Ковры из человеческой кожи

Мэд Фоксович (2024)

1771 год. Кровожадный душегуб держит в страхе маленькую губернскую деревушку, похищая крестьян ночными метелями, и только экспедитор Тайной канцелярии сможет его остановить. Однако до самого последнего момента опытный следователь не подозревает, что ему придется столкнуться со своими самыми глубокими страхами, чтобы завершить работу. Все это в психологическом триллере-детективе и слэшере в сеттинге Российской Империи XVIII века «Ковры из Человеческой Кожи». Автор Мэд Фоксович Автор обложки Мерлин

Глава 5. Аудиенция

Солдатская казарма была вторым самым длинным зданием в Лазурном Мареве после конюшни. Словно рухнувшая набок башня, долгая деревянная караулка без фундамента тянулась по волнистому пустырю, подпрыгивая на холмах и меняя свою высоту каждые несколько метров. Именно здесь ночевала дюжина целовальников, те самые отважные и несокрушимые богатыри с пышными бородами и в разноцветных кафтанах.

Они охраняли покой жителей деревни с переменным успехом с того самого дня, когда прибыли сюда с Захаром Романовичем Ячменником как часть его свиты.

Каждый из дюжины был подготовлен к службе в одной из самых престижных целовальных школ Кремлевского двора, и со стороны таких профессионалов было бы очень странно относиться к своим обязанностям халатно. Дело в том, что вся профессиональная карьера дюжины была взращена, чтобы служить одному человеку. Молодому и неприлично богатому боярину-Ячменнику, вволю случая избранного на пост земского старосты Марева восемь лет назад.

Конечно, они были вынуждены последовать за ним, предоставив крошечной рыбацкой деревушке-призраку, в теории, одну из самых мощных защит в губернии. Они поклялись обеспечивать справедливость и охранять сон десятков людей на кресте, но их сердца все еще принадлежали лишь одному.

Целовальники были мускулистыми и бородатыми шкафами, устрашавшими крестьян одним лишь внешним видом, но в глубине души они были озорными мальчишками, знакомыми друг с другом с самого детства. И они позволяли своей истинной натуре вырваться наружу, когда оставались одни. Великовозрастные балбесы, стриженые под горшок, носились по сторожке, прижав головы, чтобы не удариться об потолок, прыгали по койкам и швыряли друг в друга панталоны.

Каждый вечер это продолжалось до тех пор, пока вакханалию не останавливал Святорад. Единственный безбородый целовальник, одетый в фиолетовое, медленно выходил в центр комнаты и непринужденно стучал по стене кулаком. Ну, возможно, это казалось непринужденным только ему, ведь все остальные богатыри замирали в ужасе, когда от его единственного удара долгая хижина начинала шататься, а с потолка сыпались опилки.

Все они знали, что случится дальше. Но волосы одиннадцати братьев становились дыбом каждый раз, когда Святорад набирал полную грудь воздуха и медленно зажмуривал глаза.

«ВСЕМ СПА-А-А-А-А-А-АТЬ!» — это он кричал около полуминуты, не нарушая тона, будто играл одну ноту на самой большой в мире трубе. Повседневный голос Святорада был необычно высоким для мужчины, но в момент этой агрессивной «колыбельной», состоявшей всего из двух слов, он превращался в густой бас, повергавший в ужас.

Каждый из одиннадцати богатырей оказывался под одеялом до того, как безбородый витязь открывал спокойные глаза и оглядывал тихую караулку с улыбкой на лице.

Дюжина целовальников не имела поверенного старшины, но они всегда считали Святорада своим лидером, ведь именно он был готов не только воспитывать, но и защищать своих братьев от опасности с ранних лет. Именно он был самым смелым из них и часто шел на волевые решения, которые давались другим с огромным трудом, что заставляло богатырей уважать его сильнее всех. Ведь именно Святорад был единственным, кто осмелился объясниться перед экспедитором Тайной канцелярии Михаилом Кисейским несколько дней назад.

Прежде чем занять свою собственную койку, безбородый богатырь несколько раз подергал ручку входной двери как ответственный родитель. Он сделал это дабы удостовериться, что никто не сможет выбить ее силой, даже если постарается. Одноглазое Лихо и бесследное исчезновение семерых тяглых заставило всю деревню погрузиться в страх и паранойю. И даже ее несокрушимая гвардия боялась; не как боятся душегуба, но дикого зверя, чьи движения безумны, а действия непредсказуемы, и чья жажда крови неутолима…

Убедившись в безопасности дюжины, Святорад мог позволить отойти на покой и себе. Стянув с широких плеч и повесив тяжелый фиолетовый кафтан на гвоздь, богатырь сел на свою койку, стоявшую у самой дальней стены караулки, прямо возле окна. Как со смотровой башни, он мог наблюдать за деревней сквозь это окно даже ночью.

Осмотревшись по сторонам, Святорад вытянул из-под кровати большую круглодонную колбу, напоминавшую склянку для зелий. На ее узком горлышке красовалась ярко-голубая ленточка, а по запотевшему дну каталась теплая бледно-зеленая жидкость с множеством листьев и веточек, напоминавшая травяной чай. На самом деле это был медицинский отвар, который Святорад готовил из корешков алтея и солодки, а также сушеного шалфея по рецепту одной старой повитухи, и пил почти каждый день.

Витязь стыдливо скрывал лекарство не только от широкой публики, но и от собственных братьев, пускай они знали, что он его пил. Ведь этот отвар предназначался для закалки голосовых связок. С далекого юношества Святорад боролся с проблемой, которая заставляла его чувствовать себя немощным и робким, несмотря на огромную физическую силу и несокрушимый дух. Этой проблемой был его собственный голос. Он был слишком высоким.

И несмотря на то, что звонкий голос являлся последним, на что обращали внимание люди, смотря на статного и мускулистого мужчину, каким он был, Святорад не мог не чувствовать напряжения и противоречий внутри себя. Это не было виной или проблемой кого-либо вокруг, но конфликтом, который безбородый витязь должен был разрешить с самим собой. Чтобы почувствовать себя свободным, ощутив тем, кто он есть на самом деле.

Вытерев капли отвара с губ, Святорад заткнул склянку винной пробкой. Запустив руку под койку, он поместил бутылку на дно большой глиняной корчаги. Именно она помогала теплому напитку так хорошо сохранять свою температуру.

Лидер опустил голову на подушку и закрыл глаза. Казарма погрузилась в кромешную, даже немного пугающую тишину.

Но покой не продлился долго…

Сквозь сон Святорад услышал интенсивный и быстро приближающийся хруст снега, словно целый табун лошадей проскакал мимо длинной караулки и остановился на самом ее крыльце. Отважный витязь был прекрасно осведомлен о том, что за дверью его могла ждать верная смерть… но он не спрятался под одеялом, дрожа от страха. Святорад опустил ноги на пол и потянулся за своей верной двуручной саблей, которую всегда хранил возле кровати.

Целовальники дернулись в каждой из одиннадцати коек, когда, внезапно, что-то принялось бешено барабанить в дверь, не боясь последствий. Безбородый витязь прищурил глаза и свистнул ножнами.

Он был готов встретиться со смертью лицом к лицу…

— Откройте дверь, — вдруг с улицы донесся чей-то до боли знакомый, требовательный и вечно чем-то недовольный голос, — меня там вообще слышно, увальни?!

Брови богатырей удивленно подпрыгнули и один из них, самый близкий к двери, молча открыл засов, впустив внутрь ветер и лунный свет. На пороге оказались запыхавшиеся и извалянные в снегу Михаил Кисейский и Матрена.

— Мы требуем аудиенции с Захаром Ячменником, — грозно заявил экспедитор, — немедленно!

Целовальники удивленно переглянулись и похлопали сонными глазами, почти сразу устремив взгляды в сторону Святорада.

— Боюсь, вы не сможете поговорить с ним до утра, ваше высокородие, — с пренебрежением произнес безбородый витязь. — Захар Романович наверняка уже спит.

— Я уверен, это его разбудит, — усмехнулся Кисейский, — ведь мы знаем, кто такой Одноглазое Лихо на самом деле!

Эти слова звучали как удар молота о наковальню! Их эхо еще долго бродило по караулке, пока шок и трепещущий ужас остывали в глазах дюжины целовальников. И лишь только в стальном взгляде Святорада не было страха. На его место пришел холод и попрание, пока он пристально смотрел в лицо Михаила Кисейского.

Сквозь множество взъерошенных голов и длинный коридор столичный гость обдал богатыря встречным подозрительным взором.

***

Громкий и интенсивный стук трости отражался эхом от стен земской избы. Распахивая многочисленные двери, появляющиеся на пути, Захар Ячменник агрессивно хромал по деревянному коридору. Насупив грозные брови, недовольно кряхтя и часто протирая сонные глаза, земской староста двигался к приемному залу, той самой комнате, где Кисейский впервые узнал о душегубе Лазурного Марева. Староста был сильно раздражен тем, что нелюдимый экспедитор вынудил его отложить отдых и предстать перед ним при полном параде в такое позднее время. Но одновременно ему было очень любопытно, какое невероятное откровение не могло позволить Михаилу подождать до утра.

Достойный себя, писарь-Ираклий нервозно семенил позади, едва не наступая на подол длинной боярской ферязи. Его глаза бегали туда-сюда, а рот периодически открывался, чтобы что-то сказать, но спустя несколько мгновений колебаний, закрывался вновь. Худощавый чиновник серьезно невзлюбил Кисейского и Матрену после того, как они выставили его посмешищем. Поэтому он хотел воспользоваться вспышкой гнева Ячменника, чтобы обратить ярость старосты на них, когда стороны наконец встретятся лицом к лицу. Но дальновидный Ираклий опасался, что обожжется, играя с огнем, и по случайности выплеснет эту злость на самого себя. Поэтому он решил помалкивать.

Последняя пара дверей была открыта! Сияние десятка лучинных светильников протянулось по гладкой поверхности длинного стола переговоров. Усмешливо и беззаботно заложив одну руку за спинку стула, Кисейский развалился в противоположной главе залавка. Несмотря на позу, его лицо было серьезным.

Матрена сидела рядом и делала это куда более цивильно, положив ладони на колени. Ее взгляд расширился и почти сразу виновато упал в стол, когда она заметила в дверях земского старосту. Безнаказанная раскрепощенность Кисейского в присутствии главы Марева не укладывалась у нее в голове, но каким-то образом она ожидала от своего чудного и дерзкого наставника именно такого поведения. Протеже невольно ухмыльнулась.

Две живые стены целовальников оцепляли стол переговоров с параллельных сторон, словно веревочные ограждения на боксерском ринге, предвещая свирепый бой: не кулачный, но схватку умов. Кисейский и Ячменник обменялись меткими и фиксированными взглядами, точно взяв чужое внимание на абордаж перед тем, как хромой барин сел в противоположной главе стола.

— Михаил Святославович, — начал староста. Его слова были вежливыми и формальными, но голос звучал раздраженно и отстраненно. — Деревенская гвардия уведомила меня о том, что вы нещадно требовали встретиться со мной посреди ночи, — в его тоне появились первые злорадные нотки, — чтобы обсудить кое-что очень важное, касательно дела Одноглазого Лиха.

Ячменник перевел вымотанный и ищущий надежду взгляд на Святорада, стоявшего рядом. Было видно, что староста уважал и доверял безбородому витязю, как это делали его братья и, возможно, даже считал самым ответственным и вменяемым человеком в комнате, по крайней мере, в данный момент. Святорад одобрительно кивнул.

— Я все правильно сказал? — тяжело вздохнул усталый Ячменник. Он явно был жаворонком, что в очередной раз делало его полным антиподом Кисейского.

— Да, — односложно ответил Михаил, наконец вытянув руку из-за спинки стула и сложив ладони в замке. Следователь был готов к долгой и запутанной дискуссии, — все верно.

На этот раз тяжелый и блуждающий взгляд Ячменника упал на Матрену. Захар усмехнулся, даже не пытаясь скрывать своей потехи. Его широкие плечи подпрыгнули.

— Вы действительно припахали к расследованию простую крестьянку! — с искренним восторгом и лишь легкой насмешкой воскликнул староста. — Не сочтите за грубость, но, — он зажмурил глаза и стыдливо улыбнулся, — все ли следователи Тайной экспедиции прибегают к подобной вербовке, или вам просто по вкусу батрачки?

Матрена раздраженно прищурилась и сердито смяла свою рубашку. Будучи тяглой крестьянкой ей часто приходилось терпеть оскорбления и насмешки в свой адрес, и многие смирились бы, а может даже начали верить всем этим словам, очутившись на ее месте. Но Матрена никогда не переставала злиться, не потому что хотела, а потому что честь не позволяла девушке поступить по-другому. Не такая честь, которую можно купить и облачить в серебро, но та, с которой нужно родиться, которую нужно взрастить и закалить.

Так ее воспитали бедные, но гордые родители-удильщики, которые никогда не находили оправдания, чтобы не принести еду на стол и защищали свою дочь до самого конца. Так ее научил приемный отец, скромный и мудрый думный дьяк.

Несмотря на то, что Матрена была сильной и гордой и никогда не сдавалась, она страдала, как страдал бы любой воин, оставшийся в поле один. Но наконец, спустя столько времени крестьянка ощутила новое крепкое плечо. Когда она обнаружила взгляд полный злости и повстанческого запала на лице Кисейского, именитого следователя из Петербурга, сидевшего в полуметре. Того самого настоящего наставника, который относился к ней как к равной себе, хвалил достижения и корректировал ошибки.

— Матрена умна и наблюдательна не по годам, — гордо утвердил Михаил, — и я не побоюсь заявить, что она куда более смела и решительна, чем половина людей в этой комнате… — он сделал паузу, — да и во всей этой деревне.

Целовальники принялись щепаться. Писарь-Ираклий оскорбленно фыркнул из-за спины старосты. Святорад пустил в сторону Кисейского совсем не завистливый и даже не оскорбленный, а, скорей, изучающий взгляд. Казалось, витязь мысленно интересовался: что именно заставляло экспедитора так пренебрегать людьми, которые не нравились ему лично? Было ли это искреннее презрение или инструмент манипуляции?

— Именно по этой причине я сделал ее своей помощницей, — с резкой улыбкой на лице подвел Михаил, явно наслаждаясь поднявшейся суматохой, — и лишь из-за нее я сейчас сижу перед вами…

Шепот стих. Улыбка мгновенно сползла с губ Ячменника, когда тот недоумевающе склонился над столом. Кисейский усмехнулся и обыденно выковырял из своих волос несколько ледяных осколков.

— Этой ночью мы были атакованы Одноглазым Лихом, — хладнокровно отрезал он.

Ритмы дюжины сердец оборвались одновременно, а следом обрушились самым уродливым рокотом, словно все клавиши пианино, нажатые разом. Лица целовальников, Ираклия и Захара стали белыми как мел. Они молчали, но не из-за того, что не хотели перебивать Кисейского, но потому что были в ужасе.

— Так все-таки, — тяжело сглотнул староста, — он существует?

— Не просто существует, — усмехнулся Михаил, поворочавшись в стуле, — сегодня он попытался убить Матрену. Он преследовал ее по пятам, но девочка смогла спасти себя. Более того, — Кисейский стукнул по столу локтем и выдвинул указательный палец, — она спасла и меня!

Красноречивый экспедитор знал, что держал своих слушателей на острие ножа, когда все в комнате ахнули, а Ячменник даже прикрыл рот ладонью.

— Я отвлек душегуба выстрелом, — Кисейский сжал кулак со скрипом, — но он сбил меня с ног и попытался пронзить сердце! — следователь указал на свое жабо, которое чуть не проткнул изогнутый секач. — Матрена подоспела вовремя! Несмотря на ужас, опасность и неразбериху, моя отважная напарница набросилась на Лихо сзади, дав мне возможность высвободиться!

Крестьянка была удивлена и польщена. Ни один чужак никогда не отзывался о ней так лестно, и тем более не называл отважной. Только сейчас она заметила, как изменились лица всех вокруг. Взгляды целовальников больше не чурались ее, теперь суровые богатыри одобрительно и даже уважительно кивали в ее сторону. Ячменник прищурил глаза в напряжении истории и часто поглядывал на Матрену как на иллюстрацию в книге. И только Ираклий оставался скептичным, пытаясь показать это всем своим недовольным видом.

— На самом деле, — внезапно произнесла Матрена, — это не только моя заслуга. Если бы Михаил Святославович не дезориентировал Лихо выстрелом, я бы не смогла напасть на него. — Девушка усмехнулась. — Что уж говорить, я бы была мертва.

Ее первые слова за столом переговоров были тихими и неуверенными, но это было очень похвально, что простая крестьянка отыскала в себе кураж, чтобы начать говорить в окружении высоких чинов. Она могла чувствовать, как удивлены, но приятно впечатлены все вокруг. Но ей было важно одобрение только одного человека, и она его получила. Кисейский бросил на нее обрывистый взгляд, улыбнулся и кивнул.

— Если бы не наша слаженная кооперация, — подвел следователь, — мы бы несомненно стали восьмой и девятой жертвами Одноглазого Лиха. Но вместо этого мы не только заставили убийцу бежать, — Михаил запустил руку во внутренний карман мундира, — но также заполучили ключевую улику, которая пролила свет на истинную природу маньяка.

Кисейский вытянул из кармана маленький кожаный футляр для улик, обитый бархатом, положил его перед собой и метнул вперед. Как граненый стакан по барной стойке, футляр проскользил по гладкой поверхности стола и остановился прямо под носом Ячменника.

Староста удивленно повел бровью и боязливо взял в руки мешок. Головы Ираклия и дюжины целовальников нависли над ним, когда Захар потянул за фиксирующие шнурки дрожащими пальцами. Его лицо позеленело. На дне оказался ороговевший клочок плоти, тот самый, который Кисейский сорвал с запястья убийцы.

— Михаил Святославович, — с отвращением пробубнил Ячменник, отпрянув от футляра, — я боюсь спрашивать, но… что это?

— Шматок кожи Одноглазого Лиха, — объяснил экспедитор, — а если точнее кожаного костюма, который носит маньяк, чтобы наводить ужас на жителей Лазурного Марева.

Очередная волна мурашек прокатилась по спинам персонала земской избы.

— Ведь Лихо — человек, — смело заявил Михаил, — пытающийся выдать себя за сверхъестественное чудище. Под его, не буду лукавить, весьма устрашающим карнавальным костюмом, сотканным из шкуры животного, скрывается здоровая человеческая кожа и глаза… — Кисейский задумался, — или глаз.

Челюсть Ячменника давно отвисла до ключиц и нервозно подергивалась. Боярин явно не ожидал, что ему придется разрешать такого рода проблемы, когда он только вставал на пост земского старосты этой деревни.

— Вы смогли определить, — тяжело сглотнув, пролетал он дрожащим голосом, пустив обрывистый взгляд на шматок кожи, — какому именно животному принадлежит эта шкура?

Спокойный и уверенный взгляд Кисейского потускнел, ровно как в тот раз, когда они с Матреной обнаружили роковую улику впервые.

— Это — кожа… — Михаил запнулся, — кожа… — казалось, он начал переживать, — я пока не уверен! — нервно вскрикнул экспедитор. — Что-то из домашнего скота! Это не так важно!

На протяжении всей этой полуночной аудиенции, Михаил был тем, кто держал ситуацию под контролем, но лишь один простой вопрос заставил опытного и сурового следователя выпустить этот контроль из рук. Не потому что он не знал ответа, а как раз наоборот. Он знал, но до жути боялся признать правду. Матрена заметила это.

— Мы с Матреной оба успели очень внимательно рассмотреть душегуба вблизи, — продолжил экспедитор, вернувшись в образ, — и сможем предоставить вам его точный портрет-угадайку к утру.

— Также мы выявили и изучили каждую из многочисленных повадок Лиха, — к триумфальному монологу подключилась Матрена, — и смогли разгадать натуру его поведения и атак. Мы знаем, в какое время суток и погодные условия, а также при каких обстоятельствах убийца может напасть вероятней всего и должны оповестить об этом всех жителей!

Зал переговоров погрузился в тишину, но эхо десятков строчек ошеломляющих откровений все еще витало в воздухе. Все настороженно посмотрели на Ячменника, когда глаза старосты погрузились в тень, плечи навострились, а пальцы медленно соединились в замок.

— Всем выйти из комнаты… — серьезно произнес он, — я хочу поговорить с господином Кисейским наедине.

Дюжина целовальников построилась в единую шеренгу и послушно зашагала к выходу еще до того, как Ячменник успел закончить предложение. Староста сердито взглянул на Ираклия исподлобья, когда понял, что он не собирался никуда уходить. Покривив лицом несколько секунд и оскорбленно фыркнув, писарь развернулся и вышел из приемного зала.

Теперь в комнате был лишь глава деревни, Кисейский и Матрена… но это все еще не было тем, чего пожелал первый. Ячменник нахмурил густые брови и грозно посмотрел на крестьянку, понадеявшись на то, что этого будет достаточно, чтобы заставить ее уйти. Девушка не шелохнулась.

— Михаил Святославович, — произнес староста угрожающим басом, — я не запрещаю вам работать с ней, но в данный момент ваша подручная-мирянка должна удалиться.

— Матрена никуда не пойдет, — усмехнулся Кисейский.

Грозные глаза Ячменника недоумевающе расширились.

— Она — часть расследования, — объяснил экспедитор, — и пока это так Матрена имеет полный доступ ко всем сведениям, к которым имею доступ я. Я доверяю ей.

В тот момент глаза крестьянки мечтательно засияли. Она гордо расправила плечи, которые до этого только сутулила, больше не собираясь себя принижать. Протеже положила руки на стол и подвинула свой стул ближе к Михаилу, бесстрашно вступившемуся за нее. Не просто перед Захаром Ячменником, но перед всей этой бесчеловечной системой. Матрена и Кисейский смотрели в сторону земского старосты одинаково грозно и уверенно, словно две пушки, целящиеся во вражескую крепость.

Бородатый приказчик смирено вздохнул.

— Я был земским старостой Лазурного Марева на протяжении восьми лет, — изнеможенно зажмурившись, продрожал Захар, — и я вынужден признаться… — он сделал длинную паузу и наконец разинул глаза, красные и водянистые, — я никогда не встречался ни с чем более кошмарным…

Теперь стало понятно, зачем староста приказал своим подчиненным покинуть комнату.

— Я в ужасе… — чуть не плача прошептал он, схватившись за края своей рассыпчатой шапки и натянув ее на глаза, — и я не знаю, что делать…

— Это не ваша забота, Захар Романович, — обнадеживающе усмехнулся Кисейский, имевший дело с психическими срывами и кататониями на местах преступления, — а наша. Душегуб будет пойман в любом случае, но если вы заинтересованы в том, чтобы это произошло как можно скорее, вам стоит сотрудничать с нами.

— Конечно! — всхлипывая, воскликнул староста. — Я сделаю все! Просто скажите, что вам нужно!

— Как сказала Матрена, нам необходимо оповестить всех жителей Марева об угрозе, а не отрицать ее, как это делали вы. Каждый тяглый крестьянин должен знать, когда ему можно или нельзя появляться на улице, если он хочет остаться в живых. Только когда мы сможем обеспечить безопасность окружающих, мы сумеем добиться и поимки маньяка.

Ячменник кивнул.

— Но перед этим, — экспедитор поправил лацканы своего мундира и кокетливо отвел взгляд в сторону, словно готовясь к торгам на аукционе, — вы должны обеспечить нас с Матреной новым большим помещением для проведения расследования, а также жилья и сна.

Услышав это, стало трудно определить, кто был в шоке больше: Ячменник или сама Матрена.

— О чем вы говорите?! — воскликнул староста. — Господин Кисейский, я уже выделил вам комнату! Более того, земская изба платит за ваше проживание и питание!

— Вы про этот чулан? — усмехнулся следователь. — Я сам еле там помещаюсь, а мы с Матреной туда даже не пропихнемся!

— Но разве Матрена не живет в часовне?! — Ячменник выпучил ошалевшие глаза. — Почему вы не можете проводить расследование там?! Я уверен, господь на вас не сильно обидится, дело-то правое!

— Матрена была первой, кто встретился с Одноглазым Лихом лицом к лицу и выжил, — объяснил дальновидный сыщик, — и теперь ничего не мешает маньяку вернуться на место преступления, чтобы закончить начатое! Матрена — его цель номер один, и ей должна быть предоставлена максимальная защита.

Ячменник отчаянно протянул дрожащие руки вперед, но быстро опустил их на стол, смиренно вздохнув. Он знал, что Кисейский был прав, но был слишком жаден, чтобы просто так предоставить напарникам большое помещение. Но вариантов не оставалось.

— Хорошо… — недовольно проворчал староста, — я попрошу Святорада и его ребят освободить мою бильярдную комнату для вас. Это — безразмерная гридница в самом конце цокольного коридора, двадцать пядей в длину и десять в ширину. Надеюсь, это удовлетворит ваши стандарты, — глумливо фыркнул Захар, — господин Кисейский.

Практически одновременно на лицах Михаила и Матрены вспыхнули торжествующие улыбки. Они получили даже больше, чем ожидали! Напарники обменялись широкими, радостными взглядами и стукнулись кулаками под столом. Они не были уверены, зачем сделали это, но каким-то образом этот жест заставил триумф победы циркулировать по их телам как вспышка молнии.

Ячменник был сильно расстроен потерей бильярдной комнаты, но быстро оправился. Несмотря на корысть и абсурдный уровень отреченность от нужд своего народа, земской староста понимал, что было важно на самом деле.

— Михаил Святославович, — вздохнул он, зябко дрожа, — перед тем как я отпущу вас, у меня есть последний вопрос…

— Да, конечно, — кивнул Кисейский.

Захар насторожено осмотрел комнату, даже потолок, и нагнулся к самому столу.

— У вас уже есть версия, — прошептал староста, — кто именно скрывается под кожаным костюмом Одноглазого Лиха?

Экспедитор легко вздохнул и отпрянул от главы, откинувшись в скрипучем деревянном стуле. Он тоже посмотрел на потолок.

— Это может быть кто угодно… — откровенно ответил следователь.

***

По аристократически тусклый желтый свет трех слюдяных люстр иллюминировал стены бильярдной комнаты, усеянные извилистой деревянной резьбой, тянувшейся по каждому плинтусу. Узоры изображали стебли и лепестки, похожие на те, что были вышиты на ичигах Ячменника. Земской староста явно очень любил цветы.

Матрена и Кисейский стояли рядом друг с другом у входной двери, наблюдая за тем, как целовальники вытаскивали из зала два огромных стола для русского бильярда. Следом они несли охапки игровых жердей и большой погребец дорогих белых шаров, сделанных из слоновой кости. Эти игровые снаряды являлись ключевой деталью, отличавшей русский бильярд от классического пула, ведь были куда больше, из-за чего становилось намного сложнее закатить их в лузы с первой попытки. Да и лузы в русском варианте были намного уже.

Скромная крестьянка с интересом провожала взглядом каждый предмет изысканной фурнитуры, проплывавший мимо нее. Отреченный следователь витал в собственных мыслях и черкал что-то в берестяном блокноте. Матрена пустила в записную книжку обрывистый и незаметный взгляд, осознав, что Кисейский дорисовывал портрет-угадайку Одноглазого Лиха…

Девушка не представляла это возможным, но каким-то образом следователь обыденно заключил в простую графическую иллюстрацию животный ужас и панику. Тот самый безысходный кошмар, который до сих пор не мог быть стерт из ее памяти. Матрена почувствовала, словно тысячи маленьких иголок проткнули ее лицо и скальп, как только она взглянула в блокнот. Протеже отвернулась и обхватила себя руками.

Кисейский заметил внезапную смену настроения своей напарницы, но не сразу понял, что к ней привело. Наконец, догадавшись, глаза Михаила обескураженно расширились, и он захлопнул блокнот.

— Прости, — виновато буркнул нелюдимый сыщик. До абсурда реалистичные угадайки с мест преступления были обыденностью для него.

Матрена неловко, но благодарно улыбнулась и продолжила обнимать себя только одной рукой.

Постепенно комната практически полностью опустела. Из трех бильярдных столов остался только один; Кисейский попросил не трогать его, чтобы использовать вместо письменного. Спустя еще несколько минут целовальники занесли в гридницу два деревянных кроватных каркаса, позаимствованных из гостевых спален. Также они принесли погребец с личными вещами Кисейского, оставленный им в часовне и мешок с одеждой и другими пожитками Матрены. По совету Михаила крестьянка составила список вещей, которые хотела получить и передала его гвардии, чтобы не покидать земскую избу самой.

— Мы здорово постарались, Матрена, — уткнув запястье в бедро, усмехнулся Кисейский, пока последние целовальники покидали комнату, — честно сказать, я сомневался, что нам действительно удастся выбить из этого скряги-Ячменника целую комнату!

На лице протеже возникла скромная улыбка, практически мгновенно сменившаяся гримасой ужаса. Михаил удивленно повел бровью, пока не заметил длинную тень, появляющуюся на стене. Что-то огромное приближалось к нему сзади. Поспешно развернувшись на сто восемьдесят градусов, он обнаружил перед носом шерстяной воротник чьего-то фиолетового кафтана. Этот кто-то был на голову выше Кисейского и грозно смотрел на него сверху, уверенно поставив руки в боки.

Это был Святорад.

— Прошу прощения, Михаил Святославович, — уверенно и хищно произнес безбородый витязь, — но если у вас есть какие-либо претензии к земскому старосте, я прошу высказывать их лично ему, — великан сделал паузу и прищурил глаза, — или мне…

Кисейский тяжело сглотнул. Еще никто из Лазурного Марева не был достаточно смел, чтобы вступить с ним такую агрессивную конфронтацию. Следователь не боялся Святорада, несмотря на его огромные габариты, ведь знал, что простой целовальник не имел права тронуть его и пальцем. Но он явно стал испытывать к нему больше уважения после того, как безбородый витязь так храбро вступился за Ячменника.

Наблюдательный сыщик сразу понял, что этих двоих связывала длинная история. На его лице возникла заинтересованная улыбка.

— Договорились, Голиаф, — усмехнулся экспедитор, по-дружески стукнув Святорада в каменную грудь.

Богатырь улыбнулся в ответ, когда недопонимание наконец было разрешено. Он покинул бильярдную комнату последним, закрыв за собой дверь.

— Это была бешеная ночь… — с усталостью вздохнула Матрена, рухнув в новую постель в верхней одежде.

— Слабо сказано, — усмехнулся Кисейский, усевшись на свою кровать, стоявшую рядом, — мы расследовали Лихо, потом чуть не были им убиты, а теперь еще и узнали, что убийца скрывается среди нас, нося чертов кожаный костюм! — На двух последних словах голос Михаила стал особенно громким и даже паническим.

Следователь взялся за затылок и болезненно простонал, зажмурив глаза.

— Все нормально? — обеспокоенно спросила Матрена.

— Могло быть лучше, — усмехнулся Кисейский, — если бы я не приложился об лед.

Крестьянка вспомнила, как Лихо сбил ее наставника с ног в хаотичной полуслепой потасовке. Внезапно длинная и безумная ночь пронеслась мимо Матрены целиком, но подсознание остановило перемотку на определенном моменте. На вопросе, над которым она размышляла до сих пор и мечтала получить ответ.

— Михаил Святославович… — неуверенно сказала девушка.

— Да? — Кисейский повернул на нее голову.

— Вы знаете, из кожи какого животного сделан костюм Лиха, правда?

Михаил впал в ступор. Его глаза расширились.

— И вы боитесь этого… — продолжила проницательная крестьянка, — правда? Боитесь, потому что сталкивались с этим раньше.

Кисейский долго смотрел на нее мертвыми глазами. Создавалось жуткое впечатление, будто его душа покинула мир живых, оставив за собой одну оболочку, застывшую в несменном пустом взгляде. Наконец он отпустил это, смиренно посмотрев в цокольное окно над двумя кроватями. Сквозь заиндевевшее стекло светила мутная луна.

— Этот костюм сшит из человеческой кожи, — отреченно признался Михаил…