Тайны Нельской башни

Мишель Зевако, 1905

Легенда о Нельской башне – одна из самых страшных загадок французской истории. Говорят, что во времена правления сына Железного короля Филиппа IV неподалеку от стен башни парижане вылавливали в Сене не только рыбу… Знаменитый французский писатель Мишель Зевако (1860–1918), чьи романы известны в России благодаря фильмам с участием Жана Маре и других замечательных актеров, дает свою версию драматических событий, произошедших в начале XIV века при дворе Капетингов, самой длинной династии французских королей. Роман «Тайны Нельской башни» публикуется на русском языке впервые.

VIII. Нельская башня

Готье д’Онэ хоть и имел замашки фанфарона, был более благоразумен, чем его брат. Мы не говорим, что менее отважен. Филипп же обладал тем мужеством, которое отказывается вести переговоры с опасностью. В том умонастроении, в коем он находился — а сердце его было преисполнено неисцелимой любви — он жадно искал возможности отличиться. Именно ему пришла в голову мысль о том, чтобы бросить вызов Мариньи.

Готье, будучи бонвиваном, обожая жизнь, которая, в силу того что он не был обременен никакими сентиментальными обязательствами, казалась ему весьма приятной, желал прожить триста лет, при условии, что он всегда будет здоров и всегда сможет находить достойные его кабачки; словом, младший из братьев любил здоровый стол, умел считаться с опасностью и находил неуместными возможности бессмысленно подставляться под удары.

Вот почему после того как ушел человек, назначивший им встречу у Нельской башни, Готье методично закрыл и запер на висячий замок дверь, а затем промолвил:

— Мы не пойдем. Это ловушка, устроенная Мариньи. Но ловушка, слишком топорно слаженная. Он что, за дураков нас держит? Это унизительно. И я ему это припомню.

— Мы пойдем, — сказал Филипп.

— Дьявол!.. Но объясни мне, почему мы должны позволить расквасить наши физиономии сбирам, которых Мариньи не преминет подослать к Нельской башне? То, что ты горишь желанием умереть, мне весьма понятно, — ведь ты любишь королеву, эту проклятую королеву! Но я, брат, люблю двух принцесс, и черт меня побери, если я не разделю свою любовь хотя бы с одной из них. Поэтому, я не вижу…

— Мы не обнаружим там никаких сбиров, — прервал его Филипп. — Если бы Мариньи прознал про наше присутствие в этом особняке, то вместо того, чтобы расставлять для нас западню, он бы просто-напросто прислал сюда с дюжину лучников, и мы бы уже были на дне какого-нибудь оврага.

— Хм… А ведь, пожалуй, ты прав!.. Что ж, пойдем к Нельской башне. Тем более… тем более… подожди-ка…

Готье приблизился к брату. Напустив на себя самый веселый вид, он подмигнул Филиппу и восторженно воскликнул:

— Хо-хо! Ну да… так оно и есть…

— Что именно, мой милый Готье?

— Истории, которые мне рассказывали как-то после пьянки о некой башне. Теперь-то я вспомнил, что речь в них шла именно о Нельской башне.

— И что же тебе рассказывали?

— Говорят… по слухам… и это, знаешь ли, странно!.. В общем, если верить слухам, время от времени в зарешеченных темных окнах Нельской башни зажигается свет… Люди говорят, что иногда по вечерам они видят там некую женщину необыкновенной красоты… О, такой красоты, которой позавидовала бы и сама королева Маргарита!..

— Брат, — прошептал Филипп, — я тебя умоляю: не примешивай чистое имя королевы к россказням о непристойной любви какой-нибудь бесстыдницы.

— Россказням? Клянусь Святой Девой и Венерой! Это реальные факты. Да от улицы Валь-д’Амур до улицы Тирваш нет такого кабака, где бы об этом не говорили, как о вещах самых что ни на есть неоспоримых! Говорят, эта восхитительная женщина подстерегает прохожих и когда видит того, кто ей нравится, подзывает его улыбкой или взмахом руки… По слухам, тогда из башни доносятся шумы оргий, которые длятся до поздней ночи… И вот что! Говорить ли тебе это?.. Я часто проходил мимо этой башни в темное время суток в надежде в одну из ночей оказаться выбранным этой прекрасной незнакомкой…

— И ты ее видел? — вопросил Филипп с улыбкой.

— Никогда. В противном случае, как понимаешь, она не преминула бы обратить на меня внимание. Я видел лишь раскрошившиеся черные камни старой башни, ужасные решетки ее окон и темные воды, хлюпающие у ее фундамента, и то, как с завыванием, словно, коснувшись этих камней, Сена уносит души умерших…

— А ты когда-нибудь встречал хоть кого-то из этих приглашенных на ночные оргии мужчин?

— Никогда, и признаю это. Ни одного никогда не встречал. Но вдруг мы увидим эту таинственную даму сегодня вечером! Вдруг она улыбнется мне!.. Или же тебе!

— В таком случае я бы туда не пошел. Только вряд ли, мой славный Готье, все это правда. Впрочем, неважно. Тот, кто нас вызывает, — враг Мариньи, вот и все. И этого достаточно! Будь этот человек сам дьявол, если он поможет нам отомстить за отца и мать, я его благословлю.

Приняв таким образом решение, братья принялись с нетерпением ждать момента, когда следовало бы идти на эту таинственную встречу. Около половины десятого они направились в дорогу, переправились на противоположный берег Сены, но не по перегороженным в комендантский час мостам, а благодаря услужливому лодочнику, и в десять часов подошли к Нельской башне.

Ее изможденный темный силуэт высился, подобно некому великану-часовому, напротив старого Лувра, который, по другую сторону воды, разрезал мрачное небо смешением своих строений, башенок и крепостных стен. И два этих каменных существа, чья странная душа трепетала в сумерках, казалось, смотрели друг на друга, словно были готовы поделиться ужасными секретами.

Внезапно дрожащая рука Готье легла на плечо брата.

— Видишь? — выдохнул он.

— Что?

— Окна башни освещены… О! Освещены, как и говорилось в тех историях, что я слышал у Аньес Пьеделе!

Филипп пожал плечами и сказал:

— Если тот, кто нас позвал, ожидает в башне, он должен был зажечь свечи.

— Справедливо, — промолвил Готье со вздохом сожаления.

В этот момент перед ними выросла чья-то тень. Филипп узнал или решил, что узнал, силуэт человека, который приходил к ним на улицу Фруадмантель. Он приблизился и прошептал:

— Мариньи.

— Монфокон! — отвечал человек в капюшоне и зашагал по направлению к башне, подав знак следовать за ним.

Положив руки на гарды кинжалов, они повиновались и вскоре оказались у небольшой сводчатой двери, которая была приоткрыта.

— Проходите, господа, вас ждут!

Филипп быстро огляделся, но все было спокойно… впрочем, и отступать было поздно. Он вошел первым. Готье последовал примеру брата. Они обнаружили, что находятся в выстланной плитами просторной, но не меблированной комнате, в глубине которой начиналась винтовая лестница.

Обернувшись, Филипп заметил, как их провожатый совершенно бесшумно закрывает тяжелую дверь, опускает засовы, поворачивает в замке ключ и опускает его в карман своего плаща.

Мрачная тишина, царившая в башне, ледяные капли, что падали со сводов комнаты, действия странного человека в капюшоне — все это заставило сердце Филиппа забиться от некого мрачного предчувствия… но провожатый уже начал подниматься по лестнице.

«Черт побери! — подумал Филипп. — Следует признать, что если все эти россказни окажутся правдой, назначившая нам свидание дама выбрала не самое веселое место для встреч. У меня уже мурашки бегут по коже!»

На втором этаже это впечатление внезапно рассеялось. Там находились покои более теплые и приятные, с красивой мебелью, какая бывает в домах богатых буржуа, в них уже наблюдалось некое подобие того, что мы называем комфортом.

На третьем этаже оказалось еще уютнее. Филиппа и Готье д’Онэ провели в небольшую комнату с красивыми гобеленами на стенах, подушками на мягких стульях, витавшим в воздухе приятным ароматом, втянув который в себя, Готье пробормотал, вытаращив глаза и сильно раскрасневшись:

— Пахнет здесь даже получше, чем у Аньес.

Необъяснимое беспокойство Филиппа усилилось. Таинственный провожатый собирался их покинуть. В тот момент, когда этот человек выходил через дверь в глубине комнаты, подав спутникам знак ожидать, Филиппу удалось мельком разглядеть его лицо под капюшоном. Он вздрогнул и, схватив брата за руку, прошептал:

— Разрази меня гром, если наш проводник не похож на того, кого мы часто видим из окна нашего особняка на улице Фруадмантель!

— Да?! И на кого же?

— На Страгильдо!..

— Ту ворону, что пасет львов короля?

— Да! И львов королевы!..

— Ба! И что же это доказывает? Мне и самому многие говорили, что я точь-в-точь похож на нашего государя-короля Людовика! Однако же я, к несчастью, не король, так как будь я королем, черт возьми, я начал бы с того…

Готье не успел перечислить многочисленные преимущества, которые ему дал бы титул короля. Дверь внезапно распахнулась, и глазам изумленных братьев предстала роскошная и просторная комната, освещенная шестью канделябрами, в каждом из которых стояло по шесть розовых свечей, распространявших легкий благоухающий аромат. В глубине комнаты, на огромном сундуке, покоился массивный серебряный сервиз: причудливые кувшины для воды, большие вазы, ажурные тарелки, солонки, украшенные чеканными узорами, тщательно отделанные флаконы… Напротив, на серванте, выстроились в ряд уже готовые блюда, и ослепительный стол, благоухающий свежесрезанными экзотическими цветами, ждал гостей.

За этим столом сидели три женщины. Рядом с каждой из них стоял свободный стул. Стало быть, гостей ожидалось тоже трое…

Филипп и Готье д’Онэ замерли, словно два истукана перед этими тремя незнакомками, возникшими внезапно, словно феи или привидения. Братьев охватило неведомое им доселе ощущение, нечто вроде легкой истомы, словно их бодрствующими перенесли в некий волшебный сон.

Действительно, все три женщины были необычайно красивы.

Мы говорим о красоте общей, внешней, лица трех этих граций были скрыты черными масками, из-под которых виднелись лишь губы, алые, словно приоткрывшиеся от горячего поцелуя испанского солнца гранаты, и глаза, сверкающие, будто звезды на вечернем зимнем небе.

Шея, груди и руки их были открыты.

На них были чрезвычайно легкие платья, вроде тех воздушных газовых пелерин, которые вряд ли увидишь даже на разбитных девицах из кабачков на Валь-д’Амур, платья скорее раздевавшие, нежели одевавшие. Казалось, это были три восхитительные статуи, являвшиеся копиями богинь Пантеона, но копиями ожившими и трепещущими.

Одна из них чуть приподнялась и приятным голосом произнесла:

— Извольте войти, мессиры, и занять места рядом с нами; в ожидании прибытия вашего друга Буридана, без которого не начнется наш ужин, мы послушаем музыку виол и обменяемся словами любви. Так как вам следует знать, что вы были приглашены сюда под ложным предлогом… на самом деле мы… скажем так, сестры… да, три сестры, влюбленные в вас… Вот моя сестра Пасифея, которая без ума от вас, сеньор Филипп; вот моя сестра Талия, которая пылает страстью к вам, сеньор Готье; я же, Аглая, влюблена в сеньора Буридана…

Представив всех так под именами трех богинь, дочерей Юпитера и Венеры, дама сделала братьям грациозный жест, приглашая к столу.

Эти странные слова, неистовое бесстыдство любовного признания, которое в них содержалось, великолепное бесстыдство поз и одежд, неожиданность этой сцены, роскошная и загадочная обстановка — все это глубоко поразило братьев, но если Филиппу показалось, что развращенность этих трех незнакомок переходит все границы, если он решил, пусть и не разделяя всех предрассудков того времени, что имеет дело с неким адским явлением, то Готье — восхищенный, покрасневший, слегка бледный — подошел к столу и сел рядом с той, кого назвали Талией.

«Она блондинка! — подумал он просто. — Видит Бог, сегодня вечером я обожаю блондинок…»

Не находя, что сказать незнакомке, он запечатлел на ее белых плечах поцелуй столь страстный, что распутница вздрогнула.

А каким еще именем мы можем назвать этих женщин?

Готье в этот момент разразился неудержимым, немного безумным хохотом, и произнес:

— Так здесь будет и наш славный Буридан?!

— Уже должен бы быть, — хриплым от нетерпения голосом отвечала та, которая присвоила себе имя Аглаи. — Но вы, сеньор Филипп, чего ждете вы, вместо того, чтобы сесть рядом с моей сестрой Пасифеей? Разве вы не слышали, что она вас любит?.. Разве не видите, что она протягивает к вам руки?..

Слова эти дама произнесла не без глухого раздражения.

Филипп д’Онэ смертельно побледнел, но с места не сдвинулся.

И так как уже зазвучала музыка виол — музыка такая же приятная, как и аромат, исходивший от свечей, как и гармония редких цветов, стоявших на столе, музыка, порождающая порочные ощущения и безумные томления, — Готье схватил серебряный кувшин, отлил немного пьянящей темно-красной жидкости в хрустальный бокал Талии, а затем наполнил до краев и разом осушил свой собственный кубок с такими словами:

— Я пью за вечную владычицу, которая ведет мир сквозь наслаждения восхитительно порочных грез — за Любовь! Я пью за вас, богини или смертные, дочери неба или дочери преисподней, прелестные красавицы, и за тебя, чудесная Талия, одна улыбка которой проливает на меня невиданные сладострастия… Ну же, брат, подходи, раз уж тебя зовут! Забудь ненадолго о своих тревогах, которые вернутся к тебе у дверей этой башни; проживем час этого сна, раз уж мы здесь оказались… Что до меня, то я всецело отдаюсь тому очарованию, что меня держит, даже если найду здесь смерть!..

— Прекрасно сказано! — воскликнула та, которая назвалась Пасифеей. — Но, — добавила она с мрачной иронией, — похоже, ваш брат не столь галантен, как вы… разве что он находит меня менее красивой, чем вы, сеньор Готье, мою сестру Талию…

— Сударыня, — молвил Филипп, обращаясь к Аглае, то есть к той, которая, похоже, управляла всем этим действом, — сударыня, я хотел бы переговорить с вами… с вами одной.

Аглая с раздражением постучала по столу небольшим серебряным молоточком.

Появилась служанка — молодая, красивая, одетая так же, как и ее госпожи, способная прислуживать за столом, не нарушая столь гармоничный ансамбль оргии.

— Буридан? — спросила Аглая.

Служанка отрицательно покачала головой. Краска гнева залила то, что на скрытом маской лице Аглаи оставалось видимым.

— Ах, вот как, — проворчала она. — Уже одиннадцать, а сеньора Буридана все нет. Вероятно, он не знаком с правилами галантности… как и этот господин! — добавила она, указав на Филиппа.

— Сударыня, — повторил Филипп, — я желаю переговорить с вами… с вами одной. Возможно, вы изволите меня извинить, когда узнаете причины такого моего поведения, которое, вынужден признать, может показаться вам странным.

В словах и в голосе молодого человека была столько благородства и вежливости, что дама, казалось, изумилась.

— Пусть подают угощения, — произнесла Аглая, вставая, — мессир Готье, вероятно, захочет несколько минут побыть наедине с двумя моими сестрами, Талией и Пасифеей.

— Даже если бы их было десять, — восторженно воскликнул Готье, — с кубком в руке, с любовью в сердце, я бы нашел достойные слова для каждой из них.

И, приобняв одной рукой Талию, что сидела слева от него, другой — находившуюся справа Пасифею, он поцеловал и ту, и другую и прошептал:

— Клянусь небесами, как-то раз, в Валь-д’Амур, у меня было четыре принцессы… а вы здесь всего лишь вдвоем!

При этих невинно брошенных Готье словах женщины едва заметно вздрогнули…

Музыка виол продолжала свою тихую кантилену, в которой иногда звучали ноты тревоги и печали; восковые свечи продолжали бросать свои благоухающие отсветы, которые иногда тускнели, как сияния погребальных свечей. Над этим залом оргии, над этим восхитительным столом, над этими в высшей степени бесстыдными женщинами, над этим упивающимся собственными мыслями о любви мужчиной висело мрачное безмолвие, и казалось, что над странной группой, в которую входили обнимающиеся Готье, Талия и Пасифея, в этот момент раскрывает свои огромные черные крылья смерть.