Пожары над страной

Михаил Литвинский

Детективная история, любовь, судьба и время на фоне войны на Украине, все переплетено общим смыслом – поиском. История о том, какая любовь движет женщиной – к мужчине, к сыну, к своему Отечеству. В книге с такой острой и горькой простотой показана трагедия обычного человека, оказавшегося на «границе» истории. И что особенно интересно – сами эти люди, герои автора, не воспринимают то, что с ними происходит как трагедию, они это воспринимают просто как жизнь. Радуются, борются и побеждают!

Глава 2

— На второй день после Чернобыльского взрыва папа лежал где-то тут, где мы сейчас с тобой, и услыхал такой разговор: «Вчера в Чернобыле случился пожар», — сказал мужчина своей спутнице.

«С чего ты взял?» — спросила она его.

С ними был маленький ребенок.

«Я всю ночь был на смене. Мимо наших окон до самого утра шла пожарная техника. Представляешь: ядерная электростанция, пожар — и никакого оповещения!»

— Отец вспоминал, что над городом все еще было ясно, но со стороны Чернобыля медленно приближалось маленькое, пока еще ласковое облако. Папа быстро собрался, сел в метро и приехал к ж/д кассам. Люди в огромных очередях раскупали билеты на любые направления.

Папа на ходу запрыгнул в вагон не своего поезда, забрался на третью полку. Под ней все места были заняты женщинами с детьми. От судьбы не убежишь…

Ева осеклась. Времени оставалось мало, а она хотела попасть еще на Подол. Но, по всей видимости, туда они уже не успевали. Ева стала вытирать глаза: — Папу, как ликвидатора, мобилизовали в Чернобыль, когда он вернулся из Киева. А потом высокий уровень радиации, госпиталь и наше с мамой одиночество. — Ева почувствовала, как она буквально вросла в тело этого огромного, ставшего ей близким мужчины. Увидела чаек в свободном полете, и ей захотелось подняться. Но Андрей не позволил ей этого. Легко, совсем не напрягаясь, он приподнял ее, как маленького ребенка, поставил на ноги и поднялся вместе с ней. И они медленно направились вдоль берега к машине.

— Коммуняки проклятые! — сказал Андрей и замолчал.

Ева шла рядом с этим человеком, и ей совсем не хотелось расставаться с ним. Ей казалось, что она когда-то уже встречалась с ним. Она еще дома смотрела по Первому российскому каналу передачу из Славянска об ополченцах и видела среди них Андрея. А сейчас он — сотник Правого сектора, идеологический противник этих людей. Переехав через мост Метро они оказались на Подоле. В городе было спокойно. Ева успокоилась и прижалась к Андрею.

— Попробуйте, если это возможно, в конце улицы Сагайдачного повернуть налево и по Андреевскому спуску подняться к памятнику Богдана Хмельницкого.

— За деньги все возможно, — сказал молодой парнишка-водитель, съезжая с моста на набережную.

Стоял теплый вечер. На улице было многолюдно. Народ отдыхал. Тут не было Майдана. Эти российские телеканалы так перенапрягли с войной на Юго-Востоке. Она только вот сейчас, в Киеве, пришла в себя и начала понимать, что все не настолько серьезно. Ее отпустило. «Наверное, и дома все хорошо», — подумала Ева. В конце улицы водитель повернул налево и поехал под знак вверх по Андреевскому спуску.

— Да ты — лихач, — уважительно сказал Андрей. — Не боись, если что — отмажу.

И машину начало трясти по крупным булыжникам мостовой.

— Смотри, Андрей, это домик Булгакова, музей, — и она указала ему на барельеф писателя. — А вот выше, в этом доме, жил Воланд.

Андрей и знать не знал, кто такой этот Воланд, но выразил заинтересованность. «Подумает, темнота». На улице уже зажигались огни. Машина с трудом преодолевала подъем, минуя Андреевскую церковь, затем пересекла улицу Саксаганского и въехала на площадь Богдана Хмельницкого к Софийскому собору. Далее, возле здания университета кирпично-красного цвета, дорога была перекрыта. Напротив, возле памятника Тарасу Шевченко, было многолюдно: люди собрались на митинг. Ближе к центру города становилось все волнительнее.

Сидя на заднем сиденье машины, крепко обнимая Еву и чувствуя дрожь и напряжение в ее теле, Андрей сказал: «Не бойся». Но Еву продолжало лихорадить. Ей показалось, что так будет всегда…

…Все дороги были перекрыты. Возникла реальная угроза опоздать на поезд. К камере хранения они уже бежали. Поезд стоял на шестом пути. Андрей летел впереди с двумя ее сумками, расталкивая толпу. Казалось, весь город собрался в дорогу. Женщины с детьми, военизированные команды, цыгане и просто нищие попрошайки.

Но почему-то только они бегут, а все остальные как будто замерли на месте. Чего-то ждут?

Перед самым носом у Андрея проводница подняла подножку. Он едва успел забросить в тамбур сумки, а затем, высоко подняв на руки, переместил в уже тронувшийся поезд и Еву. Оказавшись в купе, она все еще ощущала тепло рук Андрея… А он, пробежав несколько шагов по платформе, пытался заглянуть в окно. Но не обнаружив ее, остановился, как статуя, среди платформы и помахал рукой вслед уходящему поезду.

Проводница собрала билеты, затем принесла чай. Ева прислушалась к разговорам соседей. Это была уже совсем другая Украина. Украина ее мамы. Мягкий, певучий западный акцент успокаивал и возвращал в далекие и добрые времена детства. Расстелив постель, она провалилась в сон, даже не разуваясь. Поезд был скорый. Плавно и ритмично стучали колеса. Ева спала. Среди ночи она проснулась от резких толчков. Поезд, притормаживая, останавливался. Отодвинув занавеску, Ева увидела надпись на железнодорожной станции. «Стрій»¹², — подумала она.

«Уже близко к дому». Когда она была ребенком, где-то тут служил ее отец. Он был военным пилотом. А как ладно сидела на нем военная форма! Они с мамой прыгали от счастья, когда он появлялся дома. Мама не разрешала ему выносить мусорное ведро или брать в руки авоську с продуктами, всегда напоминая: «Це — жіноча справа!»¹³ Как она умела беречь его достоинство! Поезд снова набрал скорость, и под мерный стук Ева снова погрузилась в сон…

…Проводница разносила чай, предупреждая, что пора просыпаться. Через два часа она увидит родные лица. Надо привести себя в порядок. Обычно это занимало не менее часа. А тут еще чужие люди вокруг. Вот этот толстый мужчина напротив все пытался с вечера с ней познакомиться. А потом храпел как паровоз. Если бы не стук колес… Да, кажется, приходил Андрей, о чем-то спрашивал, а она не хотела его отпускать. Но его лицо упорно и настойчиво сменяли лица детей.

И постепенно Андрей исчез, растворился в причудливой канве ночного тревожного сна… Есть не хотелось. Она посмотрела на себя в зеркало. Объявили прибытие, и Ева с двумя сумками последовала к выходу.

— Вибачте, пані!¹⁴ — извинилась проводница, продвигаясь к двери, отворила ее, вытерла поручень и опустила подножку.

Ева вышла вперед, надеясь, что старший сын заберет вещи. Но реальность оказалась иной. На перроне стояла ее старенькая мама, держа за руку своего любимчика Иванку.

— Коля. Где мой Коленька? — прошептала Ева и в какое-то мгновение потеряла опору под ногами. Она не увидела того, кого ожидала.

«Не может быть. С ним все в порядке. Просто он занят и не смог прийти»… И молча поволокла к выходу свой багаж. Иванко как-то пригорюнился и прижался к бабушке со слезами на глазах. А бабуся, расплакавшись, повисла у дочери на шее, как будто это она была во всем виновата. Ева, почувствовав отсутствие мужского плеча, и то, что сейчас единственной опорой для этих двоих является она, быстро взяла себя в руки.

— А где Никола? — пытаясь не выдавать своего волнения, спросила она.

— Призвали нашего Николу. Но ты не волнуйся, с ним все хорошо.

Какой он был красавец, когда его переодели в военную форму. Точь-в-точь его дед. И даже служить пошел в авиацию, где-то тут, рядом. На аэродром, про который ему рассказывал дед.

Они медленно шли по перрону. Иванко, успокоившись, взял маму за руку и прижался к ней щекой. Тепло ребенка передалось матери. А бабушка все рассказывала и рассказывала про Колю и как его призвали.

— Да не призвали! — перебил ее Иванко. — Он сам пошел бить колорадов!

Еву что-то кольнуло прямо в сердце. Ее Коленька — и вдруг пошел кого-то бить?!

— Ты тут поживешь у нас — и все поймешь, — сказала мама.

Маленький родительский домик, как всегда, был аккуратно выбелен, излучал теплоту и спокойствие. Старая шелковица, нависавшая над калиткой, почти вся осыпалась. Ева не смогла пройти мимо и сорвала несколько ягод. Тут же почувствовала, что приехала домой… С горьким предчувствием ступила на порог, и в нос ударил запах маминого борща. Больше всего она боялась войти в комнату Николая. Она так много привезла для него различной электроники, а тут вдруг — на тебе! Ушел служить. Ни единого слова матери. Повзрослел, весь в отца. Тот тоже всегда лез на рожон.

— Мамуля, разбери мои вещи. Ты так всегда любила это делать за меня. Я устала.

А сама Ева, тихо ступая, вошла в комнату Николая. И тут ей все стало ясно. Над его столом, где в детстве он любил конструировать самолеты, висел большой портрет Степана Бандеры, а над кроватью — желто-голубой флаг. Под ним — лозунг «Слава Украине!» Разбросанная одежда: ремни, рубашки, высокие черные сапоги. И несколько книжек на столе, на одной из которых была изображена свастика. Ева поняла вдруг, что потеряла сына. Ей не нужно было уезжать! Эта жизнь, которую она обрела там, в Америке, не стоила такой жертвы. Да, ее тоже переполняют патриотические чувства и любовь к родине, но потерять при этом любимое дитя… Она взяла со стола одну из книг и прочла на ней надпись знакомым детским почерком Коленьки: «Если цель поставлена, ее надо достичь любыми средствами». «Он еще ребенок, его еще можно переубедить!» — подумала Ева. Из «залы», как мама называла большую комнату в доме, раздался детский смех Иванки. Мама накрывала на стол.

— Мама, а где он сейчас? Почему не звонит?

— Это ты о Николе? Ой, дочка, давно он звонил. Им не разрешают: отобрали телефоны. В военкоматах полно народу, сведений не дают, только все новые повестки раздают. А ты сходи, сама увидишь. Последний раз звонил не он, а соседский Толик. Говорил, все хорошо, у Николая зарядка в телефоне кончилась. «Мы в А…» — сказал он, и телефон отключился.

Они сидели у стола, а рядом Иванко запускал новую железную дорогу, которую привезла мама из Америки.

— Садись за стол, — сказала баба Мария, разливая в рюмки домашний самогон.

«Когда она все успевает? И в огороде у нее наверняка порядок», — подумала Ева и закусила хрустящим огурчиком…

…В военкомате было еще более оживленно, чем на Майдане. Разгоряченные женщины требовали, чтобы к ним вышел сам военком и отчитался. Путь в здание толпе преграждала милиция. Одни кричали: «Верните нам…», другие — «Мы не отпустим! Он больной, куда ему воевать? Лягу сама на рельсы…» И тут же рядом несколько женщин подожгли повестки из военкомата. Милиционер попытался затоптать огонь и остановить развитие событий, но женская толпа угрожающе загудела. Ева поймала себя на том, что тоже принимает в этом участие, развернулась и со слезами на глазах вернулась домой. Кроме этой проблемы у нее оказалась еще большая — неразбериха с документами. Ева еще в телефонном разговоре предупредила мать, что в Америке Степан предложил ей выбрать для нового паспорта, который собирался ей сделать, не только новую фамилию, но и другое имя.

Сначала она отнеслась к этому как к игре и назвала себя Евой, именем героини любимого романа Екатерины Вильмонт «Девственная селедка». Но когда Степан принес ей готовые документы, где она стала Евой, да еще и его супругой, ей стало не до шуток. Историю эту она до сих пор не распутала, и как поступить, кроме матери, посоветоваться было не с кем. Степан поставил ее перед фактом и велел никому не рассказывать. Поэтому по телефону она матери так ничего толком и не рассказала. А тут еще беда с Николаем… Что решать в первую очередь?

Какой вопрос важнее: возврат настоящего имени, легализация нового или поиски ребенка? Конечно же, ребенок. Но оказалось, что первую проблему решить гораздо проще. Это сделала мать, особо не вдаваясь в подробности. «Я не знаю, что там у тебя со Степаном произошло. И нового твоего имени знать не хочу. Я родила тебя Анжеликой. Мы долго с отцом выбирали это имя, и ты с ним помрешь. И для детей ты не Ева, а Анжелика. Наш сосед Васька мигом решит все эти проблемы. За сто доляров одной бумажкой. Ох, как он их любит, эти бумажки! Напишешь заявление, что потеряла паспорт, и получишь новый, на любые имя и фамилию». Ева даже не ходила к соседу. Баба Маруся, как все вокруг называли мать, сделала все сама за три дня. Только кроме этой бумажки в сто «доляров» пришлось дать столько же тому, кто выписывал паспорт. И Ева стала вновь Анжеликой.

— А вот теперь ты мне расскажи, — обратилась мама, — что там у тебя произошло со Степаном? Зачем он тебе имя поменял?

Баба Маруся снова выставила на стол борщ и достала бутылку с мутной жидкостью. Иванко на полу запускал свою железную дорогу, а Ева-Анжелика напряглась, собираясь с мыслями: «С чего же начать?»

— Вспомни, мама, каким необычным для нас человеком показался Степан, как он стремительно ворвался в наш дом. Такой самодостаточный… Зачем мы ему были нужны? Я припоминаю, он имел отношение к той аварии с белым фосфором на железной дороге под Ивано-Франковском в 2005 году. Он там увидел меня и «пас» долго… Я до сих пор не могу составить для себя четкую картину его личности.

То, что я нужна была ему как женщина, это понятно. Но только сейчас начинаю понимать, что он использовал меня еще и как прикрытие. Поэтому по документам я оказалась его женой. Вспомни, как он обхаживал тебя и детей, чтобы оторвать меня от вас… Как у нас с ним было все красиво, пока мы не приехали в Америку. Куда подевались его мягкие манеры, учтивость и вежливость? Его речь приобрела стальной оттенок. Я для него стала рабыней. Он пропадал неделями. В это время мне звонили какие-то женщины, какие-то явочные квартиры, секретные переговоры… Я поняла, что меня прослушивают. Но когда он возвращался, выжимал из меня все соки. Для меня это было слишком… Я уже не могла удовлетворить все его сексуальные запросы. Все было «занадто»¹⁵. Во время секса со мной он мог одновременно вести переговоры о каких-то новых технологиях для Украины, сланцевый газ, поставки. Сумасшедший дом, мама. Ты меня знаешь, я домашняя, мне, кроме дома и наших детей, ничего не надо. Холст и краски, петухи, подсолнухи. А тут вдруг такое!

Я не выдержала и ушла, когда его не было дома. Устроилась работать дизайнером по интерьерам. Очень много домашних вещей у меня скопилось, мебели, купленной за мои деньги. Я забрала их с собой. Думала, когда-то совью свое гнездо. Вещи в итоге хранились, как реквизит, на работе. И из-за них я постепенно снова попала в зависимость.

Я не знала, как разрубить этот вновь образовавшийся узел. И тут вдруг снова появился Степан. Он разыскал меня.

— Ты знаешь, он и мне звонил, искал тебя. Они уже выпили по три рюмки, и вдруг мама запела:

Рідна мати моя, ти ночей не доспала,

Ти водила мене у поля вкрай села,

І в дорогу далеку ти мене на зорі проводжала,

І рушник вишиваний на щастя, на долю дала…¹⁶

И тут только Ева заметила, что ребенок спит на кровати в обуви. Опьянев от домашнего самогона, она прилегла рядом и обняла этот единственный оставшийся рядом родной комочек… Баба Маруся сняла обувь с обоих, прикрыла одеялом, а сама пошла собирать посуду со стола. Среди ночи Ева поняла, что спит, не раздевшись, с ребенком. Как давно этого не было с ней! «Мамо, мамо, це ти? І де ти так довго була?¹⁷»

Ева напряглась, затем вспотела и снова погрузилась в сон… Когда она проснулась, солнце уже заглядывало в окно. Ребенка не было, бабушка отправила его в школу и вовсю хлопотала по дому. Зазвонил телефон.

Степан, захлебываясь, кричал в телефонную трубку: «Никуда не уезжай, я приеду! Я помогу тебе найти Николая. Я жить без тебя не могу!». И связь прервалась. — Я ж тобі казала, що він тебе шукає¹⁸. Ты и там в своей Америке так рано встаешь? Выспись, почувствуй, что домой вернулась. Успокойся.

Но Ева ее не слышала. Она представила себе, как этот наголо обритый, плотно сбитый низкорослый мужчина со своей обходительностью вновь может появиться в ее жизни с одной только целью: незаметно подчинить и подмять ее под себя. «Степан Арнольдович Наливайченко», — любил он представляться и первым протягивал свою влажную мягкую ладонь.

— Дочка, а может, он тебе поможет разыскать и вернуть Николая? Ты ведь знаешь его возможности.

— Мамуля, я его, кажется, разгадала. Он какой-то тайный американский агент тут у нас, в Украине. Мне не нужны его возможности, а тем более помощь. Ты не представляешь, как он надо мной издевался. Мне стыдно тебе все рассказывать.

— Тебe видней. Сегодня приемный день в военкомате. Может, вывесят списки, кого куда отправили. Такое бывает. Этого требовал Совет солдатских матерей. Николы в этих списках пока не нашла, туда не включают добровольцев. Сходи-ка, а вдруг тебе повезет.

Женщины быстро позавтракали, и Ева убежала. В этот раз к военному комиссару, так его по старинке называли, была живая очередь. Ева записалась и стала ждать. Седой усатый полковник принял ее с подчеркнутой вежливостью: вышел навстречу и даже поцеловал руку. С ней давно этого не случалось. Оказывается, Николаем уже интересовались из важного иностранного ведомства. Зачем и кто конкретно, ей не сообщали. «Степан, — подумала Ева. — Больше некому». Этот хитрый лис снова разыгрывает свою шахматную партию, пытаясь обойти ее на два хода вперед. И только лишь поэтому, поняла она, для нее сделали исключение и сообщили, что Николая два месяца назад взяли на доукомплектование батальона «Донбасс» и отправили в Славянск.

— Мама, он и там уже расставил свои сети! — крикнула она с порога.

— Кто — он?

— Кто, кто? Этот американский шпион Наливайченко. Это ты ему все рассказала?

— Человек хочет тебе помочь. У него командировка в Славянск, а он едет сначала к тебе, волнуется. Что там такого серьезного могло произойти между вами в Америке? Я так радовалась за тебя, думала, наконец моя Анжела встретила свою судьбу. А вышло все…

— Вышло как вышло! Я уезжаю, и не смей ему ничего обо мне рассказывать. Меня трясет, когда я о нем вспоминаю! — выкрикнула Ева.

— Успокойся, дочка. Тебе виднее. Не успела приехать — и снова в дорогу. Хорошо хоть свиделись.

— Собери мне чего-нибудь в дорогу, поцелуй Иванку, скажи, что мама скоро приедет, поехала выручать Николая. Он поймет. Чует мое сердце, Коленька в беде.

Ева оделась попроще, собрала немного вещей в спортивный рюкзак, просмотрела документы, американский паспорт оставила маме на хранение: подданной иностранного государства в районе боевых действий появляться может быть опасно. Так посоветовал ей седой полковник. Перед выходом она зашла в комнату Коли, посмотрела на маленькую фотографию под стеклом на столе, достала ее и положила под обложку украинского паспорта. На столе лежал маленький плеер. Ева включила его:

Пожары над страной все выше, жарче, веселей,

Их отблески плясали — два притопа, три прихлопа,

Но вот Судьба и Время пересели на коней,

А там — в галоп, под пули в лоб, —

И мир ударило в озноб от этого галопа.

Ева вспомнила, как Коля любил этого автора. Он был его кумиром.

— Дочка, ты мне так ничего и не рассказала о своей жизни в Америке. Что между вами со Степаном произошло? Я до сих пор его считаю подходящей партией для тебя. Ева открыла чемодан и достала оттуда папку.

— Вот тут, мама, моя переписка с одним человеком из Америки.

Я его никогда не видела, но переписывались мы долго. Я делала это втайне от Степана. Этот человек написал роман по материалам нашей переписки. Вот он. Многое тебе будет не интересно, но ты получишь ответы на многие свои вопросы.

Ева положила на стол рукопись и как-то сразу обмякла. До этого она была сдержанна и сконцентрирована, словно сгусток энергии. И вдруг все это куда-то исчезло, и из глаз хлынули слезы. Это вызвало ответную реакцию матери, женщины обнялись и присели на дорожку. — Я провожу тебя на вокзал. Возможно, тебе потребуется моя помощь. Ты уже всех здесь растеряла. А у нас все, как и раньше: в любом деле нужны знакомства, и на вокзале тоже.

Мама все еще что-то подкладывала в сумку, а Ева стояла у калитки и собирала шелковицу. Она не стала приводить себя в порядок, посчитав, что чем хуже выглядишь, тем лучше. Мама вышла с бумажной салфеткой, увидев на лице дочери ярко-синие пятна от ягод. «Ой, забыла!» — вскликнула Ева и быстро вбежала в дом. А вышла в слезах, прижимая фотографию Иванки к груди.

Примечания

12

Стрый

13

Это — женское дело!

14

Женщина, извините!

15

«слишком»

16

Родная мать моя, ты ночей не доспала, Ты водила меня в поля на краю села, И в дорогу далекую ты меня на заре провожала, И рушник вышиваный на счастье, на долю дала.

17

Мама, мама, это ты? И где ты так долго была?

18

Я же тебе говорила, что он тебя ищет