Убийство в Оптиной пустыни

Михаил Федоров (2023)

В книге описаны события 1993 года, когда на Пасху в Оптиной пустыни были убиты иноки Трофим, Ферапонт и иеромонах Василий. Подробно рассказано о ходе расследования, задержании невиновных, поимке убийцы монахов Николая Аверина, об обстоятельствах, связанных с признанием Аверина невменяемым, о том, как шел и чем закончился суд. Рассказ проходит на фоне событий в стране, где не прекращались митинги, омоновцы разгоняли манифестантов и все вскоре закончилось расстрелом Белого дома. Данное повествование является версией автора, хотя и основано на реальных событиях. Книга рекомендована интересующимся историей нашего Отечества и проблемой возрождения православной веры.

Часть вторая

19—20 апреля 1993 года

1. Хлопоты в милиции и в монастыре

Уже пробежали на службу монахи; уже телетайпом улетела информация об убийстве в Москву; уже увезли вещдоки на экспертизы в Калугу; уже разъехались визитеры из нее — кто в милицейский отдел, кто в монастырь; уже проснулись запертые в коридорах милиции бедолаги; уже сам начальник милиции Зубов прошмыгнул в свой кабинет и, протирая глаза, читал донесение старшего опера, разглядывал рисунок стрелка, пытаясь связать выстрел с убийством монахов; уже члены «банды» замерли в камере, ожидая решения их судьбы.

Прокурор-криминалист Грищенко в милицейском кабинете расчесала копну волос на голове, попрыскала и закрепила волосы лаком, выкурила папиросу, разложила бумаги на столе, приготовилась к трудному дню:

— А БОМЖ темнит… Надо Мортынова попросить, пусть о нем побольше выведает…

БОМЖ оказался крепким орешком и покоя прокурору-криминалисту не давал.

А в монастыре шерстили. Вытряхивали все наизнанку. Выплыла масса нарушений. Люди приезжали в обитель и жили без прописки. В ней принимали кого ни попадя. Одного приняли по свидетельству о восьмилетнем образовании, другого — по копии паспорта, третьего — по справке с ЖЭКа. Полнейший беспредел в соблюдении паспортного режима.

Послушники с монахами

Когда милиционеры пришли к коменданту общежития, он оказался пьян.

Начальник милиции Зубов зверел:

— Мы сколько раз твердили наместнику Венедикту, игумену Мелхиседеку: наведите порядок…

Бежавший за ним вприпрыжку начальник паспортного стола поддакивал:

— Да все по-прежнему!.. Не внемлют!.. Вот и аукнулось!..

Вскрылось и то, что монахи давно просили выставить пост в обители. Ведь мало ли кто может прийти. Но за малочисленностью милиции монастырю отказывали.

— Нам бы банк уберечь! — отбивался Зубов.

Монахи припомнили начальнику его слова, а тот разводил руками.

Милиция валила на обитель, обитель — на милицию.

Мортынов снова устроился в надвратной. Его вовсе не задевала второстепенная роль в расследовании, хотя он и возглавлял следственную группу. Пальму первенства он с легкостью отдавал Грищенко, пусть она возится с основным подозреваемым.

Вот опер завел в комнату сухопарого парня и шепнул следователю на ухо:

— Подельник… Его трудовую в бушлате БОМЖа нашли…

Мортынов снова допрашивал:

— Фамилия…

— Суслов Андрей Дмитриевич… Родился в 1964 году в Ленинграде… Временно не работаю…

«По-старому: тунеядец».

Амвросий Оптинский

Трудно сказать, сколько тунеядцев отправил в места не столь отдаленные Мортынов в пору советской власти, когда до прокуратуры брушил дознавателем в милиции. Теперь в слове «тунеядец» звучало даже что-то почетное, и «тунеядцев» никто не трогал.

Суслов проговорил:

— Я послушник Оптинского монастыря…

«Почетный тунеядец».

Мортынов записывал:

«…в монастыре я с 1991 года. Работаю в издательском отделе. Выпускаем книги. Живу в келье, где обитали по шесть-восемь послушников. Число послушников часто меняется».

— И что ж вы выпустили?

— Вот, выходят из печати Жития Амвросия Оптинского^[9].

— А кто это — Амвросий?

— А вы разве не знаете? Старец наш…

Следователь покраснел и резко перешел к главному:

— Александр Карташов появлялся в монастыре?

Выслушал ответ и записал:

«Примерно месяц со мной в келье проживал Карташов. Отношений с ним не поддерживал. Что-то сказать о нем не могу, так как он мне о себе не рассказывал. Другие послушники говорили, что он около одиннадцати лет лежал в психушке. Его все жалели».

Сведения о психиатрической больнице настораживали. С психами приходилось быть предельно осторожными.

Записывал:

«Примерно три месяца назад Карташова из монастыря выгнали. Из-за чего выгнали, не знаю, так как в это время находился в экспедиции».

— А что Карташов делал в монастыре?

— Его поставили работать в кочегарке, но он работал там, где хотел… — отвечал сотрудник издательского отдела.

— А чем-то он выделялся?

— Иногда курил. А это в монастыре запрещено.

— А где вы хранили документы?

— Почему это вы спрашиваете?

— Спрашиваю, значит, надо. — Мортынов хлопнул по столу ладонью.

На звук в дверь заглянула голова опера, но следователь махнул рукой, и голова скрылась.

Суслов:

— Мои документы находились среди моих вещей в келье. Это паспорт, трудовая книжка.

— Но вашу трудовую нашли в бушлате у Карташова…

— А я при чем?

— Почему она там оказалась?

— Почему моя трудовая оказалась у Карташова?

— Да-да.

— Я не знаю.

«Мог сам подбросить или что-то недоговаривает…» — подумал важняк и спросил:

— Когда видели ее последний раз?

Сотрудник издательского отдела задумался:

— Последний раз ее видел… давно, когда приехал в монастырь.

— А почему?

— А зачем теперь она мне…

— Ну да, вы же отвержены от мира…

— Жизнь, как у монахов-затворников…

— А когда снова в монастыре появился Карташов?

— Около недели назад, не больше…

Мортынов записывал показания:

«В чем он был одет, я не помню, так как не обращал на это внимания. Но одежда у него была не особо хорошая. До 18 апреля 1993 года Карташов несколько раз заходил в мою келью, сидел на стуле, молчал и затем уходил. В последний раз я видел его вечером 17 апреля 1993 года, когда он пришел и попросил Евангелие. Так как Евангелия у меня не было, я обещал ему достать».

— Расскажите про восемнадцатое апреля.

— Я пошел в храм. Во время службы, во время крестного хода, в перерывах службы я, иноки Трофим, Ферапонт и диакон Лаврентий на звоннице звонили в колокола. Когда были перерывы в звонах, я ходил в храм и пел там. После окончания службы мы еще минуты три звонили, а затем я пошел в храм тушить лампады. Трофим и дьякон пошли в трапезную.

— А Ферапонт?

— Инок Ферапонт последний звон с нами не звонил. Куда-то ушел. Служба закончилась около пяти часов утра. Примерно полчаса я находился в храме. Затем пошел в трапезную, там поел и пошел к отцу Мелхиседеку в лазарет. Там собирался издательский отдел. Отец Мелхиседек был у наместника, а мы пили чай.

Сотрудник издательского отдела уточнял:

— Когда я шел в лазарет, где потом пили чай, около звонницы встретил инока Трофима. Трофим предложил вместе с ним позвонить в колокола. Я отказался.

— Почему? — спросил Мортынов.

— Как, я же сказал: шел в лазарет…

«Повезло парню». — Следователь оглядел послушника с ног до головы: а так был бы четвертым.

— Сколько времени тогда было?

— Времени было примерно пять пятьдесят…

Мортынов слушал и записывал:

«В лазарете вместе со мной пили чай Николай Степанов, врач Владимир, приезжавший в гости к нашему врачу, Михаил Горюшкин — экспедитор издательского отдела. Врач проживает в здании, соседнем с лазаретом. Когда мы стали пить чай, то услышали звук большого колокола, остальные колокола слышны не были. Примерно в 6.20 в лазарет прибежали несколько женщин и сообщили, что на звоннице убиты Трофим и Ферапонт. Время я запомнил, так как мы запаздывали на службу в скит. Уточняю, что с нами пил чай Евгений Лукьянов. После этого я сбегал домой к врачу, разбудил его, сообщил о происшедшем и вместе с ним побежали на место происшествия. На звоннице лежал только Ферапонт. Трофима уже унесли… Я находился в шоке…»

Когда сотрудник издательского отдела выходил, в дверь заглянул опер и многозначительно помахал наручниками, ожидая команду, но вместо команды прозвучало:

— Пусть идет…

А про себя Мортынов подумал о козельском оперке: «Землю роет…»

Он понимал, что опера спрашивали за раскрытие преступления и тот готов был из кожи вон лезть, лишь бы на кого-то повесить убийство.

Мортынов теперь допрашивал паломницу.

— Солдатова Галина Викторовна… Родилась в 1937 году в Москве… Пенсионерка… проживаю в Москве…

Записывал:

«…Приехала в монастырь 16 апреля… Ночевала в храме, где и остальные…В субботу 17 апреля на обед пошла в трапезную. Сидела с краю стола. Услышала голос мужчины, который потребовал добавки горохового супа. Повернулась к мужчине. Он одет в шинель, среднего роста… небрит… на лице раздражения от бритья… Взгляд презрительный, ненавистный… Взяла кастрюлю. Сходила на кухню, сказали: добавки не дают. Вернулась и сказала, что супа нет. Он ничего не сказал, а посмотрел ненавистным взглядом… После обеда видела, как он пошел в сторону Козельска… Во время пасхальной службы в храме в час ночи видела мужчину, он стоял спиной к алтарю и передавал свечи. На лице у него была усмешка, он улыбался с ехидством…»

Перед Введенским собором

«Еще подозреваемый?» — обдало Мортынова, и он спросил:

— Карташова знаете?

— Да откуда? — произнесла москвичка, вставая.

«Мужчина в шинели, небрит, раздражения на лице, с ненавистным взглядом…» — повторил слова паломницы, когда та выходила, и снова заглядывал опер:

— Ее отпускать?

— Если понадобится, вызовем…
Постепенно вырисовывалась картина того, что происходило в кровавую ночь в обители, куда мог прийти кто угодно и откуда угодно, и среди пришедших оказался убийца, может, не один. Подозрение могло упасть на многих, на того же сотрудника издательского отдела; на кого-то из духовных лиц, с которыми у монахов могли возникнуть трения; на паломника — мог задумать страшные дела; паломницу — нанять злодеев. Мортынов не мог исключать любую версию, которая бы имела под собой хоть какие-то основания.

Голова распухла.

Выходил из комнаты в приемную, звонил в милицию, звал Грищенко, обсуждал с ней новые подробности, говорил о Карташове, что лечился в психушке, может, одиннадцать лет… и возвращался.

Перед Мортыновым, забросив ногу на ногу, с которой свисала на пол черная материя подрясника, сидел священнослужитель.

Следователь спросил:

— Как звать-величать?

— Дьякон Лаврентий…

— А в миру?

— Фомин Сергей Иванович… Родился в 1960 году в Жуковском Московской области… Холост…

— Работаете где?

— Пока нет…

«Поп-расстрига», — подумал Мортынов, записал в протоколе:

«временно не работает».

И дальше:

«…Я обитаю в монастыре Оптина пустынь… с годовым перерывом, уже пять лет… На пасхальные праздники обычно составляется список монахов, которые будут отбывать послушание на звоннице. Я попал в этот список».

«Выходит, дьякон здесь осел…»

Лаврентий:

— Первый звон был во время крестного хода. Затем звон был во время чтения Евангелия и последующий около пяти часов утра, после окончания службы. Первые два звона исполняли я, Трофим, Ферапонт и Суслов.

«Сотрудник издательского отдела».

Дьякон:

— Последний звон звонили все, кроме Ферапонта, который куда-то ушел. Последний звон был продолжительным, минут 10–15… Во время предпоследнего звона народу около звонницы между храмами было уже мало.

— На кого-нибудь обратили внимание? — спросил Мортынов.

Выслушал ответ и записал:

«Во время последнего звона к звоннице подходил мужчина, возраст примерно 40 лет, рост средний, короткая стрижка, волосы темные. Или была небольшая бородка, или ее вообще не было. Верхней одежды на мужике не было (куртки, пиджака). На нем брюки узкие, свитер, ботинки. Цвета одежды я не помню. Он подошел к звоннице и остановился со стороны спины. Затем медленно пошел мимо забора по часовой стрелке. Некоторое время постоял около Трофима. Затем он обошел полностью вокруг звонницы и вновь остановился напротив меня. Затем медленно присел на корточки, что-то высматривал. Затем встал и куда-то ушел. Все движения мужчины были медленными и у меня вызвали подозрение».

Мортынова разбирало: «Стоял за Трофимом. Примерялся? Приседал на корточки. Высматривал? Замышлял? Был не в себе?»

Лаврентий продолжал:

— Мы закончили звонить и пошли в трапезную…

Дальше Мортынов писал:

«Я находился там около 15 минут и в 5.35 до окончания трапезы пошел в свою келью, которая расположена в том же здании. В келье я пробыл до 5.50 час., а затем вышел на улицу и пошел через ворота по направлению к скиту на службу. Ворота были прикрыты. У ворот стояло несколько человек дежурных с повязками из числа паломников. Я пошел в скит… Примерно в 6.10—6.15 час., когда служба в скиту началась, позвонили из монастыря и сообщили об убийстве монахов, а когда служба заканчивалась, то сообщили о поминовении убиенных Ферапонта и Трофима и за здравие Василия. В монастырь я вернулся в 10 часов».

— Давайте уточним, кто служил в скиту?

— В скиту вели службу регент-послушник Михаил, Николай Николаевич — послушник и иеродьякон Елизар. Служили отец Михаил, протодьякон Рафаил и Кларнок… После сообщения из монастыря о происшедшем в скит стали подходить монахи и миряне…

На службе

Когда дьякон расписался в протоколе, то спросил:

— Я свободен?

— Да, идите…

Заглянувший опер проводил дьякона вопросительным взглядом. Ему не нравилось, что никого не задерживали. Он приводил людей, которые в прошлое утро были с убиенными и могли оказаться причастными к убийству, а их отпускали. Его работа как бы шла впустую.

«Орден рвется получить», — подумал Мортынов.

Его озадачили. Кто мужчина, которому не дали горохового супа? Который ходил вокруг звонницы? Стоял за Трофимом? Приседал?..

За хлынувшим потоком информации все труднее было уследить, все труднее в нем разобраться. И теперь нужны были веские улики, чтобы заниматься определенным фигурантом, а не распыляться, не бежать за каждым, вызвавшим подозрение, а пусть и упуская что-то, нацелиться на одно и бить в одну точку.

Когда он работал в дознании, мог в день закончить несколько дел. Стоило к нему привести злостного тунеядца, он его отпускал с уже законченным уголовным делом: три месяца прошлындрал без работы, получил предупреждение, за месяц не трудоустроился, и — поехали в суд, а оттуда — в колонию. А тут трое убиенных, нож, меч, шинель, кепка, следы обуви, на БОМЖа показали собачки, говорили о грозившем на кухне мужике, о другом, высматривавшем что-то на звоннице, еще один в Сосенском стрелял…

Голова шла кругом.

Когда в опустевшую комнатку Мортынова зашел опер, он подозвал его пальцем, словно желая ему что-то шепнуть, и когда тот склонился, схватил его за ухо и медленно поворачивал:

— А ты, паскудный мальчишка, хочешь меня под монастырь подвести… Наручниками машешь… Уже «банда» в отделе сидит… А ты еще, еще, — с силой довернул ухо, — ни хрена не работал…

Восстановление звонницы, где убили иноков

Опер вырвался, отскочил, как ужаленный:

— Я, я, — задыхался. — На вас рапорт, рапорт напишу!

— Кишка тонка!

Как ни пыхтел опер, но вскоре остыл. Важняк вел уголовные дела не только на мирских, но и на милиционеров, и с ним шутки были плохи.

За окном стучали молотки. Звонницу застилали новыми досками, а со снятых паломники и насельники отпиливали, отламывали, отщипывали долотом святыни — кусочки с пятнами крови убиенных монахов. И снова звучали колокола с еще большей силой, вопреки тем, кто хотел их заглушить. Не получилось.

2. Шерстили район. Допрос БОМЖа

Отовсюду таскали людей в Козельск в прокуратуру, в милицию, допрашивали в самой Оптиной, словно соревнуясь между собой, кто больше составит протоколов: прокурор, следователь, опер, участковый или какой другой сотрудник. Все кипело. Только прежней неразберихи уже не было. Хотя все метались в догадках, и в воздухе висело напряжение, но уже вызревало что-то более-менее ясное.

В козельской прокуратуре допрашивал прокурор.

— Мельник Валентина Петровна… — говорила грудастая женщина. — Матушка Валентина… родилась в 1941 году во Владимирской области… Работаю в монастыре Оптина пустынь бухгалтером…

Улочка в Козельске

Прокурор записывал в протокол:

«…живу в монастыре… Дом находится недалеко от скитской башни. 15 апреля в монастырь приехали родственники наместника Венедикта из Москвы, Наталья с дочерью остановились у меня… Вместе со мной проживает инокиня Дарья. Она уехала 14 апреля в Шамардино и приехала вчера ночью… После пасхальной службы примерно в 5 часов я и Наталья с дочерью пошли в трапезную за монастырем. С нами был сын Натальи. В трапезной пробыли минут 15–20. Вышли. Шли мимо звонницы. Там было человек 5—10. Звона никакого не было. Это 5.30. Почему нужно звонить на территории монастыря, мне непонятно, должны звонить в скиту… Мы пришли домой, поставили чайник. Наталья отвела сына к наместнику… Вначале мы услышали пасхальный звон, потом сумбурный… Мы обратили на это внимание, но подумали: балуются ребятишки. Так как на Пасху разрешается звонить всем. Потом мы услышали крики, но мне показалось, что кричат за стенами монастыря. Мы с Натальей вышли и прошли в сторону скитской башни. Я увидела лежащего на земле человека, как оказалось, это был отец Василий… Видимо, он шел на службу в скит…»

Пафнутьевский источник

Допрос ничего нового не давал.

— Следующий! — крикнул прокурор.

В коридоре шумели. Мало кому хотелось попасть к прокурору на разговор.

Старший участковый допрашивал в Оптиной пустыни.

— Разиньков Михаил Иванович… — рассказывал длинноволосик, — родился в 1965 году… в Сергиевом Посаде Московской области… Послушник в Оптиной пустыни….

Старший участковый протоколировал рассказ:

«…18 апреля в 5.45 возвращался из скита и у яблоневого сада видел бородача. Ему лет 40. Я спросил: “Что ты здесь делаешь?” — “На дороге лежит камень, и он мешает”… На самом деле лежал камешек. Он ушел. А потом я узнал, что по этой дороге пошел в скит Илий. В монастыре я пробыл минут 15 и вышел в скитские ворота, закрыл их за собой. И пошел в скит. Больше бородача не видел…»

Теперь еще один бородач помимо Карташова замаячил на горизонте, и с этим фактом предстояло разбираться.

Участковый нашел послушника на Пафнутьевском источнике, и здесь же, на деревянном помосте, состоялся разговор.

— Теренин Александр Свердлович… — кутаясь в полотенце и стуча зубами, отвечал послушник: — …родился в 1955-м… в Брянской области… Каменщик… Живу в Оптиной пустыни…

Паломник в купели в Оптиной

В протоколе участковый записал:

«…17 апреля приехал в монастырь на дежурство… Отец Силуан выдал повязки и распределили по объектам… Постоянно находились между храмом Марии Египетской и Введенским собором… В 5 утра сдали повязки… Пошли в храм, там пробыли до полшестого… Потом в склад… Услышал раздирающий крик. Подбежал к помосту. На нем лежали отец Ферапонт и отец Трофим. На мой вопрос: “Что случилось?” никто вразумительно ничего не ответил. Кинулся на вахту звонить в милицию и в “скорую”… Потом к наместнику. По дороге увидел отца Василия. Он лежал на спине. Побелел на глазах… Тут сбежалось народу, и началась неразбериха…»

Уголовное дело росло. Зато любому проверяющему можно было замазать глаза огромной бумажной, проведенной за два дня работой.

Прокурор-криминалист Грищенко сидела в кабинете в облаке дыма. Галстук с рубашки свис, верхняя пуговица расстегнута. Копну волос как придавило. Она курила и перебирала бумаги. Сбоку от нее согнулся на стуле некто кучерявый и, кашляя, листал «Независимую газету»:

— Вы читали, в Сухуми схватили российского лейтенанта. Шпионил. Собирал разведданные у грузин. Интересно, отдадут ли его нашим или нет?

— Угу, — произнесла Грищенко, занятая своим делом, не обращая внимания на кашель кучерявого.

Кучерявый развернул другую газету:

Психбольница в Ленинграде

— В Бадахшане границу в районе Московского пограничного отряда перешла банда. Идут бои с применением артиллерии. Надо же, только из Афганистана слиняли, а солдатикам опять достается…

— Угу…

В кабинет завели Карташова.

БОМЖ сморщился: даже он так не курил и застыл в двери. При виде Грищенко шапка у него в руках задрожала, вспомнился последний допрос.

Грищенко оторвалась от бумаг:

— Так, политинформацию заканчиваем…

Кучерявый спрятал газеты.

Грищенко пристально смотрела на БОМЖа:

— Корячиться будешь или чистую правду, и только правду. Как на духу, — произнесла и показала на кучерявого соседа: — Это твой адвокат. Москвин…

— Абрам Абрамович. — Адвокат привстал и снова сел.

На лице Карташова мелькнула улыбка, он присел к столу, сжимая пальцы рук и приглушая дрожь.

— Слушай меня внимательно, — заговорила Грищенко, не вынимая изо рта папиросы. — Ты подозреваешься в совершении убийства трех монахов… Преступление предусмотрено статьей 102 Уголовного кодекса РСФСР…

Карташов вздрогнул.

— Ну а теперь давай рассказывай, как дошел до жизни такой…

— Я вчера все рассказал…

— Если будет как вчера, пеняй на себя…

Сапоги Карташова застучали по полу дробью.

— Будем волынку тянуть?..

Грищенко подождала, пока БОМЖ успокоился, и с его слов записывала:

«С монастырем Оптина пустынь знаком с августа 1992 года. Приезжал сюда устраиваться на работу, но меня на постоянную не взяли. В Оптиной пустыни я постоянно жил. Ездил-паломничал по другим монастырям. Церквям. В Бога я верю с детства. Родители также были верующие».

Потушила окурок:

— А с этим делом как? — покрутила у своего виска.

Потом записала:

«Перед армией я получил травму головы, и меня поставили на психиатрический учет. В армии я служил в инженерных войсках, в понтонно-мостовом батальоне. Демобилизовался в 1978 году».

— К уголовке привлекался?..

Записала ответ:

«В 1985 году меня арестовали, так как я подрался со своим отчимом. Он хватался за нож, за все, а я отбивался и ударил его табуреткой. Мне вменили статью, но признали невменяемым и поместили на лечение в Ленинградскую спецбольницу, где я пробыл четыре с половиной года. Вышел из больницы в 1989 году».

Грищенко раскрыла рот:

— Четыре года…

— Да, четыре…

«Вовсе не одиннадцать, — вспомнила разговор с Мортыновым, — но все равно порядком. Напали с ножом, ударил табуретом, лечился в психушке. Стопроцентный убивец».

Дальше в протокол вписывала:

«Из больницы я вернулся домой к матери, в город Горький… квартал Дружба, д… кв.… До прошлого года жил там. А затем поссорился с матерью из-за иконы, которую она хотела выбросить, и ушел из дома. Стал паломничать. С матерью с тех пор не встречался».

— Ладно, что было на Пасху?

Москвин насторожился и поводил ухом, внимательно слушая.

Прокурор-криминалист записывала:

«Последний раз я приехал в Оптину пустынь 15 апреля 1993 года с Украины. Приехал, чтобы встретить праздник Пасхи. Приехал один. Одну ночь я переночевал в храме, другую ночь — в доме наместника на втором этаже, где спят приезжие, а последнюю ночь спал на чердаке в подсобном хозяйстве».

«Это мы слышали». — Грищенко вспомнила допрос накануне и спросила:

— Так на Пасху где был?

— А я не знал, что Пасху встречают ночью, что идет ночная служба, поэтому я лег спать на чердаке…

— Что ты мне мелешь, ходишь по монастырям и не знаешь…

Снова закурила.

БОМЖ:

— Проснулся утром, часов в пять-шесть-семь, и пошел к монастырю. Встал у ворот и стоял ждал, пока пропустят.

— А говорил, ходил в скит…

— Да, в монастырь-то не пускали… У ворот я стоял не один, там еще были люди. Я видел, как к воротам подъехала милицейская машина. А из монастыря шли женщины и плакали. Что там произошло, я не знал…

— А бурые пятна на бушлате? Кровь? — спросила и глянула на Москвина, у которого вытянулся даже нос.

— Вы уже спрашивали, не знаю… Когда я ложился спать, снял этот бушлат с вешалки в кладовке, где лежат матрацы. Кому принадлежит бушлат, я не знаю. Была ли на нем кровь, я не видел, было темно.

— А откуда в бушлате трудовая книжка?

— Тоже не знаю…

— Ты жил в одной комнате с послушником из издательского отдела?

— Не помню…

— Все у тебя: «не знаю», «не помню»… — бросила Грищенко и пошла ва-банк: — А почему твои отпечатки на ноже?

БОМЖ вскрикнул:

— Не может быть!

Взмахнул руками и свалился со стула.

Вскочил и Москвин.

Вызвали «скорую».

Через сорок минут допрос продолжился. Карташов сидел на стуле и покачивался. Запах нашатыря заглушал запах курева.

Грищенко больше не дымила, методично задавала вопросы и писала ответы:

«К монахам Оптиной пустыни я относился хорошо. Злобы к ним не имел. Утром на Пасху я подошел к отцу Антонию, попросил у него благословения на дорогу и денег, так как собрался в Дивеевский монастырь под Арзамасом, может быть, меня там взяли бы на работу. Отец Антоний меня благословил и дал 200 рублей на дорогу… Отца Мелхиседека я хорошо знаю. Я ему помогал по электрической части. Относился он ко мне хорошо».

Вид на Дивеевский монастырь

Грищенко выложила на стол ножи и показывала по одному:

— Это твой?

— Нет…

— А этот?

— Не…

— Видел у кого?

— Не видел…

Клала на столешницу шинель, потом кепку, затем сумки, найденные при осмотре в Оптиной.

Спрашивала:

— Твое?

Он отнекивался:

— Не видел. Не знаю…

Фотография Александра Меня на месте убийства

В протоколе появилось:

«Когда я приехал 15 апреля в Оптину пустынь, то ни сумок, ни других вещей у меня не было. Из ножей я носил только штык-нож, и то, когда служил в армии. Монахов я не убивал, так как не имел права. Мы одним миром мазаны…»

Когда Карташов поставил свой росчерк внизу протокола, Железная Леди дала свободу своим чувствам:

— Хочешь сухим из воды выйти?! — Руки ее снова вылезли из рукавов. — Кукиш тебе, а не Дивеево! Еще не хватало монахинь подрезать… В клетке будешь сидеть, в ней и подохнешь…

Последние слова полетели вслед Карташову, которого под руки повели милиционеры.

— Где мне чиркануть? — тихо привстал еврейчик. — Как вы мастерски допрашиваете. У вас в Калуге все такие спецы?..

— Не все, — огрызнулась прокурор-криминалист.

— Ой, а газетки все-таки почитайте. — Москвин осторожно положил на край стола «Независимую газету».

Грищенко хотела выдать что-то более хлесткое, но сдержалась и лишь смахнула газеты со стола:

— Они мне не нужны…

Москвин поднял газетки и попятился из кабинета:

— А жаль. Там забавные вещички пишут. Вот, суд над гэкачепистами…

— А я девушка сельская, политически безграмотная…

Она не хотела вступать в спор с защитником, который ее раздражал.

Вечернее совещание у Зубова снова проходило без прокурора, который не мог изменить любимому занятию — встречам с представительницами прекрасного пола.

Грищенко ругала милиционеров, которые спят в хомуте и не ведают, что у них под носом ходят-бродят психи с ножами; опер погнал на Грищенко, которая волынит с предъявлением обвинения БОМЖу; Мортынов орал на опера, который хочет всех засадить, а тот в ответ только вжимал голову в плечи; начальник паспортного стола крыл последними словами монастырь, который превратился в сборище отребья; сменивший дежурного капитана майор не знал, что делать с задержанными, которые агрессивно рвались на волю; начальник милиции Зубов пытался всех перекричать и махал листком с рисунком бородача: «Вот еще фигурант из Сосенского… Николай Николаевич…»

Когда страсти улеглись, решили на следующий день допрашивать-передопрашивать свидетелей; милицейским нарядам раздать составленный Сосниным портрет стрелка, чтоб искали; удерживаемых в коридорах милиции помурыжить до утра и по одному выпускать; послать человека в Орлинку (Сосенский), чтобы вместо объяснений оформить протоколы допросов; забрать в Калуге экспертизы и искать, искать и искать…

— Так-так. — Потеряв голос, Зубов поднял руку, и прохрипел: — В верхах сказали, второго «висуна» не простят…

— Какого второго?..

— А про Меня забыли?

— А-а… — понял Мортынов.

Прошло два с лишним года, как в Подмосковье топором убили протоиерея Александра Меня^[10]. Поговаривали, душегубец напал из кустов, но убийство до сих пор не раскрыли.

А теперь зависло убийство еще трех монахов.

Что бы там ни говорили, а ведь за это могли и поснимать головы.

3. Похороны монахов

Прощание с убиенными монахами прошло 20 апреля 1993 года, на праздник Иверской иконы Божией Матери. Три гроба стояли в глубине Введенского собора. Лица монахов покрыли черной материей. Вокруг с насельниками собралось много народа. Стояли близкие и друзья погибших.

Кто всхлипывал, а кто и со слезами на глазах радовался.

Приехали спортсмены, с которыми отец Василий играл за сборную по водному поло, его мать. Кто-то сетовал, что зря отца Василия увезла «скорая» и ему не дали умереть в обители. Кто-то вспоминал, что отец Василий мечтал умереть на Пасху, когда колокола звонят. Он и умер, только когда колокола отзвонили. Кто-то, как отец Василий сказал паломнице: «Каждый, любящий Бога, должен лично встретиться с силами зла». Вот и встретился. Кто-то сокрушался: «Будущего архимандрита потеряли…»

Кто говорил об иноке Трофиме: мог гвоздь пальцами согнуть. Почему же не совладал с убийцей? Три тысячи иисусовых молитв произносил в день… Безотказный. Старушкам перепахивал огороды, а потом летел на тракторе на службу…

Прощание в храме

Кто вспоминал об иноке Ферапонте. Рукодельный. Смышленый… Ежиков наловит в лесу и несет в склад мышей гонять. Говорил: «Хорошо тем, кто принял смерть за Христа. Хорошо бы и мне такой удостоиться». Вот и удостоился…

Игумен Мелхиседек на прощании сказал:

— Мы потеряли трех монахов, а приобрели трех Ангелов…

Братья подняли гробы с убиенными и медленно-медленно понесли из храма на крошечный погост у стены. Последний путь иноков и иеромонаха пролегал по местам недавних кровавых событий. Здесь несколько дней назад метался убийца с мечом. А теперь ветерок вздымал материю на умиротворенных лицах молодых насельников, могущих стать оптинскими старцами и продолжить былые традиции, но стремительно отошедших в мир иной и теперь общавшихся с вечностью…

В последний путь

Перед погребением

Келья отца Василия

Вдоль стены выросли три холмика с тремя крестами.

К крайнему из них подошла и застыла мать отца Василия.

Друзья отца Василия долго не уезжали из монастыря. В деревянном доме проведали келью, в которой он жил аскетом и спал на доске… Постояли на песчаной дорожке, где их товарищу нанесли удар в спину ножом. Знали молниеносную реакцию своего капитана команды и спрашивали: почему на этот раз она ему не помогла…

Келья инока Трофима

Кто-то шел в келью инока Трофима…

Кто-то Ферапонта — посмотреть уголок инока за занавеской…

4. Подмога из Калуги. Заметка в газете

Из Калуги, чтобы скорее раскрыть преступление, на подмогу прислали бригаду следователей. Сразу разослали по объектам. Следователя Сенищева на милицейском УАЗе повезли в Орлинку доводить до ума дело со стрельбой. Следователя Сашина забросили в Оптину, пусть там брушит. Третьего отправили по дальним селам района: может, там что найдется. Четвертого оставили в Козельске определяться с забившими коридоры задержанными.

Мортынов остался в отделе милиции координировать работу всей следственной группы, сидел в кабинете, раскладывал по томам бумаги и ничего плохого не ожидал, пока дежурный не бросил ему на стол газету:

— На читай, тетеря!

— Слушай, капитан, не зарывайся…

— А ты читай-читай…

Мортынов взял газету:

— «Советская Россия»… Сегодня вышла, 20 апреля. — Посмотрел на дату, читал: — «Страшным преступлением омрачен… праздник… убиты три монаха… двое зарезаны перед звонницей». На звоннице, — поправил. — Но это мелочи. «Третий убит… тем же преступником, убегавшим с места преступления…» Ну что, так оно и могло быть… Хорошо, что хоть обмолвились, а то про Оптину совсем забыли…

«Советская Россия». 20 апреля 1993 года

Дежурный:

— Дальше-дальше…

— «Очевидцев преступления не обнаружено. На месте убийства найдены: шинель, кепка, возможно, принадлежащие убийце. И орудие убийства… в виде короткого меча». Все верно. Постой, а кто мог тиснуть эту заметку?

— Скажите еще, что я, — загыгыкал капитан.

— «…удалось задержать подозреваемого в убийстве бомжа К.». Не слабо! «Из его собственных слов стало известно, что ранее судим за нанесение тяжких телесных повреждений отчиму…» Не понял, но об этом знают я, Грищенко, Зубов, опер…

— Не знаю, не знаю…

— «… проходил лечение в психиатрической больнице… жил в монастыре в качестве паломника… работал в котельной… изгнан…» Выходит, в нашей бригаде завелся крот?! — вылетело у Мортынова.

Он резко встал:

— Кто ж такую ерунду отмочил?.. Зачем? Чтобы мы свернули следствие и упекли Карташова…

— А что?! — обрадовался дежурный.

— Я догадываюсь, чьих это рук дело… Газета вышла сегодня, вчера уже донесли… Надо с нашей «командиршей» поговорить…

Железная Лариса расслабилась и пришла в этот день в отдел позже обычного.

— Должна же я отдыхать… — сказала, оправдываясь перед Мортыновым и поправляя прическу на голове. — Вчера допоздна провозилась…

Прочитав заметку, ухмыльнулась:

— Ну, скакуны…

— Им все ясно… А что «Николай Николаевич» бродит с обрезом… Еще тьма вариантов…

— Ничего, вот экспертизка придет с пальчиками БОМЖа, и тады…

Мортынов знал, что откатали всех «бандитов» и отпечатки их пальцев вместе с ножами послали экспертам.

— А если пальчиков БОМЖа не окажется? — произнес Мортынов.

— Не будь кликушей…

— Кто ж это тиснул, — произнес и, прощупывая, спросил: — Зубов?.. Опер?..

— У них кишка тонка! — возмутилась Грищенко. — Их в Москве слушать никто не станет…

— Выходит, не обошлось без Калуги…

— Все-то ты знаешь… — как отрезала Грищенко и взяла газету: — На память…

Когда она вышла, Мортынов подумал: «Видимо, она в Калугу начальникам. И те выше… Эх, все хотят скорее прогнуться и БОМЖа упечь… А там хоть трава не расти…»

Несмотря на сообщение в прессе, крутилось множество слухов: убил солдат; отомстили местные жители; орудовала банда; совершено ритуальное убийство. И поливали грязью: православные на Пасху перепились и порезали друг друга. Все произошло на почве сексуальных отношений между мужчинами. Послушник поквитался с братией. И раздавались самые фантастические байки: прилетели марсиане на НЛО…

А газета проталкивала: БОМЖ убийца.

И все сомнения прочь!

Голова у Мортынова распухла, ему нужно было все прояснить, а домыслы отмести. Найти и отработать того, кто просил супа горохового в трапезной, и ему не дали… Кто гневно посмотрел на женщину в храме… Кто попался паломницам на дорожке в скит, а объяснил свое нахождение здесь камнем… Кто крутился около звонницы, стоял за монахом и потом приседал… Гонцов на НЛО… Стрелка из Орлинки…

И давили: что телитесь? Сажайте Карташова!

Уже убивец известен на всю страну.

Можно было остановиться на Карташове и его «банде», но ничем кроме собачек, причастность «главаря» к убийству не подтверждалась. Конечно, можно было отдать бородача козельским операм, и те бы выбили нужное, но на это Мортынов пойти не мог. А строить обвинение на таких шатких доказательствах Мортынову не позволяла совесть. Слава богу, годы королевы доказательств — признания обвиняемого — канули в Лету.

На горизонте маячил стрелок, который перепугал деда с бабулей. По их описанию Таджик составил портрет налетчика, его раздали сотрудникам милиции, и те ездили по селам, шли по домам, спрашивали, не знают ли такого. Надо было терпеливо искать, а Грищенко гнала вперед.

5. Второй выезд в Орлинку

Приезд подкрепления придал расследованию новый импульс, а сами прибывшие с интересом окунались в неизвестное для них дело, не зная, смогут ли в чем-то помочь: раскрыть преступление, разобраться с обстоятельствами убийства, выяснить, почему стала возможной кровавая Пасха и что нужно сделать, чтобы подобное не повторилось.

Следователь Сенищев ехал на УАЗе в Орлинку. В Сосенском заглянули в отделение милиции.

— Э, Таджик, карета подана! — полетело по отделению.

Улица в Сосенском

Через минуту в дежурку подсел старший опер Соснин, и они помчали дальше. Соснин удивлялся: зачем ехать, терять время, когда он отдал объяснение, нарисовал портрет стрелка, только ищите, но потом успокоился: жираф большой, ему видней.

Въезжая в Орлинку, повернули к дому лесника.

— Вон хозяин. — Соснин показал на деда на крыльце.

А когда подошли к заборчику палисадника, он обратился к хозяину:

— Здравствуйте, снова к вам. Со мной человек из Калуги…

Дед провел гостей в комнату.

Комната, в которой произошел выстрел

Когда Сенищеву показали дырку в полу, он присел рядом:

— Сюда стрелял?

Дед:

— Сюда…

— Сквозная?

— Похоже, навылет…

— Надо пулю достать…

— А вот его нога… — Дед показал на след обуви.

— Молодцы, сохранили. Сфотографируем… Вы можете понятых найти?

Дед, как и в прошлый визит милиции, ушел за старичками.

Пыжи и пуля, извлеченные из-под пола

Сенищев ловко выдернул из портфеля фотоаппарат, сфотографировал след на полу, доску с дыркой.

Думал, как проникнуть под пол.

Вскоре дед привел двух доходяг, которые были при выемке патронов. Общими усилиями сняли с пола доску, достали пулю и пыжи.

Осмотрев дом, Сенищев заполнил протокол.

Доходяги поставили крестики на последнем листе и ушли, а гость из Калуги сел за стол и обратился к хозяевам дома:

— Теперь я должен вас допросить…

— Так с жинкой говорили. — Дед посмотрел на Таджика.

— Ее опрашивали, а это допрос… — произнес Сенищев.

Спрашивал деда, слушал ответы.

Записывал:

«…живу с женой… осталось семь домов… проживают дачники… старики со старухами… 18 апреля 1993 мы были с женой вдвоем в доме. Около 9.15 сели завтракать. В это время к нам в комнату вошел незнакомый мужчина… без стука…»

— Как выглядел мужчина?

Сравнил ответ деда с тем, что записали в объяснении бабули:

— Все так же… Я из него перепишу…

Переписал:

«…лет 30–35… рост 165 см… голова лысоватая… с густой бородкой округлой формы… брюки… рубашка…»

— Что еще?

— В правой руке у него обрез… — говорил хозяин. — Мы с женой растерялись… Мужчина прошел на середину комнаты и молчал… Я обратил внимание, что курки на обрезе взведены, так как долгое время работал лесником… Спросил: почему у него взведены курки? Он не ответил, стал молча спускать курки. Мне показалось, что он не привык обращаться с оружием, потому что спускал курки неумело.

— Мог застрелить?

— Нет, обрез держал стволом вниз… Приклад обрезан по шейку…

— Понятно, выстрелил…

— Да. Он отнесся к выстрелу спокойно и попросил налить ему 100 грамм водки… Бутылка-четвертинка стояла у нас на столе… Ее ваш коллега забрал…

Таджик:

— Я ее в отдел отвез…

Хозяин:

— Я налил ему 100 грамм. Он стоя выпил… Он говорил, что подрался с охотниками и отобрал ружье… Я предложил закусить ему холодцом. Он закусил и попросил налить ему еще водки. Я налил. Он выпил. Я спросил, отуда он. Он сказал, что из деревни Прыски. Я спросил у него фамилию. Он ответил: Иванов Николай Николаевич. Тогда я сказал, что сам из Прысок и всех там знаю. После этого он сквозь зубы сказал, что из Казачьего…

— Вы проезжали Прыски и Казачье. Они перед Козельском, — пояснил калужцу Таджик.

Марченко:

— И добавил фамилию, но я ее не расслышал. Он задрал рубашку на животе. Я заметил, что у него на поясе полный патронташ патронов. Мужчина стал доставать патроны из патронташа и отдал мне в руки. Он дал мне 12 патронов 16-го калибра. Тут же перед уходом мужчина зарядил один недостающий патрон в ружье…

Прыски

Соснин понял, почему послали человека из Калуги в Орлинку: он многое упустил и теперь молчал.

Марченко:

— Когда дал мне патроны, он стал просить какую-нибудь рубашку. Жена дала мою старенькую хлопчатобумажную рубаху. Он тут же одел ее поверх своей рваной и застегнул пуговицы. Когда оделся и вышел, жена пошла следом. Он спросил: как добраться до асфальтовой дороги. К Сосенскому…

Закончив допрос, Сенищев задал вопрос:

— Опознать сможете стрелка?

— Смогу… — ответил хозяин.

— А вот ваше объяснение, — обратился к хозяйке. — В нем верно написано?

— А як же…

Сенищев переписал объяснение в протокол допроса и дал бабуле расписаться.

Потом допросил Соснина.

— Вот теперь все пучком… — Собрал бумаги.

Дед вознамерился проводить гостей, как Сенищев:

— Вы с бабушкой со мной поедете…

— Зачем?

— Составлять портрет…

— Чей?

— Стрелка…

Фоторобот предполагаемого убийцы

Дед с бабулей нехотя утолкались с Сосниным на заднее сиденье дежурки.

Ехали и спрашивали:

— А его споймали?

— Нет, — отвечал Сенищев. — По лесам бегает…

— Ой, страсть-то какая!..

На душе у Соснина кипело: «Что в отделе волыните? Я же два дня назад портрет отдал. Мухи сонные!»

С ротозеями в милиции Таджик сталкивался почти каждый день, но, боясь снова оказаться в Душанбе, предпочел не возмущаться и спрыгнул с подножки УАЗа в Сосенском.

— Не волнуйтесь, вас привезут и отвезут обратно, — сказал Сенищев старикам, когда сам покидал машину у ворот Оптиной.

— Прощайте, — помахала бабуля.

— Рано прощаться… Мы еще встретимся…

Дед с бабулей надеялись, что их отпустят, а их повезли в Козельск.

Два часа эксперт подбирал, прикладывал нос, рот, брови, глаза к изображению головы на экране:

— Так похож? А так? Нет?..

Муж с женой спорили, тыкали друг в друга, ругались, пока с каким-нибудь вариантом не соглашались. Эксперт прикреплял бороду, клоки волос, пока не появилось более-менее схожая с нападавшим картинка.

Изрядно истрепав деда с бабулей, эксперт отстал от них, и стариков повезли назад в Орлинку.

6. Следственная группа трудится в поте лица

После поездки в Орлинку следователь Сенищев зашел в монастырь. Его устроили в кабинете в надвратной. В соседней комнате еще с утра возился со свидетелями прибывший с ним из Калуги следователь Сашин.

— Как работается? — Сенищев заглянул к коллеге.

— Пока как в танке… Как съездили?

— Да мелочовка, пульки-пыжи… — ответил Сенищев.

— И я никак за хвост зверюгу не ухвачу…

Два гонца из Калуги взялись за тех, кого до них не успели допросить.

Сенищев обратился к мужчине:

— Фамилия?

— Воропаев Сергей Николаевич… Родился в Москве в 1960 году… Работаю в Оптиной пустыни разнорабочим… В монастыре на послушании с января 1990 года… В ночь с 17 на 18 апреля нес послушание по охране крестного хода… Приехало много людей… Много пьяной молодежи… Охранял колонну священства… Послушание началось в 21 час… Раздали зеленые повязки… Сделали коридор для священства… Приходилось удерживать коридоры во избежание давки… Крестный ход начался в 24 часа… После пасхальная служба… С 3 до 5 я находился в храме… За время охраны колонны священства я видел много подозрительных людей… Главным образом в нетрезвом состоянии…

Отец Илий

«Вот и найди убийцу…»

Разнорабочий:

— У нас многие ходят в шинелях в монастыре… В шесть часов начиналась литургия в скиту… Я ушел в скит… Потом собирался ехать в Казачье… Так как скитские ворота закрываются, шел через главные… Там встретил знакомого… Взял кулич… Мы решили ехать в Козельск и купить там спиртное и отпраздновать… Когда зашел в монастырь… увидел своего духовника — схиигумена Илию возле Введенского собора. Я подбежал к нему и взял благословение на поездку в Казачье. С отцом Илией я беседовал на паперти Введенского собора. Я слышал, что звонили колокола… Ко входу мы прошли вместе с Илией… Меня знакомый довез до поворота в Козельск… В девять часов в Козельске я узнал, что убили монахов…

Если бы рядом оказался Мортынов, он бы сказал, что ничего нового рабочий не преподнес, но Мортынов остался в милиции, а Сенищев допрашивал.

Следом отвечал другой послушник:

— Лашков Станислав Александрович… послушник Стефан… родился в 1973 году в Москве… холост… инвалид второй группы… место жительства… монастырь Оптина пустынь… старый братский корпус… над просфорней… В братии монастыря Оптина пустынь состою с сентября 1990 года… Сначала я был в скиту ночным сторожем, потом келарем (заготовителем фруктов). Два месяца был в Шамординском монастыре кочегаром усыпальницы. Последнее время около года по субботам и понедельникам, по суткам и через сутки, несу послушание на центральной вахте с 7 до 7 часов утра… С 17 на 18 апреля в праздник Пасхи я дежурил на центральной вахте. Вообще по монастырю мы дежурим посуточно втроем.

Послушники

Сенищеву все оказалось в новость, и он с интересом слушал.

Послушник:

–…на транспортных воротах, на главных, вместе со мной паломник Владимир Фалилеев. Народу было много и пришлось открывать нараспашку ворота… По всей территории были расставлены милиционеры, паломники и рабочие… Ворота были под охраной милиции… Но за все сутки с 17 на 18 апреля никаких милиционеров на воротах не было…

«А где же они охраняли?..»

— Причащение я предварительно получил в Чистый четверг 15 апреля, так как на праздник должен дежурить у главного входа… В шесть утра я начал уборку вахты для пересдачи… Тут прибежал разнорабочий и сказал, чтобы быстро вызывал «скорую» и милицию. Началась паника…

Когда свидетели иссякли и следователи собрались ехать в Козельск, Сашин помахал пачечкой протоколов.

Сенищев:

— Дай посмотрю…

— На… — Сашин отдал пачечку.

— О, даже сестру наместника допросил…

Наместник Венедикт

Сенищев читал:

«Пенькова Наталья Андреевна… Родилась в 1948 году в Москве… проживаю в Москве… с 16 на 17 апреля 1993 года в два часа ночи я с мужем, Пеньковым Евгением… дочерью… и сыном… 9 лет… приехали в Оптину пустынь в гости к моему брату — наместнику монастыря отцу Венедикту. Обычно останавливаемся у Мельник… Дом рядом со скитской башней… Я у Мельник… муж — у брата… Служба началась примерно в 23 часа 17 апреля… закончилась в 5 часов 18… Я, дочь и Мельник пошли в трапезную, расположенную недалеко от центрального входа за территорией монастыря… Туда прибежал мой сын… Из трапезной пошли домой… Кто-то был недалеко от звонницы, но не могу сказать… Очень устали…»

— А это чей допрос? — Сенищев глянул в шапку следующего протокола.

Читал:

«Козяков Александр Васильевич… 1960 года рождения… Оптина пустынь, токарь… сказали подежурить на воротах монастыря… Дежурил на воротах… Нужно было следить за машинами у ворот, чтобы никто бензин не слил…»

— Как все обыденно.

«В 5 утра снялись. Пошли завтракать. Сообщили об убийстве монахов. За время дежурства в солдатской шинели никто не проходил…»

Оптина пустынь. 1993 год

Еще протокол.

«Бажутин Анатолий Андреевич… родился в 1943 году в Пермской области… живу в монастыре с октября 1992 года… разнорабочий… дежурил на вахте… На Пасху отец Силуан поставил между оградой монастырского кладбища и Казанским собором… Там машин приезжих много и нужно их охранять… Я охранял… К 5 утра замерз… Пошел в трапезную… Когда пошел в скит, видел, как парни курили с молодками. В скиту узнал об убийстве…»

«Небось спал в каморке», — подумал Сенищев.

Дальше читать не хотелось, но решил заглянуть в еще один протокол:

«Петров Александр Викторович (послушник у наместника)… родился в 1971 году в городе Ангарске… Место работы — монастырь Оптина пустынь… 18 апреля после пасхальной службы пошел в келью к наместнику монастыря готовить праздничный стол для гостей. Готовил чай, встречал гостей… Во сколько — не знаю, раздался звонок, открыл дверь, стояли один из рабочих и паломник, они были очень взволнованы… Позвали отца Митрофана, ничего не объясняя. Я вызвал отца Митрофана, и когда он вышел, они сказали, что убили монахов… Они побежали… Я за ними… На дорожке к скитской башне лежал отец Василий… Над ним стояла женщина, кричала, рыдая… Мы стали помогать отцу Василию расстегивать одежду… У сарая лежала шинель… Ее парень понес… Из кармана торчал конец лезвия ножа, прорезавшего ее… Послушник Александр…»

— Поработали «на славу». — Сенищев потряс пачечкой, в которой просмотрел не больше четвертой части. — Зверюгу за хвост не ухватили…

Допросы, различаясь в мелочах, повторяли друг друга, но не давали для раскрытия преступления новых сведений. Приезд подкрепления из Калуги мог оказаться лишним.

На улице засигналила машина.

— Едем, — сказал Сенищев.

7. Никчемное и важное. Допрос матери отца Василия

Вечером протоколы допросов скопились на столе у Мортынова. Он пробегал бумаги взглядом, что-то его заинтересовывало, и он внимательно читал, что-то пропускал.

За Сенищевым листал допросы сестры наместника: «Ничего толком…», токаря, разнорабочего, послушника наместника монастыря.

«Пустышки».

Мать отца Василия с портретом сына

Вот задержался на допросе:

«Протокол допроса свидетеля 20 апреля 1993 года… Оптина пустынь следователь калужской прокуратуры Сашин допросил… Рослякову Анну Михайловну…»

«Мать отца Василия», — вспомнил мирскую фамилию убиенного иеромонаха.

Читал:

«1920 года рождения… Родилась в деревне Лощиха Мещовского района Калужской области…»

Подумал: «Где же это?»

Игорь с отцом

Игорь Росляков, студент

Игорь Росляков с командой по водному поло (сидит слева)

Читал дальше:

«…вдова… образование 5 классов… пенсионер… место жительства Москва… не судима… г. Москва, ул. Юных Ленинцев, д… кв.… телефон 1728… допрос начат в 18 часов 30 минут…»

«Из калужской глубинки, а выбралась в столицу, вырастила сына — и на тебе…» — пронеслось в голове.

Читал:

«…Отец Василий (Росляков Игорь Иванович), которого убили в ночь с 17 на 18 апреля 1993 года, мой сын. Сын мой родился в 1960 году, 23 декабря. Рос нормальным, спокойным ребенком. Учился хорошо. Занимался спортом, водным поло. Участвовал в соревнованиях российских. Союзных. Бывал на соревнованиях за границей. Игорь закончил МГУ, факультет журналистики, в 1986 или 1987 году. Там он также учился хорошо».

«Окончил МГУ. Был за границей… — подумал Мортынов. — Везучий, а оказался в монастыре».

Читал: «Мой муж Росляков… Отец Игоря умер давно, в 1978 году, и, кроме Игоря, у меня никого не было. Каких-либо черепно-мозговых травм у Игоря не было. На учете он нигде не состоял, ни на психиат-рическом, ни на наркологическом. Пять лет назад Игорь, читая много различной литературы, решил уйти в монастырь и выбрал Оптину пустынь. Свой уход в монастырь он объяснил тем, что он выбрал для себя путь духовной жизни. У Игоря были друзья в мирской жизни, врагов у него не было».

«И это все? — чуть не вырвалось. — Даже я знаю больше…»

Отец Василий с паломницей

Он уже навел справки и знал, что отец Игоря в войну воевал на Северном флоте, потом работал в правоохранительных органах оперуполномоченным, во вневедомственной охране, охранял Институт имени Сербского, положил партбилет, когда столкнулся с несправедливостью. А сколько ее, уж это Мортынов знал не понаслышке.

Знал, что мать у Игоря — ткачиха. Жили скромно, в пятиэтажке.

Сын серьезно занялся плаванием…

Рубаха-парень. Родители купили сыну магнитофон — он его отдал другу, который сам себе купить не мог. Гитару отдал… Когда ему шел девятнадцатый год, умер отец… Ездил за границу с командой. Увлекся голландкой и стал «невыездным»… Потянулся к религии. Оставил спорт. Подался в монастырь. Приняли в послушники. Постригли в монахи…

Лощиха

«Вот что надо выяснять, а не переливать из пустого в порожнее…» — вдруг обдало следователя Мортынова. И ему вся юридическая схоластика, которой набили несколько томов, показалась никчемным хламом. Копеечным, сиюминутным, в сравнении с бесценностью, которую бы высветила жизнь этого монаха.

Выйдя в дежурку и узнав, что Лощиха в соседнем с Козельским Мещовском районе, понял, что неспроста привело Игоря Рослякова именно в Оптину: видимо, не раз ездил на родину матери, а где-то недалеко за Жиздрой в лесах пряталась Оптина пустынь.

Гостиница в монастыре. 2020 год

Но пребывал следователь Мортынов в состоянии просветления недолго. Его быстро опустила на землю реальность, ради которой он прибыл в Оптину: не летать в высотах духа, становления человека он приехал сюда, а делать работу от сих и до сих: кто убил, как убил, за что убил, что ему за это будет.

Остановился и на допросе Петровой Натальи Юрьевны:

— Кажется, Наталью Юрьевну уже допрашивал козельский прокурор…

Поискал допрос прокурора:

— Ого, всего несколько строк, а здесь две страницы. Ну и тунеядец же прокуроришка! Что же надыбали после него?

Читал:

«…В Оптиной третью неделю… Проживаю в гостинице за пределами монастыря… Мое послушание — уборка в храме… Два раза в сутки… Служба начинается в половине шестого, заканчивается около двух дня… В этот день, когда случилась беда, была праздничная служба, кончилась она около пяти утра. Мы пошли в гостиницу разговляться. Разговелись и пошли на уборку храма на послушание. Шли с Солодкиной Людмилой… Когда вошли в монастырь, звонили колокола… Когда дошли до середины Казанского собора, звон прекратился… Мы не обратили внимания на это и шли к Введенскому собору… Когда подходили к нему, раздался крик женщины… От звонницы. Она стояла у звонницы… Я прошла мимо этой женщины и увидела на полу монаха… Лицо его закрыто мантией… Здесь я как-то распрямилась и посмотрела по направлению ворот к скиту и увидела силуэт человека в монашеской одежде…»

— Кто б это мог быть?

Читал:

«Я даже не могу сказать, шел он или нет… Я почему-то подумала, что монаху, лежащему на полу звонницы, нужна медицинская помощь… Я посмотрела на него и увидела — еще лежит монах… Здесь я поняла, что случилась беда… Подняла глаза и увидела у сарая человека, он одновременно двумя руками снимал с себя шинель…»

— Снимал шинель… Вроде кто-то говорил об этом…

Читал:

«Роста где-то 160 см, он ниже меня… Я поняла, что произошло убийство и человек в шинели — убийца, и страшно испугалась. Оглянулась назад, обнаружила, что у звонницы нет никого из женщин. Я оказалась одна с лежащими монахами. Все это я увидела и оценила одномоментно. Буквально в одну секунду. Обернувшись и не увидев женщин, я заметила идущего ко мне от иконной лавки страшного, как мне показалось, мужчину».

— Монах… Снимал шинель… Страшный мужчина…

Читал:

«Я испугалась и бросилась бежать к монастырской трапезной. Звала на помощь, обегая Введенский храм справа. Поэтому мужчину, снимавшего шинель, я видела всего одно мгновение… Без шинели я его не видела. Хлястик шинели был оторван на талии. Шинель была длинная. Головного убора на нем не было. Какие волосы — не могу сказать».

— Это новое…

Дальше:

«Я обежала храм, выбежала к трапезной и увидела, что от трапезной до центрального входа в монастырь не было ни одного человека. И здесь же увидела, что из храма выходит народ. С ними я и пошла вновь к звоннице… Видимо, я пошла к медпункту, чтобы попросить оказать помощь. И, проходя мимо звонницы, я пошла к лазарету и по пути к нему встретила двух женщин — одна из них Люба, она из Москвы. Мы с нею оформляли плащаницу. Люба, увидев меня, спросила, что случилось, я ответила, что кого-то убили. Она предложила пойти посмотреть, и мы пошли от места, где встретились, в направлении к звоннице. По пути мы увидели, что на дорожке, ведущей к воротам, к скиту, между двумя домами лежит еще один монах… Мы подошли к нему… Он лежал на спине головой к звоннице, ногами к скиту. Лицо у него было укрыто мантией. У меня сложилось впечатление, что лица у всех были укрыты специально, хотя я могла ошибаться. Мантию с лица пыталась снимать Люба, и ей это никак не удавалось. Когда ей удалось открыть лицо, то мы узнали отца Василия. Он открыл глаза, он был еще жив. Я закричала, к нам от звонницы побежали люди… К нам подбежали братья, все они были в подрясниках. Им отец Василий тоже не смог ничего сказать. Я стала кричать, что у сарая должна быть шинель… Туда побежали послушник Александр Петров и отец Митрофан, и действительно был найдена шинель и большой нож…»

— Вот стоящий допрос… А из этого половину можно, — приподнял кипу бумаг над урной и чуть туда не бросил. — А прокурор — тунеядец! Две строчки нацарапал…

Стоящий — нестоящий протокол, но и он не позволял ухватить «зверюгу».

8. Кому нерадостные, а кому радостные вести. Слухи

Вечером все того же 20 апреля стол перед Железной Ларисой усеяли бычки. Повисло столько дыма, что на нем можно было повесить топор. От ее шикарной прически ничего не осталось: волос слипся, осел. Она читала и перечитывала заметку в «Советской России» с сообщением: «…удалось задержать подозреваемого в убийстве бомжа К.» и чего-то ждала.

Дежурный положил на край стола несколько пачек:

— Только привезли из Калуги…

Грищенко потерла руки:

— Наконец-то…

Она вся извелась, ожидая тот момент, когда Карташов и иже с ним «бандиты» из просто задержанных превратятся в арестантов. Для этого требовалось немногое: к тому, что БОМЖа выявили собачки, приложить вывод эксперта, скажем, отпечаток пальца… на ноже… оставлен… Карташовым.

И все!

Тогда БОМЖ со свистом из изолятора временного содержания перелетал в следственный изолятор.

Взяла первую пачечку:

— Пальчики…

Прочитала:

«Заключение эксперта…»

Заглянула в последний лист:

«Выводы. Два следа пальцев обнаружены на одном ноже и два следа на липкой ленте на втором ноже… пригодны для идентификации личности… Другие следы рук… не пригодны…»

— Значит, есть с чем работать! Ну…

И дальше:

«Четыре отпечатка… оставлены не Карташовым Александром Ивановичем…»

«Неужели?!»

Ей не верилось. Теперь прочитала заключение от начала до конца несколько раз.

Долго не могла взять себя в руки, но вот немного успокоилась и стала читать дальше:

«…не Котляренко Александром Николаевичем… Городецким Александром Анатольевичем… Прокушевым Андреем Леонидовичем… а другими лицами».

Выходило, не оставили отпечатки члены «банды».

Надавила кулаками на стол так, что столешница прогнулась.

— А тут?

Взяла другую пачечку:

«Заключение…»

Тоже заглянула в последний лист:

«Выводы: След обуви на куске рубероида, изъятом с крыши цементного склада на территории монастыря Оптина пустынь… пригоден для установления групповой принадлежности».

— Ну? — снова заколотилось сердце в груди Грищенко.

«Пригодность данного следа для идентификации можно определить лишь при наличии конкретной обуви. Данный след мог быть оставлен подошвами спортивной обуви — кроссовками, спортивными тапочками и т. п., либо другой обувью с аналогичным рисунком низа. Определить размер обуви, оставившей данный след, не представляется возможным».

— А Карташов в кирзачах…

Встала и сгоряча заехала рукой по стулу, который с громом полетел в угол.

Часто билось сердце, ударяло в виски. Надежда сегодня отрапортовать: «Убивец найден!» улетучилась.

Приходилось либо искать новые доказательства в виновности «бандитов», или выпускать их из камеры.

Грищенко схватила со стола газету «Советская Россия» и порвала на мелкие кусочки. Все, что писали в ней, что она послала шефам в Калугу, а те в СМИ, оказывалось блефом.

20 апреля 1993 года сотрудники козельской милиции вышли еще на один след. В дежурку позвонили из кафе «Встреча», и они, как сумасшедшие, выжимая из УАЗа всю мощь, вылетели из отдела к перекрестку и с ревом полезли в горку к привокзальной площади.

Привокзальная площадь

Дежурка затормозила, чуть не въехав в стену кафе.

— За мной! — хлопнул дверцей опер, выпрыгивая из дежурки, и с пистолетом наизготовку устремился вперед.

— Руки вверх! — вбегая в зал, закричал мужикам, сидевшим за столиком с кружками пива.

При виде человека с пистолетом женщина за кассой завизжала:

— Грабители!

И нырнула под стол, а те, что были на раздаче, кинулись на мойку.

Кафе «Встреча»

Вывеска кафе «Встреч

Влетевший за опером еще один милиционер всех взял на прицел автомата.

Милиционеры извлекли работников кафе из закутков, привели в чувства.

Через пяток минут опер в подсобке допрашивал кассира.

— Моченкова Татьяна Петровна… 1951 года рождения… — отвечала толстуха. — Родилась в деревне Прыски…

В голове опера мелькнуло: «Стрелок в Орлинке говорил, что из Прысок».

Кассир:

–…работаю в кафе «Встреча» кассиром… Вчера… 19 апреля 1993 года примерно в 14 часов… в кафе пришел молодой парень… роста 170 см… лет двадцати… худощавый… волосы светло-русые… бороды не было… в куртке из болоньи, джинсах и сапогах… Парень взял обед и сел за стол есть… Народу не было, и мы, работники кафе, вчетвером сидели за столом. Разговор зашел об убийстве в Оптиной. Парень услышал наш разговор и сказал, что видел, как убили. Что какой-то мужчина, одетый в солдатскую шинель, убил в звоннице двух монахов. Зарезал их и побежал в сторону скита, и ему встретился еще монах, которого мужчина тоже зарезал. При этом парень еще пояснил, что этого третьего монаха убили случайно, так как он просто попался ему навстречу, когда тот бежал, и если был бы кто другой, он и его бы убил… Убийца был с бородой… Время было около 6 утра… Сумрачно… Парень, который убил, перелез через забор и убежал… Он говорил, что убийца бросил нож. Парень пообедал и ушел. Раньше его не видела… Сложилось впечатление, что он причастен к монастырю… Он был какой-то чудной…

Опер нервно застучал каблуком по полу: «Упустили… Уехал…»

Кассир:

— Еще парень сказал нам, что между убийцей и звонарями были какие-то счеты. Они ругались между собой и отгоняли этого мужчину.

«“Изыди!” — “Пшел прочь, не звони!” — “Изыди!” — “Пшли, а то…” — “Изыди”», — закружилось в голове опера.

Кассир сообщила:

— Думаю, что парень знает убийцу… Могу опознать парня, который нам это рассказывал…

— А не он ли убийца?.. — почесал затылок опер. — Так всё у него складно…

Кассир побледнела.

— Он мог нас порешить…

— И вас…

Опер допросил старшего повара, посудомойщицу, а когда уезжал, женщины осторожно спросили:

— Его споймали?

— Не-а, бегаить…

— Ой, может снова зайти… Вы бы с нами остались… — взмолились. — Борщечка отпробуете…

— Я на охоте! — бросил опер.

И вышел.

УАЗ рванул с места.

— Они поехали на охоту, — удрученно хором сказали женщины.

Обедавший в кафе парень мог оказаться убийцей. А мог и тем, кто все видел от начала нападения и до конца, но вмешиваться или хотя бы предупредить братьев об опасности не отважился.

Оптина пустынь. 1993 год

На этот раз на подведении итогов дня в кабинете начальника милиции Зубова прозвучало больше конкретики и всплыло больше неясного.

Отчитался каждый, что сделал за день.

Начальник потушил сигарету, помахал кипой рапортов:

— Вот обошли дома… Пока обход результатов не дал.

Отчет Грищенко оказался скупым: версия о Карташове повисала в воздухе.

Отчет Мортынова: появилось много фактов, которые запутывали и с которыми приходилось разбираться.

Отчет Сенищева: версия о стрелке одна из основных.

Отчет Сашина: надо передопросить всех, кого допрашивал прокурор, тот мог упустить очень важное.

Опер сидел, словно набрав в рот воды…

Ясно было одно: нужно искать, искать и искать…

— И в первую очередь, кому принадлежит шинель, кепка вельветовая, сумки, ножи… — сказал Зубов в заключение. — Искать хозяина шинели!

Тем временем монахи немного очухались, и монастырская жизнь мало-помалу налаживалась. Милиция взяла монастырь под круглосуточную охрану, хотя насельники больше боялись не «зверя», который скрывался в лесах и мог снова заявиться в обитель, а постовых, которые на подпитии слонялись по Оптиной с автоматами, рискуя по ошибке подстрелить. А самый главный вопрос — кто убийца, сколько их — оставался неясным.

Примечания

9

Схиархимандрит о. Агапит (Беловидов). Жизнеописание в Бозе почившего Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1900.

10

Александр Владимирович Мень (22 января 1935 г., Москва — 9 сентября 1990 г., Семхоз, Московская область) — протоиерей Русской православной церкви, богослов, автор книг по богословию, истории христианства и других религий, основам христианского вероучения, православному богослужению. Убит 9 сентября 1990 года.