же старым солдатом Николай Васильевич. — Я никогда этого не прощу ни себе, ни им.… Никогда.

— Остынь. Что сделано, то сделано. Нам с тобой поздно браться за оружие. — Петрович взял Агаркова за плечо. — Наша война закончилась. — Так они и стояли минуту, смотря друг другу в глаза.

— Нет, — наконец покачал головой Агарков, — она закончится только с нашей смертью. Она вот тут, — постучал он себя по груди. — Вот тут. И как мне жить после того, что произошло в девяносто первом? И в девяносто третьем? — Он сел на диван, нахмурился, а потом выдал на русском командном языке все, что он думает о политике пробравшихся во власть авантюристов и предателей. Грубый и цветистый мат старого солдата минут десять лился нескончаемой рекой, превращаясь в своеобразную исповедь, безжалостно дерущую по живому все, что прикрывалось ширмой стеснения и приличия.

— Василич, пойду я, пожалуй, — сказал сильно расстроившийся Петрович. — Слишком больно ты говоришь.

— Что на душе, то и говорю… — пробурчал Агарков. — Надоело оправдываться. Тошно… безумно тошно. Не в моем возрасте политесы разводить.

— Зря ты так. И тебе и мне нужен покой. Зачем умирать с такой злобой внутри? Не страшно?

— Мне? — Агарков повернулся и посмотрел в глаза своему старому приятелю, от чего тот вздрогнул. Никогда в своей жизни Петрович не видел столько боли, страдания и злобы в одном взгляде…. Никогда. — Нет. Мне просто обидно, что даже душу продать некому, чтобы избавить свою Родину от этого позора….

Петрович ушел молча, а Николай Васильевич, выпив стакан водки для успокоения нервов, лег спать. Слишком уж он разволновался.

Агарков умер утром следующего дня — 26 декабря 1993 года. Нервы, водка и плохая погода оказались непосильным сочетанием для изношенного сердца. Николай Васильевич ушел во сне, но переполняющие все его естество эмоции не дали его душе упокоиться с миром. Настоящий солдат никогда не возвращается с войны, даже если кто-то умудрился договориться о перемирии и прямо сейчас не стреляют. Война всегда с ним — в его душе. Николай Васильевич ошибся только в одном — солдаты не уходят с войны даже после своей смерти. Они не желают покоя и мира. Никогда не успокаиваются. И Вселенная иногда идет навстречу таким душам, давая им второй шанс. Пусть даже и в несколько извращенной форме.

Примечания

1

Агарков Николай Васильевич — выдуманный персонаж, прототипом которому послужил один из самых выдающихся советских офицеров, доживших до трагедии 1991 и 1993 годов, — Николай Васильевич Огарков. Образ изменен и дополнен, а потому все совпадения случайны.