Шаманы Байкала. Путевые заметки

Михаил Юровский, 2016

Люди всю жизнь находятся в поисках любви и счастья. Но настоящая любовь приходит редко, а счастье, как и смысл жизни, ищут слепо и интуитивно. В чем же смысл нашего путешествия на Землю? Прежде всего это увлекательный процесс познания, и я приглашаю вас в такой путь! Мои путевые заметки откроют вам новые грани различных отдаленных мест и уклада Шаманов Байкала! «Никто не верит в то, что ветер и небо над головой – все что нужно человеку… Когда хочет человек свободы и вечности – он ее ищет всюду. И находит! На обочине, на берегах Байкала, в любых встречах, в пути…» (Петра)

Шаманы живут и побеждают

Мой друг — этнограф, историк и библиотекарь Евгений Шалимович Соломон — человек уже в годах. Вот что он рассказал о встречах с шаманизмом в своих полевых экспедициях по Прибайкалью лет двадцать назад. Привожу без купюр его этнографический отчёт с согласия автора.

«…Вот последний мой визит к Салаткиным. Был у них в гостях до двух часов ночи. Произошёл необычный разговор. Елена Буентаевна спросила меня, как отношусь к шаманам, верю ли в их силу. Ответил, что я атеист, но допускаю, что что-то есть, чего и не знаю. В деятельности шаманов — опыт тысячелетий, колоссальный опыт; нельзя и смешно его отвергать. В психике человека очень много неизведанного.

И тогда Елена Буентаевна и Николай Григорьевич рассказали мне ряд историй, но первую следует понимать как подготовительную, адаптирующую для восприятия других.

Первая история: рассказ о некоем Гришке, которого все называли дед Тишок. Елена Буентаевна впервые увидела его, когда приехала работать в Приамурье. Он подошёл к ней познакомиться и познакомить её со своими „няньками“. Она с изумлением и страхом увидела у него на руках и вокруг шеи „нянек“, как он называл своих змей.

Причём она их не сразу увидела, они были в рукавах и выползли. Одна из них тут же ужалила его в руку. Рука вздулась. Он укоризненно покачал головой, а укус этих змей был смертельным, и, глядя на руку, что-то прошептал, провёл по ней другой рукой. Опухоль спала.

Этого Тишка только попробуй тронуть — он тебе оставит своих „нянек“. Как-то он заболел сильно, пошёл в райцентр. Такой неказистый старичок, помятый уже.

И врач с ним грубо обошлась: поздно пришёл, приёма не будет, только завтра. Тишок кивнул: завтра — так завтра. А врач хотела закрыть дверь и ахнула: на дверной ручке „няньки“, она к телефону, а на нём — тоже „няньки“. Так она кинулась за ним: мы всё для вас сделаем… Жив ли он сейчас? Вряд ли. Хотя кто знает?! Вот дед Николая Григорьевича прожил 114 лет. Тишок хотел передать Николаю Григорьевичу своё искусство, но тот отказался…

Очевидно, Елена Буентаевна жалеет об отказе. Был бы хороший способ самозащиты. Затем она сказала, указывая на Григория Николаевича, что он из рода великих шаманов. От бурят я не раз слышал, что эвенкийские шаманы сильнее бурятских.

Григорий Николаевич сказал, и Елена Буентаевна подтвердила, что камлание шамана — это страшно. Он может превращаться в зверя, например в сохатого.

Вторая история: Григорий Николаевич рассказал, что у них в Забайкалье, в местности, где он жил, пограничной с Китаем, было два очень сильных шамана. Их обоих люди уважали.

Но они почему-то ненавидели друг друга. Его двоюродный дядя рассказывал: ехали они как-то ночью по степи. Сидели на телеге: он и его близкий родственник, этот шаман. Вдруг он сказал: „Стой, погоди“. Вскочил: „Помоги надеть“. Быстро стал надевать маску, весь костюм. Он тяжёлый, там, на металлических бляхах, все звери, которые водятся в мире, и вся картина мира. Накинул костюм на себя, сказал строго: „Ты будь здесь, никуда не ходи. Пойдёшь — плохо тебе будет“. И побежал во тьму.

Но дядя не выдержал. И осторожно пошёл, а потом полз следом. И вдруг он увидел: на холме стоит сохатый. Это был тот шаман. Видимо, он приготовился уничтожить соперника, захватив врасплох.

И вот он видит: его родственник-шаман подбежал и тоже превратился в сохатого. Стоят два сохатых друг против друга. Стояли долго. Потом тот шаман повернулся и пошёл.

Дядя уполз обратно. Потом пришёл шаман. Человек как человек. „А ты всё-таки не выдержал, пошёл!“ — обратился он к родственнику.

Третья история: это было вскоре после окончания войны. Там же, в Забайкалье, была одна шаманка. Вдруг в одной деревне в семье стало являться видение матери. А её уже не было в живых. И те люди вызвали эту шаманку, просили помочь.

Она отобрала с собой четверых сильных парней, в том числе тогда молодого Николая Григорьевича. Ночь. Они приехали к этому дому. И вот он видит: шаманка стала разговаривать с кем-то, вызывать привидение. Шаманка спрашивает у кого-то невидимого: „Что тебе нужно, что ты хочешь?“. Как-то она так разговаривала, что можно было слышать привидение.

Шаманка сказала: „Она хочет шкатулку“. И описала её, хотя никогда у этих людей не была. Затем она ещё раз спросила и получила ответ. „Она хочет напёрсток“. Затем иголку, потом матрац… Не зная их обстановки, она описывала вещи подробно. И такие вещи у людей были.

Вдруг шаманка вскричала: „Не будет тебе сына! Не будет, ишь чего захотела!“. Привидение сказало, что хочет младшего сына. Шаманка велела разжечь костёр в стороне и сжечь все выбранные привидением вещи. Затем она стала изгонять привидение. Шла борьба духов. Внезапно шаманка стала падать как подрубленная. „И вот для чего мы были нужны, четверо крепких парней: если бы она упала на землю, она бы умерла. Мы знали это, и были наготове. Мы ее подхватили. Она была как мёртвая: лицо восковое, щёки запали, круги обозначились под глазами. Сердце не билось. Мертвец.

Вдруг она вздохнула. Стала оживать. Сердце забилось. Она медленно встала, приложила руку к сердцу, сказала: „Ох, как я устала…“. Вот какая шаманка, какой человек, можно ли её не уважать — собой жертвовала ради других!“, — закончил Николай Григорьевич.

Четвёртая история: В его родне дядя был чекистом в годы войны с Германией. Он служил на границе с Маньчжурией, захваченной тогда японцами, а для прикрытия работал чабаном в приграничном колхозе. О том, что он чекист, знала только дирекция.

Время от времени он исчезал. Проникал на территорию, занятую японцами. Его задачей была разведка — привести языка. Они беспощадные были, разведчики. У них правило: если кто их увидел на территории Китая — они его убирали. Увидят они женщину, она на поле жнет (увидела она их или нет; может быть, пока не увидела, может быть, она не крестьянка, а агент японский) — они к ней подбираются и убирают её. И вот так он выполнял задания.

Погиб он, его конь подвёл. Они нарвались на наряд и бросились обратно к реке. Её надо было вброд перейти. Лошадь отказалась идти, попятилась. Молодая была кобыла. Он бросил её, спрятался в плавнях. Японцы так его и не нашли. А наши сумели найти его тело и вывезти. Он застрелился. Жена его не знала, что он чекист, что у него награды. Когда его хоронили, на бархатных подушечках несли ордена. Один чекист, который был с дядей в таких рейдах, рассказывал: „Мы наткнулись на двух спящих японских солдат. И вот этот чабан (мой дядя) говорит: „Я того связываю, а этого ты кончай“. А я никогда не убивал людей. Весь дрожу. Подползли. Нож я занёс. Ударить не решаюсь. Глаза закрыл и ударил. Точно получилось. Второго он взял“.

Елена Буентаевна поясняет: „Тут главное — первого. Потом пойдёт“. Всё это происходило ещё до войны СССР с Японией. Перед расставанием я спросил, какие они видят перспективы, есть ли выход из тяжёлой жизни. Елена Буентаевна сказала, что какие-то признаки смягчения быта намечаются…»

«О шаманизме и роли интуиции в его постижении хотелось бы сделать ряд нетривиальных выводов. Моя оценка шаманизма вытекает из оценки людей, с которыми я контактирую. Не случайно вначале изучаю, что представляют собой люди — носители традиций шаманизма, и только с учётом этого решаю, как воспринимать то, что они рассказывают.

То давление, которое испытывают Салаткины, является своего рода гарантией, что люди говорили нечто серьёзное, они передо мной раскрывались. Не могу понять и обосновать, откуда и почему после услышанного у меня возникла неожиданная мысль, что это — дети человечества. И шёл я домой от них с этим ощущением. Неожиданное представление о людях старше меня, далеко не молодых.

Смотрю я на Елену Буентаевну, Григория Николаевича и вижу огромный мир Востока, который имеет своё самостоятельное значение. Они, со своей стороны, смотрят на огромный, в чём-то чуждый и неприемлемый для них мир Запада. Взгляд западного человека на их мир, как на нечто примитивное, сам по себе примитивен. Но они тоже оценивают европейский мир и в чём-то находят примитивным его. Например, за то, что он, как дикость, отвергает шаманизм, опыт предков, насчитывающий тысячелетия, и в этом смысле — его вечную мудрость.

Когда я слушаю рассказы о том, как камлают настоящие шаманы, то „вживаюсь“ во впечатления очевидцев, и передо мной раскрывается мир вечности. Я чувствую, можно сказать, вижу связь, идущую из глубин первобытного мира, впитываю колоссальный опыт, который нельзя и смешно отвергать. Опыт тысячелетий — это не шутка. Суть в том, чтобы он действовал во благо, а не во вред. Это зависит от целей и задач людей, их морального облика, от квалификации шамана.

В ходе экспедиций я настолько привык вживаться в шаманистскую картину мира, пронизанную единством человека и окружающей природы, и с этой точки зрения искать элементы организации родовых общин, что и на животных стал обращать внимание. Но не только этой привычкой, доведённой до автоматизма, пытаюсь объяснить себе нечто неожиданное, что как-то раз произошло.

Шёл я по селу, лил проливной дождь. Он в такие моменты — мой союзник: благодаря ему люди сидят по домам, и не срываются намеченные встречи. Постоянный дождь сначала превращал почву в грязь, а затем смывал её, доходя до самой основы почвы. Так что шёл я по разжиженной земле. Впереди стояли коровы и телята.

И вдруг у меня появился какой-то шум в ушах. Необычные впечатления можно передать так: я ощутил, что окружающие лес, тайга как-то поднялись в сознании. Очевидно, на новый, неведомый уровень поднялись какие-то связи между мной и окружающим миром. Взглянув на животных, я почувствовал не просто элементы организации в их деятельности, вернее четкую организацию, но нечто большее — что есть единство между мной, человеком, и этими животными.

И на этом уровне я „установил взаимопонимание“ между собой и телёнком. С этой пугающей неожиданностью и необычностью точки зрения я понял, почему он шёл, почему остановился и смотрел на меня. Ощутил какую-то новую связь: предчувствие способности проникнуть вглубь мира животных, и что с ними, при желании, можно говорить на одном языке. И почувствовал новый мир, почувствовал связь мира живущих здесь сельских жителей, бурят, с этим миром, способность „входить“ в него и жить в нём. Этот мир другой, беспредельный, и он существует. Он необъятен. Стали теряться привычные ориентиры, и мне стало страшно. И необычное ощущение вмиг исчезло. Но с тех пор мир тысячелетий приблизился ко мне. Знаю, что тогда жили такие же люди. Наверное, хотя их мир был в чём-то и беднее, но во многом и гораздо богаче. Из этого богатства вытекало, видимо, много векторов развития. Вообще же атмосфера этнологических экспедиций — иной психологический мир. Это мир контактов индивидуальных этнокультурных, более того — цивилизационных картин мира.

Глубина этих контактов зависит от силы стремления к ним, интуиции, интеллекта и индивидуальности. Тогда в эти контакты вовлекаются какие-то неведомые, как я понял на собственном опыте, пласты сознания и подсознания. Очевидно, в интуитивно-осознанном процессе постижения иного мира я двигался в глубь, и во тьме мне светили костры тысячелетий. Что может быть увлекательней для историка, чем этот миг проникновения?..

Елена Буентаевна и Николай Григорьевич — дети уже ушедших поколений, сохранившие некое сокровенное знание, своеобразную базу, присущую всем народам. И при общении с ними возникают какие-то зоны (точки) контактов их знаний с моим сознанием на интуитивном уровне познания. Четыре истории, рассказанные мне, — исповедь, знак особого доверия. Почему Николай Григорьевич рассказал мне именно эти четыре истории?

В противостоянии шаманов как сохатых — терпение, выдержка, стойкость, предельная мобилизация сил и трудная победа. В поведении шаманки — жертвенность ради помощи людям, предельная мобилизация всех сил и трудная победа. В поведении родственника-чекиста — самоотверженность, предельная мобилизация всех сил, готовность идти до конца в служении высшей цели, долгу, как он его понимает, посмертная победа над врагами. Причем Николай Григорьевич рассказал и о том, что мог мне, чужому человеку, не говорить: что разведчики, то есть и его родственник, должны были убивать всех, встречающихся на пути, независимо от пола и возраста, так как их никто не должен был видеть. Во всяком случае, сам факт того, что об этой подробности мне сказали, — штрих, подчёркивающий искренность. И жёсткость.

Во всех трёх случаях — готовность идти до конца, жертвовать собой ради жизненных интересов людей. К таким интересам относятся выбор между жизнью и смертью, здоровье… Ценность этого поведения включает некую высшую форму альтруизма. Защищая семью, детей, Николай Григорьевич черпает силы в примерах поведения родственников и шаманки. Он — наследник именно таких нравственных образцов и традиций. Эти этнические линии как образцы поведения прошлого предков актуализировались в структуре его самосознания, определяют настоящее и будущее.

Николай Григорьевич не требует в этой искренности какой-то известности, как и его предки. Тем более что шаманизм в том, 1989 году, был ещё на полулегальном положении… Видимо, Салаткины хотели понимания, так как это была их, по сути, совместная исповедь.

Мне представляется, что такие обращения в труднейшей ситуации, к примеру родственников-шаманов за моральной поддержкой, именно в силу их интимности намного менее известны, чем обращения к публичным формам выражения этничности. А суждение об этничности только по публичным слоям, что распространено, ведёт к поверхностному пониманию. Подобные обращения в труднейшей ситуации к интимным слоям этничности показывают её жизнеспособность. Ведь аналогичные в чём-то труднейшие ситуации, в которые попадает личность, бывали и бывают нередко. Проблема в том, на какие нормы интимных слоев этничности опираются такие, как Салаткины. К сожалению, я не успел это выяснить. Но ясно, что соприкосновение, противостояние образцов поведения в далёком прошлом выходят в настоящее и определяют будущее. Это предмет изучения исторической социализации. И вот через несколько лет, находясь в экспедиции в Ольхонском районе, я встретил автобус из Новолидинска и спросил у шофёра, как Салаткины. Из ответа я понял, что их оставили в покое…»