Детектив на троих

Михаил Серегин

Если всех постояльцев и сотрудников крупного отеля вдруг прохватил жестокий понос – значит, это кому-нибудь нужно. А вот кому именно, должен выяснить частный детектив Владимир Мальков, интеллигентный человек почти без вредных привычек. Если не считать пристрастия к спиртному. Под видом штатного врача отеля он начинает расследование и убеждается, что здесь вообще творится всякая чертовщина. Кроме поноса, народ охватила сексуальная активность и прочие заморочки неизвестного происхождения. И заметьте, на трезвую голову. Но бывалого алкаша не проведешь. Потому как трезвым он практически не бывает. Стало быть, и соображает лучше других. Словом, вскоре ему становится ясно, что дело пахнет массовым гипнозом с применением современной техники.

ГЛАВА 3

ШТУРМ БАСТИОНА ЛЮБВИ

Я откинул резиновое кольцо от колеса детской коляски, сцеплявшее забор и калитку, и калитка сама распахнулась перед нами. Мы вступили на территорию вражеского сада. Впереди шел я, сзади меня — Исмутенков, который постоянно пытался вырваться вперед. Замыкал цепь Седой. Дынин слонообразным кенгуру с пистолетом наголо поскакал по грядкам вокруг дома, совершая таким образом рекогносцировку местности. Мы уже подходили к углу здания, когда Дынин вынырнул из-за другого угла и затих перед слегка приоткрытым окошком. Он выразительно посмотрел на нас и приложил дуло пистолета к губам.

Мы не стали подходить к окну и остановились чуть поодаль. Как выяснилось, подходить ближе не было никакой необходимости, так как слышимость была хорошей и отсюда. Из приоткрытого окна раздался женский крик: «А-а-а!» Я тут же развернулся к Исмутенкову и понял, что, видимо, уже не успею. У Дрюни расширились глаза до размеров его очков, и он был готов что есть мочи заорать и кинуться в направлении женского крика, но положение спас Седой. Он накинул жилистую ладонь на рот Исмутенкова, а второй рукой прижал Дрюню к себе, нейтрализовав таким образом отчаявшегося папашу. Я посмотрел на судорожные движения Дрюни в объятиях Седого, одобрительно кивнул головой и снова развернулся в направлении окна.

Изнутри дачи раздался еще один женский вопль: «А-а-а!» Ему вторил мужской, столь же выразительный: «О-о-о!» Я несколько секунд посоображал, почему мы застыли на одном месте как вкопанные и не кидаемся внутрь помещения, и пришел к выводу, что причиной этого служит методичное поскрипывание кровати.

Дынин, посидев под окном несколько секунд в напряженной позе, попрыгал через грядки в нашем направлении с выражением страшной задумчивости на лице. За это время из окна вылетела еще одна порция криков: «Ой!», «Ой!», сменившаяся восклицаниями: «Ох!» и «Ах!». Дима, остановившись, поднял на нас взгляд и серьезно спросил:

— Ну? Что решать будем?

Исмутенков снова забился в истерике, требуя, чтобы его освободили. Седой придвинулся к его уху и тихо спросил:

— Орать будешь?

Тот отчаянно замотал головой. Седой на секунду открыл Дрюнин рот и тут же закрыл его. Поскольку никакими звуками окрестность оглашена не была, Дрюне позволили говорить, убрав ладонь с его рта. Он отчаянно зашептал:

— Да вы что, изверги?! Ее, может, там пытают…

— А койка у них от пыток скрипит, что ли? — спросил Седой.

— Да… Там что-то странное, — глубокомысленно заявил Дынин, почесывая дулом пистолета свой висок. — Что бы это могло быть?

— Да пытают, пытают, я вам точно говорю! — снова отчаянно зашептал Исмутенков.

В этот момент из дома донесся женский голос: «Ну давай, давай!», «Смелее, не бойся!» Далее последовали уже знакомые нам междометия: «Ох!» и «Ах!», сопровождаемые еще более интенсивным, чем прежде, скрипом кровати. Последняя информация с места событий смутила даже бедного Андрюшу, и он вытянул свою шею в направлении окна. Туда же воззрился, раскрыв рот, и Дынин.

— Андрюша, — неожиданно спросил я. — А сколько лет твоей Таньке?

— Семнадцать, — неуверенным голосом произнес Исмутенков. — С половиной.

— Да, — подвел итог Седой. — Пытками что-то и не пахнет…

— Так они что там? — повернулся к нам Дынин. — Трахаются, что ли? Гы-гы!

Диму эта мысль чем-то порадовала. В глазах Дрюни же растерянность снова сменилась ужасом, и он прошептал:

— Насилуют!

Повторить это спорное утверждение более громко ему не дали, поскольку Седой снова «спеленал» его. После этого из окна раздался очередной женский крик: «Давай! Давай! Еще сильнее!» Кровать заскрипела с угрожающей частотой, и мужчина пронзительно застонал. Седой резонно заметил:

— Если и насилуют, то скорее всего не ее…

Исмутенков, до этого периодически дрыгавшийся в объятиях Седого, снова стих. Когда ему открыли рот, он как-то устало прошептал:

— Остановите это безобразие! Она же еще совсем маленькая девочка!

— Да? — с сомнением посмотрел на окно Седой.

Мне были понятны переживания Андрюши, поскольку младшей из моих собственных детей тоже была дочь. Однако интенсивность действий внутри дома была столь велика, что мы могли навлечь негодование дамы, если бы прервали этот процесс прямо сейчас. Мы хоть и отцы, но если женщина просит… Хотя на Дрюню было больно смотреть: он присел на корточки, обхватил свою лысую голову руками и тихо постанывал: «Варвар! Негодяй! Бесстыдник! Убью паскуду!»

Наши сомнения по поводу того, вмешаться ли в происходящее или подождать, были отметены самим течением жизни. Из дачи донеслись почти одновременно два вопля: «А-а-а!» и «О-о-о!», после чего раздался какой-то непонятный треск и грохот. Далее, после некоторой паузы, послышалось более тривиальное мужское высказывание: «Твою мать!»

Это послужило для Дынина мощным импульсом перейти к последней стадии операции. Он, крикнув: «За мной!» — бросился к окну дачи. Засунув пистолет в карман и раздвинув руками оконные рамы, участковый рыбкой проскользнул в окно, после чего в комнате раздался еще больший грохот. Его причину великолепно проиллюстрировало выражение Дынина:

— Какая скотина поставила здесь табуретку с посудой?!

В ответ на это раздался отчаянный женский вопль, и воцарилась тишина. Когда мы все втроем заглянули в окно, то обнаружили сидящего на полу Дынина, прижавшего носовой платок ко лбу. В дальнем углу, на сломанной кровати, прижавшись друг к другу и прикрывшись простыней, лежали двое молодых субъектов мужского и женского пола. Дынин, не отрывая платок ото лба, бодро поднялся и задал сакраментальный вопрос:

— Что здесь происходит?

Молодые люди уставились на него непонимающе. И тут голос подал Исмутенков:

— А… А это… А это не Таня!

Мы с Дыниным воззрились на девицу под простыней и пришли к такому же выводу. После чего Седой влез в окно и открыл нам дверь на дачу, которая, впрочем, была не заперта, а просто плотно прикрыта. Дынин, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Я поднял с пола початую бутылку водки, которая, к счастью, была закрыта, иначе бы Дима разлил ее, приземляясь на табуретку, налил себе немного в металлическую кружку и опрокинул. То же самое проделал и Седой. Исмутенкову пить не дали, так как он был за рулем. Хотя, конечно, ему в связи с последними нервными переживаниями очень хотелось это сделать.

— Ну! — сказал Дынин, внезапно остановившись. — Тебя, кажется, Лехой зовут?

— Алексеем, — поправил милиционера молодой человек.

— Так что, Алексей, сам будешь рассказывать или в отдел тебя везти?

— А что рассказывать-то? — выжидательно смотря на Дынина, прогундосил Леха.

— Как что? — сказал я. — Сам знаешь что… Плохи твои дела.

— Да, — вторил мне Седой, поддерживая нашу игру. — Серьезные, пацан, у тебя проблемы возникли. Тебе сколько лет-то?

— А вы кто? — заносчиво спросил Леха.

— Следователь по особо важным делам областной прокуратуры господин Борисов. Между прочим, полковник юстиции, — представил я Седого.

— Да-а? — протянул Леха, вытаращив на пьяненького Седого глаза. После чего ответил: — Мне вообще-то двадцать.

— Ну вот, — радостно заметил Седой. — Значит, из тюрьмы выйдешь в тридцать.

— Как это! За что? — заверещал Леха. — Я, в общем-то, ничего и не делал.

— Мы, Леха, знаем все, что ты делал. Осталось собрать несколько незначительных фактов, и тебя посадят, — произнес я.

— Как десять лет? Да вы что! За что?!

— Могут и расстрел дать, — продолжал убивать пацана Седой.

— Дядя Андрюша! — заканючил Леха. — Чего мне делать?

— Что делать? — взревел Дрюня. — Он меня еще спрашивает, что ему делать! Дочь мою похитил, записки мне шлет, и еще спрашивает… Говори, где Танька!

Мне почему-то показалось, что Дрюня поторопился. Не стоило бы ему влезать раньше времени. Леха вытаращился на Дрюню непонимающим взглядом.

— Таньку? Похитили? Кто похитил?

— Нет, он еще издевается, — окинул меня с Дыниным взором Дрюня. — Да я тебя!

И он кинулся в направлении кровати. Мы с Димой едва успели его остановить.

— Никаких Танек, — уже более твердым голосом заявил Леха, — я не похищал. Да и на хрен она мне сдалась! Я ее уже три дня в глаза не видел. Тоже мне, было бы кого похищать! И главное — зачем?

— Чтобы выкуп взять, — неуверенно ответил Исмутенков.

— С кого? — недоуменно спросил Леха.

— С меня, естественно, — гордо произнес Дрюня.

— А что? — еще более недоуменно спросил Леха. — У вас есть деньги?

— Ну, в общем, нет, — замялся Исмутенков. — Так, немного… И какая тебе разница, если ты ее не похищал?

— Да нет, это я так… Если бы мне пришло в голову кого-нибудь похитить с целью выкупа, ваша дочь была бы последней в списке, — уже снисходительно глядя на Дрюню, заявил Алексей.

— Он что, мне хамит? — поинтересовался у общественности Дрюня.

— Вряд ли, — ответил Седой. — Похоже, что он говорит резонные вещи.

Все снова посмотрели на уже повеселевшего Леху.

— А это кто такая? — Дрюня нашел новый повод, чтобы снять свое раздражение, и указал на лежавшую рядом с Лехой девицу.

— А вам-то какое дело? — спросил Леха.

— Что значит какое? Гуляешь, понимаешь, с моей дочерью, ходишь ко мне в дом, потом Танька исчезает… А ты хрен знает с кем трахаешься, да еще при этом мебель ломаешь отцовскую…

— Да вы что мне тут — тесть, что ли? — возмутился вконец Леха. — Приехали меня проверять… С кем я тут на даче трахаюсь… Вы лучше за своей дочерью следите. Она уже месяца два как со Славкой мотается. А я к вам просто так заходил, о Славке узнать…

— Каком еще Славке? — раздраженно спросил Дрюня.

— Каком-каком! — обиженно отвернулся от него Алексей. — Карцев его фамилия. Вот с ним она и ездит. Они и ко мне на днях на дачу приезжали вместе. На Cлавкином «фордяшнике».

— Зачем? — спросил Седой.

— Просили с деньгами помочь.

— С деньгами? — встрял в разговор Дынин.

— Так, так… Тихо, — сказал я. — Давайте не будем пороть горячку и не спеша поговорим. А то что-то я снова стал плохо соображать.

И я поднял упавшую табуретку и поставил ее рядом с кроватью вместо стола. Сам же, взяв стоявший в углу стол, сел на него и налил себе еще одну порцию водки.

— Андрюша, сбегай, сними с грядки овощей.

Исмутенков нехотя повиновался. Седой тем временем без спроса открыл стоявшие на столе консервы и выставил их на табуретку.

— Может, вы все-таки выйдете из комнаты? — с некоей претензией обратился к нам Леха.

— Зачем? — спросил его Дынин.

— Я должен одеться.

— Ну и одевайся, — продолжал недоумевать Дима. — Мы тут все мужики, а женщина тут одна, и ты с ней… уже это… того… гы-гы-гы…

Вопрос решился просто — девица, прикрываясь простыней, вдруг вскочила с кровати и, подхватив по пути свою одежду, помчалась в кухню переодеваться, оставив Леху совершенно голым на сломанной кровати. Мы все трое, словно по команде, проводили взглядом ее белеющий голый зад и переключили свое внимание на Леху.

— Да, — улыбнулся я. — Было бы что скрывать…

— Собственно, и показывать особенно нечего, — оценивающе резюмировал Дынин, пристально разглядывая Лехины чресла.

— Ну что вылупились, как гомосеки? — раздраженно сказал Леха, приглаживая прядь густых рыжих волос.

Он рывком встал с кровати и, пошарив под ней, отыскал там трусы и надел их. Парень был худощав, но сложен неплохо.

Тут неожиданно с кухни раздался вопль. Это идущий с огорода Дрюня застал переодевающуюся в кухне девицу. Когда он зашел в комнату, его лицо было вполне сравнимо по цвету с помидорами, которые он принес.

— Так, рассказывай, — сказал я, когда мы вчетвером осушили по первой, — кто такой Карцев и зачем ему нужны деньги?

Леха надкусил помидоры и сказал:

— Знакомый Танькин, бизнесмен какой-то. Чем занимается точно — не знаю. Какие-то акции скупает. Наверное, фарцует помаленьку. Знаю только, что недавно они с товарищем собирались цех открыть. Да видать, облажались…

— А где он живет? — спросил я.

— Откуда я знаю! — протянул Леха. — Я с ним встречаюсь только в компаниях. Где-то в Заводском районе.

Мы налили по второй, и, закусив водку помидорами, я снова спросил:

— А что за производство он собирался открыть?

— Фабрика по сборке мебели, где-то в области, — нехотя ответил Леха. — Они вместе со своим приятелем, Юркой Савелкиным, этим занимаются. Но что-то у них там не заладилось, деньги куда-то просрали. Поэтому их теперь и ищут…

— Кто ищет? — спросил я.

— Я не знаю, — протянул Леха. — Кредиторы, наверное… Откуда у них у самих деньги? У этого Славки, кроме «Форда Скорпио» семилетней давности, по-моему, ничего больше и нету.

— Номер машины не помнишь? — снова спросил я.

— Я что — инспектор ГАИ? Нет, конечно. «Форд» как «Форд», черного цвета.

— А кто такой Савелкин? — спросил я.

— Друган его. Я его, — почесал Леха голову, — тоже не очень хорошо знаю.

— Ну а где этот Славка бывает?

Леха задумался и снова почесал голову:

— Вообще-то есть одно местечко. Бар «Мустанг» называется.

— Это где?

— На Московской, недалеко от Волги.

— Раньше, — прокомментировал Седой, — на питейных заведениях вешали лошадиные подковы, а теперь ограничиваются лошадиными названиями.

— Там есть один такой бармен, Костя, — продолжил свой рассказ Леха. — По кличке Крошка, килограмм сто пятьдесят весит. Можете у него проконсультироваться, он очень разговорчивый малый.

Леха усмехнулся и посмотрел на нас, как мне показалось, несколько снисходительно.

— Шейкером работает как пропеллером, коктейли делает изумительные, особенно клюквенные.

Глаза у Лехи загорелись, видимо, он углубился в приятную для него сферу.

— Значит, говоришь, Костей зовут? — прервал его Дынин. — Ну что, мужики, будем «щемить» Костю, иначе мы на этого Карцева не выйдем.

— Слушай, Леха, — еще раз обратился я к нему, — этот самый Карцев похитить Таньку мог?

— Да она сама кого хочешь похитит! — заявил Леха, опрокидывая в себя очередную порцию водки. — Она же ненормальная.

— Ну ты, щенок! — высокомерно посмотрел на него сквозь очки Исмутенков. — Как ты смеешь так о ней говорить! А еще другом ее называешься.

— А чего я такого сказал? — завелся Леха. — Она действительно у вас какая-то странная. Ездит, для Славки деньги добывает, зачем-то старые газеты из туалета у меня взяли, жопу теперь подтереть нечем.

— Что-что? — переспросил Седой. — Старые газеты?

— Ну да, — подтвердил Леха. — Целую пачку из сортира уперли!

— Теперь мне многое становится ясным, — задумчиво протянул я.

— Чего тут ясного-то? — быстро спросил Дынин.

Я повернулся к Диме и пояснил:

— Записка-то была наклеена из букв, вырезанных из газет. Похоже на то, Андрюша, — посмотрел я на Исмутенкова, — что твоя Танька решила обуть тебя на кругленькую сумму, чтобы выручить своего дружка из беды.

— А почему она не обратилась ко мне напрямую? — спросил совсем растерявшийся Андрей.

— А ты что, отдал бы кругленькую сумму неизвестному тебе Славе Карцеву, продав при этом свой желтый «Линкольн» и трехэтажную дачу с бассейном? — ехидно спросил Борисов.

— Не знаю, — неуверенно ответил Исмутенков.

— Но она, похоже, точно знала.

— Так, мужики, — своей излюбленной фразой прервал наш разговор Дынин. — В общем, по коням. Ломимся в бар «Мустанг», берем там за яйца всех, кого надо, и копаем информацию о Карцеве. Если мы его не найдем, то и Таньки нам не видать. Вопросы есть?

— Нет, мой маленький фюрер! — помпезно ответил я и налил всем, кроме Исмутенкова, по рюмке.

Покончив с выпивкой, мы дружно поднялись и в наступающих сумерках направились по садовой дорожке к желтому «Москвичу». Выходя из калитки, я обернулся: Леха стоял на крыльце и провожал нас задумчивым взглядом. Юная подруга выглядывала из-за его плеча.

Машина завелась, по установившейся традиции, с третьего раза и недовольно тронулась по дороге дачного кооператива. Еще через полчаса блужданий мы выехали на проселочную дорогу и направились к городу. Я посмотрел на часы — было десять вечера.

— Да, доберемся как раз к закрытию, — задумчиво произнес я, глядя на огни встречных автомобилей.

— Публика нам не нужна, — зловеще сказал Дынин и залудил очередную дорожную песню с такой силой, что Исмутенков чуть не уехал в кювет.

«Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!» — децибеллы, рожденные в мощной глотке Дынина, концентрировались в тесном салоне «Москвича» и нестерпимо давили на наши ушные мембраны. Седой с тоской посмотрел на затылок Дынина и, пошарив сзади в автомобильной аптечке, вынул оттуда два кусочка ваты и заткнул уши. Я последовал его примеру.