Перестройка forever

Миша Токарев

Когда я только начал писать повести на дворе стоял 2020 год, хотя он, может быть, и не стоял. Тогда он мог бы и полежать с тем же успехом, распластавшись у синих ворот наркологического диспансера, на который выходят мои окна. В любом случае зимой 2020 года, когда мне чудом удалось устроиться дворником в условиях рынка труда, зажатого в крепких объятиях новой заразы, пожирающей милые тельца разных-разных людей на планете и очередным финансовым кризисом. Вот именно тогда я и записал.

Вышел дворник из тумана

(повесть)

Предисловие

Женщина так искренне удивилась, что я не помню ее. Мишка, ты чего, я же Света, мы же учились вместе! — вот так она удивилась в коридоре ЖЭКа. Потом повернулась ко мне в профиль, подняла ворот своего бежевого пиджака, продолжила говорить: ну, Света Зуева, мы учились с девятого по десятый класс, помнишь? И даже так, в профиль, с поднятым воротом пиджака я не смог ее узнать. По возрасту она годилась мне в матери, но сказать такое женщине, хоть трижды старше тебя — поставить всех в неловкое положение. Начнет еще выяснять, почему я так считаю. Привет, Светлана — сказал я — помню, помню. Естественно, я ни шиша не помнил, ни школы, которые сменил, ни Свет в этих школах. А ты чего здесь, случилось чего? — спросила Зуева. И продолжила со значением говорить: а у меня тут должность, бухгалтер. Эта Света, когда говорила слово «бухгалтер», посмотрела на потолок, как будто там, над потолком находится ее личный рай. А Света это местное божество, которое изредка можно встретить в коридоре ЖЭКа. На всякий случай я тоже посмотрел на потолок, по которому перебирал своими лапками таракан. И я подумал, что этот таракан на своем месте, а я пока не на своем. И вообще, я пришел устраиваться дворником.

У Светы Зуевой был свой кабинет. Мы сидели с ней в этом кабинете, и пили чай с бергамотом, привезенный с Алтая свекровью Светы. А еще у Светы, как оказалось, уже двое детей, мальчик и девочка. Не знаю, к чьему сожалению, но девочка была дочкой от первого мужа. Козла Димы, которого я должен был помнить. Ну, у которого мотоцикл Ява и мама декан в институте культуры. Декан-то декан, а вот сыночку своему никакой культуры не привила. Зато сейчас Света Зуева живет с любимым человеком, которого помнить я не могу. Потому что познакомились они уже на море, где я никогда не бывал. Света все говорила и говорила, а я хрустел галетами и пил чай с бергамотом. На стене висел портрет главы нашего района (его я тоже имею право не помнить, он пришел совсем недавно, прошлого посадили). Под этим портретом стояла чашка с ирисками, а Зуева уже рассказывала про неоспоримые преимущества оливкового масла перед подсолнечным. Глава района недоверчиво косился на меня, я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, две верхние пуговицы. Подошел к ирискам, взял несколько. Положил в карман, а за спиной не смолкала Света. Я решил, что нужно принести парочку ирисок домой, маме. Взял все, что было в чашке, вернул на место одну, для Зуевой. И тогда женщина меня спросила: а ты чего пришел-то? На работу устраиваться — сказал я. Вернул еще одну ириску на место, но Света молчала. Пришлось вернуть все.

Я устроился дворником и считаю, что в сложившейся экономической, демографической, коммунистической, гностической, какой угодно ситуации — мне повезло. Заканчивался двадцатый год, люди массово впадали в депрессию, не всем удавалось выпасть обратно. Конечно, они всегда впадали в депрессию, но сейчас особенно. Болезни, сокращение рабочих мест, мировая пандемия, кредиты и прочие неприятные штуки. А я закончил магистратуру, защитил свою диссертацию, наш отдел, где мы делали документальные фильмы, закрыли. И вот я такой двадцатичетырехлетний, сижу сейчас в своей комнате, и хочу написать повесть о своем детстве, чтобы она просто была. Возможно, в будущем, когда от планеты останется бублик, археологи с других планет смогут извлечь эти мои истории. Потом будут сидеть у себя там и расшифровывать, что за пандемия такая произошла, что имел в виду этот мальчик. А, может быть, никого уже и не будет, чтобы расшифровать.

Кошка доедает вторую банку своего корма за день, и этот ее аппетит выглядит устрашающе. Она, как будто бы чувствует приближение конца света, чувствует, что домашних животных люди начнут есть первыми. Или я как всегда утрирую, и она просто запасается жиром на зиму по привычке. Разворачиваю третью ириску, пережевываю. Света Зуева разрешила взять для мамы (очень мило с ее стороны), мама отказалась, сказала, что не хочет. Сейчас я допишу это вступление, а завтра вечером приступлю к первой главе. Приду после работы на вверенном мне участке и напишу вам, господа археологи с других планет, забавную или грустную историю из детства. И так, вечер за вечером их накопится у меня достаточное количество. Достаточное для того, чтобы археологи поняли, кто такой этот Миша Токарев, который говорит о непонятной пандемии. Сначала я напишу про детский сад, школу, другую школу, бабушку, новую школу после еще одной. Может быть, я даже вспомню Свету Зуеву. Может быть, я даже не забывал про нее.

День 1

Теперь ты космонавт

Дождь хлестал вперемешку со снегом, вот так случился ноябрь. Этот дождь все капал и капал, а я в своей поношенной рыжей куртке с бесполезной метелкой мел эту кашу. И злился на раннее утро, на недальновидность старшего дворника, который не посмотрел прогноз погоды на сегодня. Сегодня же дождь со снегом, ну, какая метелка, где моя лопата, в конце-то концов? В пять тридцать я заступил на участок, мне выдали спецодежду. Судя по зачеркнутому имени Ибрагим на ярлычке, и вписанному поверх Рустаму, эта жилетка была ветераном уличных боевых действий. Наверное, она многое повидала.

Когда я пришел сегодня в ЖЭК, (кстати говоря, впервые не проспал, это все мамин будильник и мое чувство ответственности) старший дворник, Семен Анатольевич провел инструктаж. Он поглаживал свои большие пшеничные усы и говорил о том, что я похож на ответственного парня, с которым можно иметь дело. Мы выпили с ним кофе, Семен Анатольевич рассказывал о том, чем я буду заниматься следующие пять лет жизни, если я, конечно, планирую стать таким же старшим дворником, как он. Меня чудовищно клонило в сон, кажется, я даже задремал, пока он говорил, где какой участок, где мне взять инвентарь и прочую важную чушь. А потом снисходительно произнес: ладно, боец, сегодня я сам выдам тебе инструмент. И что же он мне выдал? Он выдал мне метелку, хотя за окном начинал идти дождь вперемешку со снегом.

Я чистил дорожку вокруг детского сада. Садик назывался Ромашка, но судя по внешнему виду здания, ему больше подошло бы название Солнышко. Я понимаю, что все эти названия учебных заведений вещь субъективная: Снежинка, Капитошка, Теремок. Но если бы вы увидели его, кроме как Солнышко вы бы его никак не назвали. Двухэтажная усадьба, выкрашенная желтой краской. Ладно, что садик был желточного цвета, у ромашки тоже желтая сердцевина, цвет ни о чем еще не говорит. А вот огромное лицо, изображенное на фасаде, и лучики, доходящие до самой крыши, ясно давали понять, что мы имеем дело с Солнышком. Количество каши под ногами все прибавлялось, а я все мел, не надеясь управиться до девяти утра. Именно в девять мне надо было очистить эту дорожку полностью, чтобы мой первый рабочий день считался Семеном Анатольевичем пройденным. Я смотрел на детский садик, тяжело дышал. Лоб горел, пришлось снять шапку и положить ее в карман комбинезона. Настолько я вспотел за какие-то два часа этих плясок с метелкой. Садик Ромашка походил на дома в городе моего детства. Там были точно такие же коротыши, один, два этажа. Знаете, что, пожалуй, я расскажу об этом месте, а заодно переведу дыхание.

Когда мы жили в Ангарске, я ходил в детский садик похожий на эту Ромашку. Это понятно, что я в него ходил, это естественные вещи ходить в садик, потом в школу, в ПТУ, на работу. Хотя я знал таких детей, которые не ходили в него. Может быть, родители боялись за них, коллектив мог оказаться недружественным или еще что-то. Обычно мы с мамой просыпались под стук лопат за окном. Иногда к стуку лопат примешивались удары ломом. Дворники начинали прибирать улицу примерно в шесть утра, и мы просыпались. На завтрак была традиционная манная каша. Самолетик заходит на посадку! — говорила мама, а потом засовывала мне ложку в рот. А у меня слезились глаза, я всегда поражался тому, как легко мама может накормить меня кашей. Папа с этим не справился бы. Он все время работал, он продавал автозапчасти. Хотя машины у нас не было. Папа, почему у нас нет машины? — спрашивал я его. Кажется, что папа не умел со мной разговаривать, просто не понимал моего языка, он изредка гладил меня по голове и в основном кивал на вопросы, которые я ему задавал. Папа, почему у нас нет машины?

Потом мы шли с мамой по аллее мимо завода Нефтехимиков. Много лет спустя поймали маньяка из этих мест. Да, мы каждый день с мамой здесь шли в детский садик. Мне казалось, что ничего, кроме соседских мальчишек здесь опасного нет. Эти мальчишки со мной не дружили, мама наряжала меня в собственноручно сшитые наряды, мальчишкам это не нравилось. Наряды были красивые, я искренне не понимал, что с ними не так. Позже мама призналась, что я походил на куколку, ей нравилось, что прохожие обращают на меня внимание. И восторгаются: какая чудесная девочка, какой у нее беретик! Мама вроде бы не исправляла прохожих, приходилось осаживать мне. Я говорил им: сами вы девочка, я Миша. Мама с улыбкой пожимала плечами. Прохожие говорили: мальчик, так мальчик, простите.

В садике нас, заспанных, недовольных и капризных детей собиралось человек 20. Причем недовольными казались и наши родители, которые вынуждены были приводить ни свет ни заря нас в садик. Мой шкафчик был с леопардом. Тогда, в детстве морда леопарда не вызывала у меня никаких эмоций. Сейчас, вспоминая, все эти звери на шкафчиках кажутся мне ужасающими кальками реальных животных. Такими рисуют их абстракционисты или просто люди с нарушениями психики. Как хорошо, что леопард не успел повредить мою психику. Мы приходили, мама переодевала меня, убирала комбинезон в шкафчик, застегивала сандалики. А потом я начинал плакать. Я начинал взывать к совести мамы, говорил, что это несправедливо, оставлять меня в таком месте. Рядом всегда крутилась девочка Рая, смотрела на нас с непониманием. Ей нравилось ходить в садик. А еще у Раи был странный нос. В какой-то степени он меня пугал. Там, где должна быть выпуклость, у нее была впуклость. Но это не влияло на наше общение, девчонкой она была классной. А еще с нами дружил Павлик Морозов. Нас называли неразлучной троицей, мы даже спали в тихий час на соседних койках. Павлика приводили раньше всех, и во время того, как нас переодевали родители, он обычно уже где-нибудь резвился в своих вельветовых шортиках на подтяжках и клетчатой рубашке.

Как-то раз утром, когда родители передали своих детей на попечение воспитательнице, имени которой я сейчас не помню. Мы сидели за столиками и поглощали вареные яйца с бутербродами. Я с заплаканными глазами размеренно жевал хлеб с сыром, рядом крутился вечно подвижный Павлик, а напротив сидел новенький мальчик. На вид он был старше нас всех, от него пахло какой-то плесенью. И когда я почувствовал запах, я прекратил жевать свой бутерброд и уставился на него. Его одежда была похожа на холщовый мешок, в котором вырезали отверстия для рук и ног, а потом пришили брючины и рукава, сшитые из другого мешка. Он почти ничего не кушал, из его носа высунулась полупрозрачная сопля, а глаза смотрели куда-то в бесконечность.

На тихом часе ко мне подошел Павлик и стал докладывать. Он рассказал нам с Раей, что новенького зовут Никита. Павлик трясся от нетерпения, так ему хотелось первому узнать новости и всем рассказать. Где сейчас этот Павлик? Наверное, стал журналистом. Павлик сказал, что родители новенького недавно переехали в наш город. А еще Никита просил передать, что дома у него есть склад боеголовок, которые он может нам показать, если мы будем с ним дружить. Я сказал на это Павлику, что игра не стоит свеч, парень похож на придурка. Мы долго спорили, принимать ли его в нашу компанию, пока воспитательница не закричала на нас, чтобы мы ложились спать, пришлось подчиниться. Мы лежали в постельках. Новенький был через одну койку от меня. И тут он обращается ко мне: послушай, давай так — он омерзительно почавкал и продолжил — кто первый заберется на лестницу, тот и прав. Или ты слабак? Лучше бы он не говорил этого, каждый мальчик знает, что если его называют слабаком, то это конец. Все, никто не будет иметь с ним дел. И я сказал этому Никите: без проблем. Как раз в этот момент воспитательница вышла из комнаты, где мы должны были спать. Мы пошли с Никитой к шведской стенке. Знаете, такие металлические конструкции, тянущиеся на самого потолка. Стоим перед ними с новеньким в одних плавках. Он выше меня на голову, на нем вместо майки водолазка, из-под которой проступает рельефное тело. Опасный соперник — думаю про себя. А за спиной шуршание, те, кто не спит, смотрят на нас. Хорошо хоть ставки не делают.

Стоим секунду, стоим две, и тут Никита несильно пихает меня плечом и прыгает на первые ступени лестницы. Прыгаю вслед за ним и мы, две обезьянки карабкаемся к небесам. Все происходит чертовски быстро, я не успеваю как следует устать, только сердце стучит и руки дрожат от адреналина. Поднялись мы одновременно. За спиной слышу разочарованные вздохи. Значит, все-таки делали ставки. Никита поворачивает на меня голову, мы стоим под самым потолком, потом он подмигивает, и толкает меня в бок. А я лечу, падаю, вижу бежевые туфельки воспительницы, слышу ее недовольные крики. Вот так я первый раз сломал себе руку. Поначалу больно не было, больно было потом, в травмпункте. Зато мама перестала водить меня в тот садик. По-моему, я вообще перестал ходить в садик.

Меж тем я перевел дыхание и готов домести эту бесконечную дорожку вокруг детского сада. На часах восемь с копейками, впереди еще час времени. Хорошо, наверное, Семену Анатольевичу там, в кабинете, сидит, пьет чай. Но мы легких путей не ищем, спастись можно только в труде, как говорили мудрые люди в свое время, нам остается только к ним прислушаться. Такая получалась у меня сегодня история из детства. Ворона садится на горку, которую я намел этой бесполезной метлой. Под весом вороны холмик начинает осыпаться опять на дорожку. Пошла вон, кыш! — кричу ей, она склоняет набок голову, смотрит своей бусинкой глазом на меня, не уходит. Тогда я кидаю в нее метлой, холм рушится, птица крякает и улетает. А я принимаюсь мести по второму разу. Повторенье — мать ученья, как говорили мудрые люди, к которым хочется быть немножко причастным.

День 2

Платок с мишкой

Сегодня я не пошел на работу, Семен Анатольевич мне разрешил. Он позвонил мне около пяти утра, когда я смотрел прыжки чернокожей спортсменки Фатимы Диаме. Она была похожа на грациозную пантеру, забывшую о законах всемирного тяготения. Она летела, а я смотрел, и пил остывший какао. Семен Анатольевич сказал: Михаил, вы, это самое, завтра можете не приходить. Я спросил, что там у них случилось, мне следует беспокоиться? Он покашлял в трубку и ответил, что все хорошо, просто непредвиденные обстоятельства. И я подумал: вот оно как. Знаю я такие непредвиденные обстоятельства, они как возникнут, потом приходится планы менять. Мы попрощались до послезавтра, и он добавил перед тем, как положить трубку: вы молодой человек ответственный, по возможности завтра не налегайте на спиртное. Я ответил ему: и не подумаю налегать на спиртное, мне мама не разрешает. Добро — сказал Семен Анатольевич и сбросил вызов. А у меня освободился целый день для того, чтобы починить наш сломанный унитаз, и выспаться. Прыжки закончились, Фатиме уже вручали награды, она улыбалась.

И вот я чиню унитаз: взвешиваю в руке молоток, стою перед ним. У него расшаталось сидение. Я должен сделать так, чтобы сидение больше не уезжало и не падало. Мама спрашивает у меня за спиной: ты совсем идиот, как ты будешь чинить его молотком? Я говорю ей: женщина, все просчитано, не мешай выполнять мужскую работу. Она цокает языком и уходит на кухню. Отрываю сидение, и понимаю, что молотком я никак его не починю. Может быть, стоит перевязать фрагменты сидения ниточками? Или заняться сваркой, что там еще делают очумелые ручки в таких ситуациях? Как бы мой папа решил эту задачку, если был жив? Наверное, он бы измазал все клеем моментом, а потом приклеился сам. Ходил бы по квартире злой со склеенными пальцами и бурчал: как они могли, кто так делает туалеты, низость! Мама бы его, конечно, успокаивала: не злись, я сама все сделаю. И сделала бы, представьте себе, мама все может. Откладываю молоток, иду на кухню за нитками, все-таки надо привязать это сидение. Мам, у нас есть нитки? — спрашиваю. Какие нитки? — она режет овощи для супа, показывает ножом в сторону ящика, где у нас лежит всякое барахло. Нахожу шмоток бечевки, и придумываю решение этой головоломки. Я порежу эту бечевку, и кусочки вставлю в места, где сидение крепится к унитазу. Получатся своего рода распорки, надеюсь, у меня все получится. И мы больше не будем съезжать с унитаза. У нас в семье никто не любит съезжать с унитаза.

У меня все получается, я все зафиксировал. Но проблема состоит в том, что сидение становится перекошенным набок. Я закрепил его таким образом, что деталь, которая должна высовываться едва, представьте себе, торчит полностью. Одну сторону закрепил так, как нужно, трудности возникли со второй стороной. Я глубоко вздыхаю, рядом с унитазом лежит молоток. А я очень вспыльчивый человек, во мне так мало терпения. Боже, уведи от меня это раздражение, прошу тебя — думаю про себя. Знаете, это помогает, такая искренняя просьба, главное не бояться просить. Раскручиваю крышку заново, чтобы в этот раз не облажаться. В кого я такой экспрессивный уродился? Наверное, в папу. С папой у нас были странные отношения, еще в моем детстве они со своей матушкой с нами что-то не поделили. И мне пришлось переехать жить к другой бабушке. Там я пошел в школу, пока мама была в подвешенном состоянии, работала в типографии и в магазине книг, чтобы заработать и вернуть меня на Родину. На этой самой Родине в Ангарске я чувствовал себя очень даже комфортно, и мне не хотелось уезжать.

Я помню аэродром, старый самолет похожий на кукурузник, нас даже кормили в нем. Впервые летел на самолете, а тут еще и курица в лотке из фольги, тут еще и молочный бисквит с какао. С другой стороны мамы рядом не было, а впереди ждала неизвестность, тарахтящая такая неизвестность, как мотор этого самолета. Там, в Ангарске у меня оставались игрушки, видеокассеты с мультиками и много еще чего нужного. Было неясно странное расставание с папой и второй бабушкой, помню, как наши с мамой вещи почему-то оказались на помойке во дворе. Помню, как со мной прощалась мама. Она сдерживала слезы, то и дело отводила взгляд в сторону, собираясь с мыслями. Хотя поводов для грусти я совершенно не видел. Она гладила меня по голове, положила в верхний карман моего пиджачка платок с вышитым мишкой. У мишки был красный нос, как у нашего соседа дяди Ромы врача, мне не нравился нос у мишки. Но я, чтобы не обижать маму сказал, что платок очень хороший. Мама почему-то расплакалась, ей не удалось больше сдерживать слезы. Она крепко меня обняла, и сказала, чтобы я был умницей, и мы скоро с ней встретимся. И я знал, что мы с ней скоро встретимся, люди же не расстаются навсегда, все обязательно со всеми встречаются (если этого хотят, конечно).

В самолете пахло чем-то кислым. Со мной рядом сидела женщина лет пятидесяти, на ней был коричневый костюм, а на шее висела серебряная птичка. Когда самолет загудел и поехал по взлетной полосе, она перекрестилась, посмотрела на меня и сказала: такой маленький, а уже летишь, не боишься лететь? Я смутился от такого фамильярного обращения, но все же поддержал разговор: а что поделаешь, обстоятельства. Она улыбнулась и представилась: Маргарита Сергеевна. Я тоже представился, но без отчества. После этой ситуации с моим папой, я не был уверен, что у меня теперь есть отчество. Самолет оторвался от земли, люди в салоне зааплодировали. Ничего себе трюк, самолет, да еще и летит — подумал я. Маргарита Сергеевна достала из кармана своего пиджака фляжку, отхлебнула оттуда. Посмотрела на меня, покачала головой: пока рано, малыш. Потом мы с ней смотрели в иллюминатор и летели. Дома стали, как спичечные коробки, вообще все стало до безобразия маленьким. Ко мне подошла стюардесса и спросила: курица или рыба? Я не знал, что ей ответить, поэтому сказал: на ваш выбор. Маргарита Сергеевна почесала свою волосатую бородавку на щеке, сказала стюардессе: рыба. Потом она снова достала фляжку, сделала долгий глоток, встала и, раскачиваясь из стороны в сторону, пошла в конец салона.

Я нестерпимо захотел в туалет, наверное, апельсиновый сок, выпитый в аэропорту, просился наружу. Мимо проходила стюардесса с тележкой, на которой были контейнеры с едой, она остановилась рядом, вытащила столик из сидения передо мной. Я присвистнул, надо же, целый столик возник из ниоткуда. Что дальше, слон с потолка, дети из капусты? Девушка протянула мне курицу с макаронами, коробку молочного коктейля с шоколадом и бисквит. Я спрашиваю у нее: а где здесь туалет, он есть на борту? Стюардесса говорит мне, где у них туалет, спрашивает, давно ли ушла моя соседка. А я говорю ей: сейчас пойду в ваш туалет и найду свою соседку. Девушка кивает, спрашивает: ты сам справишься, малыш? Фыркаю на этот бестактный вопрос, иду в конец салона.

Дверь оказывается не запертой, я открываю. На раковине сидит Маргарита Сергеевна. Пиджак валяется на полу, желтая рубашка с цветочками расстегнута, серебряная птичка висит на спине женщины, волосы растрепаны. Я замечаю пустой пузырек из-под таблеток. Она делает глоток из своей фляжки, замечает меня. Маргарита Сергеевна улыбается, потом заваливается на пол, отступаю назад. Меня смущает вся эта ситуация, я хотел бы помочь женщине, но я всего лишь ребенок. Появляются разные люди, кидаются к ней, они что-то ей говорят, трогают за плечи. Стюардесса вытесняет меня в салон. В туалет я так и не сходил. Остальную часть полета со мной сидел какой-то старик, который спал и пускал слюни. Надеюсь, что Маргарита Сергеевна выкарабкалась и пережила этот перелет.

Когда мы приземлились, меня встретила бабушка. Бабушка мне не очень понравилась. Она целовала меня и больно впивалась своими ногтями в спину. Что она говорила, я не запомнил, но суть сводилась к тому, что она рада была меня видеть. Она взяла мою руку, я вскрикнул от боли. На местах, где ее ногти входили в мою ладонь, проступили кровавые полумесяцы. Она прошептала мне на ухо: не позорь меня. И потянула к дверям аэропорта, здороваясь на ходу с людьми и представляя меня: да, вот встретила, это мой внук. Мужчина в милицейской форме со скучающим видом сказал ей: я думал это девочка. Этот милиционер засмеялся, а я хотел ему сказать, что он ошибается, но бабушка резко одернула. И мы вышли с ней на остановку. Со стороны аэропорт походил на сельский дом культуры, такой дом культуры показывали в кинофильме про подростков с трудной судьбой. К остановке подполз старый автобус, мы стали садиться. Бабушка впихнула меня в салон, в котором сидели люди. Она зачем-то представила меня им: да, это мой внук приехал. Никто из людей ничего не сказал, и мы поехали.

А когда приехали домой, бабушка тщательно просмотрела все вещи, которые я привез с собой, вытряхнув их на диван. Показала комнату моей мамы, сказав, что я буду жить здесь. Конечно, в дальнейшем я спал исключительно с бабушкой, но в тот момент, когда она показала мою будущую комнату, я был напуган. Напуган одной мыслью, что мне придется спать одному, раньше я этого не делал. Бабушка ходила по квартире и рассказывала о распорядках, я плелся за ней и внимательно слушал. Потом мы пошли на кухню, на столе дымилась картошка, на плите скворчали грибы. Бабушка сказала, что это наш сегодняшний ужин, который я должен еще заслужить. Я подумал: это что за фокусы, что придумала эта женщина. Но озвучить эти мысли я не успел, бабушка повела меня в туалет. И вот мы стояли напротив унитаза, в котором было много воды. Бабушка предложила мне его починить, а я ответил ей: я не силен в этом. Тогда она уверенно сказала: будем делать из тебя мужчину. Стоит заметить, что на протяжении следующих трех лет бабушке сделать из меня мужчину так и не удалось. Мы по-прежнему спали с ней вместе, она всюду ходила со мной и опекала.

И в тот раз починить туалет у бабушки я не смог. Зато сейчас смог. Я смотрю не этот бесполезный молоток, лежащий на кафеле. И понимаю, что надо было найти лишь бечевку, и тогда все бы получилось тогда. Мам, я починил туалет! — кричу маме на кухню. Там уже ничего не жарится, не стреляет, слышен запах какого-то супа. Умничка, иди кушать супчик! — кричит мама в ответ. И я иду кушать супчик.

День 3

Дурак, не дерись!

Воздух, выдыхаемый ртом, существовал в виде облачков пара, а потом таял. Первые заморозки, тонкая корка льда на луже, все это казалось мне предвестниками Рождества. До него оставалось еще два месяца, и я, кажется, тороплю события. Семен Анатольевич приставил ко мне двоих напарников, Игната и Ваню, но Ваню звали как-то по-другому. Он сказал: ты не запомнишь мое имя, поэтому называй меня Ваней. Я сказал: хорошо, нет проблем, дружище. Нас поставили на самый сложный участок, это прилегающая к ОВД территория. Тут рядом лесополоса, но она не входит в наши владения, поэтому туда мы не будем даже смотреть. Мама дала мне с собой бутерброды с ветчиной и сыром, они лежат в пластмассовом боксе. Я говорю ребятам: послушайте, сейчас полседьмого утра, давайте позавтракаем. Ваня хмурится: нет, Миша, мне жена сказала, чтобы я много работал, деньги дома нужны. Я спрашиваю его: и что ты совсем не ешь? Он смеется: ем, только один раз в день. Игнат подхватывает наш разговор: давай тогда вместе позавтракаем, пока наш Иван работает. Мы с Игнатом садимся на облезшую скамейку. Ваня метет дорожку, посматривая на нас.

Что дала тебе мама? — интересуется Игнат, а сам достает банку пива из своей поясной сумки. У меня тоже такая сумка есть, нам их выдало начальство, чтобы мы хранили в них свои завтраки. Спрашиваю напарника: как ты будешь потом работать? Достаю свои бутерброды и понимаю, что не взял с собой ничего из напитков. Игнат извлекает вторую банку пива, протягивает мне, говорит: сейчас мы с тобой позавтракаем твоими бутербродами, выпьем пивка, и день у нас будет насыщенным и продуктивным. Думаю, что пиво мне не повредит, хотя я не любитель, и моя мама вам подтвердит, что я не любитель. Кушаем мои бутерброды, пьем пиво, из наших ртов идет пар, красота.

Отличная ветчина! — говорит Игнат. Я говорю: ничего такая. Из лесополосы вдалеке выходит два человека, они идут к нам. Ваня перестает мести, чешет затылок. Игнат доедает остатки бутерброда, подытоживает свое пиво. Я не отстаю от него. И вот мы с метелками подходим к Ване, а к нам подходят эти двое. Тот, что поменьше ростом, коренастый усач представляется: особый отдел… Я не запомнил его звания, наверное, это неважно, все эти звания, главное, чтобы человек был хороший. Второй тоже представился, достал расчёску, зачесал набок свои рыжие волосы. Предупредил, что мы не должны пить пиво в общественном месте, и они могут нас сейчас увезти в отделение. Ваня запаниковал: не надо увозить, это они пили, у меня жена, мне деньги надо зарабатывать. Тогда коренастый усмехнулся: не увезем, ответьте на наши вопросы.

И они начали задавать нам свои вопросы. Оказывается, тут в лесополосе сегодня нашли девушку. И это не первая девушка, которую они нашли. Сотрудники особого отдела расспрашивали нас о странностях, которые мы здесь замечали. Но мы особенно не замечали странностей, потому что на этот участок попали впервые сегодня утром. Похоже, наши односложные ответы: «не замечали», «не припоминаем» их удовлетворили. Они постояли еще какое-то время рядом с нами, пока мы подметали территорию. Ваня посматривал на них настороженно. Коренастый сотрудник спросил у него: что, думаешь, прописку сейчас спрошу? Не бойся, мы не за этим. Ваня, как будто расслабился, даже улыбнулся. Ребята из органов покурили, и попрощались с нами, не став мешать процессу уборки. Игнат то ли в шутку, то ли всерьез, глядя им вслед сказал: серьезные люди, сразу видно. А то я уже подумал, хулиганы какие-то. А хулиганов мы бы с вами отделали, да, Миша? — посмотрел на меня Игнат. И я подумал о том, когда я последний раз вообще дрался. На ум ничего не приходило. А когда это случилось в первый раз? Сдается мне, это произошло еще в школе, когда я жил у бабушки.

Коллеги, а вы помните, когда в первый раз подрались? — спрашиваю у своих напарников. Игнат не помнит, Ваня нас игнорирует, взял ломик. Пошел зачем-то долбить лед на лужах. Странный мужик. Расскажу тогда историю из детства Игнату. Послушай, Игнат. Когда я жил у бабушки, школьные годы с первого по третий класс казались мне одним затяжным кошмаром. Нет, бабушка меня любила, но ее любовь была очень причудлива. Как мы выяснили с мамой позже, когда вновь соединились, бабушка жила в постоянной дисгармонии с собой. Отсюда возникающие негативные волны, которые она постоянно посылает окружающему миру и всякое такое. С другой стороны, судить людей я не вправе, тем более, родных людей. За все свои неполные двадцать пять лет жизни я понял, что людей нужно по возможности жалеть. Конечно, с жалостью не следует перегибать палку, тут важен баланс. Например, кричит на тебя в очереди старушка: ах, ты такой, сякой, в джинсах порванных тут разгуливаешь! А ты не спеши злиться на нее, попробуй хоть немного представить себя в ее шкуре. Какое у нее было детство тяжелое или тяжелая юность. Необязательно, что детство и юность у нее были тяжелыми, но откуда-то же она взяла свою агрессивность. В таком случае ее только пожалеть можно. Сказать ей, но только от чистого сердца: кто вас так обидел, бедная вы, бедная. И тогда ты сделаешь мир чуть-чуть лучше, даже не сомневайся в этом.

Когда я пошел в первый класс, бабушка заказала в ателье странную черную рубашку, которую нам сшили из ее старого платья. К этой рубашке прилагалось белое жабо. И я нарядный молодой человек с охапкой цветов с бабушкиного огорода потопал в школу. Я ощущал себя вполне взрослым человеком, и мне не хотелось, чтобы люди видели, что меня ведет за руку бабушка, поэтому я вырывался и старался идти впереди нее. Она кричала мне: не позорь меня, дома я покажу тебе кое-что! Что именно она покажет мне дома, я догадывался, но это не останавливало мой бег. Я смотрел на детей, которые шли с нами рядом, впереди нас, смотрел на их родителей. И думал: какие же уважительные у них отношения. Если ребенок не хочет идти, держась за руку со своим родителем, он и не держится, это его право. Мы подходили к городской лестнице. Есть у нас такая лестница, как в фильме «Броненосец Потемкин». Так вот у самой лестницы создалась пробка из людей. Все они что-то рассматривали. Я вырвался от бабушки вперед, и остановился посмотреть.

В картонной коробке из-под телевизора лежала кошка с котятами. Там были и рыжие, и рыжие с белыми полосками, штук пять всего. Я протолкался к этой коробке. Какой-то мужчина сказал: наверное, мы заберем одного. Какая-то женщина сказала: а мы возьмем вот этого черненького. Девочка в белой сорочке рядом со мной начала уговаривать своих родителей: папочка, мамочка, давайте возьмем целую кошку! Мама этой девочки посмотрела на мужчину и сказала, раздумывая: целую кошку мы брать не будем, разве что одного котенка, правда, дорогой? Дорогой ответил ей, что одного котенка они, пожалуй, могут себе позволить. Я подумал, если все эти люди заберут котят, кто же позаботится о кошке. Кошку возьму я! — оповестил прохожих, и стал приближаться к коробке. Но заметил, как асфальт начал отдаляться от моих ног. Над моим ухом раздалось злобное шипение. Все-таки бабушка сумела меня догнать. Эта пожилая женщина не такая простая, как кажется, подумал я. А потом она опустила меня на землю и мы пошли с ней в школу. Бросив полный сожаления взгляд на коробку с котятами, я заметил клок волос, который остался после того, как бабушка меня подняла.

В школе мне не понравилось абсолютно все. Начиная от стадиона, который был похож на двор тюрьмы из фильма про тюрьму. Заканчивая учительницей, непонятно чему улыбающейся. Учительница представилась, но имени я не запомнил. Я посмотрел на детей, которые стояли полукругом во дворе школы. Судя по их скучающим лицам, им было неинтересно происходящее. Заиграла странная музыка, напоминающая жалобное мяуканье кошек. У нашей учительницы плохо пахло изо рта, я это почувствовал, когда она наклонилась ко мне. Она притворно удивилась венику, что я принес: ой, это мне, как приятно! А кому еще моя бабушка нарвала в огороде цветов, конечно, тебе. Учительница обратилась к бабушке: вы можете забрать его после второго урока, у нас сегодня как раз всего два урока, не считая линейки. Она зачем-то приложила руку с цветами к груди и захихикала. Бабушка сказала, что подождет, посмотрела на меня пугающим взглядом и куда-то ушла.

После праздничной линейки у нас был урок физкультуры. Странное дело, ставить первым уроком в жизни ребенка урок физкультуры. Все дети из моего класса показались мне сносными людьми. Еще на линейке мы все представились по очереди. И вот в раздевалке кто-то переодевался в спортивные костюмы, кто-то напяливал колготки. А я надел синие шортики. Проблема заключалась в том, что это были трусы. Еще в Ангарске помимо консервативных плавок я носил боксерские трусы. Приехав к бабушке, все мои вещи подверглись с ее стороны анализу на пригодность. Она откладывала вещи в разные стопки, приговаривая: это будешь носить на физкультуру, в этом гулять, это я не знаю для чего, дрянь какая-то. И вот мы все переоделись, перед нами в зале стоит наш физрук. Женщина лет девяноста, таких старых женщин я еще не видел. За моей спиной кто-то начинает смеяться, справа от меня тоже смеются. Все-таки они заметили, что я стою в трусах, какие злые дети меня окружают. Учительница приближается к нам, спрашивая: кто это смеется, кто посмел срывать урок! Если приглядеться к тому, как она передвигается, можно увидеть золотистую крошку, которая с нее сыпется. Древняя женщина подошла ко мне вплотную и сказала дребезжащим голосом: молодой человек, немедленно идите в раздевалку и наденьте штаны.

В раздевалке я сидел на скамейке и думал, где же мне найти трико. Просто так свинтить домой не получится, бабушка ходит где-то рядом со школой. Она ходит там, и ждет, когда я совершу ошибку. Ее тяжелое дыхание колышет кусты акации. Ее шаги сотрясают землю. Сидя в раздевалке, я почувствовал себя таким маленьким и жалким молодым человеком, таким беззащитным перед опасностями этого мира. Какие некультурные люди меня окружают, подумаешь, забыл надеть штаны. Во всех цивилизованных странах никто бы даже не обратил внимания — думал я, сидя на лавке. За моей спиной скрипнула дверь, кто-то зашел в раздевалку. А потом меня схватили за горло. Цепкие пальчики сдавливали мою шею. Сколько ненависти было в тех пальчиках. Их обладатель грозно выкрикнул над моей головой: гомосек! И я не мог определить, кому из этих милых ребят принадлежит голос. И я не мог точно назвать причины, по которым меня оскорбили таким непонятным и смешным словом. Внизу моего живота забурлило, нападающий пыхтел, воздуха перестало хватать для полноценной работы моих легких. Сквозь сопротивление я повернулся к душителю и ударил его кулаком. Пальцы отпустили шею, передо мной стоял мальчик, у которого из носа пошла кровь. Она брызнула из его ноздрей, словно томатный сок, выплескивающийся из пакета на кухонный стол. Он зажал ладонями лицо, ошарашенно смотрел на меня. Его веснушчатое лицо, рыжие волосы казались мне карикатурой в журнале Мурзилка. Я встал со скамейки и пнул в живот этого мальчугана. Он согнулся и громко закричал, непонятно, что он хотел этим добиться, но кричал он самозабвенно. И я подумал: раз уж парень травмирован, значит, он не пойдет на физкультуру, и можно взять его спортивные штаны. Я сказал ему: одолжи мне, пожалуйста, свои трико.

И он тебе одолжил свое трико? — спрашивает Игнат. Мы прибрались, Ваня зачем-то разбил ломиком лед на всех лужах в поле нашего зрения. Странный парень, через час на лужах будет опять наледь, и все окажется зазря. И вот мы стоим с ребятами возле трассы, ждем, когда за нами приедет машина. По кодексу дворников она должна приезжать за нами в девять-десять утра, но всегда опаздывает. Эта машина похожа на передвижной улей с пчелиной маткой водителем. Он разбрасывает своих детенышей пчел по разным объектам, те убираются, а потом матка прилетает и забирает нас в ЖЭК. Отвечаю Игнату: ничего он мне не одолжил, плакал, как девчонка, грозился обратиться в суд. Игнат смеется, говорит: вот дети пошли, сразу в суд бегут, сами не могут решить свои дела. А что ты хочешь от ребенка, ребенок беспомощен против жестокого, колючего мира, Игнат. В нашу беседу вклинивается Ваня: все мы дети в душе. Божьи дети… — добавляет значительно он. Там на горизонте, где стоят маленькие дома, появляется наш автобус желтого цвета похожий на улей, улей приближается к нам.

День 4

Уколись за меня

Утром матушка включила новости, обычно мы их не смотрим. Но так как моя работа напрямую зависит от погоды, мы сделали исключение. И там сообщили, что на улице выпала месячная норма осадков. Мама сказала на это: ну, вот, теперь у тебя прибавилось работы. А я сказал ей что-то нечленораздельное, потому что еще спал. Мы долго с ней перетягивали одеяло, мама уговаривала меня подниматься и быть ответственным членом общества. Когда я наконец-то поднялся и стал ответственным членом общества, зазвонил телефон. Семен Анатольевич уставшим голосом сказал, что сегодня я не работаю, и мне надо поехать в поликлинику. Я спросил: а что там в поликлинике? Он ответил: там все ваши сейчас, у вас диспансеризация. Я закричал во все горло: мам, у нас диспансеризация, я не работаю! Голос Семена Анатольевича в трубке пробубнил: Миш, не кричи так, езжай в больницу, все, отбой. Мама с кухни крикнула мне в ответ, но уже не так громко, как я: поняла, тогда бутерброды тебе не даю, приезжай пораньше, дома пообедаешь.

И я поехал в нашу поликлинику на 47 троллейбусе. Что можно сказать о погоде в тот день? По части осадков рыженькая ведущая слукавила, точное их количество никак не вязалось с понятием месячная норма, осадков выпало, как будто за полгода. Грязища была страшная, и пока я шел до остановки два раза чуть не упал. Второе падение предотвратила старушка в рыжем комбинезоне с бидоном молока. Возле остановки, когда мои ноги стали разъезжаться, она крикнула: не упадите! Она крепко взяла меня за рукав пальто, придержала. А ее бидон, закрепленный на тележке, покатился в сторону проезжей части. Старушка отвлеклась от меня, и побежала вслед за ним, крича: стой, мое молочко! Бабушкин бидон ценой своих коленей спас дворник, который бросил метелку, и у самого края тротуара затормозил тележку. Я подумал еще, какой же хороший дворник, вот какие у меня коллеги. Подошел мой троллейбус, и когда я садился в него, я сказал этой старушке: спасибо вам, всего самого наилучшего! Она кивнула мне, улыбнувшись, и я поехал в поликлинику на улицу 8 марта.

В коридоре на втором этаже сидели ребята с моей работы. Не всех я знал лично, но кое с кем мы пересекались в коридорах ЖЭКа. Мы были одеты в штатское, в нашу повседневную одежду. Наверное, чтобы не привлекать внимание посетителей больницы. Представьте, если бы на нас была униформа, что бы случилось с их психикой. Вот сидит пятнадцать дворников и ничего не прибирают, пока на улице коллапс, рушатся империи, автобусы вязнут в лужах, люди падают, и не все могут подняться. Понятное дело, что есть и другие дворники, но людям же не объяснишь, что у нас сейчас диспансеризация. Ребята болтали о предстоящих анализах, шутили, я сидел с краю и не участвовал в их разговорах. Хотя, стоит заметить, что у меня была история, связанная с больницей. Рядом сидел Василий, он тоже не участвовал в беседе. На нем было клетчатое пальто, на лице тонкие усики, кончики которых залихватски закручивались. В нашей компании Васю считали пижоном и умником. И я решил рассказать свою забавную историю именно ему. Но не успел, в отделении сделалось шумно, послышался вопль, двое санитаров тащили за руки мужчину, который громко кричал: палец, где мой палец?! На пол барабанила кровь, мои коллеги и две бабушки в очереди оживились. Этого мужчину заволокли в кабинет. Люди вокруг меня заговорили: «где это его так», «жалко, молодой совсем», «прививку ставить ведут». Потом нас начали вызывать по одному в другой кабинет.

Я зашел туда, а женщина с розовыми волосами предложила мне раздеться, чтобы она смогла меня получше рассмотреть. Я сказал ей: без проблем — и начал раздеваться. Брюки, свитер с оленями, трусы. Из-за ширмы вышла женщина помоложе, спросила о том, есть ли у меня жалобы на здоровье. Ответил ей, что я абсолютно здоров, спросил также, какие у нее планы на вечер. Она переглянулась со своей напарницей, ничего не сказала. И вот они вдвоем задают мне разные вопросы: «чем болел», «какие анализы сдавал» и всякое такое разное. А сами записывают в карточку. На стене висит портрет какого-то серьезного мужчины в костюме. Обратился к ним: увлекаетесь? Молодая не поняла: чем увлекаетесь? Я прояснил ситуацию: политикой. Она снова ничего не ответила. И наш диалог на этом закончился. Когда я выходил из кабинета, женщина с розовыми волосами сказала мне вслед: советую вам посетить психиатра. Как мне показалось, я обаятельно улыбнулся: и вам не хворать. Вышел в коридор, где уборщица затирала кровавые пятна похожие на кляксы варенья.

Василий все еще ждал своей очереди. Помимо того кабинета, где я был, нам всем нужно было посетить еще с десяток врачей. Времени предостаточно для того, чтобы я рассказал Васе свою историю про больницу. Он меня предупредил: я не буду слушать. Я успокоил его: ничего страшного, сейчас мало кто может слушать, главное, что мы никуда не спешим. Не помню, рассказывал я тебе о том, как пошел в школу у бабушки? Проучился я, значит, до третьего класса, а потом у матушки моей дела пошли лучше, и она меня забрала к себе. И пошел я в новую школу в городе Иркутске. Последовали те стандартные ритуалы перед первым сентября: костюм, портфель и всякая разная мелочь вроде пенала, ручек, карандашей. Шли мы в школу уже не за ручку, а как два самостоятельных и свободолюбивых человека. Хорошо, что бабушка этого не видела. А то началось бы: как же так, он же бессознательный еще, под машину попадет или завернет голову и шею сломает. Представь себе, бабушка, я не сломал шею, когда мы шли с мамой, не держась за руки.

В новой школе меня посадили за последнюю парту. Учительница в кожаном пиджаке представила меня классу, потом сказала: садись на Камчатку. И я подумал: как здорово звучит это слово, мне здесь определенно нравится. Население класса показалось мне хорошими ребятами, но стоит учитывать, что любой коллектив поначалу выглядит сносно. Это позже, когда вас связывают пережитые вместе контрольные, уроки труда, ОБЖ, взорванные петарды в школьном туалете, тогда возможны конфликты и разногласия. А в тот момент, когда я сел за последнюю парту, представители нашего класса не вызывали опасений. Линейка закончилась, учительница в красном кожаном пиджаке рассказывала нам о том, как важно знать географию. Над мальчиком передо мной летала муха, насекомое громко жужжало. Мальчик не обращал на нее внимание, у него были длинные волосы, собранные в хвостик. Может быть, это был и не мальчик. Учительница спросила его: Петя, а ты знаешь столицу Африки? Мальчик с хвостиком не знал столицу Африки, он стал озвучивать свои дикие предположения: Бангладеш, Майорка. И тут в класс зашел паренек с пакетом. Он что-то тихо сказал, кажется, извинился. Учительница с грустью в голосе порекомендовала ему садиться на свободное место. Парень подошел к одной парте, но девочка поставила рядом с собой портфель. С другим свободным местом все повторилось. С этим пареньком никто не хотел сидеть вместе. Урок продолжался, этот бедняга не мог усесться. Тогда я сказал ему: у меня свободно на Камчатке.

Этого ребенка звали так же, как и меня. И я подумал: как же это здорово, встретить человека с похожим именем. Мишу не особенно любили в классе, в то время, пока все остальные дети ходили с портфелями, у него был обычный пакет. Семья у него была малоимущая, и в столовой ему полагался бесплатный завтрак и обед. Знаете, ни в одной из своих школ я не встречал человека добрее Миши. Мы общались с ним, когда у него была такая возможность. В школе появлялся он нечасто. Как-то я спросил его в столовой, где он поделился своей гречневой кашей со мной: почему ты так редко приходишь в школу? Знаете, что он мне ответил? Он сказал: у меня важные дела, когда я разберусь с ними, тогда я буду ходить чаще. Какой это был серьезный, добрый человек. Остальные одноклассники брезговали общаться с ним, порой они поступали некрасиво: затаскивали в женский туалет, выкидывали его пакет из окна и все в таком духе. Мы боролись с этими проявлениями как могли, но Миша появлялся в школе все реже и реже. Последний раз мы увиделись с ним в больнице, куда весь наш класс согнали для вакцинации.

Мы заходили по очереди в кабинет, там ребятам ставили всего лишь один укол, а потом они выходили. Кто-то выходил в слезах, кто-то довольный тем, что выстоял и не поддался эмоциям. Мы сидели с Мишей в конце этой очереди, но я уже прошел процедуру, и просто ждал, когда придет черед моего друга. Парень нервничал, порывался уйти, я останавливал: игла небольшая, не бойся. Он говорил: это у меня семейное, у меня мама тоже боится уколов, я точно упаду в обморок. У него тряслись ноги, он заламывал себе пальцы, а потом предложил: слушай, уколись за меня. Я возразил ему: но меня же запомнили, второй раз не прокатит. Но в тот день вселенная была к нам благосклонна, из кабинета вышла медсестра, которая ставила уколы, пришла другая. И я зашел в кабинет во второй раз, чтобы Миша не упал в обморок. После того, как нас всех укололи, начались зимние каникулы. Нет, конечно, начались они не сразу, прошло недели две, нам выставили оценки за четверть. А Миша перестал появляться в школе совсем, и я его больше не видел. Надеюсь, не из-за того, что он заболел, а я лишил его той спасительной прививки.

Почему я вспомнил эту историю сейчас, Василий? — спросил я, сидя в коридоре больницы в разгар плановой диспансеризации, но Василия рядом уже не было. Все это время меня слушала бабушка из другой очереди, все мои коллеги дворники куда-то ушли. Бабушка сказала: грустная история. Потом спросила: и больше ты его никогда не встречал? Я ответил ей: никогда. И мы замолчали. Открылась дверь, ее вызвали к офтальмологу. Открылась другая дверь, и меня позвали в кабинет ЭКГ.

Конец ознакомительного фрагмента.